Морской царь часть 1 2

6.
Радимская хоругвь при всей строгости обучения в ней продолжала расширяться и однажды из самого дальнего улуса в Ставку прибыли две сотни пятнадцатилеток, жаждущих приобщиться к большой военной науке: поровну юнцов и юниц. Радим мальчишек взял, от девиц отказался. Калчу попыталась юниц всячески образумить, но те упрямо настаивали на встрече с Князьтарханом, который как раз отсутствовал в своих столицах – протягивал Ямную гоньбу на десять конников из Ставки по берегу моря в сторону Итиль-реки.
Когда по возвращении князя в Дарполь на Ближнем Круге зашел разговор и пятнадцатилетках, Корней, куражась, бросил, что только Ратай может превратить юниц в отменных воинов. Чудо-мастер, глазом не могнув, вызов принял, лишь попросил себе в помощь ромейского декарха, мол, сам не весь их «Стратегикон» помню. 
– Если это не повредил твоим оружейным делам, то обучай, – поддержал шутливость советников Дарник.
Сотня лунноликих девиц последовало за Ратаем и декархом на Стрельбище в Петле, поставила там свои юрты и ретиво стала усваивать все то, чему их обучали великие иноземные воины. Прозвище Ратая: Второй После Князя, его молодость и веселость настолько очаровали степных учениц, что образовалась целая ватага ярых почитательниц главного оружейника, и по ночам они принялись по двое-трое проникать в его учительскую юрту, дабы осчастливить его своим «обогревом». Девятнадцать лет не тот возраст, когда можно заботиться о здоровье, и к исходу третьей недели такого «обогрева» Ратай стал таять прямо на глазах, стройность превратилась в болезненную худобу, умный взгляд – во взгляд отсутствующий, а живость – в непобедимую сонливость: то с коня, идущего шагом, свалится, то в кровь лицо о столешницу разобьет, то уснет прямо сидя на Ближнем Круге.
Рыбья Кровь, узнав, в чем дело, особого смеха в этом не увидел. Попросил вмешаться в сей постельный разгул Калчу. Воительница с готовностью отправилась на Стрельбище и попыталась урезонить прелестниц, но ничего не добилась.
– Он сам хочет, чтобы мы по двое, по трое ночевали с ним в одной постели, – оправдывались шалуньи.
– Проще их всех отправить домой в кочевья, – доложила тарханша князю.
Он и сам знал, что это самое верное, но имея три жены, считал себя не в праве лишать еще кого-то телесных радостей.
– Женские дела должны женщины и решать, – снова намекнул на свою жену Корней.
Дарнику стало любопытно: а пускай попробуют? Пришедшая на зов Эсфирь, сказала, что в Женский Совет, кроме нее, должны входить еще Калчу, Лидия и Милида.
– А Милида там зачем? – усомнился князь.
– Без нее все будет не так весомо.
С этим было не поспорить.
– А Евла?
– Можно и Евлу, если ты настаиваешь, – неохотно уступила красавица.
– Только ты сама их всех соберешь, – поставил условие Рыбья Кровь.
На первое свое сборище советницы явились в изрядном замешательстве, которое только усилилось, когда они оказались в Воеводском доме наедине с князем.
– Давай, входи, входи! – бодрее чем надо приветствовал Дарник явившуюся последней Лидию. Она нерешительно вошла и заняла указанное ей князем место.
Взгляды четырех женщин немедленно впились в стратигессу, как всегда тщательно и изысканно одетую.
По богатству украшений с ней могла соперничать лишь Милида и то только потому, что заранее раздобыла у своих хемодских подружек дополнительные ожерелья и браслеты. Скромнее обстояло с этим делом у Эсфири, но иудейку выручали яркие цветистые ткани. Совсем плохо было с нарядами у Калчу с Евлой – привыкшие к походной жизни с непритязательными мужчинами, они заботились лишь о полезности и чистоте своих суконных штанов и теплых поддевок.
Позволив первой заминке чуть развеяться, Дарник произнес по-хазарски:
– Мои советники и воеводы, да и я сам, увы, с некоторыми делами не справляемся. Поэтому последняя надежда на вас. Помогите спасти Ратая…
Кроме Калчу и Эсфири, остальные даже не знали, отчего именно надо спасать главного оружейника. Пришлось объяснять:
– Сто юных кутигурок взяли себе в учителя Ратая, чтобы он выучил их сражаться лучше кутигурских юнцов. Поставили на Стрельбище юрты и день и ночь упражняются. День с оружием, а ночью с нашим оружейником в постели. Тот уже еле ноги таскает от такого счастья. (Эсфирь быстро переводила Лидии на ромейский)
Все советницы сначала тихо захихикали, а потом сорвались на безудержный хохот.
Князь терпеливо ждал.
– А Калчу почему не вмешается? – первой спросила Евла на словенском и повторила свой вопрос для тарханши на хазарском.
– Я могу вернуть их в кочевья, но каган не дает, – неохотно призналась Калчу.
– А если не оставлять его ночевать на Стрельбище? – сказала и слегка покраснела от своего совета Милида.
– Пробовали,  привозили в Дарполь, так за ним всегда увязываются две-три красотки, – пояснил Дарник. – Мне что приказывать, чтобы их к нему в дом не пускали? Я и собрал вас, чтобы вы помогли мне обойтись без этого. Всем занимался в своей жизни, вот только девок от парней никогда не отгонял. И не хочу отгонять.
– А если его отослать на дальнюю вежу? – предложила Евла.
– На обучение юниц я дал ему два месяца. Слово княжеское назад не вернешь.
– Должно быть что-то, что помешает Ратаю заниматься соитиями, – задумчиво заметила Эсфирь.
– Согласен, но что именно? – Дарник всех их обвел вопросительным взглядом.
– Пояс верности, – вдруг тихо по-ромейски произнесла Лидия, которая, казалось, мало что понимала из их словенско-хазарской речи.
– А это что такое? – поинтересовался князь.
– Это у константинопольских патрициев такое есть, – проявила осведомленность Евла. – Муж уходит в поход и надевает на жену пояс верности, чтобы не могла изменить.
– А ведь точно! – подхватила Эсфирь. – Если на женщин это можно одевать, то почему нельзя надевать на мужчин?!
– А как он выглядит? Ты сама его когда-нибудь видела? – обратился Дарник к стратигессе.
– Не только видела, но и три месяца как-то его носила, – Лидия сумела даже такому признанию придать некий высокомерный оттенок.
– Нарисовать можешь?
– Могу, – просто сказала она.
В Воеводском доме нашлись и пергамент, и писчая краска с гусиными перьями.
Все женщины, окружив стол, приоткрыв рты смотрели, как стратигесса старательно выводит пером две железных ленты одну встык к другой.
– Это по поясу, это в промежности, – разъяснила Лидия.
Чудо-мастеру – чудо-ловушку, в этом было что-то завлекательное.
– А теперь вам всем самое непосильное задание: сохранить про этот пояс все в тайне. То есть, можете рассказывать всем, что говорили о Ратае, но ни к чему не пришли и что князь собирается сам потолковать с ним, как следует. – Дарник требовательно посмотрел на Эсфирь: – И Корней тоже не должен знать.
На этом их первый сбор и закончился. К чести советниц ни одна не проболталась. И когда Дарник на Оружейном дворе заказал первому помощнику Ратая Пояс верности, тот тоже сохранил секрет, полагая, что самому князю такой пояс понадобился для одной из наложниц.
Правда, когда сей пояс надевали на героя-полюбовника, трем крепким кутигурам  каганской охраны пришлось изрядно потрудиться. Присутствующий при этом князь как мог успокаивал бушующего оружейника:
– Ты же знаешь, для меня общие интересы дороже отдельных. Обещаю, что после каждой твоей новой придумки тебе этот пояс на сутки будут снимать.
– А если я жениться хочу и как ты еще двух наложниц завести? – разорялся любимец юных поклонниц.
– Ну и заведешь, кто против, – терпеливо увещевал Дарник. – Научишься силы беречь – и все будет!
В городе это событие вызвало целый шквал веселья. Никто не мог смотреть на Ратая без смеха, женщины те вообще норовили подойти и стащить с бедолаги штаны, чтобы самим посмотреть что там и как. Удивительно, но этот смех нисколько не повредил главному оружейнику, а напротив сделал его всеобщим любимцем. Особенно когда выполнение придумок и награждений чудо-мастера заработало на полную силу.
Вчера он поставил съемные повозочные щиты на колеса, чтобы их можно было толкать впереди пехотного строя – получи ночь без пояса верности.
Сегодня сделал из жердей разборную смотровую полевую вышку, чтобы не надо было искать в пустыне отсутствующий лес – еще одна ночь безудержных соитий.
Назавтра придумал складывающиеся на петлях ножки под большие пехотные щиты – снова рассчитывай на постельные радости.
Куриным Советом или просто Курятником это сборище пяти куриц и одного петуха назвали уже после третьих посиделок, когда дарпольские и кутигурские воеводы с удивлением обнаружили, что появился еще один центр принятия важных решений. Князь только рассмеялся такому прозванию, советниц же оно страшно возмутило.
– Мы-то потерпим, а тебя, князь, разве это не оскорбляет? – заметила Эсфирь.
– В Романии за высмеивание простого эпарха простонародью отрезают языки, – сообщила стратигесса.
– Мне тоже не нравится, когда меня называют курицей, – пожаловалась Милида.
– Боюсь, что в дальних кочевьях такое отношение к своему кагану тоже мало кого обрадует, – сочла нужным предупредить Калчу.
– Я уже слышала, как меня за спиной называют курицей и причем так, чтобы я обязательно это услышала, – сердито высказала Евла.
Князя их обиды лишь позабавили.
– Разве не знаете, что чем выше человек поднимается, тем сильнее его за глаза стараются принизить? Поэтому предлагаю, чтобы Ратай сделал вам фалеры с изображением курицы и чтобы вы их с гордостью носили. Клянусь, через полгода слово курица будет у нас обозначать лишь самую знатную и влиятельную женщину. Кстати, можно сделать, чтобы эти фалеры все были разные, да еще самоцветами их усыпать.
До фалер дело, конечно, не дошло, но с прозвищем «куриц» женщинам пришлось смириться.
Начатое, как чистое развлечение, Курятник очень скоро и в самом деле стал играть большую роль если не в дарпольской жизни, то во времяпровождении Дарника точно. С первого же заседания ему удалось подобрать в общении с «курицами» этакий серьезно-шутливый тон, чтобы в любой момент можно было отмахнуться: да пошутил я, вы что, шуток не понимаете? В то время как сам смысл разговоров был далек от простого зубоскальства. Именно «курицы» подсказали князю всю Петлю поделить на малые земельные наделы для будущих хором и садов и продавать их только за деньги, а также клеймить оружие и записывать его за каждым из воинов, дабы не было его продажи, проигрывания или дарения на сторону. Когда же Князьтархан ввел запрет по ночам скакать по городу и громко перекрикиваться друг с другом – ни у кого из дарпольцев не оставалось сомнений, по чьей это было сделано подсказке.
Но главное: ретивые советчицы хорошо заполнили у Дарника ту потребность выпускания умственного пара, которая давно ему не хватало. Раньше, еще в княжеских шутах, этому способствовал Корней, задавая Дарнику нужные «сторонние» вопросы. Потом его сменили несколько любознательных ромеев и хазар, которым тоже хотелось поговорить со словенским князем об отвлеченных вещах, но и это, в конце концов, закончилось. В Дарполе таким полезным собеседником могла бы быть стратигесса со своими жизнеописательными записями, однако, она не столько расспрашивала князя о его взглядах, сколько сама указывала какие взгляды ему нужно иметь.
И вот теперь пятерка советчиц, проникшись своей высокой миссией, ни одних посиделок не проводила, чтобы не выспросить Князьтархана о чем-то таком этаком.
Начало положила Эсфирь, сразу после Пояса верности поинтересовавшись:
– А правда, князь, что ты приказал за измену разрубить пополам одну из жен?
Казалось, что навострились не только глаза и уши «куриц», но даже их ноздри и языки, чтобы не упустить ни запаха, ни вкуса ответа Дарника.
– Вместе с ней пополам разрублена была ее служанка, а также сам полюбовник со своим побратимом, – невозмутимо отвечал он.
– Значит, раньше ты был еще более кровожадным, чем сейчас? – спросила Евла, не знавшая до сих пор об этом.
– Наоборот, раньше, я был само великодушие, всех всегда прощал.
– Расскажи! – обрадованно попросила Калчу – жестокость кагана могла только поднять его вес в кутигурской орде.
– Ты же помнишь княгиню Зорьку? – обратился к Евле Дарник.
– Конечно. Мать твоего княжича Тура, погибшая от чумы два года назад.
– Когда-то она попросила у меня то, что у вас, ромеев называется развод. И я его ей дал. И она благополучно вышла замуж за одного из моих сотских, который позже умер.
– А после она приехала в Новолипов с княжичами Смугой и Туром и ты снова сделал ее княгиней? – уточнила сама с изумлением прислушиваясь к своим словам Евла.
– Ульна, тогдашняя моя жена, знала о разводе Зорьки, поэтому, пока я был в походе, преспокойно завела себе полюбовника. Чувствуете разницу: Зорька попросила развод и лишь потом завела себе мужа, а Ульна сначала завела себе полюбовника, а потом стала дожидаться, когда я ей дам свободу.
– А дальше что? – вопрос вырвался у Эсфири и Лидии почти одновременно: у одной на словенском, у другой на ромейском языке.
– Две недели по возвращению я ничего не предпринимал, надеялся, что Ульна с сотским догадаются сбежать из Липова. А они не сбегали. Что еще мне оставалось делать?
– А служанку и побратима ратника за что? – опечалилась Милида.
– Как за что? – в свою очередь удивился князь. – За то, что не уговорили их бежать. По хорошему надо было казнить еще наместника Липова за то, что он все это допустил, но тут я дал слабину. Говорю же, был тогда ужасно великодушным!
– Хорошо, а ты сам никогда не боялся, что какая-нибудь из твоих наложниц возьмет и из ревности оскопит тебя? – Эсфирь больше сочувствовала Ульне и служанке, чем князю. – Что тогда будешь делать?
– Ну, во-первых, я скорее от этого дела истеку кровью, во-вторых, это будет для меня самая лучшая смерть на свете…
– Это почему же? – возмутилась и не поверила ему Калчу.
– Потому что тогда я умру князем, которого никто никогда не сумел победить. А сумели победить только таким предательством.
– А в-третьих? – с привычной подковыркой полюбопытствовала Лидия.
– В-третьих, мои воины наверняка прикончат не только ту, что убила меня, но и всех других моих наложниц, – любезно улыбнулся стратигессе Дарник. – Думаю, мой погребальный костер будет весьма большим.
Советчицы молчали, впечатленные последним княжеским доводом больше всего.
В другой раз затравку «стороннему» разговору задала Калчу, узнавшая о предстоящем переселении в Дарполь хемодских бондарей. Не стесняясь Милиды, заявила, что по-прежнему не понимает, почему Князьтархан с таким уважением относится к хемодцам, к этим ремесленникам, что каждый день четвертовали по кутигурскому ребенку. А сам при этом казнит за убийство малолетнего воришки славного ратника. 
– Ты права, я действительно отношусь к ним с большим уважением, – видя напрягшуюся жену, пустился в объяснения Рыбья Кровь. – Дело в том, что я всегда с презрением отношусь к любым простолюдинам. Для меня любой простолюдин, это человек, у которого были ничтожные родители. Они не оставили ему ни богатства, ни чина, ни большого дела.
– Выходит, и ко всем своим ополченцам ты относишься с презрением? – поймала его на слове Эсфирь.
– Вовсе нет. Ведь они вырвались из своих простолюдинских семей и теперь своей кровью хотят подняться на новую более высокую ступень.
– Это они тебе так сказали? – вставила, равняясь на более умных «куриц» Евла.
– Они этого могут и не понимать, но их поведение говорит именно об этом.
– А причем тут тогда хемодцы? – напомнила о своем Калчу.
– Понимаешь, все аборики живут какой-то особой жизнью. Это действительно город не воинов, а ремесленников. Там каждая семья владеет отдельной мастерской и зарабатывает так, что им хватает денег и на доспехи и на боевого коня, и на заморские шелка. Я как-то разговаривал с молодым хемодцем, спрашивал его, не хочет ли он повидать дальние страны, испытать свое мужество, прославиться как доблестный воин? Он говорит: нет, не хочу, я и так знаю, что жить в Хемоде это самая большая честь, которая только может быть. То есть, они не те, кто нападает, и не те, кто отступает и покоряется. А живут какой-то третьей жизнью. И мне просто интересно, как на них повлияет близкое соседство с Дарполем и Ставкой. Заодно само присутствие рядом Хемода заставляет меня сделать Дарполь гораздо более выдающимся городом, чтобы хоть некоторые аборики сказали, что у нас им намного лучше. И видишь, первые бондари уже хотят к нам переехать.
– Это для тебя действительно так важно? – все еще сомневалась тарханша.
– А разве ты сама хотела бы, чтобы твои дети и внуки испокон веков только и колесили по степи, не имея ничего кроме военной добычи, да и ту рано или поздно отберет кто-то более сильный?
Уже со второго заседания все «курицы» стали наряжаться и намазываться благовониями так, что все окна и двери открывай, и быстро разделились на приятельские пары: Милида сдружилась с Калчу, а Эсфирь с Лидией, и лишь Евла осталась сама по себе, пытаясь присоединиться то к одной, то к другой паре, и всюду получая отказ.
– Я не понимаю, почему они так, – жаловалась она на очередном любовном свидании князю. – Ну, Милида с Лидией меня к тебе ревнуют, а Калчу с Эсфирью почему нос воротят?
– Если хочешь, можешь, вообще туда не приходить, – предлагал Дарник. – Меня когда-то словенские князья тоже за безродного выскочку принимали. Ну и ничего, потом сами с удовольствием в гости приезжали.
– Ага, не приходи, тогда я вообще кем стану? – возражала Евла.
В этом и состояла главная сила притягательности Курятника, которую Дарник сам до конца не понимал: все советчицы волей-неволей чувствовали себя вершительницами судеб обеих столиц, а их ревности и словесные взбрыкивания лишь придавали этому дополнительную вкусность. То, что Дарник почти всякий раз просил соблюдать секретность их бесед, еще больше подкупало «куриц», и пропустить хоть одни посиделки Курятника вскоре стало для них смерти подобно.
Бесконечная зимовка, между тем, подходила к концу. Исчез снег, припекало солнце, проклевывалась свежая трава. На Левобережье наконец-то появились пришлые кочевники с отарами овец и коз, желая их обменять на наконечники стрел, топоры и лопаты. Как и кутигурам наконечники им выдавали широкие и из мягкого железа пригодные лишь для охоты, а не для сражения. Дарник мог торжествовать – его установка на получение от степняков шерсти начинала действовать.
Начали прибывать и дальние гости. С севера по Правобережью прискакала ватага потеповцев, сообщила, что нашли на Яике в его серединном течении несколько городищ в окружении озер и дубовых лесов, где живет племя рыжебородых гремов, выращивающее кроме зерна и проса много льна и конопли, стало быть, о нехватке полотна и пеньки можно смело забыть. Потепа с Баженом из-за сильных морозов дальше на север не пошли, зато основали рядом с гремами на правобережье Яика опорное городище Вохна, с тем, чтобы летом с княжеским подкреплением двигаться дальше вверх по Яику. А как сойдет лед ждите плоты с грузами в Дарполе.
Затем по Ямной гоньбе пришла весть о большом торговом караване из хазарского Ирбеня. Возглавлял ирбенских рахдонитов визирь-казначей Буним. Едва услышав о его приезде, князь сразу понял, что речь непременно пойдет о новом походе. И не ошибся.
– Я привез невольниц, зерно и вино, – сходу сообщил, улыбаясь во всю кучерявую бороду визирь и поклоном приветствуя присутствующих на встрече Калчу и Корнея, а также десяток толмачей-иудеев во главе с Эсфирь.
– А еще меха, мед и бисер, – ухмыльнулся воевода-помощник, уже хорошо обо всем осведомленный.
– Это немного не для вас. Для Хорезма. Мы же не можем туда идти с пустыми руками, – ничуть не смутился Буним.
– А также наверняка серебро за наше сукно и нашу кровь? – добавил Рыбья Кровь.
– Только за вашу кровь, кого могут интересовать суконные тряпки. – Визирь был по-свойски бесцеремонен.
– Стало быть, на Дербент? – захотел угадать Дарник.
– Сначала я бы посмотрел на твои биремы, – уклонился Буним от прямого ответа.
Осмотром уже почти готовых двух бирем он остался весьма доволен.
– Ты, князь, на год-два опередил наших тудунов. Они еще только собираются приглашать ромейских корабелов, а ты уже и пригласил и сделал. Теперь Хазарское море в твоем полном распоряжении.
– Так уж и в полном? – не принял лести Дарник.
– Ну, конечно. Ни у нас, ни у Дербента, ни у Гургана таких кораблей и близко нет. Даже двадцати фелукам не справиться с одной биремой. А зная, что ты там еще камнеметы свои поставишь, то и ста фелукам они будут не по зубам.
Это и было главной целью бунимского приезда побудить князя совершить по восточному берегу Хазарского моря нападение на Гурганский эмират, подчиненный дамасскому халифу. А если и по берегу и по морю, то еще и лучше. Дарник против этого не возражал. Споры, как всегда возникли лишь об оплате. Сорок тысяч дирхемов, причем только чистой монетой – на меньшее князь был не согласен. Привезенное зерно, железо, вино и полсотни молодых рабынь в качестве частичной оплаты принимать не захотел: или меняем на наше сукно и войлок, или вези все обратно. Немного уступил, когда визирь предложил прислать словенских ратников.
– Этих давай, только без коней, мне пешцы больше нужны. Но чтобы с оружием и походными припасами. И заранее их предупреди, что у нас тут женщин мало, пускай с собой везут.
Так и получилось, что, проторчав в Дарполе всего три дня, Буним с частью каравана поспешил в обратный путь – ибо до получения всех денег Рыбья Кровь твердо заявил, что против Гургана не выступит:
– Будем использовать биремы только как торговые суда, с тем же Гурганом.
Вместе с Бунимом собрался ехать в Ирбень и Отец Алексей, что вызвало у Корнея некоторые подозрения. Дотошный обыск скромного имущества священника обнаружил тщательно зашитые в его одежде с полсотни листков тончайшего пергамента. На трех листках были карты восточных земель, включая Империю Тан, море Орал и северный путь в Индию, остальные были заполнены мелкими ромейскими письменами.
– Ты, я вижу, не только проповедник, но еще и добрый соглядатай, – весело приветствовал Дарник в Золотой юрте приведенного Корнеем испуганного Отца Алексея.
– Знание о далеких странах не есть соглядатайство, а просто научное открытие, – оправдывался священник. – Если ты называешь себя верным союзником Романии, то ты должен не препятствовать везти в Константинополь мое открытие, а помогать мне.
– Я и помогу, – охотно согласился князь, – только сначала все это открытие будет как следует переписано и перерисовано. Если бы ты сам предложил мне это, то получил бы хорошую награду, а так, увы – ничего.
Карты были переданы лучшему рисовальщику, а письмена – Эсфири и Лидии, дабы они их переписали нормальным почерком. На Отца же Алексея была наложен новый вид дарпольского наказания: княжеская опала – запрет находиться где бы то ни было в присутствие Князьтархана.
Одновременно почти такая же незадача произошла с оставшимися ирбенскими рахдонитами, что собирались отправляться в Хоерз. Сопровождающие караван сорок охранников все как на подбор были в великолепных кольчугах и при украшенном самоцветами оружии. Когда Рыбья Кровь предложил вместо пошлины за проход по землям княжества поменять ирбенских охранников на сорок дарпольских ратников-соглядатаев, выяснилось, что доспехи и оружие ирбенцев были лишь еще одним скрытым от пошлин товаром для Хорезма. Корней удвоил свой сыск и обнаружил тщательно упрятанные в стенках повозок три пуда янтаря.
А вот с этого было уже совсем не грех стребовать десятинную торговую пошлину. Проданный за один день дармовой янтарь принес в войсковую и княжескую казну девятьсот, и половина всех женщина Дарполя украсило себя дорогими желтыми камешками. Немалая часть драгоценностей досталось и «курицам» за «службу», что сильно уменьшило княжеский прибыток, зато послужило первой ступенькой в создании дарпольской знати.
Пока решалось, чьи ратники и с каким оружием последуют с рахдонитами дальше на восток, объявился еще один караван уже из самого Хорезма: полсотни верблюдов, тридцать ишаков и десять дивных согдийских коней в сопровождении сотни хорезмийцев из их северного Кята. На правый берег Яика караванщики переправляться не спешили, главное, что их интересовало – является ли Дарполь частью Хазарии или нет?
– А если не являемся, они что, и торговать с нами не захотят? – удивился на Ближнем Круге Корней и был тотчас послан на Левобережье к странным купцам вместе с Эсфирью, знающей согдийский язык.
По возвращению они с женой на пару представили исчерпывающие сведенья.
– Это не купцы, а послы к хазарскому кагану. Во вьюках не товары, а дары для кагана. Просят пройти через наши земли в Хазарию. Хотят договориться о переселении туда двух тысяч семей из Кята.
– А эти семьи разве не по нашей земле будут переправляться. Мы тоже хотим за это дары получить, – смеясь, объявил Ратай.
– Только боюсь, что в Хазарии вряд ли обрадуются таким переселенцам, – добавила Эсфирь. – Это не воины и не купцы, а простые ремесленники и земледельцы. Если семьи – значит, и старики, и дети. Бегут просто от магометанской веры, думают, в Хазарии им все будет медом намазано, – толмачка не скрывала своего пренебрежения.
– Если мы их легко пропустим – они станут думать, что мы данники хазарского кагана, – глубокомысленно высказала Калчу.
– А если не пропустим, то мы не княжество и не каганат, уважающее чужих послов, а степные разбойники, – заметил на это Сигиберд.
– Но какую-то пошлину за проход ведь можем потребовать? – попытался угодить княжескому корыстолюбию Гладила.
Окончательное решение Князьтархан принял лишь на следующее утро: позволил посольству переправиться по льду на правобережье и дальше на запад, без захода в Дарполь и без встречи с ирбенскими рахдонитами. Многих, правда, удивило, что Рыбья Кровь не захотел и сам встречаться с послами, но Корней их успокоил:
– Отсутствие переговоров с Дарполем развязывает князю руки в дальнейшем, когда дело дойдет до переправы через Яик самих переселенцев.
Три согдийских коня за опасную переправу через реку с плывущим льдом перевозчики для княжеского табуна с кятцев все же содрали.

7.
Два месяца, из которых пять недель Ратай проходил в поясе верности, между тем миновали, и настал час представить итоги девичьего учения на войсковой смотр.
Заранее было оговорено, что сотня юниц будет сражаться с кутигурской отроческой сотней в пешем строю, предельно обезопасив себя тупым оружием и войлочными накладками. Все это время юнцов обучали радимские полусотские, и всем было интересно посмотреть, что против них приготовили Ратай с ромейским декархом.
  Смотр проходил на ристалище Ставки. Посмотреть на потешное сражение прибыли до тысячи дарпольцев и втрое больше зрителей приехало из кочевий. Ратай настоял, чтобы его юницы изготовились как можно дальше от посторонних глаз, поэтому специально выделенные смотрители отправились к ним, чтобы проверить, нет ли там чего острого и чересчур увесистого, от чего не спасут никаких смягчающие накладки. Только чтобы щиты, копья с обернутыми тряпками наконечниками и палки вместо мечей и булав.
С ними увязался и Корней. Вернулся, ухмыляясь во весь рот:
– Сейчас девки вам покажут! – по-хазарски крикнул юнцам.
Те уже стояли сомкнутым строем: 5 шеренг по 20 человек, выставив три ряда пик по 3, 4, и 5 аршин длиной, что на выходе образовывали непреодолимого колючего «ежа».
Вдали стронулась с места и девичья сотня, трусцой направилась к противнику.
По мере их приближения стали бросаться в глаза некоторые отличия: вместо больших щитов щиты малые локтевые, короткие копья лишь по краям колонны, а в середине как бы совсем без копий и пик. Обмотанные войлоком торсы делали девушек похожими на речных головастиков только на двух ножках. Смех побежал по рядам зрителей: то, что на юнцах смотрелось почти нормально, юницам совсем не прощалось. Наконец их колонна достигла края ристалища и остановилась чуть квартатом 10 на 10 человек, ожидая начала схватки. Главный распорядитель вопросительно посмотрел на князя. Дарник против особого построения юниц не возражал. Распорядитель крикнул одним и другим, готовы ли они? Обе сотни были готовы.
Зазвучала хемодская труба, и вперед мелким шагом, чтобы сохранять ровность строя двинулись парни. А квадрат девушек стал преображаться в острый клин. Никто не понимал, что они задумали, пока к наконечнику клина не начали выдвигаться длиннющие в 8 аршин (5.7 метра) пики, которые до этого скрытно несли в опущенных руках по шесть-семь девушек. Всего таких пик было восемь, и когда они полностью выдвинулись, их наконечники оказались вдвое длиннее пик мальчишеского «ежа». Приблизившись к парням на двадцать шагов, сто юниц заорали-завизжали невыносимым женским ором и бегом со своими великаньими пиками бросились на ребят. От чего именно те дрогнули: от крика или направленных таранов было непонятно, только непоколебимый строй радимских выучеников в мгновение разлетелся по сторонам от клина. Но это было еще не все. Бросив свои тараны, девушки взялись двумя руками (локтевой щит почти не мешал) за свои палки, которые у них были в полтора раза длиннее, аршинных палок юнцов и бешено закрутили их в воздухе, нанося удары по большим щитам и одним и вторым концом своего оружия. Визгливый девичий ор не стихал, и парни продолжали дружно отступать под хохот и свист зрителей. Некоторые из ребят, правда, отступив за границы ристалища, стали собираться в отдельные ватажки, чтобы вернуться и оттеснить воительниц. Но для князя было уже достаточно. Он махнул рукой, и звук трубы дал сигнал к окончанию сражения. Горячность поединка тут же утихла. Дарник не поленился подойти к юницам, чтобы поздравить их с заслуженой победой.
– Все, принимаю вашу сотню даже не в войско, а в свою каганскую хоругвь!
За веселым зрелищем не сразу обратили внимание на начало наводнения. Сначала подхватились те, кто сидел на земле ближе к реке, потом пошел плеск от многих ног в других местах и следом поднялся крик на трех-четырех языках:
– Вода!.. Река!.. Потоп!..
Светило почти летнее солнце, снег оставался лишь в глубоких ямах, речной лед  плыл одиночными мелкими островками, а вода в Яике, тем не менее, медленно, но неотвратимо поднималась и захватывала все вокруг. Ставке что – она на холме, а вот Дарполь?!..
– Распоряжайся здесь! – приказал Дарник Калчу и с конными и пешими дарпольцами устремился в город, благо до него от ристалища было не больше двух верст.
Все время думали и готовились к разливу реки, а на деле оказались готовы очень слабо. Вместо того чтобы угонять скотину дальше от реки, половина пастухов направила ее прямо в город, туда же мчалась и толпа зрителей с ристалища.
– Юрты и палатки собирать и увозить! – сердитым голосом ревел Дарник. – Всю скотину вверх на сухое! Сперва овец и свиней! Коров и лошадей потом!
По словенской привычке часть припасов хранилась в крытых ямах, теперь это все тоже надо было спешно доставать и куда-то девать. Многие тащили вещи и из домов, вдруг испугавшись, что вода и дома затопит.
Когда первая суета более-менее улеглась, князь поднялся на сторожевую вышку. Зрелище открывалось захватывающее. Как хемодцы и говорили, русло реки расширилось на две-три версты. Но обозначились и взгорки, ранее совсем неприметные, так в центре Петли получился круглый островок на целое стрелище в поперечнике. А в самом Дарполе северный край совсем не затопило, зато в южной половине, несмотря на земляной вал, люди и лошади ходили по колено в воде, а в отдельных местах погружались в нее и по пояс. К счастью на этом уровне половодье вокруг Дарполя и остановилось. Серьезно  пострадала наружная часть города: Кутигурский посад, ипподром-ристалище, Торжище с купеческими дворищами, начатые постройки в Петле. Сильно беспокоил Затон. Повезло, что все суда там, включая трофейную хемодскую лодию, были загодя надежно закреплены, и лишь две лодки-долбленки оказались сорваны со своих привязей, одну удалось позже найти и вернуть, а вторую плывущие деревья превратили в груду обломков. Ставка, находясь на возвышенности, вообще не пострадала, вода остановилась у ее восточных рогаток.
Теперь оставалось лишь сидеть и ждать пока вода сама спадет, и ездить на коне по побережью, отмечая места для будущих «сухих» дворищ. Понятны стали и остатки селищ брошеных прежними жителями в речных тугаях, где все дома были на сваях. Видимо и самим придется либо делать под жилье хорошую подсыпку земли, либо осваивать свайное строительство. Через три дня Яик вошел в свое прежнее русло, явив на обозрение немало озерец, новых речных рукавов и целые горы принесенных течением деревьев и кустов.
На время позабыты были даже боевые занятия – все, включая обитателей Ставки, принялись за большие земляные работы: кто готовил к посеву пашни, кто завозил в город и предместья землю, кто копал рвы и канавы, дабы отвести речную воду, как можно дальше от реки и обеспечить Дарполь дополнительными пашнями и лугами.
Князь же изо всех сил рвался в море. Первый же заплыв по реке биремы, названной «Милидой» показал, что не все в ней как надо: большой крен на левый бок, не все весла нужной длины, кое-где есть протечка воды, паруса не по размеру.
Впрочем, трудности не столько смущали, сколько бодрили. В трюме по новому укладывался баласт, менялись весла, конопатились борта, разбирались с оснасткой обоих мачт, уверенно хозяйничал на верхней палубе Ратай, устанавливая свои камнеметы.
– Сколько еще ждать?! – разорялся на Никанора и всех, кто подворачивался под руку Рыбья Кровь. – Повешу, если через пять дней не будет готово!
– А мне нужно шесть, иначе двух камнеметов точно не досчитаешься, – совсем не пугался его окрика Второй После Князя. – Гоняй лучше плотников – не меня.
К сожалению, как следует помечтать о морском плаванье, Дарнику удалось лишь первых три дня. На четвертый в Дарполь прибыло новое кятское посольство, на этот раз уже именно к Яицкому князю с самым отчаянным воплем:
– Наши семьи тронулись в путь, но нас преследует войско эмира Анвара. Спаси нас, князь Дарник!!
С посольством был один из пяти дарпольских соглядатаев, что два месяца назад отправился в Кят с ирбенскими рахдонитами, он рассказал все более толково и подробно.
Две тысячи согдийских семей, не дождавшись ответа из Хазарии, но многое узнав о князе Дарнике через рахдонитов и «степное ухо», действительно вышли из Кята и направились по старой караванной дороге в сторону Яика. Через три дня их догнал, чтобы вернуть назад, отряд кятского эмира в пятьсот конников. Переселенцы возвращаться наотрез отказались. Казнь десятка их вождей ничего не дала, захват двух сотен детей – тоже, кятцы были непреклонны в своем желании покинуть эмират. Тащить же за собой силой упирающихся десять тысяч переселенцев с их повозками и скотом – на это просто не хватало охранников. Каждую ночь сотни пленников разбегались по пустыне, так что потом их только собирать приходилось по полдня. Устраивать резню арабскому воеводе было строго запрещено и, промучившись несколько дней, он плюнул на это дело и повел свой отряд назад в Кят, отпустил даже захваченных детей. Но никто не сомневался, что просто так магометане от них не отступят: пошлют отряд побольше с цепями и веревками и обязательно постараются всех вернуть обратно, дабы это не послужило заразительным примером другим хорезмийцам.
– А что за люди ваши переселенцы? – спрашивал Дарник у послов.
– Ученые и ремесленники, – отвечал ему Хосрой, главный посол, худой сорокалетний согдиец с прищуренными глазами.
– А разве магометанам они самим не нужны?
Послы молчали, не зная как отвечать на этот, по их мнению, нелепый вопрос.
– Я бедных и слабых людей не люблю и никогда им не помогаю, – князь решил зайти с другого бока.
– Мы готовы заплатить за твою помощь, – посмотрев на своих сотоварищей, сказал главный посол.
– По десять дирхемов за каждого взрослого, по пять за ребенка, – назначил цену Дарник.
Послы коротко переговорили между собой на своем языке.
– Это будет почти пятьдесят тысяч дирхемов, – объявил Хосрой. – У нас столько нет.
– Отработаете. Десять дирхемов – это пятьдесят дней работы. Три дня будете работать на свой выкуп, три дня на себя, это тяжело, но можно справиться.
– Но ты не будешь препятствовать нам переселиться в Хазарию?
– Как только рассчитаетесь за мою военную помощь – не буду.
Послы снова посовещались.
– Хорошо, мы согласны, – сказал Хосрой.
– Ты, князь, не исправим, – осуждающе высказалась Калчу, когда послы ушли в гостевые юрты. – На уме только дирхемы и ничего кроме дирхемов.
«Ближние» с любопытством ждали, что ответит Рыбья Кровь.
– Чувство благодарности самое ненадежное среди человеческих достоинств, – с удовольствием принялся объяснять ей Князьтархан. – Если я их спасу без всякой оплаты, то они конечно будут нам благодарны – ПЕРВЫЙ ГОД. Но со второго года начнут меня уже ненавидеть за то, что я такой щедрый и великодушный. Зато когда требуешь оплату, то тогда уже они начинают себя чувствовать выше корыстного князя, и это поможет им вернуть себе самоуважение и независимость. Разве ты сама со своими кутигурами не прошла через это?
– Признавайся, признавайся? – со смехом поощрил воительницу Корней.
– Так ты еще тогда все рассчитал?! – чуть по-детски удивилась Калчу.
Дарник только рассмеялся в ответ.
О том, кто пойдет в поход, споров почти не было: каганская хоругвь, лурская и две словенские – все те, кто хорошо проявили себя за зимовку. В последний момент к войску добавилесь еще хоругвь Радима из кутигур, ромеев и хазар. В пяти днях пути по карте Отца Алексея на Хорезмской дороге на берегу реки находились развалины древнего караван-сарая. Решено было, что две хоругви останутся там возводить опорную крепость и устанавливать Ватажную гоньбу в Дарполь. А три хоругви пойдут дальше. Если магометане окажутся сильнее, походное войско отступит к опорной крепости, а потом с подкреплением снова ударит по возомнившему себя победителем противнику. 
– Если возьмешь колесные пращницы, я тоже с ними должен ехать, – напомнил о себе Ратай. – Ну хотя бы в эту опорную крепость.
– В поход будешь ходить, когда чуть-чуть поглупеешь, а пока ты нужен здесь, – не поддался на уговоры Дарник.
Наместником в Дарполе князь оставлял Агапия, забирая Гладилу с собой в будущее пограничное городище.
Учитывая усиливающуюся с каждым днем жару строгому сокращению были подвергнуты все лишние люди и припасы. Из ста пятидесяти катафрактов в полном снаряжение остался лишь каждый десятый, ватажные мамки, прежде всегда бывшие при войске, оставлены дома, сторожевых псов взята одна дюжина, повозки со съемными деревянными стенами поменяли на повозки с легкими ступичными колесами и полотняным верхом, колесницы за счет колес тоже сильно облегчили, второе ударное оружие оставили в оружейницах, рассчет был сделан на луки, самострелы и пращи – ведь вряд ли арабы в погоне за ремесленниками нацепят на себя железные доспехи.
Зато на каждую повозку дополнительно брали по три мешка древесного угля для костров, по связке лопат и кирок, и по дюжине сильно обожженных глиняных горшков – последней придумки Ратая. Наполненные землей и запущенные Большими пращницами они при ударе разлетались десятками острых осколков, раня случившихся рядом людей и лошадей. Все походники также несли на себе по две фляги с водой и торбу с сухарями.
На левый берег Яика переправлялись на плотах и нанятых хемодских лодиях. Первой вперед помчалась дозорная сотня Корнея выбирать и готовить полуденную и ночную стоянки. Чтобы сильно не растягиваться войско двигалось четырьмя колоннами, возле каждой из повозок шествовал десяток пешцев, чьи щиты, доспехи и палатки ехали на повозке. На колесницах спали по три ночных караульных, рядом вышагивали сами колесничие, весьма недовольные своей пешей участью. Конники и катафракты, погарцевав первое время перед пешцами, тоже сошли с коней и шли рядом – путь предстоял долгий и изматывающий, важно было сохранить лошадиную свежесть. Хуже всего обстояло с Колесными пращницами, особенно когда дорога проходила по песку, тогда на помощь четверке упряжных лошадей приходила специально прикрепленная ватага пешцев, толкая застревающие пращницы.
Рыбья Кровь и сам нередко спешивался – так сподручней было разговаривать с воеводами и чтобы лишний раз не смущать придирчивым взглядом ратников, еще не втянувшихся в походное движение. Иногда и вовсе отъезжал далеко в сторону полюбоваться на пеструю цветущую степь. Как жаль, что через какой-то месяц все вокруг превратиться в выжженную равнину с редкими пучками сухой травы. Но по крайней мере ближайший месяц о фураже заботиться почти не приходилось.
К вечеру на ночном привале сотский замыкающей хоругви сообщил князю:
– За нами от Дарполя движутся две ребячьи сотни.
Это было их явным самовольством и нарушением каганского запрета.
– Пошли им сказать, что не получат ни бурдюка воды, ни фунта сухарей.
Утром сотский доложил, что малолетки на войсковые припасы не претентуют:
– Сказали, что сами дойдут.
Сами так сами, князь решил особо не строжничать.
На второй день вышли к морскому берегу и дальше двигались уже вдоль него, лишь спрямляя извилистую береговую линию. Почти все стоянки оказывались у развалин караван-сараев, что указывали на кипевшую некогда здесь большую дорожную жизнь. Дозорные Корнея заранее выбрасывали оттуда все, что напоминало о недавней чуме, и после ночевки возле каждого караван-сарая оставалось по ватаге ратников с лошадьми для Ямской гоньбы и возведения земляных укреплений сторожевой вежи.
Смешанный состав как хоругвей, так и сотен, против которого всегда возражали воеводы, тем не менее, приносил свои плоды – сороковерстный дневной путь не оставлял ни времени ни места на племенные землячества: где упал, там и заснул, кто помог поднести твою торбу, тот и друг, кто смешное рассказал, тот и общий любимец. А так называемую «толмачку» – смесь из словенских, ромейских, хазарских, кутигурских и готских слов все за год и так хорошо освоили. Кутигурской или лурской сотня называлась в основном из-за своего сотского, при котором непременно находился полусотский словенин или ромей, знающий словенский язык. Пешцами-щитниками и колесничими-камнеметчиками преимущественно были словене – тут как нигде нужна была выучка и слаженность действий. Катафрактами – по большей части являлись ромеи, да и сколько там нужно тех катафрактов! В пешие лучники, самострельщики и пращники набрано было всех понемножку. В конники отбор был самый придирчивый, поэтому попадали в основном хазары, кутигуры и луры, кто сумел пройти в Дарполе должные испытания.
Карта Отца Алексея не обманула – на пятый день вышли к Эмба-реке. Дарник полагал, что она будет такой же, как Яик: с извилистым руслом и густыми тугаями. Вместе этого перед походниками открылась гладкая как стол степь и прямо текущая по ней широкая полоса воды, с мелкими купами кустов по берегам. Брод искать не приходилось – он был везде, мудрено было отыскать хотя бы саженную глубину.
Привередничать особо не стали – наличие воды было самым главным условием для закладки большого опорного городища, поэтому выбрали под него первый взгорок и решили по реке назвать его Эмбой. В нем оставили две хоругви, сломаные повозки и часть припасов, чтобы дальше идти налегке. Явно слабых хоругвей по пути выявить не удалось, и чтобы никого не обидеть просто тянули жребий. Некоторые сомнения возникли насчет Колесных пращниц, дозорные докладывали, что дальше на много верст будет чистый песок. Но тут Вихура, помощник Ратая, встал на дыбы:
– Если я их не испытаю в деле, Ратай с меня голову снимет! – И твердо пообещал, что из-за его пращниц у войска задержки не будет.
Отдав распоряжение Гладиле как и что в городище строить, в том числе и сторожевую вежу у впадение реки в море, Дарник повел три хоругви дальше на юг. Из-за жары решено было делать переходы ночью. Высылать вперед через каждых две версты караулы, чтобы те не давали походному войску сбиться с нужного направления. Днем в самое пекло палатки превращали в широкие навесы и отсыпались под ними.
На первое утро выхода из Эмбы Дарнику доложили, что конный отряд кутигурских юнцов их уже не преследует. Вот и хорошо, с облегчением подумал князь. Однако на третье утро выяснилось, что дерзкая ребятня идет не сзади, а сбоку, отдалившись от войска на три версты. Удивленный Дарник послал к ним своего оруженосца. Вернувшийся Афобий сообщил, что их двухсотенный отряд оставил половину лошадей в Эмбе, а на оставшейся половине едут по двое, вернее, вышагивают рядом по двое, нагрузив лошадей бурдюками с водой и переметными сумами с провизией.
– А вид у них какой? – поинтересовался князь.
– Пока еще бодрый, – отвечал ромей сам уже порядком осунувшийся.
Минуло еще две ночи, и Дарник приказал молодежи присоединяться к основному войску – велика была опасность потерь среди них от изнуренности тяжелой дорогой.
Войско встретило пополнение равнодушно, даже сотня молоденьких кутигурок не вызывала особого интереса – самим как бы не свалиться от усталости.
На шестой день гонец привез записку от Корнея: «Магометан две тысячи, захваченных ими переселенцев тысяч десять-двенадцать. Двигаются назад в Кят медленно и стадом». Гонец на словах добавил, что несколько раз магометане пытались напасть на корнеевскую сотню, но сто дальнобойных луков останавливали их атаки – терять лошадей от назойливых разбойников у арабов никакого желания не было.
– А сами они в доспехах? – поинтересовался Дарник.
– У воевод стеганые доспехи точно есть, простые же воины только со щитами и в шлемах и то через одного. Луки у них так себе, бьют шагов на сто, не больше.
Такое облачение и вооружение вполне уравнивало оба войска в силах и даже давало преимущество дарникцам, не обремененных захваченной добычей. 
– Ограду на ночь какую-либо ставят?
– Нет, только дозорных-костровых.
– Где ж они в пустыне столько дров набрались?
– Так совсем маленькие костры горят, на кизяке.
От этих известий князя охватил сладкий подзабытый озноб: ох, давно он ни с кем не сражался в чистом поле!

8.
Еще две ночи двигались ускоренным ходом и, наконец, вышли к сторожевым караулам корнеевцев. Воевода-помощник недовольно бурчал:
– Чего так медленно? Мы уже почти у границ Хорезма. Так они и за подмогой послать могут.
Он как всегда нисколько не сомневался в предстоящей победе. Другого мнения придерживался Радим, назначенный в походе главным хорунжим:
– Если у них две тысячи конников на хороших лошадях, им и подмоги не надо.
– Конников может и две тысячи, но коней только тысяча, – ответил ему на это Корней. – Я видел как они по двое на лошадях ездят. Для охраны кятцев им много конницы не нужно.
На рассвете, оставив войско отдыхать, князь с воеводами направились вперед.
Арабы, уже привыкнув к преследованию корнеевцев, совсем не обращали внимания на новых зрителей. Бесконечная уходящая за горизонт колонна из плененных кятцев, их двуколок запряженных ишаками и верблюдами, пеших и конных арабов в матерчатых тюрбанах с бармицами медленно двигалась на юго-восток.
– Если ударить прямо сейчас, то охрана разбежится, и весь обоз с пленными точно будет наш, – горячо подзуживал князя Корней.
– Тогда мы сами станем неповоротливыми и неподвижными, – возражал ему Радим. – И уже они вокруг нас будут кружиться. А кони у них получше наших.
– Так нам это только и надо. Укроемся за повозками и пусть себе кружатся.
Дарник не спешил с ответом, понимая правоту Радима – сам когда-то оставил противнику свой тяжелый обоз, чтобы потом наголову его разбить. 
Вернулись в стан, так ни с чем и не определившись. Дав войску поспать до полудня, князь повел его за кятцами. Их они нагнали ближе к вечеру, когда хорезмийцы устраивались уже на ночлег. Свой стан Дарник приказал ставить в полуверсте от противника.
– Так они нас увидят и как следует сосчитают, – встревожился Радим. – Потеряв неожиданность, мы потеряем половину своей силы, если не больше.
Другие собравшиеся вокруг Дарника воеводы были такого же мнения.
– Думаете, их воины, уже выполнив свою задачу, захотят драться с равным ему по силам противником? Самое время готовить угощение для арабского мирарха, или как там его еще называют, – было не совсем понятно шутит князь или говорит серьезно.
Разумеется, появление так близко большого войска не осталось незамеченным. Как только дарникские повозки стали выстраиваться в квадратный ромейский фоссат, по направлению к ним поскакал небольшой отряд человек в двадцать. Когда лучники из пешего охранения изготовились к стрельбе, арабы, развернувшись, поскакали обратно.
Из жердей, тем временем, в стане уже возвели привычную трехсаженную смотровую вышку, над которой заколыхалось большое Рыбное знамя, дабы арабским дозорным было, что сообщить своему военачальнику.
Рассчет князя оправдался, вскоре к их стану приблизилась уже настоящая группа переговорщиков: трое воевод в богатых одеждах и знаменосец с желтым кятским знаменем с начертанными на нем арабскими письменами. Остановившись в стрелище от фоссата, они всем своим видом показывали, что ждут таких же послов для переговоров. Делать нечего – Дарник с Корнеем и знаменосцем выехали к ним навстречу. Порывался ехать еще и сотский Ерухим знающий согдский и арабский языки, но князь его остановил:
– Если они не знают ни хазарского, ни ромейского, то тогда и договариваться ни о чем не будем.
Афобий постарался на славу, украсил коня Дарника лучше, чем самого князя, но все равно убранство арабских скакунов было значительно роскошней: драгоценные камни и золотая инкрустация не только на нагрудных ремнях и попоне, но даже на уздечке.
– Я Ислах ибн Латиф, визирь кятского эмира, – представился на хазарском языке главный переговорщик, смуглый, длиннолицый мужчина лет тридцати пяти. – Наше войско занималось поимкой кятских преступников и теперь мы, поймав их, возвращаемся домой. Кто вы и почему идете за нами?
– Я Князьтархан Дарник Рыбья Кровь и иду не за вашим войском, а чтобы помочь кятским переселенцам, – учтиво отвечал ему князь. – Месяц назад в мою Ставку прибыл посол Хосрой из Кята, который посулил мне пятьдесят тысяч дирхемов за помощь кятскому племени пересечь эту пустыню и поселиться в Хазарской земле. Думаю, ваши беглые преступники и есть эти переселенцы.
– Этот Хосрой есть самый главный преступник. И мы просим тебя, князь, выдать его нам, за что, эмир Кята Анвар ибн Басим будет тебе очень благодарен. Мы даже можем обсудить, в чем может состоять эта благодарность. Надеюсь, что такая мелочь, как беглые преступники не могут служить причиной раздора между твоим, князь, Яицким княжеством и бескрайними владениями великого халифа Мухаммада.
То, что визирь не клюнул на Хазарскую землю, а прямо обозначил самостоятельное Яицкое княжество было одновременно и приятно и как-то обвинительно, мол, знаем, что чистый разбойник и можешь ничем законным не прикрываться.
– Конечно, нет, но все упирается в данное мной слово и пятьдесят тысяч дирхемов. Мои воины не поймут меня, если я не смогу им заплатить. Но если бы вдруг половина этой суммы появились у меня, тогда все можно было бы наилучшим образом уладить.
Ислах посмотрел на своих спутников и получил их молчаливое согласие.
– К сожалению, сейчас в моем походном ларце таких денег нет, но по возвращению в Кят вместе с твоими Князьтархан послами мы можем прийти к нужному соглашению.
– Мы можем поступить еще проще, – невозмутимо подхватил Рыбья Кровь. – Вы нам отдадите половину захваченных вами переселенцев и ту казну, которая есть в твоем походном ларце. А мои послы последуют с вами в Кят, чтобы как-то договорится об оставшейся сумме. В этом случае никто не будет ущемлен в своих денежных интересах и можно будет подумать о каких-то уступках.
– Чтобы принять нужное решение, мне нужно переговорить с моими людьми. Уже слишком поздно и лучше перенести окончательное решение на завтра.
На том они, попрощавшись, разъехались в разные стороны.
Воеводы с нетерпением ожидали результаты переговоров. То, что все может закончиться миром, не всех обрадовало.
– Зачем мы тогда сюда шли, если получим только часть переселенцев без денег – арабы все ценное у них наверняка отобрали, – высказался хорунжий Нака.
– Если их визирю надо поговорить со своими помощниками, то, что тебе мешает, князь, переговорить с нами. А если мы все за сражение, то ты вовсе не нарушаешь своего мирного слова, – нашел нужную лазейку Корней.
– Узнать бы, есть ли у них запасы воды, – с сомнением произнес Радим. – Ну захватим мы десять тысяч кятцев без воды и через два дня они все у нас перемрут.
Поинтересовались мнением Хосроя. Тот считал, что утром арабы сами нападут на дарпольцев.
– Ну вот, вы сами все и сказали, – подвел итог совету Рыбья Кровь. – Дадим войску как следует поспать, а утром все видно будет. Только выставить двойные караулы с собаками и в каждой хоругви одной сотне не спать и быть в доспехах.
Однако отдохнуть войску не удалось. Едва князь расположился в своем шатре ко сну, как караульные привели из кятского лагеря двоих перебежчиков. Те через Ерухима рассказали, что арабы готовятся отобрать у них молодых парней и девушек, тех, кто может выдержать трудный путь, посадить их по двое на ишаков и верблюдов, а остальных без воды и еды оставить словенскому войску.
– Я бы на их месте все так и сделал, – одобрил арабский замысел Корней. – Мы же и будем виноваты в гибели всех оставшихся.
Перебежчики вместе с разбуженым Хосроем принялись уговаривать князя напасть на арабов, не дожидаясь рассвета:
– Иначе вы их потом просто не догоните.
– Понимают ли они, что при ночном нападении часть переселенцев тоже погибнет? – сердито поинтересовался у Ерухима Дарник.
– Понимают, только иначе погибнет гораздо больше людей.
Князь размышлял недолго.
– Где арабы держат своих коней?
– Все кони у них в отдельных загонах. Натягивают между своими арбами веревки вот тебе и загон.
Дарник расспросил, как содержатся кятцы. Обычно в центре лагеря. На ночь мужчин укладывают на землю и за ногу привязывают к общей железной цепи. Но сегодня их уложили в дальнем конце лагеря с тем, чтобы сосредоточить против дарпольского стана большее количество своих воинов.
– Если начнется суматоха, могут ли переселенцы сами освободиться от веревок?
Перебежчики отвечали, что могут, хотя это потребует какого-то времени.
Тогда князь попросил их вернуться в лагерь и подговорить кятцев о прямой помощи: они должны и сами освободиться и перерезать веревки конских загонов – если испуганные лошади разбегутся, то это будет половина победы над арабами.
Переглянувшись между собой, перебежчики согласились с этим. Вручив им два десятка ножей, их вместе с Хосроем отправили назад в лагерь.
Воеводы были в полной готовности к ночному нападению, но Дарник немного охладил их пыл:
– Нападение в лучшем случае состоится на рассвете, когда видно станет, с кем вы рубитесь. Пока что мне нужны лишь две сотни конников.
– Мы, мы, мы! – загорелись словене, луры, кутигуры.
Молчали лишь сотские юнцов и юниц тоже приглашенные в княжеский шатер.
– А вы чего не рветесь? – обратил к ним Рыбья Кровь.
– Так ведь все равно нас никто не пошлет.
– А вот как раз вас я и хочу послать.
– Нас? Да мы!.. Да обязательно!.. Хоть сейчас!.. – радостно завопили юные сотские.
– Почему их? Что они могут? – воспротивился Нака.
Дарник объяснил:
– Мне нужны не их кистени, а их арканы. Как только в лагере начнется сумятица, и кони начнут разбегаться, задача юнцов и юниц переловить их как можно больше. Выдать им всем белые повязки на головы.
– А как там начнется сумятица, если мы сами нападать не будем? – простодушно удивился Нака.
Вместо ответа Дарник выразительно посмотрел на Вихуру:
– Твои штуки все будут стрелять? И на сколько выстрелов есть камней? До рассвета дотяните?
– Если заберем все «репы» у колесничих и пустим в дело горшки с землей, то дотянем, – заверил Вихура.
– А остальные тогда что? – недовольно произнес Радим.
– Остальным положить рядом с собой доспехи и оружие и спать.
Но вряд ли кто в эту ночь сумел заснуть – все находились в сильном возбуждении, желая и опасаясь предстоящей схватки.
 Полверсты для Больших пращниц было далековато, поэтому их по-тихому выкатили за повозочную ограду и на полторасто шагов приблизили к лагерю кятцев – вот когда по достоинству оценили придумку Ратая поставить пращницы на колеса. Тут же пристроили двадцать колесниц с камнеметами и триста щитников с пиками с двумя сотнями лучников за спинами на случай, если арабы попытаются ответно напасть. Привести пращницы в готовность не составило труда.  Больше ста ратников подносили камни, горшки и мешки с песком из фоссата.
Водяные часы показывали три часа ночи, когда шесть пращниц, мощно разворачивая свои коромысла, принялись засылать на пятьсот-шестьсот шагов по четыре пуда камней, многие из которых попарно были связаны волосяными веревками, что делало их особенно смертоносными.
В полной темноте падающие с неба камни, горшки и мешки с песком произвели именно тот эффект, на который рассчитывал Дарник. В лагере мгновенно вспыхнула паника, даже за полверсты слышны были вопли и крики мечущихся там людей. К ним добавилось и жалобное лошадиное ржание.
– В бой ни с кем не вступать. Ваша цель – только кони. Но если все же будут стычки, крепко помнить, что только двое на одного – никак не иначе, – в последний раз озадачил бравую ребятню Рыбья Кровь.
Первые захваченные лошади стали поступать уже через каких-то полчаса. Юнцы выскакивали к освещенным масляными светильниками воротам стана, бросали ратникам аркан с добытым скакуном, хватали новый аркан и уносились снова в темноту.
Поднявшись на смотровую вышку, князь не столько всматривался, сколько вслушивался в происходящее в кятском лагере. Звуки были вполне обнадеживающие.
Когда стало чуть рассветать, вдали показался большой, конников в двести, отряд, мчащийся с метательными дротиками и мечами к пращницам. Корней с Радимом немедленно усадили на коней полсотни катафрактов и две сотни конников. Но встречная атака не потребовалась. Подпустив арабов на двадцать сажений, два десятка камнеметов дала залп каменными «яблоками» и железными «орехами», одновременно сто лучников за спинами щитников выпустили по три стрелы, а кутигурские пращники взмахнули своими ручными коромыслами. Передние ряды арабов вместе с лошадьми посыпались на землю. Из ворот уже грозно выезжали и строились катафракты и конники.
– Стоять на месте! – послал им приказ Дарник.
Потеряв добрую треть своего отряда, арабы развернулись и поскакали прочь.
К фоссату, между тем, доставляли уже пленных. Кони-то кони, а как юнцам не схлестнуться с настоящими воинами. В качестве оправдания каждого араба вели по двое юнцов: один тянул аркан, а другой грозно махал кистенем вблизи головы пленного. Причем, из девятнадцати человек семерых захватили юницы. Еще с десяток раненых перед колесницами арабов доставили лучники.
Одним из пленников юниц был худенький черноволосый мальчишка лет тринадцати, он громко и повелительно что-то кричал то по-арабски, то по-согдийски.
– Говорит, что он Кадир, сын кятского эмира и требует, чтобы с ним хорошо обращались, – перевел Ерухим.
– Ну раз требует, то будем повиноваться, – под смех воевод заключил князь и сделал знак Корнею заняться крикливым пленником.
Пользуясь наступившим затишьем, дарпольцы собирали выпущенные камни и стрелы, а лекари перевязывали тежелораненых воинов противника.
– Сто восемь коней, – доложил о добыче Радим. – Но почти все без седел. Из юнцов никто не погиб, нет даже раненых.
Потом к фоссату потянулись переселенцы, их было от трехсот до четырехсот человек, почти все мужчины, юноши и старики, явно не воинского сословия, одетые в ватные разноцветные халаты. Ими предводительствовали несколько бородатых старейшин. Дарник принял их за воротами стана, чтобы сумятица не возникла уже в собственном фоссате. Кятцы рассказали, что все арабы, отступив, сосредоточились позади их лагеря и теперь они не знают, как им быть: оставаться на месте или переходить в хазарский стан. Дарник их не поправлял – пусть пока будет «хазарский стан». Попросил только всех коней, верблюдов и ишаков переселенцев вместе с запасами воды перевести ближе к фоссату:
– Тогда арабы не смогут у вас никого забрать. Если кого погонят пешком, это сделает их медлительными и неповоротливыми. И мы всегда сумеем их догнать и все отбить.
Заодно предостерег кятцев от попыток проникнуть в фоссат – он только для самих дарпольцев.
Арабское войско тем временем приходило в себя. Собравшись в одном месте позади переселенцев, оно какое-то время готовилось к боевым действиям, но видя, что их больше никто не атакует, а самим нападать на закрытого повозками противника не с руки, некоторое время просто выжидало, давая возможность яикцам войти в лагерь кятцев и устроить там грабеж. Когда и этого не случилось, то ничего не оставалось, как снова вступить в переговоры. На этот раз к их, подъехавшей на безопасное расстояние группе, отправился один Ерухим, чтобы пригласить в княжеский шатер. Чуть поколебавшись, трое вчерашних переговорщиков приняли приглашение князя.
Дарник сперва хотел принимать гостей в присутствии воевод, но видя их слишком веселое настроение, всех выгнал вон, оставив в шатре лишь Корнея, Радима и Наку:
– Нечего тут ухмылки строить, мы еще никого не победили.
Евда гости вошли в шатер, Дарник счел нужным извиниться:
– Прошу прощения за ночную стрельбу моих воевод – они столько времени  тащили с собой камни для камнеметов, что когда вы отказались о чем-то договариваться, решили избавиться от этого лишнего груза. Все ваши раненые воины, как следует, перевязаны и как только вы пришлете за ними свои арбы, они сразу будут вам возвращены. Убитые, разумеется, тоже.
Переговорщики почувствовали себе уверенней от его любезного тона.
– Вы не только стреляли, но захватили наших коней и воинов. Как быть с ними?
– Это будет зависеть от того, как мы договоримся о переселенцах.
– Если мы отдадим половину преступников и часть денег, то вы нам возвращаете и коней и пленных? – решил уточнить Ислах.
– Не совсем так. У вас слишком хорошие кони, и мои ратники считают их своей законной добычей. Ваших воинов мы конечно вернем, но не сейчас. Мы их отпустим, когда придем в нашу восточную крепость. Если отпустим сейчас, вы обязательно на нас нападете. – Рыбья Кровь широко, почти дружески улыбнулся.
– Разве вам после ночного нападения можно верить? – резонно усомнился визирь.
– Хотите сражаться – будем сражаться, – пожал плечами князь.
– Среди этих воинов был один юноша, нельзя ли вернуть сейчас хотя бы его.
– Он утверждает, что он сын вашего эмира.
Ислах досадливо поморщился.
– Можем ли мы его увидеть?
– Конечно, – разрешил Дарник и кивнул воеводе-помощнику.
Пока Корней отсутствовал, гости угрюмо молчали, Нака исподтишка их рассматривал, Радим поигрывал кулачной скобой, а князь прикидывал, как быть дальше.
Рядом с шатром послышались шаги, и в шатер следом за Корнеем вошел Кадир и две юницы, захватившие его.
Ислах коротко переговорил с подростком на арабском, потом повернулся к князю:
– Какой выкуп ты хочешь за него?
– Никакого. Просто он пока наш гость. До восточной крепости.
– Но это невозможно! – забыв о выдержке, гневно вскричал визирь.
Дарник знаком показал юницам увести «гостя». Но мальчишка, оттолкнув от себя их руки, бросился к Ислаху и тесно к нему прижался, жалобно что-то объясняя.
Корней вопросительно глянул на князя: стоит ли арабского принца вытаскивать из шатра силой. Дарник терпеливо ждал.
– Я сказал ему, что скоро заберу его, – чуть с вызовом произнес Ислах.
– Так и будет, – согласился Рыбья Кровь. – Только лучше, если дальше мы продолжим разговор без вашего мальчика.
Ислах снова что-то сказал по-арабски, и Кадир с большой неохотой вышел вместе с юницами из шатра.
– Если мы вернемся в Кят без него, нас всех казнят, – с вызовом сказал визирь. – Это знают все мои воины и будут сражаться за него не жалея собственной жизни.
– Давай сначала решим все с переселенцами, – предложил-приказал князь.
Ислах утверждал, что сбежавшие из Кята хорезмийцы – вероотступники, которые приняли магометанскую веру, чтобы не платить джизью – налог на неверных, а когда узнали, что налоги платить все же придется, то решили вернуться в свое прежнее огнепоклонство. Более того, из-за войны Хорезма с тюргешами уже два года эти налоги не платили. Дарник был в затруднении – обвинение действительно было серьезным. Послали за кятскими старейшинами. Те, явившись на суд военачальников, сначала все отрицали. Однако магометанское обрезание не такая вещь, которую скроешь, и как только князь пообещал, что велит мужчинам-кятцам обнажить свои чресла, старейшины неохотно признали, что, да, в половине семей один из сыновей действительно магометанин, но бегут они не от веры, а от невозможности продолжать свою привычную родовую жизнь.
– К нам приходят в дома и уничтожают наши блюда, книги, забирают наши динары и вышивки – все, где есть изображения людей, – горячо обличали визиря кятцы.
Спор между Ислахом и старейшинами шел на согдийском языке, и Ерухим, наклонившись к уху Князьтархана, быстро переводил ему на ромейский язык.
– Приходят к тем, кто принял нашу веру, поэтому должен соблюдать наши законы, – поправлял старейшин Ислах. – Разве в тех семьях, которые верят в Мирту, делают что-то подобное. К ним ведь никто не приходит и ничего им не запрещает.
– Когда мы впускали вас в свои города, вы обещали, что ущерба нам ни в чем не будет, – отвечали старейшины. – А теперь мы на своей земле стали самыми униженными и бесправными людьми.
– Тридцать лет вы с этим соглашались, а теперь стало невыносимо, – не оставался в долгу визирь, видно было, что подобные споры имеют давнюю историю и у каждой стороны есть железные доводы. – Раньше ваши города беспрерывно воевали друг с другом. Мы принесли вам мир и сытую жизнь. Заплатите налоги, подайте, как положено, эмиру Анвару прошение об уходе из Кята, он назначит вам оплату и пойдете куда хотите.
– Оплату за что? – ярились старейшины. – Своим унижением мы давно за вашу мирную жизнь с вами расплатились!
Поняв, что криками здесь ничего не достигнуть, князь отослал старейшин и всех лишних, и стал обсуждать положение с одним Ислахом. Услышав ромейскую речь, визирь и сам перешел на ромейский язык, которым владел лучше хазарского. Теперь они с Дарником еще лучше понимали друг друга. То, что юницы сумели захватить в плен сына эмира, давало в руки князя огромное преимущество, но он старался это особо не выпячивать. Напротив больше сам выступал как проситель:
– Да будет свободен твой Кадир, не беспокойся об этом. Самое главное сейчас для меня – это установить хорошие отношения с эмиром Анваром и не потерять при этом уважение своих воинов. Все знают, что им обещана плата за доставку кятцев, и если я от этого откажусь, они могут взбунтоваться, как взбунтовались сегодня ночью. Поэтому давай думать, как сделать, чтобы никто не понес урона. Можно конечно и враждовать, но пользы от этого не будет никому. Я хорошо понимаю твое сложное положение: поехал на легкую прогулку за неразумным простонародьем, а тут встречаемся мы и требуем половину твоей добычи. Даже если ты вернешь себе Кадира, тебя обязательно накажут за то, что не стал с нами крепко сражаться. А если начнешь сражаться, то при плохом вооружении потеряешь половину людей, и это тоже будет твоим большим просчетом. Поэтому предлагаю тебе хорошую сделку. Переселенцев и их имущество мы разделим… (визирь недовольно вскинул голову) Да, разделим! Это будет просто нужным прикрытием для нашего тайного большого договора. Я напишу на ромейском языке послание эмиру Кята, а ты напишешь от его имени Анвара послание эмиру Гурганскому… (Именно в Гурган на южный край Хазарского моря Дарник хотел плыть на биремах.)
– Кому? – у Ислаха от изумления округлились и рот и глаза.
– Эмиру Гурганскому, – спокойно повторил князь. – Послание о том, что Яицкое княжество стремится к торговле, а не к войне. И о том, что в Кяте уже есть торговое подворье князя Дарника…
– Но его там нет!
– К тому времени, когда я встречусь с гурганским эмиром, это подворье будет, прямо из восточной крепости двадцать моих купцов вместе с твоим войском поедут в Кят.
Визирь уже не возражал, а просто внимательно слушал.
– Своему же эмиру ты тайно, без свидетелей скажешь, что князь Дарник может пропустить через свои земли и снабдить нужными припасами арабское войско в походе на Хазарию. Вам не удается ее победить через Дербенские ворота, зато можете ворваться в ее плохо защищенные города и кочевья с востока.
– Ты забываешь, что Хазарию закрывает с востока Итиль-река, которую так просто не переплыть.
– Ее не переплыть, пока нет судов для переправы. У меня такие суда есть.
Ислах глубоко призадумался. Дарник терпеливо ждал, ему сейчас было так же интересно, как на переговорах с тюргешами. Его княжескому честолюбию уже мало было простых ратных побед, хотелось ввязаться во что-то более серьезное, что позволило бы вершить судьбы стран и народов.
– А ты сам присоединишься к нашему войску против Хазарии? – нашел нужный вопрос визирь.
– Это будет зависеть от ваших намерений. Если вы захотите просто напасть на Хазарию, разорить ее и уйти, то не присоединюсь. Если же вы придете, чтобы навсегда там остаться, то это совершенно другое дело. Но пока об этом говорить преждевременно. Мои двадцать купцов побудут в Кяте два месяца, а потом часть из них с хорезмскими товарами поедет назад на Яик. Я думаю, к этому времени кятский эмир придет к какому-либо решению и сообщит мне об этом вместе с купцами. По-моему это лучший выход и для тебя и для меня. Разделив переселенцев, ты отправишь часть войска с частью своих воинов назад в Кят. А другую часть поведешь следом за нами. В семи днях пути отсюда на север находится моя крепость Эмба. Там я передам тебе Кадира и других заложников вместе с необходимым запасом воды и еды.
Ислаху такой план не особо понравился:
– А почему нельзя отдать мне Кадира сейчас?
– Потому что тогда у тебя может возникнуть соблазн отомстить мне за ночной град камней. Здесь сделать это просто, а в Эмбе не получится. Своим архонтам можешь сказать, что мы обсуждали вот это разделение простонародья. О намерениях насчет Хазарии будет лучше, если ты расскажешь только эмиру. В Хазарии позволяют существовать моему княжеству лишь как защитной преграде против кутигур и тюргешей. Если там узнают о моих с тобой переговорах, боюсь, моему княжеству будет уже не жить.
Разумеется, все это сразу принять визирю было трудно, и он попросил время, чтобы хорошо все обдумать. Теперь требовалось еще как-то разделить кятцев. Это Дарник взял на себя. Проводив визиря, он позвал в шатер старейшин. Те выглядели крайне сердитыми – только сейчас Хосрой рассказал им об оплате за переселение на Яик.
Вперед выступил старейшина Маниах, высокий старик с волнистой белой бородой.
– Наш посол Хосрой, неверно изложил тебе, князь Дарник, наше прошение. Мы хотели лишь прохода через твое княжество, а не права поселиться в нем.
– Хосрой все сделал правильно, – встал на защиту посла Рыбья Кровь. – Если бы он иначе просил о помощи, ни один дарпольский ратник не тронулся бы в путь. И через три дня вас уже в Кяте продавали бы в рабство. Кроме ваших интересов у меня есть интересы моего войска. Оно состоит из наемников, а наемники все делает только за деньги. Мне больших трудов стоило уговорить их, что вы заплатите за свою жизнь и свободу не серебром, а поденной работой.
– Значит, если у человека семья состоит из десяти человек, он будет копать землю пятьсот дней и зимой и летом? Полтора года? – Длиннобородый неплохо считал. – Чем же твое рабство будет отличаться от рабства эмира? У них условия гораздо легче.
Да, я, кажется, в самом деле немного переборщил, спохватился Дарник, но уступать решил по-своему.
– В моем княжестве много молодых мужчин, но очень мало женщин. За каждую вашу невесту я уберу по тридцать дирхемов или сто пятьдесят дней работ. Если у вашего человека три дочери, то ему останется отработать лишь пятьдесят дней. А у кого будет четыре, тому я сам еще доплачу чистым серебром двадцать дирхемов.
Находившийся в шатре Корней, отвернувшись, беззвучно трясся от смеха. 
– А почему ты, князь, не можешь потребовать, чтобы арабы вернули то, что у нас награбили? – ввернул вопрос Хосрой, приободренный поддержкой Дарника, перед своими старейшинами.
– Освободившись от вас, арабы стали для нас неуловимы. Просто так они золото не отдадут, кони у них лучше наших, и гоняться за ними по пустыне бесполезно. Зато можно будет считать, что за налоги эмиру вы расплатились сполна.
– Боюсь, все же, что наш народ на такие твои условия не согласится, – сказал Маниах, и старцы удалились из княжеского шатра в большом недовольстве.
– А если они, в самом деле, все вернутся в Кят? Нам тогда что? – приуныл Корней.
– Мы получили сто восемь замечательных коней, сорок мечей, строим Эмбу, проложили торговый путь в Хорезм, провели отличные переговоры на будущее, – перечислил Дарник, – а тебе все мало? И при этом не потеряли пока ни одного ратника.   
Медлить между тем было нельзя, каждый час обходился в заметную потерю запасов воды. Редкие колодцы на старой караванной дороге могли обеспечить ею лишь сто-двести человек, но никак не десять тысяч ртов. Если у дарпольцев бочки и бурдюки с водой еще оставались, то в лагере кятцев питье уже выдавали по чашке на человека. Не намного лучше обстояло с этим и у арабов. Переговорщики же больше до конца дня не появлялись ни от Ислаха, ни от старейшин.
Ночь прошла тревожно. Рыбья Кровь не исключал арабского ночного нападения, поэтому все караулы были усилены втрое. Как потом выяснилось, опасались дарникцев и арабы, точно так бодрствуя и охраняя загоны для коней.

9.
Поутру каких-либо вестей ни от кого по-прежнему не было.
– Ну и отлично, – сказал Дарник воеводам, отдавая приказ сниматься с места.
Без суеты, но достаточно быстро стены фоссата стали превращаться в походные колонны. Колесницам с камнеметами вообще не приходилось разворачиваться, как стояли к противнику камнеметным ложем, так и тронулись за повозками, лишь теснее съезжаясь друг с другом в хвостовую защитную стену.
Тут-то арабы с кятцами и очнулись и забегали как заполошные. Вдогонку князю поскакали переговорщики от тех и от других. Кятцы сообщили, что две трети их семей хотят уходить с «хазарами», а треть уйдет с арабами. Арабы просили дать им время на собственное распределение: кто с кем куда идет.
– Хорошо, – отвечал и тем и другим князь. – В полдень у нас будет остановка, мы там вас и подождем.
Воеводы довольно усмехались – получалось, что не дарникцы требуют у кого-то свою добычу, а противник изо всех сил сам стремится вручить им эту добычу. 
На дневку прежде останавливались, просто сбивши все колонны в тесную кучу, но сейчас терять бдительность не стоило, поэтому Рыбья Кровь приказал устраивать фоссат как положено: с оградой из повозок, колесниц-камнеметчиц и валом из мешков с землей, прикрытыми навесами коновязями и смотровой вышкой с било.
Первыми показались арабские конники, числом около тысячи, разбившись на пять отрядов, они скобой охватили дарникский стан, впрочем, держась от него на 3-4 стрелища. С вышки видно было, как конники спешиваются, разбивают свои палатки-навесы, выставляют караулы. Чуть погодя от центрального отряда отделились трое всадников со знаменем и направились к фоссату. Знамя безошибочно указывало на присутствие Ислаха.
Две стены княжеского шатра были подняты, но даже легкий ветерок мало помогал против полуденной жары. Когда Афобий поднес военачальникам по кубку с чистой водой, визирь, прежде чем выпить, сначала недоверчиво понюхал ее, опасаясь, что это вино.
– С вами, магометанами, трудно устраивать хороший пир, – посетовал Дарник, – вино не пьете, хмельной мед тоже.
– Про хмельной мед запрета в Коране нет, – с улыбкой сказал гость, он выглядел невыспавшимся с тенями под своими округлыми глазами.
Дарник выразительно глянул на воеводу-помощника, тот утвердительно кивнул: будет вам мед и все остальное.
– Не тот ли ты словенский князь Дарник, что воевал с александрийским эмиром на Крите? – неожиданно спросил визирь.
– А ты был на Крите? – слегка удивился Князьтархан.
– Я много где был, – «скромно» сообщил Ислах. – И в Константинополе, и в Дамаске, и в Александрии. Тебе там не приходилось бывать?
– Константинополь мимо проплывал, на берег не сходил, опасался, что за разгром Дикеи ромеи меня казнят, в Дамаске еще надеюсь побывать, на Ниле собирался немного попиратствовать, да ромеи для этого дела две биремы пожалели. Пришлось вот на Яик отправляться. А в Индии или у ханьцев тебе быть не приходилось?..
Нет ничего дружелюбней, чем обнаружить в собеседнике общее увлечение. На водяных часах поплавок не преодолел даже одно отделение, как два вчерашних противника уже напропалую хвастались, что успели увидеть за свои путешествия и узнать. О кятцах вначале не упоминали намеренно, а вскоре и вовсе забыли. Принесенные блюда с жареным мясом и хмельной мед еще больше добавили оживления. Князь извинился, что у него, увы, закончились фрукты и сладости. А у меня есть, сказал Ислах и один из его сопровождающих во весь опор помчался за ними в арабский лагерь.
Пыльное облако возвестило, между тем, о приближении переселенцев. А чуть позже Афобий объявил о появлении кятских старейшин.
– Очень не хочу слушать снова ваши споры, – сказал Рыбья Кровь визирю. – Можешь пройтись по фоссату. Посмотришь наши войсковые секреты.
При выходе из шатра Ислах нос к носу столкнулся к идущим к князю старейшинам.
– Кятский визирь согласился любезно проводить нас с вами до земель моего княжества, – объяснил старейшинам через Ерухима Дарник.
Длиннобородый Маниах смотрел мрачно.
– Хватит ли твоих, князь, запасов воды, чтобы мы все преодолели путь живыми?
– Если быстро будем двигаться, то хватит, – отвечал Дарник.
– Может ли князь дать нам повозки для стариков и беременных женщин?
– Повозки не дам, но могу посадить на них ваших стариков и женщин, но тогда они пойдут отдельно от вас вместе с моим войском.
– Может ли князь поклясться своими богами, что его воины не будут чинить насилия над нашими людьми во время пути?
– У нас главная клятва не богами, а над собственным оружием. – Рыбья Кровь достал свой кинжал, поцеловал лезвие и сказал: – Клянусь!
Удовлетворившись этим и испросив десять бочек воды, старейшины удалились. Вместе с водовозами в кятский лагерь направился и Дарник с воеводами и охраной.
Растянутые от высоких арб полотняные навесы давали совсем мало тени, поэтому сотни мужчин, женщин и детей в ужасной тесноте лишь сидели под ними, некоторые ухитрялись даже сидя спать. При виде колесниц с бочками воды весь лагерь пришел в суматошное движение, колесницы обступили плотным кричащим кольцом, протягивая к бочкам чашки, кувшины, ведра. Из-за толчеи половина воды, что разливали им водовозы, проливалась на землю, другую половину кятцы тут же выпивали и вновь тянули свои емкости за добавкой. Князь отдал приказ пяти колесницам выезжать из стана на свободное место, где дозорные Корнея сулицами и плетками сумели построить набежавших переселенцев в чинную очередь, не позволяя тем, кто уже получил воду снова в нее вставать. Как, однако, было проследить, кто берет ведро на пять человек, а кто – малый кувшин на десять ртов?.. Но отдавать самим кятцам распределение воды тоже было ненадежно. Да и надолго ли хватит тех бочек и бурдюков?
По словам Маниаха в лагере переселенцев осталось не меньше шести тысяч людей: две тысячи взрослых и четыре тысячи детей. При них было примерно четыреста двухколесных арб, запряженных верблюдами и ишаками и пара сотен верблюдов, увешанных вьюками с кошмами и одеялами.
Вернувшись в фоссат, князь собрал воевод и объявил, что придется действовать тем же порядком и дальше: сниматься с места перед самым рассветом и быстро двигаться до двух часов пополудню, разбивать стоянку и поджидать кятцев с арабами. Отпустив воевод, Дарник велел Корнею, когда стемнеет, выслать в Эмбу две его ватаги с десятью лучными колесницами с пустыми бочками и бурдюками. По договоренности Гладила должен был высылать каждых пять дней вдогонку походному войску по каравану с водой. Надо было увеличить и ускорить этот подвоз.
– А если послать не две ватаги, а целую хоругвь? – предложил воевода-помощник.
– Для этого надо, чтобы и арабы одну хоругвь в Кят отослали.
– Ну так и скажи Ислаху об этом. Он точно послушается, особенно если скажешь, что от нас он ни глотка воды не получит.
Совет был хорош, но чуть преждевременен – визирь для этого еще не созрел.
Так началось их движение к Яику. Если в первый день кятцы весьма неохотно откликнулись на предложение перевести стариков и беременных женщин в дарникский стан, но после каждого утреннего бегства «хазар» желающих перейти на дарникские повозки становилось все больше и больше. О тех, кто отстал и обречен был умереть от истощения, старались не думать. Даже сами кятцы не упоминали об этом, понимая, что помощь дарпольцев тоже имеет свои пределы.
– Ты хорошо придумал с этими утренними переходами, – вынужден был признать Ислах. – Даже никого подгонять не надо. Заодно и стонов с проклятиями их не слушать.
Дарника тоже кое-что поражало в арабском войске. На третий день он напрямик спросил у визиря:
– У кятцев немало молодых женщин и девушек, почему твои воины не проявляют к ним никакого интереса?
– А что с ними делать потом?
Князь даже не понял вопроса.
– Ничего не делать. Просто отпустить и все.
– Так их отцы тут же обесчещеных дочерей зарежут. Поэтому их никто из моих воинов и не хватает – никому не хочется, чтобы его походную гурию потом убивали. Аллах не велит быть причиной смерти невинных.
Дарник тут же приказал распространить такой подход и по своему войску, чтобы никто не вздумал насильничать над кятскими красотками. Но словно в насмешку над собственной строгостью, ему в тот же вечер пришлось в этом смысле самому отступиться.
В княжеском шатре Рыбья Кровь с Ислахом играли в затрикий, когда Афобий сообщил, что пришли кятские музыканты. Всего музыкантов было двое: один на барабане со звенящими колокольчиками, второй на продолговатой дудочке. Третьей в шатер вошла закутанная в цветную материю женщина. Получив от Дарника утвердительный знак, музыканты стали играть, а женщина, сбросив покрывало и оставшись в широких юбках и короткой накидке, принялась танцевать. Свободного пространства в шатре было совсем немного, но это вовсе не мешало танцовщице стоя на одном месте выделывать захватывающие изгибы и кружения. Нижняя часть ее лица была закрыта полупрозрачной розовой кисеей, только подчеркивающей выразительность ее глубоких черных глаз. Однако самым завлекательным было даже не это, а полоска голого тела на животе, от которой вообще нельзя было отвести взгляда. Сладкая ритмичная музыка наполнила все вокруг, Дарник заметил, как сам стал чуть покачиваться ей в такт. Глянул на Ислаха и Корнея, те хоть и не покачивались, но тоже обжигающе смотрели на танцовщицу. Ее глаза то опускались, то поднимались, при этом были направлены исключительно на князя, словно ему одному предназначался ее танец.   
– Ее зовут Меванча, – сказал на ухо Дарнику Ерухим, приведший музыкантов.
Князь удивленно на него глянул – зачем ему знать имя какой-то танцовщицы. Та продолжала танцевать другой танец, еще более томный и тягучий. Предательское возбуждение охватило Дарника, три недели мужского воздержания брали свое. А танцовщица опустила уже полумаску со своего лица, явив полные красиво изогнутые губы и нежный овал лица.
Он не заметил, что остался в шатре совсем один, куда-то ушел Ислах, исчезли Корней и толмач, оба музыканта отчего-то оказались со своими инструментами снаружи шатра, и лишь одна Меванча продолжала свои сладострастные движения. Меня соблазняют, вдруг понял Дарник и попытался взять себя в руки. Такой уж была его натура: чем настойчивее ему что-то внушали, тем категоричней он это от себя отталкивал. И тут музыка прекратилась и танец остановился.
Меванча стояла перед ним неподвижно, чуть потупив глаза. Дарник не столько смотрел на нее, сколько проворачивал в уме все, что сейчас происходило: и уход гостей, и невысказанная никем цель, и ожидание его княжеского действия. Убьют Меванчу из-за его страсти, или не убьют было уже совсем неважно. Ну что ж, если его хотят направить по определенной колее, то он по ней и направится, но горе хитрецам!
Продолжая сидеть на лавочке за столом, он просто похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. Меванча, хоть и не смотрела, но все увидела, и, подбежав, остановилась, почти касаясь его своей грудью. Он провел ладонью по ее голому животу. Шумный поощрительный вздох был ему ответом, и рука танцовщицы ласково скользнула по его затылку. Зимой на дальних кутигурских кочевьях, когда ему присылали на ночь какую-нибудь рабыню или вдовицу, он всегда требовал миску теплой воды. Это был целый ритуал, когда он сначала смоченой в воде тряпицей проводил по телу своей наложницы, а потом передавал тряпицу ей, чтобы она чуть омыла и его. В темноте и холоде это действовало безотказно, снимало настороженность, заменяя ее почти семейной простотой.
Сейчас он тоже отцепил матерчатую полумаску Меванчи, обмакнул ее в кубке Корнея, где еще оставалась вода и провел ею по потной шеи танцовщицы, на что она чуть хихикнула от приятной щекотки. Раздвигая накидку, он обнажил ее грудь, обмыл и ее. Скользнул и к животу. Потом хотел передать ритуала омовения в ее руки, но не выдержал, боясь, что собственное естество разорвется от возбуждения и дальше проявил уже вполне пятнадцатилетнее нетерпение: на ложе и побыстрей.
Была глубокая ночь, когда весь его пыл немного угомонился, и можно было подумать, что дальше: оставлять ее у себя в шатре или возвращать в кятский лагерь. Позвал Афобия. Тот как всегда прикорнул у входа в шатер. Ромей сообщил, что все гости ушли, остался лишь один музыкант дожидаться Меванчу.
Рыбья Кровь чуть подумал.
– Пускай вернут второго музыканта, они вместе с Меванчой поедут с моим войском. На отдельной повозке.
Остаток ночи прошел чуть менее бурно, чем ее начало. Иногда Дарник на короткое время засыпал, но стоило рядом чуть пошевелиться обнаженному женскому телу, как страсть снова в нем просыпалась. При этом он умудрился не заметить поднявшийся под утро большой шум с криками и собачьим лаем.
– Я уже заказал для тебя пояс верности, будем надевать на тебя каждую вторую ночь, – сказал Корней, встретив вышедшего из шатра князя, когда уже весь фоссат превратился в походные колонны. Дарник лишь рассмеялся в ответ. Воевода-помощник рассказал, что ночью в фоссат проникли трое арабских лазутчиков и попытались выкрасть Кадира. Их обнаружили раньше, чем они добрались до своего принца. Один из лазутчиков в короткой стычке был убит, двое схвачены.
Сообщение порадовало – ожидаемый большой налет арабов обернулся мелкой стычкой. Пока разбирали и складывали шатер к князю привели участников ночных событий. Шестеро хазар, скрутивших лазутчиков, светились молодцеватостью. Двое арабов были сильно побиты и выглядели подавленными.
– Как вы их обнаружили? – спросил князь у хазарского десятского. 
– По запаху, – сказал тот. – Едят всякие пряности, у нас так никто не пахнет.
Окружающие весело рассмеялись. Всем шестерым Дарник вручил медные фалеры.
– А с этими двумя как? – указал на пленников Радим.
– А никак. Отправь к остальным пленникам.
– Может все-таки повесить их в острастку другим? – усомнился главный хорунжий.
– Зачем? Они делали свое воинское дело. За удаль мы не казним.
Днем, когда их стан догнала арабская тысяча, и у княжеского шатра появился Ислах, Дарник встретил его, как ни в чем не бывало. Корней передал свите визиря двуколку с трупом третьего лазутчика – и все. Ислах, разумеется, все это увидел, но ничего не сказал.
Разговаривали они с князем о чем угодно, только не о ночном происшествии. Лишь под конец, когда настало время уезжать, визирь не выдержал и спросил:
– А что ты собираешься сделать с еще двумя моими воинами?
– Ничего, вернем тебе их в Эмбе, как и остальных.
Визирь смотрел недоверчиво, пытаясь разгадать непривычное поведение «хазарского наместника», которым он по-прежнему считал Дарника. Князь каких-либо предупреждений относительно будущей кары за ночные происки не делал, но как-то было понятно, что следующая группа лазутчиков понесет совсем иную кару, поэтому больше до конца их совместного пути подобных случаев не было.
Двухнедельное путешествие быстро приобрело свой собственный порядок. Никто никому особо старался не досаждать. Спокойствие, сдержанность и добродушие дарпольцев приносили свои плоды. Сумели договориться и о сокращении войск: полтысячи арабов отправилась в Кят, а хоругвь Наки быстрым ходом поскакала на север. На третий день пути из Эмбы появился первый караван из верблюдов и двуколок нагруженных водой, ячменными лепешками и древесным углем, и все походники, включая иноземцев, здорово приободрились. Открылось даже свое небольшое торжище. Сперва, правда, арабы и кятцы делали вид, что у них нет ни золота, ни серебра.
– Ну и отлично, давайте платить другим, – отвечал им Корней и менял уголь и лепешки на платки и подковы, седла и медные блюда. Потом дошло дело и до кятских серебряных динаров и золотых сережек.
Научили дарпольцы своих попутчиков и «ратайскому костру», когда рядом выкапывались две небольших ямки: в одной был собственно костер, а из другой ямки в первую проделывалось узкое поддувало. Неособо какая хитрость, но в три раза сокращала расход драгоценного в пустыне топлива.
Скоро уже не только старики и беременные женщины следовали на дарпольских повозках, но и матери с большими выводками детей и кто просто обезножил от тяжелой дороги. Под конец на повозках даже нашлось место и для двух десятков изнуренных и больных арабских воинов. Тут заодно выяснилось, что они вовсе не арабские, а персидские и курдские и лишь воеводы у них арабские. 
Корней был прав, когда докладывал, что мечи и стеганые доспехи есть лишь у сотских, рядовые воины ограничивались кожаными щитами, секирами и дротиками. Луки имелись лишь у трети конников, да в колчанах не больше чем по десять стрел. Понятно стало почему ислахцы не ввязались в большое сражение – воевать им по сути было нечем.
В каждое посещение фоссата Ислах брал по двое-трое своих воевод, всякий раз других. Князь думал, что так он хочет им показать все «хазарские» секреты и заодно подкормить дарникским угощением. Корней же утверждал, что визирю просто нужно убедить подчиненных в силе военного снаряжения и выучке «хазар», дабы потом было оправдание за свое «замирение» перед кятским эмиром.
Особенно поразило Дарника, когда он узнал, что часть ислахских воинов набрана из рабов, купленных на невольничных базарах.
– Как же так, разве они могут доблестно сражаться? – недоумевал князь.
– А выбор у них невелик: или работа на рудниках и в каменоломнях, или не обременительная военная служба, – объяснил визирь. – Да и для казны облегчение – не надо платить им жалованья. А когда примут нашу веру и отличатся на поле боя, то могут стать полноправными воинами-гулямами.
Также сильно интересовало Дарника: за счет чего арабам удалось столь расширить свою империю. Визирь охотно поделился с ним и этим секретом:
– Аллах послал нас во все страны, чтобы освободить все народы от тирании их недостойных правителей и сделать их слугами истинного Господа, дабы их нищета превратилась в благополучие, а справедливость заменила угнетение. Он послал нас принести свою веру всем этим людям и привести их к исламу. Никак иначе сто лет побед нашего оружия объяснить нельзя.
При этом сам Ислах вовсе не выглядел каким-либо одержимым человеком, просто высказывал свое мнение и только, что действовало лишь с еще большей убедительностью.
Перед самой отправкой в Кятский поход еще в Дарполе Лидия вручила Дарнику переписанные тайные листки Отца Алексея. Это оказалась ханьская книга под названием «Искусство войны». Всю дорогу князь с любопытством заглядывал в нее. Теперь же у него в лице Ислаха появился собеседник, с которым хотелось это «искусство» обсудить.
– «Сунь-Цзы сказал: у полководца есть пять опасностей, – вслух читал Рыбья Кровь визирю во время вечернего отдыха, с удобством расположившись в шатре, – если он будет стремиться умереть, он будет убит, если он стремится обязательно остаться в живых, он попадет в плен, если он скор на гнев, его будут презирать, если он самолюбив, его могут оскорбить, если он будет любить людей, его могут обессилить».
Ислах напряженно слушал.
– А как понимать последнюю опасность?
– Я думаю, что если все прощать ратникам, они перестанут слушаться.
– А может это касается пленных? – вслух размышлял визирь.
– Тут у них есть отдельно об этом, – Дарник отыскивал нужное место и зачитывал его: – «Если полководец разговаривает с воинами ласково и учтиво, значит, он потерял свое войско. Если он без счету раздает награды, значит, войско в трудном положении. Если он бесчетно прибегает к наказанию, значит, войско в тяжелом положении. Если воины уже расположены к нему, а наказания производиться не будут, ими совсем нельзя будет пользоваться. Если полководец сначала жесток, а потом боится своего войска, это означает верх непонимания военного искусства».
– Великолепно! Я должен это переписать себе! – снова и снова восклицал в восторге Ислах, особенно от советов мудрого ханьца относительно походов, обмана противника и соглядатаев. – Как это к тебе попало? Сколько ты за это хочешь?!
– Одни листики меняю только на другие листики, – со смехом отвечал князь и уже не мог отвертеться, когда на следующий день визирь привез ему целый сундук книг и свитков на ромейском языке, отобранный у кятцев.
– В Эмбе сядешь за стол и сам в два дня перепишешь это «Искусство», – согласился Дарник, с удовольствием принимая подношение.
Еще сильней они задружились, когда выяснилось, что у каждого по три жены, тут уж вообще не стало никакого удержу, так хотелось узнать, как с этим делом обстоит у другого. Как же хохотал визирь, когда Дарник, предварительно выслав из шатра всех, кто понимал по-ромейски, рассказывал, как ему приходится исхитряться, чтобы в течение дня обходными тропами посетить всех трех жен. Сам Ислах держал свой гарем в строгости, лишь у старшей жены в его доме было две горницы, две остальные занимали по горнице.
– И соблюдать мне с ними постельное равенство тоже не надо, – утверждал визирь.
– А если начнут на это ныть и жаловаться?
– Тогда я говорю «Ты отлучена», а она тут же должна вернуться к родителям.
– Вот так просто? – восхитился князь.
– Зато ни одна из них никогда не переступает в своих причитаниях опасную черту.
Ислах был на двенадцать лет старше Дарника и младшему многоженцу особенно хотелось узнать, как бывает, когда уже телесно не можешь в течение одного дня и ночи разделить свое ложе сразу со всеми женами.
– Ну, во-первых, одна или две жены постоянно беременны, – отвечал визирь, – во-вторых, у женщин бывают кровавые дни, в-третьих, у нас бывает много дней для полного воздержания, в-четвертых, ты всегда можешь придумать причину своего недовольства женой и пару дней просто не посещать ее горницу. А как получается у тебя?
– А у меня всегда почему-то только чувство вины, что я не оправдываю их ожиданий, – уныло признался Князьтархан.
В знак своей черной зависти он даже записал, как звучат эти волшебные арабские слова: «Ты отлучена». Впрочем, было чему позавидовать и визирю, ведь всякий раз их посиделки в шатре заканчивались первыми двумя-тремя танцами Меванчи. После чего гости уходили, и танцовщица оставалась в полном княжеском распоряжении. 
За каждую ночевку Меванча просила какую-либо дорогую вещицу. Таких вещиц в княжеском шатре обычно не имелось, и князю приходилось расплачиваться серебряной или даже золотой монетой.
Так и двигались на север, можно даже сказать с некоторыми удобствами. Несмотря на несогласие отцов семейств, холостые ратники присматривались к молодым кятчанкам, а те, свыкались с мыслью о замужестве. Невестилась, правда, пока только издали и сотня юниц. Зато у самого князя с танцовщицей вскоре произошел полный конфуз. Однажды в сумерках в шатер вместо музыкантов и Меванчи вошел Глума, сотский каганской хоругви.
– Ты никак меня своим танцем решил потешить, – шуткой встретил его Дарник.
– Прости, князь, сильно провинился я перед тобой, – Глума виновато опустился на одно колено.
– Наверно, перед войском, а не передо мной, – поправил Рыбья Кровь.
– Именно перед тобой, – не согласился полусотский и признался, что только что не сумел сдержать себя и спрелюбодействовал с Меванчей, мол, подарил ей янтарный камушек, ну она и уступила ему, прямо в своей двуколке.
Давно не попадал Дарник в столь глупейшее положение. Гнева почти не было и правильных мыслей тоже. За лучшее решил перевести все это в нечто незначительное.
– Выход у тебя только один: жениться на Меванче.
– У меня в Дарполе уже есть жена.
– Ничего, будет две. И запомни! Ты сейчас пришел ко мне, чтобы признаться, что невиданная страсть обуяла тебя, и ты попросил, чтобы я разрешил тебе на ней жениться. Только так и никак иначе! Или хочешь за бесчестие князя быть повешенным?!
Глума повешенным быть не хотел. И свадьба на следующий день была сыграна самая настоящая. Меванча лепетала свои возражения, но кто будет слушать танцовщицу! Естественно, что и ее танцы перед князем прекратились, ведь «безумно влюбленного» полусотского нельзя было «позорить». Причем полусотский лгал так складно, что сомнений ни у кого не возникало.
– Первый раз вижу, чтобы кто-то отбил у тебя наложницу! – потешался Корней. – Как бы это не стало дурным примером.
Дарник отмалчивался, довольный, что столь малым уроном все же вывернулся из дурного положения.    
Солнце на исходе весны почти полностью выжгло окружающуюся траву и без того не богатую. Остатки ячменя и овса кое-как поддерживали конские силы. И животные и люди сильно страдали от жажды, но никто не умирал.
На восьмой день пути пришел еще один «водный обоз». Ямная гоньба между Дарполем и Эмбой была уже налажена, и воевода обоза привез немало новостей. В Дарполь прибыли первые плоты с потеповцами, а вверх по реке отправился десяток хемодских лодий, с которыми Агапий отправил две ватаги дарпольских ратников. В устье Яика на Персидский остров приплыли шесть купеческих фелук из Гургана с большим грузом для Хемода, а значит и для Дарполя шелка, хлопчатых тканей, риса, фруктов, серебряных украшений, пряностей и благовоний. Новый купеческий караван пожаловал из Ирбеня, денег от хазарского кагана не привезли, зато с рахдонитами пришли две сотни прошлогодних бойников, в том числе и полсотни пешцев из Новолипова с посланиями от десятилетних сыновей: князя Гребенского Смуги и князя Липовского Тура.
– Где послания? – обрадованно воскликнул Дарник.
– Их в Эмбу привезли княгиня Милида и Калчу.
Против тысячи дарпольцев все еще оставались пятьсот арабов, но они уже привыкли получать, как и кятцы от дарникцев по вечерам свою порцию воды и вряд ли могли быть причиной какой-либо неприятности. И оставив на Радима и Корнея походное войско, Рыбья Кровь с десятком гридей о двуконь помчался в Эмбу.

10.
Городище едва не проехали мимо. Все ждали появления реки, а вместо нее конские копыта в ночной темене прошлепали по какой-то луже и лишь, когда где-то сбоку раздался собачий лай и свистки караульных поняли, куда надо сворачивать.
– Кто идет? – на ромейском окликнул всадников грубый голос.
– Князь Дарник, болван! – крикнул в ответ Афобий.
– Левее давай! – приказал тот же голос.
Воротами новоиспеченного городища служила тяжелая, груженая землей повозка. Пока ее откатили, встречать князя высыпала добрая полусотня караульных во главе с Гладилой и дарпольскими гостями. Только увидев жену, Дарник понял, как сильно он по ней соскучился. Для приличия выслушал в полуха доклад наместника – и сразу ушат воды на голову и в объятия Милиды. Из всех его бывших жен и наложниц от нее исходил самый лучший запах, и если с соитиями и бывали короткие перерывы, то целовать ее он мог всегда ненасытно.
Милида чувствовала себя слегка виноватой, что не взяла с собой Альдарика. Но муж за это был на нее не в претензии. В родовом селище Дарника треть детей умирала, не дожив до года и еще треть – не дожив до пяти лет, поэтому видеть сына для него было всегда радостью пополам с тревогой, уж очень опасался, что за ратные успехи ему придется платить самым дорогим и важным. Опыт со старшими сыновьями, к которым он почти не приближался до пяти лет, оказался весьма удачным, и сейчас он по мере сил старался повторить то же самое – пусть еще четыре года Альдариком занимается жена, кормилица и дядька-воспитатель, а он будет поглядывать на него лишь издали.
В перерыве между любовными утехами при свете масляного светильника прочитал послания старших сыновей. У обоих все обстояло более-менее благополучно. Смуга даже собирался из Новолипова наведаться к отцу на Яик. А Тур из лесного Липова писал, что его уже сватают к дочери соседнего князя, и дядя Борть хочет, чтобы Дарник непременно был на будущей свадьбе. Тайные точки в посланиях указывали, что написанное соответствует истине. Предложение толстяка Бортя прозвучало как великолепный вызов, который князю тотчас захотелось принять. Если до Новолипова от Дарполя была добрая тысяча верст, то до Липова приходилось накинуть еще полтысячи. Хотя если без заезда в Новолипов, а от Ирбеня подняться верст на триста вверх по Итиль-реке, а там напрямик через леса, то и не так далеко. А если еще по Левобережью Итиля проложить ямную гоньбу, то и совсем доступно.
Вот только что это жена притихла чем-то озабоченная?! Али не рада пылкому мужу?!
– Я беременна, – призналась она на его настойчивый расспрос.
– Так это ж здорово! – обрадовался он. – Срочно начинаю закладывать новое княжество для нового сына.
Но жена не разделяла его восторга.
– Если девочка, то будет княгиней, как Калчу, – по-своему понял он ее.
– Евла тоже беременна, – выложила свою печаль Милида.
– Ну и что? – досадливо передернул он плечами. – Не сравнивай себя с наложницей. Ты это ты, а она вечно будет вторая или даже десятая.
– Но ты ее сыну тоже захочешь княжество дать?
– Только самое-самое маленькое! – засмеялся он.
И снова она не поддержала мужниной веселости.
– Скажи, а ты не мог бы ее куда-нибудь отселить из Дарполя?
– А потом и Лидию следом за ней?
– Неужели они в чем-то лучше, чем я?
А он-то простодушный так надеялся, что после года в Дарполе, после Курятника она давно примирилась со своей участью первой, но вовсе не единственной жены.
– Сейчас ты самая лучшая и каждую ночь мне хочется возвращаться только к тебе. Но если я Евлу и Лидию куда-нибудь отошлю, вместо них обязательно кто-то еще начнет строить мне глазки. Хочешь рискнуть и соперничать с новыми будущими наложницами?
Разумеется, никакими разумными доводами победить женскую ревность и обиженность было невозможно, а вот если жарко прошептать ей в самое ухо: «Все мои ночи это только твои ночи», то уже и ее улыбку удовольствия получить можно.
Разбудил его запах свежеиспеченных лепешек. После трех недель недожаренного змеиного мяса и сваренных в воде сухих яблок и абрикос такое никак нельзя было пропустить. И еще не полностью открыв глаза, он уже жевал, наслаждаясь дивным вкусом горячего хлеба. Милида с готовностью подавала ему питье: виноградное вино и квас и что-то рассказывая. Похвасталась своими успехами в словенской и ромейской грамоте. Последнюю она учила по «Жизнеописанию словенского князя» Отца Паисия и все порывалась продемонстрировать это мужу.
– Моя ты грамотейка! – поддразнивал ее Дарник, осыпая поцелуями.
Вот только, что за странные слова вдруг вторглись в ее милый щебет?
– Ты не должен его казнить. Умоляю тебе: не казни его, помилуй! Ты же сам велел всем становиться богатыми, вот он тебя и послушал…
– Да кто он? О ком ты?
Слово за слово выяснилось, что две недели назад в Дарполе обокрали войскового казначея Зарубу, стащили из его дома аж сорок дирхемов. Столь крупную сумму Заруба объяснил запасом серебряных монет, захваченных им якобы еще из Новолипова. Писарь Агапия, проводивший дознание, в шутку поинтересовался: а где у тебя спрятана основная часть войсковой казны, и стал весело осматривать половину избы, что Заруба занимал со своей женой-хазаркой. Подвинул хозяйский ларь и в земляном полу заметил свежее вскапывание, ткнул туда острием клевца и клевец в чем-то деревянном застрял. Стало совсем интересно, несколько движений лопаты и на свет появился сундучок с полусотней золотых динаров и двухстами дирхемами. Подумали о краже войсковой казны, пошли смотреть там, но все серебро, золото и медь согласно описи были на месте.
Заруба сначала лепетал что-то про оставленные ему на сохранение монеты ушедшими с Потепой на север ратниками, даже имена называл, но ему не поверили. Призванный на правеж Агапием и устрашенный пыткой он признался в обычном подлоге, что в сговоре с Сигибердом они отмечали во всех расходных списках завышенную в полтора-два раза цену на товары, получаемые из Хемода, а полученные излишки монет делили между собой. Вместе на двоих обчистили войсковую казну почти на тысячу дирхемов. Сейчас оба они доставлены Агапием в Эмбу в ожидании княжеского суда.
Обрадовала так обрадовала! Вся нега и расслабленность мигом слетели с Дарника. Выходит, не совсем она соскучилась по любимому мужу, а приехала чтобы защитить своего дядю.
– Да не буду я никого казнить, успокойся, – сказал он расстроенной жене, оделся и вышел из гостевого дома.
Все воеводы уже поджидали его снаружи. Среди них находились не только Агапий и Калчу, но даже Ратай, – а этому чего в пограничном городище понадобилась, или Агапий их с Калчу захватил для поддержки при обвинении дяди Милиды?
С улыбкой всех поприветствовав, Рыбья Кровь вместе с ними двинулся на осмотр Эмбы. Посмотреть уже было на что. Правильный квадрат с сухими рвами, трехсаженным земляным валом, восемью камнеметными гнездами из мешков с землей и четверо ворот, снабженных дополнительным валом-скобой, прикрывающими вход, так чтобы в сами ворота можно было пробраться, лишь проехав вдоль земляной стены под прицелом лучников и самострельщиков. Река у южного вала окончательно усохла, превратившись в отдельные плёсы с мелкими перекатами. Ну да все равно, воды в колодцах, выкопанных в городище и дальше вдоль реки, хватало на всех. Больше всего удивляло количество уже построенных Длинных домов, «корзин» и бань. А когда влез на шестисаженную сторожевую вышку из связанных между собой жердей, то увидел в десяти верстах на запад верхушку точно такой же вышки Эмба-Пристани, что располагалась на морском берегу у пересохшего устья реки.
Если по военной части к Гладиле можно было как-то придраться, то по хозяйским делам он оказался большим докой. Это ему принадлежала мысль превратить Ватажную гоньбу в Гоньбу для повозок и колесниц со сменой упряжных лошадей. За конниками они конечно угнаться не могли, но пятидневный путь в два с половиной дня благодаря сменным лошадям покрывали запросто. Пока князь обходил крепость, как раз прибыл очередной обоз из Дарполя и стал понятен секрет большой стройки: шесть повозок и четыре двуколки были гружены брусьями, жердями и досками уже выпиленных определенной длины и толщины, только складывай как надо и вбивай гвозди. Порадовало и изрядное количество пригнанной скотины: овцы, свиньи, козы и даже коровы – признак не кочевого, а постоянного стана. Снаружи крепости имелось даже малое торжище, на котором два десятка пришлых степняков меняли своих овец и верблюдов на топоры и лопаты. Гладила похвастал, что уже отправил в стольный град шесть возов с шерстью. А Ратай с гордостью показал свою новую колесницу, на которой в Эмбу приехала Милида. Днище колесницы было укреплено на четырех толстых стальных пружинах, отчего при езде зубодробильная тряска в ней превращалась в приятное покачивание.
Потом в Длинном доме в большом воеводском зале состоялось славное застолье. Тут-то выяснилось, что воеводы съехались сюда больше из любопытства, чем по надобности – всем хотелось посмотреть на арабских «провожатых» князя, великих южных воинов, которые уже много лет держали в страхе Романию, Хазарию и всю Великую Степь. Услышав об этом, Рыбья Кровь вздохнул с облегчением, он-то опасался, что бескровный поход и малая добыча будут поставлены ему в укор, а вышло наоборот, именно факт догоняющих каждый день дарпольцев кятцев и арабов изумлял и восхищал его ближних советников. Говорили и о делах. Агапий хотел узнать, как устраивать в Дарполе кятцев и получил подробные указания. Тарханшу интересовало, как проявили себя ее кутигуры, что для князя тоже было кстати – сам он все не мог решать, как наградить юниц, что пленили эмирского сына:
– Ведь, по сути, они спасли все войско от большой крови, но при этом нарушили мой приказ брать только лошадей. А награда им станет поводом и другим для ослушания. И не закружится ли голова у пятнадцатилетних молодок от большого поощрения?
Калчу вполне разделяла сомнения Дарника и обещала подумать, как поступить.
Ратай же сам нагрузил князя большими заботами. Рассказал, что построил разводной мост на Яике.
– Как это разводной?
– А вот так! – Чудо-мастер прямо на столе с помощью положенного на бок кубка показал, как мост, укрепленный на сорока пустых бочках, подобно огромной двери отчаливает от берега и течением разворачивается поперек реки, удерживаемый длинной цепью, намотанной на береговую лебедку. Когда надо – крутишь ручку лебедки, и мост снова причаливает к берегу, пропуская биремы и лодии.
Калчу и Агапий подтвердили, что сейчас действительно, все повозки из Дарполя беспрепятственно переезжают на Левобережье.
– Самое главное, что меня на такую же работу и Хемод сватает, – продолжал  хвастать главный оружейник.
– Что у них свои мастера уже закончились? – усомнился князь. – Посмотреть на твою придумку и просто ее повторить?
– А у них там река шире и одним пролетом моста не обойдешься. А два пролета только я один смогу осилить. Триста дирхемов, однако, предлагают. 
– За то, чтобы они впредь сами все торговые караваны из Хорезма у себя пропускали?
– Я как знал, что ты так скажешь! – даже обрадовался Ратай. – Поэтому потребовал у них письменный договор, чтобы по этому мосту могли переправляться одни хемодцы. Они и на это согласны. Ну, так как?
– Делай! – коротко разрешил князь. – Но я бы четыреста дирхемов с них слупил.
Про привезенных преступников разговор не заходил, хотя все понимали, что Милида наверняка успела заступиться за своего дядю.
– Теперь к «этим», – велел Рыбья Кровь, поднимаясь из-за стола.
Сигиберд с Зарубой содержались в отдельной каморе в соседнем Длинном доме. Две войлочные подстилки на земляном полу, поганое ведро в углу, братина с водой на чурбачке – вот и все убранство. Арестанты сидели на полу, при виде входящего князя живо вскочили на ноги. Вонь и полумрак не располагали к разговорам.
– Пошли, – сказал Дарник Сигиберду.
Не выходя наружу, прошли на другой конец дома в оружейную камору. Здесь среди щитов, копий и самострелов было самое подходящее место, караульный даже два трехногих табурета принес. Князь сел первым, знаком указал тервигу тоже сесть. Сигиберд выглядел расслабленно, двухнедельное заключение сделало его совершенно равнодушным к собственной участи.
– Одного не пойму, саму глупость вашего воровства, ведь все в Дарполе на виду, как вы могли бы использовать наворованные деньги, только на несколько лет утаить и когда-нибудь потом достать.
– А каково, по-твоему, мне было смотреть на твоего Ратая. Молодчику и двадцати нет, а богаче всех в Дарполе. Я добыл тебе переговорами победу над Хемодом. Ты это как-то особо оценил? Железные печи всю осень и зиму привозил из Хемода и на это никакого внимания! Я дядя твоей жены, сколько раз она ко мне прибегала в слезах от твоих наложниц, и никто кроме меня не мог найти слова, чтобы заставить ее успокоиться и смириться!
– Все верно, – спокойно согласился Дарник. – Тех денег, что ты украл, хватит, чтобы оплатить твои заслуги перед Дарполем, или добавить еще? Скажи – я добавлю.
Сигиберд, не понимая, смотрел на него. Не дождавшись от тервига ответа, Дарник жестом указал караульному вести Сигиберда назад к Зарубе и вышел из дома.
Советники поджидали его во дворе, здесь же рядом с Калчу стояла Милида, с надеждой глядя на мужа. Князь молча посмотрел на Калчу, та все поняла верно: взяла Милиду под руку и повела прочь. Вместе с Гладилой, Агапием и Ратаем Дарник направился в Воеводский дом.
– Ну говорите, – сказал он им, усаживаясь на княжеское место.
Гладила покосился на Агапия, предоставляя ему высказаться первым.
– Если сажать Зарубу в клеть, то и Сигиберда надо было… – не очень уверенно произнес ромей.
– Ты все сделал правильно, – успокоил его Дарник.
– Хемод ждет твоего суда еще больше, чем Дарполь, – усмехнулся Ратай. – Сильно жалеют старичка.
– Не очень справедливо будет, если Зарубу ты казнишь, а Сигиберда пожалеешь, – высказал свое Гладила.
Главное решение советники, как всегда оставляли за князем.
– Я поговорил с Сигибердом и принял решение. Заруба и Сигиберд останутся тут, в Эмбе, вернее, за пределами городища, пусть там устраиваются как хотят. Вернуть им все, что они наворовали, перевезти сюда к ним их жен и все имущество. Деньги у них есть, пусть нанимают работников, покупают скотину и живут, как могут.   
Советники молчали, переваривая услышаное.
– Стало быть, теперь они вне княжеского закона и убийство и ограбление их не будет считаться преступлением, – сделал очевидный вывод Гладила.
– Вне закона это когда за изгнанника некому вступиться, – поправил его князь, – Тебе их от грабежа и насильников беречь, но в городище не пускать.
– В чем же тогда смысл наказания? – недоумевал Ратай.
– В половинном изгойстве. Чтобы они кое-как выживали и грызли себя за свой просчет и глупость.
– Немного странно, но глянуть, что из этого выйдет можно, – рассудил Агапий.
Теперь оставалось узнать, как к наказанию отнесутся любимые «курицы». Милиду решение мужа обрадовало:
– Но ведь потом ты сможешь снять с дяди эту опалу?
– Боюсь, что для этого должно случиться что-то слишком особенное, – неопределенно пообещал Дарник.
– Наказание подходящее, – одобрила Калчу. – Только жаль, Эмба слишком далеко от Дарполя. Если б было рядом, тогда всем был более поучительный пример.
Мысленно он согласился с танханшей, но свое решение изменять не стал.
Порядок работ и ратных занятий в Эмбе оказался столь хорошо налажен, что не имело смысла в него вмешиваться. Единственное пожелание Рыбья Кровь высказал лишь в Эмбе-Пристане, где и как устраивать гавань для бирем и лодий. После чего нашел себе другое занятие.
Еще с Гребенско-Липовских времен лежал у него заготовленный список «Воеводского устава», определяющий не только военное, но и обычное поведение старших и малых воевод, да все не хватало времени закончить его. И вот такой удобный момент случился.
Список остался в сундуке в Дарполе и был на словенском языке, но это уже не имело значения. Подчиняясь нахлынувшему вдохновению, он просто взял в руки перо и чистый пергамент, вывел на нем по-ромейски «Устав архонта» и дальше тоже по-ромейски стал строчить правила устава.   
Всего получилось восемнадцать правил:
1. «Архонт больше всего дорожит своей честью, поэтому всегда выполняет свой воинский долг.
2. Архонт своим примером показывает стратиотам, как можно мужественно переносить тяготы воинской службы. Нужно, чтобы стратиоты смотрели на него не как на придирчивого надзирателя-бездельника, а как на человека загруженного военной службой больше самих воинов. Меньше спать, меньше бездельничать, меньше болтать о пустом.
3. Архонт не кичится своей знатностью, богатством и военными подвигами. Его сила не в хвастовстве, а в нерушимом спокойствии.
4. Архонт постоянно стремится улучшать свои военные знания и умения. Важно, чтобы стратиоты видели и уважали его ученость и военные способности.
5. Архонт никогда не скрывает истинного положения дел в своем отряде и всячески старается исправить возникшие недостатки.
6. Архонт выносит наказание стратиотам лишь на следующий день, на холодную голову.
7. Архонт дружен со своими соратниками и всегда умеет отличить дружескую шутку от оскорбления.
8. Архонт удерживает стратиотов от недостойных поступков на поле боя и в мирное время.
9. Архонт милосердно относится к пленным. Издевательствами над пленными свое достоинство можно только уронить.
10. Архонт не позволяет себе обсуждать приказы военачальника и поведение других архонтов со стратиотами.
11. Архонт всегда имеет достойный вид, опрятен, причесан, избегает жестикуляции, не повышает голос и отдает громкие команды только на учениях и на поле боя.
12. Архонт обязан заботиться о стратиотах и в военное и в мирное время. Хорошо накормленый и одетый воин – половина победы.
13. Архонт не выставляет свои семейные дела на всеобщее обозрение.
14. Архонт умерен в питье и еде, не играет в азартные игры и удерживает от них стратиотов. Не кути – лихость не докажешь, а себя уронишь.
15. Архонт не обещает того, что не может исполнить.
16. Архонт никогда не влезает в долги и умело распоряжается своими расходами, а также избегает денежных расчетов с другими архонтами. Деньги всегда портят отношения. Одалживаться можно только в войсковой казне.
17. Анхонт всегда осмотрителен с женщинами. Они могут быть причиной многих бед».
18. Архонт не завистлив и не ревнив к чужим достижениям, знает, что сам рано или поздно заслужил большую славу и почет.
На следующее утро он вызвал к себе Агапия и вручил ему сей пергамент под видом некогда переписанного свитка.
Агапий прочитал «Устав архонта» без всякого удивления.
– Что скажешь? – Дарник ждал конкретного ответа.
– А что тут сказать? Устав как устав.
– Ты видел его раньше?
– В Романии столько всего пишут, что и не уследить, – пожал плечами ромей.
– Я к сожалению, потерял сам Устав. Вспоминал по памяти, – князь пристально смотрел на наместника Дарполя: верит тот или нет. – Значит, тебя тут ничего не смущает?
– Не пойму для чего он тебе сейчас? – наконец вяло поинтересовался Агапий.
– Хочу ввести его для словен и для кутигур. Но нужна твоя поддержка, чтобы ты сказал, что это действительно Устав архонта из Романии.
– Да пожалуйста. – Так и не ясно было: разгадал наместник уловку князя или просто согласен выполнить его просьбу.
Затем князь проверил «Устав» на других.
– Ох уж эти ромеи, будут мне еще указывать, как я в носу ковыряюсь или задницу вытираю! – без церемоний сказанул Ратай.
– А что значит «постоянно улучшать свои знания и умения»? – встревожился за свою ученость Гладила.
Калчу увидела в «Уставе» трудное испытание для всей Орды:
– Чтобы это выполнять, кутигурским воеводам нужно все время жить в Ставке.
– Будем надеяться, что они будут помнить об этом и, разъезжаясь по своим улусам и кочевьям, – чуть смягчил ее опасения Князьтархан.
На четвертый день пребывания Дарника в Эмбе показалось походное войско, а ближе к вечеру как обычно подтянулись кятцы с арабами. Сразу пошла большая помывка, немеренное насыщение водой и пищей. Оглядывать первое дарпольское поселение дальние гости начали только на утро. И конечно были порядком разочарованы «хазарской крепостью» с ее земляными укреплениями, юртами и палатками и крошечным торжищем и отсутствием каких-либо ремесленных мастерских. Военный стан, он военный стан и есть. Зато для дарпольцев-походников Эмба явилась едва ли не вершиной удобства и уюта, наконец-то можно и покупаться в реке, и сколько угодно поваляться в теньке, и позубоскалить со знакомцами. Нечего и говорить с каким любопытством принимали и  общались с арабами все эмбцы и приехавшие воеводы, загадывая про себя: придется или нет столкнуться с ними на поле боя. 
Для Дарника же с Ислахом настало время раскладывать все по полочкам.
– Я же сказал, что никакого выкупа за пленных не будет. Есть, правда, одно затруднение. Я хотел бы послать свое посольство в Кят из двадцати человек. Однако плохо зная вашего эмира, я опасаюсь, что он может разгневаться и казнить моих людей, поэтому за двадцать моих людей, мне нужны двадцать твоих заложников, которые тотчас же будут отпущены, как только мое торговое посольство вернется из Кята. Можно и по-другому: я не шлю никакого посольства, а лишь отдаю тебе всех твоих воинов. Но посольство это доказательство, что ты не просто так уступил нам кятских переселенцев, а вел очень важные союзные переговоры на будущее. Поэтому решай сам.
Три дня простояла арабская полутысяча возле Эмбы – воины отдыхали и отъедались, визирь усиленно размышлял и заодно переписывал себе «Искусство войны». За это время в городище почти одновременно прибыли два хазарских каравана: тот, что привез из Словении письма княжичей, и тот, что возвращался в Ирбень из Кята. Корней сполна отвел душу: нашел особо ценный товар и там и там. У ирбенцев помимо полутора пудов янтаря – полпуда речного жемчуга, у кятцев – целый пуд перца и два десятка перстней с рубинами и сапфирами. Разумеется, княжеская десятина, к горести рахдонитов, была взята и со спрятанного, и с открыто провозимого товара.
Новым праздником стало причаливание к Эмбе-Пристани первой дарпольской биремы и двух лодий сопровождения. Рыбья Кровь не мог отказать себе в удовольствие пригласить на борт биремы Ислаха и на голубом глазу предложить ему:
– А давай ты сейчас поплывешь со мной в Гурган, а уже оттуда вернешься в свой Кят. Тогда вообще ни у кого не останется сомнений, что ты сделал большое дело.
Видно было, как сильно борется с этим соблазном визирь и все-таки устоял, более того, принял окончательное решение:
– Нет, как-нибудь в другой раз. Давай обойдемся и без твоего посольства в Кят. Если эмир захочет, он сам пошлет к тебе посольство, может быть, даже со мной во главе. По крайней мере, я его попрошу об этом.
Последним довеском в их отношениях было освобождение Кадира. Дарник сказал:
– Я не настаиваю, но было бы неплохо, если бы принц что-то подарил тем юницам, что захватили его. Я конечно и сам могу им заплатить за это по пятьдесят дирхемов каждой, но лучше, если дорогие подарки сделает сам принц. Все сразу поймут, что он действительно сын эмира.
– Коней не дам! – сердито отрезал визирь.
– Тогда что-то из оружия, чтобы все видели, как высоко ценится свобода принца.
Делать нечего – пришлось Ислаху разориться на два узких однолезвийных меча, которые Кадир и вручил своим караульщицам к полному их восторгу и зависти даже взрослых кутигур.
Хитрый Корней подговорил князя сделать особый подарок и самому кятскому эмиру – привезенное Милидой «Жизнеописание словенского князя». Дарник отмахивался:
– Я тебе не Ратай, чтобы собой хвастать!
– Да какое хвастовство! – восклицал воевода-помощник. – Ислах и так от тебя без ума. А для эмира это будет самый неоспоримый довод. Там же и про осаду ромейской Дикеи и про сражения с арабами на Крите. Ты недооцениваешь силу написанного слова. Дари и не кривись!
И в самом деле, ромейскую книгу Ислах воспринял с полным восторгом. Тут же ее прочитал и вслед за Корнеем повторил, что для эмира это будет лучшим доказательством в пользу союза с Дарполем.
Еще день понадобился на пополнение арабского отряда двуколками и верблюдами с водой и съестными припасами.
– Это вам за тех дивных коней, что тогда угнали мои юнцы, – полушутя-полусерьезно сказал князь.
При прощании между ним и визирем состоялся еще один обмен подарками. Дарник вручил Ислаху наградной клевец, взамен получил трехгранный меч-кончар, способный пробить любые кольчуги.
– Осенью жду с посольством, – напутствовал араба Рыбья Кровь.
– Если эмир голову не отрубит, то очень может быть, – отвечал Ислах, отъезжая самым последним за своим отрядом.
– Ты так сожалел, что над Хемодом у тебя была слишком легкая победа, – отметил Корней их дружеское с визирем расставание. – А как будешь на себе волосы рвать, что в этом походе вообще не потерял ни одного ратника.
– Обещаю: больше таких побед не будет, – отшучивался князь. – В следующий раз положу на поле половину ратников, пусть тогда до небес гордятся своей доблестью.
После недельного отдыха походное войско вместе с переселенцами тронулось под руководством Радима дальше в Дарполь. Дарник же с Корнеем вместе с сотней охочих до моря походников взошли на бирему и вместе с двумя лодиями отплыли от берега.
Милида тоже рвалась ехать на судне, носящем ее имя, но муж направил ее в Дарполь вместе с Калчу и войском:
– Первое плаванье по морским приметам должно обходиться без женщин.