Протокол Омега. Глава 8

Я не знаю, сколько меня продержали в медицинском изоляторе, в блеклом свете, который не выключался никогда, почти без воды и еды. Когда я не впадала в муторную дрему, я тихонько напевала песенки: те, что пела своим дочкам, те, под которые танцевала с Джеем. Вспомнила слова Ярона: «Мы будем греться на этом курорте до победного конца.» И мне было от них тепло.

А потом открылась дверь, и весь проем заполнила Элла:

— Говорят, ты заразная... Никого не пускают. В изолятор тебя засунули.

— Заразная, — согласилась я, — дурными мыслями заразить могу.

— Ага, я дока тоже немного потрусила, он мне так и сказал — только мыслями, но у меня, мол, какой-то иммунитет. Вот я и решила проведать, а то там твои мысли столько шороху навели, а ты ни в одном глазу. Эй, Айнька, стул мне подай, ноги на бурю крутит, — велела она надзирательнице.

И она зашла, а надзирательница, как хорошо вышколенный официант, подсунула под ее зад стул. Стул Большая Элла переставила, так чтобы сидеть со мной рядом и всунула мне в руки бутылку с водой. Я пила жадно, струйки текли по шее. А когда я напилась, она дала мне коммуникатор:

— Нет тут не берет, но я тебе заскринила то, что может тебя развлечь. Начинай с первого. Адвокат твой, конечно, не семь пядей во лбу в сфере военного и федеративного права, честно признается. Но отжег он знатно.

Тот наш долгий разговор, после которого меня и запихнули в изолятор, он все-таки заснял, на беннином слове, иначе уж не знаю, как у него так получилось. Но выложил в Нет в очень урезанном виде. Оставив только подходящие ему фразы. Я же помнила все, что сказала между этим.

Тег: протоколомега

— Когда-то меня звали очень просто — Мэри Джонс.

— Странное имя для уроженки Тары. Вы же родились там? — спросил меня Ярон. Для меня это была единственная правда, в которую я верила, и потому я кивнула.

— Родители называли меня по-другому. Но никто не утруждается выяснять имена таких, как я, сирот, временно перемещенных из зон противотеррористических операций.

Временно — это просто для красного словца, чтобы не травмировать ранимые души федеральных налогоплательщиков. Нас вывозят в таком возрасте, когда мы почти не помним названия своей родины. А те, кто старше определенного предела, в ком тяжело выполоскать из мозгов некоторые факты, переходят в разряд взрослых. И попадают уже не под категорию жертв режима, а пособников.

Первое, что я уяснила еще в детдоме и очень гордилась своей сопричастностью, — Федерация несет свет истинных человеческих ценностей даже в самые глухие уголки Вселенной.

 А с теми, кто эти ценности не разделяет и попирает — переговоры не ведутся.

Я была слишком мала. И потому — сначала детдом, где все девочки Мэри, а мальчики Джеки.

Фамилия у таких падчериц и пасынков одна — Джонс, поскольку отныне мы принадлежим «старине Джону», сине-золотому флагу Федерации.

Потом кадетский корпус, Военная Академия, служба в федеративных войсках, а именно в корпусе Миротворцев.

Должна же была я расплатиться со своей щедрой мачехой-Федерацией за кормежку и науку.

Когда на Таре случился очередной антиправительственный бунт, мне было двадцать девять. Я была суб-лейтенантом, пилотом десантного катера, и боевых вылетов у меня числилось уже достаточно.

Тара должна была остаться для меня очередной двухмерной картой с обозначенным квадратом для высадки десанта.

У катеров «Сапсан» пилоту нет необходимости смотреть в обзорный экран: вся информация по рельефу, тактической ситуации выводится чипом на сетчатку глаза. Нам некогда любоваться холмами и лесами, мы видим лишь оптимальные параметры полета, приземления и возможные угрозы.

Но Тара оказалась для меня не просто точкой на карте, а точкой невозврата.

Приказ был крайне прост: взять на борт роту десанта и еще пассажира, кап-два Самюэля Дэвиса, сесть в заданном квадрате, обеспечить при необходимости огневую поддержку, забрать десантников после выполнения задания и взлететь.

Мы обменялись по традиции сальными шуточками с ребятами десантной роты, перед тем, как они заняли места в десантном отсеке, а я с пассажиром — в кабине.

Самюэля я знала неплохо, мы были из одной эскадрильи, часто пересекались и он даже, кажется, клинья ко мне подбивал. Так что вполне могла называть его Сэмом, но не когда мы сидели в кабине «Сапсана».

— Кап-два Дэвис, мне уступить вам управление? — ревниво спросила я.

Он лениво махнул рукой и уселся во второе кресло:

— Не переживайте так, суб-лейтенант Джонс, никто не посягает на вашу «птичку». Мало того, по завершении этого задания, уверен, мы оба получим повышение.

Кап-два Дэвис объяснил мне остальную часть задания: всего-то надо забрать легкий крейсер «Иглу-2» с учебной базы.

— А то как-то потеряли его наши интенданты, — усмехнулся Сэм.

— Милое дело! Потеряли?! Целый крейсер?

Сэм был словоохотлив:

— Какой бардак иногда творится в нашем ведомстве, вы разве не знаете? «Иглу» списали, передали вспомогательным наземным войскам в виде огневой поддержки, потом еще передали, и еще. Сняли весь огнестрел и стали учить на ней тарских пилотов. Но сейчас, когда Тара решила, что она такая независимая, оставлять крейсер — глупо. Надо забрать. Она, вообще-то, старушка, да еще и беззубая, все оружие на ней демонтировано. Но раз решили забрать, заберем. Там по данным разведки основные силы партизан давно отошли. Болтается какая-то непонятная группка, голов тридцать. Ну, нам с ротой десанта не страшно. Они высадятся, зачистят этот мусор. Я подниму «Иглу», ты заберешь ребят.

К сожалению, при посадке нас подбили, и вся рота погибла. А «Сапсан» завис, зацепившись боком о скальную платформу. А потом был второй удар, при котором кап-два Дэвис получил серьезную травму.

Глупо, так глупо! Мы с Сэмом при первом ударе отделались легким испугом в хорошо защищенной кабине и амортизирующих пилотских креслах, в отличие от десантного отсека, который оторвался и рухнул в ущелье. Если бы мы не отстегнули ремни безопасности и не встали, кто знает... Но где-то вблизи ухнуло: «Ураган» или «Вилли» саданул по горам, и зацепившийся за скальный обломок катер дернулся, сорвался с опоры и рухнул на несколько метров ниже. Нас с Сэмом бросило к левому борту. Я впечаталась в стену, потеряв сознание на несколько мгновений. А Сэма швырнуло на выломанный при аварийной посадке штырь — пробив бок, ломая ребро, острый край которого повредил легкое.

Мы оказались не в точке высадки, и рассчитывать на помощь нам не приходилось. Индикатор двигателя горел красным, возможен был взрыв. Мы покинули корабль — Сэм на моих плечах.

Я дотащила его до какого-то поселка в горах.

Самого обычного поселка, где живет целый клан. Такого же, как наш Даффкэррик. Встретили нас только женщины, дети и старик в бурой хламиде с древней винтовкой времен первой экспансии в руках.

Это про них, наверное, говорил Сэм «голов тридцать и мусор». Я положила Сэма на землю и подняла руки в знак сдачи.

— Кто вы? — спросил старик.

Мы? Мы те, кто пришел вас убивать, но не получилось.

Мне было жаль ребят-десантников. Я чувствовала вину, потому что часто инстинкты перевешивают, а уж инстинкт самосохранения и подавно, и пилот пытается уйти от прямого столкновения, вырулить. Вот я и уходила, выворачивала кабину, основной удар пришелся на десантный отсек. Но если бы не это, то десантники бы высадились, с поставленной задачей — уничтожить всех справились бы, поскольку с террористами Федерация переговоров не ведет. Со снятыми предохранителями, открывая огонь, как только ноги коснутся земли, с опущенными забралами, где на тепловизорах мечутся только призрачные тени. И эти тени по приказу назначены террористами. У них не было бы столько времени, как у меня, чтобы рассмотреть тени — детей, женщин. Мужчин не было, они все ушли отстаивать свою свободу выбора с оружием в руках, глупо считая, что с безоружным местным населением Федерация воевать не будет. Нельзя же считать оружием и террористом, винтовку и этого старика, прикрывающего собой весь оставшийся клан. Я вполне признавала его право выстрела.

— Нам нужна помощь, — безнадежно сказала я.

Но старик опустил винтовку и сказал:

— К тем, кто не творит милости страждущим, и за сводом неба суд бывает без милости.

Сэму оказали помощь, какую могли, несмотря на нашу форму.

Усталая женщина, вколола Сэму так называемый «коктейль милосердия», явно трофейный, с военными маркировками. Но с его травмой ему было долго не продержаться без стационарного реанимационного блока. Судя по геолокации, мы не так далеко от учебной базы и «Иглы». Только самим нам туда не добраться. Сэму нужна была немедленная настоящая медицинская помощь, а у меня не хватило бы сил самой тащить его еще два километра.

— Хватит на шесть часов, — сказала женщина. — У меня есть еще два. А дальше кроме самодельных льняных бинтов, только милость Бригид*.

— Зачем вы это сделали? — спросила я неизвестно почему, держа Сэма за руку и глядя, как кровавые пузыри вспухают на его губах. — Вы могли потратить это не на врагов.

— Наши боги говорят, что милосердие вернется сторицей, так же как и ненависть. Нам выбирать, — сказал старик по имени Байл, старейшина клана, стоящий за спиной женщины.

Я запомнила эти слова. И если меня сейчас спросят, почему я все это сделала, то отвечу, что с тех пор я выбираю милосердие.

Сэм, как бы не был оглушен обезболивающими, сказал:

— Суб-лейтенант Джонс, мы должны добраться до «Иглы». Объясните всем этим людям, что это единственный шанс, для нас и для них. Судя по всему, высадка десанта сорвалась. Сейчас территорию будут зачищать «Бризами». Объясните хорошенько, «Игла» — единственное спасение.

— Это ведь по сути был прямой приказ вышестоящего офицера? — уточнил Ярон.

— Да, — согласилась я.

Но не было у меня тогда приказов, только слова старого Байла о милосердии, а еще животный страх. Я знала, что такое «Бризы».

Когда смотришь на работу бригады «Бризов» с большой высоты — это завораживающее зрелище: неторопливо, неотвратимо установки движутся цепью, выжигая все, по заранее заложенной в них схеме. Они автоматические, управляются парой операторов с орбиты. Оттуда это вообще выглядит, как салют на День федеративного единства. Высаживать туда десант уже не имеет смысла. Надо просто переждать и зачистить по периметру.

А вот с земли, с той самой, которая подлежит зачистке, даже если до «Бризов» еще с десяток километров — это бесконечно жутко. Земля гудит поминальным набатом, черный жирный дым ползет в небо, унося с собой все живые души: людей, зверей, птиц. Это даже не лесной пожар, когда есть мизерный шанс сбежать — «Бризы» быстрей, они «разумны» своими операторами.

Мы вошли на учебную базу. До «Иглы» оставалось метров пятьсот и никто нам не препятствовал.

Но раскаленное небо наползало на нас огненным цунами.

— И разверзлись огненные дороги, и нам идти по ним, — тихо сказал Байл, глядя в пылающее небо.

— Нет! — сказал Сэм, — тащите меня быстрей к крейсеру! Я его открою! Байл, не дайте людям побежать в панике — погибнут, но тебя они услышат.

Под приближающийся неумолчный гул и яркие всполохи в небе мы вошли в «Иглу». Тарцы уселись на пол в десантном отсеке.

— Я сейчас дотяну тебя в медотсек, — сказала я Сэму. — Может там есть хоть что-то.

— Нет, приказываю — в рубку! — Сэм едва говорил, но был непреклонен.

— Сэм! У меня лишь лейтенантский протокол в чипе, мой потолок десантный катер. А ты ведь можешь?! Можешь его поднять? — в панике сказала я, усевшись в пилотское кресло.

Он вытер рот тыльной стороной ладони, посмотрел на измазанные кровью пальцы:

— А я не успею, но есть такой протокол, который может любой запустить. «Омега», — и испачканными пальцами на приборной панели ввел код, который я запомнила навсегда. «Игла» откликнулась с готовностью: «Протокол „Омега“ активирован. Чей чип принять в прямом доступе?» предлагая мой и Сэмов чипы.

Последнее, что сделал Сэм, нажал на номер моего чипа.

— А это уж тем более, звучит как прямой приказ и передачу прав управления, — сказал Ярон.

— Не знаю про передачу, я осталась в кабине «Иглы» единственным пилотом.

— Сэм! Сэм! — но он молчал, кровавые пузырьки еще пару раз появились на его губах, а потом — спали, и струйка крови, дотянувшись до подбородка, соскользнула каплей на воротник. Я осталась сама, и я сделала глупость. Блаженны верующие, в демократию, в единство, а хуже всего те, которые верят в милосердие — их первыми на небеса берут.

Матушка под настроение говорила об этом по-разному. Иногда, что я приглянулась старшим богам своим безумным бесстрашием и верой в то, чего нет, иногда — что, меня дважды оставили в живых, чтобы я искупила вину. Но не свою, мол, есть и такая вера на Таре. Искупила ли я ее, эту вину, рыжими девчонками, конями, «Пеструхой»? А может было это не искупление, а подарок? Я не знаю, но вот сейчас, я точно собираюсь искупить то, что гложет меня столько лет.

Взлетая, я сообщила всю информацию о себе и о том, кто находится у меня на борту. Я просила помощи. Я просила милосердия протоколом «Омега». Но получила первый выстрел в бок. У меня спрашивали много раз о том, кто подбил меня.

— И вы абсолютно уверены в своем ответе? — уточнил Ярон.

— Да. Я твердо говорю, что у легкого крейсера «Игла» прекрасная система навигации и контроля внешнего пространства. А посему я отлично видела — подбили нас с орбиты, а вовсе не мифическим наземным комплексом, захваченным партизанами. Подбили, после того, как я наивно сообщила о наличии на борту исключительно мирного населения. Подбили и даже озаботились пояснением, что на Таре мирного населения нет.

Я не должна была выжить. Да я и не выжила — суб-лейтенант флота Мэри Джонс погибла под дружественным огнем Миротворцев.

Но Тара подарила мне еще одну жизнь, в которой я обрела настоящее имя Нэйнси, что означает "польза" и фамилию Дафф, которая дала мне ощущение того, что я не безгласный винтик системы, а личность, которой позволен свободный выбор. Свободу жить и умирать по своему выбору дала мне Тара. И я хочу рассчитаться с ней за это. Никто не отдавал мне приказов ни девятнадцать лет назад, ни сейчас. Я, Нэйнси Дафф, сама выбирала и выбираю протокол «Омега». И несу ответственность за этот выбор.

Пилот десантного катера умеет маневрировать под огнем противника. Вот только противником был флот Миротворцев. Но у Тары хороший рельеф — я не успела подняться выше пиков гор, за ними я пряталась, потеряв сначала один, а потом и второй двигатель из четырех. Такую махину, как крейсер на двух посадить сложно. Но я умудрилась.

 И села я за хребтом, где «Бризы» были не страшны, зато это было дикое тарское поле, где хозяйничали партизанские отряды. Удар был страшный. Я потеряла сознание, несмотря на все защитные механизмы.

А когда очнулась, в переносицу мне смотрело черное, как зрачок Анку, дуло.

— Ты подняла эту боггартову машину? — спросило дуло. Потом я уже рассмотрела рыжего, держащего в руке военный игольник.

Я прошелестела только что-то в ответ, боль расползлась по моему телу спрутом и давила в своих объятьях.

— Ты!? — еще раз спросил рыжий.

Даже просто кивнуть было трудно, но я опасалась выстрела.

 — Значит, у тебя чип военного пилота, — задумчиво протянул он, рассматривая мою голову, словно чип можно было увидеть снаружи. — Это мой трофей! — крикнул он куда-то за спину, так далеко я сфокусироваться не могла, все плыло перед глазами.

Так я познакомилась со своим будущим мужем Джеем Даффом.

Я висела между жизнью и смертью несколько месяцев: множественные переломы, сотрясение мозга, отшибленные внутренности. Но все-таки пилотская кабина хорошо защищена, а боги Тары милосердны. И серебряный сервиз, обменянный на лекарства, тоже польза. А вот те, кто были в общем отсеке «Иглы»...

Когда, я начала потихоньку приходить в себя, то спросила о них Джея.

— Они бы пришли, как и другие соседи, принесли бы бобровый жир, растирать пролежни, мед, травы. Но ты ведь их не видела, да? Они принесут тебе другое, когда придет время, за сводом неба.

Не видела. И значит, все зря.

Но Тара объяснила, что зря ничего не бывает. Здесь все не заканчивается, дорога уводит ввысь, за свод неба. Только ее надо правильно пройти. И я иду, спотыкаюсь, петляю на развилках. Но помню, любовь и ненависть, честь и бесчестие, бескорыстие и жадность получат полной мерой. Мне выбирать.

— И выбирают! — сказала Элла.

Нет откликнулся многоголосием голосов и скетчем известного художника: черепаха, в которой отчетливым контуром прорисована была буква «омега», держала на себе хрупкую галактику.

Дойл Тары без всяких тегов, «омегой» тут и не пахло, разразился, наконец, такими таранисовыми громами и молниями: попрание всех суверенных прав субъекта, посягание на независимость. Дойл требовал вернуть его дочь, а вершить суд — оставить независимой Таре. В противном случае «развод» с Федерацией и не полюбовно. Все знают, что такое «бракоразводный процесс» с Тарой. Тем более, что остальные субъекты тут же насторожили ушки. Я даже не могла подумать, что Дойл способен на такое, но они же долго считали свою выгоду. Не упустят!

— И вот еще, — прокрутила ленту Элла.

Тег: протоколомега

«Благотворительная организация ВЭМ открыла на своем сайте еще один проект «На Пеструху».

Я смотрела на фотографию остова мой «Пеструхи» на фоне выгоревшего до тла космопорта «Арварах-2» и развороченного брюха катера Галя. А рядом дурацкая рыжая морда коровы, вот просто наша фирменная Даффова масть. Подпись под ними гласила:

«На сленге дальнобойщиков-транспортников корабль, тянущий прицеп с товаром, называется „корова“. Она часто бывает единственной кормилицей в семье.

Во время военного переворота на Арве по предварительным подсчетам погибло до четырех сотен тысяч только гражданского населения. Что тогда в этом счете сто девяносто два человека и двенадцать собак-генмодифантов? Решать вам. Капитан Дафф своей „Пеструхой“ пожертвовала ради этих двухсот четырех живых существ. Если ты пожертвуешь чашечкой кофе, то „Пеструха“ вернется к своей хозяйке.»

Как это глупо плакать, особенно при Большой Элле?! Но откуда-то из здоровенного кармана штанов Элла извлекла початую пачку бумажных салфеток и протянула мне.

— Я с Прана-4, у бати тоже была «корова». Кормилица. Ты не думай, ВЭМ — уважаемая контора. Мы с сестренками, когда я вторую ходку делала, пытались замутить типа под них. Но нас хорошенько срезали. Там ни одна монетка не пропадет. Все прозрачно. Вот если сюда нажать, все видно, кто, сколько. Не чашечкой кофе люди отзываются. А что за собаки-то такие?

Я высморкалась и ответила:

— Да не знаю я толком, Элла. Какие-то они там модифицированные с вживленными чипами. Взрывчатку ищут, слабые излучения засечь могут, идут там, где люди не пройдут.

— Модифицированные... У меня Брук был, обычный, дворянской породы, тоже, когда меня брали в-третье... туда, куда люди не пройдут. Его пристрелили, а я вышла через коллектор. Я тебя расстроила, Нэй?

— Нет, Элла, просто от переизбытка омеги плачу. Бывает же такое?

— Бывает, — кивнула Элла, — меня тоже, когда хозяин зоны на свадьбу дочки возил, как водопровод прорвало. Смотрю сквозь тонированное стекло флаера и сопли на кулак наматываю. Я тебе еще скринов сделаю, — и пошла тяжело к двери, зажав стул под мышкой. — Там самое веселье начинается.

— Только не могу понять, зачем ты приходила, Элла, — в спину ей сказала я.

— Да и я не особо знаю, сестренка. Но вот бывает, случается протокол «Омега», — пожала она татуированными плечами.