Полная чаша

"Золотая серия" основана в 2006 году.
Оформление серии В.В. Панкратов

Обложка. Автор идеи, дизайн В.В. Панкратов

На обложке скриншот клипа Eanjay - Coffee Cup

Полная чаша. В.В. Панкратов. – Москва: 2021. – 63 с.


Киносценарий. Первая часть трилогии "Лобная доля" ("Полная чаша", "Ружичка" и "Русский гештальт"). В тексте использованы фрагменты произведений русских и европейских авторов.

Обсценная лексика
Категория 18+

© Владимир Панкратов. 2021.
© Владимир Панкратов. Оформление. 2021.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I
Пролог
Гамбит
Эпилог
Часть II
Пролог
Седьмая горизонталь
Эпилог

ПОЛНАЯ ЧАША

Как я, рождённый от иудея,
обрезанный на седьмые сутки,
стал птицеловом - сам не знаю.
Э. Багрицкий

Часть I.

Пролог

Утром на канале «Культура» участники дискуссии обсуждали вопросы использования ненормативной лексики в искусстве. Вишневский высказался в том смысле, что некоторые люди матерятся так изысканно, что слушателей или зрителей это совершенно не коробит. Свой тезис проиллюстрировал ссылкой на Вознесенского. Ага, два раза. Однажды я стал свидетелем, как тот, улыбаясь, матерился под камеру, участвуя в каком-то поэтическом шоу, которое записывали в студии московского телевидения. Двое молоденьких ведущих – мальчик и девочка – пытались делать вид, что ничего страшного не происходит. Впечатление было ужасное. Не знаю, дошел тот фрагмент до эфира или нет.
 
Продолжая свою мысль, Вишневский заявил, что  в устах других людей даже обычный текст производит такое впечатление, как будто  они сквернословят. Ведущий оживился и потребовал доказательств. Вишневский вежливо улыбнулся:

- Будь или не будь, делай же что-нибудь.

Дед эту передачу не смотрел. Он варил овсяную кашу, в которую покрошил овсяного же печенья. Используя исключительно ненормативную лексику, я своими словами пересказал ему весь ход дискуссии и вторую часть понравившегося мне ответа Вишневского. Дед посмотрел на кашу, помешал ее и сказал:

- Люблю я, Обь, твою муть. Люблю я муть твою, Обь.

Гамбит

Я сидел в гараже ДОСААФ Бауманского района, что в Сверчковом переулке, и пил водку. Рядом со мной стоял Слава Кушелев. Он первым выпил свою долю и теперь озирался, видимо, в поисках закуски. Я поставил пустой стакан на ржавую бочку и жадно присосался к горлышку бутылки боржоми. Минеральная вода тупыми иглами заколола слизистую. Слава, наконец, сел. Закуски он так и не нашел.

- Ядрена водица, - высморкался он в пол, утерся рукавом и взял лежавший на промасленной тряпке автомобильный карбюратор.
 
Руки у Славы были невероятно грязные, в ладони въелись пятна масла и мазута.
Водка, несмотря на свою цену – 5 рублей 25 копеек за 0,5 литра, – была плохой и поэтому не освежала. Я приподнялся с кожаной подушки сиденья, извлеченной из кабины старого ЗИЛа, и толкнул рукой воротину, обитую снаружи крашеной жестью. Створка заскрипела и медленно приоткрылась. В гараж хлынул поток солнечного света.

- Закрой, - сказал Слава и стал тщательнейшим образом обдувать со всех сторон карбюратор.
- Пусть проветрится, - возразил я.
 
Мне было лень второй раз кряду отрывать свой тендер от кожаной подушки. Слава положил карбюратор в лохань с бензином и в свою очередь отхлебнул минеральной воды из бутылки. От его рук на ней остались жирные масляные отпечатки.

- Черт бы меня побрал, - сказал он, шмыгнул носом, но не высморкался, - ни хрена не успеваю.
 
Он смачно сплюнул и осторожно, чтобы не испачкаться, поскреб грязным пальцем щеку возле левого уха. Несмотря на принятые меры, палец оставил на щеке короткий грязный след.
 
- Давай еще по одной.
- Давай, - согласился Слава.
 
Он удалился куда-то в гаражную глубь и вернулся с низенькой деревянной скамеечкой, поставил ее перед собой и озадаченно на меня посмотрел.

- Зачем я ее принес? - поинтересовался он и еще раз поскреб пальцем щеку.
- А я почем знаю, - налил я себе в стакан немного водки.

Закуски не было ни крошки. Я посмотрел на бутылку с минералкой. После Славы боржоми там оставалось на донышке.

- Будь здоров, - сказал я и выпил.

Я много выпил влаги винной, но не увидел в этом проку.

Меня не покидало ощущение, что Слава не протрезвел после вчерашнего.

- Ты никуда не поедешь? - он присел на скамеечку и без всякой видимой причины стал перебирать гаечные ключи, сваленные в кучу у его ног.
 
Судя по всему, он имел в виду мои каникулы.

- Нет, дома посижу.
- Ну сиди, - сказал Слава, оставил в покое ключи и выпил еще водки.
 
На этот раз его организм отреагировал нормально, он даже не кашлянул. Если быть откровенным, я бы с удовольствием куда-нибудь съездил, но денег не было. От слова «******», потому, что все свои представительские плюс еще чуть-чуть, поддавшись минутному искушению, я отвалил за мощные «Сейко» с красавцем-браслетом из нержавеющей стали. Теперь эти часы приятным грузом висели у меня на левой руке, заставляя чуть ли не поминутно скашивать глаза в их сторону. Насколько я успел заметить, Слава сразу обратил на них свое внимание. Он несколько раз останавливал взгляд на моей руке, придирчиво оценивая красоту корпуса и браслета. Видимо, хотел такие же.

- Приличные котлы, - сказал он, наконец.
 
Я поднес руку к глазам и глянул на циферблат.

- Сколько? - поинтересовался Слава.
- Двести двадцать, - ответил я.

Расход, действительно, был велик. Слава покачал головой. Потом встал и включил приемник в салоне бежевого «Москвича». Поскольку боковое стекло у машины было выбито, он легко дотянулся до радиоточки. «Маяк» передавал детскую музыку советских композиторов. Такую музыку Слава не понимал, поэтому грязной рукой стал вращать верньер настройки, пытаясь поймать что-нибудь поприличней. Безрезультатно. Он вздохнул и оставил приемник в покое.
 
****! Вы слушали «Маяк».

В гараж вернулась тишина летнего воскресного утра.

- В Березе такие стоят пятьдесят пять долларей.
- Каких?
- Штатских.

Пятьдесят пять американских долларов, в принципе, соответствовали двумстам двадцати нашенским рублям, так что от этих слов я не очень-то опечалился.
 
- Один к четырем – нормально.
 
Слава кивнул, соглашаясь.
 
- У меня была возможность прикупить партию из расчета один к трем, - он попытался вытереть ладони о брезентовый фартук, висевший на вбитом в кирпичную стену 100 мм стальном гвозде.
 
Из-за открытой створки ворот вышел голубь и остановился у порога, не зная, что ему делать дальше. Словно в раздумье, он склонил голову набок и молча сверкал в нашу сторону черной немигающей бусиной глаза. Слава бесшумно втянул в легкие побольше воздуху и прицельно плюнул. Голубь не дремал, поэтому плевок шлепнулся на пустое место, а птица устроилась поодаль на сухом растрескавшемся асфальте гаражного двора.

- Черт бы их всех побрал, - сказал Слава, - весь двор засрали.
 
Что правда, то правда, дождей давно не было, поэтому двор, стены и ворота гаража были покрыты многочисленными пятнами сухого белого помета. Этот факт меня мало трогал. Раньше и Слава достаточно спокойно относился к голубиному племени и продуктам его жизнедеятельности. Видимо, день у него сегодня действительно не заладился.

- Какая тут, к черту, работа? - поинтересовался он и ещё раз сплюнул.

На этот раз себе под ноги. Это сколько же слюны у человека. Я посмотрел на часы.

- Не переживай.
- Первое воскресенье лета, - Слава взял обглоданный веник и принялся мести палубу возле моей подушки, - весна кончилась.
- Тоже хорошо, - сказал я и переставил ноги, чтобы не мешать клиниговой процедуре.
 
Однако Слава больше мести не стал. Он медленно разогнулся и зашвырнул свою метелку подальше в угол.

- Что же ты не купил? – спросил я.
- Чего?
- Чего-чего, долларей.
- Аа-а, - Слава снова сел на скамеечку и сложил руки у себя на коленях, - история, значит, такая вышла – пару месяцев тому я искал я путевый реверс. У комка на Комсомольском срисовал меня пацан, худенький такой, в прикиде финском. Вадимом звать. Он мне один к трем и предложил. Бухнул, что бундесовые деньги тоже есть, только мне марки без надобности. – Где баксы брать, спрашиваю. – Дуй до Опалихи, говорит, там пункт приема вторсырья, по дороге второй поворот налево, на станции любой покажет, скажешь, что от Вадима. – Я, как тачку восстановил, недели через две погнал на разведку. Вроде бы, все точно, без балды. Можно было баксов прикупить, только денег я в тот раз с собой не взял, переосторожничал. А потом  то – се, не доехал, в общем.

Неизвестно зачем Слава взял в руки пустую бутылку из-под водки «Пшеничная», покрутил и поставил на место. А у меня в голове медленно, но верно стал зреть-вызревать козырный бизнес-план – загнать свои «Сейко» по себестоимости, на часть вырученных денег купить у Вадима американцев по цене один к трем, на них отовариться в «Березке» новыми часами, а на оставшиеся деревянные если не съездить куда-нибудь, то обмыть покупку.

- И какие у тебя мысли по этому поводу? - осторожно спросил я.
   
Однако мысли у Славы текли уже по другому руслу.

- Черт бы их всех побрал, - сказал он и принялся расхаживать по гаражу, пиная ногой валяющиеся тут и там старые автомобильные покрышки.
 
Потом остановился возле меня и ткнул носком башмака в ребро кожаной подушки, на которой я сидел.

- Знаешь, скольких баб поимели на этом ложе? - спросил он и уставился на меня в ожидании ответа.

Я пожал плечами.

- Массу, - гордо ответил Слава и снова принялся мерить шагами бетонный пол гаражного помещения, загаженный отнюдь не голубями.

Особого удивления Славино заявление у меня не вызвало. В основном, в гараже пили ворованный портвейн и играли в карты досаафовские шоферюги, а также жители ближайших переулков, но я догадывался, что этим дело не ограничивалось, тем более, что в истории гаража значилось одно  изнасилование. Несколько лет назад местный ОБХССник по кличке Корноухий трахнул тут свою осведомительницу. Сам факт он не отрицал, но утверждал, что все было по согласию, чисто в башню.

На третьем месяце отсидки, после того, как следствие досконально изучило личность обвиняемого и перешло, наконец, к сбору доказательств его виновности, Корноухого пришлось выпустить из Лефортово. Оказалось, что к этому времени потерпевшая изменила свои показания. В попытке с первого раза воткнуть шило в стенку и не получить по шапке за необоснованный арест следователь весь световой день и часть ночи потратил на очную ставку между ней и насильником, чтобы привести их показания хоть к какому-нибудь знаменателю – в гараже они усидели больше двух литров портвейна, поэтому оба были в дупель пьяные и события излагали кто во что горазд. Да и в процессе очной ставки они выпили две бутылки, правда, на троих со следователем.

Несмотря на прекращение дела, из ментовки  Корноухого поперли. После этого он в гараже больше не появлялся. Кто-то из наших встретил его примерно через год. Корноухий мыл полы в магазине «Свет» напротив Елоховки.

Единственно, в чем я мог сомневаться, так это в Славиных мужских достоинствах. Парень он был довольно неказистый и вряд ли драл тут без разбора каких-либо красавиц из местных. По крайней мере, так часто, как ему бы этого хотелось. Если эти мысли и отразились на моем лице, то Слава ничего не заметил.

- А ты знаешь, как правильно вести себя после внезапного секса? - спросил я.
- Как?
- Ближе к выходным надо потребовать срочной встречи и сообщить, что у тебя симптомы триппера, поэтому ей надо провериться.
- Зачем?
- Как правило, гонококк у женщин не выявляется, поэтому дня через три она позвонит тебе ночью и радостно скажет, что здорова и чтобы ты искал в другом месте.
- А если не позвонит?
- Тогда сам беги – сдавайся.

Я проверялась, Вы больны не мною.

Снаружи заурчал автомобильный двигатель. Звук был мягким и приглушенным. Слава вскинул голову и стал прислушиваться. Потом недоуменно пожал плечами и приоткрыл вторую воротину. Во дворе, распугав голубей, медленно разворачивался темно-зеленый «Фольксваген» с московскими номерами. Я молчал. Из машины вылез загорелый казах в светло-бежевой, почти белой, вельветовой тройке. В руке он держал  непрозрачный полиэтиленовый пакет. Ростом с Марадону, он и возраст имел соответствующий.

Оставив дверь «Фольксвагена» распахнутой, водитель неторопливо направился в нашу сторону. То голубь в гости к нам, то Марадона.

- Здравствуй! Почему не встречаешь, дорогой? - сказал он, подошел к Славе и сильно, словно приводя в чувство, хлопнул его рукою по спине.
 
Слава через силу улыбнулся.

- Знакомься, - сказал он мне, - это Алик.

Я поднялся с подушки и пожал Алику руку. Алик по-хозяйски оглядел гараж и подошел поближе.

- Тебя не узнать, - сказал ему Слава и кивнул головой в сторону Фольксвагена.
 
Алик довольно улыбнулся.

- В субботу взял, - пояснил он и осторожно уселся рядом со мной на подушку.
 
Антисанитарные условия его не особенно волновали. Я подвинулся. Алик полез в пакет и достал бутылку коньяка с четырьмя звездочками на этикетке.

- Давай посуду, хозяин, - сказал он Славе и поставил коньяк на ту же бочку, где стояла пустая бутылка из-под водки.
 
Слава взял стакан и пошел к умывальнику. Алик придвинул к себе ящик, снова полез в пакет и достал два лимона и пачку «Юбилейного» печенья. Слава принес чистый стакан. Все это время Алик на пустом пакете узким лезвием длинного складного ножа резал лимон на круглые дольки, а я с интересом наблюдал за его поведением. Чувствовал он себя довольно вольготно, Слава же в его присутствии вел себя немного скованно. Я не мог понять, рад он визиту Алика или нет. Между тем, Алик до половины наполнил отмытый Славой стакан.

- Ваше здоровье, - сказал он и медленно выпил, не предложив никому из присутствующих, как это сделал бы любой из нас на его месте.

Потом взял дольку лимона и старательно ее разжевал. Интересно, как он после этого сядет за руль. Слава вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Тогда Слава налил себе полный стакан. С некоторым удивлением я ожидал продолжения. Слава выдохнул полной грудью, взял в одну руку стакан, в другую – две дольки лимона и, зажмурившись, выпил. Потом, не переводя дух, засунул в рот лимонные дольки и только после этого раскрыл глаза.

- Молодец, - сказал Алик.
 
Слава отупело улыбнулся.

- Посмотри мою лайбу, - попросил его Алик и поднялся.
 
«Фольксвагеном» он гордился больше, чем я своими «Сейко». Слава кивнул в знак согласия. Может, «Фольксвагену» ремонт нужен и он тут до утра простоит? Вдвоем они направились во двор, предоставив меня самому себе. Я нехотя поднялся. Взял стакан и тщательно прополоскал его в умывальнике под струей водопроводной воды. Пить из немытой посуды после Марадоны я не собирался. Потом вылил в стакан коньяку и задумался. Мысли мои вертелись вокруг долларов, наручных часов и других, приятных для московского обывателя вещей. План по дерзкому нарушению правил о валютных операциях нравился мне все больше и больше.

Я задумчиво посмотрел на циферблат, с удовлетворением отметил, что сегодня пью каждые полчаса и допил коньяк, после чего мне пришлось долго сосать лимон, чтобы затушить заполыхавший вдруг во рту пожар. Коньяк был хорошим.
 
Лева пил непросыхая до 13 мая, черти пришли сами ровно в полдень.

Я подошел к воротам и остановился, привалившись плечом к боковой стойке. Слава по пояс залез под капот «Фольксвагена» и мычал что-то невнятное из его недр. Алик стоял рядом и через спину механика старался рассмотреть, что тот делает с его машиной.

- Сколько же денег этот тип отвалил за свою тачку? - подумал я, глядя на полированные бока тщательно отмытого автомобиля б/у, - тысяч двадцать выложил, не меньше. Денег хоть жопой ешь, вот и **********, торгаш поганый.
 
Я понимал, что неправ, поскольку сам истратил все свои представительские плюс еще чуть-чуть на сраные часы, которые мне, по сути, не нужны. Поэтому и ушел на долгожданные каникулы без копейки денег. Но я не работаю в торговле!
 
Слава выбрался из-под капота, сел на место водителя и устроился поудобнее. Дождавшись, когда Алик отойдет в сторону, плавно тронулся с места. «Фольксваген» сделал круг по двору и остановился ровно на том же месте, откуда начал движение. Слава вылез из машины и подошел к Алику. О чем они говорили, я не слышал, но Алик довольно рассмеялся, Видимо, Слава снизошел до комплиментов. Я вернулся и сел на свое место.
 
В гараже, несмотря на открытые ворота, сильно пахло бензином. Я взял из надорванной пачки квадратик желтого печенья и принялся механически его жевать. Печенье сильно крошилось. Почему-то захотелось пива. Совсем близко за воротами послышались голоса, и в предбанник вошли Алик и Слава.

- Алику нужны баксы, - сказал Слава.
 
По-видимому, история с Вадимом нашла отклик в душе еще одного слушателя. Алик кашлянул, как если бы он за этими баксами и приехал.

- Предлагаю рвануть сейчас, - сказал он.
 
В голосе Алика я уловил какие-то просительные нотки. Похоже, он рассчитывал и на мое участие. С одной стороны, я бы с удовольствием съездил к этому Вадику. С другой – я не хотел ехать в такой компании. Мы пьяные, Алик мне ни с какого боку не нравится. Кроме того, сегодня воскресенье, пункт приема наверняка закрыт. Я нерешительно пожал плечами.

- Завтра может быть поздно, - сказал Алик.
 
Слава кивнул, хотя вряд ли понимал, почему. Для меня этот вопрос тоже был неясен, тем не менее, я встал. Пункт приема у нас в Потаповском переулке работал даже в то время, когда был закрыт.

В ночи работали масоны.

- Поехали! - радостно объявил наш вельветоновый друг, и мы двинулись к «Фольксвагену».
 
Я устроился на заднем сиденье, Слава запер гараж. Он навесил на ворота здоровенный замок и теперь пристраивал ключ в потайной карман, который пару лет назад специально для этих целей матушка пришила ему к трусам, причем, ко всем, которые нашла в доме. Я внимательно смотрел на Славу, он был самый пьяный из нас. Алик натянул на руки желтые шоферские перчатки и сидел на водительском сиденье, высунув наружу толстые короткие ноги. Слава сел рядом со мной на заднее сиденье. Я подвинулся. В машине пахло кожей и какой-то херней.
 
Из надверного кармана возле моего локтя торчал край журнальной обложки, я потянул уголок к себе и извлек весь журнал на свет божий. Алик или его пассажиры читали «Смену». Я открыл последнюю страничку. Кроссворд заполнен полностью. На первой странице обложки рукой почтальона карандашом было написано «Комс/44-12». Похоже, знаток кроссвордов окопался именно по этому адресу. Полистав журнал, я уткнулся в отрывок гангстерского романа под легко запоминающимся названием «Желтый дракон Дзяо». Писатель по фамилии Левин разрабатывал малоисследованные у нас пласты криминальной эстетики Азиатско-Тихоокеанского региона. Фрагмент мне понравился. Алик врубил магнитофон. Запела АББА.

- Что еще может голосить у Алика, если не АББА, - подумал я и посмотрел в окно.
 
Мы выскочили за кольцо и теперь херачили прямо по трассе. Стрелка спидометра показывала скорость, не превышающую 90 км/час. «Фольксваген» хорошо держал дорогу.

- Кто хочет пива? - Алик вполоборота кивнул головой на коричневую сумку, стоявшую возле него справа на пассажирском сиденье.
 
Коньяку ему, видишь ли, не хватило. Впрочем, как и мне. Я отложил журнал и, перегнувшись через спинку, извлек из сумки две бутылки «Праздроя», сваренного в славном местечке под названием  Пльзень.

- «Останкинским» он, конечно, не обошелся - подумал я и поймал себя на мысли, что слишком уж необъективен к Алику.

Среди мелкого хлама в своих карманах Слава отыскал какую-то железку и лихо, как открывашкой, откупорил ею бутылку, которую я держал в руке. Из горлышка полезла обильная пена. Я чертыхнулся, но успел припасть к первоисточнику, с тем, чтобы ни одна капля не упала на сиденье.
 
Не в радость обратятся тебе эти тринадцать глотков,
подумал я, делая тринадцатый глоток.

Однако  переусердствовал, заглотил вместе с пивом слишком много воздуху, в результате чего пена пошла носом. Неприятное ощущение, а уж зрелище тем более. Хуже только идущая через носовую полость верхняя и потому самая легкая фракция рвотной массы. Сколько раз видел такое у своих собутыльников, столько раз меня передергивало. Я утерся рукавом, хрипло выругался и сделал несколько больших глотков. Один хрен, машину Алику уделал, хорошо еще, что «Смена» приняла на себя значительную часть вылившихся из меня осадков.

Но кто ж из нас на палубе большой не падал, не блевал и не ругался?

Вторую бутылку Слава держал сам и открывал уже со всеми предосторожностями, которые в своей совокупности позволили избежать неконтролируемого пеноизвержения.

- Бери, - протянул он Алику открытую бутылку.
 
Тот отказался, тогда Слава самолично отхлебнул «Праздроя» и недоуменно посмотрел на меня. Пиво было не то, что теплым, пиво было подогретым. По мозгам шибануло сразу. Водка, коньяк и пиво с подогревом, что еще нужно человеку в самом начале летних каникул?

- Сколько у него твердака? - спросил Алик.
- Штуки две, две с половиной.
- Откуда?

Слава пожал плечами.

- Не знаю.
- С кем живет?
- Не знаю.

Алик помолчал.

- Если мы его кинем, получим по 600 баксов на рыло, - сказал он.

Я с удивлением посмотрел на Алика. Мне показалось, что он говорит серьезно. Слава перевел взгляд на меня. Алик трезвыми глазами смотрел на него в зеркало заднего вида.
 
- Без меня, - сказал Слава.
- Заткнись, - ответил Алик, - будете делать, как я скажу.

Он зыркнул на меня в зеркало. Я покачал головой и снова приложился к бутылке. На правой скуле у Алика обозначился желвак.

- Куда теперь? - нервно спросил он, сбросив скорость у поворота.
- Отдыхай, - буркнул Слава и отвернулся.
- Попишу падлу, - почти выкрикнул Алик и вскинул правую руку.
 
Легкий щелчок, и прямо перед моим лицом засиял хромом узкий клинок раскладушки. Я без замаха сбоку врезал Алику торцом бутылки по голове. Остатки пива выплеснулись мне на рукав и Алику на шиворот. «Фольксваген» вильнул и остановился. Я рванул ручку задней двери и выскочил на асфальт. Потом открыл дверь водителя и помог Алику выбраться. С правой стороны его шея была мокрой от пива и крови. Удар бутылки пришелся в кость ближе к затылку и рассек кожу над ухом. Рассечение кровоточило. С бутылкой в руке к нам подошел Слава.

- Земли шабер! - сказал я Алику и на всякий случай сделал шаг назад.
 
Тот продолжал сжимать нож в правой руке, держа его лезвием вверх.

- Нас двое, - уточнил я.
 
Слава стоял рядом и молчал. Алик сложил нож и сунул его в карман вельветовых штанов. Слава шагнул по направлению к нему. Теперь уже Алик отступил на шаг назад. Мимо нас в обе стороны проезжали, не останавливаясь, автомобили с областными номерами.

- Давай сюда, - сказал Слава и протянул левую руку.
 
Алик немного поколебался, потом вынул нож и все-таки заземлил, скинув его Славе под ноги. Слава переложил бутылку в другую руку, подобрал ставший ничейным откидняк и с размаху забросил его в высокую, не кошеную с прошлого года, траву за деревьями. Сейчас мне показалось, что Алик почему-то боится Славу, хотя в гараже, да и в машине во время поездки я видел, что дело обстоит с точностью до наоборот. Зачем после коньяка он поил нас, пьяных, своим кипяченым  пивом?
 
- Погорячились, - сказал Алик.
 
Слава покачал головой, допил свое пиво и отбросил пустую бутылку в сторону.

- Нехорошо вышло, - согласился я.
- Надо еще пива достать, - озаботился Алик.

Он снял перчатки и полез в машину. Мы настороженно следили за его движениями. Зря Слава резак выбросил, надо было его при себе держать или, на край, пустую бутылку оставить. Однако ничего неожиданного не произошло. Алик извлек из сумки два «Праздроя» и выбрался с ними наружу.

- Больше нет, - сказал он и протянул обе бутылки Славе.
 
Слава поколебался, но взял и принялся их откупоривать. Я вздохнул свободней. Алик пить пиво не стал, а смочив «Праздроем» темно-коричневый носовой платок, устроился перед зеркалом и принялся оттирать затылок и шею от крови. С этой задачей он справился вполне успешно, только на потемневшем от влаги воротнике светлого пиджака осталось несколько хорошо видимых помарок темно-бурого цвета.
 
- Не беда, отчистишь, - сказал я.
 
Алик сделал несколько глотков из своей бутылки, отдал ее мне и, скомкав мокрый носовой платок, бросил его на обочину.
 
- Жаль, хорошая утирка была. И тык суперский.

Ясен пень, суперский, только нехрен было его светить и у меня перед носом махать. Алик снова нырнул в салон, достал плоскую бутылочку какого-то одеколона, открыл ее и стал одной рукой поливать парфюмом свою макушку, а другой втирать его в кожу на затылке, повизгивая, когда пахучий спирт попадал в рану, дезинфицируя ее. Я осмотрелся. Погода чудесная, окрестности живописные. Самое место для пикника. Слава медленно допивал остатки перегретого пива. Вероятно, его мысли текли в этом же направлении. Даже Алик несколько оживился.

- Сейчас бы затариться, выписать шмару и махнуть на природу, - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
- А сейчас ты где? - спросил я.
- Не то, - ответил он и отвернулся.

Мне кажется, я его понимал.
 
- Поехали домой, - сказал Слава.
- Отлить надо, - ответил Алик и пошел в сторону деревьев.
 
Где-то там в траве валялся когда-то его собственный, а ныне бесхозяйный, но все равно суперский нож. Поэтому я двинул следом. Чуть помедлив, к нам присоединился Слава. Однако это уже пиво стало диктовать свои условия. В этом смысле мы все оказались равны перед законами природы.

«Фольксваген» долго разворачивался, потом все же выполз на трассу. Постепенно Алик довел скорость до крейсерских 90 км/час. Видимо, окончательно успокоился. Со своего места я разглядывал рекламу австрийских лыжных ботинок, которую он зачем-то прилепил над приборной панелью. До полного счастья не хватало коробки с теннисными мячами за нашими спинами. Мы молчали. Алик курил. Заметив на обочине желтый милицейский УАЗик, он сбавил скорость. Гаишник с погонами лейтенанта махнул рукой. Алик проехал метров десять и остановился. Выдержав паузу, лейтенант неспешно двинулся в нашу сторону.

- *****, мы же все пьяные, салон пивом пропах, - сказал Слава.
 
Алик выскользнул из пиджака, закинул в рот какую-то дрянь, опрокинул на себя остатки одеколона и с документами в руках резво вымелся из машины, быстрым шагом направившись навстречу гаишнику. Операция «Перехват» удалась. Алик держался так, чтобы лейтенант не видел его спину и мокрый затылок. О чем они говорили, я не слышал. Мне не нравилось, что, в основном, говорил Алик, а лейтенант слушал. Наконец, он вернул документы, козырнул и пошел назад. Алик вернулся на место.

- На иномарку среагировал, пупок, - сказал он.
 
Лицо его оставалось хмурым. Мы сидели, как сидели, молча. Алик надел пиджак, достал из внутреннего кармана «Паркер» и на пачке сигарет записал госномер УАЗика.

- На всякий пожарный, - сказал он и выжал сцепление.

Я посмотрел на Славу. Тот сидел с усталым видом, казалось, происходящее его не касается.
 
- Знаешь, какой секс является самым безопасным? - негромко спросил он, немного погодя.
- Нет.
- При котором баба не знает ни твоей фамилии, ни адреса.

Алик принялся насвистывать какую-то лабуду. Трафик усилился. Слава взглянул на часы. Я моментально сделал то же самое.

- Можно закурить? - спросил я, выждав пару минут.

Алик кивнул. Я взял пачку «Винстона», вытянул из нее одну сигарету и, вытянувшись в струнку, достал из гнезда прикуриватель. Табачный дым был серым и невкусным. Я откинулся на спинку и высунул руку в окно. Пачка «Винстона» выскользнула у меня из пальцев и, унесенная ветром, моментально улетела назад. Я неглубоко затянулся и, медленно выдохнув большое облако дыма, объявил, особо ни к кому не обращаясь:
 
- Кажется, я уронил сигареты.

Алик глянул на меня в зеркале, но промолчал. Слава прикрыл глаза.

- Жаль, - сказал он, - там ведь записан номер машины.
- Ничего страшного, я запомнил, - ответил я и щелчком выбросил недокуренную сигарету в окно.
- Поехали ко мне, - предложил Алик, когда мы пересекли МКАД.

Я пожал плечами. Слава тоже не выразил особого желания принять это приглашение.

- Разопьем бутылочку, посидим, - продолжал настаивать Алик.
 
Мне хотелось верить, что он просто хочет помириться. В принципе, не так уж он и плох. Зря я к нему придираюсь. Слава тоже колебался. Но желание выпить пересилило, и он кивнул.

- Я только позвоню, - сказал Алик, затормозив возле телефонной будки.
 
Летний день угасал. На эту дурацкую поездку мы угробили кучу времени. Весь выходной коту под хвост. Хмель потихоньку выветривался. Хотелось пить. Я взял попорченный пивом журнал, осмотрел и не стал выбрасывать, а сунул туда, откуда вытащил в самом начале нашего путешествия. Напрасно Слава в голубя плюнул. Вернулся пропахший одеколоном Алик.

- Все в ажуре, - объявил он и рванул машину с места.

Ехали мы какими-то зигзагами. Я не успевал запоминать названия улиц. Мне показалось, что в одном месте Алик на мгновение задумался, словно не знал, куда ехать дальше, но потом свернул на безымянный проезд и уверенно покатил под уклон. Мы очутились в застроенной низине какого-то нового района.
 
- Долго еще? – спросил я.
- Почти приехали, - уверенно ответил Алик.
 
И в самом деле, вскоре мы остановились возле кирпичного четырнадцатиэтажного дома ленинградской, по-моему, серии. Алик запер машину и открыл дверь подъезда, пропуская нас вперед. В холле он снова принялся насвистывать. На этот раз предметом его творчества оказалась мелодия из фильма «Человек-амфибия».
Свистеть мы умели все, особенно старые голубятники. Однако модой на художественный свист сумели заразиться только избранные. Поначалу они меня раздражали. Лифт остановился на 7-м этаже. Алик вышел первым, достал ключи, совсем немного повозился с двумя замками повышенной секретности и открыл дверь 42-й квартиры.
 
- Заходите.

Слава старательно вытер ноги о коврик и вошел. Я шагнул следом.

- Хорошо живешь, - заметил Слава, оглядывая прихожую.
 
Алик выключил верхний свет и включил подсветку. Прихожая преобразилась. Торгаши умели устраиваться.

- Разувайтесь, - сказал Алик  и прошел в комнату.
 
Слава присел на березовый пень, выполнявший роль табурета, и принялся развязывать шнурок на правом полуботинке. Я прислонился к стене, поджал ногу и попытался стащить с нее замшевую сандалету. Из комнаты вернулся Алик. Он быстро подошел к Славе, размахнулся и ударил его по затылку какой-то деревянной колотушкой. Слава охнул и повалился боком на ковровую дорожку. От неожиданности я опешил. Потом оторвался от стены и сделал шаг навстречу Алику.
 
Не знаю, что бы стал делать дальше. Я даже подумать об этом не успел, поскольку в этот момент получил сильнейший удар тупым твердым предметом по голове. Алик, дверь, стенной шкаф, вешалка и лежащий на полу Слава поплыли куда-то вверх и вбок. Я попытался удержать Алика в центре кадра, но получил второй удар, осел на колени и уткнулся головой в грязный Славин бок.
 
Последнее, что я запомнил, это раскосые глаза на побелевшем лице Алика, а первое, что ощутил через некоторое время, была тяжелая пульсирующая боль, заполнившая черепную коробку в области заглазья. Из-за нее я, видимо, и очнулся, а затылка так вообще не чувствовал, как будто его не было вовсе. Зато чувствовал все усиливающуюся досаду. Досаду на себя, на Славу, на свою и на его глупость.

Свою пропаль мне в тот раз сосед занёс,
очевидно, что нас с ним попутал бес,
и пошёл мой скорый поезд под откос,
мимо станции в овраг и тёмный лес.

Я лежал на боку со связанными впереди руками. «Сейко» на запястье не было. Постепенно до моего сознания дошло, что в квартире еще кто-то есть. Два мужских голоса вели диалог на незнакомом языке. Наверное, я пошевелился, поскольку голоса смолкли. Ко мне кто-то подошел и наступил каблуком на кисти связанных рук.

От новой боли я закрыл глаза. А когда открыл, надо мной стоял невысокий совершенно лысый казах. Увидев, что я очнулся, он издал негромкий блеющий возглас и ударил ногой по ребрам. У меня перехватило дыхание. Казах ударил меня еще раз. Я попытался увернуться, но безрезультатно. Лысый поставил ногу мне на лицо и придавил.

Я сжал зубы и рывком отвернулся. Хрящ моей носовой перегородки чудом остался цел, чего нельзя было сказать о сосудистой системе. Казах отскочил и снова стал бить меня по ребрам. На этот раз обеими ногами. Кричать я не мог, только хрипел, чувствуя на губах солоноватый вкус теплой венозной крови.
 
С каждым ударом казах сатанел все больше и больше. Передышку я получал только тогда, когда он утирал со своей лысины пот. За все время этот хер не сказал ни слова. Тишину нарушали только мои стоны и хрипы. Голос мне уже не повиновался. Наконец, казах оставил меня в покое и куда-то исчез. Я попытался пошевелиться, но чуть не потерял сознание от боли. Грудная клетка едва не лопнула. Я протяжно застонал. Услышав стон, казах вернулся и с носка ударил меня ногой в солнечное сплетенье. Воздух из легких я выдохнул, но вдохнуть уже не смог. Комната провалилась в густую черно-красную вату.

Вдруг и солнце, и черные облака
провалились в какую-то красную мглу.
Это кровь из меня натекла
и размазалась по стеклу.

Когда через некоторое время я очнулся, моего тела не было. Вместо него был сгусток боли. С трудом я разлепил глаза. Рядом со мной верхом на стуле с зеленой обивкой сидел лысый и ел хлеб. Он коротко взглянул на меня и отвернулся. Его глаза ничего не выражали. Шторы на окне не задергивали. На улице стояла темень, хотя какая в темень в начале июня, это у меня что-то с глазами или с головой. Кроме казаха я в комнате никого не видел, но в коридоре или где-то там слышались негромкие голоса. Слов я не разбирал.
Свет с потолка бил мне прямо в глаза, поэтому я повернул голову вбок. Оказалось, я лежу в почти центре комнаты на бежевом синтетическом паласе, светлый ворс которого рядом с моей головой был уделан кровью. Мелькнула и тут же пропала мысль о Славе. В таком состоянии я мог думать только о себе.

Дверь открылась, в комнату вошел Алик без пиджака, а следом за ним еще один казах в нестираных джинсах. Казах радостно потер руки и улыбнулся.  Два передних зуба у него были золотыми. Наверное, в свое время получил в торец, как положено.

- Оклемался? – спросил он, присев рядом со мной на корточки.

Невразумительное мычание было ему ответом.

- Говорить можешь? – вновь поинтересовался он.
 
Я то ли кивнул, то ли помотал головой. Золотозубый подхватил меня под левую руку, приподнял и поволок из комнаты. С правой стороны ему помогал Алик. Вдвоем они дотащили меня до ванной.

- Тяжелый, черт, - Алик слегка пнул меня коленом в бок.
 
Этого оказалось достаточным, чтобы я отъехал. Тем временем, золотозубый открыл кран и стал закатывать рукава своей вонючей рубашки (если от Алика за версту несло парфюмом, то от него – удушливой вонью кадаверина). Потом перегнул меня, обездвиженного, через свое колено и сунул головой под струю воды. Силища в его руках была необыкновенная. От холодной воды я малость очухался, попытался напиться, но чуть не захлебнулся.

- Развяжи, - просипел я, кашляя и отплевываясь одновременно.

Казах немного подумал, потом взял с полочки маникюрные ножницы и срезал узел со шнура у меня на запястьях. Ножницы назад не положил, а стал вертеть в руках, словно прикидывая, куда бы их мне воткнуть. Я зубами высвободил руки, выплюнул на пол остатки шнура, сел на край ванны и перевел дух. С мокрых волос вода текла за шиворот, но это было даже хорошо. У меня хватило сил встать, сдернуть с крючка большое махровое полотенце и уткнуться в него лицом, потом нагнуться и застегнуть сандалету на правой ноге.

Мысли стали медленно возвращаться в мою несчастную голову. Золотозубый отобрал у меня полотенце и толкнул в спину. Обрывки шнура остались лежать под умывальником. Держась рукой за стену, я вышел из ванной комнаты и оказался не в коридоре, как ожидал, а в небольшом холле, стены которого были увешаны базарной живописью в одинаковом золотом багете.
 
Получив еще один пинок сзади, я пересек холл, вошел в комнату и остановился. На полу возле книжного – какого же ещё? – шкафа лицом вверх лежал Слава, рядом с ним стоял лысый. Слава лежал неподвижно, но мне показалось, что он жив. По крайней мере, маски смерти на его скулах я не увидел. Некоторую надежду в меня это обстоятельство все же вселило. Похоже, этим идиотам от нас что-то было нужно, причем, от живых.

- Явился, - отреагировал лысый на мое появление.
 
Я промолчал. Тогда он подошел и ударил меня кулаком в живот. Я как стоял, так и рухнул лицом вперед прямо на Славу. Потом приподнялся и сел, опершись спиной на стенку шкафа. Слава лежал тихо, без одного полуботинка, как пешеход после ДТП на Ленинском проспекте. Казахи стояли по углам комнаты, засунув ладони в узкие карманы штанов. Алик слегка покачивался на носках. Я наклонился к Славе и попытался нащупать пульс на сонной артерии. Слава застонал и открыл глаза. Первое мгновение он меня не узнал, что немудрено, поскольку, витрину мне разнесли основательно. Постарались, суки.

- Полный ******, -  сказал он свистящим шепотом, с трудом шевеля сухими губами.
 
Я помог ему привстать. Его руки были свободны, их не связывали. Он уперся ладонями в пол и, закрыв глаза, сел, медленно качая головой из стороны в сторону. Давалось ему это с трудом, но помогало прийти в себя.  Видать, огреб по полной, подумал я, при том, что самому мне вряд ли досталось меньше.

Поначалу я боялся, что лысый меня просто убьет. Судя по его виду, он был бы не прочь. Однако если не грохнули сразу, значит, в их планы это не входило, хотя черт этих косоглазых знает. На ум мне пришли описания многочисленных китайских казней, которые я неизвестно зачем штудировал в пубертатном возрасте. Но у китайцев – цивилизация. Это не наши казахи, чье поведение, на мой взгляд, не поддавалось никакому прогнозу. «Желтый дракон Дзяо» в варианте Московско-Окского водного бассейна.

Словно в подтверждение моих мыслей, Алик издал горлом какой-то хриплый клекот, подскочил к Славе и ****** его, сидящего, ногой в челюсть. Слава ударился головой о шкаф и стал медленно сползать вниз. Алик в это время бил его ногами по ребрам. Я собрал все силы, изловчился и схватил Алика за вельветовую штанину.

Алик пошатнулся, но устоял на ногах. Возле меня моментально оказались лысый и золотозубый. Ударом ноги в голову лысый опрокинул меня на спину, а золотозубый наступил башмаком на горло. Я захрипел. Если бы он не убрал ногу, я умер бы от удушья. Меня оттащили подальше от Славы и бросили на пол почти в самом углу. Силы в очередной раз покинули меня. Я лежал, не в силах пошевелиться.

- Алеша! - крикнул лысый.
 
Послышались легкие шаги, и в комнату вошел русский мальчик лет десяти. Он скользнул по мне безучастным взором и остановился возле двери.

- Принеси чаю, - сказал лысый и снова погладил свой покрытый испариной кумпол. Видать, организму не хватало витамина «D».
 
Не исключено, правда, что таким образом он себе не плафон тер, а вытирал мокрые от пота ладони. На пальце его правой руки желтела золотая печатка. В любой драке такой обруч, чтобы не изувечить соперника, нормальные люди переворачивают верхней площадкой внутрь, но у лысого на пальце гайка, как ни в чем не бывало, сидела массивной частью наружу. Мальчик ушел.
Алик, выдерживая длинные паузы – видимо, устал, козлина – продолжал бить ногами Славу, рубашка которого медленно, но верно темнела. Постепенно глаза у выдохшегося Алика стали стеклянными, а лицо – остекленевшим. В углу рта появилась крошечная капелька белоснежной слюны. Симптомчики, однако.

- Еще немного, и Слава умрет, - подумал я.
 
Похоже, эта очевидная мысль пришла в голову и золотозубому. Он подошел к Алику и схватил его за рукав. Алик вырвался.

- Он меня *****! Он! - по-русски проклекотал наш батыр и снова бросилось к Славе.
 
Но золотозубый крепко обхватил своего земляка за плечи, лишив, тем самым, возможности двигаться. Тот из последних сил сопротивлялся.

- Он меня ******! Меня! - продолжал Алик свой клекот, пытаясь вырваться.

Но каждая из рук золотозубого была сильнее двух Аликов, вместе взятых. Он спокойно оторвал Алика от пола и в приподнятом состоянии немного подержал его на весу. Лишенный опоры, тот подергался и затих. В комнату вошел мальчик с подносом. На подносе стоял большой фарфоровый чайник, расписанный синими розами, и четыре пиалы. Пиалы были с коричневым орнаментом из другого сервиза. Мальчик поставил поднос на стол возле кушетки и спросил:

- Финики будете?
- Кто же пьет чай с финиками? - лысый оставил Алика в покое и взглядом велел мальчику убираться.
 
У фиников высокий гликемический индекс. Людям с инсулинорезистентностью и сахарным диабетом лучше их не употреблять. Мальчик молча повернулся и вышел. На нас со Славой он не обратил никакого внимания. Алик зажег торшер и выключил верхний свет.

- Почему эта сука не любит яркого света? - подумал я.
 
В полумраке моим глазам стало легче. Если судить по количеству пиал, они кого-то ждали. В глубине квартиры раздался зуммер телефонного звонка. Алик вышел. Собака Павлова, *****. Я слышал, как он односложно отвечал своему собеседнику. Дверь приоткрылась, и в комнату проскользнула невысокая девушка в коротенькой кожаной куртке. Длинные волосы были беспорядочно рассыпаны по ее плечам.

- Ни хера себе, - подумал я, - сколько же их тут?
 
Девушка окинула всех любопытным взором и уселась на тахту рядом с лысым. Тот широко улыбнулся и обнял ее за шею. Она склонила голову ему на плечо. По комнате медленно пополз запах французских духов. Если не ошибаюсь, «Опиума». Этот парфюм стоил денег. Алик со своим одеколоном рядом не стоял.

Несмотря на свои азиатские скулы, девица была довольно симпатичная. Вернулся Алик. Лысый и золотозубый выжидающе уставились на него. Алик в ответ поднял левую руку, так что его открытая ладонь оказалась на уровне плеча. Что это означало, я не понял. Золотозубый протянул ему пиалу с чаем, который собственноручно налил из чайника, предварительно поженив.

-  Ну его на ***, -  отказался от чая Алик и сел на стул.
 
Он откинулся на спинку, закинул руки за голову и застыл в такой позе. Все молчали. В тишине было слышно, как тяжело дышит Слава. Я смотрел на казахов, переводя взгляд с лысого на Алика, с Алика – на золотозубого и обратно. Они тоже смотрели на меня, не спеша нарушить затянувшуюся паузу. Казахский национальный академический театр драмы, *** их мать.

Прошло не меньше получаса, прежде, чем в дверь позвонили. Никто из казахов не пошевелился, видимо, количество звонков было обусловленным. Через минуту в дверь позвонили еще раз. Только после этого золотозубый оторвал от тахты свой пердак и, не спеша, направился в прихожую. Хлопнула входная дверь, послышалась какая-то возня, раздались глухие голоса. Я внутренне сжался от нехорошего предчувствия. В комнату вошел худой белобрысый парень в голубой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Золотозубый маячил сзади.

Пришел грузин открыть магазин,
пришли два армяна для поднятия плана,
Зашли три Ивана ******* по стакану.
Пришел чечен, *** знает зачем.
 
Вновь прибывший остановился посреди комнаты и внимательно осмотрел вначале Славу, а потом меня. Видимо, осмотр его удовлетворил.

- Славянская морда, - подумал я, глядя на его узкое, почти лишенное бровей лицо.
- Встать! - вдруг заорал он, уставившись на меня своими блеклыми голубыми глазами.
 
Я не пошевелился. Незнакомец сильно ударил меня ногой в бок.

- Еще один, - успел подумать я и закрыл глаза.
 
Сил, чтобы встать, у меня не было.

- Встать, я сказал! - вновь заорал худощавый, но бить не стал.
 
Я и сам хотел встать, поэтому перевернулся на живот, подтянул ноги и сделал попытку приподняться. Но руки в последний момент подломились, и я снова упал.

- Вставай, гандон, - еще раз приказал вновь вошедший уже без крика.
- Не могу, - просипел я.
 
Слова прозвучали невнятно и глухо, но белобрысый их расслышал.

- Помогите, - распорядился он.
 
Золотозубый подошел ко мне, взял за шиворот, приподнял и посадил на стул. Девица встала с тахты и вышла из комнаты. Это было дурным предзнаменованием.

- Я из уголовного розыска, - сказал белобрысый и сунул мне под нос какое-то удостоверение с гербом СССР на обложке густо-красного цвета.

Начало было интригующим.

- Главный – тот, - подал голос Алик и кивнул в сторону лежавшего на полу Славы.
 
Опер (если опер) подошел к Славе. Я подумал, что сейчас он его ударит. Но опер (или кто он там) никого бить не стал, а присел перед Славой на корточки и принялся его осматривать.

- В ванную его, быстро, - распорядился он и снова подошел ко мне.

Славу уволокли.

- Чаю дай, - еле слышно просипел я, просто, чтобы не молчать.
 
Опер понял, подошел к столу, взял чайник и протянул его мне. Я отхлебнул из носика. Зеленый чай был необычайно горьким. Я с жадностью допил чуть теплые остатки и только после этого вернул чайник. Опер внимательно посмотрел на меня.

- Ты знаешь адрес Вадима? - спросил он.
 
Я понял, что он в теме и отрицательно покачал головой.

- Тебе в контору лучше не попадать, - сказал опер, - давай решим вопрос на месте.
- Тебе тоже, - подумал я, но предпочел держать язык за зубами, пока мне их тут не выбили.
- Так как? - поинтересовался опер.
 
Я пожал плечами. Глаза у опера потухли и стали совсем студенистыми.

- Сейчас ******, - подумал я и слегка отклонился назад.
 
И как раз вовремя. Поскольку опер бил левым сбоку, его кулак только зацепил мой подбородок, ***** он прямым в челюсть, нокаут был бы обеспечен.

- Сиди прямо, гандон, - выдохнул он мне в лицо и ударил ребром ладони по шее.
 
Этот удар у него тоже не получился. В комнату медленно вошел Слава. Следом вошли лысый и золотозубый.

- Садись, - сказал опер Славе.
 
Слава сел на кушетку.

- Где живет Вадик? - начал опер свою увертюру.
- Не помню, - ответил Слава и опустил голову.
- Смотри на него, - сказал опер и показал на меня пальцем.
 
Слава всем корпусом тяжело повернулся и мрачно на меня посмотрел. Опер ударом ноги сшиб меня со стула. От бакланки нет защиты. На этот раз, сука, не промахнулся.

- Видел? – спросил он у Славы.
- Волк ты позорный, - сказал Слава и поморщился, а я снова оказался на полу.
 
Попытка Славы переключить внимание опера на себя успехом не увенчалась.

- Котабакс, - промычал я сквозь зубы в задней контактной позиции, стоя на четвереньках.
 
Язык мой – враг мой. Опер расслышал, схватил стул и с размаху ударил меня по спине. Я коротко всхлипнул и упал лицом в пол. Из носа тоненькой струйкой снова потекла кровь. Меня подняли. Чтобы я не падал, лысый держал меня за одну руку, золотозубый – за другую, а опер на моей морде, животе и ребрах кулаками отрабатывал серии. Я почувствовал, что конец мой близок и через минуту-другую склеил бы ласты, если бы не Слава.

Он поднял с пола стул, как будто хотел бы на него сесть, и слегка придвинул его к себе. Опер не успел на это среагировать, за что и поплатился. Слава попал ему прямо по голове. На этот раз стул разлетелся. Не то, чтобы вдребезги, но основательно, на две или даже на три части. Опер повалился на четыре кости и уперся головой в пол, потом взвыл, как собака, подскочил и следом за лысым кинулся к Славе. Живучий, падла. Я и не заметил, каким образом у него руке оказался тесак.

Почувствовав, что золотозубый ослабил хватку, я дернулся, но высвободил только одну руку, да и то, за счет внезапности, а может быть, за счет зеленого чая без фиников, если то, конечно, был чай. Казах держал меня крепко, вырваться совсем я не смог, поэтому, спасая Славу, ногами вперед выбросился в сторону опера и понял, что попал, однако сам грохнулся на пол рядом с ним. Сверху навалился золотозубый. Он схватил меня рукой за волосы и принялся колотить головой о палас.
 
- Сдаюсь, - прохрипел я.
 
Золотозубый прекратил меня бить, но волосы не отпустил, а так и держал, придавив голову к полу. Однако опера я обесточил. Он медленно поднялся и, немного успокоившись, стал привязывать Славу к стулу, на который тот был усажен лысым. Твердолобый, *****. Золотозубый решил последовать его примеру. Чуть не оторвав мне скальп, он заставил меня подняться и указал рукой на другой стул. Я тяжело уселся. Ушедшая на адреналине боль немедленно возвратилась.

Лысый принес бельевой шнур, выпростал конец и, перекладывая его из одной руки в другую, принялся старательно меня им обматывать. Изо рта у него несло помойкой, как у онкологического больного. Рак поджелудочной, не иначе. Навертел, паскуда, целый кокон. Золотозубый все это время стоял сзади и вытянутой рукой крепко держал меня за волосы, не давая возможности пошевелиться. Через силу мне все же удалось немного напрячь живот и слегка развернуть плечи, так что медленная мучительная смерть от асфиксии и на этот раз прошла стороной.
 
Я посмотрел на Славу. Опер привязал его таким образом, что левая рука Славы оказалась свободной. Черт его знает, как ему это удалось. Обе мои руки были плотно прибинтованы к телу. Я вспомнил, что «Сейко» на левом запястье  у меня нет, как и не было. Когда они исчезли, я не заметил. Вот и все, чего мы, *****, добились.

Обломки стула вынесли из комнаты от греха подальше. Опер больше не приставал к Славе с расспросами. Приблуду он успел убрать и теперь в задумчивости смотрел на меня. Очевидно, что сопатку мне били в показательных целях, чтобы произвести впечатление на Славу. Из этого следовал малоутешительный вывод, что самостоятельной ценности я не представлял. Процесс продолжался. Опер повернулся к Славе.

- В контору тебе лучше не попадать, - сказал он, - давай решим вопрос на месте.
 
Где-то я уже это слышал. Слава сделал попытку пожать плечами, но получилось только левым.

- Думай, - продолжал опер, - ты же знаешь, как решаются такие вопросы.
- Чего ты хочешь? – спросил Слава.
- Адрес, - ответил опер.
 
Слава покачал головой.

- Хер с тобой, - не стал настаивать опер, - но без десяти тонн тебе не выйти.
- Тебе тоже, - сказал мне золотозубый и на всякий случай проверил узлы у меня за спиной.
 
Я покорно промолчал.

- У меня нет таких бабок, - сказал Слава.
- Врешь, - закричал Алик, - ты гараж держишь!
- Дыши тише, - велел ему опер.
 
Мы попали. И попали хорошо. Плохо, что ничего путного на ум не приходило.

- Ты же председатель Совета автоклуба, - сказал опер.
- Это ничего не значит.
- Понимаешь, что не выйдешь?
- Понимаю.
- Значит, выбрал.
- Это точно, - ответил Слава и посмотрел на меня.
 
Я прикрыл веки. Диалог произвел на меня сильное впечатление. Опер вышел и закрыл за собой дверь. В тишине было слышно, как он долго и терпеливо накручивает телефонный диск. Номер был занят.

- Валера, - сказал он, когда на том конце провода сняли трубку, - я на месте.
 
Потом помолчал.

- Нет, группа не нужна, - сказал он через некоторое время, - материалы у меня. Начальнику сам доложу.
 
Опер положил трубку и вернулся в комнату.

- Ромео – мистер Гаррик, Джульетта – мистер Кин, - подумал я, глядя на его бледную морду.
- Погнали, - приказал он.

Золотозубый подошел ко мне сзади и, перехватив горло рукой, стал душить. Я рванулся, но путы были крепкими, а рука отморозка – сильной. В который уже раз за эту короткую июньскую ночь, тудыть ее в качель, в глазах  потемнело. Я пытался сделать вдох и не мог. Язык стал большим, сухим и тяжелым. Он заполнил гортань и сквозь зубы рвался наружу. В голове, как фотокарточки, мелькнули лица родителей. Я понял, что умираю. Золотозубый ослабил хватку, и воздух ворвался в мои легкие. Не иначе, как в трудную минуту мама с папой помирились и пришли на помощь своему сыночку.

Я судорожно хватал ртом воздух, когда в комнату вошел мальчик. Вид у него был довольно сонный. Он молча стал собирать пиалы. Золотозубый снова схватил меня за горло. Из последних сил я засучил ногами по полу и в тот же миг провалился в большую черную дыру. Очнулся через некоторое время от двух или трех сильных пощечин. Гортань была свободна. Рядом хрипел Слава.

- Что творишь, сука? - прошипел я, понимая, что золотозубый не хочет меня убивать.
 
В ответ он снова перекрыл мне кислород. На этот раз в голове лопнул огромный колокол. Я чувствовал, как голова раскалывается на две неравные части - лобную долю и отбитый затылок. Инстинкт и на этот раз заставил меня дергаться и вырываться, но сил уже не было никаких, я почти мгновенно сдался и потерял сознание. Очнулся от холода. Золотозубый лил мне на голову «Советское» шампанское из запотевшей бутылки. Видимо, только что из морозильника. Буддист ****.

Вино по шее стекало на спину и далее вниз на пол, где на паласе, наполовину впитавшись в ворс, подсыхали следы крови. Увидев, что я очнулся, золотозубый перестал лить на меня вино, сам приложился к бутылке и допил остатки. Кадык у него при этом практически не двигался. Убил бы суку.

Я скосил глаза. Славы не было. Видимо, нас разделили, посчитав, что совместная обработка закончена. На очереди был следующий этап. Как я понимал, работали они со Славой, а я им был нужен постольку-поскольку. Меня трюмили показательно, исключительно с целью устрашения главного фигуранта. Однако сейчас с нами начнется индивидуальная работа. Что это означает, я мог только догадываться. Из-за стены до меня донесся глухой протяжный стон. Такой звук издает человек, рот которого зажат или плотно закрыт. Процесс шел своим чередом. На сей раз, они решили начать со Славы. Что за мудак этот Вадим, и где он живет? Дверь приоткрылась, и в комнату с хмурой мордой вошел Алик. Золотозубый вопросительно посмотрел на него. Алик кивнул.

- Слушай, голубь, - сказал золотозубый, обращаясь ко мне, - надеюсь, ты все понял?

Он замолчал, ожидая ответа. Я неопределенно мотнул головой.

- *******, - золотозубый расценил мой кивок, как согласие, - тогда слушай приговор.
 
Он снова сделал паузу. Но на этот раз я никак не отреагировал. Золотозубый немного повременил, потом сказал:
 
- Я к тебе ничего не имею. Мне все равно, что с тобой будет. Если хочешь жить, с тебя десять косарей. И это не прогон.
 
Золотозубый не шутил. Его узкие глаза стали еще уже. Щеки запали.  Я держал паузу, сколько мог, потом сказал:

- Бабок нет.
- Напишешь расписку и пойдешь домой.
 
Писать я ничего не хотел. То, что с распиской они пойдут в суд казалось мне маловероятным. Видимо, взыскание произведут каким-то другим способом. В этом и крылся подвох. Но как выбраться отсюда иным образом?

- Нет, - ответил я, сам не зная почему.

Золотозубый ударил меня кулаком в лицо. Я усидел. Тогда он заехал мне коленом в подбородок. Алик уже держал стул, поэтому я не упал, но получил сзади удар по шее.

- Хватит, Мурад, - сказал Алик.
 
Вот и познакомились. Золотозубый, он же Мурад, остановился, немного помешкал, потом вышел в коридор и быстро вернулся. В руках у него был рулончик с широким лейкопластырем. Резким движением он оторвал от него сантиметров пятнадцать-двадцать и залепил мне этим куском рот. Потом сноровисто обмотал мне оставшимся лейкопластырем голову так, что на уровне рта образовалась сплошная белая повязка. Дышать можно было только носом. По мнению деда, мой нос семерым рос, да одному достался. Поскольку нос предварительно разбили, дыхание стало мне тяжелой работой. От стула меня для чего-то отвязали и уложили на пол лицом вниз. Руки в запястьях стянули лейкопластырем за спиной.
 
Мурад наклонился и перевернул меня на спину. Лежать на связанных руках было очень больно и неудобно. Потом казах стал расстегивать мне пуговицу на брюках. Пуговица не поддавалась. Мурад рванул посильнее, и она сама выскочила из петли. Коротким движением он расстегнул молнию и стал стаскивать с меня, лежащего, трусы и брюки. До этого момента я не знал, что и думать. А теперь, ощутив, как обнажается тело, внутренне сжался. От недобрых предчувствий мои бедра покрылись гусиной кожей. Сердце за грудной сжалось в комок и похолодело.

На кровавых простынях колотуха бьет меня.
Липкий мрак, как черный воск, обволакивает мозг.

Между тем, Мурад уперся руками в мои колени и одним движением припечатал ноги к полу. В очередной раз я подивился силе и мощи, которые таились в его бицепсах. В комнату кто-то вошел. Видеть вошедшего я не мог. То, что это лысый, я понял, когда он подошел поближе. Лысый стоял и смотрел на мой голый пуп. Мурад что-то сказал по-казахски. Лысый ушел, а когда вернулся, то снова не попал в поле моего зрения, поэтому я не мог видеть, чем он там занимается, а когда увидел, в руках он держал свернутый удлинитель. Лысый разматывал его с таким расчетом, чтобы розетка оставалась у него в кулаке. Он бросил ее возле меня на пол, а сам с вилкой на другом конце провода куда-то ушел.

Появился опер. Как оказалось, он принес большой электрический утюг с дырками для пара по всему днищу. Опер уселся на стул и уставился на меня своими бледно-голубыми глазами. Казалось, он был совершенно трезв. На обдолбанного тоже не походил. Адреналином его подкачивали наши со Славой страдания и мучения. Не зря, гнида, с мессером ходит. За окном окончательно рассвело. Белая ночь, тудыть ее в качель. Казахи тоже пребывали в бодром состоянии. В числе прочего, именно это обстоятельство заставляло меня всерьез их опасаться. Сам я был никакой.

- Даю тебе последний шанс, - сказал опер, сканируя взглядом мое лицо,  - ты пишешь расписку, потом – явку с повинной. Я тебя допрашиваю, и ты идешь домой.
Если согласен, прикрой ставни.
- Слава где? -  промычал я из-под пластыря.
- Остальное не твое дело, - вылез из-за его спины Алик.
 
Разобрал он мое мычание или ответил наобум, я не понял.

- Ну? - спросил опер.
 
Я отвернулся. Опер молча протянул утюг лысому. Тот включил его в розетку удлинителя и потрогал пальцем подошву. На лице у него ничего не отразилось. Он еще раз прикоснулся к днищу. Видимо, на этот раз результат его удовлетворил, поскольку он исторг горлом подобие короткого шипящего звука и переложил утюг в другую руку. Потом поставил его мне на живот. Утюг был легким и теплым, но с каждым мгновением становился все горячее и горячее.

- Ну? - спросил опер.
 
Я молчал. Лысый нагнулся и переставил утюг чуть пониже. Все молча наблюдали  за его действиями. Я терпел уже из последних сил.

- Ну? – спросил опер.
 
Лысый передвинул раскалившийся утюг еще ниже. Я взбрыкнул бедрами и перевернулся на бок. Утюг упал на пол. Мурад вернул меня в прежнее положение, после чего коленом придавил мои ноги к полу. И все-таки, передышку я получил. Лысый снова поставил раскочегарившийся утюг мне на живот. На этот раз он не выпускал его из рук. Боль была такая, как будто на меня высыпали ведро раскаленных углей. Я орал, но пластырь на губах лишил меня голоса.  Мурад фактически сидел у меня на ногах и не давал пошевелиться.

Утюг сняли, когда сознание мое померкло. Боль ослабла, но не прошла. Не успел я перевести дух, как утюг вновь поставили на обожженную кожу. Потом опять сняли. Уже после третьего раза я был готов подписать все, что угодно. Миллионы железных птиц раскаленными клювами раздирали мне верхний слой эпителия и все, что он собой прикрывал.

- Не напишешь, отвезем в бункер, - сказал опер.
 
Я увидел утюг в руках у лысого и с ужасом понял, что сейчас он снова поставит мне его на живот.

- Ну? - спросил опер.
 
Я прикрыл веки. Лысый выдернул шнур из розетки удлинителя и торчмя поставил утюг на подоконник. Для этого ему пришлось до конца раздвинуть шторы. Комнату залило утренним светом. Боль от термического ожога отодвинула было на задний план боль разбитых костей и мышц. Но сейчас они обе слились в единое целое.

Я сажал тогда, что в поле не растёт,
делал в розницу, выцеливал расклад,
мордой бился, словно ветошь о заплот,
но нагнул мою осину этот гад.

- Атабек, - повернулся опер к Алику, - что ты нам подсунул? Такая ночь и мимо кассы. Где бабки?
 
 Алик сбледнул. Он оказался Атабеком, но я уже ничему не удивлялся, в том числе, и переводу стрелок.

- Они меня развели, - сказал Алик.
 
Опер на это никак не отреагировал. Его намерение получить деньги не только с нас, но и с Алика были очевидными. Удар стулом по голове вправил ему мозги.
 
- Руфа! - крикнул золотозубый.
 
В комнату вошла давешняя девица.

- Как он? - спросил опер.
 
Судя по всему, он имел в виду Славу.

- Нормально, - сказала девица и умолкла, ожидая дальнейших указаний.
- Посиди с этим, - кивнул опер в мою сторону.
- Хоп, - ответила девица и уселась на тахту.
 
Остальные вышли. Немного помедлив, она встала, достала из нижнего ящика книжного шкафа желтую полиэтиленовую бутылку и стала скручивать пробку. Резьба была длинной, поэтому пробка свинчивалась ужасно долго. Наконец, процесс завершился. Девица положила пробку на подушку и аккуратно вылила себе на ладонь немного коричневой непрозрачной жидкости. Держа ладонь ковшиком, она подошла ко мне. Из ее ладони жидкость перекочевала на мой живот.

Руфа медленно втирала ее в обожженные места. Мои гениталии, едва прикрытые спущенными трусами, ее не заинтересовали. Боль от ожога усилилась, но это была другая боль. Казашка вытерла ладонь о подол моей рубашки и жестом велела мне приподнять голову. Я напряг шею и с трудом оторвал затылок от пола. Теперь она попыталась размотать лейкопластырь. Тот, естественно, не поддавался. Ей пришлось резать его маникюрными ножницами. К липкой стороне ленты намертво приклеились волосы, поэтому она вырвала их клок у меня на затылке. Тем не менее, я вздохнул с облегчением.

- Спасибо, Руфа, - выдохнул я и в изнеможении опустил голову на палас.

Руфа скомкала лейкопластырь и вернулась на тахту, зажав этот комок в ладошке.

- Куда вы лезете? - сказала она через некоторое время, - нас мало, но мы все друг за друга, как волки.

Я промолчал, хотя чувствовал, что контакт с ней надо поддерживать и развивать. Но Руфа не ждала ответа.

- Оклемался? - в комнату вошел лысый.
- Нет, - прошептал я.

Лысый взял у Руфы ножницы, нагнулся и разрезал путы на моих запястьях. Перевернувшись на бок, я попытался растереть затекшие руки, но они, посиневшие, меня не очень-то слушались. Если на то пошло, я их вообще не ощущал. Так и до гангрены недалеко. Тем не менее, мне удалось натянуть трусы и штаны. Обожжённый живот горел. Лысый молча наблюдал за моими действиями. Он стоял рядом и сматывал удлинитель в моток, так, чтобы в конце процедуры вилка и розетка оказались рядом и остались торчать снаружи. Девица вышла, прихватив с собой пустую бутылку из-под шампанского.
 
Леди долго руки мыла, леди крепко руки терла.
Эта леди не забыла окровавленного горла.

Я встал, кое-как добрался до тахты и сел на ее место. Лысый принес полную пиалу воды из-под крана. Я выпил ее в три глотка и утер рукавом рот.

- Где Слава?
- Пишет, - хмуро ответил лысый и забрал пиалу.

Судя по всему, опер освободится не скоро. Я приготовился к ожиданию. Носом снова пошла кровь. Бедный шнобель, то пиво из него чешское, то кровь моя алая. Захотелось в туалет.

- Где сортир? - я запрокинул голову кверху и встал.
 
Лысый молчал.

- Принеси мокрое полотенце.

Лысый поколебался, потом, решив, что на подвиги я уже не способен, вышел. Я старательно отер рукою нос и растер кровь по ладони. Потом подошел к окну и приложил ее к обоям в том месте, где они были прикрыты раздернутыми шторами. На обоях образовался достаточно отчетливый кровавый отпечаток. Я успел глянуть в окно, не увидел там ничего примечательного и вернулся к кушетке.

В комнату вошел лысый и бросил мне мокрое полотенце. Я отер им лицо, руки, скрутил в жгут и положил на переносицу. Но кровотечение прекратилось только после того, как я прилег и запрокинул голову. Я поднялся, размотал жгут и сложил полотенце таким образом, чтобы испачканные кровью участки оказались внутри, а чистые снаружи. После этого протер полотенцем лицо и шею. На какое-то мгновение полегчало. Дверь открылась, и в комнату вошел опер.

- Готов?
 
Я кивнул и бросил полотенце на пол. Опер взял с полки небольшой альбом для рисования в плотной серой обложке и вырвал чистый лист.

- Садись, - скомандовал он, подошел к столу, положил на него вырванный лист и шариковую авторучку за 35 копеек.
- Похезать надо.
- Проводи, - сказал опер лысому.
 
Тот повиновался. Ногой я пихнул полотенце под тахту и пошел следом. Туалет оставался открытым. Пока я потреблял все удобства, лысый придерживал дверь рукой. Под его доглядом я не сподобился открыть дверку короба, скрывающего канализационные и другие трубы, где хозяева иногда хранят свои слесарные инструменты.
 
Урина была светлой, значит, почки не отбили, суки. Я отмотал впрок метра полтора туалетной бумаги, сложил ее и сунул себе в карман. Лысый не возражал. Я хотел уже выйти, потом передумал и сам потянул за черный шарик сливного механизма. Поток чистой пресной воды подхватил и унес мой биоматериал, навсегда похерив его в чугунных лабиринтах «Мосводоканала».

В комнате я сел за стол, стоявший неподалеку от окна, и взял ручку. Опер подошел и стал диктовать:

- Расписка. Город Москва. Дата прописью. Я, такой-то, взял взаймы у Рауфа Бер Бенас-оглы 10 000 тысяч рублей прописью.

Я постарался запомнить длинное нерусское имя, но опер читал мои мысли:
 
- Его тут нет. У него алиби.

Фамилия Блюхер на русский не переводится.

Опер возобновил диктовку, а я стал писать, из всех сил стараясь заваливать буквы влево:

- Указанную сумму обязуюсь в полном объеме возвратить Рауфу Бен Бенас-оглы через десять дней, то есть 14 июня 1979 года прописью.

Я написал, и тут до меня дошло, что сегодня день моего рождения. Хорошенькое дело. Опер выхватил у меня расписку.

- Не «Бен», а «Бер», - сказал он, - переписывай!

Я повиновался. Опер стоял за спиной и через мое плечо читал все, что я пишу.

- Все, - сказал он, - ставь число и расписывайся.

Я поставил число и расписался. Почерк на документе получился довольно натуральным. Кроме того, свою фамилию я написал через «о», хотя пишется она через «а». Опер взял расписку, еще раз перечитал ее и протянул лысому. Тот пробежал текст глазами, сложил бумагу в несколько раз и сунул в задний карман джинсов. Испорченный первый вариант расписки опер оставил у себя.
 
Бес прочел, невнятно хмыкнул, закурил,
затянулся, но докуривать не стал,
каблуком растер окурок у перил
и вернулся на допрос в полуподвал.

В комнату кто-то вошел. Я оглянулся. Это был Алик. Вид у него был не такой бравый, как ночью. Как оказалось, утро вечера все-таки мудренее. Опер взял лист обычной писчей бумаги, положил передо мной и дал другую шариковую ручку, побогаче, а прежнюю, за 35 коп., забрал.

Разводит опиум чернил слюною бешеной собаки.

- Пиши, - сказал он, - явка с повинной.
- На чье имя? - спросил я, в надежде узнать, в каком районе работает опер, если вообще работает.
 
Опер читал мои мысли.

- Прокурору города Москвы, - спокойно сказал он.
- *****, неужели с Петровки?
- Я такой-то, такой-то, - продолжал диктовать опер, - по предварительному сговору и совместно со Станиславом Кушелевым, 03 июня 1979 года, под надуманным предлогом выманил владельца автомашины «Фольксваген», государственный номер регистрации такой-то, скобка открывается, фамилии не знаю, скобка закрывается, за пределы города Москвы, где, отъехав от города на достаточное расстояние, с целью завладения автомашиной «Фольксваген», совершил на него нападение, а именно, ударил по голове бутылкой, и, угрожая убийством, приставил к его телу нож, требуя передачи техпаспорта и других документов. Автомашину «Фольксваген» мы с Кушелевым хотели продать за 30 тысяч рублей лицам кавказской национальности, с которыми познакомились на Центральном рынке. Их фамилий я тоже не знаю, но опознать смогу. В содеянном полностью раскаиваюсь. Понимаю, что совершил тяжкое преступление, за что готов понести заслуженное наказание. Прошу учесть, что убивать владельца «Фольксвагена» я не хотел, поэтому нож, которым угрожал ему убийством, выбросил в траву на обочине. Место, куда его выбросил, могу показать. Число. Подпись.

Я расписался. Опер забрал бумагу и ручку.

- Тебе хана, - сказал Алик.
 
Я и сам это чувствовал.

- Там осталась утирка с моей кровью.

При этих словах у меня в голове всплыла картина – мы втроем стоим у дороги. Алик вытирает мокрым носовым платком кровь с головы и бросает его в кусты на обочине. Нож никто не найдет, Слава его далеко зашвырнул, а вот платок найдут. Я чуть не застонал от досады. Впрочем, потерпевший опознает любой свинорез, который ему покажут менты, а уж где они его надыбают – дело десятое.

Алик же, или как его там, все не мог остановиться:
 
- Ты что думаешь, я перед гаишником просто так вертелся? Он теперь меня и через год вспомнит.
 
Я сглотнул слюну.
 
- Овес готовь, ишак.
- Какой овес? – не понял он.
- Тебе объяснят.
- Урою, - прошипел Алик и вышел.
 
Опер положил передо мной чистый бланк объяснений.

- То же самое, но поподробней, - сказал он и вернул мне шариковую ручку за 35 коп.
 
Я принялся писать.

- Заполни шапку, - сказал опер, когда я закончил.
 
Я заполнил. Опер взял объяснения и протянул их лысому. На этот раз тот читать их не стал, видимо, поверил и так. Складывать их тоже не стал, а положил на полку, где лежал альбом для рисования в серой обложке. Я продолжал сидеть за столом, потом развернулся и принялся рассматривать своих казахов. Особых примет в виде шрамов или татуировок у них не было. Пара золотых зубов и все. Одежда тоже была стандартной до примитива. На пальце у лысого тускло желтела печатка. Как ни старался, я не смог различить марку его наручных часов. Неужели он их не снимал, когда меня ******? Разглядел только, что циферблат был синего цвета. Зато, когда лысый повернулся, я посчитал все папиломы на его затылке и шее.

С опером было сложнее. Мне пришлось помучиться, прежде чем я вначале составил, а потом и запомнил словесный портрет его рыбьей морды. После этого я перешел к плану квартиры, но так и не понял, сколько в ней комнат. Мои криминалистические упражнения прекратил опер.

- Значит, так, - сказал он, - через десять дней отгружаешь десять штук. Если нет – на одиннадцатый день ты в КПЗ. А там разговор короткий. На первые сутки получишь маргарин и сгущенку, а на вторые – пулю при попытке к бегству, когда поедем на место происшествия клинок искать. Вкурил?

Я кивнул.

- Куда бабло подогнать тебе скажут. Вопросы есть?
- Кто мне бока срубил?

Опер помолчал.

- Сейчас тебе сделают укол, и ты станешь дураком. Правда, не совсем. Наполовину, - опер усмехнулся.

От этих слов я похолодел. Это был серьезный ход. На идиота можно все, что хочешь навесить, а не только разбой, по которому я написал явку с повинной. С другой стороны, меня должны будут засунуть в психушку, а там какая попытка к бегству? Это соображение вернуло мне некоторую бодрость, и я подумал, что опер фазана тянет. Но тут же вспомнил, что он не собирался делать из меня полного дурака, а только наполовину. Все эти мысли сплелись в клубок, распутать который было невозможно.

Я собрался с силами и попытался вскочить. Однако лысый был начеку. Он предплечьем перехватил мне горло и слегка придушил, как в Витебск свозил. Я обмяк. Лысый посадил меня на стул, но крюк с горла не снял. В комнату вошла Руфа со шприцем в руке. В этой же руке у нее была оранжевая пластмассовая коробка индивидуальной противохимической аптечки. Она положила коробку на стол, достала из нее стеклянную ампулу, отломила горлышко и набрала в короткий шприц светлой прозрачной жидкости. Пустую ампулу вместе с осколками аккуратно положила на место и закрыла крышку, подошла ко мне, расстегнула рубашку и  сделала глубокий укол в грудь в область сердца, благо майки на мне не было. Куда попала, хер его знает.

И я в мясной насосец метко ввел не оцта, но целебного фенола.

В тот момент лысый меня снова придавил, так что я и не пикнул. Однако через минуту он меня отпустил. Я не обращал на присутствующих внимания, и сидел, прислушиваясь к своим ощущениям. Боль куда-то ушла. В голове шумело. Но от инъекции или от удушения, я не мог понять. Потом звуки вокруг стали глуше, уши заложило, словно  в самолете при перепаде давления. Я почувствовал, что меня подталкивают в спину.

Повинуясь, я встал и вышел в коридор. Там под вешалкой на полу в одежде спал мальчик. Свернувшись на надувном матрасе, он лежал на боку лицом к стене. Рядом валялись обломки зеленого стула. Стараясь не задеть их ногой, я сделал шаг в сторону двери и почувствовал, как проваливаюсь в какую-то густую стекловату. Опер, сука, не соврал. Я сделал еще один шаг к двери, но споткнулся о березовый пень и стал падать.

Последнее, что я увидел, был странно деформированный дверной проем, при том, что салон 72-го троллейбуса был практически пуст. Я ехал на Федоскинскую, а куда ехала тётка лет сорока – не знаю, но после улицы Вешних вод она подошла ко мне – никого другого в салоне просто не было  – и спросила:
 
- Станция «Лосиноостровская», сейчас выходить?
 
Я стоял, держась за хромированный поручень, смотрел на нее долгим взглядом и молчал, пытаясь сориентироваться во времени и пространстве. Боковым зрением видел слева пустое Ярославское шоссе, справа – пустые, залитые солнцем широченные пространства пешеходной зоны. Ожидая ответа, женщина смотрела на меня и тоже не отводила глаз. Видимо, её заинтересовало странное выражение моего лица. Пауза затянулась до неприличия. С некоторым усилием я всё же выдавил из себя короткое «нет», и только тут понял, что ошибся.
 
- То есть, «да». Извините, мне послышалось – станция «Василеостровская», - я обнял ее рукой за плечи и поцеловал в губы.
 
Ее губы на поцелуй не ответили.

- Вы с ума сошли, - сказала она, вывернувшись из-под моей руки, - у меня муж дома.
 
Троллейбус остановился.

В Ленинграде-городе у Пяти углов получил по морде Саня Соколов.

Очнулся я на земле возле садовой скамейки. С трудом поднялся, взгромоздился на нее и осмотрелся. Какой-то парк раскинул вокруг свои разнокалиберные деревья. Ни одного прохожего. Было светло и сыро.
 
- Не Сокольники, - подумал я, прислушиваясь к внутренним ощущениям.
 
Болели ребра, живот и вообще все, но голова оставалась чистой. На левой руке на расстегнутом браслете висели невесть откуда взявшиеся «Сейко». Я застегнул браслет, поднес их к уху и прислушался. Часы стояли. Стрелки показывали 9 или 21 час 29 мин 03 июня 1979 года. Интересно, сколько я здесь провалялся?

Последствия переохлаждения не ощущались, поэтому вряд ли лежание на земле продолжалось слишком долго. По всему получалось, что сейчас 7-8 часов утра. Боль в груди, руках, плечах и шее усилилась и буквально валила с ног, но особенно донимал обожжённый живот. Как воспринимают мир сумасшедшие? Я прислушался. Где-то вдалеке кричали дети. Это показалось мне довольно странным, поскольку ранее утро не располагало к детским играм. Видимо, я ошибся в подсчетах, и утро было поздним. А, может, это галлюцинация? Я немного посидел, потом встал и медленно пошел на звук детских голосов.
 
Золото. Клен. Равновесье. Клен. Красная лужа. Клен.

Сунул руку в карман брюк, чтобы достать кошелек. Кошелька не было. Я сунул руку в другой карман. Тоже пусто. Похоже, меня вытрясли до основания. С кошельком пропали рублей пять денег, ручка, записная книжка, проездной билет и талоны на 50 литров бензина. Хорошо, что ключи от дома я с собой не ношу. Но почему вернули часы? Черт бы их всех побрал, этих рогометов. Где Слава? Вдали показались какие-то павильоны. Ни один не работал. Впрочем, без копейки денег я мог туда и не соваться. И все же это Сокольники.

Возле невысокой ржавой решетки играли дети. Мамы и бабушки сидели поодаль. У меня отлегло от сердца. Низкое утреннее солнце скрылось за облаком. Надо было выбираться отсюда. Ладно, хоть живым остался. Я вышел на широкую аллею и пошел, как считал, в сторону метро. Людей вокруг заметно прибавилось. Возле автоматов с газированной водой остановился, используя механизм для мойки стаканов, кое-как умылся, застегнул рубашку на все пуговицы, отряхнул брюки, снова сполоснул руки и пошел ловить мотор.

Из парка я вышел не у метро, как рассчитывал, а в каком-то другом месте. Несколько частников проехали мимо, даже не взглянув в мою сторону. Паранойя, как минимум. Водители черных волг вторили их примеру. Я стоял с поднятой из последних сил рукой и чувствовал, что сейчас упаду и усну, как собака. Наконец, появилось такси.

- Куда? - спросил водитель, слегка приоткрыв окно с моей стороны.
- Чистые пруды.

Таксист скептически оглядел меня с ног до головы.
 
- Садись, - сказал он.
 
В его голосе слышалось большое сомнение. Я распахнул дверь и, матерясь от боли при каждом движении, залез на заднее сиденье. Мы поехали. По радио шла передача «С добрым утром». Сначала я не обратил на это внимания. Но через несколько минут до меня дошло, что передача-то воскресная. Повтор что ли?

- Какое сегодня число?
- Шестое, - буркнул водила и хмуро посмотрел в мою сторону.

Я откинулся на спинку. Такой оборот мне очень не понравился. Зато стало понятным, почему в Сокольниках столько народу. Пушкин – наше все.

- Сейчас направо, - сказал я, когда мы подъехали к перекрестку.
- А потом?
- Потом – Сверчков переулок.
 
Случайно в зеркале заднего вида отразилась моя физиономия. Видуха была еще та. Морда отечная, небритая, глаза красные, воспаленные, губы потрескались. Таксист тем временем остановился у арки. В гараже никого не было. Это я сразу понял, увидев на воротах мертвую грушу замка.

- Подождите, пожалуйста, - сказал я и хотел вылезти из машины.
Но не тут-то было. Водитель повернулся и крепко схватил меня за больной левый локоть.

- А деньги?
- У меня нет, - сказал я, - сейчас принесу. Не верите, возьмите часы.
 
Таксист смотрел на меня, видимо, решая, что ему со мной делать. Потом отпустил мою руку и выключил счетчик.

- Неси.

Счетчик к этому времени настучал чуть меньше трех рублей. Я направился в бойлерную. В бойлерной было тихо и чисто. На старом диване, застланном выцветшей красной скатертью спал техник Анатолий Алексеевич. Его черные резиновые сапоги стояли на высоком подоконнике и сохли на сквозняке – створки полуподвального окна были раскрыты настежь. На полу лежала пустая бутылка из-под портвейна.

Ваш дворник все-таки большой пошляк,
нельзя так напиваться на рубль.

- Слава богу, одна, - подумал я и попытался растолкать спящего.

Тот что-то мычал и не просыпался. Ладонью я зажал ему нос и рот. Приток воздуха прекратился, поэтому Анатолий Алексеевич раскрыл глаза. Я убрал руку и сел рядом. Техник долго смотрел на меня, видимо, соображая, что к чему. Наконец, он окончательно проснулся.

- Здоров, - зевнул он во всю Ивановскую.
- Здоров, - сказал я, – дай пятерку до завтра.

Не вставая, Анатолий Алексеевич молча полез в карман и извлек несколько сложенных пополам рублевых бумажек.

- Трех хватит, - я почти выхватил деньги из его грязных скрюченных пальцев. У порога остановился.

- Где Слава?
- В Склифе, - пробормотал Анатолий Алексеевич, проваливаясь в сон.

Я вернулся к столу, взял чайник и засадил из носика все его содержимое, потом расправил мятые рубли и пошел к водиле.

- Сдачи не надо, - протянул я ему три грязные купюры.

Тот даже не взглянул на меня, молча взял деньги и стартанул с места на второй передаче. Видимо, терпение у него кончилось. В сухой грязи я заметил покоцанную двухкопеечную монету, с трудом нагнулся, поднял ее с асфальта и протер двумя пальцами. Потом вышел на улицу и поискал глазами таксофон. Старая будка стояла на противоположной стороне у дальнего угла дома. Топать до нее нужно было не меньше половины квартала. Как ни странно, телефон работал. Я набрал номер.

- Дед, привет, - сказал я по возможности более бодрым голосом.
- Ты где? - спросил он.
 
Его вопрос мне не понравился. Я отвел руку с трубкой в сторону.

- Дед, я на даче у Вовы, дозвониться невозможно. Ты меня слышишь?
- Поздравляю с днем рождения. Когда вернешься?
- Не знаю. Завтра или послезавтра.
- Обязательно позвони.
- Хорошо, - сказал я и повесил трубку.

Прописан я был в однушке у Вики вместе с ее мужем и дочкой, и потому жил у деда.
 
Отец мой Ленин, мать – Надежда Крупская,
а дед мой был Калинин Михаил,
мы жили весело на Красной площади,
товарищ Сталин к нам обедать заходил.

Мне предстояло решить, что делать дальше. Визит к сестре исключался, деду сказал, что буду завтра, а в гараж попасть не смог. Надо бы за крест зацепиться, однако, стремно, авось, пронесет. Я повернулся и пошел назад в бойлерную. Ее окно было закрыто, сапоги с подоконника исчезли. Дверь оказалась заперта. Я постучал, чем мог, но бестолку. Если Лексеич спит, его хрен разбудишь, а если ушел, то мне и подавно не светит. Я посмотрел на лестничный пролет и поднялся на последний этаж. Ход на чердак был свободен, что полностью отвечало моим планам.
 
Чердак поразил меня своими размерами. Он казался просторным. Свет проникал внутрь через несколько небольших пыльных окошек. Всюду лежал толстый слой грязи. К центральному кирпичному столбу под небольшим углом стоял прислоненным двухметровый лист толстой строительной фанеры. Я уложил его на пол так, чтобы чистая сторона оказалась сверху. Потом закрыл чердачную дверь и на всякий случай подпер ее парой поставленных друг на друга силикатных кирпичей. Дверь они не заблокируют, но упадут, если кто-то попытается ее открыть.
 
На трубе я заметил кошелку, которая раньше была хозяйственной сумкой. Я вывернул сумку наизнанку, и, улегшись на фанеру, вместо подушки положил ее, скомканную, себе под голову. Усталость была сильнее боли, поэтому я уснул. Снились мне великаны, диковинные птицы и какие-то уроды. Шестым чувством я понимал, то схожу с ума.
 
Сначала упали кирпичи, потом медленно приоткрылась дверь, и в образовавшуюся щель протиснулся толстый парень в очках. В тусклом чердачном свете я его видел, а он меня нет. Парень заметил меня, когда пролез под стропилами.

- Что ты здесь делаешь здеся?
- Болею.
- Ну болей, - сказал он, поправил очки и полез дальше.

В дальнем углу он остановился и, согнувшись, стал рыться в куче сваленного у стены хлама. Я повернулся на бок и попытался приподняться. Боль мгновенно вернулась. Надо будет, всё-таки, в травмпункт зайти.
Парень уселся рядом со мной на корточках. В одной руке он держал мятую алюминиевую кружку, в другой – грязную бутылку вина без этикетки.

- Нычка, - пояснил он и зубами сорвал с горлышка полиэтиленовую пробку.
 
В кружку с бульканьем полилась пахучая жидкость янтарного цвета.

- Лечись, - сказал незнакомец и протянул мне кружку с вином.

Не без труда я принял сидячее положение, взял кандейку и залпом выпил. На вкус это был портвейн.

- Молодец, - одобрительно сказал лекарь-чердачник, принимая от меня пустую кружку.

Он налил себе. Я сидел на фанере и смотрел в затянутый паутиной угол. Мыслей не было.

- Николай, - представился собутыльник и налил мне еще вина.

На этот раз я пил медленно. Николай снял очки и теперь внимательно рассматривал оправу. Видимо, его беспокоила дужка. Я случайно посмотрел ему в глаза, и мне стало нехорошо. Казалось, они состоят из одних черных зрачков. Заметив мою реакцию, Николай поспешно водрузил очки на нос. Зрачки сразу сделались нормальными.

Ногти на его руках были длинные и грязные. Я не курю и никогда особо не курил, но тут захотелось глотнуть табачного дыма. Я представил, как Коля этими руками ласкает барышням их незагорелые молочные железы и поспешно отвел взгляд.

- Тебя как звать? - спросил он.
- Игнатий, - буркнул я первое, что пришло на ум.
- А гроши у тебя есть?
- Ни копья.

Коля задумался. Потом достал из кармана железный рубль и вложил его мне в ладонь. Санта-Клаус нашелся, *** его мать. Я машинально сжал пальцы, и монета оказалась у меня в кулаке.
 
- Дуй-ка ты, Игнаха, за пивом, - изрек он и, чтобы дополнительно простимулировать, легонько ткнул рукой в бок.
 
От боли я дернулся.

- Ты чего? - удивился Коля.
- Ничего, - сказал я, - за пивом иду.

Я действительно поднялся и, преодолевая боль, стоял, осторожно двигая руками и ногами, не решаясь сделать первый шаг  без подготовки.

- Может быть, вместе сходим? - на всякий случай спросил я.
- Не, я тебя тута подожду, - сказал он и уселся на мое место, поставив бутылку и кружку рядом с собой на фанеру.

Потом раскрыл мятый алюминиевый портсигар и достал из него штакет.

- Магазин где? - продолжал я разведку боем.
- Понятия не имею, - Николай закурил, раскумариваясь.

Ответ меня озадачил, но я ничего не сказал, сунул рубль в карман, отряхнул брюки и двинулся к выходу. Кирпичи упали так, что из-за них дверь нельзя было открыть полностью. Поскольку лестница начиналась сразу за порогом, я повернулся спиной и, держась рукой за дверь, нащупал ногой верхнюю ступеньку. На втором шаге я бросил дверь и перенес центр тяжести влево. Это меня и сгубило. Нога не удержалась, и я на левом полужопии съехал по ступеням вниз. Еще и тухес отбил. Хорошо, что пролет технической лестницы был сколь крутым, столь и коротким. Внизу с трудом поднялся, снова отряхнулся, спустился на первый этаж и вышел на улицу.

На улице было уже темно. Ночь странным образом преобразила облик домов и построек. Я не узнавал местности, в которой находился. При взгляде на пустые детские качели в голове шевельнулась какая-то мысль, но тут же погасла, не успев родиться.
 
- Какое, нахер, пиво, - подумал я, - во-первых, я его назад не дотащу, а во-вторых, где его ночью купишь? Все магазины закрыты.

В такую пору пивом можно затариться только на вокзале, на рупь там дадут две бутылки, максимум. Но где тут вокзал, я не знал. И спросить не у кого. Улица была совершенно пустынна. Фонари тоже не горели. Темноту рассеивал только слабый свет из окон жилого дома. Я немного постоял, потом решил идти наобум, в надежде выйти на проспект. Там будет легче сориентироваться. Я все шел и шел, однако даже намека на проспект не встретил. Над головой висела тишина, которую нарушал только звук моих шагов. Я оглянулся, чтобы запомнить дорогу. В это время впереди послышались глухие голоса. Я насторожился. В темноте замаячили два нечетких силуэта. Судя по всему, это были мужчины. Они приблизились и, увидев меня, замолчали. Я подошел почти вплотную. Два мужика неопределенного возраста были одеты в длинные халаты серого сукна на пуговицах.

- Не скажете, где в этом городе можно купить пива?

Мужики переглянулись.

- Вряд ли Вам удастся осуществить свое намерение, - сказал один из них, - уже довольно поздно.

Его спутник молчал. На вид он казался симпатичнее первого.
 
- Извините, - я пошел дальше.
- Постойте, - окликнул меня первый.
 
Он приблизился ко мне и деликатно прикоснулся к локтю.

- Вы провели не самую лучшую ночь в своей жизни, не так ли?
- Допустим, - сказал я, ожидая продолжения.

Продолжение не заставило себя долго ждать.

- Это я так, к слову, - сказал он и отпустил мою руку, - только держитесь подальше от торфяных болот.

Незнакомец вернулся к своему товарищу, и они молча зашагали дальше. Я тупо уставился им вслед. Их спины, словно нарисованные мокрым мелом на картоне, недолго серели в темноте, вскоре их поглотила ночь. В сомнениях я пошел дальше. Последние слова доктора не давали мне покоя. Где-то я их уже слышал. Но где? Мысли на этот счет мелькали и умирали, не успев даже окуклиться.

Незаметно для себя я вышел на площадь. Тут было значительно светлее. В центре находился невысокий, не выше полутора метров, двухкаскадный фонтан в форме чайной чашки, стоящей на острове в виде фарфорового блюдца. Привычных струй не было. Через края переполненной чашки вода равномерно переливалась в блюдце, образуя тонкую прозрачную завесу по всему диаметру перелива. Из блюдца она таким же макаром переливалась в круглый бассейн. В этом случае круг водяной завесы был шире, чем на верхнем каскаде, но сама завеса казалась невысокой. Борта бассейна, чашка и блюдце были белые, а вода – черная, как зимой в реке Дон.
 
Я свернул на боковую улицу и очутился перед длинным шестиэтажным зданием, сплошь залитым светом. Это было так неожиданно, что я остановился. Мало того, что все окна ярко светились изнутри, снаружи стены были подсвечены светильниками, расположенными в кустах ландшафтного декора, чья изумрудная зелень прекрасно сочеталась с белизной оконных переплетов.

Я поднялся на ближайшее ко мне бетонное крыльцо и толкнул незапертую стеклянную дверь. Интерьер являл собой нечто среднее между госпиталем и военкоматом. Вдоль стен чем-то похожего на продол коридора первого этажа возле обитых черным дерматином дверей стояли и сидели люди. Их было довольно много. На лестнице тоже сновали какие-то тени.

- Что за черт? - подумал я и стал продвигаться в сторону ближайшего угла.
 
Зачем, собственно говоря, мне это понадобилось, я не знал. Одна черная дверь открылась, и в коридор вышел мой недавний знакомец в длинном сером халате. Люди сразу же обступили его плотным кольцом.
 
- Эээх, мне кажется, я уже тут живу! - сказал толстый дядька.
- Потерпи, родной. Давно ходим, но ведь надо, - утешила его стоявшая рядом женщина.
- Не знаю, не знаю! Я вас тут в первый раз вижу, - сказал доктор и протиснулся ко мне.
- Нашли пиво?
- Пока нет, - ответил я.
- Бросьте это дело, - сказал доктор.
 
Потом, совершенно так же, как Слава, почесал пальцем кончик носа.

- Знаете, что, - сказал он после некоторого раздумья, - поговорите с моей сестрой, она работает этажом выше в 13-м кабинете.
- Зачем? - спросил я.
- Может быть, она вам поможет.

Я кивнул головой и отошел. Родную сестру он имел в виду или медицинскую, я так и не понял. От долгой ходьбы ноги болели. Кроме того, ломило затылок, и тряслись руки. Пара бутылок пива мне бы не помешала. Делать нечего, пришлось по лестнице подняться на второй этаж. Народу там было еще больше.

- Где тринадцатый кабинет? - обратился я к высокому старику, одетому в черный костюм с черным галстуком.

Старик внимательно оглядел меня.

- Войдите в эту дверь, - рукой он показал, что оная находится у меня за спиной.
 
Номера на ней не было. Я толкнул тяжелую черную створку и оказался в безлюдном холле, заставленном беспорядочно стоявшими легкими гнутыми стульями. В холл выходили двери трех кабинетов. На ближайшей из них желтела цифра «13», а стене рядом висела табличка с надписью «Экстренная помощь».

Нехорошие предчувствия охватили меня. Не в дурку ли я попал? Чтобы успокоиться и обдумать сложившееся положение я отошел к окну. Окно было совершенно черным и непрозрачным. Сквозь него ничего не было видно. Услышав, как отворилась ведущая в  холл дверь, я обернулся и увидел, что вошел старик в черном костюме.

- Что это за кабинет? - спросил я у него.
- Это приемная.
- Поясните.
- Люди имеют обыкновение решать свои проблемы, обращаясь за помощью к кому не попадя, поэтому приемную устроили здесь, чтобы им не надо было далеко ходить.
- Какая, черт возьми, приемная? - не понял я.
- А Вам, собственно, куда? - вопросом на вопрос ответил старик.

Несколько минут назад я назвал ему номер кабинета, который разыскивал, и вряд ли он успел его забыть. Поэтому я не стал врать.

- В тринадцатый.
- Тогда заходите, не стойте, - сказал старик.

В его голосе послышались властные нотки.

- Когда потребуется, тогда и зайду, - ответил я.
 
Мне не понравилось, что он тут командует. Лавируя между пустыми стульями, старик быстро пересек холл и цепко схватил меня рукою за плечо.

- Заходите, я вам говорю, - закричал он мне в лицо.
 
Я попытался вырваться. Но старик вцепился в руку крепко, как клещ.

- Отпустите меня, - попросил я, когда старик потащил меня в сторону двери тринадцатого кабинета.
 
Моя просьба не возымела никакого эффекта.

- Отпустите, я не хочу туда идти, - закричал я, понимая, что через несколько мгновений боль парализует мою волю, и я вообще не смогу сопротивляться.

Дверь в тринадцатый кабинет распахнулась, оттуда вырвался сноп яркого обжигающего пламени, который ударил меня в грудь и в живот. Воспользовавшись моим замешательством, старик с мясом оторвал мне левую руку. Я заорал от пронзившей меня боли и очнулся. Из разбитого чердачного окна прямо в лицо било солнце. Возле фанеры на корточках сидел Толик Кочергин по кличке Мокрый Заяц и тормошил меня за левое предплечье.
 
- Пепа, *****, вставай, - сказал он, заметив, что мои глаза открылись, - я уж думал, ты кони двинул.

Я попытался приподняться, но застонал и повалился назад на фанеру.

- Не двинул, - ответил я и с трудом сел.
 
Сон наркомана долог, но чуток, сон алкоголика крепок, но краток.

Все тело болело. Голова кружилась.

- Идти можешь? - спросил Заяц.
- Куда?
- В гараж, там пацаны собрались.

Я кивнул.

Эпилог

Дед с полотенцем на шее брился в столовой. На клеенке были расставлены зеркало, стакан с кипятком, бронзовая плошка с мылом и помазок.  Трофейный «Золинген» он долго правил на двустороннем ремне с ручкой. Лезвие легко скользило по куску выделанной воловьей шкуры, растянутому между двумя зажимами на узкой колодке, изготовленной шорно-седельной артелью Сергиева Посада в 1936 году.

Отложив бритву и  ремень в сторону, дед помазком взбил в плошке обильную пену, которой старательно обмазал нос, подбородок и щеки до самых глаз.
Я зацепил его в тот момент, когда он водил бритвой в районе левого уха. Черт меня дернул сунуться  в холодильник.

- Господи боже мой, прости меня, пожалуйста, - взмолился я, когда увидел, что все в порядке, - зачем же ты сел на проходе!

Дед вытер лезвие о нижний край полотенца, оставив на нем сгусток белоснежной пены, которую соскоблил с латерального треугольника шеи, нашел взглядом мое отражение в зеркале и сказал:
 
- Разберись, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи.

Часть II.

Пролог

- Привет, - я поздоровался с дедом и стал раздеваться, - как поживаешь?

Главным было успеть первым забросать его вопросами. Пока он длинно и обстоятельно будет на них отвечать, актуальность причин моего долгого отсутствия сгладится. Слушая его в пол-уха, я переоделся, надел белые трусовья, отделанные по бокам синей тесьмой, и влез в шерстяной спортивный костюм с надписью «Динамо» по всей спине. Костюм был дедов, но подходил по размеру и мне. Носили мы его только дома. На улицу не выходили даже за хлебом. Дед полагал его счастливым. Провонявшие от длительного ношения трусы черного сатина и носки бросил в стирку. Брюки повесил на спинку стула. Как бы их еще погладить? На утюг я смотреть не мог, не то, что прикасаться к нему.

- Дед, есть хочу.

Заявление потребовалось в тот момент, когда он стал выдыхаться, и я понял, что сейчас последует переход к расспросам. Обращение возымело действие. Голодный внук – здоровый внук. Остальное деда интересовало в меньшей степени.

- Картошку разжарить? - спросил он.

Я милостиво согласился. Есть действительно хотелось.

- Как ты себя чувствуешь? - все же поинтересовался дед.
- Хорошо, - сказал я с набитым ртом, благо лицо уже не напоминало собой битый фейс потерпевшего в колхозной драке.
 
Дед налил мне томатного соку.

- На даче хорошо, вот и отдохнул, - сказал я, предваряя его следующий  вопрос.

Дед повелся.

- Вот и ездил бы почаще, а то все лето в городе проторчишь, спортом так и не займешься, - ответил он.

Спорт и внук были у него любимыми темами. Сначала спорт, потом внук (дед был чемпионом чего-то там по волейболу). Я выбрался из-за стола и плюхнулся в комнате на диван. Дед стал мыть посуду. Вспоминая эти события сейчас, я понимаю, что мне следовало ему помочь, однако в тот момент мне и в голову ничего подобного не пришло. Живот саднил, но терпимо. Я взял в руки «Иностранную литературу» и стал дочитывать «Степного волка».

- Тебе Вика звонила, - крикнул из кухни дед.

Я взглянул на часы. Они стояли, но в любом случае звонить Вике было поздно.

- Утром позвоню, - крикнул я в ответ.

Дед заглянул в комнату.

- У тебя, похоже, проблемы. В себе не держи, иначе я не смогу тебе помочь, - сказал он и ушел спать.
 
Я встал и закрыл форточку. Мое внимание привлекла светлая точка на середине темной реки. Я задержался у окна. По нашей стороне набережной проезд городского транспорта был запрещен, поэтому ночью там не горел ни один фонарь, а навершие стоявшего возле самого дома столба городского освещения терялось в ветвях старого тополя, листва которого еле-еле пропускала электрический свет, который летом не добивал даже до подъезда. За фонарь на ветках дед называл тополь мичуринским. На другом берегу вообще ничего не было. Светлая точка оказалась габаритным огнем на носу самоходной баржи. Я разглядел ее белую слабо освещенную надстройку. Баржа медленно шла по течению. Я и не знал, что ночью на Москве разрешена навигация.
 
Наверху заплакал ребенок. Мне это очень не понравилось, и я попытался определить – где именно, но не смог. Баржа прошла, река потемнела, ребенок умолк. Я вернулся на диван. Торшер освещал шотландские клетки темно-синего пледа. За стеной в толстых шерстяных носках, женской ночной рубашке и колпаке спал дед. Ночнушки он донашивал за бабкой, после того, как она свинтила к своему Гюнтеру в Бухарест.

Жил некогда некто Гарри по прозванию Степной волк.

Около полуночи я отложил в сторону журнал и выключил торшер. Темнота окружила меня.

Седьмая горизонталь

Заяц помог мне спуститься без последствий, однако сам чуть не загремел, оступившись. Судя по всему, он уже принял, я уловил тонкий запах свежего алкоголя у него изо рта, когда он зачем-то приблизил ко мне свое лицо. Я вспомнил свой сон и поморщился.

- Как ты меня нашел?
- С трудом, - ответил Заяц и улыбнулся.
 
Что ни говори, а улыбка у него действительно была заячья.

- Все закоулки облазил. Хорошо, малята видели, как ты возле этого подъезда крутился.

Я припомнил, что два пацаненка действительно пинали во дворе небольшой резиновый мяч.

- Как Слава?
- Нормально, - сказал Заяц и снова улыбнулся.
 
Чего ему не хватало, так это пары длинных ушей. Мокрым он стал потому, что разводил аквариумных рыб. Вся стена его комнаты от пола до потолка представляла собой огромный аквариум, составленный из множества аквариумов поменьше, в каждом из которых обитали рыбки определенного вида, рода или семейства. Заяц торговал ими на Птичьем рынке.
 
Шли годы. Все хорошее, как известно, имеет начало, середину и ******. В конце концов, настал тот самый день, когда соседи по коммуналке на двух тетрадных листах написали коллективную жалобу, разослав ее копии во все инстанции, до которых смогли дотянуться. Приложенные к жалобе схемы электропроводки и арифметические расчеты неопровержимо свидетельствовали, что для обогрева и подсветки тридцати своих аквариумов Мокрый Заяц ворует квартирное электричество, перекладывая на соседей оплату украденной электроэнергии под видом расходов на содержание мест общего пользования. Налили столько парафину, что дознание 46-го отделения милиции, скрепя сердце, возбудило уголовное дело.
 
Расследование показало, что у дверей каждой комнаты висел индивидуальный электросчетчик, в соответствии с показаниями которого проживавший там квартиросъемщик лично оплачивал услуги «Мосэнерго» –  финансово-лицевые счета на квартиру были разделены по числу комнат. Плюс жильцы сообща оплачивали освещение мест общего пользования. Для этого старший по квартире снимал показания общего счетчика, расположенного возле входной двери, вычитал из него показания всех индивидуальных счетчиков и разницу предъявлял к оплате. Соседи скидывались, старшина шел в сберкассу и спокойно перечислял деньги кому следует, а когда решил посмотреть на картошку снизу, его преемник удивился непомерной величине расходов на освещение кухни и туалета, но в уныние не впал, а методом дедукции нашел-таки объяснение этому факту, заодно вычислив злоумышленника.

Раз на дело пошёл пустяковое. Сколько их, таких дел, за спиной?
Но попался, башка бестолковая – парень в кепке и зуб золотой.
 
Допросы шести потерпевших и потенциального обвиняемого ничего не прояснили. К концу месяца дело оставалось нераскрытым. Показатели раскрываемости ухудшились. Тогда в сопровождении жэковского электрика на место преступления прибыло лицо, производящее дознание. Поскольку при осмотре квартиры никаких врезок в систему электропроводки обнаружить не удалось, дознаватель составил по этому поводу протокол, изъял общий счетчик, велел электрику замкнуть провода напрямую, а сам уехал на Петровку в экспертное управление ГУВД.

Сижу я в несознанке, ожидаю восьмерик,
когда внезапно вскрылось это дело.
Пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик,
сказал: - Не миновать тебе расстрела!
       
Заяц подвел меня к старому толстому тополю, укрывшись за толстым стволом которого я, наконец, отлил, стравив накопившееся давление в своей гидравлической системе. Ко мне присоединился веселый терьер с коричневым пятном на белом боку. Хозяйка остановилась поодаль, чтобы не смущать меня и своего Джема. Я все же подошел к ней.

- Какой масти Ваша собака?

Вопрос меня действительно интересовал, я даже проводил некое статистическое исследование на этот счет. Чёткие границы цвета шерсти у панды нарушают реальные очертания животного, что даёт наибольшую эффективность безопасности на больших расстояниях, но зачем это нужно собакам – не понятно. Сейчас я бы не стал заморачиваться, но пес сам ко мне подбежал.

- Джек-рассел, - гордо ответила не помню уж какая по счету девица, не посрамив никого из ранее опрошенных испытуемых.

Заяц радостно заржал.

В гараж набилось много народу. В сломанном плетеном кресле полулежал Слава. Судя по всему, ключ от гаража у него в трусах казахи не нашли. В центре на перевернутом ящике стояли бутылки контрабандного портвейна майского розлива и магазинной водки. Некоторые из них были еще полными. Увидев меня и Мокрого Зайца, все смолкли.

- Привет, - поздоровался я.

Присутствующие смолкли, потом каждый из них по очереди пожал мне руку. Судя по всему, я был на гребне популярности. Слава постарался. Я подошел к нему и приобнял за плечи. Честно признаться, такой реакции на свое появление я не ожидал. Наверное, в дополнение к  Славиным рассказам, немалую роль в повышении моего статуса сыграло и азартное пьянство – занятие, которому эти милые люди предавались до нашего прихода, целеустремленно запивая крепленое вино водкой и наоборот. Ни одного трезвого среди них не было.

Бочар взял бутылку и ровно на три пальца налил мне портвейну в отмытую майонезную банку. Я принял у него посудину с разгонной дозой и посмотрел на Славу. Тот сидел весь бледный с полным стаканом водки в руке. Его внешний вид оставлял желать лучшего. Я снова шагнул к креслу. Слава поднял на меня глаза. Мы чокнулись и молча выпили.
 
Я поискал глазами свободное место и уселся на большую ЗИЛовскую покрышку, невесть откуда появившуюся в гараже. Вроде бы, раньше ее тут не наблюдалось. Рядом примостился Мокрый Заяц. Пока шла экспертиза изъятого счетчика свет на кухне, в туалете, ванной и коридоре жильцы не оплачивали. Но это обстоятельство их критического отношения к нему не изменило.
 
Изменило его заключение эксперта, который написал в своем акте, что представленный на исследование прибор учета для электросети напряжением 220 вольт находится в совершенно исправном состоянии, однако, после подключения к сети напряжением 127 вольт начинает крутиться в полтора раза быстрее и даже обосновал – почему именно.
 
Хоть обыщите меня до креста нательного,
нет ни холодного при мне, ни огнестрельного.

Какой мудак поставил этот счетчик в одну, отдельно взятую коммунальную квартиру, когда весь дом был запитан током на 127 вольт, дознанию установить не удалось.
 
Базар-вокзал, между тем, продолжался. Насколько я понял, обсуждались варианты ответки казахам. Я попал на ту часть дискуссии, когда у ее участников уже не осталось сомнений, что все торгаши сволочи, а понаехавшие – тем более. Обсуждался лишь один вопрос – с чего начать? Половина присутствующих стояла за немедленный и самый жесткий ответ. Однако именно этот вопрос оказался нерешаемым, ибо слишком велико было количество споривших, а серьезных авторитетов среди них нашлось.
 
Настоящих буйных мало  – вот и нету вожаков.

В гараже царила демократия, как на общем собрании членов жилищно-строительного кооператива. Я слушал, смотрел на них и думал, что, в конце концов, это наше со Славой дело. Мы сами влипли, сами и разберемся. Я взглянул на Славу. Тот сидел, полуприкрыв глаза. Заметив мой взгляд, Слава кивнул. Я подсел поближе.

- Ты как? - спросил он.
- Хреново, - ответил я, - все болит.

Слава поморщился, но ничего не сказал. Видимо, ***** он получил хорошей. Я хотел спросить его про инъекцию, но передумал.

- Что будем делать? - спросил он.

Я неопределенно пожал плечами. На мой взгляд, все зависело от того, насколько быстро мы сумеем оклематься.

- Хорошо знаешь Алика?
- Нет, - ответил Слава.

Иного ответа и не следовало ожидать. Чтобы творить такую херню с человеком, надо либо хорошо его знать, либо не знать вовсе. Впрочем, поди разбери, что у этих марамоев на уме.

- Где его найти?
- Не знаю, - хмуро сказал Слава.

Бочар снова плеснул мне в банку вина. Я выпил. Алкоголь снимал боль, это очевидно. Жаль, что ненадолго.

- Я не запомнил адреса, где нас долбили.
- Я запомнил, - ответил Слава.

Как понять, нормальный ты человек или нет?

- Саша, - окликнул Слава Сашку Матюнина из второго подъезда.
 
Тот подошел.

- Завтра возьми Серого и узнай, кто живет в квартире 12 дома 44 по Комсомольскому проспекту. Это на той стороне, где комок, хорошо?
- Ладно, - сказал Сашка, - сделаем.

Альфонс поставил стакан, взял в руки гитару, потренькал, настраивая, и запел хит собственного сочинения.
 
Я люблю тебя, Давид Смит,
я люблю тебя, Давид Смит,
я люблю тебя, Давид Смит,
ты любовь моя, Давид Смит.

Чем больше напивался Альфонс, тем приятней звучал его голос. До известного предела, конечно. Разговоры смолкли. Все молча слушали Альфонсовы откровения. Мне лично нравилось, особенно при переходах к ударному рефрену.

David Smith, yes,
David Smith, no.
David Smith’s stress,
David Smith’s show.

Альфонс взял последний аккорд и одновременно произвел оглушительный выхлоп. Такой мощной реакции публики на выступление артиста я давно не слышал. В казарме за подобные фокусы ему бы гитару в жопу засунули. Певец-исполнитель уклонился от брошенной ему в голову пустой консервной банки, положил инструмент на пол, схватил предварительно налитый стакан портвейна и немедленно выпил. Клоун, *****.

- Пойду домой, - сказал Слава и медленно поднялся.

Я остался сидеть.

- А ты? - спросил он, - видя, что я не трогаюсь с места.
- Я на даче.

Ящик водки, ржавый хлам – мой гараж в промзоне,
я сижу тут по ночам на сыром бетоне.

Слава понял.

- Пошли ко мне, - сказал он.

Я заколебался.

Веер брызг на потолке, лифчик у порога,
три пореза на руке, пятна от поджога,
сигареты, липкий стол, горы всякой дряни,
банка  кофе, промедол, чей-то ключ в кармане.

- Пошли, пошли, - повторил Слава и потянул меня за рукав.
- Пошли, - согласился я и поднялся.

Это стоп-сигнал  потух, но включился быстро,
завтра еду в Петербург с дочкой замминистра.

- Мокрый, гараж запрешь, ключ спрячешь, - сказал Слава, прощаясь.
- Куда? - поинтересовался Заяц.
- В жопу, - ответил Слава и направился к выходу.

Обычно Слава никого не оставлял в гараже, всегда уходил последним. Сегодня что-то заставило его отойти от этого правила.

- На посошок! - закричал Сашка, с двух рук разливая по стаканам вино и водку, не особо уже разбираясь, что именно и куда льет.

- Не буду, - сказал Слава.

Я тоже отказался. Сашка не стал настаивать. Мы шли по еще светлым переулкам и молчали. Теплый ветер навел беспорядок в редких Славиных волосах.

- Все не так, ребята, - процитировал я Высоцкого и оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.
 
Теперь буду ходить и оглядываться. Слава, казалось, прочитал мои мысли. Он вообще хорошо меня понимал. Нас обогнала машина такси. На перекрестке водитель тормознул. Задняя дверь приоткрылась и наружу высунулась чья-то лысая голова. До нас долетел утробный звук идущей горлом жизни. Перекресток освободился, и машина рванула с места. Голова успела спрятаться, оставив на сером асфальте густую лужу блевотины, похожую на большую лепешку непропечённой пиццы.

- Народ уже празднует, - сказал Слава, - а у нас ни в одном глазу.

Я подошел к кусту сирени и отломил небольшую ветку. Каждый год сирень цвела в день моего рождения, наверное, поэтому я ее и любил. Цветы источали слабый, но приятный запах. Слава жил с сестрой и родителями в бывшей коммуналке на Кривоколенном. Когда мы вошли, Светка стояла в коридоре, накинув на плечи длинный до полу халат, разрисованный сиреневыми огурцами. Пуговиц на халате не было, так что при ходьбе полы его развевались, выставляя напоказ молодые Светкины ноги. Светку этот факт ничуть не смущал. Судя по всему, именно на этот эффект халат и был рассчитан.

- Это тебе, - сказал я и протянул Светке цветы.
- Ах, какая прелесть, - прошепелявила она и гордо удалилась, держа перевернутую вниз лепестками ветку двумя наманикюренными пальцами.

Я не сомневался, что эту сирень она сейчас с особым цинизмом воткнет в пустую бутылку из-под портвейна. Не гербарий же ей, в самом деле, под подушкой сушить.

- Жрать будешь? - спросил Слава.

Я отрицательно помотал головой.

- Лады. Тогда я тоже не стану, - сказал он и направился в туалет.

Из кухни показалась Светка.
 
- Где родители? - спросил я.
- Спят.

Из туалета вышел Слава.

- Мне кто звонил?
- Не знаю, - сказала Светка уже из своей комнаты.

Слава долго мыл руки. Потом стал чистить зубы. Все это время дверь в ванную комнату была открыта. Я стоял, прислонившись плечом к стене, и рассматривал худую Славину спину. Под майкой никаких телесных повреждений не было видно. Лицо ему тоже не разбили. Слава снял полотенце и принялся тереть шею. Я отлепился от стены и протиснулся к умывальнику. Слава посторонился, освобождая мне место. В зеркало я старался не смотреть. Когда вода струей ударила в раковину, я сунул под нее свою морду, вывернув для этого шею настолько, насколько это было возможно. Не рискуя пользоваться чужой зубной щеткой, я взял тюбик, выдавил зубной пасты в рот и прополоскал зубы. Хотя руки и фасад я мыл с мылом, на полотенце остались неопрятные полосы и пятна.

- Черт с ними, переживем, - подумал я, быстро разделся и, не спрашивая ни у кого разрешения, включил газовую водогрейную колонку и залез под душ.
 
В комнате Слава уже разложил свой диван и теперь стелил простынь. Дождавшись пока он закончит, я выключил свет. В тусклом уличном свете, рассеивающем комнатный полумрак, я еще раз осмотрел свой живот. После душа хуже не стало. Я вышел на балкон и развесил там рубашку и брюки, закрепив их на веревке для белья деревянными прищепками с тугими заржавевшими от сырости пружинами – остекления на балконе не было. Когда я вернулся в комнату, из потайного кармана Слава достал упаковку таблеток.

- Будешь? – протянул он мне початый блистер парацетамола, - ничего болеудаляющего нет.

Я взял.

- У меня тоже ожог, - Слава пальцем нарисовал на животе большой круг, - хорошо, что у трусовьев резинка слабая, иначе худо бы пришлось.Под утюгом я бы и адрес назвал, но я его не знаю, визуально помню, как ездил, а так – нет.

Я понимающе кивнул. Поскольку запивки не было, пришлось разжевать и проглотить таблетку насухую. Когда  первая горечь прошла, я положил блистер на пол рядом с носками и полез укладываться. Слава занял место у стенки.

- Ко мне в Склиф менты приезжали. Врачи телефонограмму дали.
- И что?
- Написал, что претензий не имею. У меня больничный на пять дней.

Хорошо, что я в травмпункт не пошел. Хотя кто знает?

- ****** Алик, - пробормотал я, устраиваясь на спине.
- Ты расписку писал? - спросил Слава.
- Да. На десять штук.

Слава смотрел в потолок. Зря он, все-таки, голубя шуганул. Тот, похоже, нам весточку передать хотел.

- Что будем делать? - спросил он, спустя некоторое время.
- У меня нет таких цифр, - сказал я, - и Лексеичу надо стром отдать.
- Я не об этом.
- Там видно будет.

Славин предшественник наладил среди шоферюг и их клиентов сбыт ворованного портвейна, который раз в месяц привозили с винного завода «Арарат» в Кривоколенном переулке. Поскольку с приходом Славы винные бутылки без этикеток из нашего товарооборота не исчезли, можно было предположить, что он в доле. Однако я его об этом не спрашивал, а сам он тоже ничего на эту тему не говорил. Надо будет ненавязчиво предложить ему вариант использования ресурса этих винокрадов в нашей неравной борьбе с понаехавшими варанами. Армяне вряд ли  согласятся потерять такой рынок сбыта. Что ни говори, машина портвейна – это серьезные деньги, даже за полцены.
   
- Ладно, давай спать, - сказал Слава и закрыл глаза.
- Давай, - согласился я и сделал тоже самое.

Слава что-то пробормотал в ответ, но что именно, я уже не расслышал. Через некоторое время он толкнул меня локтем в бок, и я, недовольный, потеснился. Лондонский автобус был одноэтажным, двухдверным и переполненным. Все сидячие места заняты, люди стоят в проходе. Я протолкался на заднюю площадку. Сидевшие в последнем ряду кресел тетки уставились на меня, а одна что-то спросила. Разговаривая с ней по-английски, я не ощущал языкового барьера.

- Вы голландец, - полуутвердительно сказала тетка.
- Oh, no. I'm Russian, - спокойно ответил я.

Стоявшая у окна Елизавета II обратилась ко мне на русском. Акцент был, и сильный, но русским языком она владела хорошо. Мы поговорили.

- Жаль, что Вы не вдовец, - сказала  Елизавета.
- Ничуть не жаль, - отвечаю, - я вообще не женат.
- Тогда обнимайтесь, - сказала она, - обнимайтесь почаще.

Пассажиры расступились, освобождая ей проход. Королева прошла к выходу.

- Обнимайтесь почаще, - сказала она ещё раз.
 
Но её слова предназначались уже не мне. Слава снова меня толкнул. Я отодвинулся и перевернулся лицом вниз. Живот тут же напомнил о себе. Слава толкнул меня еще раз. Я приподнялся на локте.

- Ты чего?
- Вставай, - сказал он, - хватит спать.

Я не сразу сообразил, что в комнате светло.

- Который час?
- Одиннадцать.

Я откинулся на подушку и перевел дух. Вставать не хотелось. Слава начал бриться. Скрежет электробритвы был громким и противным. Неприятный звук раздражал и проникал, казалось, в самую душу. В голове вертелись мысли об инъекции. След от струны на коже прошел. А был ли он вообще? Если действительно хотели сделать из меня дурака, зачем было предупреждать? На их месте я бы не стал. Вколол бы и все. Скорее всего, на понт брали. В аптечке должны быть ампулы с обезболивающим и антидотом, вроде, все. Интересно, что в меня все-таки закачали, и проделали ли этот фокус со Славой? Однако Слава молчит, а спрашивать неудобно. Что-то удерживало меня от того, чтобы задать ему этот вопрос.

А, может, это заход на винзавод? Хотя, вряд ли. С другой стороны, как они собираются получать десять косарей с идиота? На припайку им с этими портянками не сунуться, так что, скорее всего, опер мне просто Луну крутил. Много проще иметь дело с наличкой. Расписки – инструмент сдерживания, в случае чего отдадут их ракетчикам за полцены, а там хоть трава не расти. Опер на что-то другое рассчитывал. И это что-то меня всерьез беспокоило. Не исключено, что я дую на воду, но они точно не дураки. В покое не оставят, это ясно. Интересно, с чего начнут?

- Ты будешь вставать? - спросил Слава и протянул мне электробритву.

Я нехотя поднялся, и, чтобы спрятать вывалившийся елдак, поправил сбившиеся на сторону трусы.
 
Потом отцовской бритвой «Харкiв» побрил седеющую грудь.

- Знаешь, о чем я подумал? - спросил Слава в тот момент, когда я натягивал на ноги носки некогда темно-коричневого цвета.
 
Надо было их тоже на балконе повесить. Прищепок бы хватило.

- О чем?
- О том, что сайгаки нас больше не тронут. Расписки – туфта. Кинуть эти тряпки на платформу они не смогут. Семерки нам наплели и думают, что мы зассым, не решимся на ответку. Логично?
- Ну да, поэтому и часы вернули - ответил я.
 
Мне очень хотелось, чтобы так оно и было. Или приблизительно так. Однако белобрысый опер и его полпотовцы действовали по схеме. Вряд ли они старались ради того, чтобы вписаться конкретно за Алика. Скорее всего, они поставили сеть на других карасей, однако, Алик именно нас, тепленьких, доставил в эту раколовку. На нашем месте должен был быть Вадим. Не тресни я Алика по голове бутылкой, так бы оно и было.
 
Виноват, конечно, был Тиберий, но убийцей числится Пилат.

Одна надежда, что опер утолит голод, получив с Алика положняк, предьява-то ему была, я свидетель. Рассчитаться сразу тот не сможет, начнет всем уши тереть. Так что несколько дней у нас в запасе есть. Жаль, что адрес на Комсомольском ничего не дал.

- Ты чего? - спросил Слава, видя, что я сижу в носках и молчу, тупо уставившись в пол.
- Да так.

За ночь брюки и рубашка проветрились. Они были мятыми, но пахли ночью и свежим ветром. Я принялся медленно одеваться. Хотелось в туалет. Почему-то подтирочной бумаги у Славы не оказалось, и я достал из кармана брюк полтора метра своего, а точнее, казахского пипифакса, которым разжился на хате у Алика. С трудом добытое вещественное доказательство пришлось использовать по назначению. С паршивой овцы хоть шерсти клок. «Мосводоканал» все примет.
 
В квартире было пусто, а на кухне тепло. Моя сирень умирала  в вазе на подоконнике. Светка даже воды не налила. Слава дотянулся рукой до плиты и выключил конфорку, на которой стоял белый эмалированный чайник с широким укороченным носом. Размеры кухни позволили ему сделать это, не вставая с табурета. Я облупил острый конец у свежесваренного яйца и осторожно посолил фаянсовую поверхность приоткрывшегося белка.  Слава ел кривую сосиску, периодически обмакивая ее обкусанный конец в неаккуратную лужицу светлой горчицы, расплывшейся в центре старого сиреневого блюдца с двумя белыми ободками по краю. Яйцо оказалось сваренным всмятку. Я заел им таблетку парацетамола. Надо будет всю упаковку добить, там не много осталось.

- Пошли в гараж, - сказал Слава после того, как я отодвинул от себя пустую чашку.
- Пошли.

Слава сгреб со стола мокрую яичную скорлупу и высыпал ее в ведро, стоявшее в шкафчике под мойкой.

- Посуду будем мыть?

Слава отрицательно покачал головой. Я встал из-за стола и отправился в ванную комнату. Полочки, в основном, были заставлены Светкиными баночками, пузырьками и флаконами. Я поискал крем. Выбрал «Ponds», отвинтил крышку и зачем-то понюхал. Крем был как крем. Я расстегнул брюки, приподнял рубаху и обнажил живот. При электрическом свете вид обожженного места мне не понравился. Стараясь не сильно тревожить поврежденную кожу, я обмазал покрасневший участок кремом и двумя пальцами принялся медленно его втирать. Когда боль усилилась, оставил живот в покое и намазал бритые щеки, после чего поставил банку на место и застегнулся.
 
Мы делаем, что умеем, я делал глупости.

Слава обувался в коридоре. На этот раз оба его полуботинка были на месте. Я медленно, насколько мне это позволили отбитые ребра, последовал его примеру, и мы вышли на улицу. Слава молчал. Хорошо, что свистеть не пытался. Ключ оказался в бойлерной.

В гараже обстановка была такой же, какой мы ее оставили несколько часов назад. Слава прикрыл воротину и тяжело уселся на ящик. Я расположился в его кресле. Мы сидели и молчали. Слава о чем-то размышлял. На полу у самой стены валялись старые, испачканные машинным маслом таблицы Брадиса. Не вставая с места, я дотянулся до них, поднял и принялся изучать, стараясь понять логику выстроенных в колонки арабских цифр. Говорят, Периодическая таблица химических элементов вначале приснилась Пушкину, но тот ни хрена не понял.
 
Слава встал и предпринял попытку навести хоть какой-то порядок. Он собрал пустые бутылки и составил их в угол, где для этих целей специально стояли два пустых тарных ящика, поднял с пола и повесил на гвоздь брезентовый фартук, потом махнул рукой и уселся на место.

Не тайник, не тюрьма, не гнездо, не мешок, не могила –
это столб наизнанку, прожектор с обратным свеченьем,
западня слепоты, провиденья червячное рыло,
это ниша твоя, горизонт в переулке осеннем.

Во дворе послышались голоса, заплакал ребенок. Я поморщился, пошевелился, чтобы встать и пойти посмотреть, но взял себя в руки и остался сидеть. Плач усилился. Я не выдержал и вышел во двор. Возле серой асбоцементной трубы у арки стояла зеленая детская коляска. При ней была толстая бабка в облезлой вязаной кофте. Я подошел поближе. В коляске лежал и орал младенец без соски. Я облегченно вздохнул и вернулся назад.

- Ты чего? - спросил Слава, когда я уселся на место.
- Да так, на всякий случай.

Слава замолчал.

- Давай съездим в адрес, - предложил я.
- Попозже.
- Почему?
- Там Юрка и Альфонс на рекогносцировке.
- А они найдут?
- Найдут.
 
Я с уважением посмотрел на Славу. Не иначе, он все запомнил. Я же кроме этажа и номера квартиры вообще ничего сказать не мог, а номер милицейского УАЗика забыл через пять минут после того, как расстался с пачкой сигарет, но которой тот был записан. Если Слава запомнил номер «Фольксвагена», то в ОГАИ РУВД – как представитель ДОСААФ он имел там надежные концы – машину нам найдут дня за три. Если не запомнил, найдут как приметную иномарку, но дней за двадцать, не раньше.
 
- В дурака сыграем?
- Давай, - согласился я.

Сава достал из металлического шкафа растрепанную колоду в 36 листов и старательно перетасовал. Играли мы на спички. Когда появился Альфонс, возле меня лежало 6 спичек, у Славы их было 14 штук.

- Где Юрка? - спросил Слава и бросил стиры.
 
Играть дальше не имело смысла.

- За пивом стоит, - сказал Альфонс и закурил.

Слава никак не отреагировал на это демонстративное нарушение правил пожарной безопасности.

- Садись, - предложил я и собрал торцы в коробок.

Альфонс сел. Держался он независимо, курил с безразличным видом и я понял, что им с Юркой повезло. Причем, настолько, что Юрку нарочно сплавили за пивом, чтобы тот не помешал триумфальному докладу. Юрка, естественно, не нашел в себе сил отказаться и безропотно встал в очередь. Увидев в гараже всего двух человек, Альфонс испытал нечто, похожее на чувство легкой досады, поскольку рассчитывал на более широкую аудиторию.
 
Как и все пассивные педерасты, Тони был крайне впечатлителен.

- Рассказывай, -  предложил я.
- Что рассказывать? - Альфонс повернулся в мою сторону, и я почувствовал, что он уже успел остаканиться.
- Не томи, - поддержал Слава.

Альфонс глубоко затянулся и длинно выпустил дым в потолок. Больше оттягивать свой рассказ он не мог.

- Нашли сразу, - начал он, - прозвонили, Юрка надел спецуху и пошел по соседям.
 
Гордый вид Альфонса свидетельствовал, что это его идея.

- Где протечка? Показывайте! – Какая протечка? – Обыкновенная. В диспетчерскую звонили? – Нет. – Как ети вашу мать, не звонили. А кто звонил? – Тут Юрка вроде как опомнился. – Может, квартиры перепутали? – И ну в 42-ю долбиться. Там естественно, никого. Юрка опять матом. – А в 42-й вообще никто не живет. – Как не живет, а кто тогда звонил? – ХЗ. Хозяева в Целинограде. Мы их почту из ящика уже целый год забираем. – Юрка аж позеленел. Покрыл весь подъезд с головы до ног, развернулся и ходу. Дверью саданул, чуть дом не развалил. Пришлось бутылочку красноты взять для успокоения, так в образ вошел, что ну его на ***.

Я посмотрел на Славу. Слава пожал плечами и ничего не сказал.

- Надо самим ехать, - сказал я.
- Поедешь с нами? - спросил Слава у Альфонса.
- Да ты что? - удивился тот, - я же засвеченный.

Вообще-то Альфонс не столько засвеченный, сколько малозаконнорожденный. В результате дедушкиного воспитания его папаша вырос антисемитом. Это ли послужило причиной или нет, неизвестно, но в первом же браке он сменил звучную фамилию Гутермахер на девичью фамилию своей молодой жены-москвички, в результате чего, как и она, стал Бондаренко. Поэтому, когда теща вначале забеременела, а потом  родила ему Альфонса, проблем ни с фамилией, ни с отчеством у ребенка не возникло.

Когда отец самолично представил в отдел ЗАГС документы о рождении сына, девушка-регистратор, мельком прочитав медицинскую справку о том, что какая-то Бондаренко разрешилась от бремени живым младенцем мужского пола, не обратила внимание на такую мелочь, как инициалы роженицы и без разговоров записала в матери единоутробную сестру Альфонса, которая на момент рождения мальчика состояла с его отцом в законных брачных отношениях. Ухаживала она за ним, надо сказать, как за своим собственным. Хотя все соседи знали, конечно. Но вопросы о фиктивном браке отпали сами собой.

Любовь к детям объединяет людей больше, чем секс, так что передачи в Бутырку обе женщины по очереди возили, когда отца семейства закрыли за кражу радиодеталей из какой-то полусекретной лаборатории родного МВТУ, где теща уборщицей работала. Она была единственным свидетелем смерти Попенченко и к тому моменту тоже от ментов натерпелась.
 
- Пойду позвоню, - сказал Слава.
- Хочешь анекдот? - спросил Альфонс, когда Слава вышел.
- Давай.
- Марго, чем мужики от нас принципиально отличаются? Ты чо, подруга? У них между ног всегда один и тот же ***.
 
Из вежливости я улыбнулся. Не знал, что Альфонс ценит такие изыски. Характером он пошел в папашу и когда в очередной раз получил от него *****, пошел и оформил себе дедушкину фамилию. Восстановил, так сказать, справедливость. Сестра единоутробная спокойно к этому отнеслась, а мать плакала, она сразу поняла, откуда, а точнее, куда ветер дует. Зато дедушка, как узнал, завещание на его имя переписал.  Наследство помогло Альфонсу держать семью на плаву до тех пор, пока отец условно-досрочно не освободился. По первой ходке ему срок небольшой вышел. Дешево, можно сказать, отделался.

Воротина отворилась, и в гараж ввалился Юрка.

- Здорово, орлы! - просипел он глухим голосом и остановился, увидев, что орлов всего трое.
- Проходи, сокол, - отозвался Альфонс и изящно сплюнул ему под ноги.
 
Юрка подошел ко мне, пожал руку и сел на Славино место.

- А где пиво?
- Кончилось, - Юрка взял лежавшую на ящике колоду карт и задумчиво повертел ее в руках.

Мы с Альфонсом молчали. Выждав паузу, Юрка тяжело вздохнул, положил карты на место и достал из внутреннего кармана спецовки бутылку казенного портвейна.

- Любо! - Альфонс радостно потер руки.

Я географию страны учил по винным этикеткам.

Юрка поднес горлышко ко рту и зубами сорвал пластмассовую пробку.

- Где аршин? - осведомился он, увидев, что наливать некуда.
- Подожди, сейчас Слава придет, - сказал Альфонс.

Я встал и принес стакан. Юрка поставил открытую бутылку на бочку. Альфонс снова закурил, прикурив от своего же окурка. Вернулся Слава. Вместо приветствия Юрка протянул ему стакана с вином. Слава помедлил, потом взял стакан и выпил. Юрка налил мне. Потом налил еще полстакана и выпил сам. Альфонс поджал нижнюю губу.

Вино дано для утоленья жажды,
вода не так вкусна – я пил её однажды.

- Давай, давай, не куксись, - сказал Юрка и протянул ему стакан с остатками портвейна.

С чувством собственного достоинства Альфонс взял вино, степенно поднес стакан ко рту и медленно выпил.

- Я позвонил слесарям. Коля сейчас подойдет. С ним Хомут, - сказал Слава.
- С нами поедут? - спросил я.
- С нами поедут, - ответил Слава и поскреб затылок.
- Вы о чем? - спросил Юрка.
- На тачке, -  проигнорировал его вопрос Слава.
- На твоей? - поинтересовался Альфонс.

Слава кивнул. Я подумал, что ему не следовало пить портвейн. Впрочем, мне тоже, хотя и не вожу машину.

- Поведет Хомут, - Слава услышал мои мысли.

Я пожал плечами, сделав вид, что не придаю этому вопросу большого значения.

- Эх, где же ты, моя гитара? - сказал Альфонс.

Юрка встал.
 
- Пойду, пожалуй, - сказал он.

Я тоже поднялся. Ожог тут же дал себя знать. Я скривился. Не проходит и не проходит, сука. Надо, все-таки, к врачу зайти, зря я затянул с этим делом. Юрка пожал всем руки. На выходе он столкнулся с Колей и Федором Андреевичем Хомутовым.

- Здоров, старая жопа, - приветствовал Юрку Коля-слесарь.
- Убью, - мрачно пообещал Юрка.
- Юранд, не серчай, - Хомут нежно погладил Юрку по плечу.
- Идите на ***, - уже спокойно ответил тот.

Во время войны его отцу японцы в плену жопу отрезали. Любые брюки на нем мешком висели. Тетя Лида, Юркина мачеха, их модистке носила, чтобы по фигуре подгонять. И только мертвому мужу сама новые брюки в поясе на живую нитку ушила, уже после того, как его в гроб положили.

Столб с поперечиной вверху,
костюм прет-а-порте,
булавкой сколотый в паху,
и швы от ЧМТ.

- Ну-с, судари мои, - сказал Коля-слесарь, когда Юрка, наконец, ушел, - чем займемся?

Слава пытался завести «Москвича».
 
- Открой ворота, - сказал он Коле-слесарю, когда движок затарахтел.

Коля-слесарь не без труда до предела распахнул обе воротины и отошел в сторону, освобождая дорогу:

- Прошу пана.

Слава отпустил тормоз, и «Москвич» медленно выехал во двор. Слава вылез из машины:

- Загружайтесь.

Я сел на заднее сиденье. Рядом со мной угнездился Хомут. Коля-слесарь сел рядом с водителем. Слава выставил Альфонса из гаража и стал запирать ворота. Альфонс стоял рядом и мешал советами. Свою новую джинсовую рубаху он уже умудрился где-то испачкать. На этот раз Слава не стал, как Кощей Бессмертный, прятать ключ в недра своего «я», а просто сунул его в карман брюк.

- Садись за руль, - сказал он Хомуту.

Хомут пересел. Слава уселся рядом со мной. Хомут газанул и резко тронулся с места.

- Пока, - уже вдогонку сказал Альфонс и поднял вверх правую руку, но его никто не услышал.
- Как ехать? - спросил Хомут некоторое время спустя.
- По кольцу, - сказал Слава и глубоко вздохнул.
- Не суетись, муфлон - скомандовал Коля-слесарь, когда Хомут стал прыгать из ряда ряд.
- Тихо будь, - буркнул Хомут и дал по тормозам.
 
Коля-слесарь головой чуть не вышиб лобовое стекло, при том, что бокового с его стороны в машине и так не было.

- Ты чего? - не понял Слава.
- Нехай пристегнется.

Коля-слесарь молча откинулся на спинку сиденья и с мрачной мордой пытался попасть застежкой ремня в слот замка. Откуда на этом «Москвиче» ремни безопасности?
 
- Так-то лучше, - сказал Хомут, когда Колины усилия увенчались успехом, и увеличил скорость.
 
Всю оставшуюся дорогу претензий к водителю Коля-слесарь не имел. Под руководством Славы мы доехали до места значительно быстрее, чем это выходило по моим расчетам.  Видимо, Алик нарочно петлял, а может, просто плохо ориентировался, не то, что Слава, который знает Москву как свои пять пальцев. Единственно, я боялся, что из-за незакрытого окна в салоне меня просифонит. Только этого мне сейчас и не хватало.

- Где ты его сдернул? - спросил Хомут.
Слава усмехнулся:
- В Южном порту.
 
На старой тачке у Алика плавали обороты холостого хода, они разговорились, потом доехали до Сверчкова переулка, и Слава все ему поправил.

- Чувак, как я понял, при деньгах и в машинах ни хрена не смыслит, - пояснил Слава свой поступок и еще раз тяжело вздохнул.
 
Некоторое время мы ехали молча.

- Тормози, - сказал Слава.

Хомут сбросил скорость и остановил машину. Места я не узнал. Было около девяти вечера, но на улице мы увидели много прохожих.

- Рановато объявились, - сказал Хомут, посмотрев на часы.
- Поздно, - сказал я, - все соседи дома.
- В общем, не вовремя, - подвел итог Коля-слесарь.

Мы вылезли, чтобы  размять ноги и осмотреться. Район – не старый и не новый – был достаточно обжитым. Об этом свидетельствовали поваленный штакетник, переполненные мусорки и валявшиеся на газонах разнокалиберные пустые бутылки.
 
Задворки с выломанным лазом,
хибарки с паклей по бортам,
два клёна в ряд, за третьим, разом
соседний Рейтарской квартал.

На столбе возле автобусной остановки густо, так что слои бумаги налезали друга на друга, были налеплены объявления с предложениями квартирных обменов. Одно было озаглавлено. В самом верху листовки шрифтом верхнего регистра было напечатано «НА СЪЕЗД».

- Слава, это тебе, - сказал я, показав пальцем на объявление.
 
Слава мельком глянул и ничего не ответил. У него была кличка КПСС, поэтому к шуткам подобного рода он привык. Мы пошли дальше. В глубине квартала улица оказалась разрытой. Поперечная траншея исключала возможность автомобильного движения в любом направлении. По всей длине ее ограждали кое-как сцепленные между собой ярко-красные щиты с черными буквами «Мосводоканал» на белом фоне. Дизайнеры этих средств коллективной защиты были ярыми спартаковскими болельщиками, не иначе. Вряд ли траншея представляла собой недоделку, оставленную со времен застройки. Скорее всего, это устраняли скрытые недостатки, выявленные после двух-трех лет эксплуатации. В пользу этой версии говорили наваленные по краям траншеи кучи земли, которая еще не успела слежаться и выглядела достаточно свежей. Относительно, конечно.

- Ладно, - сказал Слава, - пошли.
- Не рано? - спросил Хомут.
- Нет,- отрезал Слава, потом смягчился и добавил, - Алик нас аккурат в это время привез.
- Мне, собственно, все равно, - сказал Хомут и, как истинный спартаковец, прицельно пнул ногой валявшуюся на асфальте баночку из-под душистого вазелина,баночка по дуге улетела на газон к бутылкам.

Коля-слесарь подошел и сунул мне в руку кастет.
 
- Сам точил?
- Фирма.

Действительно, на нижнем ободе стояло фабричное клеймо. Разглядывать его я не стал и, чтобы не светиться, быстро сунул припас в карман. Он едва-едва там поместился. Большой был. Слава повел нас дворами. Мы миновали теплообменный пункт и вышли к дому. Сейчас я его узнал. До места, где мы оставили машину, было не близко. Я отдал должное Славиной предусмотрительности и способности ориентироваться на местности. Уже потом мне пришла мысль, что он, возможно, бывал тут раньше. Выбросить ее из головы я уже не мог. Не имел права.

Мы остались во дворе, а Хомут вошел в подъезд, быстро, насколько это возможно, осмотрел почтовые ящики, после чего вызвал лифт, поднялся на нем на последний этаж и пешком стал спускаться вниз. В окнах подъезда мелькал его темный силуэт. На седьмом этаже Хомут задержался, потом продолжил движение. Наконец, он спустился вниз и призывно махнул нам рукой. Слава пошел первым. За ним я и Коля-слесарь.

- Как там? - спросил Слава.
- Ажур.
- Прозвонил?
- Все ништяк.

Слава вызвал лифт.

- Поднимайтесь, - сказал он мне и Коле-слесарю, а сам с Хомутом пошел пешком.
 
На 7-м этаже мы оказались значительно раньше их. Я подошел к окну. Стояла достаточно высокая облачность, поэтому в вечернем московском небе не было ни одной звезды. На площадке появились Слава и Коля-слесарь. Они пыхтели, как паровозы. Я бы сейчас пешком и на второй этаж подняться не смог.

- Чуть не сдох, - вполголоса сказал Слава, переводя дух.

Я отошел от окна.

- Что будем делать? - спросил Хомут.
- Ничего, - буркнул Коля-слесарь.
- Давай наверх, - тихо сказал Слава, - лифт подержи.

Хомут повиновался, поднялся на последний этаж и заблокировал там кабину лифта, пока Коля-слесарь осматривал замки квартиры № 42. В этом аппендиксе на площадку выходили двери еще двух квартир. Все они были слепыми, без глазков. На всякий случай мы со Славой встали напротив них.
 
- Готово, - прошептал Коля-слесарь и чуть приоткрыл дверь.
 
Я так ничего и не услышал. Слава подошел к перилам и постучал пятаком по железной стойке. Хомут отпустил двери, и лифт тут же пошел вниз. Я еще раз подивился предусмотрительности Славы, загнавшего кабину на самый верх.

- Быстрее, - снова шепотом сказал Коля-слесарь, когда я и Слава подошли к нему вплотную.

Мы вошли и закрыли за собой дверь. Нашарив выключатель, Коля-слесарь включил свет, осмотрелся и молча показал пальцем на металлическую коробку прибора ПК ОПС, висевшую слева от входа на стене в полуметре от пола. Слава кивнул и не стал запирать замки. В прихожей я  расслабился. Не думал, что мы сумеем так просто попасть в квартиру. Пресс-хата оказалась большой трешкой. Стало быть, соседними квартирами были однушка и двушка.

Слава проверил, зашторены ли окна, после чего включил в комнатах свет. На кухне штор не было, только занавески, поэтому света там зажигать не стали, Слава глянул в помойное ведро, потом открыл стенной шкаф и быстро обшмонал висевшую там одежду. При ближайшем рассмотрении золотобагетная живопись оказалась работами неизвестного мне казахского Пиросмани. Коля-слесарь дальше прихожей не пошел, уселся возле двери на пенек и принялся спичкой чистить ногти. Свое дело он сделал. Больше его ничего не интересовало. Так мне показалось. Однако я ошибся.

- Господа хорошие, - сказал Коля-слесарь через какое-то время, - у нас пара минут.
- ******, - подумал я, - ничего не успеем.
- Ищем бумаги, - скомандовал Слава.

Я прошел в комнату, где не так давно провел ночь своего рождения. В ней не было ничего, что напоминало бы о тех событиях. Палас с пола исчез, зеленые стулья в количестве минус один расставлены в порядке, надо думать, им соответствующем. Обстановка свидетельствовала, что в квартире давно никто не живет. Следов пребывания тут большого количества народа не было. Утюга я тоже не нашел.

Я в нерешительности остановился. Найти здесь что-либо из документов казахского архива представилось мне делом маловероятным. Пропал даже серый альбом для рисования. Тем не менее, я заглянул под тахту, потом подошел к окну и отодвинул штору. На том месте, где должен был находиться отпечаток моей окровавленной ладони, красовался светлый прямоугольник с неровными краями. Кусок обоев был срезан опасной бритвой или другим острым предметом, похожим на скальпель. Я развернулся и двинул на выход.

- Ты чего? - выцепил меня Слава из холла.
- Во двор гляну, - сказал я, посмотрел в дверной глазок и вышел на лестничную клетку.

По моим подсчетам две минуты уже истекли. Я взглянул на часы – «Сейко» стояли, хоть не заводи – и выглянул в окно. У подъезда все было спокойно. Я вызвал лифт и, как оказалось, вовремя. Из квартиры вышли Слава и Коля-слесарь. В зубах у Коли торчала обгрызенная до половины  спичка. Через пару минут мы оказались на улице. Метров через двадцать к нам присоединился Хомут.

- Ну? - спросил он.

Слава разжал кулак. На ладони лежали два ключа, сцепленные стальным кольцом. Один большой – сейфовый, другой маленький – финский. Дверь за собой они, выходит, заперли, а я и внимания не обратил.

- Битая хаза, - сказал Слава и протянул ключи Коле-слесарю, - завтра надо будет добить шлюп и отпирки вернуть.

Коля-слесарь выплюнул жеваную спичку и молча убрал ключи в карман. За нашими спинами к дому подъехала милицейская машина. Из нее вылезли четыре мента и направились к подъезду. Двое пошли по лестнице пешком, а двое поехали на лифте. Лифт остановился на 7-м этаже и все сомнения отпали.

Ди эрсте колонне марширт, ди цванте колонне марширт.
 
- Пофартило, - сказал Хомут и закурил.

Только сейчас до меня дошло, что все могло закончиться очень плохо, если не хуже. Сто лет жизни и процветания «Мосводоканалу».

Когда на следующий день я пришел в гараж, грешным делом мне показалось, что атмосфера была пропитана унынием. Какие конкретно признаки об этом свидетельствовали, я так и не понял. Разве что, резче стал запах бензина. Я осторожно сел на покрышку. Спина сгибалась и разгибалась с превеликим трудом. С такой ходульной походкой и такими движениями, как у меня, любой пацан где-нибудь в «Шереметьево» сутки-другие точно бы в камере отсидел. Линейный мент с ходу бы определил, что его кишечник до отказа набит упаковками с наркотой или контрабандой иного рода. Слава мыл в тазике карбюратор.

- Как дела? - спросил я.
- В норме, - ответил Слава.

У Славы было недовольное выражение лица. Это сразу бросалось в глаза. Пришла похмельная Зинка. Среди груды ветоши она нашла большую бутылку из-под растворителя, плеснула в нее воды из рукомойника и воткнула большую ветку полудохлой сирени.

- Поставь на полку, - сказал Слава, видя, что Зинка не знает, куда пристроить бутылку.

Зинка сгребла к краю полки метизы и прочую железную мелочь, поставила на освободившееся место свою сирень и успокоилась. Слава неодобрительно на нее посмотрел.

-  Люди имеют обыкновение решать свои проблемы, обращаясь за помощью к кому не попадя, поэтому приемную устроили здесь, чтобы им не надо было далеко ходить, - сказал он.
- Что будем делать? - спросил я.
- Ждать, - ответил Слава, - Одному должен подойти.

Ответ меня удовлетворил. Мои мысли переключились на деньги, а точнее, на то, где и как пробить филки. О том, что до означенного в расписке срока оставалось всего два дня, я старался не думать. Можно пойти на Курок. В ночь 15 рублей, как с куста, но потом неделю не очухаешься, особенно с больными ребрами. Или завести «Сейко» до упора и кому-нибудь впарить, пока завод не кончился. Вот только кому? Не Зинке же.

Уловив своим бабьим нутром, что я размышляю, как бы ей впарить, Зинка подошла, обняла меня за шею и поцеловала в губы. Мои губы на поцелуй не ответили.
 
- Ты с ума сошла, - сказал я, вывернувшись из-под ее руки, - у тебя муж дома.

Я до тебя, моя родная, лишь только знамя целовал.

От Зинки несло вчерашним перегаром, потом и еще каким-то специфическим женским запахом. Она отошла. Похоже, в гендерном смысле Слава ее совсем не интересовал. Зинка прошлась туда-сюда по гаражу, потом заплакала.

- Ты чего? - поинтересовался Слава, не поднимая глаз от тазика с карбюратором.
- Обнимайтесь почаще, - с надрывом произнесла Зинка и стала материться.
 
Ругалась она грамотно, но тускло, без воодушевления, и, закончив серию, разревелась с новой силой. Я не выдержал, встал. Продолжая реветь, Зинка выбежала во двор, оставив воротину открытой.

Не, выносить каждая может, я бы сказал, любая, у иных с пяти лет это дело на поток поставлено, а вот отформатировать, тут опыт нужен, тут эмоциональных протуберанцев и выплесков турбулентных маловато будет, про re-install я вообще молчу, это высший пилотаж, да такого и не бывает вовсе. Чтобы и настоящий был, и не прогибался – утопия, выбирайте, короче, может, что и получится, не у всех, кончено, но попытка не пытка, а блин комом, это да, как же без этого. Никогда не женюсь. Трояк Лексеичу на следующей неделе отдам, а «Сейко» на кон поставлю, когда Сергей Аркадьевич в сентябре сезон в Сочи закроет и домой вернется.

- Сдурела баба, - сказал я.
- Да нет, - ответил Слава, - ее Черкаш бросил.
- Из-за Жирной?
- Из-за Жирной.

Я только пожал плечами. По моему мнению, Жирная не стоила и фаланги Зинкиного мизинца. У нас Зинка считалась красавицей.

Хороша была флейтистка, жаль, одна на весь колхоз.
 
Черкаш же был знаменит тем, что навеки вписал свое имя в историю советской медицины. В молодости он дважды болел сифилисом, чем доказал городу и миру, что люэс излечим. А то, что иммунитет на эту заразу не вырабатывается, врачи и так знали.

- Чем она его купила?
- Портвейном. Поит каждый день.

Жирная работала продавщицей в овощной палатке, так что деньги у нее водились. С мужиками было хуже. Но это она сама виновата, жрать надо меньше. Дома у Жирной в проходной комнате рыхлой колодой необъятных размеров лежала мать, несколько лет, как разбитая параличом. Сдвинуть ее с места было практически невозможно, поэтому вместо простыней Жирная постелила ей медицинскую клеенку коричневого цвета, из которой в роддомах квадратики режут, чтобы новорожденному младенцу на руку нацепить. У меня такая сичка до сих пор где-то валяется.
 
Ко всем прочим бедам болезнь отняла у мамаши подвижность, но сохранила разум и речь, благодаря чему она по всякому поводу и без повода вдоль и поперек материла свою дочку, а заодно и всех ее гостей противоположного пола, которые в надежде погреться возле обнаженного женского тела опрометчиво заглядывали в пропитанную запахом лекарств и несчастья квартиру.

В таких условиях заманить ухажера домой Жирной было трудно, потому ее рефракторные периоды продолжались месяцами. Однако время от времени находился желающий присунуть ей на рабочем месте. В этих случаях палатка после обеда не открывалась. Сессия продолжалась 1-2 дня, не больше, после чего рабочий режим торговой точки восстанавливался. Эксцессы происходили редко, раза два-три в год, поэтому жалоб в торг на Жирную не поступало. Работала она без сменщицы, в силу чего была сама себе хозяйкой. Подмену ей присылали только на время отпуска.

- А на Черкаша она чего польстилась, с него, пьяного, какой толк? Зинка-то его, гумозника, в трезвости держала.
- Потому и сбежал, - пожал плечами Слава.

Он вынул из тазика промытый бензином карбюратор и теперь обтирал его ветошью. Воротина грохнула, откинутая к стене ударом ноги, и в гараже появился Одному. Сказать, что вид у него был супер, это человека обидеть. На носу, словно он в них родился, сидели огромные итальянские солнцезащитные очки в хромированной оправе, выменянные на импортную янтарную заколку у парикмахерши с Кировского проезда.

- Всем привет! - объявил Одному и ослепительно улыбнулся.
 
После солнечного света в полутемном гараже он ничего не видел, но очки не снял. Свою кличку Коля Шеллер получил в школе, когда сказал, что так зовут старика, который был покорен Перуну. Еще у него была большая французская пластинка. Мы выучили наизусть текст одной песни – название забыл – которую хриплым голосом пел какой-то мужик. Она состояла из двух фраз и звучала минуты две с половиной: «Matilda, ооh! Matilda, аааh!». Высоцкий с Б. Каретным отдыхал. Альфонс с Д. Смитом  – тем более.

- Садись, - прошелестел Слава.

Гость не захотел пачкать «Монтану», поэтому отклонил это предложение как неприемлемое и остался стоять, водрузив одну ногу на покрышку.

- Что имеете сообщить, сэр? - поинтересовался Слава.
- Мою тачку второй день косоглазые пасут.
 
Одному губами прихватил сигарету и вытащил ее из полупустой пачки.

- Не кури, - сказал Слава.
- Почему?
- Бензин, - пояснил Слава и кивнул на тазик, где мыл карбюратор.
 
Запах бензина, действительно, стоял сильный, хотя я его уже особо и не ощущал. Бедный шнобель, то парфюм на него женский импортный, то бензин высокооктановый отечественный. Но паров было много. Одному спрятал сигарету в нагрудный карман рубашки:
 
- Экселенц, моя информация вас не заинтересовала?
- Заинтересовала, - ответил Слава, - давай подробности.
- Какие подробности? - удивился Одному, - пасут и пасут.
- Где? - спросил я.
- Тачка в Харитонии стоит.
- И чего?
- Ничего. Столько времени никто на выпас не тратит. На третий день или отбой, или угон.
- Сам-то что думаешь?
- Думаю, угандошат.
- Дела, - сказал Слава.

Одному промолчал.

- Пойдем, пива попьем, - предложил я.
- Я на подсосе, - ответил Слава.

У меня тоже не было ни копейки, но я об этом как-то не подумал, брякнул на автомате.

- Проставляюсь, джентльмены - сказал Одному.

- Подумать надо, - Слава тянул время, поскольку еще не принял решения, как распорядиться полученной информацией.

Я встал, осторожно распрямляя негнущиеся ноги, осторожно потянулся и зачем-то проверил карманы тяжелого брезентового фартука, висевшего на гвозде слева от меня. Ничего там не обнаружил, поискал глазами что бы еще сделать, но не нашел и снова уселся на покрышку.

- Эээ, - выдал Одному.
- Ты чего? – не понял Слава.
- Я говорю, третий день сегодня. Или вы вписываетесь, или я тачку переставлю.
- Пастушок один или нет?
- Вроде, один, а может, и нет. Я на морду не различаю, сколько их там. У них представительство на Чистаках.
- Это плохо.
- Почему?
- Потому, что суфлера ты не заметил, - пояснил я.

Одному озадаченно посмотрел на меня.
 
- Но вопрос интересный.

Ситуация с казахами открывалась с нового ракурса. Об их представительстве на Чистаках ни я, ни Слава даже не подумали. Эта очевидная, казалось, мысль пришла на ум только Одному. Этнический немец, Шеллер был готов не только нам помочь, но и за все хорошее вставить мыркымбаям по полной от имени великой германской нации и от себя лично. Однако ему требовались гарантии. Рисковать своим имуществом – белыми «Жигулями» первой модели – он не хотел. Копейки на дороге не валяются.

- Машина сейчас где? - спросил Слава.
- Во дворе.

Я и не слышал, как она подъехала.

- Пусть здесь постоит, а вечером что-нибудь придумаем.
- Окей, - Одному достал из кармана сигарету, повернулся и вышел во двор, хлопая рукой по карманам в поисках зажигалки.

После него остался запах парфюма. Даже бензин его не перешиб.

- Что будем делать? - спросил я.
- Ждать, - ответил Слава, - Кондрат должен подойти.

Кондрат не пришел.

Эпилог

Утром я позвонил Вике. Ответила Варвара Андреевна.

- Здравствуй, ты знаешь, мне бронза не нравится, я её выброшу. Вот золото или серебро – другое дело.

Семейка, *****.

- Зачем же выбрасывать, ведь ты эту медаль завоевала в борьбе.
- В какой борьбе? На брусьях!

Трубку взяла мамаша.

- Да.
- Чего звоню, привет, если не поздно, ты заяву на кооператив все-таки подай. Денег для первого взноса я тебе дам.

Вика обрадовалась.

- Не поздно. А деньги откуда?
- Деду спасибо скажи. Только не тяни, меня в больницу кладут.
- Ладно. У нас обыск был.
- Ого. Чего искали?
- Какой-то кастет.
- Что такое кастет? - спросил я и зевнул.

Получилось довольно естественно. Казак Юлттык академиялык драма театры, *** его мать.