Заячий мосток

сказка

У Заячьего мостка жила старушка. Ничего у неё не было, кроме рубленой избушки, но она не бедствовала. Пройдёт мимо её хижины пастушок, отольёт ей из своего кувшина молока в кружку; пробегут косцы, оставят, кто чем богат: краюшку хлеба, кусочек сальца, спелой ягоды в фартук насыпят. Так и кормилась бабушка круглый год людской добротою.
Проезжал как-то по деревне купец на тощей кобыле. Видно, нелёгкая судьбина охомутала  горемычного: лицо чёрное, глаза впалые, кожа да кости. Остановилась у Заячьего мостка гнедая лошадёнка и – ни назад, ни вперёд. Удивился купец, поднял глаза от колдобин, а перед ним старушка на лавочке, ножки в новых лаптях, глазки небесные на него из-под платка щурит.
- Здравствуй, милок, - говорит.
- Здравствуй. А ты, бабушка, одна тут? Пошто не в деревне живёшь? Али людьми брезгуешь?
- Что ты, светик, - отвечает старушка, - я людей балую, а они меня за то жалуют.
- Какую же пользу ты им оказываешь?
- Я их добротой одариваю.
- А где ты её берёшь?
- С неба Господь посылает.
- Попроси и для меня капельку.
- Боюсь, капелькой не размягчишь себя, уж больно чёрствый ты сделался.
Опечалился было купец пуще прежнего, а старушка ему говорит вкрадчиво:
- Потряси попонку, может, для меня чего у тебя найдётся?
- Так нет ничего.
- А вон сухарик с изюмчиком из кармана выглядывает.
- Стыдно мне таким подаянием тебя одаривать…
- Это хорошо,- ласково пропела сердечная. - Через стыд многое в человеке разглядеть можно. Давай сухарик, милок. - И в карман фартука бережно его положила, а потом опять будто бы песенкой:
- Ну, сказывай, чего по миру скитаешься, над своей скотинкой измываешься?
- Всё богатство моё, что копил я для себя долгие годы, воры-разбойники оприходовали, тощую кобылку только вот оставили.
- Что же ты и женат, выходит, не был?
- Как же, была у меня суженая, только куда она подевалась – не знаю.
- А искал ты её?
- Зачем искать? Кто захочет жить с бедным да несчастным? Пусть живёт, где хочет, молодость свою тешит.
- Не любила, знать, она тебя?
- Да вроде любила.
- А ты её?
Молчит купец, пот со лба рукавом вытирает.
- Неужто тоже только вроде? – опять выпытывает старушка.
- Не знаю я ничего, бабушка. А только всё, что накоплено, пропало!
- Может, не то ценил, не то и копил? А теперь – то ли ищешь?
- Мудрёно ты говоришь, бабушка, не пойму тебя.
Вытерла старушка платочком свои жемчужные слёзы да бедолаге его  бросила. Упал платочек вышитым краешком на каменную грудь купца, и будто слышит он уж из самого сердца:
- Забота тебе новая нужна. Без заботы о других человек чахнет.
- Один я остался.
- А у меня для тебя служба есть. Оставайся, распряги кобылку, пожалей её, напои, пусть попасётся вволю.
- А чем ты заплатишь мне, ведь у тебя самой ничего нет?
- Деньгами всё меряешь? А вот моё «ничего» и разделим на двоих.
Махнул рукой купец: «Погожу здесь малость, пусть хоть клячонка моя, правда, передохнёт».

Тут уж и солнце к закату наметилось, да не успело к горизонту чуток: тучкой накрылось. Ветром резвым тучка эта в один миг снабдилась и ну грозою местность всю охаживать!
Летит с горки пастушок, горе из него на всю округу вопит:
- Побегём, баушка, со мной на подмогу: стадо от грозы спасать, бурёнок моих от пруда повертать!
- Какой от меня, старой, толк! А вот возьми ты моего своячка, да не гляди, что худ, окунётся хоть с головой он  в пруд!
Опасается, вроде, пастушок чужака, а беда не ждёт, к себе зовёт. Взмахнул кнутом:
- Подсоби, родной, коль и впрямь ты баушке своячок. Там вдоль полянки Чернушка бежала – меж двух осинок со страху застряла. Стащить бы надо её с этой клешни так, чтоб она бока да вымя об сучки не растерзала.
А тут гром грянул, ветер пылью задымил, крестится бабушка на полянку, крестом пруд обкладывает, да молодцам путь указывает:
- Вы дубинками изнутря на осинки с двух сторон налегните, слободу Чернушке дайте, она и вымя, и бока спасёт, цельными домой принесёт. А потом от пруда скот скорее гоните да в чистом поле его учредите. Пусть молнии через деревья и воду в преисподнюю пройдут, а наши кормилицы все до одной домой живыми вернутся.
«И ведь как бабушка всё складно да ладно устраивает, нам только с пастушком знай-погоняй, стадо в чистом поле собирай», - думает на бегу бывший купец: весь в грязи, холодно, а тело аж с пару сходится, да некогда о себе позаботиться.
Тут и народ бежит, падает - спотыкается, пастушку на подмогу собирается, только дело-то уж сделано!
- Как же ты один управился? – спрашивают.
- Я не один, вот - со товарищем.
- Чей же? Кто такой? Откуда у нас взялся? – пытают.
-  Не видали мы его ране в нашей стороне, - заключают.
- Баушки с Заячьего мостка сродничек - вышел и нам добрый помощничек!
Тогда весь народ вместе с  пастушком купца начал хватить: по плечам бьют, братком величают. Пива им в доме старосты налили, в баньке отмыли, щами накормили. После киселю остудили, лепёшек навалили да и постель уж было постелили. Только вспомнилась тут купцу бабушка его названная, попросил он ещё киселька с лепёшками для неё, родимой, да и маханул огородами к своему новому пристанищу.

Утром солнышко по глазам молодецким зайчиками молотит, горе-печаль с лица удалить хочет. И то, сказывают, правда: хорош день, коли тосковать лень!
Глядь, а бабушка уж опять на лавочке сидит, овечью шёрсть перебирает, пряху к работе прилаживает. Руки быстрые, сноровистые, куда там, и глазами не угнаться!
- Утро доброе, бабушка!
- А оно и верно -  утро доброе сегодня, батюшка. Накормил ты меня вчерась, спасибо. Неделю теперь сыта буду.
- Не мне, добрым людям спасибо – не жадные.
- Ты чужую заботу принял, как свою, вот и они расстарались, уважили.
-А где лошадка моя, не видала? Уж не скопытилась ли часом со страху от грозы давешной?
- Нет, - улыбается старушка, - у пруда пасётся, там травка нежная, как раз по её истёртым сквозным зубам.
- Пойду и я солнцу раннему подивлюсь да в пруду сполоснусь.

Смотрит купец с пригорка на пруд, с трёх сторон камышовой стеной огороженный. Дорожка из-под ног резво бежит да и раздваивается. Куда ноге ступить? С одной стороны трава шелковая, дождем да грозой усмирённая, в косы хитроумно переплетённая, а чуть подальше водный простор перламутром проблёскивает. С другой – песочная гладь тропинкой извивается, к камышовой стерне прибивается. А там, в тени (купец аж на цыпочки встал) – цветы диковинные алым цветом манят, зовут. Диковинной такой красоты отродясь не видел, подбежать захотел поближе, да вдруг лошадка его взвилась над камышовой порослью. Головой мотает, слезами морду обмывает.
- Угони её прочь, купец! Вот тебе плёточка, а то она всю мою красоту потопчет, проклятая! – сквозит, будто шепчет ал-буйным цветом диковинная поросль да от берега к омуту молодца заворачивает. И такая сладость тягучая сердце начала обволакивать, что уж и дышать ему невмоготу стало.
Только и кобылка буйствует: от травы, видать, росной, оправилась, силы набралась, купцу дороги к омуту не даёт. Летят у неё из-под копыт комья глины с песком в воду стоячую, мутят спокойную гладь, не дают молодцу в ней отразиться, в пучину невзначай провалиться. Вдруг из камышового леса вылезли стебли ползучие, как косматые ручищи лошадке в гриву вцепились, ноги опутали, стреножить хотят.
Смотрит она полными слёз глазами на купца так жалобно, и жалость эта смягчила каменное сердце купца, кинулся он  к ней, а из рукава платочек бабушкин выскользнул да лошадиную морду накрыл. Глядит купец: нет клячонки. Жена его со сторуким чудищем борется, заплетенными косами отбивается.
«А и бывают же чудеса в Божьем свете!» - воскликнул чуть не в беспамятстве купец. Одной рукой рванул он с себя рубаху нательную прикрыть наготу жены, а другой уже из-за пояса ножичек выхватил и чудищу руки его косматые поизрезал. Враз схлынула в омут алым цветом зовущая водная пучина, на её месте образовалась тина болотная да топь вонючая, комарьём облепленная.
Поднял купец драгоценную свою жёнушку на руки, отнёс на траву шелковую, обмыл лицо и руки водой родниковою. Запричитал было:
- Как такая беда с нами приключилася? Почему сердце моё не  распознало тебя в образе животном. А ведь я тебя и погонял -  не жалел, и голодом чуть не заморил. Почему душа моя на твою беду так долго не откликалась?
Открыла глаза горемычная:
- Зачерствел ты душой совсем, когда богатства лишился, затосковал так, что и не заметил, как злая доля превратила меня в кобылку чахлую, без любви пропадающую. Если бы не платок, бабушкиными слезами омоченный, так и осталась бы я, наверно, в чужом образе. Одно хорошо – с тобою хотела рядом быть, а ты меня всё чурался. Помочь тебе старалась, вот Бог и откликнулся: вези, говорит, свой воз, коль без любви не можешь.
- Простишь ли ты меня когда-нибудь, жёнушка моя милая?
- Я простила тебя, поэтому я с тобой. Мамушка моя ещё в детстве мне сказывала, что если найдёт на тебя тоска или страх за свою долю земную, иди, помолясь, к Заячьему мостку. Как перейдёшь его, откроется тебе земля, в которой людям удастся всё, если сохранят их сердца память о доброте, сострадании и любви. Потому я и привела тебя сюда, когда ты своим отчаянием дал мне волю идти куда глаза глядят.
- Не случайно, значит, мы оказались в этих местах! Как отблагодарить тебя за преданность и верность, любовь моя?
- Будь и дальше моей судьбой! И пусть никогда злато, булат или красота невиданная не закроют тебе света любви истинной, Богом оберегаемой!