Закрытые пейзажи. Глава 21. Синдром толпы

  — У тебя сегодня такой вид, будто сообщили о скором светопреставлении, — заметила Ирина, неторопливо вышагивая рядом и время от времени с усмешкой поглядывая на Артура. – И ты при этом раздумываешь, как бы убедить остальных в обратном.

  Он удивлённо приподнял бровь. В проницательности ей, разумеется, не откажешь, разве только выводы подчас делаются с нарушением всех правил ориентирования в пространстве. И это, похоже, лишний раз характеризует женскую натуру как клубок противоречий, не связанных с логическими измышлениями. А может, у него и впрямь несколько прибабахнутый облик, который иногда со стороны проявляется куда очевиднее?

  Он провожал Ирину домой после работы; с некоторых пор это сделалось предвыходной традицией, если не случалось непредвиденного.

  — Что ж, премного благодарен за столь нежданный комплимент. Никогда не мог представить себя в роли всеобщего утешителя. Обычно мне уготавливают роль нейтрала-одиночки, для которого всё тлен и суета.

  — Иногда то и другое вполне могут уживаться в одной оболочке, — не оставалась в долгу Ирина. – Разве можно себе представить повелителя чужих умов, если тот легко поддаётся общей панике и старается не отстать от толпы?.. И всё-таки как ни отмахивайся, а серьёзную проблему от женщины не скрыть, даже если она не способна зреть в корень и анализировать увиденное. Не забывай, властитель дум, о нашей эпохально воспетой интуиции, а также чуждой логике кошачьей способности узреть то, что сокрыто от простого глаза – вашу слишком рациональную мужскую натуру, причём порой настолько, что скатывается до примитивизма.

  — Я где-то слышал, что и кошки различают только чёрное и белое, а стало быть, мир для них тоже не представляет особой сложности, — вздохнув, проговорил Артур.
  – И это ещё раз доказывает бренность и иллюзорность нашего бытия.
  — Хвала Всевышнему, что создал нас такими разными, а то что произойдёт, если станет лепить всех по твоему подобию. Или «преподобию», — так, пожалуй, будет точнее…

  — Сдаюсь! – Артур на ходу вскинул руки. – Верно говорят: если женщина чего-нибудь хочет, надо дать это ей, но при этом сделать вид, будто оно само свалилось ей в руки. Вернее, по её собственному наитию. Посему отдаю на растерзание свой нажитый подневольным трудом скепсис и рациональный примитивизм в придачу. Кстати, какие планы на сегодня? Я имею в виду…

  — Раз-меч-тал-ся!.. На правах победителя оставляю за собой выбор дальнейших поползнове… я хотела сказать «мероприятий». Итак, первое…
  — А может, всё-таки…
  — Ни в коем случае!
  — Ну, а если…
  — Неразумно!
  — Тогда, может быть…
  — А вот это как раз подойдёт!..

  Так, подначивая друг друга и непринуждённо дурачась, они подошли к Ирининому дому. Уже стемнело, уличное освещение отбрасывало неверную светотень на тротуары и насаждения, создавая тот самый неповторимый городской колорит, что понятен разве только выросшим среди этих скамеек и беседок, пропахших бензином и машинным маслом стоянок, эстрадными мелодиями, доносившимися откуда-то сверху… Артуру на какое-то время вдруг почудилось, что он перенёсся во времени лет на двадцать назад, и теперь стоит рядом с одноклассницей в трепетном ожидании чего-то внезапного – радостного и волнующего. Это ощущение дыхания прошлого настолько захватило его, что Ирина, ссылаясь на усталость и Зойкину простуду, и потому выразив надежду на завтрашний день, скоро заметила, что её слова порхают где-то в сторонке.

  — Кукареку, ваше сиятельство, извольте покинуть астральную сферу! – насмешливо пробудила она Артура. Тот со вздохом повернул к ней голову. Ирина нахмурилась.

  — Ты хоть пару слов можешь повторить из того, что я сейчас говорила?
  — Насчёт завтра?
  — Ух ты, молодец!
  — Вот, уже повторил…
  — Слушай, может градусник вынести? Или алкотестер? Что курил сегодня?

  — Прости, задумался… — Артур смущённо фыркнул и с усмешкой пояснил: — Что-то вроде ассоциативного дежа вю, если можно так определить. Почудилось, будто внутри прокрутили давно забытую киноплёнку. У тебя такого не происходит время от времени?

  — Хм… — Ирина внимательно разглядывала его в анфас. – Сдаётся мне, у некоторых это происходит не время от времени, а с незавидным постоянством, причём хаотически и без объективной на то причины. Хотя нет, причина есть: хроническое безделье, вызванное социально-бытовой неудовлетворённостью. Как тебе мой диагноз?
Артур ощутил колючее раздражение; будь такое впервые, он приписал бы эти язвительные выпады тому, на что она только что ссылалась – усталость плюс хворь дочери. Но подобное стало замечаться всё чаще, будто он и в самом деле взвалил на себя обязательства отчитываться перед ней за каждый проделанный шаг. Он предвидел такой вариант ещё в начале их отношений как возможный, и потому для него эти сеансы дамского тщеславия не являлись сюрпризом. Вот только изображать из себя смиренного и послушного объекта острот… Ему казалось, будто давно Ирина уяснила себе, что не того он замеса…      


  Они договорились встретиться завтра к полудню у Артура, обменялись нежными поцелуями и расстались у дверей подъезда. Артур не торопясь двинул в сторону ближайшей станции метро. Не слишком весёлые мысли роились в голове (да и когда в последний раз они были не таковыми!) Он всё больше убеждался, что их отношения с Ириной ведут к очередному тупику, как уже было не раз с её не столь яркими предшественницами. Он уже не питал с некоторых пор насчёт Ирины особых иллюзий, поняв, что её неординарная и самобытная натура ждёт от него всё того же – сделаться раз и навсегда добропорядочным и законопослушным даже не главой, а неким жизненно важным придатком семьи, в которой первенствующая роль всё-таки будет отведена именно ей. И если весной некоторые малозаметные признаки этой её бытовой доктрины проглядывались в виде шутливых колкостей и намёков, то теперь они уже были отчётливо заметны невооружённому глазу, а иногда и просто изливались наружу, — пока ещё не потоками, но чувствовалось, что до этого недалеко.

  И всё-таки ему вовсе не хотелось порывать с ней, — не только потому что в Ирине присутствовали те самые качества, что всегда изумляли и восхищали: красота, обаяние, женственность и незаурядный ум. И также не только потому, что она косвенно способствовала в качестве ценительницы и вдохновительницы его творческому развитию. Здесь было ещё и другое: страх перед одиночеством. Обладая даром воображения, как и должно быть не только у художника, но и вообще человека созидательного склада, Артур не раз пытался представить, что и как будет ощущать в случае разрыва с Ириной. Картина рисовалась весьма неутешительная: снова одинокое прозябание наедине с холстами и красками, унылые вечера в запущенной комнатёнке, мысли о безысходности и тщетных попытках самореализации с упованием на удачный случай… Нет, пускай он и не любит её так, как ей бы этого хотелось; зато когда они вместе, всё вокруг становится куда ярче и отраднее; тоскливое ощущение подступившей депрессии растворяется при виде её пускай даже ироничной улыбки, за которой всё равно скрывается нежная привязанность и желание быть любимой, — то, ради чего большинство женщин не мыслит своего предназначения в этой жизни.

  Погружённый такими измышлениями, Артур неторопливо свернул на проспект Космонавтов, и здесь не сразу, но спустя некоторое время, ему что-то показалось вокруг странным. Не сбавляя шага, он принялся оглядываться, пока не понял, что шагает абсолютно один и вокруг ни души. Где-то вдалеке слышались звуки проезжавших машин, но это было, возможно, за сотни метров отсюда. Скорее всего, подумалось вначале, на каком-то отрезке перекрыто движение из-за аварии или проезжающей с эскортом важной персоны. Но почему тогда ни одного прохожего, словно объявлен комендантский час? Уж не вернулись ли времена красного террора? Если даже и так, надо подобру-поздорову мотать куда-нибудь, хотя бы в ближайший закоулок, что ли…

  Ситуация разъяснилась довольно скоро. Не успел Артур добежать до ближайшего поворота в какой-то дворик, как раздался вой сирены, и мимо со скоростью промчалась милицейская «буханка», судя по всему, набитая до отказа оперативниками. Мчалась она в обратную от метро сторону, к площади, которая на последний десяток лет поменяла столько названий, что в народе её окрестили не иначе как «дамским подиумом». Сейчас она официально именовалась Гвардейской, что, несомненно, вызывало очередной клубок острот среди горожан. Тогда, скорее всего, подумал Артур, там вовсю орудуют какие-нибудь экстремистские, по большей части молодёжные сборища ошалелых идиотов в поисках, куда бы направить свои не имеющие выхода амбиции. В свете последних событий ничего удивительно в том, что повсюду патрули и оцепления, и теперь добираться в Жуковку становилось всё сложнее.
Постояв некоторое время в небольшом арочном проходе и прислушиваясь к нестройным звукам городской мешанины, Артур раздражённо сплюнул и снова вышел на проспект. «Что же, в конце-то концов, жулик я какой-нибудь или неформал с транспарантом? Иду себе, никого не трогаю, документики в порядке. Надо же до такого дожить, что скоро от любого скрипа затрясусь, как в приступе малярии!..»

  И словно в ответной издёвке на его дерзость, со стороны «гвардейского подиума» раздались крики и топот, которые быстро приближались в его сторону. Он оглянулся и сразу понял, что целая разношерстная толпа несётся по проспекту, преследуемая, как можно догадаться, блюстителями порядка, соответственно экипированными для подобных случаев. По мере приближения становились всё более отчётливо слышны истошные вопли и ругательства, звуки ударов, свист, хрипы, — одним словом, очередная вакханалия в виде уличного беспорядка в самом апогее своего уродства. И вот здесь Артур растерялся: бежать от всего этого к станции метро – значит, невольно оказаться в авангарде преследуемых; оставаться на месте – значит, подвергнуть себя риску быть сбитым если не бегущей толпой, то ещё вернее омоновской дубинкой или кованым «буцефалом»; сигать обратно в арочный проход – наверняка оказаться в тупике, что страшнее всего.

  Сработал не только инстинкт затравливаемого зверя, но и своего рода подсознательный логический выбор, ибо первый вариант предполагал хоть какую-то возможность избегнуть непоправимых последствий. Артур уже по некоторому опыту знал, насколько может быть опасной неуправляемая толпа, в особенности охваченная паникой. И если к этому прибавить тот факт, что основную массу надвигавшегося скопища составляли наверняка жаждущие острых ощущений захмелевшие юнцы, можно было не сомневаться, что без потасовок и тотального беспредметного мордобоя не обойтись. Артур припустил, насколько позволяли силёнки, в сторону такого теперь желанного метрополитена, на ходу срывая шарф и наматывая его на правую руку. Полы осеннего пальто развевались подобно неоперённым крыльям пытавшейся взлететь птицы, и это также здорово затормаживало бегство. Чувствуя, что скоро будет всё-таки настигнут, Артур решил держаться поближе к прилегающим зданиям: если уж сделается совсем туго, безопаснее всего будет просто прижаться лицом к стене и прикрыть затылок руками, ни в коем случае при этом не пытаясь отвечать на возможные случайные действа со стороны приближающихся.

  Он уже отчётливо различал по слуху выкрики и ругательства преследуемых, дробный топот и отдаваемые по рациям команды бронированных парней из ОМОНа. Но тут со стороны подземки, куда все неслись в надежде обрести дальнейшую свободу передвижения, раздался многоголосый сиренный вой, и несколько бронированных машин во главе с омоновским БТРом затормозили, перекрывая таким образом толпе кислород. Из техники принялись выскакивать закамуфлированные фигуры, бренчащие наручниками и перебрасывающиеся короткими фразами. Звуки вокруг резко изменились и больше напоминали отрывистые выкрики из какого-то военного фильма в эпизоде с рукопашным боем. Время от времени раздавались квохтающие указания из громкоговорителя на одной из милицейских легковушек.

  — Седьмой, на перехват!.. Двое в хвосте!..
  — Справа, справа заходи!..
  — Колян, цепляй!.. Жарь по дуге!..
  — Тополь, клин по прямой, быстрее!..
  — П-падлы-ы!.. Вязы-ы!..

  Профессионально натасканный ОМОН делал своё с неумолимостью ладно отрегулированного механизма; постепенно смешиваясь с нервно галдящей и разнузданной массой растерявшихся в панике бузотёров, бойцы уверенно хватали кого ни попадя и волоком, иногда с пинками и заламыванием рук, тащили к воющим и мигающим транспортным единицам, где передавали другим, а те запихивали живой груз в двери машин. В толпе внезапно громыхнуло, и едкая сизая завеса от самопальной дымовой гранаты почти мгновенно заполонила значительное пространство, на время скрыв многих из виду. Но это лишь добавило активности в действиях милиции: замелькали в руках резиновые дубинки, послышалось деловитое бряцанье отстёгиваемых наручников, да и сами омоновцы переключились на более высокий и резкий темп, словно дым содержал в себе нечто, стимулирующее как физическую, так и психическую активность.

  — Седьмой, не давай им сгруппироваться! Продолжай клином!..
  — Накрывай с центра, как понял!?..
  — Э-э, козлы!.. Клешни убрал, ур-род!..

  Артур пока находился в некоторой стороне от всей этой неистовой свистопляски, но было заметно, что скоро сюда, как в штормовой водоворот, захлестнёт и его; эпицентр стихии медленно приближался, и двое дюжих молодцов в пятнистых робах и с дубинками уже подскочили к нему. Он повернулся к ним лицом и стал медленно раскачивать головой, выказывая тем самым одновременно как свою непричастность, так и готовность подчиниться. Его вид как будто убедил парней в мирных намерениях случайного оппонента, и те, на миг поколебавшись, оставили того в покое и снова ринулись исполнять свои обязанности.

  Снова шарахнуло откуда-то из толпы, и на сей раз повалило не дымом, а чем-то едко разъедающим глаза и вызывающим небольшую тошноту и лёгкое головокружение. Какая из сторон применила эту газовую дрянь, не было никакого желания и предполагать. Разве что действия ОМОНа со стороны показались куда более радикальными: некоторые из стражей порядка принялись в открытую утюжить дубинками особо ретивых манифестантов. Те же вовсю старались не казаться из робкого десятка и по мере возможности пускали в ход не только руки-ноги, но и, вероятно, заранее припасённые средства уличных боёв – цепи, кастеты, дамские баллончики и прочее. Для постороннего наблюдателя подобное зрелище вполне могло сойти за сценку из какого-нибудь триллера или политической драмы. Разве что для кино нетипично было столько нецензурщины, раздававшейся отовсюду…            

  Артур, зажмурив слезящиеся глаза, устало прислонился к облицованной стене и сел на корточки. Перед глазами явилось улыбающееся лицо Ирины в момент прощания у её дома, и ему показалось, что это было уже давным-давно, в каком-то другом городе и даже другом государстве…


  В помещении, слабо освещаемом одиноким плафоном над металлической дверью, стояла жуткая вонь от масляной краски. Должно быть, совсем недавно перекрашивали стены, а проветрить посчитали излишним, а то и нежелательным: кающимся грешникам дополнительный аргумент к уроку на будущее, всем же прочим, включая случайно угодивших сюда – фактор устрашения и промывания мозгов. Примерно так размышлял Артур, сидя на деревянном выступе, сколоченном в виде сценического помоста. Народу набилось в камере порядочно: как он и предполагал, это были почти сплошь неоперившиеся молокососы лет шестнадцати – девятнадцати, ни черта не смыслящие в том, за или против чего митинговали на «подиуме». Быстро потеряв к ним всякий интерес, Артур от нечего делать принялся, насколько это позволяла ситуация (задержанных накануне в камере было, согласно расхожему выражению, «что сельди в бочке»), осматривать свою одежду на предмет повреждения. Как и следовало ожидать, побывав в коловерти неуправляемой толпы, пальто уже не могло служить в качестве выходного и годилось теперь разве на то, чтобы выносить из дома мусор в зябкую погоду: пуговицы и хлястик выдраны с мясом, один рукав держится на честном слове, воротник полуоторван. Про шарф вспоминать и вовсе не имело смысла: как только Артур оказался на стыке обеих враждующих сторон, его чуть не вырвали вместе с рукой, которая болталась теперь как плеть и тягуче ныла в плечевом суставе. Досталось и голове: вздутая на лбу шишка свидетельствовала либо о низком профессионализме блюстителей порядка, либо о полной неразборчивости его попирателей.

  Итак, предстояло довольно долгое и мучительное разбирательство; с каких позиций отталкиваться и какими аргументами располагать, чтобы хотя в общих чертах обрисовать своё появление в этом «террариуме», а также причины и следствия своего нахождения вблизи этой хаотичной пародии на митинг, у него пока не было ни малейшего представления. Он уже давно привык к тому, что правопорядок, о котором с детских лет долдонили чуть не на каждом шагу, являлся в реальной жизни разве что составной частью брошюрно-трибунного пустозвонства, и что главным методом его поддержания было прежде всего пассивное нахождение в стороне от чего бы там ни происходившего. Алгоритм синдрома простого обывателя, для которого тёплое и сырое уже есть великое благо. Что и говорить, щепка, случайно попавшая в круговорот, уже не может быть использована для растопки, она просто частичка хлама, уносящаяся в неведомое. Артур волей случая теперь оказался в таком водовороте, и чтобы не дать ощутить себя такой щепкой, выкарабкаться поскорее из этой глупейшей и чудовищно-абсурдной ситуации, необходимо было собрать выдержку и терпение воедино и убедить тех, в чьих руках он теперь находился, в этой ошибке. И сделать это по возможности корректнее. А с учётом последних событий не только в городе, не считая тотального отчуждения последних десятилетий вообще, он пока даже приблизительно не мог представить, с чего и начать…

  Сокамерная молодёжь отнюдь не испытывала подавленности и едкой досады за случившееся, хотя некоторым досталось и похлеще. Один бритоголовый тип в проклёпанной кожанке вообще не мог пошевелить правой рукой, которую ему, по-видимому, сломали в потасовке, однако с ухмылкой бубнил соседям, как отвесил паре омоновцев перед тем неплохих «подсвечников». Другой «революционер» в разодранном полупальто и с распухшим до смехотворных размеров левым ухом повествовал, как еще на «подиуме» шарахнул по цепочке дружинников самопальной петардой, и те в панике сыпанули кто куда, а одному «пятнистому», когда ретировались к метро, пшикнул в рожу из газошокера, и того унесли якобы в полуобморочном состоянии… Артур вздохнул: не перевелись на Руси-матушке идиоты-черносотенцы, живой полуфабрикат для бессмысленных экстремистских амбиций. Тут его взгляд внезапно остановился на одном из сидящих на полу; ему показалось, что как будто уже встречал эту личность в недалёком прошлом. Тот сидел, поджав и приобняв ноги и поклёвывал носом со спокойствием, достойным если не восхищения, то в какой-то степени подражания для некоторых своих сподвижников. Что-то знакомое почудилось Артуру в этой непокорной причёске «рыбий хвост» и… ну конечно же! Наколочка на левом запястье в виде драконьего глаза хорошо запомнилась ещё по работе в достославном оптико-механическом… Как же звали сего «юного дружка блюстителей закона»? Кирилл, вроде, а прозвище… тоже под стать космам на голове – не то «карась», не то «лосось». Скажите на милость, всего-то с полгода прошло, а будто целая эпоха с тех пор, как беззаботно размалёвывали заводские стенды и отшлёпывали трафареты! И какая нелёгкая занесла парнишку в эту окретиненную политическую свистодуйку? Впрочем, у самого мозги не лучшего качества, уж коль снова в одной компании…
 
  Артур приподнялся со скамейки и приблизился к дремлющему.
  — Здоровэньки булы! – поприветствовал он, слегка потрепав мальца за плечо. – Тебя часом не совет трудового коллектива ОМЗ на демонстрацию откомандировал?

  Тот, медленно подняв голову, слегка очумелыми глазами прошёлся по Артуру и, как будто делая попытки что-то припоминать, захлопал веками.

  — Честно говоря, я и сам толком не могу вспомнить ни кликухи твоей, ни паспортных данных, — с усмешкой произнёс тот. – Разве что фамилию одного нашего общего знакомого – Князев. Это тебе о чём-нибудь говорит?

  — Тьфу ты! – тряхнул головой юный собеседник-экстремист, с изумлением оглядывая Артура. – Викентич, один к одному! Ты-то что здесь делаешь? Вообще-то, если бы передо мной стоял сейчас Карл Маркс, я бы и то удивился меньше.

  — Что так? – рассмеявшись, поинтересовался Артур. – Неужто на завод похоронка пришла? Пал в борьбе за социальные права творческих меньшинств…

  — Да ни при чём тут завод, — скривился парень. – Мы к лету сами все оттуда разбежались, кто куда.

  — Во как! – Артур это очень удивило. – Стало быть, незаменимым оказался, другого такого Макаренко подыскать не смогли. А знаешь, это меня приятно щекочет. По крайней мере, Князеву острых ощущений добавили по самый кадык. Это ведь он спихнул мне всю кураторскую возню с вашим «братом-лицеистом».

  — Так ты, стало быть, тоже слинял оттуда насовсем? – зевая, спросил парнишка.
  Артур даже поперхнулся от изумления. Воистину калейдоскоп, да и только! Хотя… и правда, какое отношение те ребята могли иметь к его заводской одиссее, связанной с лже-бюллетенем? Но с другой стороны этот… Кирилл, точно! самолично тогда свёл его с тем недоноском-Гамлетом, да и работали сообща, уж мог бы и почесать затылок: а куда же всё-таки подевался так называемый куратор нашего брата-спецфабзайца, с которым как-никак вместе стены завода пытались разукрасить. Тоже ведь не последнее дело… Ладно, шут с ними со всеми. Их появление на заводе уже само по себе было аномалией…

  — Ты там привет Гамлету передавай, — зловеще улыбаясь, проговорил он. – Скажи, что Розенкранц соскучился по другу, вернулся из командировки и жаждет выпить с ним на брудершафт.

  — Сочувствую, потому как долго жажда мучить будет, — ответил Лосось, роясь у себя в карманах. – Чердак ему пару месяцев назад проломили, в реабилитационном центре он таперича обитает. Говорят, колотится без перерыва, и его самого с чужих рук кормят.

  — Да уж… — хмыкнул Артур. – Мир не без добрых людей. Представляю, сколько народу вздохнуло с облегчением. Не знаешь, кто и отчего всех так облагодетельствовал?

  — И не говори… — скривился Лосось. – А кто постарался – не имею понятия. Только слухи, да и те разные. Тебе это так важно?

  — Пожалуй, нет. Тут существенно другое: парниша возомнил себя чёрт-те каким гением, даже не допуская и мысли, что кто-то может оказаться шустрее его. Что и привело к такому банальному исходу. Похожих эпизодов в истории – залейся. А ведь ещё в Библии сказано: не сотвори гордыню. Ну, или что-то в таком роде.

  — Ща будешь мне проповеди читать? – опять скривился Лосось. – От тебя никак не ожидал, Викентич…

  — Разве я когда-то давал для этого повод? – снисходительно фыркнул Артур. – Просто само с языка сорвалось. И насчёт гордыни ты, как я вижу, не въехал. Имелось в виду не библейское высказывание, а то, что наш общий знакомец, у которого и сопли-то ещё пока вместо усов, решил их намотать не только себе… Теперь понял?

  — А то… — ухмыльнулся Лосось. – Гордыней, как ты говоришь, он и взаправду страдал. Во всём остальном – полная нехватка…

  — Ладно, давай сменим базар, — подытожил тему Артур. – Лучше объясни, как ты в этом клоповнике нарисовался. Никогда не поверю, что в депутаты решил баллотироваться. Или хотя бы за банку пива светлое будущее восхвалять.

  — А чего там я… — Собеседник, фыркнув, внимательно поглядел ему в глаза. – Тебя, Викентич, если кто спросит то же самое, что ответишь? Правильно, ты здесь случайно. Ведь так? Так… Вот и все остальные, — он повёл вокруг рукой, — тоже как будто шли себе, никого не трогали, а их бац! – налетели, скрутили и в «луноход»: будете, говорят, изменниками родины, у нас план по ним не довыполнен.

  Все, кто это услышал, рассмеялись.

  — Измена – это что! – откликнулся соседствующий малый с заплывшим оком – следствием, вероятно, интеллектуальных дебатов с омоновцами. – Щас кто только ни корчит из себя спасителя родины: от пахана-депутата, что и маму с папой за щепотку дури придушит, до придорожной проститутки, которая ментярам без всяких скидок сделает за свою территорию. Так для этих изменник — просто любой, кто косо на них поглядит. Без одобрения их, так сказать, бизнеса… Так мы по сравнению с ними — вообще герои соцтруда.

  — Эй, трудяга, на мозоль себе не наступи! — осадил его тип постарше, бритый ёжиком верзила с боксёрским приплюснутым носом. — Молотка от зубила не отличит, а туда же: в передовики производства себя заклинил. Да в первой же бригаде, куда ты попадешь, все инвалидами станут, — если не производственными, то уж по части мозговой. Я тоже, конечно, не Паша Ангелина, так ведь не квакаю за каждым углом, что родина такого передовика потеряла…

  Несмотря на своего рода позитив, царящий в этой пропитанной лако-красящей вонью камере, Артура, разумеется, сие представление никак не могло привести к состоянию, хотя бы отдалённо напоминающему солидарность или же компанейское сострадание к собравшемуся тут контингенту. Ещё до студенчества его всегда мутило от такого вот пустого и бесполезного краснобайства, не имеющего под собой абсолютно никакой креативной основы, будь то политическая, или же, что куда важнее для большинства людей в постсоветах — экономическая. Как правило, движущей силой подобных действенных акций играла роль неразборчивая молодёжь, опьянённая и оболваненная популио-экстремистским дымком выросших по-грибному в свете того же политического и экономического разброда последнего десятилетия ура-патриотов, чья деятельность разве только и заключалась, чтобы хулить существующее положение дел, да напускать пыль в глаза уже и без того ослепшего надувательством и бредятиной новоявленных хозяев жизни простого люда. И теперь, невольно оказавшись в ситуации не столько абсурдной, сколько больше трагикомичной (насколько это можно было расценить), Артур осознавал, как непросто будет ему что-то доказать блюстителям, поскольку сами обстоятельства, в силу коих он был затянут в эту авантюрную и бессмысленную свистопляску, не оставляли шансов на хоть какое-то мало-мальски резонное оправдание или аргумент в свою пользу. Особенно если учитывать ситуацию последних месяцев. Ещё одним негативным фактором против него могло послужить его нынешнее положение безработного: нигде не зарегистрированного, его вероятнее всего зачислят в сословие тунеядствующих элементов, которые от безделья и желания пощекотать нервишки пробавляются экстремизмом в радикальной среде, сея панику и разброд безо всяких на то оснований. Снова пришла на память крылатая фраза о бытие и сознании…

  Однако прежде чем впадать в отчаяние, Артур внутренне призвал остатки самообладания, дабы хоть в какой-то степени постараться быть отличным среди всего этого непонятно откуда взятого за шкирку скопления молодёжи, непонятно куда и в какие рамки себя запихивающей: не то бойцов невидимого фронта, не то просто загулявших и жаждущих преострых ассоциаций юных филистеров, для которых пребывание в этом вонючем «обезьяннике» само по себе грандиозное событие, коим, независимо от последствий, они будут проституировать в кругу себе подобных, оказавшись на свободе. А ведь таковых расплодилось за последние годы столько, что впору посочувствовать правоохранительным структурам: уже некуда распихивать всю эту оболваненную мнимыми идейками вольного бытия толпу-беспредметницу…