Ein wechselbalg

– Какие глазки у нашего малыша, – нежно проворковал Эладар, осторожно гладя по головке маленького худенького младенца, который крепко спал, – будто небесная лазурь пролилась в них; а какие волосы у него – точно чистый снег, выпавший на пшеничные поля! До чего хорошо это дитя, до чего оно красиво сложено!

Эная оглянулась на мужа, няньчившего на руках кроху, и улыбнулась. В котле закипал густой мясной суп с красной чечевицей, наполняя весь дом пряным ароматом тепла и уюта. Растерев в своих маленьких ручках горсть тминных зёрен, хозяйка бросила их в кушанье, отчего аромат его несколько усилился.

– До чего же сегодня чудесный день! – продолжил Эладар, щурясь от яркого каминного пламени, – Даже твоя похлёбка, жена, сегодня пахнет иначе; вкуснее, чем обычно.

– Но-но-но, моя стряпня всегда прекрасна, – шутливо поджав губки, будто бы она обиделась, проворчала Эная, – Если ты помнишь, она лучшая во всём Лесном королевстве. Когда малыш вырастет, он тоже научится варить суп от всех болезней, кисель от вековой тоски, травяной чай для бесконечной любви… Знаешь, мне действительно есть, чему научить мальчика: я готовилась стать матерью больше сотни лет, взращивая в себе заботу, чувство ответственности, и копя жизненный опыт.

– А я больше ста лет мечтал стать отцом, – восхищённо добавил Эладар, слегка причёсывая своими острыми чёрными коготками белые кудри спящего младенца, – Я научу его заговаривать боль, лечить верфольфов от ран, оставленных серебряными пулями, искать пропавших путников при помощи простого шерстяного клубка – о, сколько всего предстоит познать ему в первые семнадцать лет своей жизни! Пусть наш дом внутри огромного старого дуба станет ему самым родным местом на земле, пусть наш лес, наполненный диковинными существами, которых, останься он в родной деревне, никогда бы и не увидел, станет самым желанным местом для прогулок, в которое его неизменно будет тянуть его верное сердце…

Внезапно взгляд Эладара привлекло пятнышко на плече у мальчонки. В середине оно было синеватым, края же его представляли собой желто-коричневую отметину, цветом схожее с болотной грязью.

– Жена, – начал было он, – А уверена ли ты, что аккуратно несла дитя из деревни в наш лес? Человеческие детёныши очень хрупкие. Стоит лишь немного тронуть их, как на их молочно-белой коже проступают вот такие пятна.

– Я несла его бережнее, чем самое дорогое сокровище из всех, что когда-либо были созданы на Земле, – поспешила заверить его Эная, – даю тебе слово чистокровного лесного тролля!

– Даю тебе слово чистокровного горного тролля, что я верю тебе, возлюбленная моя супружница – вновь улыбнулся Эладар, – Но как мы назовём это чудесное дитя?

– Снорренхэльм, – мгновенно выпалила Эная, будто это имя весь день крутилось у неё на языке, –
Мы назовём ребёнка Снорренхэльмом, потому что волосы его белы, как ноябрьский снег. А что до пятен тех – так у него их много, и я нашла его таким, эти отметины уже были на его детском, нежном тельце. Я, право слово, и не знаю, как они там появились…

Эная замолчала, глядя пустым и рассеянным взглядом на оранжевые язычки пламени, весело плясавшие в камине. Эладар хотел о чём-то спросить её, но внезапно осёкся, и понуро опустил глаза.


***
– Наконец-то этот чёртов выродок заткнулся! – с нескрываемой злостью в голосе произнёс фермер Мительсен. Это был грузный мужчина лет сорока на вид, с крупными, кряжистыми руками и слегка припухшим лицом, которое безошибочно выдавало в нём любителя спиртного, – Только и знает, что жрать и орать в моём доме!

– Иными словами, он занят точно тем же, чем его драгоценный папаша! – огрызнулась на него маленькая тощая блондинка с пепельными, почти выцветшими волосами. От пинты тёмного эля её изрядно развезло, и теперь она высказывала своему мужу всё, что о нём думала, – Если бы ты сумел продать нашу корову сегодня на ярмарке, у нас бы на всё хватило денег! Кто виноват в том, что ты такой непутёвый?

– Подика-сь сама продай эту тварь! – огрызнулся Мительсен. Эль оказал своё раскрепощающее действие и на него, отчего фермер также не стеснялся в выражениях, – она вот-вот и сдохнет, кто купит скотину в таком убогом состоянии? Может быть, только такая же дура, как ты? И что мы будем есть завтра, на какие шиши поедем на рынок за продуктами? Да ещё и кормить твоего крикуна бесполезного, от которого никакого толку. Эх, хоть бы чёрт побрал его, али Бог к рукам прибрал раньше времени.

– Что ты несёшь, идиот, – с этими словами жена больно ударила фермера кулаком в плечо так, что он вздрогнул, –  кто тогда будет пахать в поле, сеять, жать, убирать за свиньями и за тобой тоже, ведь ты тоже та ещё свинья; а там глядишь, с годами он научиться таскать тебя пьяного из трактира, чтоб мне не приходилось этого делать.

– Со свиньёй живу, свиньёй и стал. Впрочем, как начнёт подрастать твой щенок, так и спущу с него десять шкур, – помяни моё слово! – пока не заберу назад все вложенные в него денюжки. На мне где сядешь, там и слезешь, сколько съел, столько и работой вернёшь потом. Да что-то и прям притих малец, уж не помер ли от своего же крика? Ну, коли подох, через годик и нового завести можно будет.

– Да чтоб ты подох, проклятый, – привычно бросила ему в лицо фрау Мительсен, вставая из-за стола и направляясь в комнату к сыну,– Никакого толку с тебя, окаянный, одни проблемы.

Фермер ничего ей не ответил, а лишь тупо уставился на деревянную кружку, наполовину заполненную ароматной тёмно-ореховой жидкостью. Подобным разговором оканчивался каждый их совместно проведённый вечер, и Мительсен, привыкший к общению с женой именно в таком ключе, спокойно продолжил сидеть за столом, погрузившись в тяжёлые думы о том, где теперь им раздобыть денег на хлеб насущный.

***
Тем временем супруга его, скорее просто уставшая от препирательств за ужином, чем реально беспокоившаяся за своё дитя, прошла прямиком в маленькую, тесную каморку, ставшую полноценной комнатой для ребёнка, родившегося всего несколько месяцев тому назад.

Окно было настежь распахнуто, и свежий ветер гулял по всем углам, изгоняя отсюда запах плесени и затхлости; серебристый лунный свет падал на крошечную кроватку, грубо сделанную из неотшлифованных досок, которую Мительсенам отдали сердобольные соседи, когда их собственные дети немного подросли.

Ныне же это скромное, бедное ложе пустовало, словно высохшая ракушка на берегу, которую вместе с мёртвым моллюском навсегда покинула жизнь. Женщина подошла ближе к кроватке и тут заметила какой-то тёмный предмет неровной формы, очертания которого походили на полотно садовой лопатки без черенка, только слегка кривоватой и уродливой. Она наклонилась и взяла в руки странную вещицу, принявшись осматривать её и крутить из стороны в сторону.

Не было никаких сомнений в том, что это был обыкновенный речной камень средних размеров, гладкий и отполированный годами нахождения в постоянно волнующейся, неспокойной воде. Внезапно фрау Мительсен заметила, что на камне что-то нацарапано. Лунный свет неплохо освещал пространство, благодаря чему ей даже не пришлось идти в кухню, чтобы прихватить оттуда лучину. Поднеся его максимально близко к своим близоруким, уставшим глазам, она прочла надпись, нацарапанную на камне мелким, будто бы детским почерком:

WECHSELBALG, WECHSELBALG,
DAS IST DEINE WECHSELBALG!

Во всём доме воцарилась абсолютная тишина.


***
В камине весело трещал огонь, освещая комнату ярко-оранжевым, тёплым светом. Эладар сидел в большом плетёном кресле, явно не предназначавшемся для его маленького роста, и тихо напевал колыбельную, продолжая улыбаться спящему малышу. Наконец он перевёл глаза на жену и тихо-тихо, чтобы не разбудит дитя, начал говорить:

– Дорогое моё сокровище! Вот уже сотня весёлых вёсен и сотня жестоких зим убежала с той поры, что мы с тобой вместе, и, видит Бог, я ни разу не пожалел, что однажды решил разделить эту вечность с тобой. Наша земля питала и защищала нас и весь лесной народ, и были мы счастливы, как никто на свете. Но за весь прошедший век судьба так не послала нам наследника, как мы не мечтали об этом, и некого нам было отвести в деревню к простым смертным людям, чтобы сын наш обучился важнейшим человечьим умениям и ремёслам; а мы не могли взять себе их детёныша, дабы подарить ему знания, хранимые нашим племенем, не могли воспитать колдуна или знахаря, который бы потом вернулся и принёс их во благо своим кровным соплеменникам. Так кого же ты оставила им вместо нашего маленького Сноррена? Того ли кролика, что ты догнала в дубовой чаще и изловила голыми руками? Но нет, он сидит у нас в клетке и жуёт морковь… Может быть, ты оставила им маленького бесёнка, что нашла у Проклятого озера? Нет-нет, ведь мы вместе отнесли его старой ведьме Розмари, что, безусловно, хорошо позаботится о нём и обучит его всем премудростям… Кто же занял место сего очаровательного дитя?

Эная забралась на кресло к мужу. Вдвоём они прекрасно поместились на месте, которого бы хватило лишь для одного  представителя человеческого вида. Обняв супруга и легонько поглаживая белые кудри спящего младенца, она серьёзно заглянула Эладару в глаза, отчего её вертикальные зрачки расширились и заполнили собой почти всю поверхность ярко-изумрудной радужки. Так случалось всякий раз, когда она была чрезвычайно напряжена и сосредоточена. Наконец, после десятисекундного неловкого молчания она грустно вздохнула и произнесла:

– Ты уж поверь мне, Эладар, что я оставила им ИМЕННО ТО, О ЧЁМ ОНИ ТОЧНО СМОГУТ ПОЗАБОТИТЬСЯ!


*
ПРИМЕЧАНИЕ:

WECHSELBALG - "подменыш" - так в древнегерманских легендах называли детёныша лешего, тролля, русалки или прочей нечисти - лесной или речной. Считалось, что данные существа подкидывают своего ребёнка в обмен на человеческого, и, если родители воспитывают его в любви и заботе, то через 10-15-20 лет нечисть забирает  своего, и отдаёт родителям украденного сына или дочку, которого инфернальные создания, в свою очередь, также воспитывали в любви, заботе, и, помимо прочего, обучили всяческим магическим премудростям. Если же родители - плохие, безответственные люди, то тролль, лепрекон или эльфийка могли навсегда унести ребёнка, оставив непутёвым матери и отцу лишь уголёк из печки или камень из озера.