Глава тринадцатая. Аттестат. Первый рывок

Если окинуть взглядом моё раннее детство, тогда можно увидеть, что оно прошло через хворь и голодовку. А потом была «Победа» 1945 года, которую я помню очень хорошо.

В 1947 году я пошел в первый класс. Жили мы в бане. Потом пятистенок-прирубок в посёлке Мишкино. Кордон. Село Веденское, где я когда-то родился. Снова Мишкино. Украина, Харьков. Село Утятское. И вот опять Мишкино. Новосибирск. Учеба в седьмом классе мужской школы. Поиски работы после седьмого класса.

И вот уже мне пятнадцать лет.

 Шорно-седельная фабрика города Новосибирска. Город Курган, подённая работа на товарной станции железной дороги. Учёба в ФЗО (я бы назвал это узаконенным рабством). Приписка к стройкам народного хозяйства сроком на четыре года, каторжный копеечный труд.

Мне двадцать лет, год 1960.

Кажется, что я прожил очень длинную и не самую хорошую жизнь. Я работал, старался, учился, стремясь получить и знания, и специальность.

В мыслях я бывал и инженером, и каким-нибудь высококлассным специалистом. Я утвердился в мысли, что буду юристом. А почему бы и нет? У меня полное среднее образование. Ничего, что я получил его в школе рабочей молодежи, а в аттестате оценки «хорошо» и «отлично» были редкими гостями. Я не придавал большого значения учебникам и разным программам. Я думал, что знаю все и считал, что накопил немалый жизненный опыт.

Полный энтузиазма и оптимизма я был готов отправиться в город Свердловск поступать в Уральский государственный университет на юридический факультет. Осознавая и давая себе отчет в мере важности и ответственности предстоящих действий, я готовился и был уверен в своих силах.

Однако, чтобы придать себе большую уверенность в решении предстоящих задач, я решил подстраховаться. Я мыслил так: а не встанет ли на моем пути трижды клятое мной Постановление СНК, которое и без того испортило мне жизнь.

Выбрав время я отыскал в городе адвокатскую контору, к услугам которой мне обращаться еще не приходилось. Установленным порядком я был принят адвокатом не приём. Им оказался пожилой мужчина, лысый и в очках. Мне он показался очень умным. Так, на меня всегда производило впечатление наличие очков.

– Что у вас? Какой вопрос? – спросил адвокат.

Я изложил ему свой вопрос, поведав о том, что окончив Курганское строительное училище №1 (ФЗО), после десяти месячного обучения я оказался приписанный к стройкам народного хозяйства сроком на четыре года, также как все остальные учащиеся. Мне, как и всем другим, никто ничего подобного не объяснял, оказалось, что существует и действует положение Постановления СНК 1949 года, которое обязывает лиц, окончивших ФЗО, отработать четыре года, вплоть до уголовной ответственности за уклонение.

(СНК — совет народных комиссаров, которые занимались законодательством, как совет министров СССР или государственная дума сейчас)

Конечно, с этим пришлось смириться и за два прошедших года я получал среднее образование совмещая работу на стройке с учёбой.

– По сути дела мой вопрос вот в чем: могу ли я поступать в университет и не будет ли названное постановление препятствовать мне в этом?

Адвокат даже не задумываясь сказал:

– Скажу определенно. Названное Постановление ни в коей мере не будет вам помехой. Я лично имею довольно большой трудовой стаж и практику как юрист, хотя вопрос заданный вами очень прост, но я, признаться, встречаюсь с ним впервые. Дело в том, что Постановление не предполагало, что работники с уровнем образования в ФЗО в три-четыре класса будут способны поступить в высшие учебные заведения. Мне остаётся пожелать вам успехов в предстоящем поступлении, а также пожелать вам такой же целеустремленности и настойчивости в жизни.

В бригаде мне все желали успеха. Стемасов позаикался и выдал мысль:

– Пусть одним толковым и грамотным специалистом будет больше!

Одним словом, я у всех был на уровне именинника. Даже наши верующие, а таких в бригаде до недавнего времени было трое, оставшиеся двое желали мне добра. Я не думаю, что их пожелания были искренними. Они все (верующие) почему-то считали нас всех виноватыми в том, что их младший сын Николай оказался в заключении.  А произошло это вот как.

Отец и два сына, старший Евгений и младший Николай, носили фамилию Калибаба. Они были молдаване. В своё время пережили оккупацию. Остались живыми и здоровье не растеряли. Почему они приехали в наши края мало кого интересовало. Их отец был уже в возрасте, в предпенсионном состоянии. Евгению было тридцать шесть лет, Николаю – двадцать восемь. Они состояли в секте свидетелей Иеговы.

Эта секта не была запрещена, хотя по своей сути была реакционной. Молодое поколение из их числа отказывалось от службы в армии, мотивируя это тем, что состоят в воинстве Христа и оружие брать в руки не могут, поскольку врагов у них нет. За такие действия они, как правило, получали срок. Также они не принимали участие в выборах, несмотря на все старания многочисленных агитаторов. Другими правами, включая пенсионное обеспечение, они пользовались. В частности отец семейства готовился к выходу на пенсию.

С первого дня нашего прихода в бригаду у нас развернулись бесконечные споры о том, что бога нет вообще и что они все заблудшие люди, а если у них нет никаких врагов, то тогда они для нас потенциальные враги, раз не хотят защищать своих.

С Николаем же вот что произошло. В нашей стране состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Его материалы и решения должны были стать достоянием всего советского народа и быть жизненной вехой для каждого советского человека. С этой целью великое множество агитаторов и лекторов всех мастей разъезжались по стране. Не обошло это мероприятие и нашу бригаду.

В один из дней к нам прибыл лектор обкома партии. Он изложил материалы и решение пленума. Бригада его внимательно выслушала и даже из вежливости похлопала в ладоши, хотя никому это было не интересно. Вопросов лектор, скорее всего, не ожидал, но все-таки спросил:

– У кого-нибудь есть вопросы?

Он, наверное, считал, что ни у кого вопросов быть не может. Перед ним была полуграмотная публика. Но он ошибся. Наши свидетели Иеговы были тут как тут, а Николай в первую очередь. Николай поднялся.

– Разрешите вопрос.

– Да-да, пожалуйста, я вас слушаю.

Наш свидетель собрался с духом и сказал:

– Вот вы неоднократно произносили слово «коммунизм», а что это такое?

Кто-то из бригады хохотнул от такой безграмотности, у доброй половины членов бригады на груди блестели значки ударников коммунистического труда.

Лектор, не утруждая себя длинными объяснениями, сказал:

– Коммунизм – это высшая стадия человеческого развития человеческих отношений. Это такое общество, в котором каждый человек, каждый труженик будет иметь возможность и труда, и всего необходимого для нормальной хорошей жизни.

– Нет! Вы совсем не правы! – сказал Николай.

– Вот как? Ну, тогда Вы изложите свою точку зрения.

Николай раздельно и чётко сказал:

– Коммунизм – это такая ситуация, похожая на то, как взрослый манит конфеткой ребёнка и ведёт его куда хочет. Так и ваша партия ведёт народ, манит за собой, но скорее всего, она сама не знает куда.

Лектор поджал губы и сказал:

– Я не желаю и не буду Вас ни в чём разубеждать.

Сказал «до свидания», сел в машину и уехал. На следующее утро к нашему объекту подъехал «газик». Из него вышли два человека в штатском, но с лицами и повадками профессиональных чекистов. Они спросили кто старший с подошедшим Стемасовым в сторонку. Они о чём-то спросили его и он вернулся в бригаду. А к чекистам подошёл Николай.

Как стало известно, по санкции прокурора на квартире Николая был произведён обыск. Наличие антисоветской литературы, религиозного журнала «Башня стражи», который издается в городе Бруклин в США. Также было изъято большое количество писем от единоверцев с антисоветским содержанием. Всё это давало возможность ареста и следствия.

Суд проводился в закрытом режиме. Разрешено было присутствовать только бригадиру и мне. Суд проводился в составе: судья первой категории, общественный обвинитель в лице районного прокурора адвоката-защитника.

Мне не понравился суд. Вернее не сам суд, а поведение судьи. Я замечал в её словах и выражениях субъективную оценку и все её решения уже словно были приняты заранее. Я читал записки адвоката А.Ф. Кони. Он неоднократно повторял и расшифровывал смысл презумпции невиновности, которая трактует, что человек не может считаться виновным в преступлении до тех пор, пока вина его до конца не доказана. Вот это положение судьёй неоднократно нарушалось, а сам процесс суда больше походил не на суд, а на судилище. Дело проходило так, что у подсудимого было больше аргументов и фактов в пользу невиновности, чем у государственного обвинителя улик против него.

Во время следствия к Николаю допускали родственников и знакомых. Конечно, они все давали ему советы и так или иначе готовили его к суду.

Когда судья предоставил Николаю последнее слово для своей защиты, то тот встал и раздельно и чётко сказал:

– Когда в Советский Союз приезжал американский журналист Джон Херст, то на встрече с Хрущёвым он задал такой вопрос: «Почему в вашей стране преследуется вера?». Хрущёв ответил, что в нашей стране вера не только не преследуется, а наоборот, мы на пути верующего ставим социалистическую мораль, которая его перевоспитывает. «Вам не кажется, – уточнил Джон Херст, – что ваша «социалистическая мораль» это система изоляции?». «Нет, не кажется», – ответил Хрущёв. У меня вопрос к Вам, Ваша честь: почему на моём пути «социалистическая мораль» не ставится, а меня пытаются посадить? Скажу ещё одно! Ваши действия по приданию суду людей нашей веры делают святое дело – они укрепляют веру последователей Иеговы.

Судья, вернувшись с совещания, до вынесения приговора, заявила:

– Суд считает все ваши заявления и домыслы голословными. Суд гласил: руководствуясь уголовным кодексом РСФСР, приговаривает подсудимого к наказанию в виде лишения свободы сроком на пять лет, в колонии общего режима.

Ранним вечером я иду домой, мурлыкая про себя мотив. Вот и долгожданный 1960. Последний год шестого десятилетия двадцатого века. Я закончил десять классов и получил аттестат о среднем образование. Душа моя пела и веселилась. Мы всей школой отпраздновали это событие.

Мы, учащиеся и преподаватели сидим за общим столом. Мы говорим преподавателям слова благодарности, дарим цветы и заверяем их, что мы оправдаем их труд и заботы, что они могут надеяться на нас.

На завтра мной было подано заявление о предоставлении мне очередного отпуска. Мне его дали. Я был готов к отправлению в город Свердловск. Я был в Харькове, был в Новосибирске, но это были пункты, где я не решал вопросы самостоятельно, а вот сейчас поездка сулила мне результат, который будет зависеть только от меня. В этих делах мне не могли помочь ни Анна Фёдоровна, ни Косарев.

Я сижу в вагоне, в кармане у меня паспорт и документы. Почему-то я аттестатом дорожил больше всего. Я узнал, что с аттестата снимается копия и приобщается к документам, а подлинник предъявляется лично.

Я долго стоял в тамбуре вагона и размышлял о ближайшем будущем, представляя себя студентом университета. Дорога была не дальняя. Поезд приходил в Свердловск в послеобеденное время. Университет я отыскал без особого труда, также как и кабинет приёмной комиссии. За столом в кабинете сидело две девушки и принимали документы (наверное, они были из числа старшекурсников). Я поздоровался и назвал свою фамилию и факультет, на который я хотел поступить. Я был найден в списке, мои документы был заложены в отдельную папку, там нашли место моё заявление с просьбой о допуске к вступительным экзаменам, справка о состоянии здоровья и производственная характеристика. Кроме всего прочего от меня была получена копия свидетельства об образовании. Мне был разъяснен порядок оформления дел, как абитуриента.

Девушка выдала мне квиток, по которому я мог определиться в общежитие. Она объяснила мне, что завтра планируется собеседование с абитуриентами в конференцзале, в десять часов утра.

Я оказался в комнате общежития для пяти человек. В комнате были кровати, тумбочки. Женщина выдала нам постельные принадлежности. Мы, размещаясь, конечно, сразу перезнакомились. В каком-то роде мы все были одинаковы, но я заметил, что я здорово отличаюсь от остальных товарищей. Мне было полных двадцать лет, у всех остальных, грубо говоря, молоко не обсохло ещё на губах. Это были вчерашние школьники, девочки и мальчики. Они многое не знали и многое не испытывали, что прошло через меня. Чувствуя эту разницу я просто начал терять уверенность в себе и своих знаниях.

В комнате пахло детским садом по сравнению с нашей строительной братией. Я даже чувствовал свою ущербность, корявость языка и корявость поведения. Я был выбит из колеи.

Мне предстояло сдать вступительные экзамены по истории, литературе, сочинение и географию.

После проведенного собеседования каждому стало понятно что-когда-где.

Первую оценку я получил по истории. Я с большим трудом вытянул на удовлетворительно. Случилось что-то непонятное. Я не смог ответить на вопрос и объяснить период смуты в России. А когда экзаменатор предложила мне назвать время царствования Ивана Грозного я помолчал и сказал: «не знаю». Экзаменатор подумал и задал мне два дополнительных вопроса. С грехом пополам я на них ответил. Экзаменатор почему-то глубоко вздохнул и сказал:

– Я поставлю Вам удовлетворительно.

Сочинение было вторым экзаменом. Выбранная тема была мне знакома, но я страдал из-за незнания пунктуации, но не глядя на это я строил предложения витиевато со всеми причастными и деепричастными оборотами. Наверное, моё сочинение было феноменальным. Я видел его вживую, показанным мне. Красных пометок было больше, чем букв в тексте. Правда, единицу мне не поставили.Написали: «очень плохо».

Не дожидаясь окончательного решения по мне я забрал документы и в приёмной комиссии сказал:

– Спасибо вам большое и до свидания.

Я уже был готов к отъезду.

Через площадь от вокзала я видел вывеску «Ресторан Большой Урал». Вот его я решил посетить на прощание с городом и отметить окончание моей юридической карьеры. Такое заведение я посещал первый раз в жизни. Усевшись за стол, собрался с духом и сделал заказ подошедшему официанту.

– Мне нужна стерляжья уха, салат, нарезанный лимон и 150 грамм коньяку!

– Я подам Вам коньяк, лимон, а уха будет позднее. Это заказное блюдо.

Ещё я спросил у официанта разрешается ли в зале курить. Он утвердительно кивнул. Он принёс мне пачку сигарет «Ява» и поставил пепельницу.

«Ну, не приняли меня», – рассуждал я, – «А вообще-то правильно и сделали. Мои знания, скорее всего, отметили как издевательство над университетом. Надо, Витя, к таким делам относиться серьезно, а не нахрапом. Университет это тебе не стройка!».

Я сел на поезд, вернулся домой и пока у меня было время, оставшееся от отпуска, решил съездить к сестре, Прасковье Фёдоровне, у которой мы с матерью кратковременно проживали. Приняли меня радушно, а я забыл свои полудетские обиды по той причине, что стал взрослее. Ребята меня помнили. Особенно обрадовался мне Володя. Девочка Таня, конечно, подросла и уже училась в школе. В общем, все время даром не теряли: взрослели, росли, а родители расти не могли и потому, пусть и незаметно, но старели.