Невыдуманное

Когда тебе пять лет от роду в возрасте других разбираешься плохо. Ну цифра и цифра. Думается, что даже сОрок  это много. Потому что сорок лет это как сОрок конфет - как ни старайся, в один карман не влезает. И, если ты не играешь во дворе, значит взрослый. В детстве взрослые делятся очень просто: родители, это те что помоложе, и все остальные, то есть бабушки-дедушки.
В нашем двенадцати квартирном доме в среднем подъезде жила супружеская пара, а точнее бабушка и дедушка.  Сколько им было лет теперь и не скажешь.
Звали их Марфа Егоровна и дед Гришка. У него, конечно, было отчество, но все во дворе звали его именно так - дед Гришка. Он работал на заводе паяльщиком, ходил с тростью, шугал ей котов и собак и был большим любителем поболтать. В хорошие солнечные дни, сходив с холщевой сумкой за хлебом, дед неизменно садился на лавку у подъезда, и расспрашивал или рассказывал новости посёлка, а в особо эмоциональных моментах начинал дирижировать своей тростью.
У них периодически "гостили" все дети двора, у ребятни не считалось зазорным подняться по лестнице и, под предлогом вежливого визита, угоститься пряником.
Каждая вещь в их квартире лежала на своем месте, каждая хранила свою историю. В прихожей жил не убиваемый агрегат тех лет – стиральная машинка «Рига». В комнате стояла тахта, оббитая клетчатой тканью, над ней черно-белая фотография в рамке, железная кровать с блестящими холодными шариками на спинках и белоснежными кружевными подзорами.  За стеклом серванта хранились вазочки на тонких ножках, в выдвижном ящике бережно хранилась перетянутая бельевой резинкой толстая связка цветных карандашей. На столе   стояла шкатулка - пузатый китаец с длинными черными усами. Его голова и плечи служили крышкой, внутри он был полон разных пуговиц. Их разрешалось высыпать на стол и, перебирая, искать одинаковые.
В темное зимнее время было здорово стоять у подоконника на кухне, со второго этажа было видно, что где-то далеко, за озером ярко горела накинутая на тьму гирлянда фонарей. Тогда там ещё жили и работали люди.  Мы пили чай и часто дед Гришка задавал мне свой любимый вопрос: 
- тебя в садике обижают?  - спрашивал он.
Видя, как я мотаю головой, не унимался: 
- если будет кто обижать, ты им вот это покажи! - и дед выносил вперед огромный рябой кулак и тряс им в воздухе, его лицо при этом изображало "кузькину мать". За этой фразой следовал дружный смех: мой, его и Марфы Егоровны.
Марфа Егоровна привозила какие-то кусты, садила, полола, поливала, рыхлила с упоением и упорством советского человека.  От нее я впервые услышала слово палисадник, узнала о том, что деревьям делают прививки. Представлялось, что некий доктор неспешно ходит, протирает кусочком ваты ветки и, ловко орудуя шприцем, ставит укол.
В сарае у нее, помимо всего прочего, водилось железное детское ведёрко и грабельки, но никому из детей она их не давала. Это были ЕЁ грабельки.
Почуяв со стороны супруги флюиды активности, дед Гришка выдавал протяжное: "э-э-э-э, опять бабка что-то придумала".  Она разбила цветник рядом с сараями и самозабвенно в нем хозяйничала: насадила сирени, многолетников, астр, попросила мальчишек сколотить скамейку, стол и очень быстро пустырь превратился в зеленый островок.
Позже я узнала, что Марфа Егоровна всю жизнь проработала агрономом, а дед Гришка был танкистом в Великую Отечественную войну. Когда посёлок, как и вся страна, начал медленно сходить со свай, они уехали в Ульяновск к детям,  и наши визиты в средний подъезд за пряниками закончились.
ЧуднОй узор разложился в калейдоскопе детской памяти - лиц их я совсем не помню, только очень отчётливо всплывает порой силуэт деда с той самой хлебной сумкой и смех Марфы Егоровны.










.