Последний лучик света

Последний лучик света.

(Часть 1) Самый счастливый мальчик в самом счастливом городе.

Два-три-раз: башмаки Брана отбивали замысловатый ритм по булыжникам мостовой. Казалось, что они живут своей жизнью и на равных с хозяином участвуют в той сложной игре, которую Бран придумал минуту назад. Дождь уже закончился, и в лужах отражалось яркое солнце. А ещё - черепица на крышах домов. И даже сладости из лавки герра Клауса. Бран старательно перепрыгивал через лужи. Ну правда же: нельзя наступать на солнце! Он счастливо улыбался его теплым лучам. Самый счастливый мальчик в самом счастливом городе!
- Доброе утро, Бран!, - окликнул его лавочник, - вижу, стоит упасть последней капле дождя, и ты уже тут как тут!
- А как же, герр Клаус! Первые лучи солнца - самые теплые!
- Неужели? Ну тогда вот тебе за расторопность! - Клаус пошарил под прилавком и вынул огромного сахарного медведя, - награда первому мальчишке, пробежавшему сегодня мимо моего магазинчика.

Герр Клаус улыбался во все свои тридцать два зуба, протягивая ребенку леденец. Он выделял Брана из остальных мальчишек Готтлиба. Сделал бы он такой же подарок, окажись у его лавки кто-то другой?

Но парня не заботили такие сложности. Вцепившись в медведя обеими руками, он просто пожирал его глазами. Как вдруг…

Будто мрачная тень закрыла солнце. Бран и Клаус разом оглянулись и уперлись в немигающий взгляд герра Хайнриха. Ещё недавно худая костлявая фигура травника сгибалась над его товарами, а вот теперь он вытянулся во весь свой немаленький рост и наблюдал за происходящим.

Хайнрих не проронил ни слова, но радость момента потухла как будто сама собой. Клаус пробормотал только "ну счастливо, мальчишка" и вернулся за свой прилавок. Бран, засунув леденец за пазуху поспешил убраться на какую-нибудь другую улицу.

- Странный он, этот Хайнрих, - размышлял мальчик, - так и остался в Готтлибе чужаком. И ведь он же не хочет никому зла. Иначе давно бы убрался из города восвояси. Так уж устроен этот мир. Бог любит Готтлиб, и злые люди не находят себе здесь места. Мошенники и шарлатаны разнообразных мастей иногда даже приходят на базарную площадь, испытывают на горожанах свои умения, но через день или два, пересчитывая небогатый улов, решают куда-нибудь уйти. То же случается и с забредшими ворами-карманниками. И даже вольные банды ландскнехтов, идущие по большой дороге в сторону города, в последний момент всегда сворачивают, привлеченные какой-то другой добычей. Бог любит Готтлиб и не даёт приходить сюда злу.

А вот люди, идущие к нам с добром, очень даже часто остаются. Но проходит два или три месяца и они оказываются совсем своими. Отращивают здоровое пивное брюшко, по вечерам обсуждают размер урожая брюквы и улов форели, а по воскресеньям ходят в церковь.

И только Хайнрих живет здесь, оставаясь чужаком. Он открыл в свою лавку целых пять лет назад, а по-прежнему худой и нелюдимый. Очень часто он пропадает в лесах и болотах, собирая свои странные травы. А в полнолуния запирается дома и варит их в огромном котле, подбрасывая в пахучую жижу различных гадов и жаб. Получающиеся у него настойки всегда оказываются горькими на вкус. Но нет во всем городе лучшего лекарства от мигрени и брюшных хворей. По крайней мере, так говорят. Сам Бран не стал бы их пробовать ни за какие коврижки.

- Наверное, - размышлял Бран, - если Бог не изгнал Хайнриха, он здесь для чего-то нужен. В конце-концов, он никому не вредит. А то, что  замкнут и угрюм… Ну так ведь и без дождя нельзя полностью понять красоты солнца. Возможно, если бы среди нас не было Хайнриха, мы бы меньше ценили таких замечательных людей, как герр Клаус!

Эти мысли как-то сами собой вывели Брана к Лисьему Холму, на самую его вершину, туда где прямо посреди улицы Флюгельштрассе стоял его дом. Бран по праву считал, что живет в самом лучшем месте своего города. Готтлиб стоит на четырех холмах. Самый большой из них так и называется “Холм Благородных”. Каждый дом в этом месте - произведение искусства. Именно там стоит кафедральный собор святого Марка и городская ратуша. Там весело играть в воскресные дни, но люди на улицах все же слишком суетливы. Врядли Бран согласился бы там жить. А Лисий, хоть и самый маленький из четырех, все же самый уютный. Ну и разумеется, если вы спросите любого мальчишку, “где лучшее место на холме”, он не задумываясь ответит “на вершине!”. Именно там, где выстроил свой дом пра-пра-прадед Брана. Или пра-прадед. Мальчик не был уверен.

Взгляд его привычно скользнул по родным стенам и остановился на единственном окне третьего этажа. Ставни были чуть-чуть приоткрыты. И значило это, что в верхней комнате жили! А жить там мог только Ральф, старший брат мальчугана. Не то, чтобы Бран не был в курсе, но как же приятно было еще раз это вспомнить! Ральф вернулся из своего Гейдельберга, где изучал всяческие непостижимые науки. Вернулся три дня назад, и впереди еще целый месяц лета. Целый месяц, когда старший брат будет брать Брана на охоту и прогулки, будет учить разным штукам, которые кроме него не знает никто во всем Готтлибе!

Бран аж зажмурился, представляя все выпавшее на его долю счастье. Зажмурился, и оставил его на потом. Пусть Ральф отдохнет с дороги. А прямо сейчас у Брана есть другое дело. Не менее важное.

(***)

Лицо Герды было собранным и серьезным. И нет, не потому, что сегодня был “ее день”.  Бран вообще видел, как она улыбалась всего лишь несколько раз в своей жизни. А кроме него улыбку этой девочки не видел, возможно, никто.

Герда, рыжая и веснушчатая дочь красильщика Теодора жила вдвоем со своим отцом в доме-мастерской перед городскими воротами. Наверное, ее лицо можно было бы назвать неприметным, девочки в Готтлибе часто рождались рыжими, если бы не ее глаза. Безумно-голубые. Казалось, что они были вырезаны неизвестным мастером из чистейшего льда. 

В Герде жил дар. Ей было всего пять лет, когда она написала свою первую картину. Кажется, сейчас она висит где-то в ратуше. А дальше…Врядли на всей земле жил художник талантливей.  Но, видимо, в обмен на ее дар, Бог забрал у девочки обычные детские радости. Никто ни разу не видел как Герда сплетничает с подружками или играет с ребятами в гвардейцев и разбойников. Другие дети сторонились ее. И только Бран каким-то чудом втерся к ней в доверие.

Бран мог часами сидеть рядом с ней, когда она готовила краски или смешивала палитру. И в это время смешливый и непоседливый мальчик становился таким же немногословным, как и его подруга. Но вот когда Герда начинала писать… Тогда вход в ее комнату был закрыт даже для Брана. Никто не должен был видеть ее картин до того, как они будут завершены и до того, как Бог благословит их.

Новая картина Герды как раз стояла в церкви, закрытая белым полотном. Бран не сомневался, что это шедевр. Да и никто не сомневался. А поскольку сразу после проповеди, ее должны были открыть, в церковь все стекался и стекался народ.

- А можно, я посмотрю одним глазиком?, - Бран шутливо потянулся к картине, делая вид что собирается приподнять покрывало.
- Нельзя, - Герда перехватила его руку. Спокойно и не спеша. Зная, что ее приятель шутит. Зная, что он понимает, что она тоже об этом знает.

Спрашивать о том, что именно нарисовано, к сожалению, также было нельзя.

- Где она будет жить дальше, - спросил тогда Бран. Этот вопрос был разрешен.
- До конца не знаю, -  ответила его подруга, - я писала ее в подарок отцу Альберто, но мне кажется он не оставит ее в нашей церкви. По-моему, он с кем-то на этот счет договаривался, но я не спрашивала подробней...

Отец Альберто вел службу величественно и неспешно. Ни один мускул на его лице не показывал, что он радуется необычайно большому количеству прихожан, или тому событию, которое привело их сюда. Прихожане тоже подыгрывали и делали вид, что пришли сюда лишь ради службы. И все же что-то витало в зале. Незримое предвкушение чего-то светлого. Что должно было случится и вот теперь уже точно случится.

И вот долгожданный момент пришел. Но стоило только сорвать ткань с картины, как стремительный вихрь алых женских одежд ворвался в церковь. Брюнхильд, жена мясника Олафа, еще утром лежавшая на сносях уже неслась к своему супругу, забыв и о покое и о приличиях
- Эй, муженек, взгляни, я была права! Это мальчик! У нас родился сын! Взгляни!
Приставленная к ней повитуха не поспевала со своими причитаниями о том, что молодой матери нужно беречь силы. Впрочем, глядя на Брюнхильд трудно было сказать, какие именно силы ей следует беречь. Не было и намека на то, что перенесенные роды хоть как-то сказались на буйной энергии ее молодости.

Но вдруг, бросив случайный взгляд на картину Герды, Брюнхильд запнулась. И все остальные люди, успевшие к этому времени рассмотреть и картину и взбалмошную фрау с ее сыном, притихли и переглянулись. На картине была изображена богородица с младенцем. И лицо святой девы было точь в точь лицом Брюнхильд, а лицо Иисуса - лицом ее сына.

Кажется, молчание стояло в церкви целую минуту. И лишь потом одноногий калека Йохан взорвался смехом.
- Ай да Герда, ай да девочка. Она и правда творит чудеса! Слушай, Герда, а нарисуй как Бог дарит благословение нашему городу. Наверное, в тот миг, как ты закончишь, мы все здесь станем счастливы. Невозможно, сказочно счастливы!
Отец Альберто поднял руку в останавливающем жесте и сидящие рядом зашикали на Йохана. Впрочем, не слишком злобно.

И только Бран видел как Герда вдруг сосредоточилась, ушла в себя и еле заметно кивнула.

(***)

“Тётушка Августа приехала!”, - этот крик несся по улицам Готлиба, эхом отражаясь от домов и заборов. Он сбрасывал детей с деревьев и выгонял их из домов. Девчонки забрасывали свое шитье, мальчишки на полуслове забывали перебранки. И все вот это безобразие веселой ватагой неслось в заветный дом на Розенштрассе, где засела тётушка Августа, окружало его плотным кольцом осады и наконец брало штурмом, стуча в ставни и даже пытаясь пролезть в дымоход.

Августа была женой фермера с дальнего берега Неккара. Раз в две или три недели она собирала различные продукты, грузила их в запряженную ослом телегу, и везла в Готтлиб на продажу. А после останавливалась у своей двоюродной сестры в доме на Розенштрассе и проводила там бессонную ночь. Потому что дети редко отпускали ее раньше рассвета.

А все потому что тётушка Августа умела рассказывать сказки. И сказки ее были удивительны и неповторимы. В них волшебник Мерлин наставлял отважных рыцарей, как правильно побеждать великанов. А каменные гаргульи оживали в полночь и срывались с крыши собора с непроизносимым названием Нотрдам. Гаргульи кружили над далеким городом Парижем, и похищали самых прекрасных девушек. Но неизменно находился отважный разбойник, которому удавалось перехитрить дьявольских чудовищ.

И вот дети расселись у ног сказочницы, а Бран, приложив к тому немалые усилия, сумел даже пробраться в первый ряд. И уже первый рыцарь победил злобного дракона и спас принцессу.

А потом второй. А потом…

Что-то шло не так. Рыцари не были рыцарями. Они были обычными мужиками, нацепившими на голову ведро с прорезями для глаз. Драконы были похожи на куриц-переростков. И все они были неправильными, ненастоящими. Как будто вытесанными наспех тупым топором из кривого полена. Дети чувствовали это. Один за другим они начинали зевать, а потом потихонечку пробирались к выходу. И вот получилось так, что в доме на Розенштрассе остался один лишь Бран. И когда дверь закрылась за последним из его товарищей, взгляд сказочницы вдруг стал злым.
- Все разбежались, а ты что сидишь? - как будто говорил этот взгляд, - иди своей дорогой, пацан!
Бран, наверное, никогда раньше не видел настоящей злости. Взрослые не злились на детей в счастливом городе Готтлибе. Он даже не понял, что именно произошло. Догадался только, что все идет не туда...
- Ваши истории не настоящие, - попробовал объяснить мальчик, - тётушка Августа, расскажите все как надо!
- Ах вот оно как?, - взъелась в ответ Августа, - мои сказки тебе не по нраву? Тебе настоящую подавай? А знаешь что? Слушай, вот тебе настоящая!

И слова полились из тётушки как вода из пробитого кувшина.

- Ты знаешь, мальчик, я живу в небольшой ферме за Неккаром. Хорошей ферме! Раньше она была хорошей. Как город ваш. Ни капельки не хуже. А потом, раз, и все изменилось. Солнце стало светить по-другому. Трава стала другой. Зеленой, но не красивой, даже уродливой. И все так. Цвета, запахи, звуки. С вашей стороны Неккара все хорошо, а у нас - противно. Как будто Бог теперь любит теперь только то, что по вашу сторону речки.
- А дальше, получилось так, что люди стали меняться. Я чашку разбила, так муж меня кочергой ударил. Впервые за всю нашу жизнь. До сих пор синияки не проходят. А хуже всего Гюнтер, пьянчуга наш. Он ведь был хорошим, хоть и пьянчуга. Но вразумить его пьяного могла только наша Марта. И вот пропал Гюнтер. А Марта пошла его искать. И нашла рядом с полем пшеницы. Только не совсем его. Одежда его, и лежит в ней что-то. А как подошла поближе, так из одежды выпрыгнул на нее огромадный волк. А глаза у волка были глазами Гюнтера. Марта пятится, волк к ней. Как будто знает, “не убежит уже”. А потом раз, и все. Нет больше нашей Марты. Мы с мужем в отдалении стояли, но все прекрасно видели. И муж мой остолбенел. А Гюнтер, как будто к нему пошел. Но я этого уже не видела, я, знаешь, рванула. Телега наша уже загружена была, мы же в город собиралась. Так я туда вскочила, ослика плетью стегнула. Очнулась только здесь, на этой стороне речки.
Августа выдохнула, вдохнула и снова посмотрела на Брана зло.
- Ну как тебе, получил? Понравилась тебе эта сказка? Достаточно настоящая?

А Бран смотрел на тётушку не отрываясь и не моргая. Потому что эта сказка была настоящей.


(***)

Еще в незапамятные времена было установлено, что лучшее место для разговоров с Ральфом - это крыши.  Собственно, крыши и сами по себе были лучшим местом Готтлиба, но именно компания Ральфа раскрывала все их великолепие.

Ральф никогда не любил недоказанных правил и в таких местах, как родительский дом, или даже трактирный столик всегда был чуточку скован. И только на крыше он становился самим собой. Ну и еще на верхних ветвях деревьев, но их в городской черте было не так уж и много.

Бран любил сидеть рядом с братом на багровой черепичной крыше, смотреть на такой же багровый закат и слушать истории о далеком и загадочном Гейдельберге. Там все было не как у людей. Прямо на улице можно было запросто ввязаться в драку, и горожане даже не помышляли о том, чтобы выйти из дома без топора или боевого ножа. Толстые и ленивые бароны, владеющие несметными богатствами просто по праву рождения, разъезжали тут и там на своих дорогущих лошадях. И горе тем, кто не успевал вовремя убраться из-под их копыт. А бедные, но смекалистые студенты во главе с Ральфом всегда находили повод, чтобы устроить праздник.

Но больше всего Бран любил слушать не о попойках и драках. Самыми замечательными моментами были те, когда Ральф рассказывал ему о геометрии. Нет, Бран ровным счетом  ничего не понимал в этой науке. Да и не хотел. Но глаза брата в такие минуты наполнялись чем-то величественным, каким-то нездешним огнем. Бран обожал видеть Ральфа таким.

- Когда мы изучаем геометрию, мы доказываем одни теоремы, опираясь на другие. Выводим истину из истины. Но ведь у этой цепочки должно быть начало, правда? То, что лежит в начале геометрии называется аксиомами. Это такие вещи, которые никто не доказывал, но они верны. Истинны сами по себе. Их когда-то придумал грек Евклид. Их совсем немного, можно запросто перечислить. “Любую прямую можно неограниченно продолжать”, “Две точки всегда можно соединить прямой, притом только одной”, …
- И “Бог любит Готтлиб”, - вдруг вставил Бран. А потом, смутившись, добавил, - отец Альберто однажды сказал, что если в мире и есть что-то по настоящему истинное, то вот это.   

Ральф улыбнулся и посмотрел на брата как-то странно.
- А ведь знаешь, я однажды думал именно так. Но есть разница. Аксиомы - это не то, что на самом деле правда. Это то, что мы полагаем правдой, когда изучаем науки. Однажды магистр Гольц рассказал нам, что в одной далекой-предалекой стране один сумасшедший математик взял и изменил пятую аксиому Евклида. Не “через точку можно провести только одну прямую, не пересекающую данную”, а “через точку можно провести любое количество прямых, не пересекающих данную”. И у него получилась своя собственная математика, представляешь? Я сперва подумал, что магистр изволит шутить. А потом узнал, что такая математика и вправду есть…
- И она такая же как твоя? - не удержался Бран, - ну там теорема Пифагора и сумма углов этого, как его…, - он умоляюще посмотрел на брата: “ну подскажи!”
- Нет, - покачал головой Ральф, - там все получается совсем по-другому
- Если она не как у тебя, то кому она вообще нужна?! - Бран шутливо надулся.
А Ральф усмехнулся вновь:
- Братец, да ты читаешь мои мысли! Я именно это и спросил у Гольца. Ну, то есть я сформулировал по-другому: “Если результаты этой новой геометрии отличны от результатов Евклидовой, то где ее тогда применять? Ведь в нашем мире верна именно Евклидова”. Помню, Гольц мне тогда ответил: “Здесь и сейчас, прямо рядом с нами - да, истинна Евклидова. Но как знать, может аксиомы этой новой геометрии работают в каких-то далеких, неоткрытых еще землях. А может, в один прекрасный момент они станут верны и у нас. Кто знает?”

Какое-то время братья молчали и просто смотрели на солнце, что стремительно приближалось к горизонту.
- А знаешь что? - вдруг вспомнил Бран, - тётушка Августа говорила, что у них там за Неккаром что-то случилось. Люди стали злыми. И еще как-будто все цвета поменялись. Давай посмотрим, вдруг отсюда видно.

И они начали смотреть. Поначалу все казалось обычным… А потом они вдруг увидели. И больше никогда не смогли бы спутать ни с чем другим. Мир как будто пересекала граница. С одной стороны, где стоял Готтлиб, закат был ярко алым. А с другой - кроваво-красным. Здесь трава была изумрудной, а там - грязно зеленой.  На самом деле, для этого не было слов. Невозможно было четко сформулировать, в чем разница. Только с одной стороны границы все было красивым, а с другой становилось уродливым. Точно так, как говорила тётушка Августа.

Только граница эта проходила не по Неккару. Она была гораздо ближе.


(Часть 2. Волки в человечьей шкуре)

Граница приближалась с каждым днем. И эта новость медленно но верно просачивалась в умы горожан. Через неделю о ней уже знали все. На каждом переулке и в любой пивнушке судачили только о границе. Там, в неведомом и страшном мире, люди без всякой причины превращались в ужасных Волков с человеческими глазами и убивали всех: и близких и чужих. А тому, кто останется человеком дорога и вовсе одна - его недолгая жизнь оборвется в пастях Волков.

Да, Волки не могли пересекать эту границу. Но с каждым днем днем они были все ближе.
- Бог любит Готтлиб, - горожане повторяли это как заклинание. Вечером они набивались в церкви и молились о защите. А ночью граница подходила ближе еще на сотню ярдов.

Через неделю граница уже совсем рядом. Она окружала город аккуратным кольцом. Волки подходили к самой черте и не стесняясь изучали тех, кто достанется им завтра. А люди по глазам Волков узнавали в них вчерашних родственников и друзей.

Горожане нашли в старом арсенале пыльные арбалеты и решили отстреливать тварей с расстояния. Охотники гордо называли себя “городской стражей”, хоть раньше никакой стражи в Готтлибе не было.

Истории о том, что творилось на той стороне зарождались как будто сами собой. А после множились, проносились по улицам и передавались из уст в уста.

“У старого Отто было два сына, Ганс и Густав. Младший Ганс был добр и кроток нравом. Он любил работать в поле и на овощных грядках. Растения, поговаривали, любили его в ответ. Урожай с поля, в котором работал Ганс всегда был втрое больше чем на соседнем.

Старший же Густав был полной противоположностью младшего брата. Он был весел и яростен. И даже петух Дьявол, задиравший всех, от котенка до буйвола, обходил его стороной. Злые языки пророчили, что как вырастет, он обязательно уйдет в далекие земли и станет там наемником, бандитом, или даже кем похуже.

И вот однажды Ганс играл во дворе с тряпичной куклой. Увидевший это Густав закричал
- Эй, брат, что ты играешь с куклой как девчонка? А ну-ка дай ее мне и я выброшу ее в печь!
Но вечно покорный Ганс вдруг насупился, прижал куклу к груди и тихо, но отчетливо сказал “нет”. Густав попытался забрать куклу силой, но младший брат держал крепко и в ответ сильно ударил его по руке.
Лицо Густава как будто исказилось гневом. Только это был больше чем гнев. Фигура мальчика сгорбилась, лицо вытянулось, а из кожи полезла шерсть. Ганс так и не успел понять, что произошло, когда обратившийся Волком брат уже раздирал его на части.
В этот момент их отец вышел из-за угла дома и увидел тварь, убивающую Ганса. Не раздумывая, он схватил полено и бросился на зверя. Старый Отто был силен и первый же его удар проломил Волку череп. Густав поперхнулся плотью, заскулил, печально посмотрел на отца, и сделав два шага в сторону, умер.
И лишь только увидев его глаза старый фермер понял, что только что сам убил своего последнего сына.”

Дальше разные рассказчики говорили по-разному. Одни - что Отто тронулся умом и теперь бродит по лугам и полям, а на закате воздевает руки к небу и издает протяжный нечеловеческий вой. Другие, что убив Густава, он сам стал Волком, самым большим и свирепым, и теперь терроризирует округу. Впрочем, этим вторым не было веры.

В домах Готтлиба откуда ни возьмись, появились замки. И на закате двери и ставни наглухо запирались.
- А что если ночью граница пройдет по нашим домам и мой сосед станет Волком, - думал хозяин дома, - как я спасусь тогда?
И сосед его думал также.

Люди стали внимательны. Они пристально вглядывались в глаза друг друга, спрашивая себя: “Кто из моих знакомых станет убийцей, когда придет время?”. И почти не сомневались уже, что время придет.

Первыми начали подозревать чужаков. Тех, кто бежал из соседних деревень, уходя от приближающейся границы. Они не были настоящими Готтлибцами. Возможно, Бог не любил их также как горожан. Именно они тащили за собой беду.

И, когда беженцев не было рядом, люди шептались и думали, как им избавиться от этой напасти.

(***)

Брана разбудили громкие крики. Какая-то толпа двигалась рядом с его домом. Поняв, что сон не вернуть, он наскоро оделся и вышел на крыльцо. Шестеро крепких мужчин волокли тётушку Августу. Еще несколько дюжин сопровождали их и радостно улюлюкали. Рядом семенил отец Альберто и пытался урезонить толпу. Но его слова тонули в общем гуле.
- Ведьма!
- Она хотела увести наших детей, чтобы отдать Волкам!
- Поможем Богу избавиться от этого отродья!
- Дети мои, Бог никогда не просил нас суди…
- Это она принесла с собой зло, пусть заплатит!
- Она пришла с той стороны Неккара, Волки шли уже по ее следу!
- Она несет за собой границу!

Безумная процессия двигалась в сторону площади, где кто-то уже приготовил столб и хворост для костра.

Тётушка Августа плакала, просила и снова плакала, пока ее тащили по улице. И даже когда привязывали к столбу и разводили огонь. Но когда первые языки пламени лизнули подол ее платья, что-то произошло. Глаза сверкнули бешенством и злобой, как будто настоящая Августа выбралась вдруг из-под страха и желания выжить. Глядя на нее в эти мгновения никто не рискнул бы назвать ее “тётушкой”.
- Вы! И вы еще называетесь любимцами Бога?! Да вы же еще хуже Гюнтера! Он хоть пока был человеком никого не трогал. Ваш Бог будет любить вас за это сильнее, да? Пропади он со всеми вами! Чтоб для каждого из вас такой костер загорелся! И для собора вашего, и для вашего Бога!...

Злость наполнила тело Августы какой-то нечеловеческой силой. Столб, к которому она была привязана ходил ходуном, а сама она все выкрикивала и выкрикивала свои проклятия. Некоторые говорили потом, что за мгновенье до смерти, Августа начала превращаться во что-то. Но точно сказать было нельзя. Огонь разгорелся так ярко, что сжег все следы.

Так это было, или иначе, но ни смерть Августы, ни другие смерти, которые теперь шли одна за другой, не помогали. Граница приближалась. В один, далеко не счастливый день, она прошла  прямо по стене, окружавшей город. И тогда арбалетчики заняли свои посты в башнях, а ворота города закрылись навсегда. 

(***)
Решение далось очень легко. Мысль о том, что можно поступить как-то иначе даже не пришла Брану в голову. Герда вместе со своим отцом остались в красильной мастерской с той стороны стены. Если бы мальчика спросили, почему он не оставил ее одну, чтобы спастись в городе, он, наверное, не понял бы вопроса.

Спускаться со стены по веревке на самом деле очень просто, если старший брат научил тебя волшебным приемам. Достаточно просто перекинуть веревку особым образом через плечо и между ног и она будет держать сама, нужно только перебирать ее потихоньку и упираться ногами в стену. Бран боялся лишь, что его остановит стража, но, видимо, перед рассветом они все спали. Или им просто не было дела до убегающего мальчишки.

В рассветных сумерках он пробирался к красильне. Мальчик очень старался быть смелым. Но, когда его нога наступила на что-то мягкое, он сначала вскрикнул, и лишь потом осмотрел находку. Эта была туша рыжего волка. Две арбалетные стрелы пробили его брюхо и еще одна - горло. Бран нагнулся, чтобы заглянуть в его глаза. Серые. Не голубые, как лед. Но все же до жути знакомые. Он вдруг отчетливо понял, что это отец Герды. Его передернуло, и все истории про родителей, обращавшихся рядом со своими детьми разом всплыли в памяти. Остаток пути он проделал бегом.

Герды не было дома. Входная дверь, получив от мальчика увесистый пинок, загремела как гром. Бран кричал так, что услышал бы и мертвый. Но никто не отвечал ему. В комнатах, куда он вбегал, была только кухонная утварь, чаны с краской и прочие бессмысленные сейчас вещи.

И вот во всем доме осталась только одна закрытая дверь. Та самая заветная дверца, за которую Бран никогда не смел зайти. Она вела в небольшую каморку на чердаке, где Герда писала свои картины. Мальчик прикоснулся к ней и тут же отдернул руку, почувствовав словно осиный укус. Но отступать было нельзя. Очень осторожно Бран снова взялся за ручку. Аккуратно нажал ее, зажмурился и резко вошел внутрь.

Нет, Герды не было и здесь. И все-таки сердце Брана забилось с неистовой силой, когда он открыл глаза. Потому что Герда почти закончила свою последнюю картину.

Бран медленно вел взглядом по полотну. Сверху вниз. На самом верху был светлый лик, окруженный ангелами. Бран даже и не сомневался, что это - Бог. Он улыбался понимающе и нежно. Из его простертых рук исходил теплый золотой свет. Свет этот лился вниз, в среднюю часть картины. Там на четырех холмах стоял город до мелочей повторяющий Готлиб. Бран без труда нашел холм Благородных. И церковь, где читал проповеди отец Альберто. И даже свой дом на Лисьем холме.

Вот только… Что-то происходило с сиянием на полпути к городу. Из теплого и золотистого оно превращалось в холодное и голубое. Его ледяные лучи как будто пронизывали Готтлиб насквозь, уносясь вниз. В ту часть картины, которую Герда так и не успела дописать. Но Бран угадывал в белых пятнах снег. И что-то черное, торчащее из него, похожее на острые лезвия вороненых кинжалов.

И вдруг Бран заметил то, что было важнее самой картины. Чем ниже - тем неуверенней и неумелей становились мазки кисти. Мальчик вдруг понял, что рисовала не кисть. Следы краски внизу холста начинали напоминать отпечатки волчьих лап.

Воображение Брана подсказало ему то, чего он не видел. Герда превращалась прямо за работой. И не замечала этого. Ее руки перестали быть руками и кисть выпала на пол. Бран огляделся и увидел ее под небольшой тумбой. Герда пыталась макать свою шерсть в краску и рисовать ей. Но, увы, волчьи лапы не созданы для искусства. Герда уже никогда не закончит свое творение.

Бран не помнил, как вышел из дома. Мысли путались. Что ему теперь делать? Путь в город заказан. В людей, приходящих из-за границы сейчас стреляют без разговоров. Герде он больше не нужен. Даже если он и найдет ее теперь, она убьет его, наверное, даже не узнав. Можно было просто сидеть на пороге ее дома и смотреть, как солнце медленно поднимается к зениту, но какой в этом прок? Бран закрыл глаза и перед его взором вдруг встала последняя картина Герды. Он видел ее в мельчайших подробностях. И ангелов и холмы и снежный ад внизу. Только одна деталь отличалась. Улыбка Бога больше не была понимающей и доброй. Она напоминала волчий оскал. Брану вдруг жутко захотелось взбежать наверх и посмотреть, какая она на самом деле. Но он чувствовал, что просто не сможет заставить себя еще раз войти в этот дом.

От раздумий мальчика отвлек звук шагов. Очень знакомых и человеческих. Спешащий к нему Ральф выглядел так, как будто одевался в отчаянной спешке, а его фигура горбилась под какой-то тяжелой ношей. Но это определенно был он.

- Ну да... - Ральф сказал это тихо, как будто самому себе, - я почти и не сомневался, что найду тебя здесь...   
- Герда, она... - Бран так и не смог заставить себя выговорить то, что нужно, - Там ее следы. Я нашел ее следы.
Ральф еле заметно кивнул. Он сбросил на землю свой груз и он оказался волчьей тушей. Уже знакомым Брану телом красильщика Теодора.

- Он был когда-то хорошим человеком. - сказал Ральф, - И очень любил Герду. А Волком стал совсем недавно. Думаю, он заслужил, чтобы с ним поступили по людски хотя бы сейчас. Поможешь его похоронить?

Бран кивнул. Он ухватился за идею занять чем-то свои руки. Это хотя бы позволяло не думать. Где-то в сарае за домом нашлась пара лопат, Ральф произвел некоторые замеры, и они принялись за работу.

Дело шло медленно. Казалось, сама земля по эту сторону границы не принимает человеческий труд.  Солнце уже шло к закату, а конца работы все еще не было видно.

- Погоди, - сказал Ральф, вытирая обильный пот, - давай подумаем... - он еще раз измерил тело Теодора с помощью черенка от лопаты. Красильщик окоченел в неудобной позе, передние лапы были вытянуты вперед. Это сильно увеличивало нужный размер ямы, - Мы же не обязаны класть его горизонтально! - вдруг сказал Ральф, -  Если мы расположим ось тела в диагонали параллелепипеда, а лапы в диагонали сечения… Да, кажется так копать придется меньше…

И все же, когда они кое-как запихали волчье тело в могилу и закидали землей, солнце как раз коснулось горизонта. Костер разводили уже в темноте. Бран наотрез отказывался заходить в дом, но Ральф вынес оттуда пару одеял и постелил найденное недалеко сено. Ночи все еще были теплыми и спать на улице было можно. Тяжелая работа благотворно сказалась на Бране. Он жадно набросился на ужин и даже улыбался в ответ на шутки своего брата.

- Куда мы пойдем теперь, - спросил он вдруг, - нас же не пустят в город, даже с тобой?
- Не думаю… - Ответил Ральф, и вдруг усмехнулся, - А пойдем в Гейдельберг? Сделаем из тебя студента…
- Какой из меня студент, я же ничего не знаю... - машинально ответил Бран, но тут же добавил, - ты думаешь, там правда лучше?
- Отличный из тебя студент! - фыркнул Ральф, - Правильный студент ведь что делает? Не учится и гуляет. А гуляешь ты, скажу я, так, что сегодня я тебя еле-еле догнал. - а потом продолжил же серьезно, - Знаешь, Бог никогда не любил Гейдельберг так, как наш город. Люди там дрались, иногда до смерти. Но они не превращались из-за этого в Волков. Думаю, там все по старому. Не важно, любит тебя Бог или нет, там можно жить. Если очень постараться, можно даже стать счастливым. Не такой уж и плохой расклад...
- Расскажи мне о Гейдельберге, - попросил Бран, и завернулся в одеяло, - я же должен понимать, куда ты меня зовешь.
- Хитрец! - рассмеялся Ральф, - Да ты же просто хочешь заснуть под какую-нибудь сказку! Ну ладно, слушай. Есть у меня там один приятель по имени Матеуш. Полгода назад у нас с ним закончились деньги, и тогда мы придумали план...

И вдруг Ральф осекся. Как будто тень озарения скользнула по его лицу.
- Знаешь, нет… Есть одно дело, которое нужно закончить до того, как ты уснешь.
Ральф порылся в своих вещах и достал странного вида штуковину.
- Держи, это пистоль. Оружие такое. Стало модным у знатных баронов. Все очень просто: наводишь вот этот конец на врага и нажимаешь на этот крючок, бабах, и врага нет. Он очень мощный. И человека возьмет и зверя. И очень дорогой, кстати. Я его украл даже не у барона: у графа. Решил что у него еще куча оруженосцев и слуг, так что ему в жизни все равно ничего не угрожает, а мне нужнее. А сечас вот, пожалуй, нужнее тебе. Если встретишь Волка, теперь у тебя будет шанс. Но помни: только один шанс, второй раз пистоль не стреляет.
- Ладно,... - Бран сомневался. Все казалось простым. Навести конец, нажать на крючок, но… - а почему ты не оставишь его себе, Ральф. Ты же наверняка отлично стреляешь. Вот и защитишь меня, если что.
- А с чего ты взял что у меня нет еще одного? Я же не сказал тебе, сколько пистолей я у графа стащил! И вообще, ты меня просил рассказать про Гейдельберг и Матеуша, вот и слушай. Как ты помнишь у нас не было денег. А еще в местной церкви жил очень занудный священник, и нам хотелось над ним подшутить. И вот тогда мы придумали, как совместить первое со вторым...

Костер согревал тело Брана, а истории Ральфа его душу. И все события последних дней: и граница и спуск со стены и даже обратившаяся Волком Герда отступали куда-то на самую границу сознания. Маячивший впереди Гейдельберг манил приключениями и тайнами. Бран засыпал улыбаясь.

И только правая рука мальчишки, казалось, жила своей жизнью. Рука не доверяла уюту. Рука знала: в наступившем жестоком мире надеяться можно только на себя. Как бы невзначай она ощупала рукоятку пистоля и нашла самый удобный способ взяться за нее. А палец положила на курок.

(***)

Это произошло на границе яви и сна. В тот странный момент, когда тело уже живет в этом мире, а разум все еще блуждает среди сновидений.

Там где недавно лежал под одеялом Ральф возвышалась какая-то тень. И хоть тень и была одета как Ральф, очертания ее были волчьи. Тень прыгнула и одеяло тянулось за ней как гротескная мантия.

Рука Брана, сжимающая пистоль, как будто ждала этого всю ночь. Она поднялась мгновенно, и раздался выстрел. И тень забилась в конвульсиях у ног вскочившего мальчишки.

Стрелявшая недавно рука как будто на время завладела всем телом. Она деловито ощупывала волчью тушу, висевшую на ней одежду, вещи. Они искала что-то. Второй пистоль, Ральф рассказывал о нем вчера. Но оружия нигде не было. Вместо него рука наткнулась на что-то темное и липкое. Бран поднес ее к лицу и увидел кровь брата. И лишь тогда понял, что произошло.

Мальчик сделал шаг назад. Потом еще один. Потом развернулся и побежал.

(***)

Бран очнулся посреди незнакомого луга. Наверное, когда-то здесь пасли скот.  Но сейчас трава, забывшая и косу и козьи зубы выросла почти по пояс. Журчание воды говорило, что рядом есть ручей. Вдали можно было разглядеть очертания хутора. Впрочем, Бран не надеялся на людей. Надеяться было вообще не на что. Даже если бы он и не заблудился, то что тогда? Дорога в Готтлиб была закрыта для него навсегда. В одиночку добраться Гейдельберга, где он ни разу не был, Бран не мог. А все остальное вокруг было одинаково. Смерть и смерть. Бран нашел удобный камень, сел не него и стал ждать Волков.

И Волк пришел. Грузный, неповоротливый зверь вышел из леса, как будто шатаясь. Он поднял голову, взглянул на мальчика и морда его вдруг расплылась в почти человеческой улыбке. Чем-то он напоминал старого знакомца Брана - кондитера Клауса.

Мальчик заметил, что Волк что-то сжимает в своей пасти. Это был леденец! Один из тех сахарных медведей, которыми Клаус частенько угощал детей в прошлой жизни. Как-то он сохранил его посреди творящейся суматохи.

Клаус подошел к Брану на несколько шагов, осторожно положил леденец на землю. Потом попятился и припал к земле. Его уши прижались а тело забила мелкая дрожь предвкушения
- Ну же, мальчишка! - казалось говорил он, - это ведь такой замечательный Медведь! Подойди к нему, наклонись, возьми, попробуй. Может, я даже подожду, пока ты съешь половину. Будет так приятно рвать тебя на части, зная что ты все еще чувствуешь вкус этой конфеты…”

Бран осторожно встал с камня и попробовал попятится.
Но два резких прыжка показали ему, что грузный и неповоротливый Волк все равно остается Волком. Бран и понять не успел, что произошло, а Клаусс уже рычал на него из-за спины.
- Ты же не решил, что можешь убежать, правда ведь, мальчишка? Не дури, подойди и возьми леденец. Не порть мне праздник!

И вдруг словно молния рассекла высокую траву. Маленькая рыжая волчица пронеслась по зарослям, вцепилась Клаусу в плечо, дернула, а потом также стремительно отскочила в сторону. Глаза волчицы были голубыми. Того самого цвета, который Бран ни на секунду не забывал.

На шкуре Клауса выступила кровь, но он, казалось скорее был озадачен чем чувствовал боль.
- Эй Малявка! Ты правда решила, что можешь отобрать у меня добычу? Ну, сейчас ты получишь! - и Клаус рванулся к обидчице. Но Герда была быстрее. Как ни старался бывший кондитер, но она легко уходила от всех его атак.

Глядя на дерущихся Волков, Бран попробовал отползти назад. Он пытался быть незаметным в густой траве, но куда там!

Стоило ему сделать лишь пару движений, как Клаус прыгнул к нему. И тут же получил еще один укус, на этот раз в спину. И вновь успел лишь злобно клацнуть зубами в ответ.

Огромный Волк мрачно переводил взгляд с Герды на Брана и обратно.
- Дура! Такое развлечение испортила! Ну и черт с ним. Жри его сама! Как будто бы по округе мало детей бродит.
И Клаус подхватил свой леденец и шатаясь, вразвалочку пошел прочь.

Герда долго провожала его внимательным взглядом. А потом помчалась к Брану.

Хоть для Волчицы Герда и была небольшой, все равно она без труда сбила Брана с ног. Мальчик чувствовал ее горячее дыхание, и смотрел прямо в голубые человеческие глаза.
- Интересно, это конец? Ты убешь меня? - мысль была неожиданно спокойной.
А Герда в ответ вдруг совершенно по собачьи лизнула его в нос.



Часть 3. “Последний лучик света”

Они шли, не задумываясь о цели. Да и какая могла у них быть цель?

Жизнь не была особо трудна. Ловкая Герда легко ловила в лесу кроликов и мышей. Часть своей добычи она отдавала Брану и он жарил зверьков на костре. В брошенных домах можно было найти немало другой еды. Летние ночи пока еще не были холодны, а когда шел дождь Бран кутался в подобранный на чьем-то хуторе кожаный плащ.  Толстой волчьей шкуре Герды непогода и вовсе была не страшна.

Иногда на дороге им попадались убитые и недоеденные тела. Герда подходила к ним, прижимала уши и долго обнюхивала. Потом косилась на Брана и глухо рычала
- Я не убивала! - казалось говорила она, - но ты все равно отвернись!
И мальчик отворачивался. Он изо всех сил старался не слышать довольного чавканья и не думать, почему вдруг на скелете стало меньше мяса. И все равно потом вздрагивал, бросив случайный взгляд на свою подругу.

Поначалу Бран мечтал отыскать какую-нибудь затерянную ферму, где все еще жили бы люди. Но дома раз за разом встречали их лишь кровью и пустыми комнатами. И руки мальчика опускались. Все что оставалось им - лишь старая пословица, говорящая о том, что дорога всегда куда-нибудь приводит.

Она привела.
Был конец августа, ночи стали длинными, а дубы и ясени на их пути сменились елями. И однажды они наткнулись на старую башню. На землю опускался вечер и в ее верхних окнах горел свет. Свет… Волки не жгли свечей. Бран вдруг вспомнил откуда-то “Южную башню люди построили в стародавние времена, когда еще не знали Бога. В ту пору с гор частенько спускались великаны и дозорные должны были предупреждать честных крестьян о надвигающейся угрозе”. Уж не тётушка ли Августа рассказала ему эту сказку? Бран не знал, об этой ли башне шла речь, но горы вдалеке и правда виднелись.

Герда спряталась в кустах, а Бран подошел к двери и начал изо всех сил колотить в старые доски. Казалось, прошла вечность, когда с той стороны послышались шаги. Дверь отворилась и на мальчика уставилась тощая смутно-знакомая фигура.
“Это ведь Хайнрих”, вдруг понял Бран. Он похудел еще сильнее, борода сильно отросла и глаза в неверном свете свечи казались темными омутами. Но мальчик все равно узнал травника.

Тот долго смотрел на него, как будто не понимая, а потом вдруг тепло улыбнулся.
- Бран? Я с трудом узнал тебя. Заходи. Я рад, что ты жив. - А потом повернулся туда, где пряталась Герда и отчетливо произнес, - И ты тоже. Я знаю, что ты не нападешь.

(***)

Кроме Хайнриха в башне жил трехлапый Волк, бывший когда-то Йоханом, нищим, что просил подаяние у церкви. Когда Бран открывал его комнату, Волк вскакивал, сверлил его взглядом и грозно рычал. Он знал, что из-за своего увечья не сумеет убить мальчишку, но никак не реагировать тоже не мог. Иногда Хайнрих оставлял в его комнате странные свертки. Бран предпочитал не знать, что в них.

Еще в башне можно было подняться на верх. Оттуда, со смотровой площадки был виден не только лес, но и поля за ним и холмы. И даже Готтлиб. Граница перевалила за его стены и теперь окружала лишь холм Благородных. Бран не мог смотреть на него без слез. Когда-то, глядя на границу издалека, Бран думал, что все что за ней уродливо. Сейчас его глаза привыкли и окружающее уже казалось нормальным. Но один лишь взгляд на Готтлиб заставлял мальчика вспомнить, что он потерял. Мир по ту сторону границы был невообразимо прекрасен. Как будто луч света, спускавшийся с небес, освещал его, даже если вокруг была темная ночь. Он был похож на воздушный замок из самого заветного детского сна. Или на картины Герды, думал Бран. И ему хотелось молиться о тех, кто внутри. Чтобы Бог оградил их от Волков, чтобы жизнь не отворачивалась от них, и чтобы картины все также весели в их соборах. Чтобы хоть кто-то и где-то был счастлив!

В этом странном доме чаще всего царило молчанье. Герда и Йохан не умели говорить, а Бран обычно не хотел. Трудно было узнать в нем того бойкого живого мальчишку, которым он был каких-то пару месяцев назад. И лишь иногда его любопытство вдруг вырывалось наружу. Как будто взбалмошный дух Ральфа не желал упокоится с миром и оживал в своем младшем брате. И тогда Бран забрасывал Хайнриха вопросами…

Впервые это случилось темным сентябрьским вечером. Шли постоянные дожди и люди в башне были слегка простужены. Они сидели у камина и лечились горькими травяными сборами. А Герда просто смотрела в огонь.

Бран по обыкновению сидел в углу и внимательно изучал свою чашку, где волшебные листья кружились, отдавая кипятку свою силу. А потом глаза его блеснули:
- Хайнрих, а как ты дошел сюда из Готтлиба? Почему Волки тебя не съели? Неужели Йохан тебя защищал как меня Герда? Или, может быть, Бог все еще любит тебя и не дает в обиду?
Хайнрих посмотрел на мальчишку и тоже улыбнулся:
- Иохан? Нет… Я его подобрал уже здесь. Мне скорее интересно, как он дошел так далеко с его-то лапой.
- А я сам… Я же всю жизнь в лесу. Я умею прятаться от зверей. От настоящих зверей, которые с щенячьего возраста учились искать добычу. А эти… Они же просто бюргеры, у которых вдруг отросли клыки.
Он помолчал немного, и добавил:
- Не думаю, что Бог вообще когда-нибудь любил меня. Скорее, терпел…

И Герда вдруг положила голову ему на колени и жалобно заскулила.

(***)

Герда ушла в ноябре. Когда стало холодно и пошел первый снег.

Хайнрих нашел ее следы. Она их не прятала, знала: человеку никогда не догнать Волка. Отпечатки лап ровной цепочкой уходили вдаль, туда где из земли поднимались горы. Бран вдруг вспомнил, что рассказывали о них. Там, на большой высоте лес становился меньше и сменялся лугами. Выше отступали и луга, оставляя лишь голые камни. А еще выше был только вечный покров из снега и льда. И лишь кое где из него торчали черные, острые будто кинжалы, обломки скал.

Когда вечером Бран поднялся на башню, он увидел, что свет, нисходящий на Готтлиб сжался до тоненького лучика, освещающего теперь лишь кафедральный собор. Луч этот был неестественно бел посреди окружающей его тьмы. А потом он моргнул три раза, вспыхнул напоследок очень ярко, и исчез навсегда.

В мире больше не было любимой Богом земли.