Прогулка

  Пазл никак не поддавался. Кате казалось, что уж эти то два фрагмента идеально подходят друг ко другу - оба синенькие. Но один кусочек никак не соединялся с другими. Он, после долгих попыток совместить его со вторым, как оказалось, был крайним - таким, из каких выходит рамка пазлов. А  вот все остальные, хоть и синие, пока попадались из серединки. Их можно легко отличить один от другого - крайние кусочки, с одной или аж с двух сторон совсем не имеют ни пазов, ни выходящих наружу капелек-сцепок.Море, конечно, давалось сложнее всего на картинке. В середине уже красовалась почти что готовая, пегая красивая лошадь с чуть только не дособранным ещё жеребёнком. Они вместе бежали по картинке вдоль берега и в гриве взрослой лошади волнами играл ветер, который дул ей навстречу. Только в гриве у взрослой лошади, потому что у жеребенка на картине ещё не было гривы. И нет, не потому что Катя не успела ее собрать - просто жеребенок был такой маленький, что у него была совсем ещё короткая грива - она больше была похожа на твердую щетку. Быстрее всего у Кати получились глаза. Пазлов с их изображением всего то, немного. А ещё и мордочки лошадиные тоже быстро подобрались. Потом было, конечно, сложней, но Катя тоже была - не промах. Она смело пробовала соединять пазлы друг с другом и, иногда делала это с такой настойчивостью, что соединяла даже те, которые, как оказывалось сразу же затем, вовсе и не должны были соединяться. Потом Катя с трудом, осторожно по немножку разьединяла их, боясь, как бы только не сломались. Пазл, вообще, был трудный. Недавно Катя абсолютно с лёгкостью (особенно, когда уже в третий раз с ряду) собирала другие - с принцессой и с ёжиком. Там было много мелких деталей на самой картинке - замок вдали, куст, цветы, мостик, птички. А здесь - было бескрайние море, которое соединялось вдали с бескрайним небом и в середине только две лошади, да ещё с такой шёлковой, блестящей шерсткой, что она сама переливалась бархатными, перламутровыми волнами, как и море и розовое небо с облачками. Но Катя уже и не думала о них - она  минут пятнадцать уж точно усердно собирала картину, а теперь, конечно ей захотелось отдохнуть! Но сама Катя этого не заметила. До неё из кухни донесся жаренный аромат картошки, с луком... Это - мама готовила вкусный превкусный обед. А ещё, она зажгла уже и свет в кухне, ведь со временем стало темно, и в комнату, где уже давно был включён свет, чтобы она, по словам мамы "не портила глаза",  начал падать ещё и жёлто-оранжевый свет от кухонной люстры. Точнее, за него можно, конечно, не беспокоиться - это только так говорится, что свет падает. Но на самом деле, в этот момент он ни поранился, ни сломал себе руку или ногу,  ни даже совсем не ушибся, а только вежливо вошёл через дверной проем и аккуратно присел на дверной косяк, столик рядышком и шкаф. Да, на шкафу он умел сидеть вертикально, так, как обычно не сидят, а прилепляются какими-нибудь лапками присосками хамелеоны или другие зверски, или насекомые - прямо на боковой его дверце. Аккуратно устроился этот вежливый джентельмен и принялся смотреть на Катю. И Кате, естественно, тоже захотелось смотреть на него. Иначе это, ведь, было бы не вежливо. Обед приближался... Вслед за светом. Хотя сейчас, почти в середине осени, в такой ранний час уже темнело,  и, так и хотелось назвать обед ужином. Но ужин - это, часто, немного грустный господин, ведь сразу за ним приходит время спать... А значит, и день уже кончился. А вот, вслед за обедом остаётся ещё, чуть не большая половина дня! В которой, к тому же, Катя с мамой должны, ведь задумали это ещё утром, идти погулять и осмотреть ещё побольше части нового района. И Катя, теперь, не думала уже совсем о пазле и, даже о вкусной картошке (а у мамы всегда, конечно, всё выходило вкусно!), она думала о том, какой же он - новый район, ведь они переехали сюда всей семьёй, с мамой и папой, всего только дня четыре назад. И всё это время нужно было разбирать сумки, обустраивать квартиру и Катя с мамой видели этот район только вблизи дома - до тех самых пор, где начинался магазин.  Катя начала уже мысленно гулять по району и ей не терпелось пойти побыстрей на прогулку в реальности. Там её уже ждал мир середины осени, с коричнево-серыми и блестяще-серебристыми цветами позднего вечера и свежестью - холодного, как свет некоторых фар, воздуха, ветерка, от которого защищает тепленький шарф... И он, ветерок, становится уже совсем не страшным, а наоборот, веселым и зовущим за собой, играть вместе с ним. Она посмотрела на пазлы — их совсем не хотелось больше собирать. Хотелось вскочить, бежать, нестись вприпрыжку - только бы приблизить уже настоящий праздник. А улица, теперь, и правда, казалась ей настоящим праздником - огни магазинов и свет от фар машин, красуются на этой самой улице, как на большой ёлке, с тёмными раскидистыми лапами - асфальтовыми дорожками новогодние огоньки и игрушки. Там, на этой самой улице, ожидает ещё столько всего неизвестного, неожиданного, на каждой новой улице, на которую они теперь зайдут, в любом новом магазине... Или возле метро, куда после работы должен будет приехать папа. Уже и весь стол у Кати, теперь был залит белым, холодноватым светом улицы... Уже, почему-то, даже зимним  - так Кате вспоминались теперь их предыдущие прогулки с мамой - зимой... И уже даже лошадь с жеребенком бежали, кажется по белой вечерней холодной, пронизанной морозом, его маленькими и кристальными искристыми иголочками улице... И вокруг них расположились не бескрайнее море и песок, а газоны, палисадники, засыпанные снегом, огоньки магазинов, что разливаются бело-синими покрывалами из каждого окна супермаркета, по тёмной, вечером, снежной глади-подушке под ним... И маленькие - всех цветов, от белого, жёлтого и оранжевого, до красного из-за тяжёлых занавесок, огоньки окон в небольшом домике - огромном для неё, семиэтажном, том самом, в котором они жили до этого. И ветви деревьев, белые - но этими окнами раскрашенные в оранжевый и голубоватый.

 И тут мама, наконец-то позвала Катю кушать, ведь обед уже был готов, и Катя выбежала из комнаты и погасила свет (в этой квартире выключатель был сделан очень удобно — низко, прямо на стене, так что Катя могла и сама дотягиваться до него. А в прошлой квартире — он был совсем и не выключателем, а ниточкой с бусинкой, за которую нужно было дёрнуть, чтобы включить лампочку. И висел он очень даже высоко). И картинка с лошадью и её жеребёнком осталась лежать на столе в комнате, и маленький жеребёнок, и большая умная лошадь смотрели, кажется, вокруг, с удивлением осматривая всю новую комнату, которая, к тому же, стала ещё более новой и необычной в появившемся сумраке… Ведь теперь всю комнату можно было узнать только благодаря свету, слабому, холодноватому — рассыпчато-синему свету, падавшему из окна и свету близкому — из кухни, откуда всё слышался звонкий Катин смех. Эти оба света светили и освещали  шкафы, дверь, столик, даже стеклянную вазочку, тонкими отблесками просвечивая её стекло. И лошадь с жеребёнком смотрели на всё это, и на часть кухни, что виднелась в дверной проём, и на ветки деревьев в окне, уже подкрашенные фонарным оранжевым снизу, как будто они погрузились в  оранжевый водоём света, затопивший улицы и промочили себе в нём ножки. Лошадям тем удобнее было смотреть за всем этим, ведь их картинка ещё не была собрана и, как раз около их мордочек ещё виднелись большие, большие проблески стола и совершенно никакой рамки. Потихоньку свет из окна становился всё более тёмным, но свет из кухни оставался всё таким же - ярким и большим. Но потом лошади в один миг перестали видеть всё, и, будь они людьми - стали бы щурить и зажмуривать глаза, чтобы наконец различить что-то через покрывший их водянистый покров, до тех пор, пока их взгляд не привык бы и не освоился видеть чётко даже в темноте… А потом свет ещё раз появился, но уже более слабый, и из дали. Но лошади уже умели видеть ясно в темноте. А потом - и этот свет исчез с щелчком.  Это - Катя и мама ушли на прогулку.

 Катя шла с мамой по ещё не знакомой ей улице. Точнее, вот удивительно! Это была, прямо та самая улица, на которой был теперь их новый дом. Только она была очень длинной и тянулась в обе стороны. И в одну из них они с мамой ещё не ходили. Если теперь обернуться - уже можно было видеть их дом, да и дойти до него можно было бы всего в три минуты. Катя перестала оборачиваться, и, наконец, с интересом, шла и смотрела вперёд. Тут была автобусная остановка и киоск. Киоски всегда делают возле автобусных остановок, чтобы, наверное, если человек будет ехать в автобусе и вдруг захочет что-то купить в киоске - всегда смог выйти на своей остановке, и, сразу же, купить, не успев забыть - что он хотел. Катя чуть не вскрикнула - так неожиданно она заметила, что всё это место - киоск, остановка, дорога, то, как они располагались и стояли по отношению друг к другу, невероятно - просто очень похожи на одно, точь в точь такое же место, в их прошлом районе. И почему-то эта мысль зазвучала внутри невозможно радостно, так, как будто бы целый оркестр вдруг грянул в её голове какой-то ликующий и торжественный гимн. Может быть от того, что этому оркестру было совсем грустно расставаться с их прежним районом и он затянул, странный такой, ещё совершенно недавно, при прощании с ним, какую-то грустную, но и, что совсем удивительно, прекрасную, наполненную чем-то очень красивым и теплым - лирическую мелодию. И так было её печально слушать. Но так хотелось слушать ещё и ещё!.. И Катя,с трепетом, боясь поломать проигрыватель из которого она доносилась, тихим, неслышным для всех других звуком как будто бы написала пальчиком на кнопку и включала эту мелодию раз за разом, снова и снова... Она слушала - потихоньку, чтобы никто не слышал и каждый раз вслушивалась в неслышанные ею никогда раньше всё новые обертона этой мелодии. Здесь - одна музыкальная линия - гро-ооо-мкими гро-хо-чущими зво-онкими литаврами, перезвонами, тресками, грохотом перкусии, для неопытного слушателя - такого, как Катя, заглушая, сначала, кажется, все остальное, грохотала о какой-то необъяснимой тоске и... боли даже, появившейся, вдруг, из ниоткуда, когда уже Катя и мама и папа стали уезжать из их прежнего района. Но,постепенно вслушиваясь и раз за разом разбирая всю эту мелодию на части, кусочки... А как Кате хотелось, почему-то, разбирать и разбирать её!.. Словно каждая часть её вдруг оказывалась настолько же сильной, мощной, такой же милой ей, как и вся целая... Постепенно, разбирая её на части, она начинала понимать, что вся эта грохочущая перкуссия была только обрамлением, только дополнением к чему-то главному, основному, ещё большему - столпу внутри этой музыки - только лишь побочной темой, исходящей из него,вариацией, наложенной на него обстоятельствами. И столп этот пока состоял из множества граней и искусных лепнин, которые Кате всё ещё предстояло разбирать и разбирать... Теперь уже Кате слышались и другие линии. Например она слышала линию густой, вибрирующей музыки струн виолончели - большой, бордово-коричневой, сделанной из дерева, и с округлыми гладкими изгибами... И слушая эти звуки она вспоминала о тёмных, при вечернем свете, теперь уже дымно-темно-коричневых, слегка даже сероватых и округлых в изгибах, как будто бы совсем гладких, как и корпус виолончели... Собирающаяся темнота не даёт ведь разглядеть мелкие морщинки и трещинки коры на них... об этих, как будто бы собравшихся вместе, уютной компанией, вечером, на пустыре - точнее более пустынной части города,окруживших заброшенный трамвайный поворот,древесных стволах... И вспоминала об окнах, виднеющихся сквозь ветки этих деревьев... О тихо и тепло загоравшихся там, далеко, среди сероватого моря панельных домов и вечернего неба. И если бы всё это  можно было описать только одним словом - оно звучало бы густо, темно-бардово-коричнево, с гладкими красивыми округлыми, как у виолончели изгибами, вибрируя, как струна, всё замирающая потихоньку и плавно растворяющаяся в уходящем звуке - "ЛЮБОВЬ". И Катя слышала другие линии: насвистывающие трелли флейт, говорящие, кажется, о том, что, в свою очередь, являлось предысторией уже виолончели - основой той, и так глубокой основы. Они говорили, кажется, о том, как ей хорошо было там, в том их районе. И слышала линию скрипок, расходившихся на много голосов, но скоро-скоро, мастерски, ювелирно и виртуозно расказывавших о всех тех невероятных, радостных, весёлых минутах, которые она там провела. Треугольники - серебрянные, медные, создавали такой кристальный перезвон, так играли, звенели, осыпались золотистыми солнечными хлопьями, снежинками,как будто и звучали не они, а Катин смех, в самые её счастливые минуты,которые она и не осознавала настолько важными в её жизни, когда они только происходили... Не замечала, не знала, что они войдут когда-то в такую прекрасную мелодию... Они были основой того, что ей было так хорошо там, в том месте. Катя много ещё не разобрала, да и мелодия-то была очень сложной - состояла из многих частей и всё они, так или иначе, воздействовали одна на другую... И, так или иначе, одна часто оказывалась основой другой, в то время как та, в свою очередь, как выяснялось, была основой основы первой. Здесь всё переплеталось и зависело одно от другого и чтобы осознать эти связи, или, хотябы только то, что же связанно с другими вещами в этой сети, конечно же, человеку нужно немало. Но, как же сильно это Кате нравилось! Ей хотелось тратить силы и время на это, тем более, что оно придавало ещё гораздо больше сил и растягивало время - то, уже прожитое однажды время, ещё на много бесценных минут. К тому же, хотя многого Катя ещё и не поняла, она уже открыла за грохотом тяжёлых литавров кучу весёлых, радостных, самых прекрасных инструментов, о которых она и не подозревала, что хоть когда-нибудь они могут заиграть у неё внутри. И, так как они были составляющими этой, так тянувшей к себе, притягивавшей, заставлявшей хотеть слушать её, мелодии, теперь Катя понимала - почему же находит такое счастье в том, чтобы слушать раз за разом её, такую печальную и причиняющую боль.
 И вот, теперь, эта же музыка зазвучала в мажорных тонах - всё ещё лирическая, но торжественная, яркая, бурная. Кажется, на первый план в ней вышли все те радостные, прекрасные инструменты и зазвучали громче, гораздо громче печальной перкуссии. Перед ней, сейчас, словно появилось то самое место, одно из того огромного мира прошлого дома... Появилось - реальное, не за штормовое печали и расставания. И как оно похоже!.. Может быть, лишь, стало немножко задергиваться легким ситцевым полотнищем светлой, тёплой и радостной грусти... Но, как же сильно оно похоже! Она хотела тотчас же сказать маме, но… Хотя Катя и имела обыкновение всегда говорить маме всё, что думает, и сразу же, как только подумает… Даже иногда, когда и  не успеет ещё додумать до конца... но теперь у неё внутри всё затрепетало так, как будто вспорхнуло в воздух, и ей захотелось промолчать. Сама та мысль, о которой, будь она обычной, такой, как всегда, была бы уже тотчас же известна маме, теперь показалась ей маленьким птенчиком (может это он пытался вспорхнуть внутри?), щуплым, лохматым, с маленькими торчащими пёрышками, которого так нужно было согреть и обнять… И уж точно не выпустить на холодный осенний воздух. 

 Мама с Катей сели в автобус на этой самой остановке и поехали, теперь уже в обратную сторону - к метро. Там они должны были встречать папу. Сегодня он первый раз ездил на работу за то время, что они жили на этой квартире. По началу на новом месте казалось все так по новому замечательно, что папа, который был дома всё время что здесь были и они все, теперь будет постоянно дома...Раз так уже пошло, и раз заведен такой порядок. Но потом он, вдруг, взял и уехал. И будет появляться дома только по вечерам и по самым утрам ещё аж пять дней. До самой субботы. Мама с Катей подъехали к метро, а оно оказалось совсем недалеко и, пока ждали папу, зашли в киоск, где продавалось много-много журналов и газет. А ещё и календарики и небольшие книги. Кате очень они все понравились, так, что у нее аж дух захватило от мысли о том, как же много информации, которую можно прочесть, и как много всего можно узнавать отсюда, и о том, что если даже будешь по целым дням только и делать, что читать газеты и всякие книги, то, всё равно, ещё очень долго не успеешь их все прочитать. И Катя решила, что теперь обязательно будет читать по две-три газеты и по паре журналов в день. И, минимум по десять книг в неделю. Вот только научится читать - и, обязательно. А мама купила Кате новенькую раскраску, с феями и принцессами, чтобы можно было раскрашивать карандашами и фломастерами. И, как раз в это время позвонил папа. Он сказал, что задерживается на работе и будет ещё только через три часа. Мама и Катя вышли из киоска и пошли гулять по улице. Ведь теперь ждать папу нужно будет ещё долго. Поэтому они и пошли пешком домой. От метро было не очень далеко идти до дома - всего три-четыре остановки, но пока они шли здесь в первый раз - Кате казалось, что пройти здесь придется много, много километров. Может быть, это от того, что она ещё не знала, сколько это - километр. И, тем более - много, много. Они шли, и шли, и Кате, хотя и было очень интересно, что и где здесь находится, и очень здорово было о нём узнавать всё новые и новые детали, как, например, что во внутреннем дворе большого дома, стоящего углом, находится тоже большой магазин, но Кате, то и дело, вдруг становилось волнительно и она боялась, как бы они не потерялись и не заблудились. И тогда она поглядывала тревожно на маму - чтобы узнать, не потерялась ли она уже куда-нибудь... И не растеряна ли и мама тоже, ведь это значило бы, что они, уже обе, совершенно понятия не имеют, как вернуться, и теперь, вот, ведь, будет обидно, если папа придёт домой ещё раньше их, да ещё и будет ждать, и совсем, там, без них соскучится! Катя и мама оказались в большом дворе, с множеством магазинов и огней, через который даже шла автомобильная дорога, аж от самого метро! И вот этот район вокруг казался Кате огромным, а каждый дом - целой, высокой, взмывающей вверх башней, как будто целым городом - большой громадой. Катя смотрела на один дом, и все окна в нём были так высоко, казались так невероятно далеко, так непостижимо - как будто совсем в другом городе, или даже мире. Даже совершенно не верилось, что ты, теперь, по настоящему, вживую смотришь на них. Может быть, ещё потому, что двери в этот дом - подъезды были с другой стороны. А здесь - одни лишь только магазины и разные фирмы. Поэтому, возможно, к этим окнам, и не было, как будто, совсем никакого пути. Как раз в этот момент, когда Катя смотрела на большой дом, на его окна, что видны были высоко,  высоко - прямо у этих окон, точнее, сначала у одного - пронеслась вниз беленькая маленькая крупинка - снег. И, вот, через секунду - уже много снега, мимо тех окон - всех, всех... Летели вниз снежинки. От самых этих окон, таких далёких, с немыслимой скоростью, невероятно быстро спускались вниз, и уже падали на асфальт, а некоторые - и в Катину ладошку. Только что были там, и, вот - уже здесь, у магазина. Хотя и казалось, когда смотришь на них, что они кружатся так медленно, как будто зависли, ещё там, вверху, в одном месте, и качаются на воздухе, совсем понемногу и очень долго спускаясь. А иногда, ветер, наверное, подбрасывал их вверх - то одну, то другую, и, казалось, когда снежинка с ним вместе возвращалась, опять, вверх, что она, в движении, наткнулась на какой-то трамплин, и полетела вверх тормашками!.. Но, вот, всё-таки, все эти самые снежинки, раз, и уже были здесь. Внизу. И, ведь летели они из такого далека! Ещё выше, чем все, все эти окна, начинали свой путь. Где-то далеко, в тёмных курчавых облаках. Где и видно не было. Было даже странно, что из таких тёмных тёмных туч, ведь ещё и был вечер, а вечером облака всегда темнее, чем днём, появлялись и летели такие белые, белые снежинки и падали Кате в ладошку. 
 Катя стала говорить маме о том, что случилось, с трепетом внутри, таким, что, даже перехватило дыхание, и, заговорив, она поняла, что теперь её голос получается совсем уж восторженно тихим, и, едва слышным... Но Катя, всё же переселила этот трепет и после тихих слов "Мам, снег...", вскрикнула, так ярко, звонко и, чуть не на всю улицу:
- Снег пошё-о-ол!.. Ура! 
- Да, чего ты так кричишь-то? - улыбнулась мама, - Ну, да, первый снег... - и Кате показалось, что она, её мама, тоже борется с каким-то своим тихим и восторженным голосом. И, немного помолчав, видимо не в силах его сразу одолеть, мама добавила, остановившись, и глядя вверх, на падающие снежинки, - Сейчас, видимо, растает пока... Видишь, падает и сразу исчезает. Тепло ещё. Нуля нет. Но, первый снег, он часто так - сразу тает. Потом уже придёт мороз, и будет снег лежать. На деревьях, машинах. 

 А снег, и правда, сейчас, как будто бы и появлялся непонятно откуда, и исчезал, тоже, непонятно куда. И Кате было жалко, что такие прекрасные снежинки, сразу же исчезают. И ещё, что папа, вместе с ними, не увидит этот снег. А когда он придёт с работы и выйдет из метро - снежинки уже, наверное, перестанут падать, а те что падали - растают, почти без следа. А то, что земля, дороги и машины будут промочены и будут сверкать, блестеть, в свете фонарей перламутровым оранжевым - так, ещё и, из этого папа, может подумать, и понять, что у них прошёл дождь. И даже не заподозрить, что у них было здесь такое чудо! Надо обязательно ему об этом сказать. 

 Мама с Катей шли и шли дальше, теперь уже где-то под аркой того большого дома. Она выходила на какой-то небольшой кусочек другого двора, а потом большая железная лестница вела вверх куда-то, куда, почти не было видно. Только одно было точно, что недалеко отсюда, среди веток деревьев был фонарь, а под ним, кажется, уже и автомобильная дорога. Здесь, внизу, было темно, в отличие от предыдущего двора, тепло, и громко жужжали какие-то кондиционеры в арке. 
Мама остановилась и смотрела на всё это - на лестницу, и на то, что на ней вверху, и на деревья с фонарем. Стояла и молчала. Хотя обычно, и, вот, всего за минуты до этого, они всё время разговаривали, "болтали" вместе. Катя смотрела на маму. Мама не говорила. 

- Ну, пойдем. - наконец сказала она. - Это очень похоже... Прямо такое же место было когда-то там, где я раньше жила. 
- Это, где мы жили до того? - спросила Катя с, опять появившимся трепетом. В голосе, и у Кати, и у мамы, слова все, стали тихими и приглушенными. И Кате показалось, что у мамы внутри какая-то мысль или чувство, тоже не должно вылетать наружу, а должно греться... Там, как маленький птенец. 
- Нет. Это там, где я ещё без тебя жила... - ответила мама. И стала о чём-то думать. 
 Катя, чуть было не обиделась уже, немножко, за то что мама могла где-то жить без неё, но мама, снова начала говорить:
- Это было, когда мне ещё лет шесть было... - и мама рассказала Кате много чего про то, где она жила, когда была маленькая, и Катя слушала, и ей думалось - как это может быть - быть маленькой в такие же, как и её пять с хвостиком лет?.. Вот она, например, уже давно взрослая. Аж уже пол года, как. А, всегда, почти, кажется, что ты был маленьким ещё... Ну, максимум уж, ещё пол года назад, а то и вчера. И только теперь повзрослел. И Катя слушала... И ей казалось, что многое из того, что было вокруг, что они проходили, очень похоже, или на то, что было в маминой детстве, или на то, что было совсем недавно, на их прошлой квартире. 
 И они ходили ещё минут двадцать, и снова были в разных местах - на больших, оживленных дворах, улицах, с большими домами, и в тихих дворах, где было темней и теплее, и в каких-то, горящих ярким светом, магазинах. И Кате так нравилось это всё, и, постоянно хотелось, с каждым новым двором, жить, всё больше, и делать всё больше, и больше!.. Может, потому, что видишь столько людей, столько окон, где будут люди, столько жизни и дел, что сам тоже хочешь подтянуться. И, казалось, можно всё время ходить и смотреть на всё это, но с какого-то момента, Кате, которая увидела столько дел и жизни, стало, даже неловко ходить тут и не делать в этот момент чего-то исключительного. И хотелось уже схватиться, взяться за дела, побежать домой - уж там-то она дел найдёт, очень много и очень важных, исключительных - дособирать пазл, раскрасить картинку в раскраске... Поужинать, в конце концов. Встретить папу. Ей стало уже неудобно ходить и видеть ещё, всё больше и больше жизни, пока, как ей казалось, она не могла сама показать уже кому-то и сделать чего-то такого же, жизненного. По настоящему. Ведь всё должно быть поровну. А теперь - она смотрела и не делала, как ей казалось, того,на что смотрела. Хотя, те же люди, которые, по её мнению теперь и жили по настоящему - тоже, многие гуляли, хотя и были многие взрослые и могли быть уже даже на работе. И та же жизнь была, может быть и не лучше, не продуктивнее, чем Кати, а то и ещё более пустая... Но Кате, которая видела весь этот мир, и которой так нравилось всё, что в нём - казалось, что уже за то, что он есть вокруг неё, за то что он, так же продолжает жить вокруг - в каждом магазине и аптеке... В каждом дворе, на каждой дороге, в каждом доме, она должна ему. Что-то. Должна, и, уже за то, что смотрит на всё это - должна что-то делать и сама. И в какой-то момент, получается уже не честно смотреть, пока ты сам ещё не сделал что-то. Как за любую работу бывает плата, так и ей хотелось теперь заплатить, за то, что дано ей в этом мире. Как нет платы без работы, так Кате не было больше мочи смотреть задаром и не делать. Она ещё не понимала этого, но, просто, ей хотелось бежать, опять домой, к своим лошадям на картинке из пазлов, сесть за стол, и, сделав море важных дел, опять, возможно, хотеть идти на улицу... Да так, что аж не суметь собирать больше своих пазлов... Опять идти на улицу и смотреть, и вдыхать там настоящую жизнь из этих улиц, дворов, витрин магазинов и окон. Да, у Кати появилась такая мысль - ведь, вот, только что, она уже и стерпеть не могла до того, как, когда же они пойдут гулять. А теперь?.. 

- Вот, почему так? - спросила Катя, полусмеящимся тоном, почему-то, неожиданно для себя, - Всё время... Как сидишь дома, так хочется гулять. А, как гуляешь, так: "скорее домой бы"!.. - и Катя засмеялась, - Непонятно!.. 

- Замёрзла? - спросила мама, улыбаясь. 
- Нет. Нет, совсем! 
- А... Ну, у меня тоже так часто бывает. Да, и у всех, наверное... 

 И они шли домой, и мама, по пути, рассказала Кате ещё много чего о том, как и ей хотелось, то гулять, то возвращаться с прогулки, и ещё многое о своём детстве... 

Вторая глава "Обычной небольшой истории" здесь:
http://proza.ru/2021/11/05/465