Чёрная кошка в тёмной комнате, если там её нет. 1

 Глава 1

— У вас один чемодан прибавился. Это ваши кассеты, Джина? Я уже забила такси, до выхода недалеко. В доме убралась, всё в порядке. А себе сняла такую хорошую квартиру, как-нибудь можете посмотреть. Прелесть, в деревенском стиле, горшки с цветами на подоконнике. Я не думала, что это такой большой город, представляла что-то маленькое, провинциальное. Ваш дом так удобно расположен, рынок под боком, супермаркет тоже. Погода потрясающая: тепло, сухо — настоящее лето, — тараторила Лолита, вертевшись на перроне.

   — Шубушубушу, — проворчала в ответ Джина. Мало того, что ей пришлось подняться в такую рань, так и потом не доспать: возись с распаковкой чемоданов и проверкой аппаратуры, вызывай мастера, припоминай количество запущенных за два последних года каналов. Ещё и Марио с Ханни вчера перед сном куда-то сбежали, вместо них в голове вертелись обрывки воображаемой передачи, ужасающая малость оставшихся до конца сезона этапов и омерзительное чувство необходимости что-то делать. Надо его куда-то запихнуть и придавить подушкой — авось, и подохнет. Джина вытащила блокнот и ручку.

   — Что ты там творишь?

   — Вспоминаю ненастроенные каналы. У этого Лёни дурная привычка: назначит время, а потом опоздает на полтора часа. Надо всё скомпоновать и засунуть в первую сотню, чтобы нажимать две, а не три кнопки на пульте. Лолита, а ты чаем запаслась?

   — Не только, я ещё и обед приготовила, и холодильник загрузила, и полки в кухне, и постель вытащила. У меня тут всё записано, сейчас покажу, — и Лолита полезла в сумку за своей бухгалтерией.

   — Ой, только не сейчас. У меня здесь и адрес врача, и история болезни. Дома посмотрим, а то я всё перепутаю.

   — Мам, накинь Лоле к зарплате за аврал.

   Итак, аппаратура, мастер, каналы, обустройство, врач, история болезни. Всю эту дребедень надо облечь в высокие помыслы и переориентировать себя на земное. Несколько дней в этом режиме вполне можно протянуть. Но там закончится зима и не начнётся лето. Плохо.

   Вечером, забыв о чемоданах, оставшихся внизу, в гостиной, Джина расхаживала по своей комнате. Она оставила её два года назад, когда он уже перестал выступать. Как выяснилось впоследствии, навсегда. Она вернулась сюда с тою же пустотой в сердце, которую и уносила. Безучастные к этому, в низинке перед её обителью поднялись новые дома. Одиннадцать лет назад она похоронила там свою собаку, теперь даже могилы не найти. С той зимы у матери начались проблемы с сердцем. Компенсированный порок оказался недостаточно хорошо скомпенсированным. Безучастные к собаке, матери и Ханни, росли деревья перед окном Джины. Скоро они закроют дорогу, на которую она смотрела двадцать лет назад. Иногда появлявшиеся на ней люди, хоть и шли с нормальной скоростью, виделись печально бредущими. Сколько метров отделяет дом от дороги? Полтысячи, километр? Всё застроено. Сектор асфальта метров в пятнадцать, открытый ранее для обзора, сузился втрое. Растущее зарево рдело над ней и значило что-то. Не осталось ныне даже яркого белого фонаря, подобного прожекторам из вчерашних картинок, ясно обозначавшего путь и его направление. Вместо него подвешен тусклый жёлтый. Растущее зарево… Издёвка прошлого. Тусклый фонарь, освещавший чужую дорогу, на которой уже ничего не разобрать, — вот что ей осталось. Двадцать лет назад она смотрела туда же. Яркий конус света вырисовывал ближайшую стену и прилегавший к ней кусок асфальтированного полотна, явно обозначал уклон дороги. По ней проезжала машина, несколько мгновений спустя её фары мелькали в другом просвете, гораздо правее. За этим просветом строились два многоэтажных дома. Стрелы кранов двигались весь день, очерчивали дуги, и в наступавшей синеве зимнего вечера их движения говорили ей что-то, она должна была это разобрать. Невозможно было, чтобы и эти дома, и эти краны, и этот фонарь бог воздвиг здесь просто так; Джина всматривалась часами, силившись понять, что же она должна была найти. Она была молода, у неё впереди было много времени, и она беззаботно тратила его на блаженство созерцания, думая то об очередной любви с экрана телевизора, то о прекрасном мальчике, встретившемся ей однажды на остановке. Она долго вспоминала о нём, долго-долго после того, когда поняла, что он был не из их района и, скорее всего, даже не из их города. Так, промелькнул перед ней, подарил свой прекрасный образ и исчез. Она не могла понять, хотя уже в четырнадцать лет нахватала кучу пятёрок и за Блока, и за исповедуемый им символизм, и за свои сочинения о силе и могуществе любви. Ей надо было связать символизм, любовь и дорогу в единое целое, тогда всё становилось понятным. Дорога была чужой, но драгоценной жизнью, которая её не касалась и проходила в отдалении. Фонарь освещал эту дорогу, светив и ей; у этой дороги было продолжение, у драгоценной жизни было будущее, оно угадывалось в последующих просветах. Но просветы закрыли дома, будущее уничтожили обстоятельства и люди, которые их возводили, и, конечно, бог, который это позволил. Свет иссяк. То ли лампа перегорела, то ли фонарь, не вписавшись в планы застройки, был снесён, то ли метко запущенный камень оборвал его жизнь. Его попытались заменить, но единственным результатом усилий стала эта жалкая слабая лампочка. Дорога превратилась в крошечную, никого не занимавшую тропку, и только Джина, верная прошлому, пьёт горечь воцарившихся мрака и безверия. Скоро деревья вырастут ещё выше и навеки разлучат её с далью неведомой судьбы.

   Джина отошла от окна и тут же ощутила усталость прошедшего дня, навалившуюся на плечи. Надо принять ванну, но нету сил. Она пыталась воскресить прошлое, найти что-то, в чём не было места нынешним чувствам, в чём ему не было места, в чём намёка на него не было. Но это «что-то» разворачивалось и, как стрелка компаса, неуклонно выводило на него. Так же не должнобыть. Она смотрела на эту дорогу два десятка лет и ничего не могла понять. Стоило же отождествить его с этим путём — и всё становилось ясным, выкристаллизовывалось в суть. Старые указатели домов на старых улицах символизировали его же. Ни мгновения без него, ни мгновения, не относившегося к нему, не было в её жизни. И, чем менее его оставалось в реальности, тем более властно распоряжался он чужой жизнью, захватывая в ней всё более и более отдалённое, не оставляя ни клочка без себя. Умерший для всех, он жил в ней, изматывая её ежечасно — за всех, кого он уже не мог волновать. Он топил и переводил в символы прошлое, когда-то бывшее для Джины реальностью, он гнал от неё реальность нынешнюю, он перечёркивал её будущее и обращал всю её жизнь и всё её время в поклонение и служение призраку. Он избрал её и отыгрывался на ней. Неизвестно за что. Не зная, что творит. Она-то думала, что это не может продолжаться вечно. Она-то думала, что это закончится в прошлом году. Теперь она понимает, что это вообще не закончится. Вся её жизнь изначально предназначалась ему. Но осознание этого вносило только лишь бестолковщину. Зачем, во имя чего, кому это нужно? Ни ему, ни ей, это ясно. Бог творит что-то на небесах и за её родинки на левой щеке путает несчастную Джину в неисповедимости своих путей…

   Выйдя от друга, Алекс спустился на один пролёт и не без горечи расхохотался. Комичность ситуации и злила, и смешила его. Проболтавшись года три на западе, он вообразил, что томим тоской по своей малой родине. Уютный южный город, купавшийся в лучах солнца, манил его размеренным укладом провинциальной жизни. Вечно пасмурное небо туманного Альбиона успело надоесть, как и пивнушки с интернетом, постоянным футболом и блеклыми красками высоких широт. Ему мерещились мужики в лаптях и допотопные телеги на разбитых дорогах, на этом фоне — он, желанный и долгожданный, разбираемый нарасхват старыми друзьями, свежими знакомыми, бывшими любовницами и новоприобретёнными красотками. Но всё вышло по-другому. По причёсанным автострадам плавно неслись иномарки, люди спешили по своим делам, не оступавшись на дурацкой моде последних месяцев, никто не всматривался в Алекса заворожёнными глазами, никто не догадался прибить у двери его дома мемориальную доску с надписью «Здесь провёл своё детство и юношеские годы Алекс Воронцов», и старый друг встретил его так, как будто расстался с ним вчера. Для приличия осведомился насчёт дел за Ла-Маншем, предложил кофе, подвинул пепельницу, раскрыл шахматы и стал горячо убеждать Алекса в необходимости положить конец двоевластию на шахматном Олимпе. Прочие друзья разбежались по мегаполисам в поисках новых возможностей и будущего процветания. Он же, прилично обеспеченный родителями, если и не с детства, то с юношеских лет, равнодушно и снисходительно отнёсся к их предательству во имя меркантильных интересов. Сожалеть о том, что не заслуживает сожаления, не в его правилах. Но вот, поди же, — сидел рядом с давним приятелем пару часов, и не был Гошка, которого никогда не обуревали честолюбивые помыслы, безмерно рад его возвращению, не подмечал пытливо изменений в его жизни, не строил планов, не пролагал маршрутов совместных вылазок, хоть бы только и на рыбалку, только сидел и болтал об околошахматных происках, тем обстоятельнее и подробнее, чем большее равнодушие Алекс к этому выказывал. Излияния не кончались; Алекс стал возражать. Сначала — чисто механически, из чувства противоречия, затем — желая подзадорить и раздразнить собеседника своим наплевательским отношением, в конце концов послал к чёрту Элисту, Илюмжинова и Крамника, клятвенно заверил друга, что спонсировать предполагавшееся грандиозное событие в шахматном мире ни при каких условиях не станет, посоветовал чаще выметать из мозгов измельчённые шахматные доски и вышел из квартиры, пробурчав что-то неопределённое насчёт будущей недели.

   Гошка отходчив, помириться с ним ничего не стоит, надо только прямо с порога при будущих встречах очерчивать круг, в котором будут вращаться предполагаемые разговоры. Да и он сам хорош: забыл о чудаковатости приятеля. Каждый имеет право на свои слабости. Он же, Алекс, имеет право от них отходить. Снобизм англичан заставил его забыть о возможности душевных излияний — вот он и осерчал.

   Отъявленный материалист понимал свою ошибку. Прибыв на новое место, прежде всего надо провести ревизию жилища, выкинуть из дома всё устаревшее и бесполезное, завести прислугу, избавив себя от необходимости болтаться по ресторанам, и найти фитнес-клуб, в котором регулярно можно будет накачивать свои распрекрасные мускулы (Алекс с удовольствием поиграл бицепсами). А уже после этого перейти к шатаниям по закадычным и не очень друзьям, подцепить несколько симпатичных мордашек, особо рьяным и не блещущим изысканными достоинствами после пары недель, помноженных на шесть-семь оргазмов, объяснить, как подобает вести себя женщине, если она хочет надолго заинтересовать мужчину, исследовать широту спектра прочих развлечений. Выяснить, куда подевалась Зоя. А он сразу бросился к давним воспоминаниям. Ничего удивительного, что его поймало жестокое разочарование. И Алекс смотрел на вечнозелёные оливы, залитые весенним солнцем, оборотная сторона листьев серебрилась в его лучах особенно ярко, до боли в глазах. Он всё-таки правильно сделал, что вернулся. Ходи в своё удовольствие в начале марта в одной майке, а не торчи у камина, прислушиваясь, когда же за окном перестанет барабанить нудный дождь.

   Внизу послышались шаги, по дробному перестуку каблуков их можно было отнести к женским.

   — Который час?

   — Половина второго, успеешь ещё, — если бы не смысл сказанного, Алекс не отличил бы второй голос от первого: так они были похожи. — Что за привычка растягивать итоги суток на двенадцать часов, — во втором голосе послышались недовольные интонации. — Вечернего сеанса тебе вполне бы хватило.

   — Нет новостей — хорошие новости. По крайней мере жив.

   Теперь Алекса отделял от женщин всего лишь один пролёт. Он развернулся, ругая себя за то, что так долго смотрел на красоты местной природы в свете яркого солнца, после него во мраке подъезда трудно было оценить появившееся видение. Алекс всё же разобрал, что шедшая впереди была эффектна и красива, хоть, по его понятиям, и несколько худощава. Ей можно было дать лет двадцать пять-двадцать семь. С бледностью лица контрастировали чёрные глаза; всё это утопало в тёмном каштане длинных, до середины бёдер, волос с пепельным оттенком. Разлёт бровей и широко поставленные глаза говорили о сильной воле. Одетая подчёркнуто просто, без грамма украшений, почти без косметики, она спокойно несла пухлые бледные губы в овале нежного подбородка на миниатюрной головке, переходившей в длинную тонкую шею. Узкие плечи, под короткими рукавами белой блузки слёт изящных локтей в непередаваемо тонкие запястья, оканчивавшиеся маленькими кистями с прелестными пальчиками. Чёрные джинсы мешали рассмотреть ноги. Алекс вполне естественно опустил глаза, закуривая сигарету, и различил тонкую ступню с высоким подъёмом, крошечную, как и ручки, тонкая пятка должна была переходить в такую же лодыжку. На первый взгляд в незнакомке было больше очарования, миниатюрности, колорита и львиной доли породы, нежели классической красоты. Алекс перевёл глаза на идущую следом. Бесспорно, мать. Хранящая в себе довольно много от былой привлекательности и такая же миниатюрная. Что-то неуловимо знакомое промелькнуло в лице, но первая в это время поравнялась с ним, выйдя на площадку, равнодушно скользнула взглядом по его фигуре, уделив ей не больше внимания, чем мешку цемента в углу, развернулась и продолжила подъём. При повороте грива волос колыхнулась вправо, Алекс удивлённо воззрился на тонкую талию, перехваченную ремнём, и плавный изгиб бедра под грубой джинсовой тканью. Мгновение — и бедро закрылось вернувшимися на место волосами, а потом и вовсе исчезло из поля зрения, перекрывшись фигурой родительницы. Алекс продолжал наблюдение. Если предположить, что дочка фигурой (ведь его могла ввести в заблуждение грубая джинсовая ткань) так же точно воспроизводит мать, как и лицом… 60-90, когда тебе за пятьдесят, — это более, чем отлично, даже для подиума…

   — Какая квартира?

   — Двенадцатая.

   — Должна быть на четвёртом этаже.

   Тонкие белые пальчики легко коснулись перил, ещё один поворот — и женщины исчезли, миновав третий этаж. Вскоре приглушённо раздался звонок. Не дожидаясь продолжения, Алекс спустился и вышел на улицу. Взгляд незнакомки бесил его. Алекс прекрасно понимал, что скрывается за взором женщины, когда она в упор его не замечает, когда в его присутствии нарочито оживлённо обсуждают последний показ мод или подчёркнуто равнодушно повествуют о недавно просмотренном фильме. Перед ним чинно опускали глаза, скромно отводили их в сторону, на него взирали откровенно нагло, презрительно надменно в сознании своей собственной привлекательности, его обдавали ледяным равнодушием, пытались пленить нехитрым кокетством, цепляли возможностью сговора, ему показывали явную заинтересованность, с ним хитрили, мнимо усложняя условия задачи. Всё это относилось к нему, он всё это изведал, постиг и, когда цель была достаточно заманчивой, начинал вести свою игру. Но с тем, что произошло несколько минут назад, он столкнулся в первый раз. Женщина его видела, в какой-то момент они даже встретились взглядами, и в её взгляде Алекс прочитал, что является некой массой, уменьшающей площадь лестничной клетки, и значит необходимость при переходе на следующий пролёт развернуться ближе к перилам. Больше не было ничего, даже лёгкого смущения, промелькнувшего на лице старшей, когда она поняла, что её и дочери слова были нечаянно услышаны посторонним. Алексу никогда не дерзили так походя, так гордо отчуждённо, так не придавая этому никакого значения. Если бы чертовка была дурнушкой, если бы мать не показалась ему знакомой!.. Не меньше, чем знаменитый взгляд, Алекса злил услышанный ранее разговор. Что за идиотская мысль утешаться тем, что кто-то жив! Какое ему дело до того, жива ли Зоя, если из этого ничего не вытекает? Так нет, она утешается тем, что кто-то там жив, и из-за этого смотрит на Алекса, как на лужу, которую надо обойти! Машинально сорванной веткой Алекс стегал ни в чём не повинную изгородь, мимо которой шёл. Он вспомнит, где видел мать, он выйдет на неё, он отучит доченьку взирать на него, как на пустое место. Она ещё будет, умываясь слезами, уверять его, как была глупа заблудшая овца, не ведая, что такое счастье, и твердить, как благодарна за то, что он ей это открыл. Тогда он и отыграется!

   Алекс никогда не предавался эмоциям всецело, поэтому, увидев номера телефонов на проезжавшем фургоне, достал свой мобильник и заказал обед с доставкой на дом, после чего набрал ещё один номер.

   — Повторный привет! Что, обиделся?

   — Нисколько. Тебя просто испортил Лондон.

   — А тебя — Элиста. Ты же знаешь: меня интересует не предполагаемое, а существующее, например, кто обитает в двенадцатой квартире твоего блока.

   — Врач.

   — Психиатр или венеролог?

   — Как это тебе удалось залететь сразу по двум статьям…

   — Ты забыл, от кого я вышел. А если серьёзно?

   — Кардиолог.

   — Хм, сердечные дела.

   — А что тебя заинтересовало?

   — К нему поднимались две дамочки, одна из которых показалась мне знакомой. Я и ломаю голову, где мог её видеть. Для того, чтобы тебя не заинтриговывать, скажу, что ей лет пятьдесят или немного за.

   — И в том, и в другом случае желаю успешных воспоминаний, если раннее знакомство принесло приятные впечатления. А сколько лет второй?

   — Поменьше, но ей нужен не только кардиолог — это не мой профиль. Так пока, до скорого.

   Таким образом, всё образовалось. Гошка отошёл, процессия направлялась к кардиологу, скоро ему привезут обед, значит, войдя в дом, можно будет сесть за компьютер, вот и почта, вот и письмо от Зои. Она объявилась-таки в виртуальном пространстве. «Я думаю, что ты уже вернулся. Не удивляйся, если телефон не отвечает: мы недавно переехали. Кроме этого, у меня ничего не изменилось. Мой новый номер…» Так. Она здесь, она по-прежнему замужем и по-прежнему без претензий. Что ещё ему пишут? «svp-abp» — шифровка какая-то. «Привет, Эл!» И тут Алекс вспомнил. Только один человек, только Сергей называл его Элом. Именно инициалы Сергея заключались в трёх первых буквах адреса, его вторую половину составляли инициалы его жены. Именно к Сергею Алекс заходил незадолго до отъезда. О чём они тогда говорили, он запамятовал, да это и не относилось к делам сегодняшним. Нынешнего дня касалось то, что в тот же самый час у матери Сергея сидела одна из поднимавшихся недавно к врачу, старшая. Она доводилась ей младшей сестрой, и звали её… звали её… Да, Натальей Леонидовной. Вряд ли она его запомнила: она была чем-то сильно озабочена, глаза на Алекса в момент представления подняла скорее из вежливости, а минут через десять и вовсе ушла. Она ушла, Алекс остался. Потом он, Сергей и его мать пили чай, состоялось нечто похожее на мини-проводы Алекса в дальние страны, в общем, разговор был малосодержательный и бессвязный. Жаль, что доченька тогда не объявилась. «Привет, Эл! Окольными путями узнал, что нынче ты обитаешь на нашей общей малой родине. У нас проездом останавливался Элик, он теперь живёт в Липецке, а я — в Ростове. Алла-таки уговорила меня переехать, мать захватил с собой, но она часто вспоминает Логинск, не то что скучает, но, так сказать, поскучивает. Занимаюсь тем же самым, чем и прежде, только в более широком масштабе. Сашка уже в институте. Пользуясь возможностью, передаю тебе просьбу матери. Моя тётка с дочерью недавно возвратились в Логинск из Москвы. В столице они оформляли дела по наследству, застряли там на два года, но всё-таки вернулись обратно. Если ты не обременён делами, загляни как-нибудь на Щёлковскую, 12 — у них там собственный дом. Засвидетельствуй своё почтение Наталье Леонидовне (так зовут тётку), сошлись на давнее, хоть и шапочное, знакомство и постарайся по внешнему виду определить состояние её здоровья. У неё давнишние проблемы с сердцем, мать волнуется. Понятно, мы переписываемся и перезваниваемся, но лучше один раз увидеть… Но это так, между прочим. Теперь о предполагаемых инвестициях, миллионер хренов…» Предполагаемые инвестиции в дела Сергея Алекса не интересовали (окажись на его месте Джина, она не преминула бы ввернуть к месту слова Пушкина о коварной двойке, которой не надо было вверять дедов капитал). В делах Сергея часто присутствовала известная примесь авантюризма; Алекс же был реалистом и размещал свои деньги в более надёжных местах и в более обоснованных проектах. Он ещё раз перечитал письмо. Итак, из тьмы уехавших парочка всё же вернулась. Ею он и займётся, как бы потому, что его на это толкают. А там видно будет… Алекс бегло просмотрел остальную почту, встал из-за стола и хотел было позвонить Зое, но его желание перекрыл другой звонок — то явился посыльный с обедом. Алекс же, как мы уже заметили, прежде всего был реалистом. А в это время…