За любовь!

Нужно перекрасить потолок
Белый я почти что изучила,
В черный – это будет очень мило,
Только у пришедших будет шок.
Надо меньше выходить курить
Может даже на неделе бросить.
Или сброситься в желтеющую осень,
Или просто осень пережить...
Нужно вещи разобрать по полкам,
Платья летние под свитерами скрыв.
В каждой мышце ощущаю ломку –
У меня любовный рецидив.
Ольга Кныш
Кто-нибудь знаком с непостижимым, просто-таки  хроническим невезением в любви?
Возможно, Вика что-то совсем не то за это трепетное чувство принимала. А какая она на самом деле – настоящая, которая без границ и преград, когда сердце вдребезги, эмоции через край, когда сразу всё вместе: романтика, влечение, одержимость, страсть; когда всё можно, и ничего не стыдно, когда искренность и безграничное доверие не требуют оценок, тем более доказательств, когда ты и он – неразрывное целое?
Сколько раз Вика влюблялась, всерьёз, по-настоящему – столько же после неизлечимо болела затяжной меланхолией: истекала досуха слезьми, с остервенением до крови вгрызалась зубами в ногти, надолго замыкалась в себе, выискивая в характере и внешности изъяны и несовершенства. Ведь если раз за разом что-то идёт не так, значит,  есть на то причина, причём не где-нибудь, именно в себе.
Так было в девятом классе, когда Ромка Калянов после всего, что между ними было, после самых настоящих поцелуев, жарких объятий, откровенных прикосновений, клятв, и признаний в любви, переметнулся вдруг к лучшей подруге – Анечке Шилкиной, ничего не объясняя, даже не попросив прощения.
Самые выразительные  эпитеты не смогли бы в полной мере объяснить, какие душевные муки  испытывала наивная влюблённая девчонка, как крушило, корёжило, превращая в вязкую эмульсию её непорочное нежное сознание.
Первая любовь, тем паче трагическая – испытание, сравнимое разве что с крушением поезда, когда совершенное, прекрасное, нежное, безжалостно калечит именно то, что ещё недавно было надёжной опорой.
Вика выжила, более того – сохранила дружбу с Аней, которой впоследствии с Ромкой не повезло ещё больше: неопытные любовники увлеклись, зашли слишком далеко для их юного возраста, поддались чувственным соблазнам, которые напрочь стирают ограничения и запреты.
Беременность случилась в десятом классе, накануне выпускных экзаменов.
Анечку было невыносимо жалко. Ромка испуганно лепетал, – я чё, я ничё. Причём здесь я!
Судьбу так и не родившегося существа цинично решили родители.
Вика для подружки была главной утешительницей. Возможно, она помогла Ане переболеть в относительно лёгкой форме.
Анечка успешно усвоила жестокий урок: целомудренная невинность осталась в прошлом, а природная девичья скромность изъята из обращения за ненадобностью. Она стала осторожнее, но смелее и хладнокровней.
Любовь в её романтической ипостаси её больше не интересовала, зато понравился вкус изысканного блюда, которое мужчины и женщины готовят совместно в горизонтальном положении.
Девушка, шутя и играя, заводила короткие романы, крутила ухажёрами, как хотела, и расставалась с лёгкостью необыкновенной, когда головокружение от наслаждения начинало вызывать унылые эмоции, и недостаток витаминов счастья.
Вика выглядела куда привлекательнее подруги (так говорили взрослые), её отличало внутреннее очарование, которое не так просто рассмотреть, когда по причине возбуждения оценивается в первую очередь темперамент, экстерьер, и покорность.
На фоне аппетитных выпуклостей и взрывной чувственности Анюты (потому, что умела преподносить бонусы на блюдечке), достоинств Вики не замечали.
В глазах у Анечки резвились и озорничали стимулирующие влечение бесенята, что вызывало прилив впечатлительности у каждого второго подростка, а вызревшие преждевременно округлости будили воображение всех без исключения бывалых дамских угодников.
Девочка влюблялась без оглядки, а Вика… Вика завидовала, и мечтала, хотя рядом с подругой ей тоже порой перепадали искорки близости.
Анечкой восхищались, её благосклонности добивались длительной осадой, а Вике доставались крохи двусмысленного внимания форменных неудачников, отвергнутых подругой, только и всего. Как правило, совратители не церемонились, сразу лезли целоваться, запускали руку под юбку.
На этом пикантном моменте состояние влюблённости у девочки срывалось в пике. Вика вырывалась, и убегала, оставляя кавалеров в недоумении: вроде бы сама напрашивалась.
Ей бы выйти из тени, отбрасываемой легкомысленной прелестницей, предъявить неповторимую индивидуальность, контрастирующие с примитивной доступностью добродетели, присущие лишь непорочным душам, но нет – один на один с флиртующими юнцами она робела, смущалась под гнётом привычного уже чувства тревоги, которое появилось после расставания с Ромкой, потому, довольствовалась малым.
Удивительно, но, ни один из поклонников в компании с Анечкой даже намёком не обозначал серьёзные романтические притязания, а девочке хотелось именно любви, настоящего непорочного чувства, душевной близости, а не того, на что мальчишки облизывались.
Нравились ей многие. Кое-кого Вика даже рассматривала в качестве желанного спутника жизни, но вспышек, подобных первой влюблённости – ослепительной, яркой, заставляющей парить над  собой, ощущать беспредельное блаженство, восторженную эйфорию, не испытывала.
И вдруг это случилось. Как было не раз, Анечку пригласили на загородный пикник. Вика и ещё одна подружка – Лиза Вересова, были назначены к ней в свиту.
Подружки приоделись, даже салон красоты посетили: у любой девчонки на такой случай есть неприкосновенные запасики копеек в копилке.
Выглядели прелестницы бесподобно, особенно Вика. Родители были заранее предупреждены, мол, будет девичник с ночёвкой, у подруги.
Парни тоже расстарались. Стол ломился от напитков и закусок.
Первый же танец разбил молодёжь на пары, но все мальчишки хотели кружить Анечку. Увы, она была одна, потому по привычке присвоила себе право выбора кавалеров.
Первая неловкость после крепких коктейлей быстро рассосалась. Второй раз кряду Вику кружил Антон, высокий сероглазый брюнет атлетического сложения. Его близость, глубина глаз, мягкая сила, и удивительный, родной до жути запах, от которого обносило голову, а в ногах возникала слабость, пьянила, будоражила впечатлённое воображение.
Вика закрывала глаза, когда Антон требовательно, даже немного грубо прижимал её к груди. Музыку девочка почти не слышала, где-то внутри звучала своя, – нежный запах тубероз  навевает сладость грёз…
– Ах, какой он замечательный, какой обаятельный и нежный, – мгновенно сочинила любовь Вика, плывущая на волне неведомого наслаждения.
За несколько минут девочка прожила в немыслимо симпатичных грёзах целую жизнь, начиная от первого, удивительно сладкого поцелуя, заканчивая медовым месяцем, и рождением прелестной малышки, похожей на папу.
Настроение слегка подпортил небольшой инцидент: Антон повздорил с Игорем за право пригласить на танец Анюту. Друзья потрясли друг друга, помахали до первой крови кулаками, но завершился инцидент миром: выпили на брудершафт, и помирились. Один танец Антон всё же выиграл.
Вике ужасно не понравилось, что её любимый, она уже всё решила, слишком откровенно обнимал подругу, даже поцеловал её в губы. Но ведь она ещё не призналась. Антон ничего не знает о её чувствах, значит, имеет право.
Однако губки надула.
Вечеринка продолжилась в накатанном русле. Пары больше не менялись партнёрами и ролями.
Часа в два все поодиночке разошлись по комнатам. Спустя несколько минут началась возня: скрип половиц, хлопки дверями, шёпотки, даже стоны.
Вика с вожделением и страхом ждала Антона. Девочка была уверена – он почувствовал, не мог не понять, что сегодня ему можно всё, даже больше. Играть в недотрогу, когда на кон поставлена судьба, больше нельзя.
И он пришёл.
Вика узнала возлюбленного по пряному запаху, по дыханию, по удивительно сильному магнетизму, от которого даже пушинки на щеках вставали дыбом, хотя было до жути темно.
Юноша разделся, нырнул под одеяло, облапил, не проронив ни единого слова, требовательно раздвинул ей ноги, оказавшись сверху, и тут же, очень больно внутри.
Мелькнула мысль немедленно сбросить Антона, но надежда на лучшее, любопытство, и нечто неожиданное – внезапно вспыхнувшее желание непреодолимой силы, потребность подчиниться, властное требование пройти этот неизбежный путь до конца.
Он просто действовал: уверенно, энергично, не отвлекаясь на ласки и нежности.
Некоторые движения показались чересчур агрессивными, грубыми, были болезненными, неприятными. Антон истекал едким потом, порывисто дышал, наваливался всей тяжестью мускулистого тела, звучно шлёпая напряжёнными бёдрами о её зад, затем дёрнулся несколько раз, и застыл.
Девушка и это приняла за любовь. Как же иначе!
Закончив вторжение, юный любовник отвалился, отвернулся, и захрапел.
Вика боялась пошевелиться, не могла понять, как отнестись к неожиданному финалу близости: как к акту посвящения в настоящую любовь, или к необходимости придать странному, унизительному ритуалу, статус вызывающе мерзкого осквернения.
Что-то в исполнении и наполнении интимного таинства было не так. Не так как она себе это представляла, не так, как описано в литературе, не так, как должны себя вести влюблённые.
Ночь подходила к завершению. Первые проблески зари рисовали на стене и потолке цветные россыпи.
Антон зашевелился, сонный притянул девушку к себе, грубо смял грудь, и тут же принялся хозяйничать между ног…
Парализованная Вика ждала продолжения. Теперь она как бы принадлежала ему, была его женой.
Юноша заурчал, как довольный кот, открыл глаза, – Вика… как ты тут оказалась, я же с Анюткой договаривался… извини, подруга! Напился, ничего не помню. Боже, да ты это – того… девочка что ли… во, меня угораздило! Дура, ты-то сама куда смотрела.
– Ты же со мной весь вечер танцевал. Я думала, ты меня любишь.
– Я тебе обещал чего? Нет, понимаешь – нет, твою маму… какого чёрта ты подставилась! Заруби себе на носу – ничего не было, тебе показалось. Во, дурында-то! Детский сад, ей богу. Одевайся, такси вызову. Запомни – ничего не было. Думала она… каким местом думала! Ещё скажи что… чё, правда, в тебя!!! Ладно, разрулим. Во, блин, дела!
Вика испуганно комкала одеяло, – я… не понимаю… как это, ничего не было, почему?!
– Потому, что тебе восемнадцати нет. Потому, что ты дура глупая. Потому, что я не тебя, а Аньку хотел трахнуть. Потому, что… нафига я с тобой связался… какая к бесу любовь!
Душевная рана со временем затянулась, с неосторожным поведением в постели удивительным образом повезло: неприятных последствий удалось избежать. А любовь… даже слово это отныне вызывало у Вики отторжение, изжогу, порой даже приступы рыданий, чаще – меланхолию, и приступы удушливой тошноты.
Временами всё же Вика решалась выйти в свет, предпринимала робкие попытки невинно, по-детски бесхитростно флиртовать, снова влюблялась до потери пульса, нарывалась на подлость и коварство.
Циничная стервозность, желание отомстить всем на свете мужикам так к ней и не прилипло. Те, кто ей нравились, и впредь вызывали у Вики желание прислониться, отдаться в хорошие руки, правда, надежды на счастливое будущее таяли, а доверие и вера почти иссякли.
Анюта за это время дважды выходила замуж, оба раза с прибытком. Первый супруг оставил ей трёхкомнатную квартиру со всем содержимым, второй – машину, дачу… и рваный шрам во всю щёку. Она по-прежнему была энергична, жизнерадостна, и любвеобильна.
Вика ей больше не завидовала, записав себя навечно в гражданки острова невезения.
Мужчины в её непритязательной жизни случались, но какие-то тусклые, пресные. У каждого из них были запретные тайны: жёны, официальные и внебрачные дети, алименты, долги, зависимости, неизлечимые и постыдные болезни, извращённые влечения и пагубные страсти, вторые и третьи любовницы. Некоторым просто негде было жить.
Однажды Вика встретила человека, точнее, сама разыскала в интернете, со всех сторон положительного. Презентабельный, ухоженный вид, крепкое телосложение; аккуратист, чистюля, грамотный, обеспеченный, нежный.
У Эдика был проникновенный, с приятной хрипотцой голос, привлекательные, мужественные черты лица, сильные умелые руки. К тому же любовником он оказался отменным, что женщина оценила впервые в жизни.
Конечно, у Вики особого опыта в данном вопросе не было. Обычно интимные инциденты случались невыразительно: в неподходящих местах, в дикой спешке, иногда мешал страх оказаться посмешищем, порой вообще ничего не получалось.
Один раз, это вообще кошмар, Вика расплатилась за ночь унылой любви всей до копейки суммой накоплений на отпуск, и заветной шкатулкой с золотыми украшениями.
Эдик это самое… о чём не принято говорить вслух, умел делать так, что не только душа, но и бренное тело улетало в рай. Надолго.
Через неделю любимый переехал к ней жить. Вика была безмерно счастлива.
Через месяц узнала, что у сожителя есть дочь, что пока она живёт у мамы, но пора бы… если, конечно, можно, если не в тягость, забрать малышку к себе.
– Ты работаешь, я тоже. Кто будет заниматься ребёнком?
– Мама поможет.
Девочка оказалась хорошенькой, умненькой. С ней было легко, интересно. Вот только Эдик… через день стал задерживаться на службе. Потом его оштрафовали, якобы за чью-то оплошность. Пришлось жить втроём на её зарплату.
Спустя месяц Вика случайно обнаружила в кармане у гражданского мужа резиновые артефакты, а в телефоне (опять любопытство подвело) длинный список женских имён, и роман в сообщениях, точнее много маленьких повестей на животрепещущую интимную тему.
В один из дней Эдик вовсе пропал. На телефонные звонки не отвечал.
Через месяц вновь объявился, попросил денег… в долг. Про дочь даже не вспомнил.
Если бы не маленькая Ирочка, Вика вовсе разуверилась бы в любви. Только она и спасала от великой депрессии: от хронических болячек, затяжных дождей, тягостных воспоминаний, всплесков эмоциональных расстройств, и стай негативных мыслей.
Только она заставляла барахтаться.
Да, забыл рассказать, что было дальше. Даже не знаю, интересно ли это, потому, что не вписывается в чётко отлаженную сюжетную канву.
Вика нашла на улице, практически на помойке, мужчину. Семён выглядел, мягко говоря, экстравагантно: мятая, толстым слоем покрытая жидкой грязью вполне фасонная одежда, разбитые очки, окровавленный нос, резкий запах перегара.
Персонаж поднимался с превеликим трудом, пробегал два-три шага, гулко до замирания сердца, падал лицом на асфальт. Если бы не предзимье (на градуснике то плюс, то минус), не промозглая морозная стылость, не грусть-кручина, разве обратила бы Вика внимание на это жалкое убожество. Никогда, ни за что. Всё зло в жизни от них – от мужиков: циничных предателей, бессовестных похотливых развратников.
Мужчину отчего-то, настроение видно такое, было жаль до озноба, до колик, до всякого рода неясных ощущений где-то внутри. Как никогда давило клиническое одиночество, а он, потерянный, ничей, разбудил невзначай приступ материнского инстинкта.
Что заставило пожалеть это недоразумение, Вика не могла вспомнить. Шевельнулось что-то невнятное внутри, задрожало непонятной силы сочувствием, несмотря на брезгливость и промелькнувшее  едва уловимо ехидное злорадство, – так тебе и надо, скотина!
Тем не менее, подняла, обтёрла, – живёшь-то где, несчастье?
– У-у-у, – мычал подопечный, тыча кривым пальцем в пустоту, – вот..!
– Что делать-то с тобой? Дочь у меня дома, испугается чучела такого. Ладно, в коридоре поспишь.
Как она его волокла, как тащила… не приведи господи испытание такое кому другому.
Добрались.
Раздела, постелила половичок, выстирала, сушила утюгом, чтобы с утра наладить в как можно более дальнее плавание, одежонку, чтобы не видеть и не слышать, чтобы забыть навсегда.
Утром Вика была удивлена несказанно. Незнакомец с помойки ждал в кухне с горячим завтраком.
– Я тут слегка похозяйничал. Прости. Ты кто?
– А ты? Нажрался, как…
– Не бранись. Горе у меня. Годовщина, как жена преставилась, царство ей небесное. Удивительной доброты и кротости была женщина. Жить не хотелось.
– Отогрелся, ожил… теперь вдруг жить захотелось?
– Я бы… не обижайся… у тебя остался. Благодарен. В ножки кланяюсь. Не смотри, что на бомжа похож. Винюсь.
– Говоришь много. Завтракай, и иди, откуда пришёл.
– Не смею противиться, спасительница. Меня Евгений зовут. Евгений Витальевич… Зарубин. Я тут номерок телефона записал. Хотелось бы и ваш узнать.
– Ага! Плавали – знаем. Мне дитё кормить надобно.
Ничто в груди Вики не ёкнуло, не послало знак, что именно это шанс.
Кто бы знал.
На следующий день началось. Звонки по телефону, курьеры с букетиками разноцветных хризантем, письма без обратного адреса на конверте с доморощенными стихами.
Мелочи, а приятно.
– Виктория Леонидовна, спасительница моя. Пропадают два билета в Современник на спектакль  Три сестры… по Чехову. Спасайте.
– Ирочку не с кем оставить.
– Беру на себя. С вас согласие, и только.
Шаг за шагом Евгений Витальевич входил в её жизнь. Без пошлых намёков, без попыток обладать. Втроём гуляли в парке, вместе выезжали на выходные в пригород, посещали выставки.
Виктория Леонидовна боялась спугнуть хрупкое равновесие, в котором пребывала последнее время.
Женщина ждала что вот-вот, уступить всё равно придётся – не дети, всё хорошее закончится. Так было всегда, так будет и теперь.
Над тревожной кнопкой уже была занесена рука.
Судьба.
Время шло, но ничего драматического не происходило.
Случилось и то, чего ждала и боялась. Не сказать, что фейерверк эмоций, но здорово, просто замечательно. Оказывается, она соскучилась по тактильным ощущениям, по интимной близости.
Вскоре два одиночества съехались, несмотря на то, что строки стихотворения “Просто встретились два одиночества, развели у дороги костёр, а  костру разгораться не хочется –
вот и весь, вот и весь разговор…”, крутились в голове, как заезженная граммофонная пластинка.
Редкую ночь они проводили порознь. Евгений непременно встречал Вику с работы с полными сумками, – чур, готовлю я. И не спорь.
А потом, когда от аппетитных запахов голова шла кругом, Женя накрывал стол, наливал по бокалу вина, – за любовь, Вика, за нашу с тобой любовь!
Это было так приятно, что тебя ждут, заботятся, что в доме уютно пахнет мужчиной и ребёнком, что счастье не фонтанирует понапрасну, а тихо плещется в устойчивых берегах.
Оказывается, нет нужды, чтобы сердце вдребезги, и эмоции через край. Без наивной романтики и безудержной страсти тоже неплохо. И всё стало можно, и ничего не стыдно, а искренность и  доверие – малость, которой хотелось поделиться. Просто так, лишь потому, что столько хорошего сложно удержать в себе.