Ржавчина

  Иногда мне кажется, что для того, чтобы перечислить те события собственной жизни, которые вызвали более или менее заметный отклик в моей душе, совершенно достаточно будет пальцев одной руки. И даже при этом, весьма приблизительном и грубом подсчёте, один, а то и два перста так и рискуют остаться незадействованными.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что жизнь моя настолько уныла и однообразна. Я лишь констатирую факт, что ничего знаменательного или выдающегося в ней за сорок почти лет так и не случилось.
И знаете, я отнюдь не ропщу и не жалуюсь. Если бы можно было выбирать, ещё неизвестно, чтобы я выбрала. Потому как я совсем не уверена, что меня прельстила бы жизнь, наполненная непредсказуемыми и рискованными событиями, яркими, но крайне утомительными приключениями и прочей круговертью сюжетов, людей и эпизодов, дающих человеку право на призрачное и весьма сомнительное удовольствие произнести, мол, будет, что рассказать внукам.
К тому же, мне совершенно ясно, что абсолютное большинство людей живёт примерно так же однообразно и убого, но либо не подозревает, либо просто не думает об этом. Или утешается мыслью, что все так живут.
Кстати, человек даже может вполне искренне воображать себя важной птицей, пупом земли и бог его знает кем ещё.
Итак, судите сами. Самый выдающийся факт моей совсем не пёстрой биографии за первые пятнадцать лет моей жизни - это то, что меня крестили в той же самой церкви, что и писателя Михаила Булгакова.
Вот и всё, больше за эти годы ничего примечательного так и не случилось. Включая и сам факт рождения, которому очень многими, и на мой взгляд часто совершенно не обоснованно, приписывается выдающееся значение. Подумаешь родился, никакой твоей личной заслуги в этом нет.
С таким же успехом я могла бы родиться и совсем в другой, но такой же, ничем не примечательной семье или даже не рождаться вовсе. И то, и другое не оказало бы ни малейшего влияния ни на движение планет в целом, ни текущую череду событий и фактов, в частности.
Если бы меня попросили одним словом охарактеризовать моих отца и мать, я бы сказала - тихие. Да, это первое, что приходит в голову, когда я думаю о своих родителях. Они были именно тихие.
И ещё испуганные. Или лучше сказать тревожные. Всегда жили в хроническом переваривании или предчувствии чего-то плохого. Особенно мать. Любое событие рассматривалось ею, в первую очередь, с точки зрения его безопасности.
Да, пожалуй, тихие и испуганные. И всё. Не станешь ведь говорить о самых близких людях - никакие. Хотя и по-настоящему близкими мы так никогда и не стали.
Но я - другая. Не в них. По меньшей мере, этими качествами - точно. Хотя особых поводов для гордости тоже не имеется. Другая, к сожалению, далеко не всегда значит лучшая. Просто мне очень быстро бояться и осторожничать надоело. И стало всё равно. Тем более что ничего особенно впечатляющего никогда и не происходило. А может это потому, что моё рождение и детство пришлось на самые «застойные» годы с начала до конца восьмидесятых.
Впрочем, важно совсем не это. А например то, что когда мне было пятнадцать, мою собаку убил из охотничьего ружья знакомый моих родителей. Он работал в воинской части рядом с которой мы тогда жили. И Мотька, моя собака там часто появлялась. Её все знали. Это была крупная, чёрная дворняга, прибившаяся к нашему дому ещё в щенячьем возрасте.
Она отлично ладила с солдатами, видимо ощущая в них такую же неприкаянную и заброшенную, родственную душу. Но зато совершенно не выносила гражданских, особенно из числа местного населения, что работали в части. Непременно облаивала, а то и кидалась на них. Однажды досталось и тому самому знакомому, на которого Мотька тихо и вероломно напала со спины.
Собственно страшного ничего не произошло. Собака, догнав его в бесшумном и лёгком аллюре, положила ему лапы чуть повыше поясницы и трижды громогласно гавкнула в правое ухо. Мухаммед, которого все называли Миша, от неожиданности упал навзничь, и казалось сам был близок к тому, чтобы залаять. Перепуганная мать, к которой оскорблённый Миша-Мухаммед пришёл с весьма объективной претензией, проговорила скороговоркой:
- Да пристрелить её нужно, Миша, совсем уже очумела…
Что, как вы понимаете, и было исполнено в тот же день вечером в карьере...
Самое главное, я прекрасно слышала этот разговор. И вполне могла предотвратить кровавую развязку. Мухаммед вовсе не был кровожадным или напрочь отмороженным типом. Вполне достаточно было посадить Мотьку на цепь, и после искреннего раскаяния дать обещание впредь следить за своей собакой.
Я же не сделала ничего…
Не знаю почему. Трусость (мне казалось, что если я начну заступаться за свою собаку, то перейду в разряд обвиняемых), вперемешку с холодной отстранённостью и равнодушием. Прошло больше двадцати лет, а мне кажется, что я и сейчас слышу тот выстрел. Хотя не могу сказать наверняка, слышала я его реально или только вообразила это. А ещё я вижу глаза Мотьки, устремлённые на меня: верные, любящие, всепрощающие.
Подумаешь, всего-то - одна собачья жизнь. Вот и вся цена за предательство, медленно разъедающая душу, как ржавчина железо.
Мне иногда кажется поступи я в тот раз по-другому, многое в моей жизни пошло бы иначе.
Как бы то ни было, после крещения в одной церкви со знаменитым писателем-мистиком, это был второй по своей эмоциональной значимости случай в моей жизни.
Были, конечно, и другие события. Я где-то училась, с кем-то дружила, у меня появился младший брат. Но всё это не оставило такого следа, как смерть Мотьки. Всё было ровно, умеренно, без каких бы то ни было волнений и умопомрачительной окраски.
Помню подружку Светку, но больше помню то, что я проигрывала ей почти по всем статьям. Дружба между девочками - это ведь всегда соревнование. Единственное в чём я была впереди - это, пожалуй, в технике и выразительности чтения. А также в самом желании читать. Хотя преимуществом это могли считать разве что наши родители или учителя. Мнение ни тех, ни других не имело никакого веса среди наших сверстников.
А когда мне показали новорожденного брата, отчётливее всего мне запомнился его зелёный пупок, а также очень тонкие и кривые ручки-ножки. И ещё чёткое ощущение, что он не совсем настоящий человек.
Всё остальное не было таким впечатляющим. Оно было таким, как бы точнее выразиться? Что не случилось бы ничего страшного, если бы его не было вовсе. Мне кажется, никто бы слишком сильно не расстроился. Если бы вообще заметил отсутствие.
Надо сказать, у меня раньше часто возникало такое чувство, что я всё время спала, даже когда думала, что бодрствую, а по-настоящему просыпалась всего несколько раз за свою жизнь.
Следующее событие, о котором я буду помнить всегда, случилось уже после моего замужества. Кстати, сам факт того, что у меня поменялся социальный статус, особенно сильного впечатления на меня не произвёл. Ну вышла и вышла замуж. Был бы кто-то другой на его месте, и сделай мне предложение, наверняка бы тоже всё закончилось свадьбой. Я не знала, люблю ли мужа, потому что в принципе не знала, что это такое. Познакомились, начали встречаться, через два месяца поженились.
Опять всё катилось по намеченной линии и так, словно было заранее предопределено. Серьёзно, я часто представляю видимую только мне унылую, меловую штриховку, по которой я иду по жизни, почти не спотыкаясь, потому что и отвлекаться-то особенно не на что...
Так вот, мы ждали ребёнка. На 24-ой неделе мне поставили порок развития плода. От нас потребовали подписать согласие на прерывание беременности, ну или… рожать ребёнка с синдромом Дауна.
Муж вздыхал, отмахивался и, в конце концов, сказал, что не в силах сделать выбор. Так что решать пришлось мне. После тягостных, изматывающих раздумий, подпись я поставила.
В дальнейшем, при наших ссорах, он кричал мне, что я тварь бесчувственная и преступница, убившая его доченьку, а он страдалец, так мечтал о ребёнке...
Муж, кстати, уже бывший… Но главное, не это. Его слова уже давно не задевают меня. Я и сейчас думаю, что поступила тогда правильно.
Да и то, что в новом браке у меня нет детей, меня тоже не особенно беспокоит. И я давно привыкла, что тот давний эпизод с собакой и трагический финал с моей беременностью и сейчас стоят для меня в одном ряду. Как молчаливые и неподкупные свидетели моего выбора...
Гораздо больше меня волнует то, что я и второй раз могла пойти на предательство и убийство только из-за собственной трусости, боязни ответственности и равнодушия...
Я не могу не думать об этом, хотя это и очень болезненно. Очень. Настолько, что иногда я физически чувствую, как сердце подтачивает этот мерзкий червяк сомнения, и медленно-медленно разъедает душу, как ржавчина железо.