Ночь опустилась на просторы Колымы

(Индия. Тадж-Махал.
 Фотография автора.)

               
     Ночь опустилась на просторы Колымы и укрыла тёмным покрывалом горную панораму на горизонте. Лыжня, подсвеченная светом нависшего, казалось, над самой головой звёздного неба, тонким слабым пунктиром тянулась по склону высокой сопки. Мороз явно усиливался. Слой льда на шерстяной маске, уже крепко примёрзшей к меховой шапке, становился всё толще и громко трещал при повороте головы. Шёл я на своих широких охотничьих лыжах с трудом. Многокилометровый круг среди колымских сопок вымотал меня основательно. Здесь я ещё не был. Это была моя первая разведка этих мест.
     По выпавшему накануне свежему снегу я искал следы соболя и песца, чтобы обустроить здесь свой новый охотничий путик. Эта задача появилась после того, как голодный медведь-шатун вышел на мою охотничью лыжню, а затем по ней –– на мой охотничий маршрут с установленными там капканами и ловушками. В поисках съестного медведь выкопал и разбросал капканы и разломал ловушки, установленные по берегам одного из притоков Колымы. Он подчистую съел всю приманку из омуля и зайца беляка, на которой они были насторожены. А мой охотничий путик, на который я затратил много сил и труда, медведь превратил в цепь глубоких снежных ям, выкопанных им на месте установленных капканов в поисках еды. Смотреть на изуродованные ловушки и разбросанные капканы было просто тяжело. Да и будут ли теперь соболь и песец выходить на мой охотничий путик и держаться в этих местах после набега на него медведя-шатуна, было большим вопросом.
     Я заложил слишком большой круг и не рассчитал то, что обратно мне придётся идти большую часть под гору. Надо было спешить. Я знал, что моя жена  Людмила уже точно не находит себе места, придумывая себе всякие ужасы, которые могли случиться со мной в ночной тайге. Но когда идёшь с рюкзаком и ружьём по только что проложенной лыжне, это не особо быстро получается. Левее меня промелькнула какая то бледная размытая тень которая заставив меня резко остановится и застыть на месте но когда я понял, что спугнул зайца-беляка, то облегчённо выдохнул и вернул свою верную двустволку двенадцатого калибра на своё обычное место на правое плечо. Надо сказать, что уже порядком затёртая ночью эта бескрайняя картина окружающих меня призрачно светящихся под ярким звёздным небом белых пирамид из заваленных толстым слоем снега лиственниц, росших на склонах окружающих меня сопок, была очень впечатляющей, но и немного тревожной. На душе было неспокойно, когда я проходил очередной снежный завал, за которым ни черта не было видно, и поэтому в голову приходила мысль о возможной таящейся за ним опасности, которая точно не способствовала умиротворению в моей душе. По тайге и днём не просто бродить, а ночью и подавно. Я заметил, что когда много времени проводишь в тайге, то начинаешь жить по её неписаным законам и понемногу перенимать повадки её лесных обитателей. Стараешься идти бесшумно и желательно против ветра. Двигаешься осторожно, внимательно осматривая всё вокруг, а когда чувствуешь опасность, то мгновенно принимаешь, я бы сказал, «собачью стойку», замирая и прислушиваясь и даже принюхиваясь к насторожившему тебя звуку.
     В такие моменты мне всегда  страшно хотелось, чтобы рядом со мной в эту минуту оказалась дружная тройка наших русских гончих. Я сразу представил, как эта настороженная таёжная тишина, сопровождавшая обычно меня здесь на охоте, вмиг бы рассыпалась и разбилась вдребезги. А эти суровые и трудные для охотника таёжные колымские просторы заполнил бы радостный и азартный разноголосый хор наших собак
     В моих ушах отчётливо зазвучали низкие басы голосов Карая и Пирата, в которые слаженно вплетался звонкий, время от времени захлёбывающийся от азарта погони на высокой ноте, лай Забавы. Я ясно представил, как этот шквал звуков отражается многократным эхом от склонов сопок и разносится далеко вокруг, нарушая своими такими милыми моему сердцу родными голосами тишину окружающей меня безмолвной тайги.
     Эта возникшая в моей голове картина вмиг перенесла меня, как говорят на севере, на материк, в дни моего уже далёкого детства.
     Я вспомнил, как наши гончие, наверное, своим шестым собачьим чувством  догадывались, что сегодня их возьмут на охоту и когда мы просыпались и вставали, как правило, ещё далеко до рассвета, сразу же приходили в страшное возбуждение и своим громким заливистым лаем подтверждали, что уже всё поняли и полностью готовы к предстоящей охоте. А когда с ружьями и рюкзаками мы с братом Валерой выходили из дома и выпускали их из просторного загона на свободу, то их радости в этот момент не было предела. И тут надо было быть настороже, чтобы не потерять равновесие и не оказаться на земле, когда в выражении своих безмерных чувств в ожидании так любимого их собачьим сердцам занятия на тебя бросались три большие собаки. Становились на задние лапы, крепко упирались в грудь сильными передними лапами и шершавым языком старались лизнуть тебя в нос. Они преданно заглядывали своими большими блестящими карими глазами тебе в лицо и ещё одновременно умудрялись ощутимо молотить в знак своей благодарности твёрдыми, как палка, хвостами по твоим ногам.
      Широкогрудые и мощные Карай и Пират вместе с подвижной, как ртуть, Забавой составляли удивительно слаженную стаю, работа которой доставляла нам с братом на охоте истинное удовольствие. Моей любимицей была Забава. Эта рыжая хорошо сложенная и удивительно подвижная гончая с выразительными светлыми карими глазами сильно уступала в росте и силе большеголовому Караю (кстати, названному в честь отважного пса Карая из книги «Война и мир») и тёмно-коричневому крупному Пирату, но её азарт и безграничная страсть к охоте вызывали у нас большое уважение. Эта страсть доводила её до полного изнеможения. Она так увлечённо выискивала дичь, а затем все свои силы без остатка отдавала погоне за ней, что к концу охоты её шатало от усталости. И в итоге я ловил её и говорил ей в ухо: «Достаточно, хватит тебе на сегодня, Забава, успокойся и угомонись наконец». Брал на руки и нёс её, вконец измотанную и обессилившую, в нашу машину. А она, повернув свою изящную мордочку, печально смотрела в лес и услышав лай Карая и Пирата, дрожа всем своим телом от возбуждения и усталости после долгой погони, слабо тявкала им в ответ и пыталась вырваться из моих рук и продолжить это так любимое её собачьей душой занятие.
      Но я конечно хорошо понимал, что это желание явно из области фантастики. А жаль. Но эта мысль часто приходила мне в голову. Наверное, потому, что вызванные ею воспоминания очень сильно грели мою душу.
      Наконец лыжня вывела меня на вершину сопки, возвышавшуюся над окружающим её горным ландшафтом, и передо мною открылась ночная панорама уже плохо различимых в ночи белоснежных, укрытых толстым снежным одеялом сопок. Длинный пологий подъём по склону сопки к её вершине отнял у меня много сил  и, чтобы отдышаться перед спуском вниз, я решил немного передохнуть. Сбросил рюкзак, выпрямился во весь рост, оглядел открывшуюся мне с вершины сопки панораму колымских просторов, глубоко вдохнул в лёгкие морозного ночного воздуха и застыл, поражённый увиденным.

     Слева, по краю горизонта, внезапно возникла яркая светящаяся полоса малинового цвета. И сразу же, как по мановению волшебной палочки, в одно мгновение малиновая полоса раскрылась в виде огромной ленты изумительно красивого светло-зелёного цвета. Гигантская сияющая лента с окантовкой малинового цвета по краям летела по небу слева направо и через мгновение уже всё вокруг меня сияло, искрилось и переливалось всеми оттенками зелёного изумруда. Складки этой, казалось, живой ленты двигались по каким-то своим, очень красивым и гармоничным законам. Они то сжимались, то опять раскрывались в виде огромного, казалось, живого полотна удивительной, захватывающей и завораживающей красоты.

     Я стоял на вершине высокой сопки и, казалось, что в небе надо мной поднялось на своих гигантских изумрудных крыльях огромное, прекрасное, неведомое небесное существо и оно веселилось, играло и радовалось жизни от всей своей большой души, благо бескрайние колымские просторы не ограничивали его ни в полёте, ни в его фантазии. В эту минуту мне показалось, что я растворяюсь и лечу навстречу этим небесным зелёным волнам, накатывающим на меня. Во мне родилось какое-то необычное чувство, которое переполняло всего меня. В душе в эту минуту звучала грандиозная симфония, а я находился в партере этого гигантского природного театра и моё место на вершине сопки, возвышавшейся над окружающими её просторами, – лучшее в этом театре.
     Я стоял зачарованный, затаив дыхание, и не мог оторвать глаз от этого великолепного светового представления. И надо сказать, реквизиты этого театра в виде бескрайной ночной панорамы Колымы вокруг были соответствующие. Смесь чувств восторга, изумления и какого-то до сих пор неведомого мне чувства необычного подъёма и воодушевления от разворачивающегося вокруг меня действа переполняла меня. Но настал момент и занавес быстро опустился. Фейерверк красок разом погас, над головой опять нависло звёздное небо и ночная тьма ещё плотнее заполнила всё вокруг.

     Словно обновлённый этим необыкновенно удивительно прекрасным и чистым чувством увиденной красоты, я начал быстро спускаться с сопки. Я достаточно много видел полярных сияний за годы работы на Крайнем Севере, но такого мощного и удивительно красочного я ещё не видел и в последующие годы жизни на Крайнем Севере, к моему сожалению, такого праздника света я больше не увидел. Да и такого сильного и переполняющего душу чувства восхищения и восторга уже больше не испытал. Я быстро скользил по поскрипывающей под лыжами уже основательно подмёрзшей лыжне по склону сопки вниз.
     И тут у меня в голове родилась какая-то неясная ассоциация, связанная с увиденным. И только тогда, когда между белыми пирамидами засыпанных снегом лиственниц блеснули огни посёлка, я внезапно вспомнил.

     Тёплый и слегка влажный ночной воздух, настоянный на сильном терпком запахе тропических цветов, овевает лицо. Я иду по ночной Агре. Над головой низко висит полная яркая луна. Иду я к Тадж-Махалу, чтобы увидеть это рукотворное чудо в лунном свете. И вот я стою напротив мавзолея и благоговейно смотрю на эту ожившую каменную сказку. Серебряная лунная водная дорожка, развёрнутая перед изящной ажурной аркой над входом в мавзолей, создавала ощущение, что он плывёт мне навстречу. Стены и купола Тадж-Махала из белого мрамора, словно напитавшись льющимся с неба лунным светом, парили над землёй и светились в ночи серебристым молочным цветом. Ажурные башни арки и весь Мавзолей, как мне тогда казалось, был весь заполнен невидимыми человеческому глазу сильными чувствами и страстями людей, живших в те далёкие времена на этой земле. И прежде всего великим человеческим чувством любви. Не зря Тадж-Махал называют  Памятником Вечной Любви и, я бы добавил от себя, и большого человеческого горя.

     Когда я слышу вопрос, задумчиво задаваемый с экрана героем фильма «А если это любовь?», я  мысленно улыбаюсь и также мысленно отвечаю ему «Нет, уважаемый, это не любовь.». Просто потому, что человек, которого посетило это большое чувство, такой вопрос просто не задаст. Он точно знает ответ.
     Когда в душе бушует огненный вулкан страсти и все мысли постоянно возвращаются к предмету твоей любви и нет уже давно покоя твоей душе, такой вопрос просто не возникнет. Когда находишься на седьмом небе от счастья, а через мгновение летишь в мрачную пропасть, заполненную сомнениями и тревогой, и дошедшие до тебя дурные вести сжимают своими ледяными руками твоё сердце, ты не будешь с задумчивым выражениям лица задавать такой вопрос.
     Любящий человек становится рабом своей страсти и справиться с ней или хотя бы как-то управлять своими чувствами у него просто нет сил. Я полностью согласен со словами одного врача, который сказал, что любовь – это помешательство в лёгкой форме. Я бы охарактеризовал это состояние человека, как пограничное. Человек словно попадает в яростный горный поток, который стремительно несёт его, бросает и крутит, как соломинку, и выбраться из него на берег, перевести дыхание и хотя бы немного передохнуть у него не получается. И многие поступки человека под влияниям этого чувства не укладываются в принятые правила, часто лишены обычной  человеческой логики и их невозможно предвидеть.
     Принц берёт в жёны девушку, встреченную им на восточном базаре, красота которой поразила его в самое сердце и глубоко запала в его душу. И чувство любви делает его счастливейшим человеком на свете. А потом из человека, радующегося и наслаждающегося жизнью, за одну ночь он превращается в седого старика, для которого жизнь без любимого человека потеряла всякий смысл. Великие чувства могут создать счастливого, полного жизненной энергии нового человека, а затем они могут его и погубить. Таково их могущество.
     И те, кто испытал это поразительно сильное чувство, должны быть благодарны своей судьбе, подарившей им эти прекрасные и незабываемые  мгновения в жизни, вне зависимости от его исхода.

     Подхожу вплотную к стене мавзолея, достаю заранее припасённый для этого мощный электрический фонарик и прикладываю его отражатель плотно к стене в том месте, где по стене вьётся изящный растительный орнамент. Включаю фонарик и на фоне ночного ландшафта стена, сложенная из  полупрозрачного белого мрамора, вмиг вспыхнула, засветилась и засияла всеми цветами радуги, излучаемой цветным каменным узором из  полудрагоценных цветных камней, врезанных древними мастерами в мрамор дворца.
 
    Свет струился по цветочному узору в стене, отражался от граней прозрачных цветных камней, дробился узором на тонкие ручейки и растекался по белоснежной стене, подсвечивая её мягким загадочным внутренним светом. И когда в бегущем потоке света ярко загорелся врезанный в белый мрамор тёмно-красный цветок в обрамлении из листьев цвета светлого изумруда, то в это мгновение мне показалось, что сполохи далёкого полярного сияния с просторов холодной Колымы долетели до этих тёплых краёв и устроили свой завораживающий танец на белоснежных стенах Тадж-Махала, удивительно красивого памятника великому человеческому чувству любви и преданности.