И боль, и слезы, и радость. Часть 3 Серафима Ф

     Серафима Фёдоровна
    
    


     Когда созревал хлопок, поля площадью в несколько гектар были белыми, словно на землю выпал снег. От обилия белого хлопка у всех разбегались глаза. На таком поле работалось всегда легко. Каждый старался быстрее собрать установленную норму и полежать в тени густого кустика. А руки привычно и легко вынимали пушистый и воздушный хлопок из коробочки. Хлопковая коробочка напоминала раскрытый цветок с четырьмя или пятью заострёнными лепестками, которые очень часто больно кололись.

     За один килограмм собранного хлопка платили нам три копейки. В день собирали от пятнадцати до восемнадцати килограммов. Все заработанные деньги я отдавала мачехе. В такие дни она была снисходительна. Иногда, я утаивала и прятала деньги, чтобы откупиться, когда надвигалась неминуемая беда.

     Весь хлопковый сезон, который продолжался с сентября и до конца ноября, был для меня временем благоприятным. С утра до позднего вечера я была в окружении добрых и веселых подруг. С мачехой виделась только вечером, а утром с радостью бежала на работу. Но и тут мачеха находила какой-нибудь повод для наказания.

     Девочки-одноклассницы: Люба Роменская, Лимуза Абдукаримова, Люда Ким, Рая Бухминова, были моей семьёй. Они знали, что я не могла приносить с собой обед, так как мачеха ничего не давала. И тогда они договорились приносить еды чуть-чуть больше, чем может съесть. Об этом я догадывалась, но стало явным, когда каждая принесла по лишнему яблоку для меня. Все весело порадовались, а я была так счастлива и благодарна своим подругам. Я была частью их семьи, а они- частью моей жизни. До сих пор удивляюсь, как десятилетние дети совершали такие мудрые и взрослые поступки.

     Один день в неделю нам разрешался выходной. Посовещавшись, решили, что этим днём будет воскресенье. Но я никогда не брала выходной, чтобы, оставшись дома, лишний раз не раздражать мачеху.

     В один из воскресных дней, когда мои девочки отдыхали, я подумала и решила, что на обед не пойду. Но наша классная руководительница, Серафима Фёдоровна, так настойчиво звала, что мне ничего не оставалось, как только пойти на обед.
К счастью, в тот день бригадир колхоза решил угостить всех белой халвой, которую каждому намазывали на хлеб.

     Все ученики уже сидели и обедали, некоторые сидели небольшими группами. Получив положенный мне хлеб с халвой, стала подыскивать взглядом место, где можно было бы присесть. Но вдруг ото всюду послышались голоса:"Людочка, идём к нам. Люда, присаживайся к нам." И от этого я испытывала страшный стыд, ведь обеда принесённого с собой у меня не было. Мне стыдно было об этом сказать и я шла с трудом натягивая на лице лёгкую улыбку, отрицательно мотая головой и почти шепотом произнося:"Спасибо, спасибо, нет, спасибо".

     Мне хотелось провалиться сквозь землю. Было обидно от того, что нет моих девочек, которые так меня понимали и никогда не показывали и не проявляли ко мне жалость. Как будто знали, что я очень стыжусь своего несчастного положения. Как же я им за это благодарна!

    А сейчас, пока шла мимо всех обедающих, мне было стыдно за своё жалкое, ущемлённое и обделённое состояние. Стыдно было за свою сиротливость. Стыдно было признаться, что я голодна и меня избивает мачеха. Кажется, было бы лучше, если меня никто не замечал и не обращал внимания. Ну почему так мучительно было от этого чувства стыда? Мне просто не хотелось жить.

     -Люда, вернись! Куда ты уходишь?- кричала мне в след Серафима Фёдоровна, видя меня уходящую.
     -Я приду- коротко ответила, оглянувшись. А сама уходила от всех все дальше и дальше.

     Ровное хлопковое поле было как на ладони и укрыться было негде. Только одно тутовое дерево стояло вдалеке, туда я и направилась. Как только присела под деревом, из глаз предательски хлынули слезы и потекли по щекам. Но я быстро утерла слезы и окинула взглядом вокруг себя, словно, кого-то испугалась. Убедившись, что рядом никого нет и никто не видит моих слез, отломила мякиш хлеба с халвой, нехотя зажевала и с трудом проглотила. Душили слезы, да и в горле пересохло. Немного перекусив, успокоилась. Оставшуюся хлебную корочку спрятала за пазухой, на тот случай, если мачеха оставит меня без ужина.

     С понедельника по субботу мне было спокойно, потому что рядом были мои дорогие подруги. О том, что произошло в их отсутствии я не стала рассказывать девочкам, так как они думали, что я тоже отдыхала. Да и тема была для меня слишком болезненной. Я уже привыкла хоронить в себе всё: боль и слёзы, горе и переживания, страх и стыд. Считала, что это слишком личное и касается только меня.

     Через неделю, в воскресный день, у девочек опять был выходной. Приближалось, ненавистное мне, время обеда. Собирая хлопок, строила планы, как мне лучше укрыться от глаз учителей. Но Серафима Фёдоровна, осуществляя контроль за ребятами, уже давно ходила по полю и направлялась в мою сторону. Подошла ко мне с огромной охапкой хлопка, которую собрала пока шла, отдала мне и больше не отходила. Рассказывая весёлые и забавные истории из своего детства, непринужденно сопроводила меня до весов. Куда подходили все ученики, взвешивали собранный хлопок, высыпали и затем шли обедать.

     Как только я успела высыпать свой хлопок, Серафима Фёдоровна быстро схватила меня за руку. Будто боялась, что я убегу. И почти силой увлекала меня за собой в тень под дерево, говоря:"Пойдём со мной, пойдём пообедаем, а то я одна, составь мне компанию". Не успела опомниться, как у меня в руках появилась кружка теплого чая с хлебом. Я даже не заметила кто все это поднёс, ведь, Серафима Фёдоровна шла рядом,  всё так же держа меня за руку. Видимо, кто-то из учителей  помогал ей.

     Усадив меня в тени дерева, Серафима Фёдоровна подкладывала то конфетку, то яблоко, приговаривая:"Ешь, ешь, а то у меня зубы болят, я не могу это есть". Я знала, что Серафиме Фёдоровне было известно, как мне сложно жилось у мачехи, но не знала о домашнем истязании. Поэтому она постаралась по- матерински сделать так, чтобы я поела не испытывая неловкости.

     Мне было так уютно рядом с Серафимой Фёдоровной. Она была такая родная, такая понимающая, такая своя, такая близкая. На душе была радость, которая затаилась где-то глубоко-глубоко и не хотела выходить. Она, словно, боялась себя проявить и наслаждалась там в сердце, чтобы не растратиться и дольше продлиться.

     Прохлада в тени дерева придавала мне силы. Подкрепившись, все уже шутили, смеялись. Кто-то прилег отдохнуть, а кто-то резвился. Серафима Фёдоровна всё ещё сидела рядом, допивая свой чай, но уже молча наблюдала за учениками. А я разглядывала зелёную густую растительность, которая росла повсюду ковром. Пыталась запомнить расположение каждой травинки, чтобы потом нарисовать. Мне очень нравилось рисовать. И уже мысленно рисовала сказочную картину с красивым пейзажем и райскими птицами, где видела себя прекрасной принцессой.

     Казалось, что впервые в жизни мне дышалось так легко и свободно, без страха и напряжения, без опаски и переживания. "Как мало нужно для счастья"- подумала я.

     И тут же мелькнула мысль:"А каким было бы счастье, если бы Серафима Фёдоровна была моей мамой? И почему не она?!" Однако, ни представить, ни ощутить чувство большого счастья я не смогла.

    Может потому, что чувство большого, настоящего счастья мне не знакомо?