Соседки. Кубанские рассказы

Надежда накинула шерстяной шарф и вышла во двор. Прозрачный, прохладный ноябрь все окутал легким туманом. Мокрая трава, облетевшие деревья в саду, пожухшие листья везде: на столе, на крышке забытой кастрюльки, на протоптанной тропинке. Какая-то бесприютность витала в воздухе. Было грустно и неприкаянно. Серый и пронзительный пейзаж навевал тоску.

Вроде и не было причины грустить, ну закончилось лето и осень, так это не повод для грусти, а у Надежды было тяжело на душе, прямо маята какая то. Что-то тревожило ее,  заставило бросить чашку с только что налитым ароматным чаем и выглядывать во двор и на улицу. А чего выглядывать, она и сама-то не знала.

Ответ какой-то хотела получить на свой еще даже не оформившийся вопрос. А что может сказать заплаканный пейзаж, где и сейчас срываются редкие капли? Что могут открыть пустые поля, тянущиеся до самого горизонта, черные, фиолетовые лесополосы, где только иногда вспыхнет золотом запоздавшая осина? О чем расскажет сизое серое небо с низкими рваными тучами?

Надежда не спешила в дом. Не хотелось. Она прошлась по двору в сад, стараясь не цеплять высокую мокрую траву, подумав мельком, что муж так и не успел покосить последние сорняки. Нашла затерянное янтарно желтое яблоко, где мышка уже прогрызла дырку. Погладила шершавый ствол груши, пообещав ей обрезать по весне старые ветки.

Все это время женщина пыталась скинуть с себя какой-то непонятный для нее груз или  предчувствие. Она не могла понять, что навалилось на нее. Предчувствие зимы или беды?

Вдруг женщина заметила, что через забор мелькнул пестрый платок соседки Антонины.

- Тоня, привет! – Надежда даже обрадовалась, что увидела ее. «Надо же, Тоньке рада», - удивилась она сама себе. Женщины недолюбливали  друг друга и часто переругивались из-за мелочей: то собака гоняет чужих курей, то курица разроет только что посаженную грядку, то  Тонькина  коза перелезет через заборчик и объест розы у Надежды.
 
Надежда подошла к забору, которой давно потемнел и требовал покраски. Антонина, увидев соседку, поспешила подойти к ней. Она тоже была рада ее увидеть.

- Чего-то не по себе. Хотела чай попить, а настроение странное. Тревожит что-то, -  сказала Надежда.

Антонина удивилась:
- Так и тебе неловко? Мне вот кажется, что я не сделала или забыла чего. Может что-то должно случиться или случилось. Не пойму саму себя. Это, наверное, на погоду.

Женщины стояли и перебирали о чем можно поговорить. Они не торопились расходиться, и даже легкий озноб от ноябрьской свежести не мог их заставить уйти в теплый дом. Они обе пытались нащупать и уловить причину тревоги, что заставила их выйти во двор.

Они поговорили о том, о сем, даже вспомнили последние новости про выборы в Америке.

-  Вот оно нам надо, как там президента выбирали. Кстати, это в Америку дочка бабы Мани уехала жить?

- Да вроде туда. Давно уже уехала, а мать тут одна мается. Старая совсем. Кстати, а ты давно видела бабу Маню?- поинтересовалась Антонина.

- Давно. Дня три, а то и четыре. Она за хлебом выходила к автолавке, - сказала Надежда.

- Не видно чего-то ее. Надо сходить, проведать, - оживилась Антонина. Тягучее непонятное состояние сменилось планом действий.
 
 - Пошли, сейчас и сходим. Вместе, - ответила Надежда.

Женщины не стали одеваться, ведь двор бабы Мани был недалеко, чуть наискосок, последний на их Заречной улице. Они и жили здесь своим колхозом, отделенные от поселка рекой. Туда еще дойти надо в обход через мост, а тут пять дворов и все свои, всю жизнь живут рядом.

Дверь у бабы Мани была заперта изнутри. Женщины кричали и стучали, а в ответ тишина.  Нехороший холодок начал заползать в душу. Надежда знала, где на веранде у бабы Мани, был сломан шпингалет, и не закрывалось окно.
 
Она залезла внутрь, подставив под ноги пустое ведро. Залезла на веранду, открыла Антонине входную дверь, и теперь они обе стояли перед дверью в горницу, боясь ее открывать.

Женщины, набравшись мужества, дернули на себя ручку двери  и зашли в комнату. Баба Маня лежала на полу, на домотканых дорожках, которые она была мастерица плести. Лежала на спине  с закрытыми глазами, подломив под себя ногу. Даже в полумраке дома лицо казалось бледным как мел.

- Боже мой, померла, что ли,- женщины наклонились над бабой Маней, пытаясь понять, что с ней. Баба Маня тихонько застонала.

- Живая, кажись.

-Так, надо ее на кровать перенести и врача вызвать.

Соседки начали хлопотать. Осторожно положили бабу Маню на кровать, позвонили фельдшеру Ольге, затопили печь, отдернули занавески.
Ольга пришла быстро и сразу занялась бабой Маней.
 
После укола и капельницы, бабуля пришла в себя и объяснила:
- Упала я давясь. Неудачно упала. Закружилась голова и упала. Да ногу или ударила или сломала. Больно уж очень. Я не смогла встать и позвать не знала как. Покричала соседкам, да им разве слышно. Поняла, что умру тут на полу. Сил совсем не стало. Тогда я молиться стала. Только мало молитв знаю. Все «отче наш» читала и просила спасти меня. Не дать так умереть. На полу, одной. Наверное, дня два лежала и все молилась.

Фельдшер Ольга  подтвердила:
- Нога сломана. Болевой шок ослабил и без того слабую старую женщину. Хорошо, что вы спохватились и пошли ее проведывать.  Это ее и спасло. И то у нее обезвоживание, и давление совсем низкое. Еще немного и не стало бы бабы Мани.

Фельдшер вызвала скорую помощь, и бабулю увезли в больницу. Ольга посмотрела на женщин и спросила:

- Чего делать то будем, бабе Мане уход нужен. Нога то теперь в гипсе. Из больницы ее через неделю выпишут. Может дочку разыскать?

- Может и разыскать, только сдается мне, что это бесполезно. Мать ей и здоровая была не нужна все это время. Звонит раз в год, дорого ей из своей Америки звонить. Да и некогда ей, она там президента выбирает и мужей новых ищет, - ответила Надежда.

- А мы дежурство установим, шефство над бабулей, как тимуровцы раньше. Я пионеркой была, и мы шефствовали над дедушкой Семеном. Он один жил, старенький и больной. Нас тут пять дворов на улице, справимся с одной бабой Маней, - продолжила Антонина.

- Точно, справимся всей улицей нашей. Хлеба купить и обед отнести все смогут. Что там ей одной и надо. Чуть по чуть всего, - поддержала Надежда.

- Ну и хорошо. Я тоже в администрации сельсовета поговорю, чем они смогут помочь. Бабулю одну не оставим, - подтвердила фельдшер Ольга.

Женщины вышли на улицу. От прежней серости не осталось и следа. Синее, высокое небо, где только на горизонте виднелись легкие облачка, и яркое солнце поменяли все вокруг. Осенний день стал нарядным  радостным и загорелся насыщенными красками.
 
Зазеленела молодая трава, заиграли на ветерке золотом последние осенние листья, синь неба отразилась в лужах. А возле самого заборчика дома бабы Мани забелела ромашка, которая зацвела, не смотря на скорую стужу.

Соседки облегченно вздохнули. У них отлегло от души, спала неведомая тревога. Теперь их охватила радость от того, что они помогли хорошему человеку, бабе Мане помогли. Безобидная она была старушка, все улыбалась и со смирением переносила удары судьбы.

Сына своего в Афганистане потеряла, только медаль ей с дедом принесли. Деда своего, с которым прожила больше полувека, похоронила, и дочь вот непутевую любит и жалеет, прощает ей даже то, что та о ней не вспоминает.
Надежда и Антонина стояли на улице и смотрели в синеву неба, а на душе у них было светло.