Найди себя

Автор Борис Майнаев
Фэнтези, отрывок из романа.
НАЙДИ СЕБЯ

Время?!
Оно исчезло! Я не чувствовал его! 
Я поднял взгляд на часы, стоявшие на столе передо мной. Стрелки послушно показали, что уже без пяти час. Значит, оно было, точнее, оно текло, как всегда, в нужном направлении, но для меня его не было. Последние двадцать лет в моей голове работал незримый и неслышный хронометр, и я всегда знал, с точностью до минуты, который сейчас час. А тут?.. Страх…  Нет, не страх коснулся моей души. Это было чувство неуверенности, потери чего-то, незащищенности.
Время?..
Сбоку что-то мелькнуло. Я невольно дернулся, отшатываясь в кресло, и увидел свою секретаршу Машеньку. Ее милое, но простоватое личико светилось от удивления:
- Петр Леонидович,- мне всегда нравился ее звонкий, детский голосок, но сейчас он показался мне чужим,- вы забыли про обед или решили остаться голодным?
- Еще минуту,- ответил я, отпуская взмахом бровей девушку.
Я даже не посмотрел ей вслед и не услышал веселого перестука ее каблучков. Я просто закрыл глаза, путаясь ощутить самого себя. Нет, я не чувствовал времени. Более того, когда я снова взглянул на часы, только уже на свои наручные, которые носил лишь для того, чтобы не выделяться среди сотрудников фирмы, то они показывали уже час дня. Пять минут пролетели, но я этого даже не заметил! Обычно в это время я уже сбегал по ступеням нашего здания, ведь через три минуты на тротуаре должна была появиться мой «прелестная незнакомка». Я кинулся из кабинета, словно еще мог нагнать что-то, чего не знал сам. Двери нашего здания выбросили меня на улицу. Холодный ветер скользнул за воротник и дрожью скатился по пояснице. Редкие прохожие спешили по своим делам. Стараясь не бежать, я пронесся по мостовой до перекрестка, но женщины уже не было. Я недоуменно огляделся и только потом понял, что надо взглянуть на часы. Они показывали семь минут второго. Пять дней в неделе, в это время мы шли с незнакомкой в сторону моего дома. Точнее, я двигался вслед за ней, ожидая мига, когда женщина повернется, чтобы взглянуть, свободен ли ее путь, не помешает ли случайная машина перейти улицу в неположенном месте. Этот момент был для меня самым прекрасным. Уже второй год, двигаясь по этой улице вслед незнакомке, я каждый раз замирал от короткого ослепления при виде ее профиля. Это были только десять секунд, дальше мы расходились в разные стороны, но какие десять секунд!..
Я видел женщину всегда справа и не знал, какого цвета ее глаза и есть ли на ее левой щеке родинка или вьющийся над левым виском локон. Только профиль и фигура – она была для меня, как игра, как вечное обещание счастья, как горизонт. Но даже то, что я видел летом под легкими, воздушными платьями и сарафанами, а зимой и осенью под плащами и пальто – было так прекрасно, что только ради этого стоило жить. Или, по крайней мере, мне так казалось.
Сегодня не было и этого. Словно вслед за временем ушло и мое короткое иллюзорное счастье. Улица была пустынна. На миг мне показалось, что так же выглядит и весь город: зябко и одиноко, будто забытый хозяином щенок.
Я шел домой и первый раз за много дней пытался понять, что же заставляет меня, с замиранием сердца ждать встречи с этой прохожей незнакомкой? Детское ожидание чуда, тоска по растаявшим в тумане взросления юношеским тайнам - что? Чего я жду, почему иду за ней, отчего ни разу не окликнул, не подошел? Я успешный предприниматель, живу в счастливом браке, у нас взрослый сын, а я, как мальчишка, иду вслед случайной прохожей и жду чего-то такого, чего не знаю сам. И, что особенно непонятно, я, человек совсем не застенчивый, никак не решаюсь подойти к ней и познакомиться. Словно, пытаюсь сохранить нечто, возникшее между нами и принадлежащее только нам, пространству, в котором мы идем, и времени…
Время?! Почему? Что случилось?..
Я прошел по тротуару, свернул во двор. Под ногами зябко и одиноко захрустели осыпавшиеся листья. В этом звуке было что-то странное, удивившее меня, но тот час ускользнувшее. Я обошел угол своего дома, и не увидел обычно прогуливающейся в это время соседки с крохотным пуделем Севой. Небо было неуловимо бесцветным, а двор пустым. Я вытащил из кармана ключи и взялся за ручку двери подъезда. Это было странным, но ключ даже не вошел в замочную скважину.
«Вот бездельники,- с досадой подумал я, вспоминая недобрым словом местных мальчишек,- сунули скрепку в замок».
Я присел, пытаясь разглядеть кончик металла в прорези скважины, но там ничего не было. Ключ просто не подходил.
«Что это, домоуправление сменило замок? – Я чуть отошел от двери и удивился, увидя на ее полотне застарелую черную полосу.- Утром дверь была чистой, чушь какая-то».
Мне не хотелось звонить и беспокоить жену, которая, скорее всего, уже сидит за столом и ждет, когда я войду в дом, чтобы вместе пообедать.
Я осторожно коснулся кнопки и чуть вдавил ее в панель. Только сейчас я обратил внимание на то, что около двери нет домофона. Этого не могло быть, но я, на всякий случай, отошел от двери и посмотрел на номер дома. Все было в порядке. Второй раз я прижал пуговку со всей силы. Дверь оставалась закрытой. Некоторое время я продолжал чередовать попытки открыть дверь с терзанием кнопки звонка, потом повернулся и пошел назад. Метра через три я вспомнил о мобильнике, но и он на мой вызов ответил сердитой трелью коротких гудков. Я оглянулся, пытаясь хоть что-то разглядеть в своих окнах, но и они были слепы. На короткий миг мне показалось, что и наши занавеси выглядят по-другому, но не бросать же в окна камни.
Обычно дорога на работу и домой занимала семнадцать минут, но сейчас, как показали мои часы, я шел назад намного дольше. Только подойдя к ступеням фирмы, я понял, что меня удивило у порога нашего дома. Листья! Утром, когда я уходил на работу, уборочная машина тщательно вычистила не только нашу улицу, но и двор. А тут под ногами хрустел целый ковер осенней листвы, словно ее несколько дней собирали сюда со всего города? Эта мысль заставила меня остановиться. Я поднял голову и увидел бурлящую от прохожих улицу и медленно ползущую ленту автомобилей.
«Господи! – Холодок коснулся моих щек,- мне кажется, что только что я был тут один»?
- Чушь, настоящая чушь…
- Петр Леонидович,- звонкий голосок Машеньки раздался из-за моего плеча. Оказалось, что девушка идет следом за мной. - Я вас не поняла? Вы со мной разговариваете?
- Нет, Машенька, это старческое брюзжание себе под нос.
Она возмущенно хмыкнула и что-то недовольное пробормотала себе под нос. Мы поднялись на второй этаж. Девушка осталась в приемной, а я прошел в свой кабинет, и почти в ту же секунду зазвонил телефон. Это была жена:
- Петя, что случилось? Я просидела полчаса у стола, а ты не пришел?
- У нас, что, в подъезде замок сменили?
- С чего ты взял?
- Мой ключ не подошел, да и тебя дома не было. Я минут пять названивал, но двери ты мне не открыла.
- Петя,- теперь в ее голосе звучало волнение,- я вернулась домой за десять минут до твоего прихода. В магазин за свежим хлебом бегала. Дверь открылась, как всегда. И я никуда из дома не отлучалась. Ровно в час соседка заходила за солью, можешь у нее спросить.
Волосы шевельнулись на моем затылке. Я вдруг явственно услышал хруст листьев под подошвами своих ботинок.
- А дверь подъезда,- от чего-то волнуясь, спросил я,- была вымазана черной краской?
Она помолчала, потом уверенно ответила:
- Нет.
- Ты у окна? – Мне было не хорошо, но я решил выяснить все до конца.
- Да.
- Посмотри во двор, там много листьев нападало?
Я услышал шорох занавеси и ее недоуменной восклицание, потом жена поднесла трубку к губам:
- Там все чисто. Я видела, как сегодня, после твоего ухода, машина убирала упавшую листву. Петя, что с тобой?..
- Все нормально, я просто так спросил.- Я медленно опустил трубку на рычажки и сел в кресло.- Прости, что испортил тебе обед.
На миг мне показалось, что время вернулось ко мне, но когда я взглянул на часы, то понял, что все по-прежнему. Что-то скрипнуло, я вздрогнул и оглянулся. Через порог медленно вполз серебристый овал, и я не сразу понял, что это поднос с моим послеобеденным кофе.
- Петр Леонидович,- Машенька была серьезна, как никогда,- я тут вам конфеты положила. Мне кажется, что вы немного бледны. Это шоколад.
Я недоуменно кивнул. Она прекрасно знала, что я не ем сладкого, предпочитая ему кислое и горькое. Что за странный день сегодня?! Я кивнул и поблагодарил девушку. Она медленно дошла до моего стола, поставила на него поднос и вышла. Дверь с незнакомым скрипом закрылась. От нее потянуло чем-то холодным, и в ту же секунду в моем желудке вспыхнул костер. Жар был так нестерпим, что, пытаясь бороться с ним, я закрыл глаза. Огонь растекся по всему животу. В лицо пахнуло резким запахом дыма.
Где-то рядом горел костер, но в нем жгли не дрова. Я открыл глаза, увидел небольшой очаг, сложенный из камня, а рядом с ним горку коричневатых лепешек. Их подкладывала в огонь тонкая женская рука. Через миг я услышал собственный крик. Это был крик ребенка. Куда-то в уголок сознания отодвинулся Петр Леонидович Жилин, вытесненный мной. Я увидел маму. Она, склонившись надо мной, пыталась влить мне в рот воду. Ее огромные глаза были полны слез. Она плакала и молилась, но я не сразу понял, на каком языке она говорит и что. Резкие звуки с цокающими окончаниями слов – сначала вызвали недоумение, потом восторг узнавания.
- Мама! – Крикнул я изо всех сил, но боль в животе была сильнее. Она скрутила мое тело, и я увидел свои руки, смуглые, поцарапанные руки ребенка. Я и был им, пятилетним малышом из рода Сармата. Полог юрты поднялся, и внутрь вошел высокий старик. Черные шкуры, из которых была сшита его одежда, топорщились, словно кожа невиданного животного. На груди висел крохотный череп, об который бились несколько фаланг желтых, засушенных пальцев.
- Мама! – Страх на миг пересилил боль.
- Я отдам все,- заговорила она,- возьми семь коз и самую жирную лошадь, только спаси моего Саке, моего сыночка. Шаман, ты все можешь, спаси его, и Сарматы будут твоими должниками навек.
Старик протянул ко мне руки, и боль растеклась по всему телу. Я стал задыхаться. Шаман сорвал с груди череп и ткнул им в мое лицо, потом прижал его к своей груди и принялся что-то кричать на разные голоса. Боль, заставляла меня кричать, но, когда я мог слышать не только себя, я слышал крики птиц и блеяния баранов, конское ржание и хохот шакалов, свист ветра и плеск воды. Вдруг старик сорвал что-то с пояса и сунул в огонь. Густой и вонючий дым растекся вокруг нас. Шаман упал на землю и завертелся, шипя, словно обжегся. Потом он вскочил на четвереньки и подбежал ко мне. Мне стало так страшно, что боль куда-то пропала, и я замолчал. Вдруг в его руке появился медный таз. Он ткнул его мне в лицо и закричал громовым голосом:
- Уходи, демон, уходи! Посмотри на себя, на свое уродство и уходи. Покинь это тело, оно не твое. Уходи, или я сожгу тебя в огне.
Шаман ударил в таз и сунул мне в нос комок тлеющей овечьей шерсти.
- Уходи!
Вдруг боль исчезла, невиданно яркий свет разлился вокруг меня, и я умер. Умер и сразу понял это.
- Мама!..
Она склонилась надо мной, но теперь у нее были другие глаза. Огромные, круглые глаза, в которых плескалось синее море. У моей мамы были жаркие, черные глаза, сверкавшие, как сабли отцовского войска. Надо мной склонилась чужая женщина.
- Мама!..
- Петр Леонидович! Петр Леонидович, вам плохо? Вы кричали?
Боли не было. Я посмотрел на живот. Место черного раздутого шара занимала белая ткань. Я знал, что это одежда, но забыл ее название.
- Где моя мама? – Спросил я и понял, что говорю на другом языке.
Испуг темной волной плеснулся в глазах женщины, склонившейся надо мной. Белая рука, с узкой полоской золотого кольца, поднялась ко лбу.
- Машенька,- тут же вспомнил я.
Моя секретарша опустила руку и закусила губы. С секунду она о чем-то думала, потом несмело улыбнулась:
- Я никогда не слышала, что вы говорите еще на каком-то языке, кроме английского.
Где-то в глубине сознания стремительно тонул пятилетний мальчик из рода Сармата. Через миг я забыл о нем и, удивленно спросил:
- И на каком же еще языке я говорю?
Она смущенно потупила взор:
- Я не знаю, это звучало очень странно и совершенно незнакомо.
- Так что тут было? - Мне казалось, что я что-то забыл. Только что помнил, а сейчас забыл. Что-то такое, очень важное ускользало от моего сознания.- Машенька, что же тут было?
Она пожала плечами:
- Я услышала ваш крик и вошла без стука. Вы страшно стонали и что-то говорили, но я вас не поняла. У вас были такие глаза. Я не узнала их, и, как мне показалось, они были черны от боли. Я налила воды, хотела подать вам, а потом, потом что-то изменилось.  Я не знаю, может, солнце выбралось из тучки, или ветер разогнал облака, и свет хлынул в окна? Не знаю. Ваши глаза вдруг стали,- девушка поджала губы и смущенно договорила,- другими, осознанными, знакомыми что ли?
Я взял из ее рук стакан. Пузырьки газа приятно кололи язык и небо. Это была другая вода. Я задумался, но не смог вспомнить то, с чем я попытался ее сравнить. Я просто знал, что она была другой. Не знаю какой, но другой. И руки. Я смотрел на тонкие, белые руки своей секретарши и понимал, что они не похожи на другие, но какие?!..
 Она стояла передо мной, почти не дыша. Волнение медленно уходило с ее прелестного личика, передаваясь мне. В глубине груди ухнул колокол, и сотни молоточков наперегонки застучали в висках. И страх! Страх охватил меня. Он был вызван незнакомым чувством. Теперь мне казалось, будто   кто-то смотрит из-за моего плеча, но смотрит прямо в мою душу. Он видит там то, чего не знал и не осознавал я сам. Через миг я подумал о том, что это не страх, а волнение встречи с собой, неизвестным. Нет, это был страх. Он стек вглубь живота и колким ежиком ворочался во мне.
- Машенька,- мне вдруг захотелось побыть одному,- я немного отдохну, а вы переведите на себя все мои телефоны.
Она кивнула и, не оглядываясь, вышла. Я встал и подошел к окну. Внизу текла людская река. Некоторое время я смотрел на них, спешащих пешком и в автомобилях, потом посмотрел на часы, вдруг поняв, что уже почти смирился с потерей ощущения времени. Они показывали начало третьего дня. До конца рабочего дня было еще два часа. Я отметил это не от того, что был обязан высидеть это время, а просто, без всякой цели. Вдруг мне захотелось умыться, не знаю почему, но тщательно умыться. Я прошел в комнату отдыха, пустил теплую воду и принялся намыливать руки. Потом вымыл лицо, взял полотенце и, промокнув его, взглянул в зеркало. Передо мной стоял крупный молодой мужчина, увенчанный роскошной русой гривой волнистых волос. Большие серые глаза внимательно смотрели на меня из глубины зеркала, и я вдруг все вспомнил.
По весенней степи, неподалеку от места нашей новой кочевки, тянулись длинные зеленоватые плети незнакомого растения. Из них, после того, как я перерезал их ножом, брызнул густой белый сок. Не знаю почему, но я решил, что это молоко земли и, сунув конец одной плети в рот, принялся его высасывать. Незнакомая горечь опалило язык и, обжигая горло, стекла в живот. Боль была такой сильной, что я, крича, кинулся в нашу юрту. Незнакомый жар палил грудь и живот так сильно, что я не мог говорить. Мама попыталась напоить меня айраном, но он не прошел дальше глотки. То же самое было со свежей кровью и водой. Я беспрерывно кричал. Потом пришел шаман, и я умер…
Я, Петр Леонидович Жилин, коренной рязанец тридцатисеми лет, стоял перед зеркалом, сознавая себя в двух ипостасях. В одной, пятилетнего Саке, наследника главы рода Сармата, и в другой, которая пялилась на меня из зеркала. Что же это было и как это можно объяснить?
Сон, но я до сих пор помню и запахи, и звуки, и людей, и убранство юрты. Кроме того, я не спал, а сидел в своем рабочем кресле и смотрел вслед своей секретарше, когда на меня накатило это видение.
Что-то из моей прошлой жизни, если таковая существует? Но почему сейчас, ведь я не болен, не нахожусь в состоянии сильного стресса? Я не пьян и не принимал наркотиков. Спиритизмом я тоже не занимался, как и не увлекался ни йогой, ни суфизмом, ни медитациями. Так что же это со мной?! Может быть, надо сходить к психиатру и рассказать ему все? Может быть, это признаки душевной болезни, которую еще можно остановить?! Нет, делать этого нельзя. Я вспомнил, как много лет назад мой отец, известный терапевт, сказал мне, что к этим врачам нужно идти только в случае крайней необходимости. «Иначе,- сказал он, усмехнувшись,- они сделают тебя сумасшедшим, а в нашей стране эта печать не смывается никогда». Может быть, чтобы его слова запомнились мне навсегда, он позвал меня к столу, когда у нас в гостях был его друг, профессор из института Бехтерева.
Некоторое время я сидел и вместе с ними смеялся над анекдотами, бесчисленное множество которых знал, и умело рассказывал, наш гость. Вдруг отец, подмигнул мне и, разливая коньяк по рюмкам, спросил:
«Скажи, дружище, как рано вы можете диагностировать у человека психические отклонения»?
«С первого дня появления на свет»,- коротко ответил профессор, подхватывая ломтик лимона, и я, почему-то, сразу поверил его словам.
Нет, врачей оставим на крайний случай. Может, сходить к народным целителям, травникам или экстрасенсам? Но как я, всегда считающий себя трезво мыслящим реалистом, не привыкшим делиться своими тайнами с другими людьми, пойду к кому-то и стану выворачивать свою душу чужому человеку?!
- Машенька,- нажал на кнопку селектора,- будьте добры, вызовите мою машину и отмените все мои встречи. Я сегодня что-то устал, поеду домой, отдохну.
«Пешком, конечно, быстрее и ближе, но поеду-ка я на машине,- в душе все еще не веря тому, что происходило со мной, решил я,- посмотрим, откроется ли в этот раз моя дверь»?
Водитель, на мое короткое: «домой», отреагировал движением бровей, но не произнес ни слова. Обычно говорливый и веселый, в этот раз, он ехал, не открывая рта и сосредоточенно глядя перед собой. Мы перебрали все пробки, отстояли все, что предлагали нам красные огни светофоров и бредущие по «зебрам» пешеходы и медленно подкатились к моему двору. Это было бы смешно, если бы не было так странно, но, по мере приближения к дому, я волновался все больше. Двор был прибран, у нашего подъезда соседская малышка прогуливала своего сенбернара с потешной кличкой «Ромка». Я, увидя свою чистую дверь, успокоено выдохнул:
- Спасибо.
Водитель, с каким-то незнакомым вниманием глядя на меня, спросил:
- Завтра?..
Я отрицательно покачал головой:
- Сам добегу.
Ключ неслышно отворил замок, и дверь впустила меня в подъезд. Он был, как всегда, чист и благоухал. Цветы, стоявшие в вестибюле и во всех оконных проемах, сверкали свежей зеленью, и радовали своим здоровьем. Жена встретила меня у порога. Ее легкий поцелуй окончательно подтвердил реальность происходящего. Она заглянула в мои глаза, и я в очередной раз порадовался тому, что люблю такую женщину.
- Чай, кофе или стакан холодного молока,- спросила она,- ты, ведь, не очень голоден?
Неожиданно для себя, я взмахнул рукой:
- Давай все бросим и поедем на дачу. Я вдруг подумал, что мы в этом году почти не были в лесу. Поедем, побродим, потом запалим костер, посидим у живого огня, нажарим мяса на вертелах. Будем пить красное вино, и слушать вечность…
В ее глазах появилась растерянность. Жена оглянулась, словно потеряла что-то.
- Что, милая?
Она опустила глаза и пожала плечами:
- Я месяц ждала своей очереди в салон красоты. Посмотри на мои руки, а прическа? Я сто лет не красила волосы…
В ее голосе звучало отчаяние, и я понял ее. Мои бредовые видения, мой неожиданный всплеск эмоций – нарушали все планы моей жены.
- И массажистка,- это уже походило на вскрик умирающей птицы.
- Хорошо,- я медленно снял плащ,- я выпью чашечку кофе, потом один поеду на дачу, а ты приедешь, когда освободишься.
- Там холодно,- в ее опущенных плечах и склоненной голове чувствовалась покорная отрешенность,- и еды совсем нет.
Она ждала моего возражения и покорно поехала бы со мной на дачу, но сегодня я решил не принимать ее жертвы.
 - Куплю по дороге,- ответил я, проходя на кухню,- потом разведу в камине огонь и, пока ты закончишь свои дела и доберешься до дачи, там будет тепло и уютно.
- Осень,- это уже было согласием.
- Зато без пробок, и ехать можно нормально,- проговорил я, сам включая кофеварку,- только не гони на повороте у Пушкина, там плохая видимость.
Она опустила голову:
- Я постараюсь освободиться пораньше.
Я добавил в кофе еще один кусочек сахара и решил пока не рассказывать ей о своем видении и страхах.
Мотор моего автомобиля работал почти бесшумно, и временами, мне казалось, что я засыпаю. Мимо стремительно пробегали столбики дорожного ограждения, и я понимал, что не сплю. На съезде с трассы была толчея, и мне пришлось немного подождать, пока приблизилась моя очередь сползать на грунтовку. Здесь я ехал медленно, осторожно объезжая не только лужи, но и небольшие колдобины. Серое небо стало темнеть, и, почти уже в сумерках, я добрался до нашей дачи. В соседнем доме горел свет, и на лай собаки, на крыльцо вышел сосед. Этот отставной генерал никогда не пропускал случая поговорить со мной, приглашая на рюмку коньяку. Вот и сейчас, на его сухом лице медленно проявилась улыбка. Мужчина что-то сказал, но я не услышал и, распахнув дверцу машины, вышел наружу.
- Петр Леонидович,- генерал радостно потер ладони,- вы, как всегда, во время. У меня только что борщ поспел – согреетесь…
Я развел руки:
- Свет вы мой, Никита Алексеевич, дайте, хотя бы, машину во двор загнать, да камин затопить. Настя через пару часов приедет. Не могу же я любимую женщину в ледяном доме принимать?
Сосед вздохнул:
- Минут десять вам хватит? Борщ простынет.
-Полчаса,- возразил я, открывая ворота,- ваше превосходительство, ровно через тридцать минут я предстану пред вашими очами.
- Фанфарон,- недовольно проскрипел генерал, отступая за порог своего дома,- разбалуете жену, а с ними так нельзя.
Я снова развел руки.
- Без опозданий.- Почти приказал он, уже закрывая за собой дверь.
Ступени веранды покрывал густой ковер сухих листьев. Под лестницей жена держала веник. Я достал его и смел листья. Часы показывали начало седьмого, и я подумал, что к приезду жены успею очистить не только веранду, но дорожки двора. Стылый холод дома был ощутим даже в плаще. Я включил свет, и он завяз, запутавшись в плотной паутине осени, застывшей в окнах дома.
- А вот мы тебя живым огнем,- мне вдруг захотелось петь и смеяться.
Я достал с полочки зажигалку и поднес огонек к растопке, сложенной колодцем в распахнутой пасти камина. Язык пламени принялся жадно обсасывать полешки березы, с гулом выдувая холод в трубу дымохода. На меня пахнуло горьковатым ароматом костра, и незнакомая усталость заставила опуститься в кресло. Золотой, жаркий зев камина не давал мне отвести взгляд от огня. Вдруг сбоку пахнуло чем-то из далекого детства. Запах был таким влекущим, что я автоматически, почти бездумно, поднялся и шагнул в его сторону. Только потом я увидел накрытый сероватой клеенкой стол, в центре которого стояла тарелка с жареной на сале картошкой. На миг меня заинтересовала вилка с надколотой зеленоватой ручкой. Мне показалось, что я видел ее, но очень и очень давно.
«Настя,- подумал я, почти давясь горячей картошкой,- все-таки бросила все и примчалась сюда раньше меня. Умница, вкусно-то как»!
Ломти серого хлеба тоже были в наше время редкостью. Но я старался откусывать их небольшими кусочками. Ведь я уже с полгода пытаюсь худеть и не ем хлеба. Последний ломтик картофеля я, прикрыв глаза от удовольствия, долго держал во рту.
- Настенька,- где-то за спиной чуть не родилось эхо, удивившее меня, но я договорил, не оглядываясь,- ты у меня прелесть. Только ты и моя мама можете так вкусно жарить картошку. Спасибо. Теперь бы крепенького чайку чашечку.
И тут я увидел чайник, накрытый тряпичной куклой. Он стоял на краю стола, рядом со стаканом, вставленным в подстаканник. Я узнал любимый мамин серебряный подстаканник, который, насколько я помнил, куда-то пропал. Удивляясь, я налил себе чаю, достал из сахарницы два куска рафинада и медленно принялся размешивать сахар. Только потом я увидел, что за чайником стоит простенькая вазочка, наполненная моими любимыми конфетами «Мишка на севере». Я мгновенно забыл о сахаре в своем стакане и принялся за конфеты, запивая их крепким, ароматным чаем. Остановился я только тогда, когда под пальцами не оказалась больше конфет. Мне стало стыдно, я оглянулся. Полумрак комнаты не давал мне возможности увидеть ее целиком. Я слышал треск горящих дров. В трубе пел что-то тоскливое ветер.
- Настя,- позвал я,- мне стыдно, но я не оставил тебе ни одной конфеты.
От двери потянуло холодом. Я  взглянул в ту сторону и удивился. У порога стояли старые сапоги жены. Я вспомнил, как начищал их металлические пряжки и как был рад, когда мы выбросили эти сапоги на помойку. Стрелки часов, висевших над дверью, чуть-чуть не добрались до шести. Это было странно. Я точно помнил, что когда вошел в дом, они показывали начало седьмого. Я взглянул за окно. Там было светлее, чем раньше.
«Фонари новые поставили,- подумал я,- или Настя фары не отключила»?
Дрова затрещали, разбрасывая по сторонам угольки, я посмотрел в огонь и вздрогнул от боя часов на кухонном шкафчике. Была половина восьмого.
- Этого быть не может! - Невольно вскрикнул я, подскакивая и оглядываясь на дверь.
Часы над входом тоже показывали половину восьмого. Я посмотрел на стол. Он был накрыт бардовой скатертью, и она была пуста. Я невольно лизнул свои губы. На них все еще чувствовался свиной жир.
- Сапоги?!
Я снова повернулся к входу. На обувном шкафчике стояли Настины осенние лодочки и из-за полуоткрытой дверцы выглядывали мои тапочки. Не понимая происходящего, я рванул дверь дома и вышел на веранду. Веник был там, где я его оставил. Мой «Мерседес», притиснутый к дровянику, выглядел, как обычно. Настиной «Тайоты» во дворе не было. Свет уличного фонаря едва освещал наши ворота.
- Петр Леонидович,- со стороны соседней дачи послышался голос генерала,- у вас ровно минуты, чтобы дойти до моего дома.
- Еще чуть-чуть,- ответил я, хватая охапку дров и возвращаясь к себе. Сделал я это не от того, что хотел поддержать огонь, а чтобы убедиться в реальности окружающего мира. Ведь я так и не понял, где было настоящее. Там, где я ел картошку и пил чай, или сейчас, когда я нес поленья к дому?!
Огонь почти дожевал березу и, перебирая угольки, жаждал новой порции топлива. Я положил поленья в камин, прикрыл его защитным экраном, потом, не зная почему, шагнул к холодильнику и открыл его. Шкаф был пуст. Я чуть не застонал от непонимания происходящего. Желудок был полон, и я чувствовал это, но этого быть не могло, хотя бы по одной простой причине: в доме не было никого, кто бы мог приготовить еду и накормить меня.
- Петр Леонидович!..
Генерал, потеряв терпения, уже поднимался по ступеням нашей дачи.
- Простите меня, иду. – Крикнул я и выбежал ему навстречу.
Крепкий, немного сутуловатый старик, выглядел таким естественным и надежным, что я тут же чуть не рассказал ему обо всем, что произошло со мной сегодня. Мне вдруг показалось, что еще  минута, другая, и я сойду с ума. Он шел рядом, временами искоса поглядывая на меня. Было темно, но мне показалось, что я вижу его внимательные, прищуренные глаза.
- Знаете, Иван Никитич,- начал я, но он прервал меня:
- Сначала вам надо выпить и согреться,- глуховатый, но спокойный голос несколько отрезвил меня,- я чувствую, что вы не много не в себе. Но не надо во дворе, пару лишних секунд, поверьте, не играют большой роли.
Он жил на своей даче большую часть года. Это чувствовалось даже во дворе. Он был ухожен и чист. Две дорожки вели к невысокому крыльцу, но шли они наискось, так, как было короче и привычнее, а не как у меня – соответственно архитектурному плану. Ступени даже не скрипнули под нашими ногами. У окна стояло глубокое кресло, укрытое полушубком. Здесь генерал курил, чтобы не «травить», как говорил он сам, чистый воздух дома. Просторный холл дачи, как мы оба привыкли называть наши кирпичные, двухэтажные домики, был отделан светлым ясенем. Стена напротив входа была покрыта картинами. Это были самые разнообразные ландшафты, тщательно выписанные рукой хозяина. Было, похоже, что художник рисовал то, что когда-то увидел и, почему-то, запомнил. Может быть, на взгляд профессионала работы были немного наивны, но я, глядя на них, всегда ощущал волнение. Словно, заглядывал через плечо в чужую жизнь и видел там совсем не то, о чем рассказывал на людях автор. Пустыни и горные кряжи, леса и дикая саванна, мрачные джунгли и бушующие речные пороги – во всем этом мне виделось что-то, не попавшее на полотно, но что-то тревожащее и страшное. Вот и сейчас мой взгляд уцепился за громадный баньян, увешанный чем-то, напоминающим расчлененные человеческие тела. Я понимал, что, только что возникшая дикая ассоциация, скорее всего, навеяна моими нынешними переживаниями, а не намерениями художника. Ведь всего пару месяцев назад, когда я внимательно рассматривал картины и среди них эту громадину, я увидел на ветвях лишь диковинные, заморские фрукты. Но сейчас?!..
- Это что,- спросил я, беспардонно ткнув пальцем в сторону картины,- повешенные люди или я чего-то не понимаю?
Генерал вздрогнул или мне только показалось, что его плечи дернулись, а голова замерла:
- Скажете, тоже,- я никогда не слышал из его уст такого безжизненного и бесцветного голоса,- тела. Это так, фантазия на тему заморских фруктов.
Он искоса взглянул в сторону картины, потом, словно прицелившись, глянул на меня.
- На ночь водку пить надо и говорить о бабах, а не к искусству приобщаться,- теперь в его голосе звучала обычная насмешка.
Я прошел вслед за генералом в кухонный уголок.
- Прошу,- его широкая ладонь взлетела над столом, и я удивился изобилию, украшавшему его. Копченый осетр, жареные куры, красная икра, розетки со сливочным маслом, поджаренный хлеб и яркая зелень, сгрудились вокруг литровой бутылки «Посольской».
Мое место было у окна, и я занял его. Хозяин опустился, как всегда сбоку от меня и лицом к входу. Над его головой красовалась коллекция холодного оружия. В ней, как он любил повторять, все было настоящим.
- И что,- кивнул я, вдруг заметив ленту с закрепленными на ней звездочками,- ими действительно можно убить, как показывают в американских боевиках?
Тонкая усмешка скользнула по губам хозяина, и я понял глупость своего вопроса: «убивать можно всем».
- Выстрел в желудок,- генерал поднял руку с уже открытой бутылкой водки,- или играть в шашки будем?
Шашками он называл все, что вмешало меньше двухсот граммов.
- Пить, так пить,- я взмахнул рукой,- я сегодня что-то не в своей тарелке.
Он налил себе и мне по полстакана и поднял свой на уровень глаз:
- Это настоящие японские сюрикэны, и, как любое оружие, страшны в умелых руках. Но, извините, мне думается, что вы хотели рассказать мне  что-то другое. Генерал одним глотком осушил свой стакан и, чуть потянувшись, взял из хлебницы белый пластик. – Икра на свежем вологодском масле, это мое самое любимое лакомство.
Я поспешил следом за ним, но осилил свою порцию водки не сразу. Жар почти мгновенно разлился по всей груди, и я даже не заметил, как в моей руке очутилась куриная ножка. Я заедал мясо поджаристым черным хлебом и не сразу заметил, что Иван Никитич уже снова наполнил нашу посуду.
- Может, не так часто,- я автоматически последовал его примеру и взял в руки свой стакан,- я, знаете ли, в этом спец небольшой, опьянею на раз.
- Мне кажется, что сегодня это вам необходимо,- глаза генерала сверкнули, и я удивился их яркой голубизне.
Сосед усмехнулся:
- Это первый признак того, что водка добралась до нужного места. Еще покойная Оксана любила над этим насмехаться, мол, стоит нормально выпить, так глаза становятся такими яркими, словно лет на двадцать помолодел.
Мне стало совестно от того, что не смог скрыть своего удивления цветом его глаз. Хотя, как мне кажется, раза два или три в лето мы сиживали с ним за обеденным столом то в его, то в моем дворе.
- Право, даже не знаю, как все это объяснить,- заговорил я, чувствуя легкое опьянение.- Какие-то видения, предчувствия, неясные ощущения, которых раньше не было. Вот можете посмеяться: пошел домой обедать, а дверь подъезда открыть не смог. Ключ не подошел. Да, дверь была какая-то другая, и двор засыпан листьями по самые колени, а утром, когда шел на работу, его тщательно подмели. Да и потом, когда домой приехал, он был чист, а прошло-то всего ничего. Попытался там же, у подъезда, поговорить с женой по мобильнику. Так он не соединял, давая сплошные гудки. А она говорит, что сидела и ждала меня, и я этому верю. Потом, у себя в кабинете, я вдруг увидел серию картинок из жизни сарматского ребенка, в которой он умер. И,- я замолчал, подыскивая нужные слова,- я почему-то уверен, что это была моя жизнь. То есть не моя, а его, но тогда я был им. Этим мальчиком. И было это лет сто или двести назад. И сейчас, на даче…
Я замолчал, не знаю, как рассказать то, что только произошло со мной. Может быть, это мне только привиделось, а я раздуваю из обычного сна мировую проблему.
- Не знаю, что и сказать,- я оборвал себя и поднял взгляд на соседа.
Генерал был серьезен. Сверкающие глаза его, смотрели на меня, не моргая. В них было что-то сочувствующее. Нет, это было понимание и сопереживание, словно с ним только что произошло нечто подобное, и сосед разделает мое волнение и пытается помочь мне. Его взгляд подтолкнул, и я заговорил о самом непонятном, о самом волнующем.
- Знаете, уже лет двадцать я чувствую время.
Молчаливый слушатель бросил взгляд на стену за моей спиной.
- Нет,- поспешил я,- я говорю не о часах, как таковых, а об ощущении. Мне не нужны часы, чтобы точно знать который сейчас час. Я могу сказать, мог до сегодняшнего утра, сказать с точностью до минуты, сколько сейчас времени. Это давало мне, поверьте, не знаю почему, но какую-то уверенность, стабильность. Я спал, ел, сидел в кино или парился в бане и точно знал, что сейчас показывают часы во всем нашем городе. И вот сегодня утром, время пропало. Вы понимаете меня?!..
Он кивнул, но не произнес ни слова.
Я замолчал, не знаю, что и говорить, о чем спрашивать. Некоторое время мы молчали. Я перекладывал с места на место свои столовые принадлежности. Он смотрел на мои манипуляции, но думал о чем-то своем.
- Знаете, Петр Леонидович, со временем проще всего. Я тоже знаю и чувствую время. Более того, могу это делать, невзирая на долготу и широту, часовые пояса и местное исчисление. Прилетаю к черту на кулички, смотрю на часы в аэропорту, показывающие тамошнее время, и все, словно где-то в мозгу заработали часы. Только они показываются тогда, когда мне надо. Словно, точно отвечают на мой вопрос: «Который час»?
Отставник посмотрел в темень вечернего окна и добавил:
- Я знаю многих людей, способных так же, как вы и я, чувствовать время и достигается это путем обычной тренировки. А потом небольшая встряска, стресс, и все – часы остановились или забарахлили.
Я пожал плечами:
- У меня не было никаких тренировок. Просто однажды утром, классе в десятом, я понял, что чувствую время, а сегодня…
- Дверь? – Что-то в голосе соседа заставило меня до мельчайших подробностей вспомнить не только черную полосу на дверь подъезда, но и цвет стены, шорох листьев, направление ветра и цвет занавесей на наших окнах.
В этот раз он задумался надолго. Было видно, что ситуация озадачила генерала, и он не мог найти ответа на свои и мои вопросы, но, как показалось мне, знал что-то подобное.
- Время и пространство интересуют меня много лет.- Задумчиво проговорил Иван Никитич.- Много лет назад со мной был странный случай. Я со своим водителем ехал на машине по тайге, и вдруг прямо перед нами рухнула вековая сосна. Так вот, я вдруг увидел, словно в замедленном кино, как дерево падает на крышу нашего «газика» и прошивает машину и нас, вместе с ней, толстенными ветвями. И все это не только медленно, но и с опережением действительности. Таким опережением, что я успел распахнуть свою дверцу, выхватить с сидения и выкинуть в нее своего водителя и вылететь следом за ним. Мы катились с солдатиком по траве, а сосна рвала на части уже пустую машину. Грузовик, шедший за нами, успел затормозить, но его водитель и офицер, сидевшие в кабине, на следствии клялись, что даже не заметили, когда и как мы вылетели из кабинки.
Генерал задумчиво взялся за бутылку и чуть-чуть плеснул в наши стаканы.
- Представляете,- что-то в его голосе завибрировало,- там потом много раз обыгрывали этот случай, и никто из нас не мог двигаться с такой скоростью и похвастать такой силой. Как оказалось, в моем водителе было девяносто килограммов, а я швырнул его наружу левой рукой, протащив его через кабинку и перекинув через себя. Кто-то из врачей говорил об измененном состоянии. Кто-то пытался сказать о времени, в критические моменты тянущимся, как резина. После этого, я стал относиться к нему, как к живому существу, способному на самые разные каверзы. Мне думается, что ваш случай, как раз из этой категории.
Генерал медленно выцедил свою водку и посмотрел мне в глаза:
- Это, конечно, не ответ, но примите мой рассказ, как призыв к размышлению. Даст Бог, вы ответите и на мой вопрос, и на свой. Сам я теперь могу только вспоминать,- он опустил глаза, и я понял, что в его словах не вся правда,- и советовать.
- А мальчик, Саке из рода сармата, что, по-вашему, с этим видением?
-Мы, люди,- негромко проговорил мой собеседник,- вообще тайна из тайн. Может быть, самая большая - из все во Вселенной. Расскажу вам только один случай, происшедший со мной много лет назад.
Он замолчал, собираясь с мыслями или воспоминая, а я, неожиданно для самого себя, взволновался. Мне вдруг показалось, что сейчас я узнаю что-то такое, что способно серьезно изменить мою жизнь. Сердце рванулось в бег, а рука само протянулась к бутылке и плеснула водки на донышко обеих стаканов.
- Это было тогда, когда я носил, аж, четыре звезды на погоне, но с одним просветом. Меня называли батей, но в подчинении у меня было только шесть человек. Прибыли мы в одно место, где человеческая жизнь была дешевле банки с пивом. Осмотрелись, акклиматизировались и получили задание. Оно было совершенно простым. Надо было дойти до указанного места, положить под нужный домик небольшую коробочку и вернуться. Тронулись в путь на рассвете. Часам к девяти отмахали уж больше трети пути. Тяжко было, влажность выше всех пределов, да и температура не располагает к длительным маршам. Обычному человеку там дышать вообще невозможно. Я шел первым, шел по маршруту, выверенному много раз и на самых запредельных высотах. Вдруг что-то толкнуло меня в грудь. В той ситуации сначала работают инстинкты, потом, если останется время, включается разум. Я мгновенно подал сигнал тревоги и упал на колено, готовый ко всему. В тех местах нет тишины. Все поет, шелестит, стрекочет, поскрипывает, но в этой какофонии, кто-то выдохнул мне прямо в уши: «Ивушка».
Поверьте, люди моей профессии готовы ко всему, но от этого слова, я чуть не потерял сознание. Так меня звал только один человек на всем свете. Ленка Косачева, моя единственная любовь, погибшая в десятом классе, перед самыми выпускными экзаменами. Если бы сам не хоронил, то, может, и поверил бы в то, что она могла там появиться. Смотрю по сторонам. Мои ребята выстроили овал и контролируют все вокруг. На меня они не смотрят, но ждут моего решения, и, поверьте, такого ожидания не пожалеешь и врагу.
«Не пугайся, Ивушка,- слышу я голос Ленки в своей голове и думаю, черт знает о чем. Самое простое среди всего этого, что я от нервного напряжения сошел с ума.- Я пришла только предупредить тебя. Вам нельзя дальше идти по этой тропе. Сам погибнешь и людей своих погубишь. Уходи влево, там тебя не ждут».
Ворохнулось сердце, хотел спросить любовь свою, где она, но увидел глаза своего заместителя и указательный палец, белый от напряжения, на курке автомата. У меня не было ни секунды. Указал я новое направление и сам пошел вперед. В тех местах тропу проложить так же легко, как и шоссейную дорогу вручную настелить. Но мы прошли и задачу свою выполнили. Когда возвращались,  как крик отчаяния, услышали скоротечный бой. Как раз там, где мы должны были пройти.
Сосед коротко глянул на меня, потом я увидел, как вспухли его скулы. Громадная рука потянулась к бутылке и вылила весь остаток в наши стаканы. Он поднял свой, и я понял, что в этот раз надо выпить молча.
- Потом, когда меня таскали по всяким комиссиям и требовали объяснить, почему я самовольно изменил направление движения, я понял, что мое начальство подстраховалось. Они послали за нами вторую группу. Она-то и нарвалась по полной программе.
Генерал бросил взгляд в сторону, и я понял, что он смотрел на картину с тем самым баньяном.
- Вот так моя, много лет назад ушедшая любовь, спасла меня и моих ребят.- Он усмехнулся,- если бы тогда я рассказал это хоть кому-нибудь, то так бы и остался с четырьмя звездочками и погонами в один просвет. Я же, без устали бормотал о наитии, ощущении опасности, чутье специалиста. Это и спасло.
Мы сидели, каждый думая о чем-то своем. Это было странно, но я даже не мог самому себе сказать, что бродит в моей голове. Хотел рассказать ему о своем странном ужине на даче и старых сапогах жены у порога, но не решился. Сам генерал смотрел в темное окно и то сжимал, то разжимал свои громадные кулаки. Вдруг что-то мелькнуло в уголках его рта:
- Ваша Настя проехала поворот.
Я удивленно поднял брови.
- Засеките время,- он кивнул в сторону настенных часов.- Она будет здесь ровно через четыре минуты. Вы проезжаете это расстояние на две минуты дольше.
- Но откуда вы знаете, что она?!..
Сосед пожал плечами.
- В этот раз чистая интуиция.
Мы оба уставились на настенные часы. Все произошло так, как он и сказал. Мы встали из-за стола, когда фары машины моей жены, осветили ворота. Он поставил на стол дополнительный прибор. Я пошел открывать ворота. Жена резко дала газ и одним движением мастерски вписала свой автомобиль на стоянку рядом с моим «Мерседесом». Я так водить не мог. Едва Настя открыла дверцу машины, как я понял еще одну истину – моя жена была прекрасна. Точеные колени, белизна которых была чуть подчеркнута дымкой капрона, мгновенно вызвали у меня шок. Когда, с большим усилием, мне удалось оторвать взгляд от ее ног, я увидел огромные глаза, заполненные тайной до самой глубины. В них можно было тонуть и тонуть бесконечно. Крохотное ушко, сверкнувшее бриллиантом сережки, вообще заставило мое сердце искать дорогу наружу.
«Странно,- подумал я,- почему я не вижу ее такой каждый день»?
- Фея,- раздался над моим ухом голос нашего соседа.- Волшебница, позвольте мне, как юному гардемарину, с трепетом коснуться губами отворота вашей перчатки и, если будет на то ваша воля, поддержать локоток?
Ее тонкая рука, затянутая в лайку кремового цвета, медленно поднялась и опустилась в его огромную лапищу. И, хотя я много раз видел это, вдруг приревновал Настю к отставному генералу. Я сорвал с плеч свой плащ и одним движением бросил его к ее ногам:
- Ваши туфельки не должны касаться этой прелой листвы, милая леди!
Настя расхохоталась и, опершись на руку соседа, медленно поднялась с сидения и ступила на мой плащ. Сверкнувшим в свете фонаря взглядом она окинула меня и, опустив в мою протянутую руку связку ключей, небрежно бросила:
- Посмотрите там, на заднем сидении…
- Настенька,- вскричал генерал,- позвольте, я донесу вас до порога?!
Она выдержала небольшую паузу, потом с усмешкой посмотрела на меня и улыбнулась:
- Не сегодня.
Я открыл рот, чтобы хоть что-то сказать, но жена снова рассмеялась и, глядя то на меня, то на соседа, лукаво спросила:
- Господа, гусары, так, где у нас вечерний бивак: в нашем или в вашем шалаше?
Генерал склонил голову:
- Право выбора за вами, наша прелестница, но у меня уже накрыт стол и на нем есть для вас капелька солнечного нектара.
- Что ж, перед этим даже я не могу устоять, ведите…
Было весело. Так весело, что я даже забыл о своих волнениях. Домой мы вернулись только за полночь. Камин давно прогорел и лишь остатки тепла служили доказательством, что огонь здесь действительно разводили. Я повесил плащ, сходил снова за дровами, наполнил камин и чиркнул спичкой. Спать не хотелось. Я придвинул поближе к огню два кресла. Настя, укрывшись пледом, неожиданно принялась читать на память стихи, а я слушал ее и смотрел на огонь. Вдруг у меня что-то зачесалось в носу, я полез в карман пиджака за платком и наткнулся на небольшой батончик.
«Наверное,- подумал я,- ухватил с генеральского стола ириску. Сейчас преподнесу ее Настеньке».
Я вытянул конфету из кармана и замер от ужаса. Это был «Мишка на севере»!
2.

Я видел сны. Нет, я впервые видел сны, понимая, где нахожусь сам и что вижу. При этом я мог думать, размышляя, что в них реально и соответствует моему мироощущению Петра Леонидовича Жилина.
Сначала я провалился в темноту. Потом в ее фиолетовой бездонности появилось светлое пятно, и из него выплыл громадный глаз, внимательно смотревший на меня. Глаз был огромен, но совсем скоро я понял, что он не принадлежит человеку. Я спал, но стремительно перебирал все виды глаз, которые когда-либо мне приходилось видеть. Наконец, я нашел аналог. Он походил на органы зрения рептилии. Много лет назад в Сиднее я видел крокодилов. Один из них довольно долго наблюдал за нашей группой, и теперь я был уверен, что глаз, изучающий меня, принадлежит к этому отряду живых существ. С одной лишь разницей. В нем светился недюжинный разум и открытый интерес к моей персоне. Временами мне казалось. Что он заглядывает в мою душу и видит там то, о чем не знаю я сам. Сколько это продолжалось я не знаю. Мне этот «исследование» показалось вечностью.
Вдруг откуда-то сбоку в поле моего зрения медленно вплыла очередь. Сотни людей стояли на улице, ожидая своего времени, чтобы войти в магазин и взять продукты. Город! Откуда-то я знал, что это город. Большой, очень большой город. Во всем: в домах, мостовой и людях, преобладали серые и черные тона. Казалось, что даже небо был почти бесцветным. Я видел только крохотную частичку населенного пункта, но все вокруг было чужим и незнакомым. Озабоченные лица людей, их бесформенная, ниспадающая  одежда. Большая часть из тех, кто стоял радом со мной, молчали, глядя, каждый в свою сторону. Я чувствовал, нет, я знал, что это не сон, точнее не фантазия усталого мозга, а реальность. Чуждая, но реальность.
Мостовая, на которой мы стояли, была покрыта чем-то серым, походившим на застывшую смолу или стекло. Серые, пыльные, но достаточно высокие здания стояли по обеим сторонам улицы. Она была узка. У меня возникло ощущение, что дома глинобитные. Той частью себя, соответствующей жителю этого незнакомого места, я знал, что большая часть жителей, это мужчины. Женщины есть, но их мало и они, почему-то, не вызывают у местных мужчин интереса, поэтому и стараются быть, как все. И это состояние органично для них. Кроме того, женщин мало, крайне мало. Все это знают, но никого это не волнует и не заботит. 
Сознание сложено из двух частей: большая часть меня, это тот человек, стоящий в очереди. Меньшая часть – это я Петр Леонидович Жилин, но я наблюдаю за всем, словно со стороны. Вроде, участвую в действии, но, словно изнутри, из головы того меня, но незнакомца. Интересно, что я несколько раз пытался вспомнить его имя, фамилию или прозвище, но не мог. Что-то блокировало память, и было это внутри меня. Меня, не Жилина, а того человека, глазами которого я видел новый мир. Тогда я решил осмотреться, чтобы хоть каким-то образом оживить разобраться в том, что происходит. Неожиданно мой взгляд нашел в очереди приятеля. Он, увидя меня, двинулся ко мне и, меняясь с очередниками, встал передо мной.
- Привет,- сказал я и протянул ему руку.
«Сейчас-то я и узнаю, как меня зовут».
Он мельком взглянул на мою руку и недоуменно пожал плечами. 
От напряжения у меня в глазах искры. Я знаю, что мы хорошие приятели, но не помню его имени, а он, похоже, говорить со мной не собирается. Только тут я обращаю внимание на то, что вся очередь хранит молчание. У меня мелькает крамольная мысль ударить кого-нибудь из очередников. Интересно, тогда они откроют рты или нет?  В этот миг мы оба вместе с доброй сотней других людей очутился среди полок с продуктами в незнакомых упаковках. Все произошло так, словно, нас всех перенесли с улицы в магазин. Смотрю по сторонам, привычно разглядывая еду и знаю, что это продукты, но узнаю ни упаковок, ни надписей. Точнее, ни цен, ни названия товаров просто нет. Хочу взять бутылку коньяку, но не нахожу его. Тогда тянусь к бутылке с красной жидкостью, напоминающей вино. Беру ее в руки, но потом отставляю. Прохожу к месту оплаты. Кассы нет, но я знаю, что где-то здесь как-то надо платить. Вдруг приятель произносит что-то похожее на «Кси, кси». Я понимаю, что он окликнул меня, только это «Кси» мне совершенно незнакомо и вызывает в груди сердцебиение. В этот раз приятель улыбается и через людей передает бутылку вина, которую я не взял.
«Ты же хотел вина»,- говорит он.
Я раздумываю, но через какое-то время беру бутылку и иду туда, где надо платить. Вдруг вижу рядом человека и понимаю, что это женщина. Она говорит мне в спину:
«Видишь: они не смотрят – беги, а я за тобой и платить не будем».
И направляется в сторону улицы. Я иду за ней, стараясь не терять из виду узкую женскую спину в сером одеянии. Мы выходим наружу. Высокие дома кажутся нежилыми. То есть они заселены, но ни людей, ни чего-нибудь, связанного с ними не видно. Тогда и я решаю не платить и иду в сторону дома, который там же, где и должна быть касса. Улица расширяется. Справа стройка. Пахнет свежим цементом и известью. Машин не видно. Пыль. Обнаруживаю в своей левой руке корзину с продуктами, в  правом кулаке зажатую бутылку красного вина. Оно тяжело плещется за толстым прозрачным стеклом. Бутылка незнакомой формы – шарообразна с длинным, узким горлом. Мне совестно, но кассы все нет. Тогда я решаю, что так все и должно быть. Небо серое, низкое и тяжелое. Ни столбов, ни проводов, ни машин.
Вдруг откуда-то приходит осознание, что меня, Жилина, к чему-то готовят. Что только что я прошел тест, необходимый для чего-то дальнейшего.
Вдруг, я вижу себя в совершенно другой обстановке.
Серая жидкая грязь от неба и до неба. Это не море и не болото. Эта какая-то планета, которой еще предстоит стать обитаемой. В этой жиже копошатся тысячи человек. Среди них я вижу и тех, кто только что был рядом со мной в очереди в продуктовый магазин. Приятель, который называл меня «Кси», подносит мне связки деревянных кольев. Только теперь я вижу в своих руках большой молот. Приятель берет один из кольев, опускает его в грязь, почти доставая подбородком этой жидкой серости, и командует:
- Бей!
Я взмахиваю молотом и опускаю его на едва возвышающийся над водой кол. Во все стороны летят брызги, и только сейчас я вижу, что ошметки грязи беспрерывно летят со всех сторон. И я, и мой приятель уже  покрыты толстым слоем полуподсохшей глины.
- Бей!
В этот раз я понимаю, что это слышится со всех сторон.
Грязь летит в лицо.
- Бей!
Теплая жидкая грязь стекает по спине и плечам, и я не могу понять, как она оказалась за шиворотом.
- Бей!
Жуткая боль рвет ладонь правой руки. Она так сильна, что я кричу, заставляя шарахнуться в сторону людей, работавших рядом со мной. Молот падает из рук. Я смотрю на свою руку и вижу серебристого червя, ввинчивающегося в кожу ладони.
- Ледяная игла! – Ужас раздирает мое горло. Боль уже сгрызла всю руку и медленно ползет к локтю. Колени подгибаются, и я падаю спиной в грязь.
Лицо приятеля, шагнувшего было ко мне, вдруг каменеет. Он кричит что-то непонятное и падает на колени передо мной. Грязь смыкается на его шее, но он пытается поклониться. Поклониться мне и, раз за разом ныряет лицом в серую жижу.
Со мной происходят какие-то изменения. Я чувствую, что расту. Моя одежда лопается. Грудь широко и легко вбирает воздух. Я скашиваю глаза и вижу бугры мышц, покрывающих мою бронзовую от загара грудь. Обе мои руки, как мне кажется, сами поднимаются вверх. Передо мной узкие ладони с длинными пальцами, заканчивающимися ухоженными ногтями.
Серебристый червь уже на треть ушел в розовую ладонь, медленно чернеющую вокруг ранки.
- Ледяная игла! – Я уже не кричу. В моем голосе звучит обреченность.
Краем глаза замечаю, что люди, увидя мое изменение, бегут от меня, и только мой приятель все еще кланяется, словно бьется лицом о жидкую грязь. Только теперь я понимаю, что кричат люди:
- Нордлинг! Нордлинг среди нас!
В их голосах почтение и страх, ужас и восхищение. Кто-то неподалеку начинает рыдать, разрывая ногтями собственное лицо. Кто-то повторяет то, что делает мой приятель, и оказывается по шею в серой жиже.
Боль в локте так сильна, что я снова начинаю кричать. Мое тело сбрасывает остатки маскировки, и я вижу, что почти в три раза выше и мощнее всех, кто находится вблизи меня. Я просто другой. Я похож на них, но я не человек. Но почти тот час мне хочется стать меньше, ниже, еще ниже, чем эти люди. Мне кажется, что тогда и боль станет соответствовать телу.   Она уменьшится и перестанет так пронзительно глодать мое тело.
Вдруг в бездонной серости того, что может быть небом, рождается маленькое солнце. Оно, стремительно увеличиваясь, несется вниз, ко мне. Я люблю солнце, я рожден под весенним солнцем и хочу умереть под его освежающими, горячими лучами. Я кричу от радости и на миг одолеваю боль. Светило замирает в нескольких метрах надо мной, и я вижу перед собой высокую женщину. Она медленно опускается из облака, Жидкая грязь вдавливается под подошвами ее открытых сандалий, не касаясь их. Узкий лиф с глубоким декольте подчеркивает красоту высокой женской груди. Короткая черная юбка, на поясе которой висит серебристый цилиндр, оттеняет золотистую кожу длинных бедер. Ее огромные, черные глаза обжигают меня. Боль кривит ее аккуратный рот. Резко очерченные губы не удерживают рвущийся наружу крик:
- Эл!
Она в ужасе смотрит на мою ладонь:
- Откуда здесь ледяная игла?! Эл, я сожгу эту планету, если с тобой…
Белые зубы впиваются в нижнюю губу, и я вспоминаю все.
- Тинга! Любовь моя! Тинга!
-Как сюда попала ледяная игла с Ревуна?! Кто,- цилиндр слетел с ее пояса. Зеленая энергетическая плеть хлестанула по онемевшим от ужаса и благоговения людям,- кто привез ее на эту планету?!
Я пытаюсь встать, и она подхватывает меня под руку. Даже сквозь боль я чувствую ее горячую и крепкую ладонь и радуюсь этому счастью.
- Они не понимают тебя,- губы уже не подчиняются мне,- они даже не знают, что такое планета Ревун и никогда не слушали о расе драконов.
Она кричит. Кричит от боли и бессилия. Ледяная игла убивает за десять минут. Две из них уже прошли.
- Эл,- ее голос то отдаляется, то приближается,- ты хотел сделать их мыслящими, посмотри на них. Теперь ты умираешь на их глазах, а им даже не больно. Ты был среди них, чтобы научить их чувствовать себя людьми. А это скот!
- Кто?!..
Зеленая плеть стремительно удлинилась и одним ударом разрезала пополам пять или шесть человек. Ужас рванул многоголосым воплем вязкую тишину.
- Кто? – Ее голос болью отзывается во всем моем теле. Слова Тинги жгут сильнее ледяной иглы. - Разве это мыслящие?! Эл, разве твоя жизнь стоит этого генетического сброда из твоей пробирки?! Ты подарил их душам вечную жизнь, а они даже ленятся продлевать свой человеческий род. Если ты умрешь, я сожгу эти планету до тла!
Теперь я вспомнил больше, я вспомнил, что я нордлинг из последней, высшей сотни создателей. Тинга! Это она, моя любовь. Это ради ее улыбки я зажигал звезды и шел сквозь солнечные короны. Это ради нее я создал этих людей. Я хотел научить их любви и созиданию, а они все время враждовали. И тогда я пришел к ним и стал одним из них, чтобы научить их миру. Я отнял у них ненависть друг к другу и жажду убивать, и оказалось, что с ними ушли и любовь, и тяга к познанию. Они перестали воевать, но и потеряли интерес к жизни. Это странно, но вместе со смертью ушла и суть жизни. Люди не думают, для чего пришли в этот мир и зачем живут.
- Тинга,- я прожался к ее щеке,- силой последнего слова заклинаю тебя: верни им все. Похоже, по-настоящему любить и ценить жизнь может только тот, кто может умирать и ненавидеть.
- Эл!- Прежде чем ледяной жар коснулся моей груди, я услышал слово «анабиоз» и увидел глаз. Это был глаз дракона.

- Петя? Петя, что с тобой?! – В тусклом свете ночника я увидел напротив себя взволнованные глаза. Откуда-то из глубины сознания пришло слово «Тинга», но я не понял его. Но и женщина, трясшая меня за плечи и называвшая меня странным именем, была мне незнакома. Нет, через миг или другой, я узнал ее.
- Настя, что случилось? Ты чего так испугана?
Ее глаза, казавшиеся в полумраке огромными, приблизились к моему лицу. Некоторое время она внимательно рассматривала меня, потом прижала руки к моим щекам:
- Ты кричал. Ты страшно кричал. – Она прижалась губами к моей переносице,- и говорил, что-то говорил на совершенно незнакомом мне языке. И голос, чужой голос, разбудивший меня. Говорил ты, но голос был не твоим. И рука!.. Ты несколько раз тряс правой рукой.
Жена вскочила с кровати и включила в спальне полный свет. Прежде чем она вернулась ко мне, я поднял руку и посмотрел на свою ладонь. Прямо посреди нее алело крохотное пятнышко крови.
- Господи! – Вскрикнула Настя,- что-то укусило тебя. Ты же не мог тут пораниться?!
Я что-то забыл и силился это вспомнить. Да, что-то происходило с моей ладонью. Боль. Холод. Омертвение, ползущее вверх по руке?..
Настя кинулась к шкафу и со стуком распахнула его дверцу.
- Йод. Тут где-то был флакон с йодом?..
Я вдруг увидел, как красная капелька медленно втянулась в кожу, и моя ладонь снова стала чистой.
- Настя, оставь,- она повернулась ко мне с автомобильной аптечкой в руках,- не надо, все уже прошло. Там ничего нет. Наверное, кокой-то комарик только присосался, а я его смахнул. Вот и осталась отметинка. Брось всю эту медицину, иди ко мне. Давно не видел, как ты красива и привлекательна в своей ночнушке. Иди ко мне.
Я говорил и говорил, а сам пытался вспомнить картины только что ушедшего сна. Они ускользали от меня, но я цеплялся за них и не мог удержать.
Первой заснула жена. Это было странно, но мне все время казалось, что я сон, который я видел, значит для меня что-то важное. Теперь я пытался вспомнить, хотя бы общую тональность видений, но не мог. Это вконец разозлило меня, я осторожно выбрался из кровати и пошел, не зажигая света, на кухню. За окном темнел ночной лес. Я смотрел, как ветер качает ветки, и впервые в своей жизни размышлял о многомерности мира, сложной структуре человеческого организма и мозга. Мне вдруг показалось, что я не один, что во мне живут десятки различных людей, со своими характерами, наклонностями и увлечениями. Я вспомнил, как занимался планеризмом, потом увлекся химией, от нее перешел к биологии, а сейчас, сейчас меня тянет к генетике. Почему-то, мне хочется разобраться в строении клетки, механизме ее памяти? При этом, я слабею от восхищения при виде холодного оружия и стройных, высоких скакунов. Интересно, я могу часами наблюдать на манеже за тренировками ахалтекинцев, арабских коней или орловских рысаков. А вот, другие породы не вызывают в душе никаких эмоций. Как и палаши, тесаки или казачьи сабли, но стоит мне увидеть тонкую шпагу или граненый стилет, как что-то в самой глубине меня, неодолимо влечет к этому оружия. Тонкая, льдистая сталь, как в разогретое масло, входит в тело…
Снизу потянуло холодом, и я вспомнил, что стою босиком на кафельной плитке пола. Дрожь пробежала по спине, и я стремительно взлетел в спальню и, забравшись под одеяло, прижался к теплому боку жены.

Ветер нес в лицо запах отработанного бензина и горелого пороха. Я шел по летному полю, покрытому плотным травяным ковром. Шел и волновался. Сегодня у меня снова боевые вылеты. Вчера мы потеряли три машины. Ила, Ная и Гаи. Все они были мастерами-пилотами, но, оказалось, что у врага есть летчики лучше. Я сам видел последний бой Наи. Это была сказочная феерия из фигур высшего пилотажа и огневого боя. Она сбила два самолета северных, прежде чем их командир поймал ее в перекрестье прицела на выходе из пике. Похоже, что очередь вражеского пулемета прошила тело Наи. Я видел, как ее самолет, на миг замер в воздухе, и тут же Ная ткнулась лицом в фонарь истребителя. Она падал вниз, как осенний лист. Лия, мой пилот, уводила нашу израненную машину из боя, ругаясь такими словами, о которых я и не подозревал.   
Я смотрю на небо. Сегодня оно хмурится не по сезону, и я знаю, что полетов может и не быть. У нас строгий командир, она бережет своих летчиков и способна, сославшись на погоду, запретить полеты. Не знаю почему, но мне хочется в небо. Мне хочется драться с противником, хочется видеть их серебристые самолеты, облитыми огнем и падающими вниз. Это не жажда крови и даже не желание мстить. Это странное чувство, замешанное на уверенности в нашей правоте и чем-то внутри меня таком, чего я и сам не могу понять. Какое-то потаенное превосходство, бравада. Лия назвала бы это мальчишеской дурью, но она не знает об этом.
Наш двухместный самолет-спарка стоит на самом краю поля. Я вижу вскрытый мотор и огромные заплаты на левом крыле. Двое механиков ремонтируют машину. Видно, что они спешат, похоже, выполняя чей-то приказ. Одна часто посматривает на часы, другая почти беспрерывно ругается. Я понимаю, что это значит только то, что вылеты состоятся. Ремонтники не любят, когда за их спинами стоят летчики, но я ничего не могу с собой поделать. Меня, словно магнитом, тянет к самолету. Даже ночью, во сне, я вижу его. Мне спарка кажется едва оперившимся птенцом, который требует постоянного ухода.
Я шагнул ближе и услышал недовольный голос механика. Женщина неодобрительно косится в мою сторону и что-то шепчет своей помощнице. Я не слышу слов, но, уверен, что они из того же  набора, которым пользовалась вчера Лия.
Сзади слышится четкий звук шагов. Я не оглядывают, потому что знаю, что это она, мой командир. Эта хрупкая двадцатипятилетняя девушка с огромными васильковыми глазами и пухлыми губами обладает железным характером. Она полгода учила меня летать, и это время было для меня не самым легким. Кроме того, пилот, уж не знаю почему, постоянно занимается со мной медитациями. Она обучила меня разным техникам глубокого дыхания, входа и выхода в транс, и сейчас занимается психологией. Иногда, когда я слушаю ее очередную лекцию, мне кажется, что со мной говорит не молодая девушка, а умудренная столетним опытом жрица. Воюет Лия дерзко, но расчетливо и всегда знает, когда надо выйти из круговерти боя, чтобы сохранить машину и сберечь наши жизни. На ее счету больше всего сбитых самолетов северных. Командир их летного крыла назначил цену за ее голову. Но девушка, услышав об этом из радиоперехвата, только рассмеялась.
«Земля так любит меня, что если я грохнусь на нее, то от меня не останется ни кусочка,- ее черный юмор заставил мое сердце забиться сильнее,- там лоскута кожи не найдут, не то, что голову».
- Ари,- у нее звонкий, переливчатый голос, но сейчас в нем звякает сталь,- нас вызывает командир, срочно! 
В нашем соединении почти триста двадцать самолетов. Но наш командир легко управляется не только со всеми экипажами, но и с огромным парком всякой техники.
Лия почти бежит. Это странно, раньше я не замечал за ней такого. Она всегда с почтением, но без страха и раболепия говорила с руководством различных рангов. А сейчас, я едва успеваю за ней. Может быть, плохие вести с фронтов, но об этом уже знали бы все?
Адъютант, махнув рукой в сторону открытой двери, опускает глаза. Нет, тут, точно что-то произошло. Ведь обычно она строит мне глазки, а тут – молчаливая, подтянутая серьезность.
Мы, Лия первой, я вторым, шагаем через порог. Большой кабинет. Стол. Мебели почти нет. Мой пилот стоит, молча, навытяжку, а командир ругает меня. Ее речь, вначале звучавшая так, что мне было слышно каждое слово, с каждой секундой становится все тише. И от этого мне делается      по-настоящему страшно. Все наши начальники, и даже Лия, увидя мою нерасторопность или нерадивость, кричат. Некоторые даже размахивают руками, а генерал, как я понял сейчас, в ярости, убавляет силу тона своего голоса. Теперь она почти шипит, и я едва различаю ее слова. Сбоку вижу смертельную бледность лица Лии, но так и не понимаю, в чем провинился?
Ее глаза сверкают, но мне кажется, что в их темной глубине мелькают искорки добра. Наконец она подводит меня к карте района боевых действий, и я понимаю свою вину. Лия каждый день говорит мне о карте, а я изучаю ее от случая к случаю. Полеты. Бои. Свинцовая усталость. У меня просто нет времени на изучение того, что проносится со страшной скоростью под крыльями.
- Мальчишка!
Хлестко звучит в громаде кабинета. Я пытаюсь гордо выпрямиться. У меня на груди орден за мужество и значок за десять сбитых самолетов врага. Генеральская бровь чуть приподнимается, и мне становится стыдно. Она дралась с врагом, когда я еще лежал в колыбели.
- Простите, командир,- шепчу я,- я все выучу.
- Сейчас же,- заканчивает она спокойным голосом,- вы отправляетесь в класс тактики, и пока авгур не доложит мне, что вы все знаете наизусть – никакого неба и никаких самолетов. И вы, капитан, - теперь она обращается к Лие, замершей, словно памятник,- проконтролируете это лично.
Мы выходим в приемную. Адъютант, похоже, сочувствует нам. Вдруг я вижу в угловом зеркале всего себя. Тонкий, высокий молодой человек с аккуратной, прилизанной прической. Я вижу огромные карие глаза с интересом и волнением, рассматривающие незнакомца и не сразу понимаю, что смотрю на себя. Часть меня протестует, потому что видит чужака, но другая часть, опять же меня, возражает, утверждая, что в зеркале отражается кадет Ари и никого другого.
 У порога тактического класса, я вздохнул и, как меня учила Лия, освободил голову от всяких мыслей. Шагая через порог, я широко распахнул глаза, мысленно приказав себе, одним взглядом охватить всю карту и запомнить ее наизусть. Я был так напряжен, что даже не заметил, как мой пилот включила свет и села в угловое кресло. Не успела она перекинуть ногу за ногу, чтобы удобно усесться, как я объявил, что знаю местность и готов не только летать над ней, но и бегать, ходить и даже ползать, не пропуская ни одной трещины.
Лия подняла густую русую бровь и нажала на кнопку вызова авгура. Он вошел так быстро, что можно было подумать - жрец стоял за дверью, ожидая нашего вызова. Я мельком взглянул на авгура. Они выглядят странно, если не сказать, страшно. Люди, срастившие себя с машинами, и, наверное, сами забывшие, чего в них больше. Этот, видимо, зная, чего от него хотят, мгновенно развернул передо мной экран. На нем, со скоростью мчащегося истребителя, замелькали участки местности, реки и речушки, горы и перелески. Устные вопросы чередовали с показом картин, топографических знаков, зарисовок и схем местности. Часть карт были контурными, но я, без запинки и, совершенно не замечая времени, одолел экзамен. Самым дорогим для меня было не удовлетворительное бормотание авгура, а радость в глазах моего пилота. Мне даже показалось, что Лия была счастлива, услышав все мои ответы.
- Ари,- у нее был звонкий, неподражаемый смех,- жаль командир тебя не слышит, она наградила бы тебя очередным знаком за доблесть. Я тоже рада, что ты оказался способным учеником. Рада.
Лия сложила губы в бутончик и чмокнула воздух перед собой. Жар полыхнул на моих щеках. Мне захотелось, чтобы ее поцелуй, пусть в шутку, достался бы мне, но, с другой стороны, я вдруг испугался своих мыслей. Ведь она могла догадаться, о чем я подумал.
Густые брови сошлись на переносице. Лия коротко взглянула на авгура и шагнула к выходу:
- За мной,- негромко, но четко проговорила она,- «северные» начали наступление на восточном участке фронта. Мы должны быть там.
Она никогда так не взлетала. Почти сразу, не добежав до конца взлетной полосы, самолет резко пошел вверх. Мне показалось, что все, что было во мне – до последней капли крови осталось на земле. Боль рванула скулы, а руки, которыми я держал ручку управления, медленно сползли с нее вниз. Темнота прыгнула в лицо, и я ослеп, на миг, но черное покрывало закрыло передо мной голубое небо и сверкающие горки облаков.
- Кадет,- звонкий голос пилота, зазвучавший в наушниках, отрезвил меня, вернув зрение,- вы с кем в жмурки играете?
Я увидел ее взгляд, брошенный в зеркальце, через которое пилот спарки мог видеть своего радиста и стрелка. Лия смеялась, словно только что не превысила все возможные нагрузки при взлете и перегрузки на нее не действовали.
- Небо?!
Я покрутил головой:
- Чисто.
- Наши?
- Догоняют.
- Хорошо. Теперь почувствуй тяжесть самолета на своих плечах.
Я скрипнул зубами. В прошлый наш вылет она приказала мне выяснить, чем пахнут облака. Два дня назад я пытался ощутить потоки воздуха, овевающие нашу кабину. Я до сих пор не могу понять, где она шутить, а где серьезна, как и положено, боевым пилотам. Самое странное, что отдав приказ, она затем, несмотря на что мы делали в этом полете: дрались, сопровождали бомбардировщики или летал на разведку, требует доложить о результатах. И не только о тех, что я услышал, но и о тех, которые она имела в виду. Это значило, что каждое ее распоряжение, отданное в полете, всегда имело несколько смыслов. Вот только я, почти всегда, не понимал ее. И вот сейчас, как мне выполнять ее приказ?! Я точно знаю, сколько весит наша машина, заправленная, снаряженная, с одним пилотом или двумя. Этому учат в летной школе. Но Лия приказала, и я должен не только выполнять, но и думать о том, что она хотела от меня в этот раз?
Что-то заставили меня взглянуть влево:
- Слева, десять, два «крысоеда»! – Кричу я, разворачивая пулеметную турель навстречу врагу.
И только потом замечаю, что наш истребитель уже делает маневр в нужном направлении. Снова Лия оказалась быстрее меня. Пилоты противника открывают огонь. Огненные стрелы трассы тянутся в мою грудь. Наша машина, как мне кажется, висит в воздухе, как муха в патоке.  Страшный удар вжимает меня в приборную панель. Я распахиваю рот, чтобы вздохнуть, но тут ремни с силой врезаются в плечи и бедра. Через миг меня начинает бросать из стороны в сторону. Вдруг я вижу, как небо перед нами прочерчивает дымная полоса, и слышу стон, полный восторга:
- Есть, один!
Мне кажется, что я вижу тени двух самолетов врага слева внизу и одну – в облаке, которое клубится чуть выше нас, но не успеваю ничего сказать.
Лия рвет самолет вверх и почти тот час, страшный удар останавливает машину. Рассыпчатый грохот хлещет по корпусу самолета, словно, кто-то огромный бесцельно молотит цепом по земле. Но это уже вторично. Сильный рывок пытается выбросить меня из кабины. Я замечаю, что фонаря надо мной уже нет. Мелькает зеркальце, а в нем! В нем я вижу висящую над лицом оторванную бровь, но под ней нет глаза. Красные брызги летят от лица Лии. Где-то в глубине сознания, я отмечаю, что ее фонарь не слетел, но дважды перечеркнут рваными дырами.
- Лия! – Боль рвет грудь. Ветер сует ледяные пальцы в мой распяленный криком ужаса рот и пытается разорвать мои щеки.
- Все, Ари,- я слышу ее спокойный голос и сатанею от страха.- Неси самолет на себе. Двигатель сдох. Просто представь себе, что ты держишь его на плечах и летишь домой. Сам летишь, а все остальное только одежда. Лети, летун, это твое небо…
Я пытаюсь поймать в заваливающемся влево зеркальце ее взгляд, но вижу только рябь трещин. Свистит ветер. Лия! Она не могла! Она лучший пилот на Земле…

Борис Майнаев