Покоритель Москвы ч. 1, фр. 2

«П О К О Р И Т Е Л Ь   М О С К В Ы»
Записки из сумасшедшего времени

Полная версия
Часть 1 (фрагмент 2)

Кто подумает, что написанное правда -
рассмеюсь ему в глаза.
Другой не поверит в рассказанное,
и мне до слёз будет обидно...
Автор

(продолжение)

ИЮНЬ 2000

Кафе опустело. Это я увидел, когда проснулся и оторвал голову от стола, заляпанного пивной пеной и табачным пеплом.
При этом меня бесцеремонно тормошил бармен за плечи.
- Просыпайся! Пора… Девятый час уже. Закрылись мы.
Я очумело смотрю на него и пытаюсь вспомнить, а что, собственно, я тут делаю? И ничего на ум не приходит!
- А чего, вечер уже?
- Вечер, вечер. Выпей вот, кофе.
- Сколько я тебе должен, Витёк?
- Да не Витёк я! Виталик. Ты уже заплатил.
- Прости, прости. А я ещё… За кофе, вот…
- У тебя уже давно бобло закончилось. На, вот, я тут заныкал сдачу тебе на тачку.
Витёк, или как там его, услужливо, а главное честно положил деньги на стол.
- Попей кофе, попей… А вещи я там, у двери, сложил.
Он повернулся и пошёл к барной стойке. Я только и смог пробормотать ему вдогонку:
- Спасибо! Сейчас я… быстро.
Ничего себе, погуляли! А что происходит? Чего это я так расслабился?!.


ИЮНЬ 1981

«Вышел полонянин из турок на Каменное, а в расспросе оказался он ельчанин, сын боярский Васька Скурыдин. Взяли де его татарове в станице в Елецком уезде, на речке на Сосне, а взяли де его Ваську, в то время как был в Московском государстве Заруцкий Мартин и, пришедши де в Крым, продали на каторгу, и на каторге де он 40 лет, а как де пограмил ишпанский король каторги, и невольников с каторги отпустил в Русь 60 человек, а шёл де он через Литовскую землю…» – прочитал в древнем документе, найденном мною в архиве древних актов.
Повезло Василию Скурыдину! Немногим моим землякам довелось быть похороненными на родной земле…

Ну, вот и дома!
Накануне из Ельца позвонил старый приятель и партнёр Стебаков, местный журналист и краевед, с любопытным известием. Кажется, ему удалось напасть на след церковных сокровищ, что не успели местные коммунары вывести в Москву в восемнадцатом году. И в довесок он раздобыл пару старых икон, а это уже реально обещало изрядный ДП – дополнительный паёк на мой день рождения.
Вообще-то мы со Стебаковым давно занимались историей родного города, но так уж получилось, что она полна сюрпризов и сокровищ: от обоза зловещего Тимура-Тамерлана до купеческих кладов и большевистских схронов. Что ж, прикажете оставлять всё потомкам на разграбление?! Нам и самим кушать хочется, да и средства нужны на исследования. Одна только покупка архивов и снаряжения чего стоит!
- Куда те, паря? – басовито поинтересовался здоровенный таксист, по-собачьи заискивающим взглядом пытаясь остановить меня.
- «Новые дома».
- Двушка! – обрадовался он своей удаче. Клиент я был выгодный – ехать от вокзала мне надо было на другой конец города. Правда, не Бог весть, какого большого.

Встречи у бабушки Лены – это церемонии, особая тема обсуждения всей родни. «Ну что, кролик в сметане был? – вечером будут расспрашивать троюродные тетки и сестры, - а «Наполеон» во сколько коржей? Да, Елена меньше четырнадцати никогда не кладёт! А сметаны-то, масла деревенского, яиц «свойских» – полрынка изводит! Любит она тебя до умопомрачения – один ты у ней»!
Действительно, первые два часа бабка Лена меня из-за стола не выпускает. Демонстративно таращит глаза, едва я пытаюсь отказаться от очередного блюда.
«Не вкусно?!.. Что значит: больше не можешь?! Ну, тогда посиди, посиди, щас уложится. Потом ведь до ночи бегать будешь. И не смей есть у крёстной! Не позорь бабку! Совсем, скажут, с голоду внука заморила. Да, что ж ты куришь-то много, чаю с конфетами лучше попей. Оно полезнее. И торта кусочек».
Я картинно раздражался, но был безумно счастлив от этой навязчивой заботы и сладостно сыт от разных вкусностей. И под причитания «жил бы в Ельце, откормила бы тебя, а то совсем запозорил бабку своей худобой» засыпал на накрахмаленных хрустящих простынях, и летом пахнущих удивительной морозной свежестью.

Проснулся от телефонного звонка. Моя старенькая берегиня отчитывала Стебакова:
- Чего названиваешь в такую рань? Ну и что, что двенадцать, ребенок с дороги отдыхает.
- Сейчас подойду, не вешай трубку!
- Разбудил, бес окаянный, переполошил всех, - не унималась моя заступница, - ну заходи обедать. Не отпущу его без обеда!
Стебаков хоть и жил выше кварталом, но уже показалось через мгновение настойчиво позвонил в дверь. Любил он, человек неопределенного возраста и семейного положения, бабушкины обеды. Иногда и без меня захаживал, будто поинтересоваться вестями из Москвы.
- В общем, расколол я деда, - не расставаясь с кроличьей ножкой, выпалил Стебаков. – Оказывается, когда мамонтовцы подходили к городу, коммунары не успели вывезти ризницу из женского монастыря. Всё в подвал снесли, под колокольню Троицкого храма. И рванули! Колокольне хоть бы что, покосилась только, а вот подвал завалило. А в тридцать восьмом Давыдыч в НКВД на службу поступил и вспомнил эту историю.
- Копать решил?
- Да, только Майка Лейзерова, начальница его тогдашняя, строго-настрого запретила. А потом и вовсе дело ему уголовное состряпала, аж до 57-го мужик парился.
  - Ну и что? Троицкий храм-то взорвали. Я в детстве на салазках катался с этой обледенелой горы кирпича.
- В том-то и дело, что Давыдыч уверен – ризницы там уже нет.
- Приехали! Нет, потому что и не было.
- А нет, потому что она у Лейзеровой!
- А Майка уже все семь кругов ада намотала, - съёрничал я, автоматически откусывая от второго куска торта.
- Как бы не так! Жива старуха! Детей пережила, а сама жива-живёхонька! Каждый день через полгорода на старое кладбище ходит. К детям зайдёт ненадолго, а потом старинные могилы обходит. Особливо купцов Деевых. Всё тщательно убирает - там лишней травинки не растёт!
- Может родственники?
- Она этим родственникам накануне войны, говорят, собственноручно из нагана затылки продырявила. Город маленький – ничего не утаишь.               
- Значит, грехи замаливает.
- Ризницу стережёт! – аж слюной прыснул Стебаков и гордо уставился на меня.
- Ну, это ты махнул против ветра! Сказки Шахерезады, да и только! Лучше иконы покажи.
Стебаков с кислой физиономией нехотя достал из старого потёртого кожаного портфеля две небольшие старые иконы Спаса и Богородицы.
- Вот это класс! Московские! Похоже восемнадцатый век! - зацокал я языком. - Поди, на тыщи рублей! У меня и покупателей таких нет. Оклады наши, елецкие – кованые по серебру.
- Деевские «доски». Мне бабки-соседки точно подтвердили – у купцов висели, - таинственно прошептал Стебаков, - а на продажу принесла мне их… Лейзерова!!! Пять сотен хочет. Ну, я собью, конечно…
Мы молча уставились друг на друга, жадно глотая воздух широко раскрытыми ртами.
- Круг замкнулся. До меня она их Коршунову носила. В цене они не сошлись. Ты его знаешь – он только за копейки берёт.
Местный «коллекционер» Коршунов действительно был скрягой, как истинный профессионал, потому, по слухам, его собрание картин, икон и фарфора с бронзой не уступало многим музейным, хотя и пользовалось дурной репутацией в городе. 
- Ты пойми, чумизало, тут большая игра предстоит… Если бы ты не гнал сегодня обратно. Может, останешься?
- Не могу – день рождения. С матерью я его провожу – святое.
- Скорей всего с будущей матерью своих детей ты рвёшься его провести…
- Много ты понимаешь!
- Ладно. Только заруби себе на носу. Эти «доски» - так, копейки. Ты их скидывай быстрее, особо не цени. Сейчас деньги понадобятся на другое – мне помощники нужны будут. Свидетели, очевидцы, старые большевики… Ну, сам понимаешь, будем знать всё о Лейзеровой, значит, будем знать всё о ризнице. Вот когда её найдём, посчитай, сколько выйдет двадцать пять процентов?! И никому об этом больше.
- Козе понятно.
- Жду тебя в конце месяца с деньгами. За лето всё надо провернуть, - он взволновано протянул мне влажную ладонь и задорно подмигнул. - Тёть Лен, спасибо за угощение! Да-да, пошел я. Домучивай внучка-то. Ну, пока!

События в Москве развиваются гораздо стремительнее, чем начинаешь понимать, куда они тебя заведут. Вот и моя жизнь вдруг пустилась вскачь таким галопом, что я едва мог удержаться в седле. А о том, чтобы спокойно осмыслить происходящее, не было и речи. Кто бы мог подумать, что в таком месте, как архив древних актов, жизнь бурлит, будто это молодёжная вечеринка, а не солидное государственное учреждение со скучным названием «архив».
Помните, у Пушкина - «архивные юноши»? Будущий цвет русской нации: блестящие дипломаты, министры, путешественники, поэты, бунтари. Собственно, это представление и привело меня на службу в архив древних актов после демобилизации и долгих неудачных попыток устроиться в какую-нибудь редакцию столичной газеты. Да, вот такое дурацкое название - архив древних актов! Но как вы, наверное, уже догадались, это не хранилище «Кама-сутры». А то, что мне сразу объявили, изучив анкету, будто из этих стен вышел в большую публицистику знаменитый журналист-международник Игорь Фесуненко, лишь подогрело мои иллюзии.
Реальность оказалась куда прозаичнее. Со своим курсом истфака и двумя годами армейской службы за плечами я мог надеяться на скромную зарплату в сто десять рублей и громкий архивный титул «хранителя Межевого отдела». Мне выделили отдельную «клетку» - узкий проход между двумя длинными стеллажами с документами, запирающийся решёткой-дверью от общего коридора хранилища. Пол и потолок тоже решётчатые, на окнах - решётки. В общем – «клетка». Тусклый свет и старый, как я думаю, ещё дореволюционный стол, обитый полинялым зелёным сукном. А кругом на стеллажах - пыльные папки-короба с архивными делами. Аскетичная тюремная обстановка.
Работа под стать обстановке. В мои обязанности входит подбор документов по заявкам учёной братии, сидящей в читальном зале. Это до первого перекура - к десяти утра. Потом должен просмотреть полистно двести томов архивных дел - то бишь единиц хранения, и в случае обнаружения вырванного документа (всё теми же учёными мужами из читального зала), сообщить об этом... потомкам на последнем листе папки. Никто, конечно, этой мурой серьёзно не занимался, но в рабочем дневнике всегда рапортовали о перевыполнении нормы: «обработано двести семь единиц хранения».

Поезд из Ельца и сегодня опоздал. Скрепя сердце, пришлось брать такси. Хорошо, что бабушка, как всегда, подкинула деньжат от пенсии.
Загрузил в багажник иконы, разобранную древнюю прялку на продажу, двух потрошёных рыночных кроликов на праздничный стол, и прямиком отправился на работу. Завтра мой день рождения – нужно срочно сбыть антиквариат или хотя бы получить задаток и устроить сабантуй на холостяцкой жилплощади Андрея.
К архиву подкатил в самый неудачный момент – без пяти девять! У парадного столпотворение. Все дружно курят, нервно поглядывая на часы, будто через минуту их должны расстрелять. А тут я со своим незамысловатым скарбом!
- Тебя что, из дома выгнали? – заулыбался в усы мой напарник Сеня Можейко.
Передаю ему авоську с кроликами и прялку, взглядом призывая помолчать.
- Не иначе как любовница рассчитала, - слышу за спиной знакомый девичий смех. О, как некстати!
Небольшого ростика, жутко фигуристая, сбитая на московских сливках и заморских яствах, рыжая бестия Маринка сводила меня с ума последние две недели. В ней всё призывно кричало – модная броская одежда, яркий макияж и горящие зелёным пламенем глаза. Хотелось остановить этот сгусток энергии, обнять, зажать его и умереть!
Маринка была невестой номер один для всего архивного городка.  Дочь высокопоставленного советского дипломата в Японии, сейчас она одна занимала огромную сталинскую квартиру в Кунцево и ездила на работу на жёлтой спортивной «Хонде»!      
Марина стояла с подружкой Инной. Эта «супермодель» - высоченная, с осиной талией и плоской грудью, натуральная блондинка, как я выяснил по известной примете, с голубыми томными глазами и безукоризненными манерами, полученными в профессорской семье. Неделю назад вместе мы провели выходные на её плохо отапливаемой просторной даче в Томилино, и перед отъездом речь зашла о продлении и развитии близких отношений, при условии, что выдержу заданный темп. Я побоялся давать столь громкие обещания, и теперь мы находились в «контрах».
Плохо скрывая смущение, молча проследовал в проходную, стараясь не сутулиться под тяжестью холщового мешка.
На посту дежурил, как и предполагалось, младший сержант Коломиец. С ним мы уже обделывали кое-какие делишки по части антиквариата, и сейчас я сильно надеялся на его помощь.
- Микола, оставь пока у себя. Сейчас отмечусь и посмотришь.
- Шо-нибудь дельное?
- Ахнешь!
«8.59» - записываю в журнале под неусыпным контролем «каменного гостя» – гипсового бюста Ленина, и нашего парторга Идеи Ильиничны Правдиной.
Теперь можно расслабиться и покурить.
Мимо пролетел заспанный Андрей.
- Не девять, не девять! Пишите девять ноль одна! – замитинговала в «красном углу» Правдина. – Опаздываете, Андрей Васильевич! Каждый понедельник опаздываете! Да с какой дачи, у вас и дачи отродясь не было! Разве что в тайге!
- Не связывайся – вонять не будет! – я повлёк приятеля в курилку. – Сейчас Микола поменяется, такое тебе покажу, закачаешься!
- У тебя завтра «день варенья»? – по-детски поинтересовался Андрей.
- Да. Ну что, у тебя, как условились, после работы?
- Только я уже буду не один, - он весь засветился изнутри, - так что для меня никого не надо.
- Ах, вот почему вы на работу опаздываете, - заглумился я, - старый развратник! Где теперь ночевать буду?
- Не волнуйся, это приходящий вариант. Она замужем.
- Ну, тогда успокоил. Пошли, «доски» покажу.
Когда я достал иконы из мешка, в комнате милиции надолго повисла тишина.
Первым вышел из коматозного состояния сержант.
- У меня таких клиентов нема! Ты с ума сошёл – это же тыщи! Тут ни «худоба» бородатая, ни даже «фарца» из Новодевичьего не поможет. «Фирмачи» нужны! Напрямую!
- Середина восемнадцатого, - восхищённо выдавил из себя Андрей. Он редко ошибался.
В глубокой задумчивости расходились по рабочим местам.

Покуривая после обеда на лавочке во дворе, мы ломали голову, куда бы пристроить свалившееся на нашу голову сокровище.
Очнулся я от задорного голоса Маринки.
- Мы тут разыграли среди девчонок, и выпало, что я – подарок тебе на день рождения.
- Чего-о-о?
- Чаво – чаво, да не чаво! Не упусти свой шанс, «Дуня»! В шесть с вещами жди меня у калитки, - твёрдо скомандовала она, и подхихикнула как-то жутковато.
- Во, чертовка! Нашла очередного дурака, - заворчал Андрей.
- Ну, чего ты! Шутит она так, - оправдываю выходку Марины, а у самого мурашки бегают по телу.
- Можно подумать, ты не поедешь в её логово?
- Да я тебе говорю – шутит она!
Четыре часа до окончания рабочего дня я провёл в полуобморочном состоянии. Страшно было только предположить, что может сбыться моя мечта. Ещё страшнее оказаться обманутым идиотом, жертвой розыгрыша архивных див. А это было ближе к истине.
В последний момент мои драматическо-лирические раздумья улетучились под грозовыми раскатами грома случайно зашедшей Идеи Ильиничны Правдиной. Она застала меня за копированием карт древних дорог – шляхов, проходивших через Елец и Воргольские скалы, где Тимур-Тамерлан мог спрятать обоз с сокровищами хана Тохтамыша, как было сказано в письме из Самарканда, резко переменившем мою судьбу в 1978 году. А на стеллажах заметила коллекцию – десятки пачек, конечно, пустых, из-под разных импортных сигарет и фривольные плакаты симпатичных, к сожалению, правда, тоже импортных, полуобнажённых красавиц.
- Я буду ставить вопрос об исключении вас из комсомола! Вы растленный тип! Потеряли комсомольский билет, как сами утверждаете, в фонтане кафе «Валдай», и не стыдитесь признаваться в подобном. Это же притон! А рабочее место превратили в будуар! И вообще надо проверить, для кого вы копируете карты. Такой тип, как вы, может работать и на ЦРУ!
Тут я не выдержал:
- Дура, - тихо, но твёрдо заявил, глядя ей прямо в глаза.
Она вспыхнула, как институтка, и выпорхнула из моей клетки.

Из-за идеологического спора с парторгшей я оказался на проходной в пять минут седьмого.
- Андрюш, извини…
- Да знаю… Вон врачи из неотложки поднимаются. Сердечный приступ у комиссарши.
- А что ты знаешь?
- Все знают, что она дура. Правда, никто этого ещё не говорил ей за все сорок лет служения партии, как шептала она сейчас в полуобморочном состоянии на срочно созванной Дирекции. Сматываться тебе надо. Завтра Валентина бюллетень сделает дней на пять, пока всё не уляжется.

На улице мы столкнулись с другой, казалось, уже позабытой проблемой. Прямо перед входом стояла жёлтая «Хонда» и нагло сигналила на всю округу, обращая на себя внимание сослуживцев и прохожих.
- Ну что, едешь? – выкрикнула из открытого окна автомобиля Марина.
- Шутить всё изволите? – с надеждой на спасение переспросил я.
- Как знаешь. Дважды не приглашаю.
Ситуация накалялась. Смотрю на Андрюху, тот смущён не меньше моего. Вот, даёт девица!
И я не выдержал:
- Держи кроликов и прялку. Завтра в семь вечера у тебя, – успокаиваю Андрея и подхожу к машине.
- Багажник открой, мешок надо положить, – и откуда деловой тон, будто с женой разговариваю.
Марина нажала какой-то рычаг у себя под рулём, крышка багажника открылась с хлопком, как от вылета пробки из бутылки игристого, и через мгновение я сидел в кабине импортного чуда автомобильной техники.
Оставшись наедине, у нас мгновенно куда-то улетучился весь задор и пыл, так что всю дорогу ехали молча, стараясь, даже не смотреть друг на друга.
- Наверное, шампанское надо купить, - промямлил по дороге. Мысль понравилась – она оттягивала нашу встречу наедине. – Где магазин, я сбегаю?
- Ничего не надо. Сакэ будем пить, - задумчиво ответила она.
Несмотря на самый, что ни на есть развитой социализм и всеобщее благополучие, описывать её жилище нет смысла. Квартиру легко будет представить тем, кто был на экскурсии в музее Абрамцево и на выставке западной электроники на ВДНХ в 1980 году. Только ещё надо прибавить в аляповатый псевдонародный интерьер, состоящий из массивной старинной мебели, три телевизора «Sony», видеомагнитофоны, стоящие друг на друге, акустический центр, занимающий огромный резной книжный шкаф, кучу прелестных японских кукол ручной работы, и висящие по стенам, напоминающие большие столовые ножи, длинные самурайские  мечи. Вот такой ужасный постмодернизм получается!
Марина зажгла люстру странной конструкции в просторном холле. Та почему-то стала вращаться, мигать, из неё зазвучала свистящая, леденящая душу, мелодия.
- Аперитив, - Марина протянула мне бокал с желтоватой густой и дурно пахнущей жидкостью. – Осмотрись, пока я переоденусь и приготовлю ужин.
- Ну, прямо - таки, как жена! -  всё-таки вырвалась у меня глупая фраза.
- Тебе что-то не нравится?
- Шутка…
- Шутки кончились.
У меня опять мурашки пробежали по телу. Такого ужаса и возбуждения одновременно ещё не испытывал. Я казался себе безусым юнцом, нескладным увальнем, нелепым квазимодо, попавшим в чудесный дворец Снежной королевы.
Хорошо, что, то пойло, что она назвала «аперитивом», пошло на пользу. Дух постепенно вернулся ко мне, и я уже начал томиться ожиданием…

Видение, что предстало передо мной примерно через час, опять повергло в шок и щенячий трепет. Это была японка в серебристом кимоно, в черном парике с выбеленным краской лицом. Лишь горящие зелёные глаза выдавали в незнакомке Марину.
- Дмитрий – сан, прошу вас сюда, - почти пропела она.
За ширмой с белыми журавлями оказалась дверь. Мы зашли в тёмную комнату, где по углам горели толстые разноцветные свечи, издавая сладковатый аромат. На столике чадил фитилёк, плавая в масле керамической лампы.
Я опять неудобно почувствовал себя на низком пуфе, с горечью вспоминая роскошные дубовые стулья в столовой.
Марина разлила по малюсеньким фарфоровым чашечкам, как потом выяснилось, тёплый сакэ и, мурлыча, произнесла тост:
- Сегодня я твоя немая и послушная рабыня. Хеппи бёздей ту ю!
Меня тряхануло, словно от электрического разряда, и я понял, что надо бежать. Однако, сакэ быстро сделало своё дело…

В полночь, под тревожный бой старинных напольных часов, Марина медленно потянула за пояс своего японского наряда, тот тут же пал к её стройным ногам и, голая отправилась к плоским глиняным блюдцам, лежавшим на полу.
Ну, что вам сказать? Какими словами передать то, что я почувствовал, пока голый, с завязанными сзади руками, гонялся по комнате за Мариной, которая, стоя на четвереньках на блюдцах, как на коньках, всякий раз ускользала из-под меня по паркету. Зато, каков был финал! Когда я всё-таки умудрился загнать её в угол!!!
Хорошо, что она не заставила меня заниматься сексом на ненавистных мне пуфах, хотя на жёсткой циновке, под утро, я словил острый кайф!
И, конечно, как честный человек, я всё-таки заставил себя вымолвить предложение руки и сердца. На что тут же получил чёткий и твёрдый отказ, мол, я не пара! Такого мне ещё никто не говорил, да и я, хоть человек честный, не всем делал подобные предложения.
И лишь сон отдалил горечь моих счастливых страданий.

- Марина! Ты дома? Что это за мешок? – этот вопрос заставил пробудиться в холодном поту. Моей чуткой, страстной и капризной партнёрши рядом не было. А через мгновение в дверном проёме увидел удивлённые зелёные глаза под копной знакомых рыжих волос – да это же... копия, только постарше.
- Здрасьте! – на мгновение я выглянул из-под одеяла.
- Вы кто?
- Дмитрий. А вы?
- Где она?
- Понятия не имею.
- А что вы тут делаете? Впрочем, я ей сейчас позвоню.
- Может, ты объяснишь? – вскоре донеслось из другой комнаты. – Муж?! У тебя всякий раз муж. Ты мне ничего не говорила… День рождения! И что? Димочка… Да хоть Махмуд! Да, уже в курсе. Могла бы и встретить! Когда ты приедешь? Я же на неделю, ты знала. Ну, спасибо!
Говорят: ни жив – ни мёртв. Это про меня. Лежу под одеялом и с ужасом понимаю, что трусы, да что трусы, вся моя одежда в одной из этих многочисленных комнат, а в какой - не знаю. Низкий поклон за подарочек! Мамаши мне только не хватает! А вот и она.
- Это ваша одежда? Через пятнадцать минут будет завтрак. Ванная, надеюсь, знаете где. Все-таки член семьи! Она вас не на колхозном рынке нашла? Мешок там ваш?
- Я не член семьи, - только и смог что тихо огрызнуться.
- У меня другая информация на этот счет. Поговорим за завтраком.
Оскорбленный в лучших чувствах, через минуту я стоял под струями прохладного душа, покрываясь гусиной кожей, и дрожащими губами нашёптывал нарождавшиеся наивные строфы:
Я «Арлекин» в твоих руках,
Пустая кукла для забавы.
Скажи: «Люблю!» и я в твоих ногах,
Скажи: «Уйди!» – я выставлю заставы.

Залягу, спрячусь, буду только ждать
Улыбки милой – счастья дорогого!
Увы, любовь тебе не навязать,
Коль часто вспоминаешь ты другого…

А для «Петрушки» мой удел хорош -
Любить тебя актерскою любовью.
И верить в то, что буду я похож,
На образ, воспеваемый тобою.

Вскоре, неловко устроившись на высоком стуле за накрытым столом, кое-как обёрнутый в сырое полотенце, я готов был со стыда провалиться сквозь землю под пристальным взглядом матери Марины.
- Так на каком рынке тебя отыскала моя дурёха?
- Мы вместе работаем… в архиве.
Наконец природа взяла своё, я не выдержал, взял кусок тёплой булки и начал намазывать на него икру.
- Правда?! Неожиданный поворот… Это что-то новенькое в её юношеских пристрастиях. А что ещё не перевелись «архивные юноши»? Помнишь у Пушкина? А впрочем…
- Нет, почему же, помню. У Пушкина… там цвет нации.
- Штаны просиживал этот цвет нации. И ты собираешься? Долго? Женилка-то уже требует каких-то радостей, а на архивное жалование, должен понимать, сам только и будешь радовать себя долгими холодными ночами.
- Вот и вы про деньги…
Я бросил недонамазанный бутерброд на тарелку.
- Я не про деньги, я про светлое будущее. Для своих внуков. А ты маж икру, маж! Она после таких ночей… способствует. Любишь её?
- Икру?
- Маринку мою?!
- Люблю!.. Только она меня не любит!
- Провинциал! Это хорошо. Хоть где-то ещё остались люди, способные чувствовать. И не ной! Всё будет хорошо. Сделаем из тебя человека. А ты мне сделаешь внука. И не смущайся, ты мне нравишься. В Москве таких, настоящих, уже не осталось.
Она подошла к стулу, на котором кучей лежала моя скомканная одежда, собрала её в охапку и с циничной улыбкой отдала мне. Я вздохнул и бросил прощальный взгляд на дымящийся недопитый кофе и на несъеденный бутерброд с икрой.
- Ну, забирай свои трусы. Одевайся. Осенью, я вас поженю. Мы с отцом из Японии вернёмся… Его в ЦК переводят, зав. сектором. В общем, так нам будет спокойнее за нашу… дочь.
- А меня спросить не хотите?
- О чём?! Ты же говоришь, что любишь её. Или тебя что-то не устраивает в твоём светлом будущем?
 Я потупил глаза.
- Не знаю…
- Тогда слушай меня, и все будут счастливы и довольны. Понял?!


ИЮНЬ 2000

Дым режет глаза. По-моему, я давно не выпускаю сигарету изо рта.
Пустота. Она разъедает каждое ядро атома в каждой молекуле каждой моей клетки.
Ну что-то надо делать! Куда-то «упасть», затаится и собраться с мыслями.
И всё-таки интересно, где сегодня снимают одиноких преданных женщин? Не в кабаке же, по старинке?! Да и не по карману им кабак. Наверное, в СЕТИ! И где же я найду сейчас этот проклятый ИНЕТ?!
Да ведь тут ещё нужна особа, то есть особая! Чтоб настрадавшаяся была, много чего не хотела, вопросов лишних не задавала бы.
Размечтался!
Всё, последняя сигарета…

Познание Москвы, как познание женщины. Недаром Москва – женского роду-племени. Её так же долго приходится обхаживать, охмурять и задабривать, «рассыпаясь» в комплиментах и знаках внимания. И когда, казалось бы, ты выбился из сил и послал её к бесу, вот тут она неожиданно сдаётся!
Ты вновь напрягаешься и вытягиваешься в струнку. И ощущаешь, как плавно она впускает тебя в свои плотные объятья, как постепенно попадаешь в задаваемый ею ритм. Вот, наконец, сливаешься в едином экстазе… Ты даже - наверху! Голова твоя кружится от успеха. А она уже устала от тебя. И охладела! Ты всё скачешь в том же темпе, закатив глаза от счастья, задыхаясь от вседозволенности, и не видишь, как другому уже строят глазки, взбивают для него пуховые подушки успеха. И через мгновение, в лучшем случае, тебе остаётся лишь краешек на любовном ложе, и возможность прильнуть к ней, робко свернувшись калачиком, будто верный супруг в долгом браке. И всё равно ты рад – ведь вы вместе – она не выбросила тебя!
Каждый, кто помыкался в столице, худо-бедно, рано или поздно, но отыскивает то местечко, где можно попытаться ухватить за хвост свою «синюю птицу». Бомбилы ловят её у вокзалов и в аэропортах. Торговки – у станций метро. Проститутки – на Тверской и Ярославке. Менты – рядом с торговками и проститутками. Бандиты – рядом с ментами. Аферисты – в банках, пройдохи – в госучреждениях. Халдеи – в кабаках, голубые – в шоу-бизнесе. И так далее и так далее… Каждый рано или поздно хватает за воротник свою даму-удачу, но большинство не способны удержать ветреницу.
Найдется ли та точка, что сегодня отвела мне Москва?
Кажется, эта стерва опять обиделась на меня. Ведь я задаю глупые вопросы. Она давно указала на моё место, а я возьми, да и не подчинись! Послал всё и всех… и тут посыпалось!
А вдруг, уже в розыск объявили? Ведь у Андрюхи я здорово наследил.
От подобной догадки меня бросило в жар, и пропала последняя способность размышлять логически.


ИЮНЬ 1981

- А-у! Молодежь, вы дома? – слышу извиняющийся голос Андрея.
- А куда мы денемся… с такой-то тахты! – на ходу натягивая трусы, выскакиваю из спальни - Прости! Я обязательно её починю.
Мимо нас, подхихикивая, пробегает в ванную комнату завёрнутая в простынь всклокоченная Ольга.
Андрей, иронично улыбаясь, с сочувствием смотрит на меня:
- Между прочим, свадьбу отмечают два дня, юбилей - год, а день рождения – если получится. А ты пятые сутки… в постели подарки принимаешь! Не бережёшь себя! Совсем не бережёшь!
- Всё, всё, я уже выдохся! – картинно закатываю глаза. - Когда она неожиданно позвонила… хотел только извиниться. А сейчас, понял, люблю!
- Кого?!
- Ну, её - Олю.
- А Марину?
- Дай сигаретку! Понимаешь, это другое… Там страсть! И потом – она сука!
Андрей сочувственно протягивает пачку:
- Ладно, понимаю! А помнишь, какой сегодня день?
- Тяжёлый… Пятница. Уже пятница?!.
Андрей достаёт из авоськи и ставит на стол две бутылки кефира. Разливает мутное содержимое по стаканам.
- Прости, сметаны не было, - друг ехидно прищуривается. - А что у нас по пятницам?!
- А что у нас по пятницам? - выпиваю залпом стакан и бью себя ладонью по лбу. - Ах!.. Да! Сегодня ж у тебя «вечер полов»! Всё, исчезаем!
- Нет! Вы уж дождитесь Валентину, – Андрей приносит с кухни тарелку с нарезанным омулем. - Она тебе выправила бюллетень.
- Всё равно уволят!
- Сегодня на Дирекции уже приняли такое решение. – Андрей прячет глаза. - Прости, не отстояли. Ильинична привела из райкома инструктора… Ну, он и надавил.  Один воздержался, я против, остальных сломали. Хорошо, хоть по собственному желанию, но со строгим выговором по комсомольской части.
Уже одетая и прибранная Оля стеснительно прошмыгнула по стеночке в кухню, стараясь быть незамеченной.
Андрей опять иронично улыбнулся:
- Ты ешь рыбку-то, ешь. Тебе калории нужны.
- В Елец поеду! Наконец-то доведу дело до конца. Сегодня к матери за вещами, а завтра в Елец!
- Да, не кипишись ты! В понедельник принесёшь заявление об уходе по собственному, отдашь бюллетень. И, ради Бога, ни с кем не ругайся!
- Да пошли они! – осушаю второй стакан кефира.
- Мы ж не при капитализме живём. Не боись, без работы не останешься! Да я уже кое-что нашёл для тебя. Место хорошее, даже зарплата на червонец больше. Заодно проверишь мою версию. Помнишь, я тебе говорил?
- Это про клад Алексашки Меншикова в Лефортовском дворце?
- А почему бы нет?
- Опять! Клады, сокровища… Надоело! Жить хочу, просто жить! Понимаешь, я влюбился, по уши!
- И в кого же? В неё… - Андрей раздражённо кивает в сторону кухни.
- А иди ты!.. В обоих!
- Значит ни в кого! – он замолчал, напрягся, будто собираясь с силами, и, наконец, выдавил: - Она для тебя слишком хороша! Светлый человечек.
- Что ты говоришь? А кому бы она подошла? Уж не тебе ли?
- Да… Да, я бы её на руках носил!
- Сейчас приедет твой чемодан без ручки, вот и носи её!
В комнату впорхнула святящаяся от счастья Ольга.
- Ребята я уже на стол всё поставила. Идите, пока горячее! Дима, а ты, хоть оденься!

Мы долго не могли оторваться друг от друга на железнодорожной платформе «Ждановская». Уже прошло несколько электричек, а я всё мокрым платком вытирал ольгины слёзы.
- Скажи ещё раз, что любишь.
- Ну, люблю, люблю.
- Нет, не так, с чувством скажи.
- Я тебя люблюююю!
- Хотя бы так… Я боюсь тебя потерять. Слышишь? Я уже раз тебя теряла. Больше не хочу тебя терять, - опять запричитала она.
- Ну, что ты разнюнилась?  Держи хвост пистолетом! Я же не навсегда, я на недельку, максимум!
- У меня какое-то нехорошее предчувствие…
- Чушь! Я тебя люблю, а значит, ничего плохого быть не может!
К платформе подошла очередная электричка.
- Значит, через неделю? – Оля ещё крепче прижалась ко мне.
- Да.
- Без звонка?
- На «Пушке», – потихоньку начинаю выворачиваться из её объятий.
- У памятника?
- В 18.00.
- Ну, да, как тогда… А может я всё-таки завтра тебя провожу в Елец?
- Нет. Всё, всё. Побежал. - Неловко уткнулся губами в её пахнущую молоком щёку, и шагнул в тамбур, пытаясь проглотить колючий горький ком, предательски застрявший в горле.

Лето в Удельной особая пора всеобщего благоуханья и птичьей трескотни. На душе легко и весело…

Я не входил, я влетал на крыльях любви в мамину квартиру.
- Мамуль! Ты дома?
- Да, сынок…
Пролетаю в комнату.
- Мам, я, кажется, влюбил… А в честь чего банкет?
Смущённая мама неестественно прямо стоит посреди комнаты, опираясь на шикарно накрытый стол, увенчанным роскошным букетом роз и растерянно спрашивает:
- Ты руки помыл?
- Что-то случилась? Что гуляем?
- Да ты садись…
- Ну, мам! Перестань! – я упал на стул, растерянно поглядывая на неожиданные деликатесы.
- Салат положить? А рыбу? И колбаски давай… - мама накладывала и накладывала в мою тарелку всё подряд. - Да ты открывай шампанское!
Я торопливо с шумом вывернул пробку, и быстро разлил пенящееся шампанское по бокалам. Золотистая шипучая жидкость тут же вышла из берегов и потекла на белоснежную скатерть.
- А я смотрю, ты уже «махнула». Нет, это невыносимо! Ну, мамуль, что происходит!
- Давай выпьем сначала.
- ? – вопросительно киваю, выпучивая глаза.
- В общем… мне сделали предложение.
- Что сделали?
- Предложили… замуж.
- Тебе? Замуж?!. Ну, полный вперёд!
- Почему, сыночка? - опешила мама.
Я нервно поставил бокал и вскочил из-за стола. Этого только не хватало!
- А я-то, я-то… Дурак! Бегу к мамочке… - заметался по комнате, - обрадовать: влюбился сынок!
- Так это ж хорошо! Я и квартиру тебе оставлю!
- Какая квартира! Вот эта однокомнатная халупа, что ли, в конце географии? Это, по-твоему, квартира?
- Ну, на первое время…
- А на второе! – в отчаянии машу рукой. – Да, ну, ладно! Коль тебе не до меня… я в Елец поеду! За каким я вообще… в эту грёбанную Москву! Вечно один-одинёшенек!
Долго укладывая вещи в спортивную сумку, удовлетворённо слушал, как за спиной плачет мать.
И всё-таки хорошо, что именно сейчас раздался этот телефонный звонок. Быстро метнулся к аппарату, прерывая висящую в воздухе невыносимо тяжёлую паузу.
- Приезжай, - слышу в трубке плаксивый голос Марины. – Не могу без тебя. Слышишь?!
- Звучит заманчиво.
- Ну, так быстрее.
- Тебе что-то твоя мать сказала?
- Что ты самый отстойный парень, которого она видела!
- Странно. Мне казалось, ей понравился… Я вообще-то собирался в Елец…
- Жду! – она повесила трубку.

Я гнал таксиста, понимая, что гоню от себя чувство вины за мерзкое поведение с матерью, за ту боль, что причинил ей. Всё подгонял и подгонял, чтобы скорее забыться в горячих объятиях Марины…

Долго и настойчиво жму на клавишу звонка, потом начинаю грубо барабанить рукой в дверь. Наконец на пороге появляется заспанная зевающая Марина в ночной рубашке и раздосадовано смотрит на меня.
- А-а, это ты…
- А ты кого ждала?! Ты же звонила! – я задыхался от ярости.
- Ну, заходи, коль приехал.
Она посторонилась, оставляя мне узкий проход.
- И вечно ты с какими-то баулами, мешками! Нет, чтоб цветов привести, шампанского…
Меня обожгло её похмельное дыхание.
- Так сказала ж быстрее.
- Быстро только кошки… А у тебя своей головы нет? Да проходи ты скорей, холодно!
Растерянно ищу место в просторной прихожей, куда бы приспособить свой дорожный баул.
- Брось ты свою сумку, никто не украдёт, – шаркая тапочками, раздраженная Марина прошлёпала мимо меня, словно я был бездушной табуреткой. -  Разувайся и проходи на кухню.
- Всё? Романтика в прошлом? – Обиженный, тащусь за ней: спрашивается, чего я припёрся? - А как же циновка за ширмой с журавлями?
- Ты думал, я тебе на шею брошусь?
- А хоть бы и так.
- Хрупкая у тебя шейка, боюсь сломать.
Марина поставила на стол рюмку, тарелку, рядом бросила вилку. 
 - Водку будешь? – и, не дожидаясь ответа, - наливай тогда, чего сидишь?
- Я вроде пить не собирался.
- Не хочешь не пей. Прости, вискарь закончился… А жизнь не удалась!
- О-оо! Это что за маленькие трагедии? – я наполнил рюмки. – Случилось что? За тебя!
Марина выпила не чокаясь, закусила куском голубого сыра с плесенью, и уставилась на меня в упор.
- И что ты хочешь разглядеть? - не выдержал я её взгляда.
- Любовь.
- Разглядела?
- Ложь. Вижу лживые подлые глаза лимитчика, которому нужна московская прописка и тёплая тётка под боком на ночь.
- С каких-то пор ты себя в тётки записала?
- А я не о себе. Есть моя копия. Только постарше, поопытнее…
- Не понял?!
- Всё ты понял! Налей!
О чём это она? С этими бабами с ума сойдёшь!
Я поднял рюмку:
- За что пить будем?
- За любовь! Совет вам, да любовь!
Марина отмахнулась от моей рюмки.
- Опять не понял?!
- Да ты к тому же ещё и тупой! – лицо Марины исказила презрительная улыбка. – Это я понять не могу…
- Я тоже!
- Нет. Конечно, она хорошо выглядит… не на свой возраст. Но она же старая! Ей тридцать восемь! Понимаешь?
- Да про кого ты?!
И тут Марина зарыдала, прерывисто причитая:
- В два раза старше! В два раза…
- Кто, кто старше-то?
- Мать моя! Ирина… Васильевна! Или скажешь, не было у вас ничего?
Я рывком схватил бутылку со стола и отхлебнул, задохнулся от водки и захлёстывавших меня эмоций.
Марина зеркально повторила все мои действия и уже твёрдым голосом спросила:
- И чего я не могу такого, что она может?
- Ты, ты с ума сошла! Ты просто сошла с ума! Как ты могла подумать такое!
Я со всего маха заехал ей подзатыльник. Марина в ответ стала колотить меня ладонями по голове с гортанными возгласами мартовской кошки:
- Тогда почему она всю неделю до отъезда прессовала меня?! Этот парень должен стать твоим мужем! Этот парень должен стать членом нашей семьи! Он будет отцом твоих детей!
- Ну, и что?! Она тебе счастья желает!
- А заодно и себе кусочек…
- Дура!
- Сам дурак! Много ты знаешь! Она всегда на моих ребят заглядывалась! Отец уже давно… не по этому делу. Он на двадцать лет старше её!
- Ну и что?! Ты просто глупая самка! Ты послушай себя, послушай! Что ты несёшь!
Эмоции резко закончились, мы устало затихли и обмякли.
Выпили по рюмке. Молчание прервала Марина:
- Когда это она успела рассмотреть, что ты сделаешь меня счастливым?
- Она же видит, что я тебя люблю.
- А ты меня любишь?
- Люблю.
- Как-то не убедительно прозвучало.
- Я и сам теперь не знаю… Знаешь, я встретил…
- Молчи! Ты прав, я дура! Обними меня!
Я положил руки на её опущенные плечи. Мы замерли в объятьях. Марина прерывисто шептала мне на ухо:
- Крепче! Ещё крепче.
Долго сидели в неудобной позе. Марина тихо плакала и причитала:
- Прости, прости меня, я дура, набитая дура…
Я вторил её:
- Успокойся, успокойся… Всё будет хорошо… Успокойся…
Наконец она отстранилась. Глубоко вздохнув, предложила:
- Ладно, пора спать. Иди в душ!

Проснулся от влажного поцелуя. Надо мной, склонившись, стояла Марина, накрашенная, одетая в надушенное кружевное летнее пальто. Страсть какая красивая и желанная! Словно в ответ моей мысли она улыбнулась и тихо, но твердо произнесла:
- Вали отсюда!
- Че-го?!
- Чаво, чаво! Дверь захлопнешь, чава! - сказала и быстро вышла, так и не обернувшись.
- Да пошла ты! Су-ка!

Продолжение следует...