Приключения в кедровом питомнике. Иван Антонович

               
    Отец моего закадычного дружка Сереги Водяного, Иван Антонович, работал сторожем в кедровом питомнике в Алтайском крае и все последние годы мы регулярно бывали у него в гостях. Приезжали большей частью в конце лета или начале осени, чтобы поохотиться на рябчиков. Иногда удавалось вырваться и по первому снегу в октябре. К этому времени сухая трава ложилась, и наши походы по тайге уже не сопровождались таким громким треском ломаемых сухих стеблей, как в сентябре. Скрадывать было легче. Да и подранков найти по снегу было гораздо проще - вот он след, на снегу виден отчетливо, не то что на траве - спрячется подранок метрах в пяти, и не найдешь. Его невзрачный серо-пестрый наряд позволял мастерски хорониться  от любого любопытного взгляда.

    От станции Аламбай, которая сама по себе относится к числу труднодоступных и отдаленных местностей, до питомника было километров пятнадцать, но добраться до него было непросто. Широкая дорога, укатанная у самой станции лесовозами, дальше уходила в сторону Заринска, а к лесхозовскому питомнику шла уже простенькая проселочная дорога, которая во время дождя превращалась в настоящий каток. Зимой ее постоянно заносило снегом, который никто никогда не чистил, и только лыжи были единственным средством, которое позволяло добраться до нужного места. К тому же дорога незаметно, но постоянно шла вверх, ныряя с одной сопки на другую, и у самого питомника откровенно забиралась на самую высокую и широкую в округе, где собственно и располагался питомник и жил Иван Антонович.

    Южная и западная стороны этой сопки густо заросли хвойным лесом с густым подлеском, на восточном склоне были высажены саженцы вечнозеленого кедра, ласковой пихты и крепкой лиственницы, которые и охранял отец нашего друга. А вот с севера сюда забиралась дорога. Понятно, что весной, когда сходил снег, эта сторона просыхала последней, и долгое время из-за распутицы Иван Антонович общался с внешним миром только по рации.

    На голой вершине сопки, широкой и ровной, стояло два дома, за которыми высоко в небо вздымалась одинокая остроконечная скала. Откуда она взялась посреди плоской вершины и что это -  архитектурные изыски природы или буйные фантазии Создателя, гадать было бессмысленно. Лучше было просто полюбоваться этим необычным зрелищем.
    В небольшой добротной избушке, крытой свежим тесом, на одну большую комнату жил сам хозяин с женой Марьей Ивановной. Рядом, во втором доме,  располагалась просторная кухня и столовая, где любили останавливаться на ночевку многочисленные туристы со всего Алтайского края. Эти места стали своеобразной Меккой для любителей природы, которые приходили группами и по пять, и по семь человек, а школьники могли и целыми классами, человек по двадцать. Почему-то гораздо чаще являлись зимой, на лыжах. Кроме широкого стола, массивных лавок и русской печки здесь ничего не было, но туристов это не смущало. Они укладывались спать и на столе, и на полу, и на лавках и на печи. Причем за место на печи иногда возникали нешуточные баталии.
    Родители Сергея были людьми приветливыми и хлебосольными, наверное, это и привлекало сюда людей, помимо, конечно, красоты здешних мест. А посмотреть было на что.

    Прежде всего – сама тайга. Глядишь, не наглядишься на эти удивительные картины. Смотреть можно было бесконечно.
    Если забраться на скалу за домом по узенькой расщелине рано утром, то вся округа до самого горизонта представлялась покрытой каким-то молочно-белым покрывалом.  И только по склонам самой сопки питомника можно было рассмотреть могучие, гордые пихты и лиственницы, стоящие плотной темно-зеленой стеной, слегка разбавленной светлыми полосками осины да ольхи. Зеленый ковер постепенно бледнел, покрывался молочной пеленой и где-то далеко сливался с таким же белесым небом, так что разницы между ними уже не было.

    Если же посмотреть на тайгу со скалы в полдень, когда солнце стоит прямо над головой, а воздух дрожит от поднимающихся от земли теплых потоков, то, насколько хватало глаз, можно было увидеть только зелень деревьев, постепенно тускнеющую и приобретающую какой-то темный с синевой оттенок ближе к горизонту. От всего этого веяло абсолютным спокойствием, умиротворением, могучей уверенностью, что это незыблемо и будет существовать вечно.
    Ни одного символа цивилизации: ни явно различимых дорог, ни ЛЭП, ни паровозных гудков, ни гула летящих самолетов. Ничего. Дикая первозданность.
 
    Стоило посмотреть на тайгу и в дождь. Но не в короткую весеннюю грозу, которая громовыми раскатами и яркими всполохами молний, тучами – великанами и хлесткими порывами ветра больше завораживает, чем пугает, а в долгий, мелкий, моросящий дождь, навевающий тоску и уныние, в чем тоже есть своя красота. Тогда вся округа виделась какой-то серой, нахохлившейся, затаившейся и мрачной. Шелест крохотных капель имел отношение только к ближайшим тридцати - сорока метрам вокруг скалы, где пихты и ели  были видны отчетливо. Казалось, что дальше невидимый колпак отгораживал и скалу, и эти деревья от всего остального неприветливого непрозрачного мира, где даже звуки глохли, как будто уши оказались заложенными огромными кусками рыхлой ваты,

    Особым очарованием веяло от миниатюрных ярко зеленых саженцев кедра, ели и пихты. Эти крошки, высотой не больше десяти сантиметров, занимали весь восточный склон сопки, гектара полтора, и любоваться на них можно было бесконечно. Точно так же как с интересом и любовью можно бесконечно смотреть на маленьких детей.
    Похоже, что саженцы высаживали под впечатлением «Особенностей национальной охоты», где у Кузьмича на шестнадцатом кордоне все было обустроено по фэн-шую. Здесь  тоже в рядах будущих хвойных великанов не было ни одного острого угла, с которых могли сорваться и улететь потоки энергии. Стройные крошечные деревца располагались по мягким эллипсам, дугам, овалам, которые если и прерывались, то только небольшими пирамидами из камней самых разных размеров и оттенков. Из камней, напоминающих крупную гальку, местами тоже были выложены те же дуги, овалы и эллипсы. Между рядами же не было практически ни одной лишней травинки - сплошная темно-коричневая, хорошо взрыхленная земля.
    В питомнике царила какая-то необычная, торжественная  атмосфера, что нарушить ее не решался никто. Даже собаки, которых у Ивана Антоновича было трое, обходили питомник по краю и ни одного собачьего следа среди зеленеющих посадок видно не было.

    Заслуживало внимания и еще одно необычное сооружение, на которое следовало полюбоваться, но увидеть которое в наше время доводится не каждому. Метрах в десяти от жилого домика возвышался вкопанный в землю высокий столб из ошкуренной сосны с прибитыми перекладинами, ведущими к небольшой площадке на самом верху. Здесь располагался самый  настоящий, работающий ветрогенератор, который Иван Антонович вместе с сыновьями смастерил сам.
    Наверное, не зря для питомника и жилища сторожа выбрали самую высокую в округе сопку, верхушку которой ничего не загораживало. Ветер здесь ощущался всегда. Когда-то легкий, слегка вращающий лопасти приличного по размерам ветряка, между которыми можно было рассмотреть окружающие сопки.  Когда-то ощутимый, заставляющий колесо бежать быстрее, а когда-то и такой сильный, что мельтешащие лопасти сливались в единый непрозрачный круг и мощно гудели. 
    Где современный Кулибин узнал все эти тонкости устройства ветроэлектростанции, оставалось неизвестным. Ведь помимо ветрогенератора для ее нормальной работы нужен еще и контроллер, и инвертор, и аккумуляторы, провода, и масса всяких мелочей, без которых добрая затея превращалась в игрушку, обыкновенный большой флюгер. У Ивана Антоновича  система работала. Целый угол в его комнате за симпатичными шторочками в синий цветочек занимала куча тяжеленных тепловозных аккумуляторов. От них уже работал и холодильник, по вечерам в доме загорался свет, и даже можно было посмотреть небольшой телевизор «Сапфир». Антенну хозяин тоже сделал сам.

    Но и это еще не все. Самым интересным на горе был… телескоп, который дядя Ваня тоже смастерил собственными руками. Поверить в это было трудно, почти невозможно. Чтобы отшлифовать линзы для телескопа и подогнать их так, чтобы можно что-то увидеть, надо обладать недюжинным умом, затратить кучу времени, энергии, мастерства и еще черт знает чего. Иван Антонович это сумел и телескоп сделал. Выносил он его очень бережно и только поздно вечером в хорошую ясную погоду, когда звезд на небе было что рыбы в пруду.
    Когда я посмотрел на Луну в эту покрашенную серо-голубой краской трубу на самодельной треноге, я обалдел. А уж когда впервые в жизни рассмотрел кольца Сатурна, просто выпал в осадок.
    В первый момент лунный свет, оказавшийся в телескопе очень ярким, просто ослепил меня, но постепенно я адаптировался. Лунные кратеры, напоминающие чаши, и моря, представленные большими темными пятнами, заполонили все поле зрения, и диск спутника Земли просто не помещался в окуляр. Были различимы какие-то складки, борозды, возвышенности, напоминающие то горные хребты, то полукруглые купола, похожие на крыши гигантских храмов.
    У Сатурна с легкостью можно было рассмотреть черные промежутки между серо-желтыми кольцами, какие-то светлые пояса, напоминающие облака и несколько небольших спутников.
    Звезд в телескоп было видно намного больше, чем простым глазом, и можно было увидеть массу бесцветных пятнышек, про которые астроном-любитель как-то мимоходом говорил, что это обычные галактики. Вон там галактика Андромеды, там галактика Сомбреро…
    Ну, ни фига себе! И это простой сторож питомника!? Не верилось.