Синее Солнце

Синее солнце
Немудрено, что летом 199… г. на зоне в … разразилась эпидемия дизентерии. Жара под сорок в тени, в километре от запретки свиноферма, откуда жаркий ветер вместе с запахом навоза нес тучи мух. Зеленых, жирных, блестящих золотом и простых черных. А когда ветер менялся, то пригонял с болота комаров. Правда, они жалили ночью и до полудня утихали, чтобы часов в 6 вечера снова проснуться. А мухи распорядка вообще не ведали. Летали по вечно грязным туалетам, а затем садились на пищу зеков. Но это еще не беда, так, штрих к картине. А вот когда забилась канализация, тут-то все и началось. Потоки зловонной жижи выплескивались из канализационных люков и лениво заливали раскаленный асфальт, тут же высыхая и вновь набегая. Отрядные туалеты были загажены почти до верха уже в первые сутки. А над всем этим тучи гудящих мух и запах… запах…
Но есть охота. Поэтому в обед я в столовой угрюмо жевал хлеб с солью. Не мог я в такую жару впихнуть в себя то, что называли первым – три листика капусты и куриная голова в большой дюралюминиевой кастрюле, стоящей на длинном столе. Второе – мерзкая размазня из перловки или пшенки, сдобренная то ли комбижиром, то ли еще чем похуже. Благо, есть хлеб и соль на столе. На обед полагалось два куска хлеба, это составляло две трети нормы. Всего три четверти буханки спецвыпечки, не разберешь, белого или серого, кислого, но вполне съедобного хлеба. Соли без ограничения.
Я принадлежал к тем бедолагам, которые не получали с воли передач, не могли устроиться в лагерной жизни. Вынуждены были жрать баланду, да перебиваться возможностью что-то где-то по случаю урвать – мир не без добрых людей. Многие шли работать в мастерские, где для блатных резали разные деревянные вещи, которые потом продавались на воле, если, конечно, хватало умения и терпения. Это давало преимущества небольшие, лишь табак и чай скупо выделялся с общяка, но не еду. Такие заключенные обычно делились на две категории. Первая начинала поглощать баланду в огромных количествах, благо каши и супа всегда оставалось более чем достаточно, ведь почти половина зоны вообще в столовую не ходила. Первоходы еще не потеряли живую связь с родней, а дело было на Кубани, крае сытом. Таких обжор презрительно называли «кишкоблуды» и частым развлечением было смотреть, как в тощего обычно человека входит ну просто невероятное количество этой самой перловой каши, бывало, что даже пятилитровая кастрюля влезала. «Кишкомания хуже наркомании» - обычная присказка по отношению к ним всегда имела успех и вызывала глупый хохот. Они же ничего не могли с собой поделать, это какое-то нервное, возможно, даже психическое отклонение, сознанию уже не подвластное. А другая категория, к которой принадлежал я, испытывала острое отвращение к пище, которую готовили в столовой, и переставала ее есть, кроме хлеба, соли и сахара. Не взирая на хроническое недоедание. Тоже что-то нездоровое.
Напротив меня жевал хлеб Василич – мужичек лет под 60, но бодренький, крепенький, шустрый. Срок получил за кражу в совхозе, кажется, рулон рубероида со склада унес. Три года общего режима как первоходу дали. Жевал он хлеб с кусочками сала, передачу от дочери недавно получил. Он был мужичком расчётливым, экономным. Все быстропортящееся и мало-мальски ликвидное было либо съедено сразу с нужными людьми, либо обменяно на чай и сигареты. Разумеется, после обязательных подношений на общак, на «места святые», то есть в санчасть, изолятор и СУС, где «страдали бродяги за общее», и лично смотрящему за отрядом, в соразмерных пропорциях, само собой. А вот сало могло выдержать несколько дней на такой жаре, хорошее было сало. Его Василич и ел экономно в общей столовой с хлебом на обед, чтобы не делиться в отряде. Да не шло оно ему в горло что-то сейчас. Что-то тошно ему было. Василичу жалко стало хлеба и сала, не пропадать же добру. И потому он протянул его мне:
- На вот, возьми. Я чагой-то не хочу.
Я взял надкусанный кусок и съел. Разве я не знал, что уже чуть не четверть зоны дизентерией мается? Что санчасть даже не ведет приема таких больных? Знал, конечно. Знал ли, что ну никак нельзя в такой обстановке с кем-то есть из одной посуды или один кусок? Разумеется, знал. Но это было что-то вроде рефлекса, организм сам решил, что ему нужны эти калории, и плевать он хотел на дизентерию. Ему вообще плевать на то, что будет через пять минут. Он хочет лишь самых простых вещей – увеличивать свой потенциал путем запасания и экономии энергии для получения удовольствий. Все остальное уже производное от этого стремления – размножение, выживание, адаптация и прочее. Разум должен постоянно вести борьбу с организмом, но в условиях энергетического кризиса тело часто побеждает.
Первые симптомы дизентерии я ощутил уже рано утром, и весьма мучительно. В туалет стояла очередь. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что трое следующих суток я провел именно в этой очереди. Вечерняя и утренняя проверки превратились в кошмар, который сосредоточился острой болью внизу живота и вышибал холодный пот в усилиях сдержаться. Первый навык, который человек обретает еще раньше, чем научается говорить, это отправление естественных потребностей социально приемлемым образом. В зоне же это обострялось многократно, потому что почти сакральное деление на чистое и нечистое касалось в первую очередь именно отходов человеческой жизнедеятельности. Тот, кто даже случайно вступил в соприкосновение с ними, тут же попадал в категорию неприкасаемых и приравнивался к пассивным гомосексуалистам, жил вместе с ними, подвергаясь с ними же всевозможным унижениям и побоям – «форшмак», к которому мерзко прикоснуться.
На третий день мое состояние стало критическим. Обезвоживание, температура, жара, боли стали почти непереносимы. Сознание мутилось, солнечный свет казался синим и вязким туманом – где больше света, гуще синева. Спать я боялся, чтобы во сне кишечник не сыграл со мной роковой шутки. Предпочитал на корточках, привалившись спиной к стене, сидеть на улице возле туалета.
Ночью три «петуха» совершили побег. Они попытались пробраться через канализационный сток, но не знали, что на выходе трубы из зоны стояла решетка. Развернуться в тесном пространстве было невозможно, и они застряли. Их нашли лишь через двое суток. По традиции, на время поисков вся зона стояла на плацу с перерывами на прием пищи. А затем пойманных не посадили, как положено, в карцер, а просто вернули в отряд. Их зверски избили блатные за то, что «не поставили смотрящего в курс» и общее в результате пострадало. Потом уже увезли и добавили срок.
Утром нас вывели на проверку, построили на плацу. Все уже знали, что случилось, и настраивались на долгое стояние. Порядок строя всегда был регламентирован самими заключенными. Позади стояли блатные. Потом мужики. Потом козлы, хозобслуга, а впереди неприкасаемые «непорядочные». Прошел час, солнце пекло вовсю. Я уже не стоял, а сидел на корточках, качаясь из стороны в сторону, всю оставшуюся силу воли направив лишь на одно – не потерять сознания, не дать кишечнику расслабиться. Стоящие рядом мужики сочувственно косились, но стояли, как положено. Начальник отряда, регулярно обходя строй, каждый раз окриком заставлял меня встать. И я изображал что-то похожее, но выпрямиться полностью не мог. Прошло еще полчаса, я чувствовал, что силы уже на исходе, что вот-тот я упаду и больше не смогу сдерживаться. Это означало, что остаток срока я проведу в передних рядах. Означало страшное, хуже смерти. И я как-то держался.
Когда начальник отряда в очередной раз проходил мимо меня, мы встретились глазами. Не знаю, что он увидел, что я смог ему передать взглядом. Но он, фактически, совершил должностное нарушение, и довольно серьезное, учитывая ситуацию. Взяв меня за локоть, поднял и повел в туалет мимо начальника зоны, зама по безопасности, других начальников отряда. Они лишь молча смотрели вслед.
Не ведаю, были ли какие-то последствия для него, к обеду меня все-же положили в санчасть, потому что, выйдя из туалета, я потерял сознание. А когда через две недели выписался, у нас уже был другой начальник отряда. Впрочем, частые перемещения сотрудников дело обычное.
Иногда, вспоминая моего спасителя, я ловлю себя на мысли, что не испытываю к нему ничего, ни благодарности, ни злобы. Может, это и неправильно, не знаю. Синее солнце многие вещи освещает иначе. Но любой опыт должен быть пережит, переварен и обращен в мудрость, в том числе и синее солнце того унизительного и мучительного дня.