Как я работала на овощебазе

     Мы всё ещё в семидесятых.  Зимнее  утро,  1975  год.  Да какое утро? Глухая, да к тому же дико морозная ночь. Минус тридцать — сказало радио. На будильнике шесть часов — в восемь надо быть на проклятой овощебазе, у чёрта на куличиках. Сразу вспоминается неприличная  частушка:«Говорит старуха деду: “Я в Америку поеду”. — “Куда ты, старая…? Туда не ходят поезда”». И точно: поезда туда не ходят. Год назад какой-то неведомый мне плывун прорвал проложенный подземный тоннель метро; ряд стоящих поблизости зданий треснул и осел, а метрА нет. Надо доехать до «Лесной», оттуда, давясь в автобусе, переполненном жаждущим  трудиться  людом,   добираться   как-то   в  сторону площади Мужества (совсем, кстати, оказавшимся нелишним качеством при доставке на место работы!), где находится эта злосчастная Калининская овощебаза.

     Дома заботливый муж снарядил меня бутербродами и заварил чаёк в маленьком японском термосе с очень хрупким зеркальным баллоном внутри. Напялив на себя какие-то шкрабы потеплее, штаны и подштанники, а также недавно вернувшуюся из химчистки уютную, обожаемую шубку-полушубку, я под сочувственные восклицания мужа отправилась в неизведанное. Как я добиралась — это только с глазу на глаз, но при этом ещё всё время на часы поглядывала — как бы не опоздать! Ох уж эта по сей день неистребимая пунктуальность и обязательность: то ли семейная, то ли советская закалка, то ли ихний симбиоз.

     То, что так весело называлось овощебазой, на самом деле представляло собой огромную территорию, обнесённую бетонным забором, по  углам  которой  возвышались  вышки с охраной. То и дело раздавался лай собак и всюду шныряли какие-то не очень трезвые рожи в ватниках, изрыгающие рявкающие команды сбившимся в кучу толпам интеллигентских энтузиастов, жаждущих вступить в битву за урожай, чтобы хоть часть его попала на их столы.

     Праздный наблюдатель, случайно забредший сюда и не вдохновлённый великой целью, которую призваны были достичь все сплошь инженеры, аспиранты, преподаватели, учёные и прочие дармоеды, решил бы, что перед ним если и не ГУЛАГ или какой другой лагерь, то уж в лучшем случае съёмки фильма по этой теме. Больно хорошо всё было срежиссировано.

     Почему-то эту многочисленную толпу еще долго держали на тридцатиградусном морозе, прежде чем впустить в гигантские бараки, где должна была осуществляться полезная работа: действительно, чем не полезная для общества работа — переборка гнилой картошки,  а если повезет,  то  и моркови, а если не повезёт, то лука, который съест ваши глазки в пять минут. Да и капусту с гнильцой не забудьте тщательно (или уж как можете, как вам совесть позволит) обрезать, чтобы потом сложить в огромные сетчатые мешки. Так вот, значит, держат эту гнилую интеллигенцию на морозе, мол, пусть закаляется — это вам не в теплых кабинетах штаны просиживать. Но вот тут-то они и ошиблись. Народ знал, куда и на что едет, и у всех, сами понимаете, с собой было.

     Алкоголя у меня нет, а термос-крошечка на одну чашечку. Терпела я, терпела, а потом не выдержала и решила отхлебнуть маленько для сугрева. Подошла к какой-то самодельной лавчонке, поставила на её правый край драгоценный термос и стала нагибаться, чтобы достать из пакета ещё и бутерброд — гулять так гулять! Вдруг чувствую такой странный холодок на теле справа: смотрю, щупаю и глазам не верю — вся шуба треснула по шву до самого подола. Остался один рукав, всё остальное повисло за ненадобностью. Сказать, что я в ужасе от увиденного и открывающихся в связи с этим ближайших перспектив — значит ничего не сказать! Одной рукой пытаюсь придержать то, что осталось от борта и спинки, а другой собираюсь взяться за термос, чтоб хоть чаем как-то залить горе. Но в сей же момент хорошо сидящая до той поры парочка на левом  краю скамьи встаёт,  баланс нарушен и мой термос   с нежным музыкальным звоном разбитой зеркальной фляги падает на бетонный двор. Я поднимаю и развинчиваю термос, и, заливаясь слезами от всего произошедшего со мной за одну минуту,  вытряхиваю ароматный  крепкий чай вперемешку  с серебристыми зеркальными осколочками. Красиво!

     Это только  начало… Нас, как стадо, загоняют в барак  и начинают, как овощи, сортировать кого куда. Приставленная к конвейеру, по которому мне в руки плыла гнилая или полусгнившая морковь, я поняла, что мне повезло, потому что, проходя по луковому бараку, где стояли, рыдая, люди, перебирая гнилой, проросший, смердящий лук, я поняла, что я везунчик.
 
     Мой шубный облик привлекал внимание публики, и я, наконец, отважилась подойти к одной распорядительнице. Она молча на меня глянула и удалилась в подсобку. Через пару минут она вынесла целёхонький ватник, который я полюбила всей душой. Равно как и её. В нём я лихо перебирала морковку, складывая съедобную в одни ящики, остальную — в другие. Потом была картошка, и это было физически посложнее: с пятиметровой высоты сын нашей коллеги (доброволец!), забравшийся на гору картошки, почти упираясь в потолок, сбрасывал её нам, стоящим внизу, для упаковки и переноски в бумажные мешки весом до десяти килограмм.

     Наконец, пошёл шумок, что можно сваливать. А как быть мне? Ехать-то домой не в чем. А за окном трещит… И ватник, с которым я уже породнилась, не дадут. И тут та же надсмотрщица (а человек хороший!) подала идею и сама же её осуществила. Она, опять же из подсобки, принесла две (жалко, говорит, больше не было) огромные булавки и постаралась мои борта сколоть. Но, увы, ничего не получалось. Пока я стояла не дыша, они держались. Но при малейшем телодвижении сожжённая химчисткой искусственная ткань превращалась в прах: всё, попросту говоря, расползалось на глазах. Но другого выхода не было: ни телефона, ни денег на такси.
    
     Вот я и поехала: сначала, благо, в переполненном троллейбусе, где, во-первых, было тепло от сбившихся в кучу тел, и, во-вторых, не было места для обзора той достопримечательности, которую я собой представляла.

     Ну что, добавить ложку мёда? С удовольствием. Это кроме трёх свеколок, которые я всё-таки стащила с базы. Посмотрев сегодня Интернет на тему Калининской овощебазы, я увидела прекрасное, чистое, цивильное место, очень популярное, благодаря ценам, у петербуржцев. А прошло-то всего каких-нибудь сорок пять с хвостиком лет…