том. 1 Исповедь близнецов

       














        От края и до края пешком  хочу пройти                Не дай бог, судьбу такую, кому-то  встретить на пути

     Непроходимая  сибирская  тайга  окружила   далёкую сибирскую деревню  «Брусничный» Шумят над головой могучие сосны. Лохматые ели затеняют пространство, слегка поскрипывая  то тут, то там придавая  тайге зачарованную сказочность.  В  небе  над деревней нависли тяжелые грозовые тучи,  и порывистый ветер с хулиганским свистом играет верхушками берёз, сосен и елей.  Безжалостно гнёт  стройные берёзы и молодой кустарник; срывает   молодые шишки с  могучих сосен и кедра,   раскидывая по сторонам.  А, где-то вдалеке  одна старая ель стонет, как бы жалуясь на своё недомогание, привлекая к себе особое внимание.   Скалистый крутой берег своенравной, по-девичьи строптивой реки, местами выделяется по-особому ландшафтному  расположению, где  величаво раскинулась могучая ширь, захлёбываясь и перекатываясь через пороги,  образует пенистую волну.                На крутом  обрывистом  берегу стоит и смотрит  пожилая женщина на реку задумчивым взглядом.  С ёё  головы  медленно спадает  цветной кашемировый платок. Седые волосы беспощадно треплет ветер, будоражит воспоминания о далёком прошлом и не даёт сосредоточиться на самом главном содержании прошлого бытия. В руках у неё  потёртые выгоревшие листы от времени,  сохранённые,  ею же  самой, главной героиней  Евдокией Афанасьевной;  На листах  видны еле-еле заметные записки, того самого солдата, который ….                «Вот бы мне всё это увидеть по настоящему в натуральном облике. Что это? Разве  на  рассказах далеко уплывёшь, только лишь  абстрактно можно себе представить  те далёкие берега. И можно ли сравнить тот дальний берег, где родилась;  с этим на, котором стою в одиночестве от далёкого прошлого.  Очень очется побывать и посмотреть на малую родину.  И, кажется, дело то не за горами, а вот ведь не прыгнешь.  Представляю:  Финский залив, Выборгская сторона, на которой жил и строил корабли Пётр первый, звучит гордо, где на небе тоже  ни облачка, и  на улицах города подобно муравьям  с ношей мирно снуёт население, кто куда,  взад вперёд с лёгкой ношей у кого-то и потяжелее.  Где теперь две мои горошинки? А может они где-то, совсем рядом,  о чём я не могу знать?
Плач Евдокии 
 Может быть одна жена солдата.  А другая, медсестра. Вы друг с другом.  Как сестрёнка с братом.  Нам бы встретится пора. От меня вас разделили. Развели по городам.
Солёный огурец  делили. Надоедали нашим поварам. Одна больна. и при смерти, лежала за Шумихою рекой. Мне вас так часто не хватало. Хоть бы встретится с одной! Увезли одну на Украину. Меня же в лес густой, на целину. В тайге батрачила и гнула спину.
Где вы теперь? Я  так и не пойму.  Быть может  вы  опять на поле боя.  Жуткий страх  всё это  на семью  Кто-то  может быть женой героя  Где вы теперь? Я так и не пойму.  Вот она какая, жизнь, злодейка,  Кто придумал  страшную войну.  Это он!  Жизнь его  одна  копейка.  Бомбёжкой рушит тишину. Привезли вас из Ленинграда. И было вам всего лишь
месяцев по пять. Что это божья кара иль награда.  Сумели от Гелетая убежать? Где же вы теперь родные.  Господни не изведаны пути. Или вы нашли кусочек рая,
где вас теперь найти? Может фотографию отправить?  Там ваш целый взвод,  Возможно, кто-то тоже ищет?  И каждый сам себя найдёт, А коли, вспомните мою досаду.  Отзовись, не медля часа.  Между мной не споря.  Из медного ковша запьём мы горе
Таёжным, терпким  квасом»
 Евдокия Афанасьевна представляет походку.  Голос слышит,  словно из-под земли;  тот томный  внутренний  и  далёкий голос Степана…
- Женщина давайте вашу тяжёлую  ношу, я помогу, наверное, нам с вами по пути? – Степан Петрович осторожно берёт в руки тяжёлую ношу. Поднял, приблизительно желая взвесить на глаз. – Ого! Ничего себе, нагрузились, будто про запас.- - Да, сынок, возможно и про запас. Немец-то слыхал, грозится напасть. И что ему не сидится, не живётся спокойно?                - Алчность по захвату территорий. Хочет править всем миром. Посмотрим, что из этого получится. Как бы последние штаны не потерял, как  при Наполеоне. Тот ведь тоже мечтал править всем миром. Да  так навоевался, что своих солдат мёртвых грыз  в обратной дороге, покидая Москву.                - Хорошо было с вами побеседовать. Прощайте, вот я и дома, Может, ещё свидимся когда-нибудь с вами?  Вы мне настроение подняли.  Спасибо за помощь, уважаемый попутчик.                Бежит по улице весёлый мальчуган в коротких штанишках, катит перед собой колесо, а по  улицам громыхает полуторка. Мчится легковой автомобиль, обгоняя и  унося в салоне важно восседавших пассажиров. Быстрым шагом  идут офицеры красной армии.                - К чему вся эта беготня?  Надо к жене сходить, узнать как там у неё. Всё ли в порядке, возможно тут же и заберу её из родильного дома? Кого она мне подарила на этот раз?  - Сердце Степана Петровича колотится, вот-вот выпрыгнет, как будто спешит на первое свидание. Родильный дом города Выборга,  утопает в зелени деревьев, в клумбах с цветами, на газонах. По дорожкам идут счастливые молодые папаши, родственники навестить новорожденного; который  сам  первым криком, извещает мир о своём появлении на свет.  В роддоме суматоха. По коридорам снуют врачи и санитарочки в белых халатах. У некоторых недоуменные лица. Остановились две медсестры, о чём-то между собой разговаривают, разводят руками в стороны, пожимают плечами, смотрят по сторонам.  Степан Петрович,  мужчина двадцати восьми лет, среднего роста, крепкого телосложения.  с букетом цветов, с пакетами фруктов, осторожно тихо подходит к  медсестре, которая тоже идёт к нему навстречу.                - Здравствуйте, милая симпатичная девушка. Не подскажете, в какой палате лежит Жихарева Мария Григорьевна? Она вчера одиннадцатого  июня  родила девочку или мальчика?  -  Медсестра  смотрит на Степана Петровича с сочувствием. Показывает рукой, как пройти к палате.  Степан Петрович поблагодарив  сотрудницу, идет дальше  по коридорам медицинского учреждения, рассматривает двери, выискивает нужную табличку с надписью.  Находит дверь палаты. в нерешительности останавливается, стучит в дверь, приоткрывает, заглядывает в палату.  Он видит свою жену, симпатичную женщину двадцати четырёх лет, лежащую на кровати. Мария  поднимается с кровати, встречает тоже с радостью мужа                - Лежи, лежи, тебе нельзя так рано подниматься, - взяв руку жены, нежно к ней прикасается, целуя, сам внимательно смотрит  в лицо,  Мария осторожно прячет руки под одеяло, муж недоумевает, что-то с женой происходит. Степан  берёт стул, садится у кровати Марии. Он нежно опять  берёт её обе  руки в свои. С нежностью смотрит в её глаза.                -  Машенька! Как здоровье? Как здоровье у нашего малыша? Где он? Я хотел бы посмотреть на наше с тобой творчество! Ты уж извини. Нёс тебе цветы, да  таможня запрет наложила. Нельзя, говорят, фрукты тоже нельзя, говорят, пока что. От них у ребёнка стул жидкий будет.                - Спасибо. Ничего Стёпа, все хорошо. Здесь не плохо кормят по рецепту  врачей. Здоровье хорошее у меня и у малышки. Её только, что медсетра отнесла в детскую комнату, где все новорожденные. Может, ещё увидишь, если подольше посидишь.             -  Что-то тревожно Машенька на душе?                -  Всё образумится. Стёпа, что-то случилось? Вижу на твоём лице тревогу, Стёпа? Почему у тебя печальный вид? О чём думаешь?                – Как не думать Машенька?  Представляешь, я на руку наложил сегодня. К чему бы это? Как ты это понимаешь? – Степан знает,  жена  читает сны как в руку ложит.                - Во сне что ли? К деньгам значит, Стёпа. Тебе скоро отпускные начислят и в отпуск маханём к родным краям.                - Какой чёрт во сне! Стыдно сказать и грешно утаить. – Степан, краснея  перед роженицами, не знает, куда себя деть. -  Прямо вот сейчас, как к тебе добирался.                - Худу быть, Стёпа, к худу это. Ни к добру. Лучше бы ты не рассказывал сон свой. Желая  сменить тему разговора, Степан нашёлся, что спросить.                - А что у вас тут за беготня мед персонала?                - Ничего особенного, как всегда  рабочее состояние медперсонала. - Мария  приняла тревогу мужа  как свою собственную, стараясь как можно быстрее определить будущее явление. Но что может случиться с мужем, она терзает себя в догадках. А-а, возможно, и не с мужем, может что-то случиться и с дочерью.                - Какой-то у тебя, наверное,  не обычный,  день,  если ты с таким видом пришёл  Мог бы и подождать, не приходить. Зачем грусть приносить мне, не то и на ребёнке отразится.  И я тогда ни чего не буду говорить. – Мария чуть-чуть не проговорилась о пропаже дочери. – Просто  персонал  бегает без дела по коридорам. Должны  найти выход из ситуации.                Не догадываясь ни о чём, Степан смотрит на часы. Переводит взгляд на окна палаты. Форточка в окне открыта. За окном солнечный летний день сменяется грозовыми тучами. Видны деревья, с молоденькими листочками тихо покачиваясь, а на деревьях  отрадно поют птицы. Он  с сожалением смотрит на женщин. Они,  тоже не выдавая тайну пропажи девочки,  с любопытством разглядывают мужа Марии.  От смущения Степан трёт ладонями о колени, не зная, куда их приложить или применить.                - Мария, мне надо идти. Посидел бы еще, но дела поджимают. Да и вам надо отдыхать. Попытаюсь завтра забежать, извини, если  получиться. - Степан Петрович встаёт, отставляет в сторону стул. – До свидания, женщины.                Он  выходит из палаты, а Мария   укрылась с головой одеялом и дала волю слезам.                - Нет, женщины, что-то случилось, он далеко не тот мужчина, чтобы показывать свое  дряблое здоровье.                В палату входит санитарка, с ведром полным воды и со шваброй. Она смотрит на Марию. - Ты чего хнычешь, или с дочкой что?  - Санитарка ставит ведро на пол, приступает к влажной уборке.- Эх, девчата, мне бы вместо вас здесь полежать, да ребёночка тоже родить.                - У вас нет детей что ли? – Подозрительно спрашивает Мария санитарочку.              - Бесплодная  уродилась, где уж мне их взять. А теперь уж и годы не позволяют об этом мечтать.  Как хорошо бы иметь родню в старости.                - Ты бесплодная, а у неё ушла  дочка ещё до венчания. Считалось раньше: дочь отрезанный ломоть от родителей. Вот она сразу определила свою судьбу. Весь персонал на ноги поставила, пять часов ищут.                - Ты, чего мелешь? Как это ушла?                Санитарка работает шваброй под кроватями. Вдруг, швабра упёрлась во что-то мягкое. Она наклоняется, видит свёрточек из детского одеяла роддома                - Господь с тобой, кукла ты моя! Тебя ищут, как это тебе угораздило убежать от матери. Весь роддом на ноги поставила? Ух, ты, обмочилась, мокрющая-то, а ей хоть бы хны. Выносливая будет баба.  Гляньте, бабы, девчонка, завернутая в одеяльце, лежит под кроватью, и наяривает свой  кулачище. Ей богу в жизни выход найден будет в любой ситуации, Ей, богу, голодной не останется!                В палате роженицы смеются,  санитарочка у всех подняла настроение. Входит дежурная медицинская сестра. Видит в руках санитарки ребенка. Подходит ближе, с улыбкой глядит на девочку.   Лежащая на соседней кровати женщина встает, берет у санитарки ребенка, ложит на кровать Марии. К ней подходят еще две женщины. Все дружно приступили  к пеленанию.   Довольная старшая медсестра легким шагом подходит к дверям палаты. Выглядывает в коридор. Подзывает младшую медсестру, прикладывает указательный палец к губам.                - Пропажа нашлась, тихо вы, товарищи, пропажа то никуда не убегала.                В палату заходят главврач, акушерка, медсестра, санитарка роддома. Все поздравляют мать со счастливым завершением поиска.                - Кто её нашёл? – Спрашивает главврач.                - Санитарочка.  - Мария  довольная прижимает дочку к груди.                – Вот кто производит тщательную уборку.  Все щели промывает, и даже ребёночка выскребла. Молодец, Галина Иннокентьевна, молодец                - Обещал прийти на следующий день, но почему-то не приходит. – Спрашивает  рожениц.                Через  два  через два дня опять пришёл муж Марии.  Степан садится  у кровати жены. Он с интересом разглядывает дочь.                - Очень симпатичная девочка. Спокойная, видно, будет? Вся в мою маму и похожая тоже на неё. Ну, прямо капля воды мама моя. – Душу и сердце  Степана переполняют эмоции, краски заливают его лицо от восторга.. – Спасибо за дочку, Марьюшка, спасибо тебе, родная. А сын у нас ещё с тобой будет, - он говорит так, как будто о чём-то сожалея Будут, родная, как грибы после дождя. Какие ещё наши годы? - Рядом с Марией  на кровати тихо спит, завёрнутый, в пелёнки ребенок.                - Прямо, так  уж так на твою мать! А моего ты в ней ничего не находишь? Нет?             - Пока отставим эти пререкания. Она всего лишь маленькое существо. И рассмотреть схожесть черт лица пока не возможно. - Мария поправляет одеяльце на дочери. Целует.  Довольно улыбаясь, что дочь её рядом под самым сердцем и, кажется, никуда не убегала от матери.                Тем временем Степан настраивал себя,  сказать очень важное и страшное и боялся, чтобы не испугать женщин своими новостями.                - Ты, что-то хочешь сказать Стёпа? – увидев  перемену в лице мужа.                – Да, хочу сказать, вам всем женщины,  Война, Мария! Ты слышала, объявили по радио. Германия напала сегодня. Украину долбят. Ах, мать их ети то. Придётся тебя отправлять в Сибирь                - У нас, в родовом отделении нет радио приёмника. Тебя, Стёпа,  заберут на фронт?  - Заберут, Мария, я не святой. Отправлю к Евдокии Афанасьевне, в Сибирь, чтоб душа была спокойна за вас. Посажу в вагон и на фронт. Сам подам рапорт, чтобы забрали, бить их надо гадов. - Женщины сидят на кровати, вытирают слезы платочком. Одна из них   стоит у окна, задумчиво смотрит на улицу. Вторая роженица, вдруг, неожиданно завыла по-волчьи.                – Вот тебе и примета, навалить на руку ни с того ни с сего.  К худу, бабы, к худу всё это,  - медсестра, поддерживает разговор рожениц,  протирает стол и ставит графин с питьевой водой. – У этой роженицы  муж и брат, служат на самой границе.  Как же ей не завить?                Во дворе роддома, на скамейках сидят женщины в цветных халатах, разговаривают с мужчинами, вытирают слёзы.   Медсёстры озабоченно подходят к палатам рожениц, тихо приглашают по фамилиям для прохождения процедур.  Санитарки носят посуду с готовыми продуктами питания к ужину.                - Тебя когда выписывают, Мария, ты бы спросила, не то не ровён час, можешь остаться здесь одна без моей поддержки. Вдруг, ни сегодня завтра принесут повестку?       - Ну, женщины, прощайте, может, ещё свидимся, - Степан бережно прижимает к груди тёплый комочек живого существа. Роженицы, породнившись в родовом отделении,  обнимают друг дружку, не пряча и не скупясь на слёзы,  и через  полчаса Степан Петрович собрал пожитки  Марии, увёл её с собой. Через два месяца  на железнодорожной станции Степан провожает Марию. Машет рукой через стекло, прижимаясь близко к стеклу  вагона.                - Осторожно, не зацепило бы тебя вагоном. - Степан Петрович не сдерживает огорчения, плачет.                – Вот ведь, как оно бывает;  даже ночки не выделил  женой полюбоваться Степан не стыдясь, тоже  вытирает слезы внутренней стороной кепи. На  тренировочном стадионе пробыли  всё время,жёнушка..              - Я буду ждать тебя, Стёпа,  и дочка тоже будет ждать. Я люблю тебя, Стёпа. Береги себя ради нас.                - Я тоже вас крепко  люблю. Поцелуй за меня дочку. Не успели даже имя ей дать. Ну, что ж, прощайте мои милые. Господь даст, еще  свидимся. Я пойду - время в обрез. Так начальство моё распорядилось…                Степан Петрович машет рукой. Уходит, а Мария тянется ближе к окну, чтобы как можно дальше проводить глазами мужа. Да слёзы заслоняют зрачки, как бы ни старалась протереть платочком глаза. Не получилось. Мария упустила из виду мужа. Она ещё горше того начала рыдать. В вагоне суета. Пассажиры укладывают вещи, Не разбирая свои или чужие,  наступают ногами или переступают, чтобы как можно быстрее захватить свободное место. Путь на восток не ближнее место, шесть тысяч километров подальше от войны.   Напротив Марии женщина копается в вещмешке, достает трех литровый бидон.    - Пожалуйста, посмотрите, за вещами Я сбегаю за кипятком, пока поезд стоит, еще не давали сигнал отправления.                – Какой там кипяток! – Громко закричал на весь вагон пассажир, тут места надо занимать, а вы за кипятком?!  Не сумеешь вернуться, как вороны налетят. В соседнем районе всё наповал разбито немцами.                - Нет, женщина, лучше вы подержите мою  дочку. Дайте, я  сбегаю. Я моложе вас. - Мария Григорьевна выходит из вагона, перебегая железнодорожные пути, ищет глазами мужа. Вдруг, железнодорожник ударил в колокол.  Состав приходит в движение.  Мария   торопливо наливает из крана в бидон кипяток, оглядываясь, не ушёл ли её состав Неожиданно в воздухе слышится гул. Над составом с оглушительным свистом и грохотом сыпятся смертоносные груши. В вагоне паника слышны крики, стоны. Со звоном вылетают стёкла из окон, а незнакомая  женщина с Марииным ребёнком на руках  то и дело поглядывает в окно, которое ещё не задето вражеским снарядом. Она то и дело  шепчет и крестится:                -  Господи, спаси и помилуй нас.                Пассажиры выскакивают из вагонов. Женщина одной рукой держит ребёнка, другой продолжает осенять себя перстами. С ужасом  смотрит на небо.                -  Это ни дать ни взять они! Это фашисты! Что же вы, гады, творите то? Али креста на вас нет, мать вашу ети то?  - Не щадя  себя стучит себя в грудь и грозит мощным кулаком в сторону немецких самолётов.                Марию  оглушило. Она не понимает,  что происходит. Видит, ее вагона  на прежнем месте нет. Сохранившийся впереди паровоз и часть вагонов медленно двигается  и скрывается из виду, увозит эвакуированных на восток.  Поднимаясь, по интуиции  Мария   бежит с бидоном по шпалам, бережно сохраняя кипяток, который остыл уже давным-давно. Запыхавшись, перепрыгивает через доски разбитого вагона.  Падает, запнувшись, лежит. Опять встаёт и опять бежит, не понимая, что  происходит.  Следом идет второй состав. Мария опять падает,  и не спешит подниматься.                - Всё пропало. Вся жизнь прахом пролетела! К чему тогда и я  буду коптить белый свет?  Пусть давит к чёртовой матери!                Паровоз останавливается, её поднимают под руки, отводят в сторону. Машинист даёт свисток и тоже продолжает путь на Восток.  А маленький свёрток копошится в своём одеяле в копне, рядом с ним лежит раненый солдат. Он стонет. Девочка раненая осколком в левую щечку; смотрит широко открытыми глазами на карусель смерти. Глотает, захлёбываясь собственной  кровью, продолжает  временами  сосать кулачок и жестоко царапать себе лицо. Солдат тяжело поднимается, берется за голову, шатающей походкой подходит к свертку, наклоняется над ребенком.                - О, господи! Откуда  такую крошку сюда занесло? И тебя не пощадила костлявая злодейка. В первые дни войны, видно,  и в первые дни жизни – боевое  крещение! Где же твои родители? Что теперь прикажешь мне с тобой делать, святое создание?                Солдат осторожно вынимает маленький осколок из щёчки ребёнка.                – Не подсматривай, мал ещё за взрослыми подглядывать.  Сейчас обработаю твою  рану  собственной мочой. Правда, говорят, учиться у родителей всегда есть какая-то польза  в жизни.  Как учила мама, так и я тебя стану лечить.                Пока солдат обрабатывает  рану из личного крана  горячей мочой  щеку  маленькой знакомой;  он сам про свою боль совсем  забыл.                -  Так, видимо слегка зацепило, марганцовки не хватило, себя обработаю следующим разом, как  ёмкость найдётся. – Подумал он.-  Терпимо до свадьбы авось заживёт.                Видит он не далеко, заброшенный взрывной волной фанерный чемодан. Солдат, подходит к чемодану, открывает его.                - О! Да мы с тобой живём парень! Здесь  лежат все нужные  женские вещи.  Женщина и в Африке женщина, всегда знает, что с собой в дорогу прихватить. Сейчас мы с тобой определим: что кому подойдёт в первую очередь.                Солдат надёялся, что найдёт что-нибудь стерильное для пацана. Достает из него некоторые из них вещи, трясёт их от пыли. Рвёт платье, пеленает ребёнка на те же самые пелёнки, в чём был завёрнут, осторожно по-отцовски.                – Вот бы не подумал, когда придётся проходить курсы молодого отца, а тут нате вам с кисточкой, явились, не запылились. Сюда бы ещё девушку, какую вроде матери. Втроём то бы легче и веселее справляться.                Боль головы всё сильнее напоминает солдату, садится на землю подле стога, берётся руками за голову. Мотает головой, тихо стонет                - Время не терпит, война считает минуты, надо подниматься и идти.                Берет ребенка на руки, шатающей походкой, пошёл в сторону военного эшелона.                – Слушай, мужик, чё ты кряхтишь,  или я тебя неловко прижимаю? Стоп, подожди-ка, сейчас я тебя посмотрю, может, ты обмочился?                Солдат  разворачивает  живую ношу, рассматривает пелёнки.                - Прости, меня дочка, что ж это я так расхлябался то, а? Не догадался, даже познакомится,  с кем имею дело. Вижу лицо, думаю, ну и ладно, господь с тобой, какая ни какая, а живность всё же. А тут гляди на неё, живой будущий цветок. Только умело поливать тебя надо и ухаживать. Ну да ладно, врага победим, а там посмотрим, что с тобой делать. Тебя покормить бы надо, да, к сожалению, нечем прости уж меня, Я не готов к такому повороту. Я сам ещё только, только солдат строевой Армии,  что прикажут то и делай. Знаешь, что?  Давай-ка, познакомимся сначала. Меня зовут Степан, а тебя? Надо поискать в твоих  ремугах записочку, чья  ты и откуда.                Степан покопался в пелёнках девочки, переложил  её в  найденные женские вещи. И среди них он находит  бирьку с надписью:  вес ребёнка, год, месяц и день рождения.              - Ого,  весом не обделил тебя господь бог, видать и родители не из мелкосортного калибра. Три килограмма  семьсот грамм, представляю вырастешь с мой рост тоже не плохо будешь выглядеть. А звать то вот тебя почему-то не назвали мою крошечку. Какое бы ты хотела имечко иметь, а, Варвара? – У солдата самопроизвольно соскочило с языка  это имя.                – Прости, я не хотел тебя обидеть, ты не ревнуй меня. Ты мала ещё об этом думать, поняла, нет? Тебе годков то, поди, месяца три  или как?                Девочка, как будто чего-то понимает,  после каждого вопроса солдата, старалась, как бы скромно  прячет своё личико в окровавленные пелёнки и одеяльце, то и дело крутит головкой в разные стороны и улыбается со словом «агу»                - Вот тебе и агу, Варенька, когда научишься говорить по-русски? Всё агу да агу. Ладно, перепеленал, а теперь пошли. Только стоп, надо остатки вещей  забрать  Тебе на вырост пойдут. Она ведь матушка война не спросит, где доставать, а тебя уже всё готовое приданное. Я там смотрел в чемодане такое красивое платье, какая-то дамочка выкинула вместе с чемоданом. Чемодан то я брать с собой  не буду, в вещь мешок уместится, слишком тяжёлая ноша будет для нас с тобой, а вот барахлишко, то всё заберём. Так нет Агу?                Солдат собирает вещи, а в вещах обнаружил  бумажный свёрток с ржаными пряниками и пол-литровую бутылку с водой, надёжно  с закупоренным горлышком.           - Варька! - закричал солдат от радости на всё  пространство между небом и землей. – Живём, Варька, живём, Варенька! Теперь живы будем, не помрём! Я тебе сейчас, как мама моя делает, сооружу соску из ржаного пряника.                Степан нашёл  недалеко от чемодана новую консервную банку из-под тушёного мяса. Замочил небольшой кусочек пряника. Завернул жидкий пряник в кусочек трофейного материала, перевязал солдатскими нитками и сунул Варьке в рот.                - На ешь! Правда ни мамкиным молочком пахнет, голод ни тётка, всё пойдёт подчистую. Бедная, сколько хоть лет то тебе девочка. Ещё и году не прожила, а горя хватила под завязку. Ну, вот если б я на тебя не наткнулся, а, что было бы с тобой?  Сколько ещё хлебнёшь, милая, ты моя.  -  Степан опять схватился за голову руками.                – Как же быть то мне теперь с тобой, а вдруг и меня в дороге схватят гематомы? Куда я тебя дену? Жаль мне тебя, неизвестно в какие руки попадёшь. Ладно, у меня ещё есть время отпуска, может, управлюсь за короткий срок. Дойду до военкомата, продлю  отпуск, если дадут такую возможность, и  в детском доме тебя оставлю, чтобы сердце за тебя не болело.               
Степан сошёл на платформу с  ребёнком в руках. Узнал, в каком районе есть детский дом. Ему дали адрес детского дома в селе «Таёжный»               
- О! На ловца и зверь бежит,  - с радостью восклицает Степан.               
- Вы ко мне обращаетесь, мужчина? – Спрашивает проходящая мимо  Степана девушка.                - Неет! Я со своей дамой разговариваю.                - Что в узелке находится? – Удивлённо спрашивает девушка.                - А, что с ней нельзя договорится, как   вы думаете. Через неё только и добьёмся, чего захотим.  Кстати, вы не скажете, где находится детский дом?                На стене детского дама огромными буквами прибито: Детский дом «Янтарный». Солдат открывает калитку  территории детского дома, подходит к входной двери,   вещи ставит подле главного входа. Нянечка по длинному, светлому коридору сопровождает к кабинету заведующей.                - Вам уважаемый, товарищ, вот сюда, к ней.  У вас тоже на фронте жену убило? Да?  Как жаль, как жаль до боли костей жалко молодых парнишек да ещё с дитём на руках. Она возьмёт вашего ребёнка, обязательно возьмёт.  У нас здесь десятки таких горемычных сирот.                Сотрудница детского дома стучит в большие, оббитые чёрным дерматином двери кабинета. Открывает двери.   Обои  входят в кабинет с большими окнами, высоким потолком. Напротив окна стоит большой письменный стол, с графином с водой и заваленный документами. На краю стола настольная лампа. У правой стены диван. У левой стены шкаф с книгами.  Лицом к окну стоит заведующая детским домом, Маргарита Ивановна, стройная женщина, с  вьющимися волосами до плеч. Женщина поворачивается к вошедшим. Нянечка детского дома видит, что молодой человек смущён и растерян, она говорит за солдата                - Маргарита Ивановна, еще ребёнка привезли…                Маргарита Ивановна подходит к письменному столу, садится в кресло, достает бланк документа. Смотрит на солдата, предлагает ему присесть на стул возле письменного стола.                - Будем оформлять ребёнка на приём в детский дом? Кто вы? Откуда ребенок прибыл?  Как зовут ребёночка?                Солдат подходит к рабочему столу заведующей, садится на стул. Бережно прижимает к груди свёрток. Нежно смотрит на  девочку.  Ребёнок смотрит широко открытыми глазами,  улыбается, позевает широко открытым ротиком.                - Что, Варенька, примут нас здесь, как ты думаешь?                - Мы пока ещё никому не отказывали. Таак,  вашу дочку Варенькой зовут?  Как ваша фамилия, папаша?                - Вы меня загоняете в угол, уважаемая Маргарита Ивановна, я не знаю ничего о ней. Расскажу, как всё происходило,  и откуда у меня  на руках оказалась Варька.  Вот вещи я прихватил попутно  там, у стога сена для её будущего.                - Вас то, как зовут?  - Спрашивает Маргарита Ивановна.                - Степаном  зовут.                - А фамилия как ваша? – Степан показал документы  из военкомата, Заведующая детским домом торопливо, записывает данные солдата.                – Хорошо, оставляйте свою дочку, а мать то её как зовут?                - Нет у неё больше матери. Погибла она  в этой же бомбёжке, а эта альбатрос уцелела. Летела, как ангел, а упала, как чёрт  в старую копну сена, в том, видимо, её счастье остаться в живых.  Ожидали отправлений эшелонов на восток на  станции под Ленинградом.  На железнодорожной станции стояло  несколько составов. У одного  состава были  выставлены военные караулы.  Я, солдат с карабином за плечами, стоял  у крайнего вагона.   Ничего не предвещало, вдруг в  воздухе слышится гул моторов. На железнодорожную станцию падают свинцовые груши.  Все  солдаты из караула прячутся в укрытия, а кто стрелял по самолётам из карабинов. Недалеко от меня  падает бомба, и я получил ранение. После чего мне дают увольнение на десять дней                - Вас тоже надо обработать товарищ                - Вы обо мне не беспокойтесь, лучше девочку осмотрите, она вся в крови засохшей. Мочой её сам обрабатывал по старинке, по методу мамы.                - Немедленно девочку в лазарет детского дома! - Приказывает Маргарита Ивановна.                – Что с ней? Серьёзное что-нибудь?                - Осколок в щеке находился, я его осторожно вытащил. Наверное, языком будет плохо ворочать. Другого я ничего не мог с ней сделать. Жива, здорова? Ну и слава богу!. Спасибо и на этом, за скорую медицинскую помощь. Степан словно вновь народился от приятного  сообщения, с Варькой ничего плохого не случилось.                - Ну, и дальше что было, рассказывайте Степан.                - Дальше?                - Конечно, дальше рассказывайте!                - На железнодорожной станции вагоны трясло как в лихорадке; повсюду разрушения. Горят разбитые вагоны. Летят по сторонам доски, облицовка от вагонов,  лежат трупы военных и гражданских. Санитары бинтуют раненых. А, какая-то женщина с бидоном в руках орёт: «Кипяток не разлейте, кипяток не разлейте!» Ей помогают сойти с рельсов, а она одно кричит: «Жить не хочу, где моя дочка, и всё тут!». Память видно вышибло от взрывов бомб.  Неподалёку от военного эшелона был  старый стог сена; я не помню, как оказался в стогу или в копне, не знаю как её назвать.  Прихожу  в себя, тяжело поднимаюсь, еле-еле стою на ногах, а голова совсем не моя.  Хочу понять, где я нахожусь:  оглядываюсь по сторонам, вижу,  рядом в копне, копошится маленький свёрток.  Почти подползаю  к свертку. Гляжу, ребёнок. Ну, думаю, слава богу, теперь мне одному скучно не будет.  Я осмотрел девочку внешне, надеялся, что это пацан по характеру спокойствия.  Раненая  и спокойно смотрит широко открытыми глазами на карусель смерти. Захлёбывается кровью, сосет кулачок. И как это она не захлебнулась?                Солдат  вытаскивает из нагрудного кармана  осколок. – Вот видите основание  мне не доверять?                - Я разве дала повод к недоверию? Я очень внимательно слушаю и думаю, как же мой там солдат, воюет. Наверное, тоже приходится не сладко, находится где-то в такой же перепалке.                - Разве бывает на войне кому-нибудь сладко? – В недоумении спрашивает он заведующую детским домом. - Ну и дальше слушайте: Стоит другой военный эшелон.  Я с ней на руках,  неприятное ощущение  контузии, подхожу к офицеру. Офицер с улыбкой смотрит на ребёнка. Объясняю, как всё случилось. Он мне показывает комендатуру. Я там получил отпуск дополнительно, а  за это время с Варькой водились, кормили санитары. Достали молоко на дорогу в банках со сгущённым молоком. Пряники на всякий случай мы с ней не выкинули. Она так прелестно их сосёт через марлечку. Санитарки так подсказали, то есть мамин метод более усовершенствовали по стерильности я имею в виду. Таким, способом  мы до вас и добрались, а в дороге то ещё много желающих нашлось понянчиться с Варькой.  По началу я решил было а, не поручить ли какой женщине Варьку? И в то же время, думаю, нет, в детский дом надёжнее будет и будет с кого спросить.                Солдат сидит на стуле с ребёнком на руках в ожидании, когда же заберут Варьку? И в то же время его волнение из-за  расставания с дочерью, его боль в голове сказывалась всё сильнее и сильнее. Со стоном кладёт девочку на диван, берётся за голову. Маргарита Ивановна сидит за рабочим столом, перед ней множество документов, неожиданно, выскакивает из стола бросая, ручку с пером на пол.                - Вам плохо, солдат? Вам плохо? – Солдат не слышит.                Сотрудница детдома  в это время уносит Варьку в лазарет детского дома. Там её осматривают, передают лечащему врачу                - Ничего жить будет. – Успокоил хирург нянечку,  которая принесла ребёнка в хирургическое отделение детского дома «Янтарный»                - Не мешало бы осмотреть солдата, - предложила нянечка хирургу.                - Что с ним?                - Наверное, в коме он теперь.Упал подле дивана, в кабинете  Маргариты Ивановны.       - Немедленно к солдату! – Скомандовал хирург.  Хирург заходят в кабинет заведующей. Солдат сидит, как ни в чём не бывало, рассказывает происходящее с ним и Варькой.                - Немедленно на обследование! – Приказывает хирург.                - Товарищ,  доктор, мне нельзя, меня там ждут                - Да меня под расстрел подведут, если я отпущу раненого солдата, вы это понимаете или нет?! Под расстрел! Я тоже воинскую присягу давал. Так что немедленно в палату на десять дней на обследование.                - Как же я без документа вернусь? Чем, оправдаюсь, за опоздание?                - Какое оправдание, возможно, по состоянию здоровья спишет тебя комиссия?     По истечения  нескольких дней Маргарита Ивановна и сотрудники детдома внимательно слушают продолжение  рассказа солдата.                -Хорошо, что был в карауле по охране военного эшелона. Сюда, на Восток, везли оборудование эвакуированного завода, а отсюда груз для фронта. Командир отпустил не надолго, чтобы ребёнка сдать в детдом. - Солдат поднимается со стула, подходит к столу заведующей.                - Вот пока сам находился на ремонте, снова по памяти записал  её досье. И  на её ручке бирка должна быть: вес 3,7 кг, длина 49 см, рождена: в 11 июня. Какого года не понятно дальше, написанное, оборвано осколком. Имя: Варенька сам дал, отчество Степановна.                В кабинете заведующей сидят медики и снова задают тот же вопрос: - -Солдатик, а звать то тебя как? - Как бы проверяя его состояние на память.                - Степаном  меня зовут. Я уже говорил вам об этом. Некогда мне. Приеду, заберу её к себе.                - Кого вы заберёте? – Спрашивает хирург.                - Как это кого? Моё сокровище, нет у меня кроме неё больше никого на белом свете! – Степан вытирает глаза пилоткой.                - Только глядите мне за ней в оба, слышите?! Глядите, в оба за альбатросом! Мне больше нельзя задерживаться. Опоздание будет считаться дезертирством. Ну, что Варюха-горюха, прощай! – Машет не понятно, в какую сторону.- Может, свидимся ещё. Расти большой умницей. – Солдат прижимается лбом к стене кабинета,  навзрыд плачет.                - Ну-ну, будет солдат, будет. Живая и сохранна  будет твоя дочка, поверь мне старому хирургу. Был бы я молод, тоже бы здесь не задержался. Спасибо вам, хлопцы, спасибо! Всем от меня передавай спасибо  за вашу стойкость перед врагом. Главное, не трусь и вперёд на врага напролом.                Хирург подаёт документ о присутствии солдата на лечении.                – Вот тебе оправдание, только не потеряй, слышишь                - Я пока находился на лечении у вас, вот оставляю свои записки  в поезде и вообще, что произошло с нами. Пусть останется ей на память на всю оставшуюся жизнь, и пусть она не поминает меня лихом, если, что….                Солдат оправляет ремень, прощается с сотрудниками детского дома.                – Они у меня получат!  Спасибо за поддержку медицинским работникам, если бы не вы, наверное, хана мне была бы. Спасибо и Вареньке за её участие в моей жизни. -  Степан вышел из кабинета, не скрывая слёз.                И вот ведь как судьба распорядившись, преподносит сюрпризы, как природе, так и людям, не разделяя,  никого друг от друга в целом. Они могли, встретится, и могли передать эстафету сокровища людского  из рук в руки. И, кто может знать теперь чей это ребёнок, Варька. 
Ясный летний день, печёт солнце. Вдоль колосистого ржаного поля, по грунтовой не ровной дороге идёт Мария Григорьевна, за плечами у неё мешок. Лицо удрученное, уставшее. Губы потрескавшиеся. Навстречу идёт лошадь, впряжённая в телегу. Мария Григорьевна сторонится, прижимается ко ржи. Уступает дорогу гужевому транспорту. Управляет лошадью подросток. Лицо подростка не по годам возмужавшее. На его лице усталость. Широко открывается рот. Подросток хлопает ладонью по рту.                - Фу, ты! Один рот и тот дерёт. До осени весь разорвёт. Тетенька! Видно, ты смелая; одна идёшь. Всякий народец здесь теперь бродит. Смотри, волки в этой местности появились, Я бы воротился и подвез бы до деревни, да вот беда-то какая, председатель заставил срочно ехать на полевой стан. Стало быть дельце не отложное. Ты тут присядь у дороги, я тебя увижу и подберу на обратном пути, правда, осталось, то всего одна верста  Повозка проходит мимо с грохотом, оставляет за собой облако пыли. Мария Григорьевна смахивает с лица пыль, чихает, выходит на дорогу. она оборачиваясь в след ушедшей повозки. Стоит короткое время, о чём-то, думает. Поворачивается, в сторону села, идёт дальше.                На расстоянии версты видно село, окруженное широкими ржаными полями. За полями видны могучие стройные сосны, изредка вперемежку с молодыми березками. Женщина устало перекидывает тяжёлый мешок с одного плеча, на другое. Снова оборачивается, с грустью глядит в след уходящей повозке.  Превозмогая недомогания в теле и тяжесть усталости, она еле-еле различает впереди  широкую улицу, а вдоль  улицы деревянные дома, крыши покрыты тёсом, окна средней величины. Дома из лиственничных брёвен, смотрятся массивными,  старыми.  У некоторых домов двухметровые деревянные ворота. Ничего этого женщина не воспринимает. Обрадовавшись появлению людей, она чему-то улыбается. У  одного дома сидят на лавочке две старушки, Щелкают семечки. Перед ними на траве играют, года по три-четыре их внучата.   Мария Григорьевна, останавливается неподалеку от детей, смотрит на них с грустью в глазах. Старушки на лавочке внимательно изучают незнакомку, отправляя в рот семечки. Дальше между дорогой и домами дети постарше играют в лапту.  Навстречу Марии  идут женщины, о чем-то разговаривают. У одних женщин - косы, у других женщин - деревянные грабли. Другие несут узелки с провизией, за ними бегут ребятишки лет по семь, восемь. Мария останавливает женщин.                - Здравствуйте, женщины. Скажите, где я могу найти Мезенцеву Евдокию Афанасьевну?                Женщины с большим желанием наперебой, показывают руками, как пройти к дому Евдокии Афанасьевны. Мария благодарит женщин. Идёт дальше по дороге.  А женщины стали в полуоборот, смотрят в след уходящей.                - Видно, женщина не местная, не из соседних сел,  и говорок - от  не нашего ума, а вот надо же все к Евдокии в первую очередь прутся.  – Говорит полушёпотом одна из них.    - А, то  как жа, кто Евдокию не знает. Видно, по слуху всех эвакуированных, как на мёд тянет.                - Война, бабоньки... У неё заезжай двор-от, видать, где-то стрелкой обозначено место первой остановки. Разлев она хушь кому-то отказал? Она всех примат, добрая баба. –  Говорит третья работница с граблями.                Женщины с сожалением смотрят на Марию, качают головой. Поворачиваются и молча идут дальше.  Мария  подходит к добротному дому. Сердце её заколотилось словно холодец. Она на какое-то время остановилась, прижимая руку к сердцу:                - Найду ли я свою крошку? И где мне её теперь искать? Вот уже восьмой детский дом  обхожу друг от друга сотни тысячи километров.  Как примет меня эта женщина? А, ну, если Степан написал уже ей письмо сразу после ухода на фронт, что она Мария может сказать в оправдание перед его тёткой?                Высокие, крепкие ворота сооружённые под старину,  с кованной медной квадратной ручкой. Перед домом скамейка.  Мария  открывает калитку. Входит на  широкую чисто подметённую ограду. Снимает изрядно поношенные кирзовые сапоги. Рассматривает ноги. Выше пяток, натёртые кровавые мозоли. Идёт босиком. От ворот до крыльца аккуратно уложен тротуар, настил из широких досок. Мария  поднимается на крыльцо, стучит в двери. В дверях появляется Евдокия Афанасьевна  - пожилая женщина, худощавого телосложения, среднего роста. На голове повязан цветной шёлковый платок.  Евдокия Афанасьевна с интересным  любопытством рассматривает жену племянника.                - Здравствуйте! Вы Мезенцева Евдокия Афанасьевна? Я Мария Григорьевна Жихарева, Степана жена.                Евдокия Афанасьевна выходит из распахнутых дверей дома на крыльцо, внимательно рассматривает Марию. Вздыхает, положив обе руки на бёдра. Показывает рукой в открытую дверь. Отходит в сторону, уступает дорогу гостье.  Уставшая, Мария проходит в дом.                Мария и тётка мужа заходят в широкую и длинную прихожую. По середине прихожей стоит  длинный стол. Рядом у стены между окнами на центральную улицу, прикреплённый сепаратор к лавке. Путница устало смотрит на длинную широкую лавку у стола. Она садится на лавку, опирается локтём о длинный широкий стол. Самопроизвольно голова её  всё ниже и ниже; и неожиданно  ложится  на стол. Мешок вываливается из рук на пол. Евдокия Афанасьевна подходит к кухонному столу. Ставит на стол щи, творог, салат из огурцов и редиса, не замечает состояние гостьи.                - Разговаривать апосля будем. Ты сейчас умоисся, пошамай, и отдыхай; хошь на печь забирайси, она широкушша, хошь на мою кровать падай. Тебе самый раз хватит места раскинуть крылья.                Снова Мария  тяжело поднимается  с лавки у стола, подходит к широкой лавке стоящей у русской печи. Ложится на лавку, а Евдокия Афанасьевна подбегает к Марии.                - Ну, нет, голубушка… Я те не дам дремать, где и как попало. Эка, бедна,  как ты ухайдокалася! Ну-ка, давай я тебе подсоблю раздеться, умоисси с дороги и на печь. Отдохнёшь суток двое, трое и на работу пойдёшь. На кровать ляжешь, а ли как, матрац и одеяло пухово? - Евдокия Афанасьевна помогает Марии подняться с лавки. Подводит к умывальнику.                – Эк, ты лихоманка вода-от  вся убежала, видать, урыльник - от худой. – Хозяйка наливает воды в умывальник. Смотрит на Марию  с сопереживанием и  подаёт полотенце. - Ну чё,  гришь, пошамала? -  Афанасьевна видит, как ложка еле плетётся из тарелки, трясущими руками обливая бороду жирными щами. Ладно, видно, ноне  моё угощение-от те не по вкусу;  сон для человека в первую очередь слаще  еды. Пойдём-ка, Матушка   к деревянной двуспальной ко кровати.                Откидывает одеяло, надевает чистую наволочку на пуховую подушку, аккуратно её взбивает. Мария отказывается от предложений Евдокии уходит в прихожую.                - Мне надо сначала в бане побывать, знаете, тётушка, сколько на мне добра. Такую постель я поганить не стану. Она подходит к печке, поднимает ногу на лавку. Нога срывается. Мария падает рядом с лавкой. Снова поднимается, ей помогает хозяйка. Карабкается на печь и замертво засыпает.                Проснувшись, Мария не веря своим глазам, что она находится уже по адресу данному мужем.                - Наконец-то, на месте. Два года в дороге. Два года без Степана и без дочери. С ними  было бы легче. Где моя дочка? – Спрашивает себя.                - Как её найти? И вообще реально ли найти новорожденную в таком людском смертоносном  хаосе и  потоке среди людей? Сейчас её уже не узнать, большенькая стала, самостоятельно ножками, наверное ходит, если, конечно, живая. Да вряд ли, такая бомбёжка была.  Это мне только одной непутёвой пришлось выжить.  - Мария Григорьевна часто и глубоко вздыхает, незаметно от тётушки  трёт глаза. На столе горит керосиновая лампа, а в  русской печи догорают угли, в стороне от углей стоит чугун.   Евдокия Афанасьевна с Марией Григорьевной сидят за столом, пьют чай с баранками. Мария выглядит отдохнувшей, на щеках появился ровный румянец.                - Я ведь тя, голубушка, уже два года жду. Мне Степан написал, что ты должна прибыть. Куда письмо подековалась ума не придам. Найду- дам почитать. И ты запропастилась, где тя искать? Одни вопросы, ни одного ответа. Я чуть ить рассудка не лишилась в ожидании тя. А коли ба не заезжаи То и лишилась ба, как пить дать. Энто оне токо  меня поддерживали, а ты сидишь  сейчас,  вот сидишь, как немая! Уставилась на кружку. Можешь, хоть что-мить сказать?  Евдокия Афанасьевна встаёт с табуретки, стоящей с торца стола. Подходит к русской печи, берёт из-за печи кочергу с длинным черенком.   Открывает створки окна.                - Я отворяю, для того чтобы стёкла не вышибить. Сколько стёкол пришлось заменить. Как забуду, шарахну по окну и на всю ночь вентиляция. Постоянно обращаюсь к соседу, - поворачиваясь от окна, подходит к печи, чтобы  разровнять  угли и убирает  кочергу в угол между печью и стеной, затем  заталкивает ухватом два ведёрных чугуна с не очищенным картофелем, а третий небольшой чугунок с мясом и со специями. Закрывает загнету металлической заслонкой с ручкой по середине.                - Энто я на утро готовлю завтрак-от  скоту. А те, Мария, хватит на сёдни, потому, как времечко ужо позднее. Завтра рано вставать, со скотом обряжаться, к пастуху коров вести. Ты девонька, отдохни несколько деньков-от, наберись сил. Устрою тя на работу в местнай детский дом. Не на лесоповал же те идтить! - Евдокия Афанасьевна подходит к столу. Мария Григорьевна сидит, смотрит на огонь в лампе. Хозяйка собирает посуду в чашку. Поднимает Марию с табуретки; другой рукой берёт керасиновую лампу с десятилинейным стеклом.
Прошло два года. Война набирает обороты разрухи и гибели людей. Она громыхает, донося отголоски до самых дальних уголков вселенной. 
Районный центр, села «Таёжное» живёт своей не мерной,  тяжёлой жизнью. Выживает кто, как может. Именно этому центру довдиться испытать на себе все тяготы войны, потому что продукты народного хозяйства приходидится отдавать всё и сполна.  Вывозят  на поля сражений - хлеб, молочные продукты, мясо, яйца, рыбу. Шерстяные носки, варежки, связанные женскими руками, а шубы, выделанные из овчины мужчинами тоже отправляют на фронт. Себе оставляют самую малость, только бы  разбить врага.
Широкая и длинная улица под самым леском из берёз и сосёнок вытянулась вдоль неказистых деревянных домиков с обветшалыми крышами, с низенькими и маленькими окнами. Лишь, один - единственный,  небольшой и солнечный домик, смотрится красивым и  нарядным.  Построен был не задолго, приблизительно года за три, до начала войны.  Он ухожен скобелем, освобождённым от коры;  выглядит гладким, что восковая фигура. Брёвна его отражают блики  яркого солнца. У домика, в садике  растёт многолетняя белая ромашка, не требующая ухода и заботливых рук хозяев. За штакетной загородкой, у стены домика стоит голубая скамеечка со спинкой из реек, в виде небольшого диванчика, где до войны отдыхали молодая парочка: Клава да Степан. С боков внутри полисадничка ростут две черёмушки. Ранней весной нежные деревца с распустившимися цветочками и бутончиками смотрятся со стороны, как две невесты-близнецы.
Всего лишь два окна, но больше по размеру, чем на соседних домах, украшенные  глубокой ажурной резьбой,  украшают фасад улицы,  придавая домику, уют и тепло, не смотря на то, что в нём никто не жил; а, когда приходит лето, прилетают птицы из далёких стран; насиживали свои гнёзда за красивой резьбой. И, казжется, в доме тоже бывает  радость и веселье. Метров пятьдесят от домика, в глубь, в углу огорода, стоит точно  такой же красоты банька, построенная самим же  хозяином до войны.
Марии Григорьевне, отроду тысяча девятьсот семнадцатого года служащая детского дома, частенько навещает арендованный домик со своей маленькой дочкой,  Варюшкой.  Она приписана  к детскому дому по случаю блокады  в Ленинграде. В домик они приходят вдвоём, в основном, когда посещает лунное небесное  светило. Брюхатое светило освещает крохотный домик, собранный заботливыми руками хозяина, залазит в каждый уголок, в каждую запрещённую щель, как заботливая хозяйка, так как площадь его составляет приблизительно, где-то  двадцать квадратных метров и в нём нет перегородок. В домике светло и уютно ещё и потому, что  был поставлен окнами навстречу солнцу и от старательных, чистоплотных рук хозяйки. Окрашенные, внутри  стены свежей известью, источают запах свежести  вперемежку со смолой.  Это не превзойдённый аромат Варькиного детства.
Полная луна, словно на сносях, улыбается приветливым новым хозяевам; оттого в домике  для двоих становится ещё светлее  с вечера  и почти  до утра в течение  полумесяца, поэтому им  не приходится зажигать керосиновую лампу. Временные квартиранты готовят домашнее светило, только для того чтобы  поужинать, а  небольшие запасы керосина  служат так, на всякий случай.
Варе и маме,  домик, кажется, уж очень  маленьким, наверное, потому что слева  от окошечка, вырубленного на расстоянии ширины кровати, стоит двуспальная  деревянная кровать. У изголовья  кровати поставлен небольшой шкаф, самодельной  работы  столяра, для одежды и белья. Посередине сбита из глины русская печь. Она служит бедой  и выручкой. Бедой потому, что для неё нужно было много дров, а выручкой потому: как натопишь её, то непременно сами хозяева залазят по лесенке на лежанку - печь, а в печи просушивают  одежду и обувь, пропитанную влагой, и  для приготовления чего-нибудь съестного: картофель в мундире на углях. Особенно  в воскресное утро  аппетитно шкворчат  кусочки сала, купленные Марией на рынке. А, как вкусно  и нарядно смотрится  свареная картофель в чугуночке, в загнете. Тонкая кожица  картофеля,  поджаренная в русской печи, изящно украшает совсем небольшой чугунок, как будто в нём варится не картофель, а неочищенный от кожуры лук или небольшого размера яблоки.
В углу, справа от дверей, у окна стоит маленький кухонный столик, служивший им всем,  что придёт в голову материной фантазии. На нём с дочкой  месят тесто, гладит хозяйка бельё; правда рубашки  на нём не умещаются, свисают со стола до пола. Чистят рыбу, принесённую с рынка. На столике особенно много времени мать занимает  при написании писем мужу на фронт.
Столик стоит напротив печи.  Двоим очень приятно проводить вечера, сидя за столом,  и рассматривать азартно вспыхивающие короткие ленточки пламени костра в русской печи.
  Варенька желает иметь платье цвета затухающих углей, и с нетерпением ожидает, когда костёр в печи угаснет, тогда  она с огромным любопытством глядит на угасающие угли. Красные  с чёрными переливами, пересыпанные сединой золы, угли магически притягивают девочку залезть в саму печь, не смотря на высокий накал температуры.  Крадучи, от матери, настойчиво, вытягивает  хотя бы один уголёк, чтобы  разглядеть его в натуре поближе, за что  и получала от него сдачи, но маме никогда не признаётся о травме от углей. Но, когда Варенька вынимает уголёк, то он тут же теряет прелесть гаммы цветов и тут же покрывается перед её взором в белую лёгкую оболочку. Она разочарована. Однажды, мать догадалась о травме, но не пыталась пожалеть дочь, лишь только произнесла пословицу:
-  В одиночку полено не горит.
- Это же не полено, мама, это же просто уголь,-  сказала Варюшка.
- Это не догоревшие дрова. Подожди немного и от дров останутся не только угольки, а лишь зола, или,  как говорят, останется один пепел. И, если, ты будешь дальше продолжать любопытно изучать угли, то не ровен час, от нашего домика и от твоих нарядов останется тот же самый пепел.
- Пепел и зола – это что не одинаковое, что ли? – Надоедает она маме.
- Зола есть зола, она остаётся от плотных деревьев: от берёзы, лиственницы, от сосны, в конце то концов. Ты такая надоедливая, Варя. Пепел остаётся от лёгких материалов, например:  от бумаги,  от платья  твоего, останется лишь пепел седой, дунь на него и улетит бесследно. Тебе всё понятно? - Обосновывает мама свои ответы, сидя за столом спиной к  русской  печи, заодно прогревает спину от плеч до пояса.
Дочери с мамой совсем  даже  не скучно.
- Что такое листвени? -  Спрашивает  Варенька.
- Это  дерево, с  красновато-коричневой окраской внутри, текстура её такая в отличие от белого цвета  берёзы. Правильное её название не листвени, а лиственница. Её текстура очень красивая, применима для отделки мебели. А в простонародье она в основном применима для экономических целей, то есть идёт у нас, в Сибири  только на дрова и ещё из неё заготовляют клёпку. Ты опять же спросишь, что такое клёпка? Не дожидаясь вопроса, заранее скажу. Клёпка - это дощечки, приготовленные  для  бочек,  для засолки рыбы, для содержания воды в доме. А вот про главное я забыла о ней сказать. У нас, в Сибири  в основном поселенцы строят из лиственницы  добротные теплейшие дома. Брёвна сначала вымачивали…
- Зачем, они же не тряпка?
- То-то, что не тряпка, а листвень мочили, чтобы долго служила выстроенному дому. Построенный  из неё дом служит человеку до двухсот лет и более.  Вот в этом то, как раз и кроется экономический эффект для рабочего класса, чтоб в нём жили долгие времена родившегося поколения.
- Тогда, - Варенька хочет спросить ещё, о чём-то,  но, затянувшись с вопросом,  по взрослому начала себе натирать лобик под волосами. - Ой, вспомнила, мамочка! Почему  тогда её называют лиственницей?
- По моему понятию  ответ для тебя будет самым простым. Лиственницей её  величают, милая моя,  потому что у неё опадают к зиме иголки, душистая и сернистая хвоя. У берёзы отпадают только листья. Вот и у неё отпадают, но только иголочки. И не смотря на то, что её  опавшие иголки уже жёлтые, всё-таки они  пригодны в народной медицине. Скот  ни за что не пройдёт мимо опавшей лиственной хвои, хоть языком да лизнёт её. Может,  хватит вопросов доча,  ведь спать хочется, ко сну клонит.
 



 
  Две подружки  Варенька и Валенька  во втором ряду сверху, справа, между двумя  воспитательницами
Заведующая Детским домом Маргарита Ивановна первая слева, во втором ряду.

Луна  настойчиво таращит  глаза на мать. Обнажённая Мария, похожая на Еву,   сидит в  постели, на двуспальной деревянной  кровати, зажимая коленями круглый подбородок, уткнувшись  в домотканую дорожку из трёх полос. Полоска, подаренная Марии Григорьевне, в память от её бабушки,  мастерицы-ткачихи; служит, персидским одеялом, храня долгое молчание и тепло, напоминая прошедшие времена детства. Во время эвакуации из Ленинграда, ей ничего дороже не было, как эта домотканая дорожка, поэтому она прихватила её с собой. Обнажённая Мария тихо плакала, а Варенька, выравнивая сонное дыхание, глядит на неё и думает, чего это она так долго не спит, почему плачет?  И неожиданно для матери, тоже тяжело и крепко вздохнула, имитируя беззаботного спящего ребёнка.
Мария спрыгнула с кровати, неожиданно подобно отломившемуся  сучку от старого сухого дерева. Встала у окна неподвижно, освещённая полной золотисто, молочной  луной. Та ей улыбается большим косым ртом, насмехаясь над матерью узкими глазищами:
- Чего горюешь, вон, девки, ни тебе чета. Любятся, милуются, уж давно похоронили своих мужиков. У тебя похоронка на руках, чего ещё то? Кто осудит?
- Иди, своей дорогой, как-нибудь обойдусь без твоих советов, - как бы догадываясь, что может посоветовать это рыжее лицо, молча, глядя уходящей луне, говорила Мария, не расставаясь с похоронкой три года.
Она, с слегка вьющимися волосами, спустившимися с плеч, ни дать, ни взять, вылитая Ева,  подходит к окну, закрывая огромные чёрносмородиновые, правильной формы глаза, шепчет молитву: «Живые о помощи». Среднего росточка, с отточенной фигурой, с воздетыми руками, она выглядит  холодной статуей, высотой в два метра. В этот момент домик арендованный, кажется ниже её роста. Да, в общем, то и не кажется, она действительно, своей ладонью касается шероховатого от извести потолка.
Мария резко отвернулась от окна, подходит к чёрной местами вырванной лентами тарелке, которая служит источником информации с полей сражения. Она испугалась: Как вдруг, неожиданно, опять начнутся сообщения,  и  прошепчет про себя.
- На всякий случай надо подремонтировать радио-тарелку, - и тут же себя оговаривает. -  А, если, я её трону, где-нибудь нечаянно, не то, что надо зашью. Захрипит, ещё хуже станет  бормотать? Нет, уж пусть инвалидом послужит, отвоюются мужики, наладят, как реликвию, ведь не у всех же  такое чудо имеется. У меня хоть уродливое, да всё, ж какой-никакой интерьер передающего информацию с войны имеется.
- Мама, не тронь тарелку! Брось на неё полотенце, чтоб мои глаза её не видели. Я же слышу, ты собираешься её починить. Не надо! От неё только страшилки видать. Опять, что-нибудь сморочает. Волос дыбом от неё поднимается. Отойди  от неё подальше, вон в кухне тоже вторая луна есть. Там  она тебя увидит и ты её. Ну, отойди, же, пожалуйста, мамочка. Сёдня  днём дяденька говорил так, что  у меня под кожу кто-то залез. Ты посмотри, потом. Кто там может лазить у меня? Я искала, не нашла. А ты это радиво ещё и ночью хочешь разбудить. Пусть спит – не тронь его.
- Ладно, спи, не буду я твоё радиво трогать. Я сама его боюсь.
- То-то  же. Давай вдвоём залезем под одеяло! Ты же голенькая, вишь, мурашки у тебя тоже поползли. Муравьиной кислотой их надо вывести, точно говорю. Так баба Евдокия по ночам делает. Только зачем она это делает? У неё же нет чёрной тарелки.
- Зачем ей старой карге инфомация? До смертинки две пердинки осталось, а всё туда же.
- Ты не права, мама! Какой-то мужик собирается ей привезти; одна лишняя у него такая же оказия имеется. Ни сёдня – завтра, сказал - привезу, какую-то амуницию ещё.
- Ты, Варя, пока одна залазь, укройся плотнее одеяльцем, под этим не задохнёшься.
- Отойдёшь от тарелки, тогда я буду спокойнее за тебя. А то, как же? Я буду дрыхнуть, а ты голенькая у тарелки станешь крутиться? Иди спать!
Варя  не знает, чем заманить мать в постель. Она  страшно боится голоса Юрия  Левитана.  Как только услышит его голос: «Внимание! Сообщение  ТАСС! Передаёт  информбюро.  Ведутся наступательные бои на Орловско-Курской дуге».
- Ой, мама, я чуть палец в носу не изломала от страха. Вот, видишь, скоро и до нас доберутся. Мама, орёл это кто? Лепетан?
- Типун, тебе, на язык. Зачем ковыряешься в носу? Лепечешь незнамо, что?
- А я его спрячу за зубами, под одеялом, - немедленно  вскарабкавшсь на деревянную кровать, спрятала головку под соломенную подушку. Но и подушка её не спасает, отчётливая слышимость заставляет нырнуть куда, глубже, в постельную принадлежность, под покрывало из соломы или уж под сам матрац из той же   соломы.
- Мама, ты можешь  рот ему заткнуть кляпом, чтоб он говорил  тише?! Или уж выйди  с ним на улицу, одень на голову радиву, она будет вместо шляпки тебе. Если, ты, не захочешь так, то лучше я уйду  в детдом и не буду никогда сюда приходить. Или ты будешь ходить одна сюда, а я буду ходить к бабе Евдокии. У тебя есть, что-нибудь человеческое, я боюсь этого дяденьку. Мне  ещё только три годика. Вырасту с тебя, я наверно, тоже не буду бояться мужиков. Детей с полуслова понимать надо.
- Так ведь оно ни говорит, радио то, ночь ведь уже, чего трусить? Я с тобой. – Мария, резко повернулась к тарелке, хотела всё же развернуть её к стене, чтобы на всякий случай  оно, громким, и красивым тембром не разбудил,  долго спящую по утрам дочку.
- Нет, не стану шевелить уродину. Чем богата, тем и рада. Чего доброго совсем новостей не услышим.
В тесный и уютный домик к двенадцати  часам набивалось столько народу, что гороху негде было прокатиться. Всем хотелось услышать новостей с полей сражения. Мужчин не было. Приходили одни женщины: молодые девицы, волнующиеся за своих избранников, матери и жёны, заранее пряча  тряпички, заменившие, им носовые платочки.
- Нет, ни за что не трону тарелку, пусть себе красуется на стене. Права Варя,  накинуть на него салфеточку, угол образцом будет служить. В одном углу образа, а в этом ты будешь нам служить как информационный источник. Ведь не все же мрачные известия с полей сражения. Вон, однажды, Клавдия Шульженко концерты устраивала бойцам, глядишь, и мы послушаем, печаль и горе забудем и вместе с нею же споём.
Мария вспомниет про свою дочку, как она устроила концерт на  высоком крыльце железнодорожного вокзала города Красноярска, ей стало приятно от воспоминаний. И в кого она у меня такая? Да и то сказать, как в кого? Я ведь тоже люблю петь и выводить умею. Только голосочек у неё, наверное, в отца пошёл, - она глубоко вздыхает.
- Дай, бог, бы, услышать голос отца дочери. Ведь не довелось,  и понять друг друга. Не обновили брачного ложе  сразу  на фронт. Вот ить оказия, какая. Да, чтоб он сдох этот Гитлер. Не-ет, не опрокинуть вам моего Степана  не дам и только. Молится, стану дённо и нощно всё равно вымолю у бога живым  и  сохранным. Ну, как, все мы, бабы станем под образами, да как начнём вымаливать  у бога силушки да здоровья нашим мужикам, вот тогда увидит господь бог, на что мы способны.
Повернув, голову в сторону кровати-топчана с подушечной клинообразной подставкой,  заменявшей  первую подушку, чтоб  было выше в головах, на  чём лежала Варя, Марии показалось, дочь не спит.
- Спи, Варя,  спи. Всё  равно вымолю у бога Степана, отца твово. – Нет, ей не привиделось, она чувствует, что дочь не спит. Вдруг, ей послышалось будто из подземелья.
-  Как, ты, думаешь, мам, а где он сейчас может быть? Если он живой, то почему не покажется в тарелке? Вон, скоко людёв говорит по радиву. Им, почему можно, а моему папе, почему нельзя?
Варя начала очень рано разговаривать с полутора лет без всякого картавия букв. Уже в три года она зарабатывала на ступеньках крыльца государственных домов, служившие ей подмостками сцены, лакомные кусочки жмыха, ломтики пряников или конфет. Жмыхом она не брезговала, несла кусочки лакомств маме. За это мама её неоднократно отшлёпывала по заднему месту, именно, за подарки.
- Не хочешь не надо, не бери! Это награда за песню. Если людям понравится моя песня, значит, они меня угощают. А, если не угощают,  значит, не нравится моя песня. Вот за частушки, почему  никто ещё ничего не дал.
Мама, как ты думаешь, я буду Лидией Руслановой?
- А почему, тебе не стать самой собой?
- А, что это такое, мама?
- Исполнять свои  произведения. Вот что!
Варя начинает  понимать, что мама уже сердится, за то, что она её отвлекает от молитвы.
- Ну, мама, до этого ещё далековато, ещё лет сорок пробежит,- продолжает Варя свою измученную тему. Правда, мне уже сейчас некоторые люди говорят, чтоб я не пела им частушки. Точно, знаю: завидуют мне. А ты то, как думаешь: завидуют или сами бы хотели спеть со мной? Тогда, ты, почему со мной никогда не поёшь, а? Тоже  завидуешь, и не стыдно тебе родной дочери  завидувать.
- Вобщем так, доча, если ты будешь такие частушки петь, я услышу, то меня  вместе с тобой  выдворят  из детского дома раз и навсегда. Как бабу Ягу метлой выдворяли из детского дома после нового года.
- Так это ж была настоящая она, баба Яга, мамочка, тут нужно иметь соображенье. Пела и петь буду. Мало ли кому, что не нравится. Лишь бы мне нравилось, тем более что  петь частушки можно только под гармошку и губную тоже. Мне уже подарил один офицер гармошку губную. Его фамилия, кажется Шапошников. Он такой военный, мама! В такой красивой шинели! Говорит: пой и пляши, дочка, народ развлекай.  Вот я и пою.
- Ты, покажи-ка, мне её. Может, где-то стибрила или правда подарили?
Варе  стало до слёз обидно, что мама её заподозрила  в воровстве. Тут же зарылась в постельную принадлежность.
- Ненавижу тебя мамочка, - сказала так, чтоб мать не услышала.
- Где твоя гармошка?
Варя молчала, делая вид, что уже заснула, мотивируя храп взрослого человека.
-  Как, ты, думаешь, Варя, где твой отец.
- А я то почём знаю? Может его фрицы к себе домой затащили, как нашего соседа, пьяного старика каждый день таскают с улицы, чтоб не замёрз.
- Что, ты, такое,  мелешь на родного то отца. Ну-ка, отвернись лицом к стене и спи!  Ишь, ты  разглаголилась! Молоко на губах не обсохло. Вылитая  баушка Евдокия, не дать ни взять она. Так скажет, как в лужу пёрнет. Не смей ходить больше к ней.
Варя долго сопела себе под носом, не разговаривая с матерью. И от того,  что она снова неожиданно заговорила, Мария  вздрогнула.
- Ладно, если ты так хочешь начну спать , но учти мой папка живой. Он, где-то живой. Далеко-далеко, отсюда не видать даже и  в тарелке его не услышишь, он связанный железными верёвками.
- Цыц! Я кому говорю! Спать!
Понимая материн характер, девочка перестала разговаривать, но  уснуть не могла. Она то вытянется в струнку, то свернётся калачиком, то начнёт, как-бы, протирать, сонные глаза и  что-то начмокивать, и тайком тихо вздыхая, думала о неизвестном ей отце. Она не выдержала таинственности осторожно и тихо спросила.
- Мама, а тебе мой папа тоже родной? Он на тебя похож или на кого, или на меня? Если б, я думаю так, он был бы тебе родной, то ты была бы с ним, там, на войне официанткой или, как Клавдия Шульженко, ну впрочем, хоть чем-нибудь ему там помогала. Разве можно помочь ему твоей молитвой.
- Ничего ни скажешь, и у людей знаний в ночь не займёшь, для твоего ответа. Ты бы лучше спала всё же, иначе я тебя сюда никогда не возьму. Будешь прозябать с сиротами в детском дому без меня.
- А мне и без тебя не скучно. Я немного побуду в детдоме – сбегу к бабушке. Она меня знаешь, как угощает, а тебе то нечем. Ты даже мои заработанные конфеты прячешь от меня. Вот спою и тебе больше не  дам.
- Моя бабушка, знаешь, как она пела? Мороз под кожу заходил.  Она за это ничего не приносила домой.
- Ну-у, значит, она плохо пела, если мороз под кожей лазил. Я так петь не буду и не стану позориться. Зачем себя давать на обморожение? Теперь я, поняла, почему у меня мороз или мурашки под кожей ползают, когда дяденька грозно говорит по радиву. Я же чувствую, что он не хороший.
- Нельзя так говорить  о Юрии  Левитане. Его Гитлер повесить собирается за страшные сообщения русскому народу, о том,  что на всех боях и фронтах идут переломы в нашу пользу. Русская  армия идёт в наступления.
- Значит и мой папа  порвёт железные верёвки и скоро вернётся. Вот увидишь, мама, я тебе правду говорю.
- Хватит  молоть о каких то верёвках железных, напридумываешь тоже мне. Спи лучше, утром в детдом отведу тебя. Не то ты здесь при луне начнёшь сказки сказывать, фантазёрка маленькая.
- А вот, ты, зачем сюда ходишь? Зачем меня тогда с собой волокёшь? Я бы могла и там неплохо поспать в своей кроватке,  радиво и у Маргариты Ивановны есть в кабинете. Она тоже всех собирает, когда  Лепетан  говорит.
- Не  Лепетан, а Левитан, повтори!
- Лепетан, мамочка, Лепетан. Он же лепечет, ему правильно я дала имя.
- Ладно, тебя не переспорить, без тебя парламент скучать будет, если ты хоть на минуту опоздаешь.
- А у нас, его нету, потому и я не скучаю.
Варюшку клонит ко сну. Она медленно начала натягивать соломенное покрывало, и тут же поднялась, села  удобнее на соломенной подушке.
- Мама, как ты думаешь, кто такой альбатрос?
Мать, какое то время ничего не отвечает  дочери.  Альбатрос ей знаком ещё по палате, в которой она лежала во время родов. Задумавшись над тем, откуда дочери не известное название  прекрасной птицы Альбатрос.
- Ты, что глухая, мама? – Снова  спросила Варя.
- От кого ты услышала это слово? – Тихо спрашивает  мать.
- Как, откуда? Я  скоро имя забуду. Меня все  ребятишки называют  Альбатросом.
- У тебя, что от этого мурашки тоже под кожей появляются?
- Сначала было не приятно мне.
- А теперь?
- А теперь привыкла уже. Только я на него  не отзываюсь.
- Вот и правильно. У каждого  человека имеется своё имя, отчество. Не  отзывайся и не подавай вида, что ты сердишься, от тебя отстанут. Поняла? В конце концов, каждый человек имеет прозвище.
- Ну, а вообще то, что такое  Альбатрос, мама? Это моё прозвище, да, мама? Я имею право знать! Говорят нянечки в детдоме, что это моё второе имя. На второе имя люди быстрей откликаются. Правда это, мама?
- Ты, лучше мне ответь, что такое репей?
- Причём здесь репей? Как его не знать, я в прошлом годе в него падала, а в  Альбатрос не попадала. Хоть приблизительно скажи. что это? Ты же, знаешь, я репей, не отстану. Мама, а у тебя есть прозвище?
- У тебя одни вопросы, Варя.  Когда вырастешь, что с тобой станет, если уж ты сейчас не детскими вопросами забросала. Так и ночь пройдёт лунная и я молитвы не успею прочитать.
Мария  не верит в бога. Она не верит в людские предсказания и в сны, но при удобном случае немедленно приходит к помощи молитв.
-Ах, во-от, зачем ты сюда меня водишь, чтоб я твои молитвы выслушивала? Чужие дети могут знать, что такое Альбатрос, а мне не обязательно. Тогда я у бабы спрошу, она старше тебя, наверное, знает.
- Можешь спросить её,  если честно сказать, я не знаю, о ком и о чём ты спрашиваешь, тем более, о каком то Альбатросе. То ли это животное, какое-то ли птица, а может техника какая-нибудь – не знаю. Тебе то какая разница, что это? Главное не отзывайся на это слово, им надоест и отстанут.
Эпизод, сохранившийся в памяти Марии, всколыхнули воспоминания о прожитых годах в Финляндии. Её начинает бить дрожь, неуёмной силой. «Что со мной? Какие глупости надпомнила Варя. Через три года прилетел, добрался таки в сибирскую глушь Альбатрос, что будет, если кто-то узнает?  Может,  дети грамотнее нас? Может, какая-то случайность или совпадение, напомнили об Альбатросе. Может, когда-то родители читали сказки своим детям. Они  словно промокательная бумажка, не успеешь сказать, тут, как тут новинку цепляют на язычки свои. Уж и луна на покой укатилась, а я всё тут растолковываю дочери. Грешно сказать, ведь, и, правда, уже не до молитвы. Утром смену надо принимать. Ох! Уж эта мне малышня, на целую неделю, заводной быть. Кому ответить на вопрос, как моей же дочери. Кому горшок поднести, кого подмыть, выкупать, переодеть, четырежды накормить и спать дважды  уложить. Утро  вечера мудренее. Пойду на работу, прислушаюсь к разговору детей и старшему персоналу. Неужели просочился слух издалёка. И кто это может быть? Может Степан что…

Неугомонная Варя, долго лежит под домотканым одеялом,  рассматривает фигуру мамы, обласканую серебристо молочным цветом луны, со стороны кухонки.
Вдруг, она неожиданно чихает. Мария подумала, что это сквозь сон дочери; бывает не произвольное чихание, потому что постель состояла в основном из сена душистого. Возможно, алергены не давали покоя ребёнку.
Девочка  вовсе не собирается спать, и продолжает смеяться над резко выраженным пятном  ниже пояса. Ей и интересно, глядя на неё и на себя под одеялом. Не находит ничего общего в месте расположения  небольшого тёмного клочка с мехом.   Потихоньку встаёт, чтоб не мешать ей молиться, обходит вокруг печки, подле стенки в кухонку,  притаилась от матери.
- Ты,  чего  соскочила, тоже хочешь молиться со мной за папу, вставай рядом, учись. Я покажу, как персты  держать.
- Нет! – Резко отвечает Варя. – Я  писать хочу.
- Вон горшочек, иди,  писай, если уж так приспичило.
 Выжидая  удобное положение, на горшке сидит,  не торопясь
- Ты, уснула что ли? Ведь ночь заканчивается.
Варя немедленно соскакивает с насиженного места, быстро шагнула к  восковой фигуре матери, хватается за чёрный лоскут неустойчивыми ручонками, но оторвать не получилось.
Воздев, руки к верху Мария, не успела  вымолвить  слово молитвы о помощи, как резко и грубо кричит.
- Ага, - будто сонная пробормотала про себя Варя. – Я никогда не видала  пришитого у тебя тёплого лоскутка. У тебя, то есть, а мне не надо, что ли? Ты себе рукавички связала и сюда тоже пришила, чтобы не замерзла. Сейчас ведь лето, зачем тебе лоскут, вшами обзаведёшься. Вон у меня, как гляди! Совсем нету! - С завистью бормочет малышка.
Мать настигла дочь у кровати, дала ей подзатыльник.
- Это ты ещё чего придумала, безстыжая, сволочь, такая, а?
Варя немедленно юркнула на кровать, да промахнулась. Ножки ребёнка не достают обочины высокой двуспальной кровати. Спасаясь от второго подзатыльника, сваливается под кровать, уползает ближе к стене, перегородилась чемоданом, наполненным общим бельём.
- Ты, что, думаешь, я тебя не достану? Сейчас  вот клюшкой только так вытащу, как налима из проруби. Я тебе покажу, тварина, как  грабли распускать, куда ни надо. Я тебе, покажу, Кузькину мать, ты мне завизжишь не, по-моему. Ишь, ты, сарамшинница, ****ища несусветная, вся в мать. С плоти знаешь,  куда щупальцы запускать.
Мария, отстоявшая смену длиною в неделю без сна по уходу за детьми, показалась девочке страшным зверем перед  уходящей луной, которая тоже заглядывает под кровать и способствует быстро зацепить девочку клюшкой за трусики.
- А, ну-ка! Вылезай, говори, кто научил тебя этому хулиганству? Ты, сегодня не дала мне капельки вздремнуть. Тварь паршивая!
- Ты сама не хотела спать, всю ночь улыбалась этой рыжей сковородке, Не трогай меня грязной клюкой, я сама  постараюсь выползти отсюда! Просто  я не успела от страшного твоего рёва закинуть ногу на кровать.
Варя снова юркнула под домотканое одеяло без простыни, которой никогда не было в военные годы.
- Ага, себе то связала, чтоб не замёрзла, а мне так, нет,- продолжает выяснять отношение с матерью. – Я давно знаю, что ты меня не любишь. Ты  тогда хорошая, когда тебе я гостинцы приношу. От моих песен не лазиют мураши по спинке? От твово  рёву у меня уши оглохли. Что я тебе такого сделала. У меня сейчас холодная спинка, вот посмотри, мама.
Мария подошла к кровати, начала тискать Варьку кулаками.
Вареньке и больно, и смешно. Варька начала смеяться не детским хохотом в уходящей ночи. А мать всё больше и больше раздражает детский невинный смех.
- Ты ещё смеёшься, тварь божья, сучка меделянская?
- Мама, как же не смеяться, ты же ведь играешь со мной кулаками, мне  же больно. Дай-ка, я тебя так буду щикотать.
Прикрывая, поношенной дерюгой нижнюю часть тела, со злостью Мария треплет девочку под соломенной подушкой, под которую Варя переползла, не помня как. От взбитой кулаками соломенной постельной принадлежности, мать и дочь чихают. От этого девочке становиться ещё смешнее.
Озверев от детского смеха,  притащила крученные из конского волоса вожжи. И начала  «выбивать» пыль из матраца по ребёнку.
Почувствовав нестерпимую боль, девочка тихо плачет не остерегаясь от будущих ударов, более того она плачет от обиды; ведь её никогда так не тискали по-смешному. Затем девочка притихла, потому что вожжина попала по  губам и побежала кровь. Потом снова по уху, потом снова,  по лицу, и по чему попало. Уже не получая ударов девочка предварительно вздрагивает, ожидая следующего. Она не плачет, не взывает о помощи, зная, что никто не сможет, остановить озверевшего человека.
Сдёрнув  «персидское одеяло» с дочери,  она  сквозь остатки лунных прожекторов, видит не узнаваемую девочку. Совсем недавно, Варя  была весёлой заводной  игрушкой для матери. Теперь  эта игрушка с укором глядит на воспитательницу, Марию Григорьевну, ни как  на мать, а на необъяснимый неживой чёрный объект. И Варю это явление пугает. Она не думает, что её дальше ждёт.
- Мамочка, ты, не бойся, я не скажу Маргарите  Ивановне. А это,- она показывает на свою ручку с опухшим пальчиком,- заживёт, как  на собаке, до приезда папы, обязательно заживёт. Ты, только не плачь. Мне уже не больно. Только я уже сюда не приду никогда. Я с Валей  Горошко, на одной кровати буду спать. Я чего-то стала трусить. И писать хочу сильно-сильно. Ты сама то надень платье, а то на тебя мне стыдно смотреть. А вообще то, ты не хорошая мама. Маргарита Ивановна, самая лучшая на свете. Она  меня  и Валю Горошко  сразу двоих берёт на руки и нам обоим песни  поёт. А, ты, меня одну никогда на ручки не взяла. Ты, что песен ни знаешь.
Варя ёрзает по постели, решила одеться и уйти  в детский дом. Вдруг, она чувствует под собой слегка влажную полосу на соломенной накидке.  Догадалась, случилось то, чего она боялась больше всего. У неё от страха перекосило маленький ротик.  Маленькие пухленькие губки вытянулись до неузнаваемости, куда-то вверх, в сторону. Испугавшись, матери, прикрыла маленькими ладошками личико, начинает плакать.
- Мне стыдно, мамочка.  Я немного напрудила тут в твою постель. Ты  не ругайся, она скоро высохнет, кровать то соломенная.
- Что, что?  Кровать соломенная? Это у тебя башка соломенная. Зассыха  ты, вот кто, а не певица. Скажу всем, что ссышься на кровати, никто тебя не станет слушать. Не понравишься ты ни кому со своими песнями. Не стыдно тебе, а,  кобыле такой? – Мария тычет лицом в увлажнёное место матрасовки. – Вот тебе, вот тебе! Чтоб знала отхожий угол. Не ровен час ещё и по большому наложишь.
Варя встаёт на  постели во весь рост  и начинает отбиваться от матери.
- Это ты меня заставила напрудить!
- Это я тебя заставила?! Скажи-ка на милость, это я  тебя заставила в постель мочиться.
- Я никогда не мочилась в постель, ни у бабушки и ни в детдоме.
- Каким образом ты у меня переняла, чтоб я тебя заставила  мочиться? Ну-ка, говори! Чтоб ты,  сдохла! Маленькая да ушлая -  вся в Евдокию; та в карман не полезет, а подставит только так;  на слово то эх,  какая востра. Палец  в рот не клади.
Мария хотела снова её ударить, но уже ладонью, как Варя обернулась открытым лицом в её сторону, и не успев поднять руку; она испугалась дочериного взгляда, изуродованного ею детского лица.
- Если ты хочешь, чтоб я сдохла, то почему ты меня не отпускаешь к бабушке. Она, меня  не била по лицу моему, потому, что я знаю: она меня очень любит.  Вот, отпусти, попробуй, и я дойду, она меня там встретит хоть сейчас, пока ещё луна  над дорогой висит. Я собак ни сколько не боюсь.
Как чёрт ладана Мария забоялась, пересудов и наказания со стороны  воспитательского персонала. Не дай бог, увидят лицо Варьки, потому, что  случилось в её отсутствие в детском дому – ей не сдобровать. Она решает истопить баню, унести туда девчонку и закрыть под замок.
- Натоплю баньку, унесу тебя  туда, если орать будешь – убью.
Маленький человечек не знавший никогда побоев от родителей или кого-то другого, безо всякого страха спросила:
- Мама, а это больно будет?
- Не почуешь,- со злостью говорит мать,- пикнуть не успеешь.
- Тогда ладно, посижу до папы в бане, он меня выручит. Он скоро уже...
Выбитая из колеи  в эту ночь,  неоднократно принимается за чтение молитвы   «Живые  о помощи». Начинала без бумажки, затем нервно берёт в руки, написанное её же рукой, никак не может успокоиться, сосредоточиться  на сказанном ею. Она снова и снова повторяет одно и тоже. Строчки прыгают перед глазами, то сливались воедино, а лист, исписанный молитвой дрожит, как береста на ветру.
- Да разве вымолишь мужа с такой стервой; с опухшими глазами снова принялась читать: 
«Живые  о  помощи».
- Живые  в  помощь  вышняго, в крови бога небеснаго. Водворится речеть господние  еси  и  прибежащие  твое, бог мой, на которого я уповаю, яко то избавите от сети  словечи, от словеси  метежнаго писицизма своими  осените. И под крылья   Яго  падешся и оружием обидит.
Истина ево не убоишься, ты от страха ночнова. От стрелы летящей однесь, от вещи во тьме приходящи, от сыряща беса  полуденнага. И пойдёт от страны твою тысячну и тьму одисну  тебя и  к  тебе приближется.  Очма своими смотрит воздояши грешников. Озрешив яко в то господи упование вышняго, положил еси. И прибежащие  твое не придет к тибе. Зло и  рана не приближатся к телеси твому. Яко в то  Ангелом своим завопит. О тебе сохранить во всех путях твоих. На руках возьмет да никогда не о камень ногу твою Аспида  Василиса наступиши попереши Льва  и Змея, Яко на мя уповаю, избавлю и покрыю, Яко позно имя мое вызовешь ко мне и сниму и скорби прославлю долготою дня и евмо спасенье мое»
Прочитав  молитву трижды, она долго не отходит от  кухонного окна, а луна далеко ушла, за полночь. Долго сопровождает,  молитвой,  уходящую  луну, теми словами заученными, что написаны безграмотно, кем-то на клочке бумаги
Пока мать читает молитву, Варя не спит. Она тихо всхлипывает, измочив подушку слезами. Не представляя, какой у неё отец:  хороший, добрый, красивый: « он так не будет меня бить». С этими мыслями она уснула.
Перед  самым восходом солнца Варя проснулась, мать ещё не засыпала. Мария  тоже думала о  случившемся.
- И что это я так сорвалась?  На ком сорвала зло? Мне бы траншеи рыть, а я тут с Ангелом воюю. Уволят ведь меня  из детского дома, куда тогда пойду? Нет, я работы не боюсь, у отца пахала за хорошего пахаря. Перед ребёнком стыдно. Разве мне можно  доверять таких безвинных детей, ожидающих своих родителей с фронта. Что я теперь Степану скажу? За свои поступки мне оправдания нет, и не может быть. Чувствую я,  жизнь на перекос,  комом моя  пойдёт, на лучшее не надейся Мария Григорьевна.
- Вот, видишь, какая ты?  Папе на помощь кого-то зовёшь,  а меня  в бане укокошить хочешь. Ты, думаешь, я спала? Я же всё слышала, как ты Якова кого-то звала на помощь. Я тоже покрещусь, может и ко мне на помощь дяденька Яков  из лесу приидет.
Варенька  не вынимая ручки из-под  покрывала, начинает осторожно водить себе пальчиками по лбу: «Спать ложусь – крестом огражусь».  Ой! Дальше не знаю что говорить. Высунув голову из-под спасительного своего укрытия, и забыв про обиды, она хотела спросить маму, что там дальше говорит боженька.  Варя, вдруг, обнаружила маму крепко спящей, потому что та спала с открытым ртом и тихо похрапывала. Осторожно, словно дрессированная собачка, не дожидаясь  тёплой бани, Варюшка живо  сползла с кровати. Прихватив с собою летнее платьице, босиком, не найдя, спрятанных мамой, туфелек,   обходит скрипучие половицы, чтобы не потревожить сон спящей; она прямым курсом через мост подрапала к бабушке Евдокии. На мосту, который заливается каждой весной  от половодья, а вода доходившая до двора её бабушки; Варя пошвыряла камушками в разлившуюся мутную воду. Через какое то время она почувствовала, что начинает плохо видеть; ей не  хватает обзора, как будто пеленой затягивает глаза.  Бросив детское увлечение «игра в камушки», на ощупь  дошла  до калитки, но открыть калитку ей было не по силам; уж больно она была тяжела, так как сделана из лиственничного  материала. Варя вскарабкалась, в открытое  кухонное окно, внутри, которого перед окном, на лавочке стоит ручной сепаратор. Дотянувшись до ручки сепаратора, ухватилась за неё, и свалилась между лавкой и стеной, увлекая за собой стоящую на столе и лавочке кухонную посуду. Для неё это не важно; цель достигнута, и мама её теперь в бане не убьёт.
Варенька не думала жаловаться бабушке о случившемся. Главное для неё, она вне опасности, ведь раньше маму такой не видела. У неё были страшные большие и злые, чёрные глазищи. Теперь Варя боится встреч  с этими  глазами.
Бабушки дома не оказалось, как её снова охватил страх,  вдруг, за ней бегут страшные  глаза мамы?
Бабушка  тем временем, по расписанию пастуха выгоняла двух своих  кормилиц-коровушек. Она вспомнила действия бабушки по утрам.  Залезла в не остывшую постель из гусиного пуха перины и подушек, крепко уснула.
А над домом, вдруг, нависли лохматые тёмные тучи. Насупившая тень, как будто прихватила  охапку молниеносных сабель; начала раскидывать то там, то тут раскалённые стрелы. Мгновенно опустился чёрный занавес; в доме стало темно, как ночью. А тучи гонимые, разбойником, ветром, похожие на животных, двигаются очень быстро. Они подгоняют, заползая друг на друга, затем, снова начали появлятся просветы. Дождь серебристыми  нитями искрился от солнца, прерывается то снова появляется, пронзая грязные лужи. И речка серебристая и ребристая от озорного ветерка спокойно принимает кисею струй дождя. Лёгкий теплый, дождь вымывает на своём пути пылинки и соринки на окнах как хорошая хозяйка дома. Окна  плачут, смеются и тут же отражают свет  будто бисером, как на зло, попадая  в глаза прохожим.
Мария входит в дом мокрая, будто кто окатил её водой из ведра. Волнистые волосы свесились сосульками и от самых плеч до бёдер по платью, по ногам сбегает ручейком  дождевая вода.
-  Где, она, сучка меделянская?!
- Кто? – спрашивает Евдокия, ничего не понимая, о ком идёт речь.
- Так уж, прямо ничего  не ведаешь? Постоянно её  выгораживаешь! А мне от неё и спасу  уж не стало. Туда гляди, сюда гляди, ей скоро четыре почти, что дальше то от неё будет?
Запыхавшись от быстрой ходьбы на расстоянии  трёх километров, от временного места пребывания, до дома Евдокии, предчувствует неприятные столкновения с тёткой. Она понимает, как в таком случае обязана себя вести перед Евдокией Афанасьевной. Однако, её неудержимый пыл действовует не покорно; сыплет бранью в адрес  дочери, в том числе достаётся и бабушке.
- Ты, толком то можешь объяснить мне, что у тебя подековалось? – Допытывается Евдокия, не догадываясь, что  Варьки в детском доме нет уже три дня. - Если, скажешь, то я может быть, чем-мить  да помогу. У тя чё на работе что-то расклеилось, так держать нады себя в рамках приличия. Сначала нады себя воспитать, а тожно уж  и за деток браться. В детском-от доме и поломойки грамоту иметь довжны.  У тя ить семилетка за плечами, стало быть, торчит, а воспитанья самой не хватат, вот чё я те скажу!  Говори, чё раскричалась? Садись-ка, чайку попьём да обмозгуем, как нам бабам жить?
Евдокия полезла, было в загнету, чтобы достать кипячёного молочка для гостьи. Нагнулась за ухватом, как увидела разбитый кувшин со сметаной. Залитые стены ею, белая масса медленно расползается  по всем щелям кухни. Кошачьи следы в сметане вели до самой залы.
Не подозревая Варю, в содеянном, Евдокия  начала бранить, не виновного, старого  кота.
- Сама виновата, не нады было ставить на обрывке столешницы кувшин-от, следушшай раз  умне буду.
Женщина, сбитая с толку, проказами кота, немного утихомирилась, но  пригубив чаю она снова громко и яростно начала опять браниться и на Евдокию, и на дочь.
- Сучка, меделянская! Ну-ка, вылезай, говорю, не то хуже будет, - оставив не допитый чай со сливками, мать начала обыскивать прихожую: под топчаном, служившим для заезжих. Заглянула на русской печи. Открыла ларь, служивший складом, для различного скарба по дому.
Евдокия начала догадываться, что дело предстоит серьёзное, но в чём суть она так и  не могла понять.
- Ты, поди-ка, Варьку ищешь, так она в детдоме. Я её не забирала; запретили брать детей из дома, говорят:  дети  вам не котята таскать их в запазухе.
Услышав, громкий и настойчивый голос матери, Варя  вылезла из-под тёплого одеяла. Почти на ощупь приоткрыла крышку тяжёлого тёмно-зелёного сундука, переплетённого  металлическими тонкими полосами. Она  также как через окно перевалилась в содержимое с привычным запахом ящика. Не под силу было, но крышку одолела. Утонув в аромате конфет и специй, под этим благовонным  ароматом  задремала.
Переворачиваясь на другой бочок, чтоб удобнее было в сундуке находиться; она вытянула свою одежду. Крышка  стукнулась о края сундука, тем самым выдала своё присутствие. Пока была щель, Варе дышалось легко. Крышка закрылась, перестал поступать в достаточном количестве воздух. Варя начала задыхаться.
Услышав стук, мать с Евдокией, кинулись в залу, где перед входом залы стояла бабушкина кровать. Перешарив все углы, Варьку найти не могли.
- Кто-то же стукнул?- Гневно закричала мать.- Всё потакаешь, а она стервой  растёт!
- Ну, ты, мне это брось, Варвару я тебе не дам в обиду! Кака она те стерва? Ить рабёнок ишо. А, элеф  что, не из родовы, а в родову. Вся в тебя. Вот  элеф вернётся Степан  домой – всё расскажу.
- Давай, ищи!  Не могу же я в чужом доме обыски устраивать, шарить по чужим то углам.
- Как  уж не так, вдруг, иностранкой заделалась, когда эвакуировалась с Ленинграду-от со своим дешёвым скарбом да приданным ко мне; чужие углы родным домом показались. Ишь, ты, не добрая твоя душёнка. Не поя, не кормя, не наживёшь врага. Хто  тя в детдом-от  определил на работу? Кабы, не Степан, элеф бы не  написал мне письма с фронта, я б и не знала хто ты такая чужестранка. А тепереча, эк, ты, она ни чё тута не знат. Обошла бы стороной, ну и иди, ты, господь с тобой. Тебя племянничек величат Марией. Так, наверно, он же те и адресок в невинную руку уложил. Чтоб с голодухи-от не помёрла. Гумага-от эвон в сундуке хоронится. Не дать, не взять свидетельство тебе, не отопрёсся.  Куды уж отпираться, фотокарточка Варькина и Степана 
капля воды двойняшки. Меня старую не обведёшь  на мякине. А скоко за  тя масла-от  втюрила, чтоб в тепло-от тя устроить, просила:  хошь бы в уборшицы взяли, а ты ить эвон куды прёшь.  Быстро по лесенке подыматься стала. И всё благодаря коровам, а ты на покос-от и ноздрей не показывашь. По-родственному, так не нады бы поступать, скоко можешь ходи, помогай. Моё ить понятье родственно, я так  соображаю. А ты и не добром, ни делом,  ни добрым словом обойтися со мной не хошь.
- От тебя дождёшься маслица, у тебя зимой льда не выпросишь. Давай, показывай, где спрятала Варьку?
Мария идёт в залу, через проходную комнату Евдокии
- Тебе бы не дала стоко масла, на што тебе стоко, десять килограмм? Ты, поди, шамать хошь? Што это чай. Пей вода, ешь вода, сыт не будешь никовда. Эвот садись, тожно станем искать Варюху-горюху. Она дорогу-от знат от детского дома, как свои пять пальцев, легше своих не дошшитат, а ко мне дорогу отышет. Кому её лучше знать, как не мне? Она ить ко мне в руки певрай попала, солдатик подбросил.  «Накось, - говорит мать,- подбери тютёнка в одеяльце, а мне до него времени-от нету, не знаю, как зовут её? Я её назвал Альбатросом. Не война бы, ни кому б не отдал, сам бы вырастил. А теперь, мать, прощевай, жив буду,  навещу и заберу, сначала женюсь». Поштой то он так её обозвал до сих пор в голову не приходит.
- Не пишет вояка – жив ли молодец?
- Я так и не пойму, кому первому попала в руки Варвара?
- Кака разница кому она попала, главное в мои руки не один годок уже  приходит
И сестра моя к ней привязалась не меньше меня. «Умная девчонка будет», сказыват сестра; она ить учительшей работат. Зовут её Фаина Павловна. Вот и хочет её к себе в школу с шести лет в первый класс принять. И я того же мненья. А ты её сучкой поштой-то величашь, не гоже так Манечка, самой на себя взглянуть прежде нады. Ты, девка-от видная с натуры, бравая, да вот не добрая молва о  тебе пошла. Не загуляла ли уж ты от Степана. Мужики-от наши воюют, а вы подолы заворачивать вздумали, а ль не успешь? Все поговаривают, как смену понедельну отстоишь, так сразу со своим паем продуктов и чешешь туда в свою хибару. Да твоя ли она? Ить съёмная, а ну, как откажет хозяйка-от, куды тожно пойдёшь подолы-от расстилать. Да, кстати сказать, энту хатёнку, племянничек наскоро срубил, жил ишо с певрай женой. Хотел освободить её от свекрови, да эвот, глянь, между делом невинность свою в петлю затолкала. Году не прожили - сгубила характеристику Степанову,  да и токо.
- И ты, туда же  вместе с народом сунуть меня в петлю надумали. Они поговаривают, а ты поддакиваешь. Надоела мне эта казёнщина, хоть неделю побыть самой собой. А под подолом  то  моим нечего глазищами-то шарить. Вижу и я,  всех вижу, да вот только у ног чужих стыдновато, как-то торчать, а потому не верит свекровка-****ь своей невестке. Так уж и повелось, что скажет свекровь: правда на её стороне. Но у меня, по-вашему не станет. Где Варя? Говори,  не то весь дом растащу по брёвнышку, я вам ни Клавка!
- Не ори на меня! Я отцу Стёпы, тоже родной сестрой довожусь. Самостоятельно в родные записалась, ты чуешь, нет? Она мне тоже родной доводится. Своих-от детей сама знашь у меня нету. Потому я к ней  привязалась. Ты уж от меня не отымай и не наговаривай ей на меня. Мала она ишо. Много  ей знать не нады, а тебе на ус нады намотать.
- Чего мне то наматывать?  Вы, это о чём?
- Как энто о чём?  Свово-от рабёночка куды дела? Степан-от пишет: не теряй  Валю, а у тя под подолом - Варюха-горюха. Может, это ты прицепила себе рабёночка чужова? Понятно, что в душе-от переживашь, вот и затмила  сердце своё чужим-от дитём.  Ну-ка, глянь мне в шары-от, мои!  Не так ли энто?
Мария стоит в недоумении, не знает, что ответить Евдокии Афанасьевне. Она уже не кричала на тётку, перестала искать Варю.
-  Тогда слушай, тётка Евдокия,: расскажу, как всё произошло…
- Ты молочком-от не брегуй, я ить  отгоном сама питаюсь. Сласть-от сымаю да государству отношу. Фронтовиков тожить кормить нады. Мне за одну коровёнку-от приписали двадцать килограммов масла за год, а у меня ить их две. Пошшитай скоко нады оттартать, всё потому, что я одиночка.
А вчера ишо на яйца гумагу подкинули. Подсобирываю по суседкам, в мангазее подкупаю, да там же и оставляю.
- Ты не хочешь меня выслушать, тётка?
Мария трижды пытается начать рассказывать страшное происшествие во время эвакуации в дороге.
- Ты мотри не проговорись кому-либо, что тя за маслице-от определила на работёнку-от, тюрьма нам обоим будет тожно.  Крышка нам будет! Варюха-от останется голимой сиротой, а, ли прирождённой детдомовской.
- У меня больше никогда не будет времени на объяснения, так что выслушай сначала, а потом  решишь без меня, как со мною поступить. С красным  лицом, пятнами  на груди и по шее, решилась на страшный  горем пережитый секрет перед  старой и умной женщиной. Она, понимает, что делать этого ей было не нужно, но, рассказывая, она снимает великий грех тайны, отчего ей становилось легче на сердце.
- Я рожала девочку в финском селении, под присмотром бабки повитухи. Роды прошли так, обстоятельно, хорошо. Но по законам финским, я обязательно должна была находиться под наблюдением врачей; меня без Степана  увезли на лодке в роддом. Он меня долго искал. Почему долго спросишь? Время то, тётка, военное  было. Воевали с Финляндией. Я не буду говорить подробностей;  кто на кого напал, потому что не знаю,  да и не бабъе это дело. А когда меня Степан нашёл, это было приблизительно через неделю, две. Тут и грянула война. Ему давали время на проводы семьи в Сибирь. Да не успел он. Я осталась гол, как сокол – одна среди чужих людей. Потом наступило время всеобщей эвакуации, конечно, кто не решился  покинуть насиженные места, тот остался переживать  Ленинградскую блокаду. Степану можно было переправить нас назад к месту жительства с помощью местных финских рыбаков, но он попал в такую ситуацию, что мы оказались, и ни назад, и ни вперёд.
- Ты шибко к сердцу-от не примай, глянь, глаза кровью наливаются. У тебя, девка, давленне, значит.
- А, знаешь, сколько у нас было борохла? По документам на полный вагон. – Мария вынула документы из сумочки.- Не веришь, вот, гляди!  Пока мы с ним жили при государственном учреждении, он пытался, и мало того, как он мне сказал: всё-таки ему удалось загрузить в вагон вещи. Наш вагон прицепили  к общему составу, с эвакуированными людьми. Я, конечно, верю и не верю его словам, чтоб в такое время он мог взять под вещи вагон, но что багаж у нас был солидный, то я, конечно, подтверждаю тебе своими документами. Всё на перечёт помню, что было у нас, то есть не чета российскому борохлу. А здесь и половиком бабушкиным рада радёшенька без памяти. Бегу в избушку, а сама загодя думаю: не увели ли мой плед.
- Отчего он долго тебя не навещал, знать время было не до свиданий. По-хозяйски собирал, видать, вещи без тебя.
- Я тоже такого мнения, тётка Афанасьевна. Был случай, тётка, пришёл однажды Степан в больницу и жалуется мне:
«К чему бы это, Мария? Я на руку навалил. Никогда такое со мною не случалось». Я спросила:  «Во сне или наяву?» «Какой, там во сне, Мария? На яву!»   «Если б во сне, то к деньгам, говорю я ему, - а так быть худу». Вот видишь, тётка, худо и настало. Хуже этого не нужно видеть и слышать. Степан бы живой вернулся, а всё остальное трын-трава.
И это ещё не всё.
-  Сказывай, чего энто тама у вас подековалось?
- Ему ещё один раз дали время на три дня на проводы меня с ребёнком. Усадил нас чин по чину, как  военный, получил место для нас в вагоне. Помахали друг другу сквозь слёзы руками;  и наш состав тронулся. Так мы  расстались. Не помню: сколько раз наш состав дёргало то в одну сторону, то в другую. Стояли по полчаса, стояли по часу, стояли по двое суток. А провизия то наша подходила к концу. Ну, вот я и решила заменить одну женщину, сбегать за кипяточком. Ведь стыдно же мне было перед ней; она постоянно заботилась обо мне, то одно принесёт, то другое. И тут я ей, женщине говорю:
-Подержите мою дочку, я молодая; быстрее получиться, если, что под вагоном прошвырнусь, или перелелезу между ними.
- Ну и что дале? – Евдокия, как будто поняла всё сразу, и не нужно было рассказывать.
Молодая мать и свекровь долго сидели друг против друга, и каждый думал о своём пережитом.
- Нет, милка, ты уж договаривай, не то ночами не засну. - Неожиданно нарушила тишину  Афанасьевна.- Да ишо ты, хошь спросила товарку, как её величают?
- Наташей она отозвалась.
- А фамилию, пошто не разузнала?
- Разве было время на досье друг о дружке. Взяла я бидончик трёхлитровый, вдруг, откуда ни возьмись, состав медленно ползёт. Ну, думаю, успею перебежать  пути и воротится с кипяточком то. Перепрыгивала рельсы, падала, поднималась и опять бежала Воротилась я, тётка,  с кипяточком;  и уже схватилась за поручни вагона, как наш состав дёрнулся. У меня вывернуло каким-то образом мою ношу. Бидон с кипятком  на себя опрокинула, пока приходила в себя, поезд двигался сначала медленно; со скрипом колёс, набирал скорость. Я, как только справилась с обстоятельством, вижу: состав набрал уж ход. Я опять бегом следом за ним, думала: «Нагоню». Он показал мне только хвост. И в этот же миг я видела и слышала свист и разрывы  бомб над моим составом. Вагоны досками разбрасывало, а некоторые в щепки разнесло, представляешь? Откуда ни возьмись; собралось много народа. Мы смотрели от ужаса в небо, как эти гады раскидывали листовки с призывами. А, когда перестали бомбить, приутихло, люди сбегались посмотреть на то место, где раскидало вагон, на ужас произвола фашистов. Нам не давали подойти к вагонам, чтобы предостеречь от мародёрства. Живых оставшихся людей: стариков, детей перегрузили  в другой состав, шедший на Восток. Я дочку так и не нашла.
- Ты гришь, состав-от ушёл?
- Какой  там ушёл!  Он сначала скрылся из виду, потом опять ходом назад.  Машинист видел, наверное, как летели груши навстречу составу. Вот и маневрировал.
- У моей унучки-то хошь была, кака-мить гумажка в кармане.
- Тётка, Евдокия?  Какая гумажка у младенца месячного. Одни пелёнки и всё; и то раскидало от взрывной волны. Вот помню, или уж кажется, у неё была бирька на левой ручке. Там было обозначено: год, месяц, число, фамилия и ещё вес. У меня от страха в мозгах всё перемкнуло. Не помню, что, где лежало.
- Вот, тебе и богатство, а гришь в энтот же состав вещи упаковал?
Тётка крепкая на слёзы, не удержавшись, долго плакала, пока там, где-то, в комнате не подал кто-то знак живой души.
- Ты, уж прости меня, я ведь тоже не мало  перевидала на своём веку.
Варя уже проснулась. Сон её прошёл от удушья; в щель узкую плохо поступал воздух,  и от соблазнительного аромата её распирало любопытство, чем это таким может здесь пахнуть, вкусным пахнет даже в сундуке. Она не слышала о чём идёт разговор матери  с  бабушкой, а когда зашёл разговор взрослых о тюрьме, то Варя  тут же сравнила её с баней, в которую её мама хотела  затолкать, и если она станет кричать, то  хотела убить.
-  Бабушка-а, это больно будет?
Застряв в  содержимом сундука, Варя с первой попытки не смогла вылезти. Крышка  оказалась тяжелее, чем прежде и к тому же она заметно начала задыхаться. До этого край  её пальто  образовал отдушину, вентиляция воздуха была почти в норме. По мере её неусидчивости в  сундуке; она ворочалась,  пространство исчезло, и создало угрозу гибели ребёнка.
- Бабушка-а..
- Ну, что? Я кому говорила?  Она у тебя шельма меделянская!
- Да не видела я, ковды она прибежала, и откуда прибежала? Я к пастуху коров отгоняла. Поди, задержалась, мне ить нормы нету на разговоры
- Где  она, где? .
- Да, ты обожди ишо, может, это кот мяукал? Их у меня два – капля воды. Один сметану прольёт, а второй его же очищат, зализывают друг друга.
- Бабушка, я здесь!
Послышался снова голос ребёнка, словно из подземелья. Чувствовалось, что голос ребёнка был на исходе, но где этот голос искать, ни одна из женщин не могли определить.
Под русской  печью искали, там её не было. Обои женщины кинулись к постели Евдокии Афанасьевны, но и тут  её тоже  не было.  Постель была не заправленной. Она  не придавала первоочереного значения, чтобы по утрам заправить кровать. Пошла  в куть, помыла руки, подоила коров и в поле. Это её первая задача, затем она кормила домашнюю птицу двух поросят, одного из них прятала от власти; боялась, что обложат налогами. Ей пришла в голову мысль - зайти в спальную комнату и попутно заправить кровать; она сегодня ожидала гостей из села Привольного.  Поднимая покрывало, она заметила краешек резинки носка, который сама же его связала. Евдокия поняла: стук,  чем-то и по какому-то  предмету - это было дело рук внучки. Но, где она могла быть, ни до кого не доходило. Им  даже в голову не пришло, что она, как-то, могла залесть в сундук. Ведь крышка сундука неимоверно тяжела, да и потом сам сундук всего девяносто на метр двадцать да ещё там вещи. И если по секрету сказать, то там находилась огромная сумма денег.
Евдокия попутно, пока искали внучку, решила перезаправить постель. Собрала всё в охапку и бросила на сундук, постепенно перебирая простыни.
Мария  не знает о сокровищах тётки. Её беспокоит одно, зная внешний вид ребёнка, боится посмотреть в глаза Евдокии. Подойдя к раскрытому окну зала, в надежде, что дочь сидит за окном и её уже кто-то рассматривает, чего она не могла никак допустить. Выпрыгнув из окна, забывая о приличии этикета, с виду, такой женщины, как она, воспитатель детского дома, ей это не к лицу.
- Марея! Ходят-от у нас через двери, ить пятно на нас ляжет, подумай, - растерянно вдогонку кричит Афанасьевна. Сама тем временем увидев край постороннего лоскута, торчавшего из-под крышки сундука, потянула - не тянется.  Она решается попутно достать для своего сокровища чего-нибудь вкусненького.
Открывает крышку зелёного сундука и обомлела, увидев изуродованное лицо ребёнка. Бывшая партизанка, взяла себя в руки. На лице не молодой женщины,  появились тяжёлые  капли  пота, как будто её кто облил из ковша водой; подняла почти бездыханное тельце ребёнка, кинулась за нашатырём, его близко под рукой не оказалось. Тогда Евдокия  прыснула изо рта тёплой водой, благо, что всё было рядом, не на  улице. Сделала ей искусственное  дыхание; Варя начала приходить в себя.
- Где, ж ты моя кровинка побывала, тебя как будто по земле лицом волокли. Как же ты сюда добралась земляничка ты моя сладенькая да ненаглядная, ить не ближний ход-от от той избушшонки и до меня. Как тебе угораздило опять такое заслужить, или опять в крапиву завалилась.
- Это меня мама  отъелозила так. Это твоя Манечка  ненаглядная, я же слышала, однажды, как ты её  нахваливала.
- Чем это она тебя эдак-от?
- В одной руке молитва, «Живые  о  помощи», в  другой вожжи, плетённые из конского волоса, черные такие.
Евдокия поднесла Варю  к зеркалу, Варя испугалась себя и закричала:
- Уберите от меня бабу Ягу.
Губки её стали толстыми на вывороть, с подтёками черноты. Верхняя губка заворотилась на уровне с носиком, дышать очень трудно. Маленькое аккуратненькое ушко  перетянутое, как бы каким-то рубцом; от боли не возможно было дотронуться. Глазки, когда-то смотрелись  черными смородинками,  их не было видно 
- Смородинки, вы мои,  да, как же это вы привели мою куклу, через мост-от? – Причитала бабушка над Варькой сквозь слёзы.
- Ить ты же могла утонуть, ить половодье-от не совсем покинуло берега. Одна-одинёшенька, кругом тина. Твоих и туфелек-от не видать. Да ладно господь с имя, новыя куплю тебе, краше прежнева будут у тя.
- Бабушка, я хорошо видела, когда сюда побежала от мамы, я ещё камушки побросала, а потом поняла, что у меня закрываются глаза. А ещё я видела, когда за окошко твоё цеплялась, ногу перекинула и крынку с молоком опрокинула. Кота всего замазала молоком, он как фыркнет, как закричит, как мама в той избушке, когда я ей, когда я у неё… Варя  чего-то не договаривала, но Евдокии всё остальное было не важно. Она её не докучала вопросами.
- Бабушка, ты, спрячь-ка меня куда-нибудь, чтоб эта сыгыра не видела.
- Как-как, ты, сказала?  Сыгыра? А, что это такое?
- Не знаю. Это меня мама сыгырой так сегодня ночью обзывала.
- Я её спрячу! Я её туда спрячу, где Макар  телят не пас. Эта сыгыра у меня почувствует слободу. Эк, ты, воспитательницей её устроила, а она?!
- Если, ты её в бане спрячешь, то не убивай её! Мне жалко маму, пусть до папы  хоть поживёт. Он сам потом  придумает, что с ней сделать.
- Точно, внучка, ты права. Доживём до папы, ему дадим право, на его, стало быть, усмотрение. Покажу Степанову записочку, так она у меня запоёт.
- Эх! Жалко, что мои глаза плохо видят; я бы сама ей прочитала.
Варя  не умела читать, но она воображала, что читает: возьмёт букварь: «Бэ – а – о, бэ – а – о! Всё прочитала. Баба,  дай  Коко!»
 Варя уже лежала в бабушкиной кровати, под её же присмотром, как в дом влетела птицей мать.
- Где, она, сучка меделянская?
Евдокия схватила ухват и давай гонять, мутузить её по всем швам:
- Я т-те, покажу сучку меделянскую, ты мне и кобеля с собой прихватишь. Ишь, ты, забегаловку нашла, из-за жениха, поди-ка и зло сгоняшь на рабёнке!
Она  несколько раз огрела  Марию  ухватом, но та не подала вида от боли.
Энто ить нады же дойти до такой злобы; душу решилась загубить ангелочку, да ить сказыват она, што ты в руках молитву держала. Эвот  придёт Стёпушка.  Расскажу ему о  проделках-от. Ты свою дочь-от, куды дела? Ты ить так и не знашь, в чьи руки попал тот комочек живой. А Степану  помалкивашь, поди-ка ему ни слова об этом? Как хошь ты обскажешь о Варьке? Жива - здорова и токо. Пошто энто ты переименовала Валюху  в Варюху. Может, расскажешь, как-мить на досуге тебе и мне легшее станет.
Евдокия подошла к  уху Марии:
- А может энто вовсе не Степанова и не твоя Варька-от, как ты на энто кумекашь? Но ведь тут вопрос выплывает другой. Чей бы не был рабёнок, он государственнай и за ём уход нужон, глаз да глаз. Бить, как скотину никто те не давал права. Я котов за сметану не тронула, а ты несуразнь, эдакая, ишь чего придумала. Ты ить ей на всю жизнь омрачила душу. Теперь ты станешь к ней рукой дотрагиваться, чтобы по головке погладить, а она  от тебя чураться будет.   Энто што по-твоему верныя воспитанья твои.
- Чего ты её слушаешь? – Вдруг закричала Мария, - ты ей потакаешь; она видит, что ты за неё она и врать начала. Ты, думаешь, что маленькая можно ей поверить? Эх, ты тётка Евдошиха, век прожила, а умишка нет.
-  Ты кого энто называешь Евдошихой безумной? Меня, што ль? А?
-  Я  эвот  за враньё ещё всыплю когда-нибудь.
Мария  грозила невестке отомстить за враньё.
-  Я тте погрожу, змеишша подколодна. Ты представь документы сначала, твоя ли энта девка?! – Грозит ухватом тётка  Марии.
- Она опять  вчера залезла на частокол и завалилась в лопухи. Спасу мне от неё нет никакого.
- Ты, мне не ври, Марея, если б это вчера случилося, на ней были бы синие подтёки. А то, глянь-ка, сюды! – Евдокия показала на кровать свою, где лежала, под тёплым одеялом, Варька.
-  Нет, не на меня, а на неё, у неё подтёки-от токо-токо  начинают темнеть. Энто случилось эвот, ночью, перед утром. Вижу, Марея, врать-от ты, што сивай мерин. Ты хошь и  воспитательницей заделалась, но я  шшитаю: не место тебе там, в тёпленьком-от местечке. Те бы траншеи копать для Степана, эвот куды тя мне нады было оформить, а ли в лесосеку сучья обрубать! Вот бы, где ты зло-от сносила, на дровах, милка, да на сутунках. За тако гамно я ишо маслице за тя втюрила; туды ба бесплатно определили, да таких, ишо ядрёных, как ты. Ты, не обижайся на меня, я человек прямой, не боюсь те вылупить в шары твои огромнаи, и ты энто, знай,  што спуску те не будет ни до Степана, ни апосля…
Из комнаты выскочила  Варенька. На неё больно было глядеть. Авдотья  заплакала. Мария опустила голову ниже плеч, упершись в подбородок руками над столом, о чём-то задумалась; она часто вздыхала. А Варя, упёрлась кулачками  в свои бока, подошла к матери, и долго к ней присматривалась. Она ей что-то говорила, невнятно,  не возможно было разобрать слов из-за опухших губ. Варя почувствовав своё бессилие в доказательстве, тоже заплакала и подошла к бабушке. Все  молчали, тогда она побежала во двор и принесла бабушкины вожжи, похожие точь, в точь на те, которыми мать её мутузила.
Евдокия истолковала по своему: ей показалось, что Варя предлагала побить мать вожжами, поднялась и направилась с вожжами к Марии. Варя почувствовала  неладное, затопала ножками, захлопала рука об руку и замотала головой в разные стороны, оттаскивая бабушку с вожжами от матери.
-  Светлячок, ты мой, не буду я твою маму бить, не переживай; заживут губки, тогда и расскажешь при матери, я то уже кое-что от тебя слышала, но я  хотела, чтоб приговор мать услышала, и я бы послушала. Как энто ты упала в лопухи и не порвала  себе платья, ить там ещё и крапивы много, а ты не обжалилась об неё.  Вот ить, как,  Машенька, получается.
И всё-таки Варя через боль, у неё ещё был язычок прикушен, хоть и невнятно и долго; рассказывала, как всё  случилось.
- Ты, пошто при рабёнке-от  голишом-от  находисся  тама. Ты што думашь,  Евой станешь? Не-е, милка, Ангелом те уже не быть, ты уже порчена. Нады было ране думать об энтом, сначала войну пережить, а потом  замуж. Ну, что прикажешь с тобой делать?  Возьму и оттартаю её в детдом. Спишешь  свои проделки на энто заведенье? Не доглядели? А к какой группе она относиться? К твоей, милка, к твоей. Вот  ить на грех свой приняла, да не доглядела. 
 Евдокия  продолжает показывать на  лицо девочки сквозь слёзы.
- Я ничего не соображаю Афанасьевна. Ведь это фактическое доказательство.
- Бабушка, да она и не хотела глядеть на меня, она прямо через соломенное  одеяло меня дубасила.   Через твоё одеяло она меня не достала бы. Мне бы не было больно. Давай, мама, я залезу под одеяло бабушкино, а ты меня бей этими же вожжами. Давай, я стерплю, точно не будет больно. Только ты не высоко руку то поднимай, вон вожжи лежат у порога.
-  Што будем делать, Марея?
-  Не знаю,- виновато сказала воспитательница.
- Бабушка, а ты масло отнеси в детдом с битончик, у них всё есть. Они сытые и много не возьмут. У меня пока язычок заживёт - я побуду здесь.
- Мне думается: она весь разговор наш слышала.
- Что бум дела-ать, Марея? Времечко-от  военно. Три дни не будет рабёнка, ить хватются. Трибунал  грозит нам с тобой обоим и за маслице, и за синяки. Да, ты, бы  хошь на колени-от  стала перед ангелочком, да прощенья у неё нады вымаливать тебе. Ить простит, она всё понимат, девочка-от не глупа; не гляди, что четыре годика, ить вся в отца удалась. Война кругом, а он дай, Бог живой, где-то,  тама. Вот перед кем те с молитвой-от нады стоять, а не перед луной. Ангел-от сам поймёт, как тя спасти.
Тётка, уговаривая Марию, нежно гладит Варю по головке.
-Ну, как, простишь её энту дуру, мать свою глупую?
- Она не дура, и не глупая, только не надо было ей мой рот зажимать руками,  я же  язык откусила, как я теперь говорить буду?
Обе женщины: старая и молодая,  попросили открыть ротик, чтобы рассмотреть язычок. И действительно язычок сильно, видимо, прикушен, но опасности не представляло большой;  он сильно припухший.
- Эх, Мария,  ты, Мария, из богатой ты семьи, а душонка-от твоя нищая. Кабы  знать хто её родители, я бы сама по себе её расхватала, всё от винтика и до гаечки.
- Про кого вы говорите, бабушка, у кого нет родителей?
- Вот ишь, кака  она ушла, ты думашь она не понимат, всё понимат она. Энто не про тебя, дочка, Альбатросиков-от,  знашь,  скоко у вас в детдоме. Все, вы,  птички залётныя.  Закончится война, полетите к родным гнёздам, к родителям, кто жив будет.
- А мне не куда улетать. У меня есть папа и мама, и бабушка моя. Только я вот, как приду в детский дом, так сразу дам отпор, чтоб меня больше не обзывали Альбатросом. Скажу: у меня имя есть, Варя.
- Ну, что я те говорю, ишь,  она умная, девочка.
- Афанасьевна, я молчу, я ни слова не скажу.
- Она тя  научила, чтоб ты нагишом  бродила по дому при людях?  Промокашка-от видит не токо чёрныя пятна. Энто те послужит уроком.

       Семь корпусов, а в них:   спальные помещения,  столовая, кухня, бани, спортивный зал, медпункт, спортивная площадка, музыкальная школа и даже свой концертный зал – всё это было обнесено досками с задней стороны
С передней части стороны,  корпуса обнесены штакетником, окрашиваемые  ежегодно в голубой цвет. За штакетом красиво  смотрелся цветник, ухоженный подростками детского дома и руками взрослых жильцов детского дома. Весной коричневые корпуса утопали  в кустах: сирени, черёмухи и рябины,   посаженные тоже руками хозяев детского дома. Кустарники  большей частью посаженные  за корпусами, там, где население данного уюта в основном не ходило, чтобы не быть укушенными пчёлами ранней весной при интенсивном медосборе. Потому что при  этих корпусах, за садами стояла небольшая пасека, для  самих же обитателей.
Корпуса стоят, если смотреть с высоты самолёта, и выглядят  многоугольником. Где в каждом углу стоят  разноцветные  кабинки-беседки; там можно  всегда укрыться от дождя,  размышлять о своих насущных будущих вопросах. Можно почитать книжку, кого-то постороннего, младшего по возрасту выгнать, чтоб не мешал, подготовиться к урокам к завтрашнему дню.
Собираются в беседках по двое,  четверо, дискутируют  по определённой теме, даже уходят со слезами, не сумев доказать истины. Кто посильней в знаниях, тот оставался. Из беседок можно наблюдать за игрой на футбольном поле. На встречу с командами приглашаются спортсмены из других школ района, чтобы не быть отшельниками, приглашали и жильцов-спортсменов этого уюта на районные соревнования. Словом, где-то идёт война, а  детский дом живёт своей равномерной жизнью, ожидая,  с полей сражений, своих  родных, дорогих и любимых.
Зимой корпуса выглядят очень красиво, так как принимают естественный цвет. От многолетних времён лиственница приняла тёмно-коричневый цвет. Зимой же когда бывает метель, пурга, то между брёвнами снег уплотняется, закупоривает мох так, что не отскребёшь. Издали получается нотный стан, только наоборот белые линии на чёрном полотне. Иногда птицы находят между брёвнами зимой что-то съестное, выдалбливают  с писком. В  основном это  присуще дятлу, а воробышки, так те стараются вытянуть мох к себе в гнездо.
В некоторых местах, под стрехой появляются длинные пушистые бороды из снега и так ровненько на одинаковом расстоянии, как будто специально  вывязанные клиньями мастерами кружевниц. Прохожие, останавливаются, не могут отвести глаза от чуда мастерицы-зимы.
Зимой для детей устраивают искусственные катки в своём же имении, уступая в чём-то месту ледового поля для любителей - хоккеистов. Бывают жаркие бои за первенство даже на катках. Скатиться десять раз и не упасть с горки, тогда присуждается приз этой команде, и быть правым держать первенство до конца зимы. Но уж, если  проштрафился – уступай место другой команде. В помещения ни очень то кто стремится, даже порой заманивали вкусным обедом, но те, кто не сумел воспользоваться катком,
выжимает последние силы за два  часа обеда, исшаркивая до дыр последнюю старую калошу, голяшку от валенка или старого сапога. И, конечно, из любопытства, остаётся кто-то  один из взрослых и  ревнивцы-подростки, в качестве судей. И, конечно, победителя-одиночку, несут на руках прямо до столовой, где ожидает его вкуснейший обед. Словом никто не бывает обделён вниманием и заботой детского дома.
Высоченные  дома двухэтажные, но выглядели они намного выше своих по норме размеров, потому что действительная высота внутренних спальных  помещений  три  метра, может быть даже чуть больше. Для чего высокие проэктировались  и строились комнаты, никто из обслуживающего персонала не знает. Зато акустика такая прекрасная. Возьмёшь нотку и слушаешь себя с огромным удовольствием. В лес ходить не надо, чтобы себя услышать.
Длинные высокие  коридоры. На стенах каждый год рисует художник деда мороза, снегурочку на санках.  Каждый год приходит  человек и снмает на плёнку обитателей дома на фоне разрисованных стен, а фотографии отсылются  родителям на фронт. Родители благодарны за внимание к детям; обещают выгнать врага с собственных территорий и вернутся живыми.
Окрашенные, в чёрный кузбаслак, высокие до потолка на первом этаже голланки (кирпичные печи), стоят обитые жестью, наверное,  для того, чтобы дети не ковыряли глину между кирпичами и не тащили в рот. Повидимому, им не доставало кальция, а потому они вытаскивали уголь из печи. Отковыривают глину и всё тянут в рот, конечно, если не доглядит нянечка.
Между голланками и стенами зияют  огромные перпендикулярные  отверстия от потолка до пола, размером в длину кирпича; не понятно для чего эти отверстия предназначенные, возможно, специально, чтоб доглядывать за детьми, что твориться в спальных комнатах. А возможно, и, чтобы циркулировал воздух из спален в коридор или уж в том понятии так было предусмотрено и оставлено мастером-печником до следующего случая; или же нехватка строительного материала. Так было во всех спальных  комнатах.
- Ой! Кто там идё-ё-от? Кого я вижу! – расставив, руки в стороны старшая воспитательница, подменная Марии Григорьевны рысцой потопает, имитируя детские движения, идёт  навстречу Евдокии Афанасьевне, которая ведёт за ручку  четырёхлетнюю Варюшку. - Что уже отдохнули? Скоренько вы, так и тянет в родной дом. Наверное, всё-таки здесь лучше?  Не так ли?
Мария Васильевна засыпает вопросами  отдыхающих на дому, а  Варя и бабушка остановились,  как вкопаные, не знали, на который вопрос лучше  и быстрее ответить.
- Как говорят: в гостях хорошо, а дома лучше, - не задержалась с ответом Евдокия  Афанасьевна
  - Понятненько. А, где же мама?
- Мама? А мама дома у бабушки  теперь живёт.
Девочка ещё что-то хотела сказать, да Афанасьевна подтолкнула  внучку в плечо и показала на самую дальнюю беседку, в которой  сидела и скучала Валя Горошко.
- Беги, детка, беги, поиграй с подружкой, она, наверное, плачет без тебя, - сама склонилась над ушком внучки и что-то ей наказала, погладив по головке, вытащила целую горсточку ароматных конфет для неё и для подружки, Вали.
- Беги, умница, беги! Я навещать буду  вас обоих, родные вы, мои.
- Справочку,  вы принесли? – Спросила Мария Васильевна.
-Какую справочку? - Не понимая, о чём её спрашивает  воспитательница.
- Как, какую? Вы же две недели не были в обществе детей, корь, скарлатина – разные болезни витают.
- Какая корь летом, Мария Васильевна, чё вы тень на плетень наводите?
- Я по долгу службы требую справочку об отсутствии вашего ребёнка.
- Да нет у меня  никакой оправдательной гумаги!  Ну, был рабёнок дома.  Ну, что, по-вашему, я корью, скорлотиной заразила? Видите, я жива, разве мне старухе выжить от скорлотины. Да я б сдохла уже, и рабёнка свово не довела. Она, ишь, как порхает, что твой  мотылёк. - Сама, глядя в сторону Вари, машет ей ладонью. - Играй, детка, играй!  Я утрясу твои проблемы. С энтой бабой не договорюсь – пойду к заведушшай, я её давеча, в детстве-от знашь, как трясла на ручишшах-от своих. На коленях моих выросла, не одна хворь не взяла, да куды там взять? Даже не коснулася, а тута, гляди гумагу ёй подавай. Рабёнок у родителёв лучше, чем на чужих плечах должон быть…
- Ну, чё пропустишь, ай нет меня к заведушшай-от? Чё, растерямшись?
Воспитательница  не знает, как поступить; она знает, что права, но и спорить с этой бабулей ей было не по силам.  Бабка за словом в карман не лезет. И девочка оказалась в контакте уже с четверыми детьми, угощая их конфетами.
- Вишь, нет? Оне смеются, в мячик играют, а мы с тобой каку то чуму делим.  Элеф бы она болела, ковды-мить, я б её в энтот садом не приташшила, имей энто в виду на следушшай  раз.
- Следующего раза, Евдокия  Афанасьевна не будет!  Вам здесь не проходной двор, а детский дом, об этом вы должны помнить тоже не меньше меня. Зарубите себе на носу, Афанасьевна! У нас утренник детский запланирован, мы на неё надежды возложили. А вы со своми домашними планами всю нам кашу испортили. Генеральная репетиция сегодня, а ей ещё и слов не давали, не кем заменить.
- Ты, чё энто лицом-от в грязь мою унучку суёшь. Да она сама заменит кого хошь,  со взрослым сразиться. Знашь, как она частушки отчебучиват, токо уши затыкай, а уж простые ей  под руку не суйся. И в кого она такая?
- Мы тоже не знаем в кого она такая. Мать почти не умеет петь, голосом берёт и только, а тембра никакого.
- Как-как, ты сказала, чево у ёй нету? Повтори-ка, милка.
- Тэмбра, нету!- испугавшись, воспитательница закраснелась, что сама не правильно сказала тембр и тут же повторила тэмбр.
- О, милка, у неё такой тэмпр, уши затыкай, давеча так орала на меня, спасу не было, коты из дому улетучились. Во, какой у неё тэмпр; вы бы с ней тута поговорили, как себя со старшими  вести разговор.- Афанасьевна подумала секунду-две, махнула огромными ручищами, - а вобчем-от не нады, сама воспитаю.
- А что вы не в согласии с ней живёте? - Подозрительно спросила Мария Васильевна.
Та поняла, к чему ведёт  вопрос  воспитательницы, быстренько перевела пластинку на внучку.
- Дочка, доченька! Беги-ка, ко мне скорее, покажем Марее Васильевне, какие ты умешь номера выделывать! – Старушка с гордостью глядела на внучку и на воспитательницу, доставая из кармана оставшиеся конфетки-леденцы.
Заметив конфеты в руках,  Евдокии Афанасьевны, воспитательница отвела руку Евдокии  за спину.
- Извините, Евдокия Афанасьевна, у нас ни цирк, чтоб за каждый номер угощали зверьков  за исполненный  номер.
- Ишь, ты кака въедлива? Спуску не даёшь. Но в энтом-от, пожалуй, ты права, Марея.  Всё одно она покажет номера, я их всех угошшу.
- Ну-ка, бегите, мои,  родненькие, бегите.
- Ты, звала  меня, бабушка, или всех.- Спросила довольная Варя тем, что бабушка её ещё не уходила. Тебе у нас, бабушка, нравится?
- А, как же! Всю жисть хочу  в рабёнка оборатиться, да не получатся, стала ниже с годами, да горб-от уже не за горами. Я,  тя, чё кликнула-от, тута  у  вас праздник намечатся. У тя готовый репертуар-от есть при себе?
Варя не поняла, к чему клонит бабушка, слово,  какое то она подобрала не известное  ей. Но она не растерялась, потому, что услышала слово: праздник.
- Щас, я спрошу у Марии Васильевны, можно или нет спеть про валенки или уж про солдата в чистом поле, про которого я на крыльце пою.
Воспитательница с любовью матери смотрит на девочек и предложила всем тут же прямо, кто может спеть свою любимую песенку.
На перебой желающих ни кого не было, лишь одна задушевная подружка Валя  не хотела отстать от Вари, тоже предложила свою песенку про котёнка.
- Ты, пой первая,  - попросила подружка, Валечка  Варю, через букву «Л», ещё не выговаривала. Все считали:  по своему развитию она  была младше Вари.
- Ну, тогда ладно! – Варя повернулась через левое плечо, подбежала к столбику, от фонарного столба, спиленному недавно. – Идите, сюда, все! Здесь удобнее!  Хлопайте в ладошки, и я начну!
Мария Васильевна, очень довольна Варюшей; организаторские способности  чувствовались, пришедшие с геннами родителей.
- Все  пришли? – Варя  посмотрела по сторонам, увидев вокруг себя чуть ли не весь обслуживающий персонал  детдома.
Немного потоптавшись на узеньком не высоком пенёчке, сосредоточила  равновесие и начала.
- Я на горку шла, тяжело несла, ох, устала, ох, устала, уморилася. Я на горку несла, да в решете овса, да ох, устала, уморилася.
Вруг, неожиданно, Варя заметила под кустом сирени плачущую мать. А Варя, как бы не обратив  внимания на неё и на всех окружающих, продолжает. Никто не обернул головы в сторону Марии Григорьевны.
Закончив песню «Валенки», не дожидаясь аплодисментов,  Варя спросила:
- Можно ещё одну про чистое поле, на котором содат умирал?
- Продолжай, внучка, продолжай, видишь, заслушались мы.
Варя  довольная поддержкой бабушки  и  всех остальных, присутствующих на мнимой сцене, соскочила с пенька, взяла Валю за ручку, - пойдём вдвоём надо её петь. Там слов много тебе и мне хватит.
- Не пойду, заупрямилась подружка, я же слов не знаю и картавлю буквы. Сама спой, а я послуфаю.
- Нет, ты, пойдёшь со мной, потому, что боюсь одна петь её.
Вале очень хотелось быть рядом с подружкой, поэтому она, подчинившись, перестала сопротивляться, пошла с ней. Варя стоит на пеньке, а Валечка, рядом.
- Внимание! Приготовились! 

В чистом поле, в поле под ракитой,
Где клубиться по ночам туман,
Там лежит в земле зарытый,
Там схоронен красный партизан.
Я сама героя провожала,
В дальний путь на долгие года,
Боевую саблю подавала,
Вороного конника вела.
На траву да на траву степную
                Он упал подстреленный в бою,
За Советы, за страну родную,
Отдал жизнь геройскую свою.
Ой, вы хлопцы, хлопцы партизаны,
Не оставьте друга моего.
Отомстите злобному фашисту
За героя,  друга своего.
Варя слышит, подружка не поёт, дёрнула её за руку
- Ну, ты, чё стоишь, как истукан. Пой со мной, Валя! Ты, тогда хоть мычи, что-нибудь.
Слушатели смеются  сквозь слёзы радости, артистам суждено принимать критику  от  всего зала. А кто-то говорит:
-  Тяжёлая песня не для ребёнка.
-  Ничего Варька смышленая, вытянет.
-  Не-ет, надо было подобрать для них что-то детское.
- Так ведь это они сами для себя выбрали так для репетиции. – Защищается воспитательница.
- Давай, ой, обожди, где мы с тобой остановились?
Варя вспоминает, а Валя ответила:
- Ты на пеньке, я лядышком, где же ещё? В «зале» нескончаемый смех.
- Вот, это да-а-а, импровизированный концерт!  Молодчинки, девчонки! - Похвалила  обеих девочек медицинская сестра детского дома, Клавдия Кириловна.
– Ни дать, не взять прирождённые артистки. А поют то, как птенчики - соловушки, да и только.- кто-то поддержал со стороны.
- А можно мне частушку ещё раз повторить?- польщённая похвалой Варя заранее знала, что её подружка петь частушку не сможет, предложила ей отойти немного подальше.
Действия сценической жизни, приглашённых самодеятельных артистов из  других регионов или из этого же районного села, где  располагается её родной дом, она запоминала, просто схватывала тут же; затем, придя в свою игровую комнату, имитировала сценки, точно так же, как воспроизводилось  настоящими артистами.
Варя заняла исходную позицию, не дожидаясь разрешения на исполнение начала петь, подняв гордо головку.
-  Постой, внучка, обожди!  Ты пой, а я плясать начну, тряхну стариной,
 Разрумянившись, перевязала косячёк на голове, поправила свой праздничный наряд, развела  руки в сторону и поплыла лебёдушкой
Я на горку шла,

Евдокия  с перевизгом, начала обыгрывать Варькины частушки, притопывала.
- Давай  детка, втору, ишь, старая разыгралась, - подбадривала бабушка
Я деваха молодая,
Я умею хлеб испечь,
Варя не закончила вторую частушку, тоже начала визжать, подыгрывать сама себе, хлопая в ладошки, продолжила вторую часть частушки.
Ты, бестолковая такая,
А куда же тебя деть.
- Давай, внучка, давай, - всё больше и больше приходила в азарт  Афанасьевна, - ты не запрешшай ей, она ить ни чё не кумекат. Ей бы синюю нужду сбросить да забыть.
У Евдокии была своя нужда прожившая неделю тому назад, а воспитательнице была своя нужда, чтоб дети не знали горя и заботы.
– Я имя всем подарочек приподнесу вскоре, у меня хватит средств. А оне пущай поють и пляшуть. У тя  Марея  Васильевна  поди-ка скоро обед, тожно давай указанье-от;  я  ить, поди-ка,  устала прыгать среди птенцов-от. Плыть под  частушки Варюхины ни как не получатся, давай находи заделье. Разводи детей-от в стороны. Перву  частушечницу уводи, скажи: хватит, не то  голосочек-от сорвёт, мала ишо. Ей ить токо дайся, пить исть не нады, песнями она у нас сыта. Давеча свалилась в крапиву дома и поёт себе, поёт. Всем  дитё довольно.
Мария Васильевна просит всех присутствующих поблагодарить маленьких артистов и  велит расходиться. Каждый должен занять своё рабочее место, то есть начать заниматься тем, чем был занят до начала концерта. А Варю пригласила к себе в кабинет на собеседование, о подготовке к праздничному концерту. Провела с ней беседу о не цензурных частушках, не давая ей понять, что частушки исполненные, не по возрасту это не красиво.
- Варюшенька, давай с тобой  условимся, что ты частушки впредь больше петь не будешь, договорились?
- Почему их не петь мне? Мне нравиться их петь, они хорошо запоминаются. Они  весёлые: видели, как моя бабушка под них отчибучивала?
- Понимаешь, доченька, нужно ещё петь и для народа, чтобы нравилось и не только твоей бабушке, чтобы  тебя заслушивались; и когда поёт солист муха пролетает - её не замечают, и всё внимание на исполняющего артиста. А ещё бывает так: солист поёт, а его, ну, скажем, тебя тут же подхватывает весь зал зрителей, прислушиваясь к твоему исполнению. Вот в чём изюминка твоего пения. А иначе ты будешь зарабатывать деньги, не принося себе удовольствия и одно лишь тщеславие.
Варя, призадумавшись, спрашивает тут же, не задерживаясь:
- Мария Васильевна, а что такое тщеславие? -  Еле-еле выговаривая  длинное не погодам ребёнку слово.
- Ты такая маленькая, четыре годика тебе всего, но любознательна, зачем тебе это? Пока дорастёшь до тщеславия и забудешь.
- Если вы говорите, что это не хорошее слово, то я не стану к нему стремиться. Вы, каждый день подсказывайте нам всем, мы будем помнить. И всё же что такое щеславие?
- Хорошо, объясню. Ты только, что пела песни и частушки и сама собой любовалась, как будто у тебя, исключительно всё хорошо получается. Но это далеко не так, тебя можно похвалить сначала за то, что ты такая смелая вышла на сцену, на свой излюбленный столбик заскочила. Стояла на нём, как припаянная, не шевелясь. Ты исполняла песенки лирические, фронтовые, задорные и частушки. Ты стояла, как истукан, боясь пошевелиться, чтобы не соскользнуть со столбика. Но тебе ещё к своему исполнению нужно было добавить живого эффекта, то есть, немного пошевелить ручкой, бёдрами подвигать, ножками потопать, ручками самой похлопать, а у тебя этого живого эфекта не присутствовало. Особенно частушки любят, чтоб их обыгрывали, вот как баба Евдокия твоя. Ох, и молодец старушка, видно, была в молодости - оторви да брось. В кругу первая была, ты, кажется, вся в неё?

- Да-а,- почему то тяжело вздохнула Варенька,- а про тщеславие вы так и  не рассказали, Мария  Васильевна, я ить жду: да в корпус бежать надо. Я сегодня дежурная, да бабушку за ворота проводить надо.
- Мы с тобой остановились на полпути, сейчас объясню.
Мария Васильевна подошла к огромному зеркалу, стоявшему на резных ножках, причёсываясь, прихорашиваясь, продолжила разговор на заданную  тему Варей. – Ты была довольная, когда тебе хлопали в ладоши, то есть аплодировали? Молчишь? А почему молчишь, не знаешь, что ответить? Я за тебя отвечу: ты была довольная физическим вознаграждением публики.
- Как это физическим? - Снова задала вопрос Варенька.
- Физическая похвала – это тебе аплодисменты, хлопанье в ладоши. Тебе же или артисту нужны моральные, нравственные аплодисменты, то есть, чтобы зритель уходил из зала и оставил след в своей душе на долгие годы, а может быть до самой смерти. Вот, мол, слышал девочку, когда-то, из души не пропадает, так и хочется её, тебя снова услышать. Вот к чему  ты должна стремиться. Например: мне все твои песни понравились. Как ты их исполняешь, а частушки отвратительны;  не идут они тебе, понимаешь, не идут.  Взрослой будешь петь песни лирико-драматические, опять задашь вопрос, что такое лирико-драматические, на этот вопрос я подскажу нашему музыкальному работнику, чтоб она дала тебе и всем глубоко понятный ответ во время репетиций с вами.  С ней вы проанализируйте. А теперь подумай сама: ты довольна или нет сегодняшним выступлением перед своими сверстниками.
- Мне, кажется, Мария Васильевна, я  напортачила, опозорилась,- сквозь слёзы, вдруг, пробормотала Варенька. Я больше никогда не буду петь.
- Увы! Варенька, это твой первый дебют, и ты его обязана теперь постоянно оттачивать, отшлифовывать своё исполнение, а сейчас ты ничуть не опозорилась. Не понимая сути, тебе будут завидовать сверстники, поддразнивать, называть тебя будут певицей. Ты не будешь правой в том, что примешь похвалы и станешь задирать нос к верху, особенно перед подружкой,  Валечкой. С твоей стороны это будет не красиво и не честно. Тщеславие - это  мнимая не заслуженная похвала, ничего не стоящая похвала.
Человек, ослеплённый,  не заслуженной похвалой возносится за пределы своего достоинства. Потом, бывает порой, хватится, начинает себя перевоспитывать, да поздно ему это принимать. Бахвальство его затягивает в тину, а  не состоявшийся,  разочарованный певец,  разочарованный до глубины души отправляет себя в суету сует. А зрители, когда-то слушавшие  его, и воспринимали, как за певца профессионала, давным-давно забыли о нём.
- Нет, доченька, мастеров исполнения не забывают сотнями лет.
Варюша  стояла, завороженной после толкования воспитательницей. Много  она не понимала о чём шла  речь, но поняла одно, что частушки петь она больше не будет вообще, потому что она не видела хлопанья руками  Марией Васильевны, после того, как  Варя исполнила  частушки. Это то, как раз она поняла, что физическая похвала обманчивая. А ведь она сама хотела спросить  воспитательницу: почему Мария  Васильевна не хлопает ей. Этот момент, как раз её сконфузил.
- А вот бабушка моя обманщица, ей бы только прыгать вокруг меня, только и просила, чтоб я ещё и ещё спела частушки. Я с ней ещё поговорю дома, -  погрозила Варенька вслед уходящей бабушке.
Обои: воспитатель и воспитанница вышли из кабинета, оставшись довольные,  друг другом. Мария Васильевна  давала указания  по организации обеда.
- Евдокия Афанасьевна, так вы ещё здесь, а я то думала вы ушли домой. Почему же вы за дверями стояли? У нас от вас  секретов нет. Пожалуйте, с нами к столу на обед, милости просим, готовьте обед и Евдокии Афанасьевне!
Евдокия Афанасьевна вошла в залу-столовую детскую, где уже были полностью накрыты столы по меню обеда. Неглубокие,  полупорционные эмалированные чашечки  с гороховым супом, стоят в ожидании своих хозяев. Рядом с эмалированными чашечками стоят небольшие и не глубокие тарелочки; над ними  ещё дымится парок свежеприготовленных котлет.  Небольшие  эмалированные кружечки с ручкой с боку, уже  наполненные компотом, приготовленные из сухофруктов, а между тарелочкой и кружкой с компотом лежат ложки.
Евдокия Афанасьевна, поворачивая  головой в разные стороны, определяет вкусный ли обед, приготовленный для детей.
- Какая вкуснотища-от  у вас тута, а скоко у вас тута цветов. Просто,  не мыслимо выразить одним словом вам, воспитателям, благодарственного словесного поощрения. Ну, да и быть по сему я его  вам уже выразила. Не могу, как жаждую  обернутся, снова стать младенцем ить  никак не получатся. Как не тужись, а горб-от всё ниже клонит, и ни даёт выпрямиться. Вот жисть настала, так настала. Я пойду, однако, сяду рядом с унучкой по-родственному в одно гнездо. И ни чаво, что мала посудина - мне и энтого  хватит. Не объедаться же я пришла сюда. И за энто спасибо што не выпроводили отселя.
Подбегает к столу Варенька, где  присела её бабушка, рядом с её чашкой, и уже отхлебнув ложкой:
- Не попробуешь, не поймёшь, ить  и  правда говорит пословица: хороша чаша, да не наша. А вкуснотища-от кака, рабятишка, не оставляйтя, всё до дна скребитя!
- Бабушка, да вы не правильно сели,- взволнованно и тихо бабушке на ушко Варя. Та не дожидаясь повторения сказанного:
- А где же у вас хлебушко?
- Сейчас принесу, бабушка, только ваше место вон там, вместе с  нянечкой. Там и тарелки вам большие заполненные тоже гороховым супом. Там  вам по большой  котлете  и компот в больших кружках налит. А эти предметы, предназначенные нам, маленьким детям. Так,  что идите туда, вон за тот столик. - Варя берёт за руку  Афанасьевну  и подводит к столу, ожидавшему  гостей.
- Вот ваше гостевое место.
- Как, как, ты, дочка сказала? Гостевое место? Разве ишо сюда, кто-то придёт? Видать, я здеся ни певра и ни последняя.
Через некоторое время вошли все дети по возрасту, которые должны были обедать, вместе с ними входит нянечка.
- Дети, что нужно сказать при виде вновь вошедшего к нам человека?
- Здлавствуйте, здравствуйте, здастуйте. – почти хором приветствуют  Евдокию Афанасьевну дети.
- Правильно! А теперь, без шума, дружненько сели за столы. Не торопитесь. Кто захочет добавки, поднимайте руки – я вас пойму.
В столовой  наступила тишина, только дружно постукивали ложки о чашки и тарелки.
- Харошай  у вас народец живёт, понимаюшшай, дай бог имя токо здоровьица, да штоба, родители вернулися живыми. А мы-от не опозоримся перед родителями-от. Я чем могу, тожить помогать стану. Ты б мне показала, где у вас, тута заседает ваша начальница, мне  поговорить ба нады с нёй
- Я вас познакомлю с ней, - дохлёбывая  гороховый суп, говорит нянечка. - Она добрая.
- Меня, дочка с ёй  знакомить не нады. Я её с пелёнок знаю, сама пеленала при рождении, отца матери у ёй нету-ка.
- Что, вы, говорите, Евдокия Афанасьевна? - Поперхнувшись, удивлённо  спросила нянечка, - я это, представьте себе, впервые слышу.
- Первай и последняй,  и  чтоб, другому - ни гу-гу, - приложив палец к губам, - пригрозила  Афанасьевна, - ни гу-гу! Ты мне токо покажи её кабинет
- Хорошо-хорошо, вы, Евдокия Афанасьевна  кушайте, мы всегда для детей отлично готовим. Дети съедают буквально до донышка; кому мало – повторяем, или второго добавки даём; кому, что больше понравится.
- Ну, што, дети, спасибо вам за приветствие, за вкусный обед, а главное за концерт ваш, уморили вы меня, наплясалась. Ой, как дивно наплясалась, до смерти помнить буду.  Не знаю, как тепереча под коровёнку приткнусь, доить  же их нады, а я  эвот, тута у вас цельнай день почти провела. Бувайте здоровы - мне идтить нады.
Евдокия Афанасьевна, тяжело переступая с ноги на ногу, тихо  и медленно идёт к выходу. Варя хотела, было проводить свою бабушку, но нянечка ей запретила это делать.
- Скушай весь обед свой, потом пойдёшь, проводишь.
- Она уже уйдёт далеко. Я ей хочу сказать, что-то на ушко.
- Скажешь, ещё успеешь, твоя бабушка пошла в кабинет Маргариты Ивановны. Они там, наверное, пробудут долго, потому, что им нужно решить не отложные вопросы.
- А, вы, не знаете, какие вопросы будут решать?- Не успокаиваясь, снова спрашивает Варя, - а то ещё наговорит чего-нибудь там без меня. А, где моя мама? Я же видела. Она приходила посмотреть на наш  концерт  праздничный
- Это был не праздничный концерт, то была всего-навсего репетиция. Тебе дадут новую программку и ты должна выучить её за два дня. Так  что успокойся и кушай, а потом сончас настанет. Ты, не забыла за две недели отсутствия  наш  режим? Я думаю, что забывать нельзя. Кто у нас сегодня дежурный? Поднимите ручки!
Нянечка обвела глазами всех сидящих за столами и не увидела поднятой руки певицы.
А Варя тем временем молчком тянет руку изо всех сил за её спиной.
- Значит, нет у нас сегодня дежурных? Хорошо,  я сама управлюсь с посудой. А вообще то, кто-то должен быть всё же дежурный?
Девочка сидящая в дальнем углу, за столом тянула обои руки.
- Ты, дежурная, что ж так долго сомневаешься?
- Варенька, у нас сегодня дежурная, молчком тянет руку, а вы не видите.


Деловой разговор


Евдокия Афанасьевна вышла из столовой и медленной походкой, словно, поплыла,  шаркая  кошменными  подошвами  стареньких тапочек по полу,  из которых  чуть-чуть выглядывали пальцы ног. Она идёт, как лодка по  мели: шык-шик, шик-шик, привлекая внимание, на свои  босоножки, пробегающих ребят по коридору.
Расстояние  сокращается: она всё ближе и ближе подходила к  обитой кожей, чёрной двери, где занималась давнишняя старая знакомая Афанасьевны,  воспитанница этого же детского дома № 5. Сердце её  не ровно заработало: то сильно застучит, то приостановит своё действие. Афанасьевна приложила правую руку к левой груди.
- Чавой то, ты разволновалося, запрыгало?  Не нады,  успокойся, я с тобой, чужому ни ковды не отдам, - дважды положив руку на сердце, перебирая и постукивая пальцами, словно по клавишам, уговаривает Евдокия Афанасьевна свой не заменимый мотор, - тебе ить ишо должно быть долго по пути шагать со мной. Войну пережить нады, детишек поднять, сиротинушек маленьких вырастить да в путь дорожку направить. Без меня имя тута тяжко  будет, а я  эвот покамесь, ишо с тобой, да повоюю ишо с фрицами. Необязательно быть там, на хронте—от. Можно  на месте кое-что сварганить. Мы эвот, тута, как раз и сгодимся.
Постояла переведя дух, коснулась  двери, кашлянула незаметно для посторонних, как будто, что-то в нутрии застряло, ещё раз откашлялась,
- Скоко лет мы с тобой не виделися, родными почти шшиталися, а вот нады же, а? Скоко лет? - Афанасьевна то выпрямляла пальцы, то снова их загибала, выпрямила,  начала что-то подсчитывать, сбивается со счёта и опять по новой начинает считать. Сердце так разволновалось, что она несколько раз перебирала их, но счёт так и не установила. – Да, ладно уж, чавой  там, зайду, поди,  уж не вытряхнет из кабины-от своей. Энто ить враги друг другу зло долго припоминают, а я то ей матерью сшиталася. А может годы-от всё перетёрли, и ей забылося. Да ить и то правда до меня ли ей  ужо?  Такую ораву накормить, напоить нады и всё в одночасье, да во время. Постучу - в лоб не шарахнет. А, может, уж давно не своей заделалася? - Всё больше сомневалась  она, - оно ить, времечко-от  свою сторону гнёт, как не поворачивай его, хошь и повернёшь его на время к себе, а оно, што те шаршепка корявой стороной,  лупит на тя  шарами-от. Не знаю и боюся не получится ли у нас так с Маргариткой? Эк, ты, шишка, кака заделалася и знатся не хошь. Нет, ты ужо, погоди, - распаляется  Афанасьевна про себя за дверями, - хто здеся старшай годками, а? Энто я ишо смогу тя уломать, не гляди на старуху скося. Ты мене ишо чайком угостишь, бодок-от у меня у самой есть.
Мимо  оторопевшей Евдокии Афанасьевны, прошла та же нянечка, годков  двадцати и тут же вернулась назад.
- Не бойтесь, её, тётя Евдокия, она у нас очень добрая, тем более она сегодня в духе! – Нянечка  засмеялась её поддержала улыбкой пожилая женщтна.
Федора подметила:
-  А-а, глядишь, ты, тётей величашь, значит не старуха ишо я,-
поправляя на голове  нарядную косынку. Вот токо  шнырялки не под  косяк. Она оценила свои тапочки совсем не по одежде, - да бог, с имя, не запнуся.
Нянечка видит, что евдокия Афанасьевна ещё  медлит, взялась
за деревянную  резную ручку двери, медленно растворила её на всю ширь, а не приглашённая гостья, оказалась, как будто у зияющего огромного отверстия, освещённого огромными окнами кабинета. Её охватило желание;  повернутся и не медленно  уйти.  Но в этот миг она услышала от красавицы Маргариты Ивановны добрые, тёплые слова приветствия. Молодая,  стройная с вьющимися слегка волосами, одетая в нарядную кофточку, не медленно вышла из-за стола с распростёртыми  красивыми  руками.
- Кого я вижу! Евдокия Афанасьевна, мамочка вы моя, да вы ли это? Какими судьбами к нам в гости или  по делу?- Обнимаясь, как родные сёстры, только одна старшая, другая помоложе лет так приблизительно  на половинку. Отойдя друг от друга на расстояние шага, снова бросились в объятья  друг дружке, положив, головы на плечи, перед раскрытыми дверями, где стояла в оцепенении нянечка.
Ни чего, не понимая, сотрудница детского дома пожала трижды оголенными плечиками, пошла по своим делам, а двое продолжали без слов поливать свои одежды тёплыми слезами. Молодая заведующая детским домом промокала слёзы платочком, а старшая подруга концом косячка.
- Сколько зим, сколько лет, ЕвдокияАфанасьевна мы с вами не встречались. Помните нашу последнюю встречу? - Закончив процедуру объятий, наконец, первая начала разговор Маргарита.
- Ой, вижу, вы к нам совсем не спроста забежали, Афанасьевна, вы, без дела ни на шаг. Что случилось то у вас? Выкладывайте, на чистоту, всё, чтоб было как на духу, тогда я вам поверю. Только,  прежде всего, давайте, присядем, как перед дорожкой.   Истина мысли – это ведь тоже путь, короткий он будет или длинный, нам  с вами решать. Может, у вас что случилось, со здоровьем или что ещё? - Молодая женщина с любовью рассматривала гостью между вопросами, как бы извиняясь, сама не зная, за что.
- Конечно, скоко-скоко зим! Ить рядом же, а не заглянешь.- С упрёком прижимала  Маргариту  Евдокия, как родного дитя.
- Вы знаете, Евдокия Афанасьевна, я ничуть не подозреваю  на ваше здоровье; если, что, я бы знала, ой, как бы знала! Мне ведь всё ведомо, если б что, я бы вместе с гонцами к вам, а так некогда. Вы, знаете, сколько к нам детишек недавно поступило с оккупированных  мест? Разного калибра: от месяца и до  четырнадцати лет. Кроватей ставить негде. Столяры топчаны по спортивным залам старшим  детям мастерят. Дети в основном без подкрепительных документов. Про одних  детей  доложили: выхваченые из огня, из подожжённого немцами сарая. Сарай сгорел - дети  живые остались; через линию фронта наши мужики вывозили своих и чужих детей из деревень и тоже оккупированных немцами. Вот к нам их доставили.
Евдокия Афанасьевна слушает внимательно, сама глядит на стол, а на столе раскиданы  извещения - похоронки  от родителей детей.
Маргарита Ивановна поглядела на свою давно старую знакомую, решила сменить тему разговора. У самой  Маргариты снова потекли слёзы ручьём.   
- Не получается забыть, сменить, я стараюсь забыть нашу общую боль.  Как я отлично помню ваш последний к нам визит, когда мне было лет шестьнадцать с не большим, так, кажется? Нет? Вы, думаете: я забыла вас? Ой, нет, мамочка, моя нет! Каждый день  вспоминаю вас. Дети мысли и думы перебивают. Все такие разнородные, разновозрастные, ни днём, ни ночью нет покоя, и в то же время с ними не приходиться скучать.
- То-то же, ты меня вспоминаешь, дом-от рядом, а носа не кажешь. – Снова повторила Афанасьевна. - Энто, чё у тя за гумаги опеть такея? -  И опять взялась за своё, - не хорошо, девка, не хорошо, благодать-от забывать.
- Вы, уж простите меня. Наш коллектив трудовой помним мы вас. Тут вот похоронки на столе лежат; некогда просмотреть на кого ещё поступили. Работницы ждут не дождуться известий от родных, а я вот тут их разложила, да ознакомиться некогда. Детей прибывших размещаем по комнатам. Время бережём, секундами выхватываем для прослушивания репродуктора.
- Чаво-чаво? Како ишо тако  репродуктора? У меня нет такой  чёрной тарелки, как у многих на селе.
- Радио для прослушивания информаций  с полей сражения, - пояснила Маргарита  Ивановна, хотите, завтра попробую достать
- Нет, не нады, значить мне энту вещь. Привезёт один  заезжай, ты уж для себя побереги, элеф што. В комнаты детям старшим повешай её. Я пока што обойдуся, а тама, глядишь, и война минет энто радио.
- Новости никогда не минуют наши уши. Там дальше будут подсказывать, как разруху страны восстанавливать будем. Сейчас пользуемся  возможностями  радио, что есть и у нас. Как только Юрий Левитан  заговорит, бросаем всё на свете. Все, как один  к нему единственному. Даже маленькие ребятишки пальчиками показывают; тоже воспринимают по-своему, как должное. У нас радио выведено прямо на улицу, во дворе. Детям нет нужды  бежать в корпуса для прослушивания, как наши фрицев бьют под Москвой, Ленинградом, ишь решили Волгу покорить, да не тут то было! Костьми землю нашу  споганите,  всё сполна зачистим от вас, – разошлась Маргарита.
- Ты чё сёдни распалясся, я  к те чё заявилася  немца по косточкам раскидывать, кости и бульён на холодец собакам? Ты думашь. у меня время сеется. Посеял его, так успевай жать не то загорюнисся вовсе. Я эвот гляжу на тя. Глаза, как у лягушки, и красныя, что у быка трёхгодовалого. Ты об чём опеть ревела тута? -  Смотрит Афанасьевна снова на разбросанные, на столе извещения, - кого опеть хороните, сказывай?.
Маргарита Ивановна вынула из письменного стола прямоугольный листок размером десять на семь сантиметров:
- Возьмите, читайте и мне в том числе, наверное, чтоб не обидно было всем за кампанию, вместе с заведующей, как вам это? Свою то я похоронку спрятала; переплачу сообща, а вот им, то как, рыдать в одиночку дома в ночи? Ну, как тут не выть? Ведь только-только поженились, хоть какая то бы память от него осталась. Вот только один платочек в руках всего лишь навсего. Останусь яркой на всю жизнь.
- Ну, ты, доченька, не вой пока по живым-от, об энтом покамест помолчи, хто его знат, а може ишо живым  заявится. – Евдокия  Афанасьевна глядит на платочек в руках у маргариты и не поймёт, в чём заключается память от мужа, через этот платочек.
- Энто, што он сам его выделывал и те на память оставил? Да лучше ба рабёнком заклеймил, нешто энто память, сопли вытирать, так зараз о нём думать всю жисть.
- Вы же помните, каков он был бравым молодцем, вы же посажённой матерью у нас с ним были. Мы от корня детдомовские, помните? Вы же отлично его знаете, чего вы молчите Евдокия  Афанасьевна, скажите хоть слово в наш адрес.
- Эвот, как воротится,  товды и скажу, а чаво брехать-от попусту. – Евдокия Афанасьевна, - не говоря, ни слова обнимает. Она вспоминает про свою молодость; тоже потеряла в молодые годы своего казака, Петра .
- Знакомо мне всё энто, знакомо, милка, моя. Все, мы, бабы одной верёвкой витые. Испытала и я тяжесть доли женской,  вот ужо более как пятьдесят лет укатило, не нашла я взамен Петьки-от, дружка себе; не пыталась дажить искать. Как посмотрю то на одного, то на другого – нет сравненья с ним и всё тут. Сердцу, знамо дело, не прикажешь, и  точка- разговор кончен. Так и прожила до старости с одними коровами из поколення в поколенне; от его той самой коровёнки, што он однажды мне привёл телочкой. Эвот, говорит, - наш с тобой рабёнок. Сама знашь дитёв-от у меня не было. Эвот и привязалася я к вам сиротинушкам.
Евдокия  не знает, чем утешить свою любимицу,- Ты пока помалкивай, живёхонек твой Васька, он, ить  што  Василий Иванович Чапай, вёрткай, жавучай, что Сибирскай кот. Дорогу-от  до дому отышшет. Жди, не тужи, он поди-ка тоже на коне скачет в поле. Не горюй, матушка.
Маргарита Ивановна, с  настороженностью смотрит  внимательно в глаза Евдокии Афанасьевны; опустила  глаза вниз, снова подняла  глаза вверх и долго глядела, как бы всматриваясь в них, в надежде, не увидит ли она своего Василия в глазах евдокии. Откуда, знать ей пожилой женщине, что он скачет на коне. Он ведь и в самом деле в конных войсках. Мистика, какая –то,   подумала про себя Маргарита.
Прервав молчание обоих женщин,  заговорила первая   Афанасьевна.
- Молчи пока не изнывайся.  Эвон Марея тожить под сердцем похоронку носит, да помалкиват. Может и плачет, а хто её знат, не видела соплей-от и платок-от сухой, может ночами не просыхат подушка?
- Да, вы, что, Евдокия Афанасьевна? Не уж то, правда? Да, где же она сейчас? И ведь никто  не знает, что у неё похоронка.
- Эвот такая она у нас. Она права, зачем ей чужу боль навязывать? Кому энто нужно? У всех своё горе, хошь отсыпай.
- Не говорите, так Евдокия Афанасьевна, не говорите! Чужого горя не бывает, тем более - мы, один сплочённый коллектив.
Заведующая вынула из кармана свой обвязанный белый разноцветными  нитками мулине, душистый носовой  платочек,  вытерла им снова нахлынувшие слёзы  по похоронке  Степана.
- Вот, собственноручно обвязывала десять штук на фронт Василию и его бойцам, отправили. Себе  один оставила на память о нём. Как сердце чувствовало.
- И чаво энто тепереча мы будем делать без мужиков-от? Косят и косят без жалостёв всяких.
- В соседних сёлах тоже женщины плачут. Сорок похоронок принесли в пяти сёлах. Плачут бабы по детям своим, мужьям, отцам.  А вчера медсестру убили на фронте, из наших мест она. Мать - старушка осталась  одна немощная. Что делать не знаю, хоть самой на фронт убегай, всё помощь, какая будет.
- Не говори так, тут нады рассуждать по здравому мыслию, вот я к те и прикатила  на своих двоих,  чтобы те помочь  в чём-мить. Ты  от как тута живёшь, командуешь? Не надоели голопузики?
- Что вы? Какой может быть разговор об этом, мы разве не были такими? Они все на один лад, как инкубатор: весёлые, разбитные, мы, персонал не даём им унывать. Вчера в комсомол приняли пятнадцать детей.
- Какея же энто дети? – завозмущалась Евдокия Афанасьевна, - энто настоящия уже человеки, а вы их детьми пугаете. Оне ить и сумлеваться начнут в своём несовершеннолетии.
- Да ещё, какие, - подхватила разговор заведующая детским домом. На этой неделе выпустили своих птенцов  из детского дома на самостоятельную тропу. Дорогу сами себе проторят. Живут, правда, ещё при доме. Трое из наших выпускников, ушли  на фронт, двое из них воюют с отцами, третий рядом вместе  с ними бьют немцев. Пишут нам письма; радуемся за них и плачем, молимся за них;  кто богу верит - не запрещаем. Может морально, чем поможем им.   Пять человек работают в колхозе, заработок несут сюда в родной дом в натуроплате, а куда им ещё идти, как не сюда. Закончится война, пойдут учиться в высшие учебные заведения. У  нас  около двадцати человек закончили с золотой и серебряной медалью. Награждать будем, как закончиться война, всё она виновата, везде и во всём нам тормозит. Денег нет на медали в министерстве образования. Родина их не забудет. Приносят  хлеб молоко, мёд - овощи разные, а что им ещё нужно – всё, как у взрослых. У нас женщины в колхозах работают, также получают, натуроплатой и детишек кормят без отцов и сыновей. Некоторым выдали белые билеты, пахарями стали, а другие ожидают тоже повестки на фронт. Парни то, что вытворяют, сами рвутся на фронт, двоих или троих вернули, как малолеток, а мы переживаем за своих птенцов. Сердце надвое и по швам трещит, так и кажется, вот-вот разломиться не соберёшь.
- А, как же ему не колоться надвое, это же наши родные дети  с пелёнок некоторых выпестовали.
- Вот, вчера принесли две повестки из-под Ленинграда. Оттуда были эвакуированы вместе с родителями, родителей  убили под бомбёжкой. Шёл вагон на восток, они там и остались,  выросли и снова туда же укатили, там себе нашли вечное пристанище. Где родились – там и погибли. А знаешь, Евдокия Афанасьевна, как сердцу больно и горько? Столько сил мы на этих ребят положили, они болезненные, почему-то были; всякая хворь к ним приставала. Не успеешь от одной болезни отвязаться, глядишь, к ним другая прилипает. И закаляли их, и в спортивный зал их постоянно на тренировки направляли. Добрыми, матёрыми стали, а тут надо же такому случиться, обои ушли в один день, обои и погибли в один день. Рок, какой то над ними висел. Когда же она закончиться треклятая  эта война?  Вы, Афанасьевна, предсказать не можете?
- Не-ет, из меня худа гадалка. Вот Марея, та может ещё кое-что подсказать чисто по секрету, иначе обидится на меня.
- Да, что, ж это такое, я свою подругу не узнаю совсем; живёт отшельницей и баста! Надо как-нибудь к ней подъехать с этим дельцем.
- Ты, сопли-от не распускай, держись, как она, слезами горю не поможешь. Хватит имя швыряться-от. Покамест ты тута швырясся слезами-от да соплями, я начисто забыла зачем к тебе пришла. Обожди, дай вспомню, не то буду скакать с пятого на десятое.
- А вы когда без дела приходили к нам сюда? У вас, как и у нас дел не впроворот и не початый край. Может помочь по двору чем, так мы живо, тимуровцы тут как тут.
- Нет, уж милка, энто я у тя спросить должна, в чём нуждашься-от, говори.  Я завсегда к твоим ногам, ты ить мне как дочь родна.
- А чем вы можете нам помочь Евдокия Афанасьевна? У нас работа тяжёлая, без перерыва и без перекура на обед. Только позавтракали, обедаем, пообедали, полдник наступает, пополдничали - к ужину готовимся. Как, заводные,  и не только это. У нас всевозможные  мероприятия. Кто-то готовиться к школе, кто готовит концертные номера. Поход коллективный в кино - масса дел, Афанасьевна.
- В бане-от тожить помщники нужны, а ли как?
- А баня?  В бане мы все как на пляже. Кто мылся, кто не мылся все люша-люшей, мокрые до пят, того приноси, другого уноси. Вам ли не знать наш график работы и заботы. Короче у нас дни не нормированные.
Афанасьевна долго слушала и молчала, вдруг, выпалила.
- Ты, чёй то  раскудахталася, али  я не знаю энту работёнку, а ковды ты была мал мала, хто тя из бани-от носил на руках. Токо я и носила, никому не доверяла. Запричитала тут мне ишо.
Две женщины весело рассмеялись.
- Крута гора, да забывчива.
- Вот отпустила Марию немного отдохнуть, вижу: что-то сникла она, места себе не находила, а тут гляди-ка, у неё похоронка в руке, а она ни кому, ни слова. Разрешила ей взять с собой Варюшку, знаю, что человек надёжный.
- Доверяй, да проверяй, - Афанасьевна решила, было, выложить тайну всю начистоту кое о чём под горячую руку, да придержала язык за зубами. – А ты сама-от кем заменясся?
- А никем, сама себя заменяю, воспитательниц, если кто-то прихворнёт, когда совсем не в моготу становится человеку. Сюда не больно то кто идёт работать, не гляди что война, вроде бы в тепле женщине самый раз бы тут находится, ан, нет, не тут то было. Потому и нехватка рабочей силы.  По двору  у нас сами подростки работают по мере сил, уставать  не позволяем. Вчера меня вызвали в райком; думаю это ещё зачем, ведь не давно только приглашали на бюро, а тут опять приглашение.
- Ты штой то партейная, а ли,  как?
- Да у нас всех подряд партейных и не партейных вежливо приглашают на  трудовое поле: горох, картофель, просо убирать, помогать колхозу надо? Надо, Афанасьевна  Детей, чем-то кормить надо? Надо. Так вот после сражения на полях у наших сотрудниц, такие заусеницы на пальчиках, как купать детей слёзы бегут от боли. Шкура у ногтей отстаёт, а работа по детскому дому не стоит. Представляешь, каково нам с такими руками. А попробуй-ка, скажи поперёк; живо по леспромхозам расформируют и откомандируют, на лесоповал, как штрафников, не глядят и на детей. Дети то в садиках круглосуточных. Вот так то, милая моя,  Афанасьевна. Вот такие наши дела.  Вы не подумайте, что я вас  хочу арендовать, ни в коем случае.
- Дык, я как? Я тожить за вся могу помогать, чем могу, ишо не оболела. Купать рабятёшек энто моя прохвессия. Ты токо кликни и я тута. Дом-от мой через три дома. Да вобчем-от я и сама могу придти без приглашеньев, расписанне тоже, как и ране было, а ли как? Как токо подёргаю коровёнок-от за  вымечко, отгоню под пастуха, так в раз по субботам я тут как тут. Ты энто меня так и запиши, токо по субботам; не то у меня день-от тожить  по распорядку запланирован. Заезжай у меня двор-от, тожить люди. Подводить их не стану, оне  в моём доме с испокон веков  квартируют. Учти энто. Ты вот так мне и не дашь договорить, с чем я к те приползла.
Афанасьевна тяжело приподнялась со стула
- Ой, чтой то у меня ноги да спина захромали.. Ты дай мне ушко поближе, секрет-от государственной важности. И чтоба нихто и ни гу-гу, не то не успеем сообразить, как накроють.
Маргарита Ивановна настороженно, отодвигаясь, от Афанасьевны, села за столом, в ожидании  начатого разговора  пожилой женщины
- Те помощь кака материальна нужна? Не то говори - я мигом к вашим страданиям.
- Да вообще то от молочка мы ни отказываемся. Дети маленькие очень любят, особенно парное, оно и полезное. А тут как раз рядышком, не успеет остыть. Можно, конечно, принять ваше  предложение  Евдокия Афанасьевна,  С удовольствием, ни в коем случае не откажемся. Договоримся о цене. Только я сначала посоветуюсь, как пойдёт на это наш райздрав. Я ведь без них ничего, ни какого права не имею распоряжаться. Дети то казённые, то есть государственные, случись что?  Потянут. Проверить молочко сначала надо, взять на анализ через баклабораторию, через санэпидстанцию, только тогда я приму молочко.
- Ты, милка, загнула! Разлеф у меня молоко-от заразно? У нас, хто имет животину рогату, всех проверяют на анализ и скотину тожить. Пущай справяться в твоём баканализе. Я туды сама не пойду. Это раз. Второе я к тебе за другим делом заскочила, думала, что на минуту, а тута цельнай день проточала. Да ноги угробила, сразилась тоже старая со своей унучкой; хто боле перепоёть, а хто боле перепляшеть. Ноги-от поди-ка, ухайдокала, не знай, как доползу. Ты мне тута палочку каку-мить дашь, я докандыляю.
- Так это вы  крутились волчком подле Вареньки,
- А, хто жа боле, как не я? Знашь, како удовольствие  я имя составила.
- Видела, Афанасьевна, видела, только я никак не приняла за вас. Я думала  девочки накинули косячок на головку и пляшут с нашей отпускницей, а это оказывается вы? Вон, в чём дело? Так это вы привели Варю? А где же Мария Григорьевна, она не больна случайно? Через эту похоронку так людей перевёртывает. Ну да ладно! Выкладывайте свой секрет, пока никого нет в коридоре. Они все на дворе с детьми гуляют.
- Дык, я не о молочке хотела поговорить с тобой с глазу на глаз-от, да и в молочке совестно будет отказывать. Тожно одну коровёнку отрешу для детского дома, другую себе. Две не могу, потому, как у меня налог да заезжаи люди чайком, да с молочком отогреваются с большушай-от дороги, сама знашь мою спицифику. Энто ить у меня сама основная работёнка, что народ. Я без него ни куды - энто тоже нады  понять и учесть, все мы взятыя из детдома.  Я ить чё хочу те предложить, не догадывасся?
- Нет, конечно, Евдокия Афанасьевна. Откуда жа мне знать ваши головоломки? Ваша голова разве подойдёт к моей? Моя подруга пошла учиться на архитектора, а я вот сюда запёрлась.
- Ты, штой  то разлеф раскаивасся в энтом деле полезном?
- Что, вы?  Что, вы, Евдокия Афанасьевна? Какой тут может идти разговор, это просто к слову пришлось, что с моей головой только и быть с ними. Они сами за нас когда-нибудь будут думать. С ними одно развлечение, да забота о них. Вот закончится война; разберут детишек, и я пойду  в архитекторы, ещё не поздно будет. Подруга закончит, а только потом я пойду поступать учиться.
- Знамо дело  не люба те энта работёнка, не люба. Мне понятно  твоё желанье. Терпи, дочка, терпи, а там, авось, и привыкнешь к имя. Давай-ка лучше всё же о деле поговорим. Хо-ро-ше дельце я те предложу, токо ты хорошенечко обмозгуй. Я ить не хочу пустить их по ветру, кому попало. Имя аглоедам-от и энтого будет мало, а ты, дочка распорядисся по своему уму разуму. Дети-от, как я погляжу у тя нищия, да полусытыя.
-Да, что вы такое говорите Афанасьевна, как это полуголодныя,-переговорила заведующая свою бывшую, навсегда любимую помощницу во всяком деле, по той пословице: на ловца и зверь бежит.
-А вот, эдак-от! – Афанасьевна встаёт подбоченясь, одной рукой в бок, другой расписывала по воздуху.- Да вот так! Штой  то у тя малые рабятишка гороховый суп едят, оно ить энто питанье ни кажному  к организму подходит. Проверь-ка, кого-нибудь из дитёв-от. Ушко своё приложи к его брюшку, да прислушайся:  о чём оно с тобой станет судачить. Кишка кишке кукишь кажеть, значить не добропорядочность в нутрях-от у рабёнка. Не единожды наблюдала я за вами ковды-то, в энти-от стены-от  хаживала.
-А вы, что предлагаете взамен? Вообще их не кормить? У нас нечем пока, нечем Евдокия Афанасьевна, отвоюемся тогда и заживём.  Но не надо забывать, что ребёнку нужен кальций, белки, а без гороха вообще ничего не будет. Всё что приобретаем, то всё им на столы, мимо их не обносим.
- А ты в таком-от разе лучше бобами безни, пользительней и экономней будет. - Не унимается Евдокия. – Я те поди-ка  надоела тута, со своими  предлогами,  не то я могу зався покинуть энти стенки, где сидишь.
- Слава, богу, что ни на совсем, спасибо и на этом, что не забываете нас.
- Ты, не дури, дочка, я ить к те точно по делу большому, а вот тепереча слушай.  Деньжата-от поди-ка, те больше нужнее, чем молочишко?   Что энто одна вода. Пей вода – ешь вода, сыт - не бушь никовды.
- Не скажите, Евдокия Афанасьевна, в молоке белок ничем незаменимый. - Маргарита Ивановна,  на короткое время призадумалась, подхватила  предложенное. - Откуда у вас такие деньги? Наверняка, вы не сто рублей предлагаете, потому что со ста рублями на улицу не выйдешь, если бы они были предназначены детскому дому. О каких деньгах вы даёте намёк? От продажи молока? Так вы лучше его к нам несите, тогда бесплатно, то на, то и выйдет. Не то получится игра:  товар – деньги, деньги – товар – это такая волокита будет. Вы нам его бесплатно носите, это и будет ваша помощь  и от вас благодать детскому дому.
-  Молчи, коль не дослушала, а элеф выслушала, то пережуй. А я те помогу проглотить.
 Маргарита  Ивановна с детства, узнала крутой характер  уже в будущей своей посажённой матери, Евдокии Афанасьевны. Поначалу она трепетала перед ней, но со временем свыкалась с её настойчивым  нравом, потому, что знала,  мать её зря попусту никогда не говорит.
Помолчав некоторое время, сказала:
- Выкладывайте всё начистоту, что за деньги и сколько вы нам, детскому дому предложите. Откуда у вас такие деньги? Время подходит к концу дня - работы уйма, Евдокия Афанасьевна. Денег, конечно, у нас вечно не хватает, всегда нищета.
- А я эвот сплю на деньгах. Ты ба помогла от них избавиться, Маргарита? Всю плешь проели мене энти гумаги; токо одна задумка, как ба меня заведушшая детским домом отклонила от беды моей, ить не ровен час - убьют, элеф пронюхають.
- Кто на вас позволит руку поднять? Чего вы боитесь?
- Заезжаи, да мало ли хто энто могет быть. Я их порешила враз ба сжечь на костре. Да думаю: А - ну, как понадобяться детскому дому-от. В огне-от им и без того жарковато станет, а у тя имя к нужде прислониться, куда башше будет и тебе,  и детям.
Маргарита призадумалась, как помочь престарелой женщине избавиться от головной боли, из-за её гумаг. Она верила и не верила: у пожилой, одинокой женщины, откуда-то могут водиться денежные средства. А, если и сеть, ведь может она это сотворить - в огонь кинуть, не выходя на улицу, прямо в русской печи.
- Короток совет! Да вы их в печь русскую! – Испытующим взглядом смотрит Маргарита на Евдокию. – И в тоже время прикинула. - Это не выход из положения, действительно детскому дому нужна огромная помощь, начиная от мебели, постельного белья. Действително дошло до того, что пока дети бегают по  двору, прачка успевает выстирать, высушить и тут же заменить перед баней постель. Бывает, отказываем даже детям в отдыхе после обеда, пока обрабатывается бельё.
Евдокия с нетерпеньем ожидает мучительного ответа, глядя на часы.
Час решения настал, а она мямлет – бери, элеф дают, пока не сожгла. - Думала про себя старушка, и не сдержав натуги скомандовала:
- Чё думашь-от, бери, коли дают! У меня коровы под воротами мычат, ограду своротят! Элеф уйду ни с чем  - не воротишь поздно будет. оне у меня ить без дела совершенно  пригорюнились. Деньгам нужон оборот, а оне плеснеют. И так, поди-ка, ужо кажную гумагу нады обтирать от плесени. Ну! Чё надумала, ужо битые  три часа те навяливаю! Я имя тута зараз завалю!
- Я ничего не пойму, о каких деньгах вы мне говорите! У меня в голове помутнение уже от них, что я с такими гумагами делать буду? – Опять переговорила  Маргарита Ивановна Афанасьевну. - Если идёт разговор о деньгах в плесени, то это уже не в малой мере. Откуда они у вас такие купюры? Евдокия Афанасьевна, мне ведь тоже не безынтересно знать, а в случае чего, мне нужно отчитаться за них перед высоким начальством.
- Ты не глупи, детка, ты орудуй скорее, нахваташь на них всякой всячины, тожно отчитывайся перед своими шишками, тожно уж поздновато будет; главное дети-от жить будут, што в раю. Токо ты поначалу никому ни сказывай и ни гу-гу, да и вобче ни гу-гу, никому. Разлеф мне польза от энтого станет, что я их в плесени кучкую? Тебе как раз позарез  потребуются! Не украла же я их, мать моя, Богородица.
-То, что ни гу-гу, это понятно и малому ребёнку, я видите, взрослый человек. – Маргарита Васильевна подбежала к двери, распахнула её настежь, прошлась по коридору, заглядывая по всем углам, кто, где, не притаился ли? Может, кто-то  мог подслушивать, афанасьевна тоже идёт тихо за ней.
- Никого нет.  Весь обслуживающий персонал детского дома  на улице. Давайте, теперь выкладывайте всё начистоту! Откуда у вас такая сумма? Целый, как говорите, мешок?
- Не мешок, а два. – Пересаживаясь, афанасьевна поближе к Маргарите, на диван.
- Вы меня с ума не сводите, Евдокия Афанасьевна, у меня уже голова по всем швам трещит; ещё не получила ничего, а уже разламывает все уголки моего шара. Скоро ручьи в моей в голове потеряют своё русло, замкнёт цепью и мне конец. Раз уж вы пришли ко мне с таким делом, то это уж не совсем простое дельце. Детей действительно выручать помощью надо. Это не маленькая помощь станет от вас.
- Ты говоришь откель у меня стоко гумаг? Коровёнок-от держу, молочко получаю, деньгами их кормлю.
- Как это коров кормить деньгами, - недоумённо спросила  заведующая.
- Очень просто. На деньги сенцо приобретаю, жмых имя, комбикорма. У коров-от молочко на язычке, милка, на язычке. У моих коровёнок-от бока не опалыя, эвон гляди у соседки ноги одна коровёнка и та еле-еле волочит. А от чавой то энто? От недоеданья. Мои коровёнки-от мимо двора не бегут по помойкам-от, оне  у меня самостоятельны, помычат-помычат, видют не открывают; рогом  скобу - раз поддели и дома. Знают, што имя кушь предвидиться. Вот откеля деньжата, милка, моя.
У меня двор-от заезжай. Ты што думашь, я их так запросто  привечать стану. Даром-от прыщь не сядет, а ты говоришь откель деньги. Их обогреть нады, а значит и дровишки нады с весны заготовить. Сенца лошадям не хватит заезжим, сенца одолжишь, так просто ничё не дам. Привозют должок, привозют; я на них не обижаюся, а башше того ишо и сверхом подкинут.
А знашь, как приятно токо подъедут к воротьям-от, кричат: Ма-ать, отворяй воротья-от! Не могём отворить руки остыли от неподвижности. И то можно поверить имя; расстоянье-от не близко по сто километров. Попробуй-ка посидеть на соле-от. Соль куды то возют, а куды не докладають, да энто не мово ума дело. Приехали – уехали, мне зався быват весело. Онегдотов наслушасся, во! Спать порой не захочешь, энто пока чаёк-от в самоваре закипат, а он у меня ведёрнай. А к чайку-от сахарку подкидывашь – всё попутю,  как в забегаловке. В очередь ко мне в мой –от дом заезжай, да как не быть очереди-от? У меня ить всё по программе; попили, поели и спать укладаю, кто где хошь, хворого на печку толкаю, а ли баньку истоплю ему. Всем постельнуя принадлежность приношу. А посля их отъезда мою бельё, да отутюживаю каталкой.
- Наверное, и сто грамм  приподнесёшь, как же без этого, Афанасьевна?
- Избави бог, с энтим у меня строго. У меня Петро никовды не употреблял и  в избе не позволительно для меня это хранить. Зачем мене такой кутёж, нихай идут в  чаёвную, тама и пусть гудят скоко нады. Оне у меня приучены, кто с энтим не хочет расстаться - проезжай мимо, оне ужо об энтом себе на носу зарубку сотворили, и другому наказали. За чаёк-от мне отдельно платят, элеф кому покрепше  нады. Вот токо и всего. Правда, не без греха; быват, што перед самым заездом во двор-от, покопашаться в возу-от, ишшут чавой то; я их спрашиваю: Кого потерял, элеф, што потерял, я верну не жалься, всё отдам сполна. Оне посмеются надо мной, я поначалу не догадывалася, а потом смикитила, пригрозку имя за энто вручаю: Мотритя у меня, враз забудешь мои углы. Вот эдак-от  я и живу в заезжем собственном доме. Ничаво, не обижаюся на их поведенне. Не знаю: чаво будет дале, тьфу-тьфу, не сглазить ба.
- У вас, Евдокия Афанасьевна, дело поставлено на все сто процентов. Организация у вас завидная, тоже не сглазить бы ваше здоровье, и дай бог вам его, не больше не меньше, какое есть тем и выручайтесь. Говорят, у бога здоровья просить не надо; сам его приобретай или сохраняй, не завидуй ни кому. А чёрные полосы у каждого бывают,  в какой - то мере. Но ведь не может быть вся жизнь окрашиваться в чёрный цвет, она ведь как радуга после дождя. Вот и мы переплачемся. А, может, и наши мужья воротятся.
Маргарита Ивановна  рассуждает с Афанасьевной, как бы подытоживая  весь дневной  разговор за пройденные годы знакомства.
- А я ни  с богом и не с чёртом не советуюсь нашшёт здоровья свово. Мне здоровье дали родители,  вот я их  и благодарить стану. Грамматёнки нет у меня, так я с эдаким  пониманньем не сдохла, ишо от моей головы ума занимают. А сшитать-от я и на гумаге столбиком подшшитаю, грамотного обведу трижды вокруг пальца.
- Евдокия Афанасьевна не завидую вам, но позавидовать бы не мешало.  Вобщем так, моя матушка, пока вы мне здесь объясняли  рождение вашей суммы с годами, я хорошо взвесила, про себя обсудила и решила: годятся ваши нам  деньги  для детского дома. Только вы пока ни кому не говорите. Мы сначала их расходуем, а потом я заявлюсь в райком и объясню всё как оно должно быть по закону. Вы сами возьмёте на себя всю ответственность за происхождение вашей великой в мешке суммы. И это ваше право, где вы должны  были их держать в банке или под подушкой, или в чулке; тем более, что вы их вернули государственным детям безвозмездно. Так нет, бабушка Евдокия ,  благодеятельница ты наша?
- Ну и ковды, ты  их возьмёшь?- Заметно заволновалась Афанасьевна, зная, что ситуация вышла из-под контроля, где знают двое там знают все.
- Вы не переживайте, Евдокия Афанасьевна, Мария знает о деньгах?
- Почём я знаю? Так вроде глядеть она не пакосна, а там хто её мать, знат? Может и знат, может, ковды и залезла под  изголовье-от; вроде никовды не заикалася, может тайну умет хранить. И, слава богу! Вознагражу  за энто ковды-мить,  эвот как  Вальча подрастёт…
- Как-как вы сказали? Вальча? А почему ни Варьча? Мне что-то здесь не понятно, Евдокия Афанасьевна?
- Поймёшь, всё поймёшь, ковды документы появяться,- Афанасьевна сделала акцент  на вторую гласную букву «У» в слове документы.
- Тогда, ладно, всё со временем уладиться. Вы как деньги то сами принесёте. Или к вам подойти поздно вечером или ночью, чтоб не видели?
- Нешто я чурку дров-от вздыму на плечи?  Подгоняй Соврасого,  но токо днём.  Я ить те не воровано удружить хочу. Да и вовсе не тебе, а детям государственным, да матри, мне, штоба ни одной  гумажки не пропало на сторону. Всё по-хозяйски истреби на пользу дела.
- А какая сумма там у вас, Евдокия Афанасьевна, интересно знать? Мне ведь её тоже надо как-то скрывать, пока, я  её всю израсходую, может  участкового приставить к моему кабинету или вообще под каким-нибудь предлогом нанять милиционера, чтобы не заподозрили о присутствии  капитала. Дело то всё же рискованное, Афанасьевна, боюсь я за это дело браться. А, ну, как разнюхает, кто-нибудь, что тогда?
- Волков бояться – в лес не ходить. Объяви всем, што хошь принять ещё однуя сотрудницу, как ночнуя няню или, ково тебе тама ишо надыть. Оформляй меня на работёнку временно, пока не источишь весь-от капитал. Я у тя побуду, покамес лето, заезжих-от не быват. А коровёнок-от я ни свет ни заря подёргаю за вымечко и  к тебе припруся. Так полегшее подбери работёнку-от, таку не бей лежачего. Я у тя отосплюся и домой, нихто и не подумат, зачем здеся бабка у тя  похрапыват.  Слышишь – нет?
- Слышать то слышу, - вновь задумавшись, сквозь зубы ответила Маргарита Ивановна. Вообще то и так можно  этот вариант провернуть,  баба Евдокия, свой же капитал станешь охранять. Может  этот вариант самый верный, попробуем.
- Свой  - не чужой, годами охраняла спамши  на капитале. А вот чавой то не задумывалась над энтим, как избавится от него.
- Так уж сильно вы хотели от него избавиться? – Спросила заведующая.
- А то, как жа, не хотела б, не решилась ба сюда приплестись без надобностев. Эвот заодно  и наплясалась с унучкой-от. Ух, как ноги-от гудят, что рой в улье, как не знай, сяду под коровёнок-от.
- А может вам отправить кого, чтоб вам помогли управиться со скотом?
- Не говори так, мои коровёнки-от никого не подпустят, весь удой перевернут, верны токо мне и баста. Ты горох-от замени бобами, от их проку боле будет, хлеб заменят, и рабятишка играючи оплетут и с аппетитом. Рубаху-перемываху заменишь имя на новуя, а то развели инкубатор, понимешь ли. Цыплята и те разноцветныя вылупляются, а у тя все как  в зоне у лагерных.
- Ой! Не говорите так. У нас так положено Евдокия Афанасьевна, выше закона не прыгнешь, то есть одна единственная форма для детей. Для мальчиков одна, для девочек другая. Нам твой вариант пока не под силу, даже если будет на что приобрести. Просто-напросто запретят нам вами предложенную моду одежды.
- Значит,  в тюрьме новорожденные, так-нет,  Ивановна? Благо што не полосатую оболокли. А, может, я пойду в райком, да посудачу с имя. Ты не робей, про деньги я ни словом не обмолвлюся.  Не в моих энто интересах. Токо скажи имя:  зараз докапыватся будут, откуда  да куда. Энто мы сами с тобой раскидам по нужде-от твоей. Глядишь, какой домишко починишь, сотруднице своей, не заметно от начальства. Так всё штоба было тихо и по уму,  поняла – нет?
Давай-ка, завтре же ко мне подгоняй телегу-от. Сама не показывайся.  Я управлюся  с ямшиком-от. Да, помоложе, какого подкинь мне, можно из сирот поядрёне которого, штоба под мешком-от не гнулся. Один мешок те положу с солью, штоба отвлечь вниманье на тяжесть другова. а другой со вшами, вот глядишь, и пронырнём с тобой. Молодому-от не понять будет, а спрашивать станет, так и отвечу: аль не видишь соль. Весом-от оне не отличаются друг от друга. С деньгами-от ишо потяжельше, пожалуй, будет.  Вобчем ты обмозгуй,  каво те лучше отправить ко мне, да штоба лошадью-от умел управлять, не то растрясёт не на милость божью, греха не оберёсся. И куды определить, тожить подумай. А, может, ты прямо ба к себе домой завезла?  Женихов-от водишь – нет?
- Что, вы? Афанасьевна, какие женишки тут, даже слышать то противно.
- Товды, прости,  меня старую, наверно, из ума выжила, токо и думаю, как ба деньжата на пользу кому сгодилися. Вот появится  такой, как Раскольников, как у Федора  Михайловича Достоевского; меня укокошит и сам всю жисть маятся будет. Мне-от легшее ба стало, а ему не позавидуешь, маята кромешная задавит, на што мальца-от губить. Сама она виновата, кому всё, кому вобче хрен да маненько. Жалко мальчонку-от, токо эвот старуху лишать жисти не нады было. Сам виноват; попросить ба ему у меня, я ба выручила
Маргарита Ивановна  приподняла пенсне, и долго рассматривала  в упор старую знакомую Евдокию Афанасьевну, как будто видит её впервые. Не так уж она и безграмотна и в разуме толк имеется. Откуда, кто её родители никому не известно. Она о себе никогда, ничего не рассказывала, жила себе и всё.
- Евдокия Афанасьевна, да откуда вам знать про Раскольникова?
- Как не знать, читала. По своему здравомыслию и рассуждаю, подарить и всё тута, чтоба безумцы не пригребли  себе, не в пользу дела.
- Чего ж вы тогда свою речь исказили донельзя, Афанасьевна?
- А, чтоба коровы меня пушше понимали, грамотёнка-от она не всем даётся. Правда писать я не умею, а вот читать, не хорошо и не плохо тоже сгожуся, ковды нады. Расписываться умею своим обноковенным почерком, три буквы ставлю  К. Е. А. К моим иероглифам  уже привыкли кому нады.
- Уравнение с двумя не известными, да и только, Евдокия Афанасьевна, совсем не известная для меня женщина, кто вы? Матушка, вы моя? Словом, договорились, я вас отпускаю, ждите человека надёжного. Не беспокойтесь ни за себя, ни за капитал, заработанный вами честным трудом. Никто вас не сдаст, и подарок я распределю по существу, по мере потребности. Пусть-ка, только отберут у меня; да я и не доведу до того времени, чтобы у меня кто-то, чего-то распознал. Наличными буду рассчитываться, наличными.  Про остальные пока ничего не скажу. Вы же не сказали: сколько у вас там, какая сумма?
- Не знаю, не шшитала. Одним словом уйма в мешке, собирала в пачки по порядку. Соберу-положу, соберу, опеть положу. Вот и наклала, што надоели оне мне. Сначала сшитала, а потом плюнула на энто грязное дело. Потому, как ить можно и с ума от них сойти. Я так: появится лишка, в мешок. Энто ить всё с годами прибавлялося. Ишо от муженька, от Керенских  обмененыя были. Знашь, как энто затягивало мово муженька-от?  Бывал чи не доест, не допьёт, а в мешок-от сунет. Ох, и скандалила я с ём. Я не такого роду склада - мне нады зараз пошамать, да дерюгу на себя накинуть, а ему всё одно: холщёвое рубишше есть апосля бани и ладныть. Но он меня не обижал, грех жаловаться на покойничка.
Маргарита Ивановна смеётся, оглядываясь по сторонам собственного кабинета.
- Чаво энто ты смеёсся, надо мной или над покойничком?  Грешно смеятся над старыми людями, а над покойничками вобче не нады.
- Хорошо, не сердитесь Евдокия Афанасьевна, я же не над вами, а если честно признаться, то  сама над собой – знать человека и ничего не знать о нём. Мне это совсем не простительно, я с себя вины не снимаю, милая вы моя, матушка. Наверное, вы правы: сначала я расходую часть ваших денег, кое-что положу на вашу же сберегательную книжку, а вы в последствии напишете завещание на кого хотите, можете так же оставить завещание на этот же детский дом, чтобы наше руководство распределило оставшийся ваш вклад на всех сирот  поровну.
- Я с тобой не согласна и точка;  расходуй все зараз, поговаривают: будет  рехформа денег. Што кобыле под хвост подкинем мои сохранения?
- Да кто вам сказал? Не верьте никому, какая реформа? Война  идёт, а вы про реформу судачите! Не будет её!  Поверьте мне, я же в верхах частенько бываю. Никто и ничего не говорит, даже и не упоминают.
- А я говорю:  будет, милка, будет; сердце моё вещует не позря. Со мной не лезь по такому случаю в разговор. Не тебе вещевать, потому как твоё сердце занято другими заботами. Всю силу из души вынимают дела, коли, совсем не спишь ночами. Я эвот токо и разгадываю сны, да приноравливаю энти сновидения што да к чему. Так што не успет война закончится, как рухнут мои скопленья. Вот по энтому-от я и пришлёпала к тебе на работу, да девчонку попутно привела;  хватит наотдыхалась  с мамашей-от. Ёй тоже надыть отдохнуть маненько от ёй.
- До меня не доходит, почему, зачем Правительству нужна реформа. Разве на это не мало уйдёт средств, когда у нас итак сплошные зияющие дыры в народном хозяйстве. Война всё под себя реализовала. Ведь война ещё далеко не закончится.
- Тьфу! Типун те на язык. Откель нам знать ковды она закончится. Мало ли что на фронтах начинаются переломы в нашу пользу. Так ить и Герман,  неровён час-от, может тако же поднапрячь силы да резервы и бросить опеть противу нас.
- Убедила, тогда я сначала начну реализовывать только по необходимой надобности, как почувствую, что пора идти с объяснениями в райком, тогда и пойду. А так получается, что я между двух огней буду находиться. Даже я не исключаю такой вариант, что я именно с вами буду посещать магазины, склады за приобретением товаров. Потому, что мне будет на кого  свалить все процедуры. Они ведь могут мне предъявить статью: имеешь деньги, а государству не сдаёшь. А с вас,  как с голого – олово. Жила себе старушка и нате вам с кисточкой - разбогатела. Подарок детскому дому приподнесла. Идёт? Кто осудит? Кто статью пришьёт? Налог вы платите исправно. Так? Нет?
Евдокия Афанасьевна  основательно вышиблена из седла, в котором так надёжно сидела. Она запереживала: не пойтить ли в обратную. Сжечь все свои сбережения на костре и баста;  не то ишо  за свои собственныя труды металлическуя решотку всю оставшуюся жизнь нюхать да облизывать буду. Мгновенно нахлынувшие мысли Афанасьевна выговорила вслух:
-Сожгу, однако, я их? Мене переживанья будет. Ёй  материальна помощь требуется, а я голову тута ломай, да себя оберегай, кабы не засудили. Нет уж, милка, энто твоя головушка садовая должна соображать. Меня ослобони от энтой думки. Не могёшь – не берись. Сообразишь - действуй, покедав дают. Я к тебе  с  надеждой пришла, штоба ты мне помогла от них избавиться. А так я ба  не советовамшись  в печи русской поманеньку избавилася.
-Нельзя, Афанасьевна, нельзя.  Вам и мне статью припишут, за сговор или ещё чего придумают  - война ей помогать надо.
-Война, гришь? А дети чьи? Разлеф не военных, а? Не наших сыновей? Токо попробуй имя покажи;  ни один солдат не получит ни копейки.
-Правильно, солдату зачем деньги на войне?  Их же кормят, обувают, одевают. А оружие, на какие деньги им поставляют. С миру по нитке…
-Тожить правильно, а голому – вошь,- Евдокия Афанасьевна  начала сердиться и уже было направилась уходить, не решивши вопрос.
- Да подождите же вы, Евдокия Афанасьевна, вы напишите расписку о том, что вы нам внесли деньги  как благотворительность детскому дому, Афанасьевна, богом прошу вас.
-Так хошь две  насарапаю, элеф поймут. Мои коты лучше пишут, чем я.
-Вот опять загвоздка. Ну, хорошо я сама. – Маргарита положила указательный палец на верхнюю красивую губку, призадумалась и тут же спохватилась, обдумав план действий.
- Нет, кто-то другой вам напишет, А вы, как можете, распишетесь.
- Вобчем так! Подгоняй грузовик,  хошь кобылу, хошь на быке подъезжай, сгружу те всё, што имею, а тама сама размышляй. Нековды мне тута с тобой ишо головёнку-от  разламывать. Забирай и баста! У тя емется грузовик, поехала на ём в другой городок, или район какой? там, сям поднакупила – выгрузила.  Поднакупила - выгрузила. А своим-от говори, штоба помалкивали до поры до времени, имя говори: Партея и Правительство деньги на сирот отпустили. У тя ковды была комиссия по проверке по детдому-от? Обернувшись вполуоборот к заведующей, спросила  Евдокия Афанасьевна..
- Да вот дня три тому назад. Вы такая ушлая, как я посмотрю на вас, Афанасьевна. Вы, на какие склады рассчитываете. Где горы добра или горы разрухи. Да сейчас, как мне кажется на складах то, как ты когда-то выражалась: хрен ночевал, да рано убрался.
Давние подруги перешли на полный русский лексикон, забыв о преклонном возрасте и молодости. Со стороны кто бы мог послушать, диву дался. Директор и посажённая мать доказывают кулаками по столу.
-Ну, вот  и карты в руки.- Немного смягчившись, утихомирилась Афанасьевна. - Не мешкай, говорю, через неделю две, а, могёт и через месяц два снова  появится какой никакой товар-от. Не уж то не управисся  расходовать все за такой срок? Давай, гоношись, да  штоба из-под пяток-от пар-от не дымился. Элеф чё нады приглашай - столмачим вдвоём. А вот про расписку-от - не смей ни кому давать писать её. Мы знам токо двое,  нам третий не нужон. Дажить не сказывай Марее. Покедав я ишо к ёй приглядываюсь, не смею ни чё говорить про неё худого,  и сказать хорошего покедав нече. Ты энто учти.
- Эх, Афанасьевна, Афанасьевна, ты думаешь всё так просто. Пошёл, постучал  в дверь, тебе отворили её. И нате вам – полный набор к прибору, и всё для детских домов. - Глубоко набрав воздуха, выдохнула медленно, продолжила разговор.
- Мне думаться она из богатой семьи вырожденная. Интеллигентна уж больно бывают завихи у нёй. Я как-мить  растолкую, што почём. Эвот сама  проглочу пилюлю от неё,  обожгуся, а ли ишо чаво, товды и те  поразмыслю.
- А если ни того и ни другого вы от неё не дождётесь, тогда что?
- Такова  не могет быть. Человек-от идёт одним берегом, а элеф его  задувает и к тому и другому, энто ужо ветряный человек, ишо опаснее.
- Мне твоя племяница сразу с первого дня приглянулась, как-то предрасположилась она ко мне, как будто мы с ней в один день родились и не расставались. Как будто у нас с ней одни и те же родители. Как вы на это смотрите?
- Да, кака она мне племянница? Вода десятая на киселе. Приняла потому что Стёпа мне за место родного сына. Предрасположилась, но не расположилась, - заметила Евдокия Афанасьефна, – энто ни единое  мненье. Так ить и то правда, кто скажет супротив, элеф дети от одних родителев. Один отец да мать одна, а характеров-от много в семье, к кажному рабёнку родителю подлаживаться надыть. А Марея-от, прибымшая издалёка, из-под боёв Ленинградских учесала.
- Досталось ей, бедной, опомниться до сих пор не может. Видимо, она поэтому такая серьёзная - не подступись. Рассказывала мне кратенько: свистели снаряды, бомбы падали и разрывались, как с худого дерева чёрные груши над их поездом. Весь, состав шедший на Дальний Восток с эвакуированными разметало на щепы. Стоны, плач детский, как вой сирен от худых машин заглушал разговор знакомых по поезду. Мне бы такого не пережить. Давайте, Афанасьевна, пока не будем о ней, пусть в себя придёт.
- Эвот, как ёй угораздило рабёнка-от потерять? Привязать ба ёй яво к себе нады было. Доверилась, понимашь ли, кому, не знамо кому? А може у ёй яво не было. Не извсестно, знат ли об энтом Степан-от? Видел ли он рабёнка-от свово? А може токо по письмам. Говорит, што он писал ёй с фронта.  Просил берегчи Валю, а я эвот в разум не возьму, пошто Валю, а не Варю. Я в разуменье ни как не приду. И сама не сказыват ничаво. Може она рожала без яво? Стерва, она кака то?
- Евдокия Афанасьевна, тысяча вопросов, да ответа пока мы не видим и не слышим не одного. Это ей решать свои проблемы. Не получиться - поможем решить совместно.   Два имени витают в одном помещении как призраки. Два имени: Валя и Варя поступили к нам в один и тот же месяц, год, число. Чьи они дети? Знаю одно - это дети собственных родителей. Но, если, что? То я бы, конечно, удочерила себе обоих. Имена то разные у них, значит не одно и тоже. Значит, судьбы у них будут совершенно разные, даже, если  приму их обоих и удочерю.
Маргарита, стоя в коридоре, повернулась лицом к открытой двери, шепчет про себя.
-  Господи, прости меня, я же хочу, как лучше…
- Ладныть. Давай, действуй, на чём сошлися. Не то проглотит реформа  сбереженья-от. А мне, знашь одна хана, ковды помирать, было б дело сработано, да ба  на пользу пошло. Мне ить до смертинки три  пердинки осталося. Так што,  мне ли горювать?  Эвот сложу на тя все заботы легшее спать стану. А, ты, энто, ляжись, как я на узел-от, который привезёшь. Да почашше заглядывай на него. Доложи, своим-от, што соль  подкинула бабка Евдошиха. Выдавай да по жменьке кажному на недельку. Эвот эдак-от и отведёшь от себя подозренье. А тама я ишо сольцы подкину.  Мои,  заезжаи-от снабжают меня не жалкуют. У меня к тебе ишо один вопросик  должон быть, как я посмотрю да-а, меня  ты обскакала.
Евдокия  Афанасьевна, стоя  переминалась с ноги на ногу, как будто человеку уже невтерпёж. – Риточка милка ты моя, мне  в сердце закипелося, узнать хочу я всё же про Вареньку. Може, как-то бы оформить её на меня, пока кументы придут.
-Ев-до-кия Афанасьевна, - тягуче проговорила Маргарита Ивановна - Без намёков, пожалуйста, не гляди, что мы давным-давно знакомые, я детьми не торгую. И вообще этот  разговор уже тянет на сделку.  Это  очень и очень опасно
-Што, ты? Што, ты, милочка, - Евдокия попятившись назад, чуть было не своротила стол с документами и графином, наполненный водой. - Мне однуё  нады! Люба она мне, Варька то! Понимашь – нет, прикипела, вот тута, вся в меня и всё тута! Моя она, Варька-от!
У Евдокии потекли слёзы горечи, может и действительно, от того, что она тоже круглая сирота детей то у неё не было. А вот тут то, как раз объявился случай стать матерью, бабушкой, кем угодно. В душе она при случае ругала многодетную соседку, у которой было пять человек детей. «Почему?» - Спрашивала она себя, - «Где он, бог-от, не наделил её материнским счастьем, и только лишь заставил стать толстосумной?» - Я ить, Марею-от плохо знаю, а Главдею-от хорошо знавала. Чей энто рабёночок? Главдеи, а ли  Мареи? Ни та, ни друга с нами рядом не жили. Во время беременности, - Евдокия сделала акцент на отрицательную частицу «не». -  Может, и жили при ёй - не заметно было, да уехали отселя. Он ить, Степан-от с Мареей жил, а к Главдеюшке от  неё  похаживал. Токо энтого Марея сном духом не знавала, а как узнала, так сразу отчалили по настоянию её самой. А Главдея-от после отъезда, где-то проживала одна без Степана, да по оговору-от она и повесилася.  Сказывют: брюшко-от  у ёй было, месяцев эдак на  пять-шесть. Разница разлеф больша между Варей и Валей? Ей и потерять её не жалко, а ли сдать кому-мить. Ты чуешь, што я те толмачу, Ивановна, нет? Знашь, какея у Главдеи были волосы?  Точь - в точь, как у Варьки:? Равно такея же густюшши, волосёнки грубыя, што конскай волос, а цветныя, спасу нет, красивушши волосы, коричневыя с отливом - глаза резало, особливо, как солнце макушку освещщало. И в кого она сама-от Главдея-от уродилася? Стёпка-от токо и дело заглядывался на раскошных баб, да на богатых, то есть не из свово роду племени выискивал, девок-от. Вроде бы, Главдея-от русская была токо вот вся родня её жила, гдей-то, за островами, навроде ба, как в Финляндии, штоль? Так он писал своей матери, Степаниде одно единственное письмецо, а потома,  гдей - то застрял и ни гу-гу: ни кому не слова. А тама и война началася.
Рабёнок-от попал к нам, как, ты, думашь,  каким фертом? Может,  Степан-от с кем переправил по записочке? Гумагу-от, поди, потерял, а в памяти-от осталося, куда рабёночка-от забросить? Солдатик, говорят, её доставил.
- Знаю, Афанасьевна, знаю,  не только слышала, но и принимала у него девочку, только без документов. Со слов солдата,  описали её данные, но всё это не сходиться. Через неделю-две нам привезли ещё такую же девочку: Одна Валя - вторая Варя. У одной фамилия Горохова, Горошкова, или Горошко; так и записали три фамилии на всякий случай, правда, одну приписали Вареньке. Не то получается, что у одной три, а у второй ни одной. Ни даты рождения, ни имя, отчества. Как прикажешь понимать?  Какая тут Степанова дочь, а может просто совпадение. И кто из них годами старше? А возможно и обе сразу его. Так, может быть?
- Но ить Марея-от приехала пуста, голь голима, с мешком за плечами и токо. Элеф у ёй был ба рабёнок, она ба взвывала, што сука на цепи по рабёнку, а то мольчит, стерва.
- Так она и похоронку получила, не взвывает - мольчит, - Маргарита переговорила собеседницу и всякими доводами старалась отвести желание Афанасьевны от Варьки. - Давай-ка, матушка, решим проблемы неотложные пока твои, они куда сложнее,  чем эти. За этими проблемами потянутся неведомые задачи, от которых будет труднее избавиться. А дети? Да, чьи бы они не были, в данный момент они, по крайней мере - наши. И со своих глаз мы с тобой не отпустим.
Вытирая  уголочком косынки увлажнённые глаза, идё по коридору  к выходу,  во двор вместе с заведующей детским домом, унося с  собою надежду: она отвоюет себе Варьку, во что бы то ни стало.
- Вы, как-то заикнулись о Марии: доверяй, но проверяй. Как, вы, думаете, с чем это связано? – Сказанную, поговорку Евдокией Афанасьевной,  маргарита  Ивановна в течение всего времени разговора не упускала из головы, и связывала, то с одним, то с другим сказанным ею  словом,  но оно никак  не вязалось одно  с другим.
- Дык,- Евдокия Афанасьевна,  уже пожалела об этом, что проговорилась, да уже была, как говорят,  прижата к стенке, дальше уж некуды. Выхода из ситуации не предвиделось.- Дык, может быть, и не нады было мне об энтом заикаться, дык, вот бабий язычише-от долог, помело оно и есть помело. Но с другой-от стороны, надыть сказать, мы ить здеся одна семья;  поштой то рабёнок-от меж нами будет, как хрен в отрепьях чураться - собственну мать бояться!? Так, нет, я говорю?
- Вы, на что намекаете, вы говорите прямо. Не бойтесь! Мы здесь все люди свои. Окольными путями не надо бродить вокруг детского дома. Почему,  кто-то больше меня знает – почему я не знаю, что могла бы знать? Может, вы, действуете подпольно, насчёт Вари и уже пришли какие-то документы на неё? Так, нет? Поймите, всё равно мимо меня здесь ничего не произойдёт, и не решаются вопросы без меня, только через…
Заведующая  начала выходить из се6я, ни о чём, не догадываясь, начала переходить в наступление, уже не сдерживая эмоций.
- Может, я чего-то всё же не понимаю? Может вы, что-то знаете?
Так, говорите, же, наконец, быстрее! У меня дела государственной важности. А вы антимонии разводите  с коллективом за моей спиной! Нельзя так!
- Какея, антимонии? - Тоже не оробев ни на минуту, Евдокия, вот-вот близко у цели;  хочет рассказать о случившимся с её желанной внучкой там, где временами проживала Мария.
- Не знаю, как и поступить, правильно или нет, будет с моей-от стороны, лезть в чужой монастырь со своими перстами? Но и такого мне думатся допущать боле не довжно.
- Моя дорогая, вы  мне и по годам мать, и по воспитанию мама. Только вот в  законах позвольте, мне самой, как-нибудь разобраться.
Заведующая насторожилась и была встревожена, не до сказанными новостями.  А, вдруг, что-то важное и не по её силам исправить  совершившее обстоятельство, тем более от неё зависящее. И не доверять своей посажённой матери на свадьбе она ни в коем случае не имеет права. Что же эта пожилая женщина знает? О чём молчит?  Что ещё не доходит до моего чурбана; ведь она  оч-чень умная женщина, и даже оч-чень. Но если, такая,  умная, то почему, зачем скрывать? Гораздо легче открыться и всем станет легче от разрешёной задачи. Может быть с Василием, что случилось? Он жив?
- Да,  ты не об чём, другом-от не кумекай,- как бы читая мысли Маргариты  Ивановны, добавила. - Ни чё с твоим Васькой не случиться. Жив он. Тута друга проблема, - Евдокия опять, переминаясь с ноги на ногу, продолжила,- тута, милка, вот в чём дельце-от. Варька-от  две недели назад, через мост-от нависной,  слепой, да головёшкой прибежала ко мне из избы, где Марея квартирует. Ить из-за чё Варьку-от не приводили в детскай-от  дом две недели? Следы побоев она скрывала. Чем токо мы её не отхаживали, всяческими компрессами, да примочками избавлялися от черноты-от на лице у девки-от. Разлеф можно таку бабу назвать матерью-от? Я из-за Варьки-от  целых две недели поясницей отвалялася, а Марея-от коров доила да к пастуху отводила.
Время беседы уже было давно на исходе у обеих женщин, но они решали насущные вопросы наедине от коллектива, вне зависимости от недостатка времени.
Заведующая детским домом подозрительно разглядывала Евдокию, как будто видит её впервые. Глубоко вдохнув в себя воздуха, затем выдохнула. И так она повторила раз, другой, третий.
- Ты, чёй-то меня разглядывашь, как будто впервые видишь? – Евдокия  по привычке расставила руки по бокам, отошла в сторону и снова подошла.
- Ох! Чует моё сердце: наговаривать вздумала ты на женщину  ради собственной выгоды.
- Кака к чёрту тут выгода, Ивановна? Каку выгоду ты усматривашь у меня-от ишо? Я те финансовую помощь предлагаю не жалкуючи, а ты мене оммарать хошь ни за што, ни про што. А ли што девку-от хошь мне передать инвлидкой?
Взвешивая всё за и против, хозяйка детского дома решила:
  - Хорошо, я приглашу Марию  к себе в кабинет сегодня же. Узнаю: кому доверять и кого проверять». – Маргарита Ивановна и впрямь  с недоверием отнеслась к Евдокии  Афанасьевне: «Кто её знает: может это и есть наговор, от ревновности, принять желаемое за действительность? Говорит, что в крапиву  с лестницы опять улетела. У неё остался синяк на ребре; проверить бы надо, не сломано ли ребро?»
- Афанасьевна, завтра будет банный день, я назначу медсестру
на дежурство в бане, как бы визуальный  текущий медицинский осмотр.
- Дитё-от разлеф омманывать станет, элеф у неё чё-то болит, тем более как Варьча, она откровенна.
- Хорошо-хорошо, Афанасьевна, вы меня заинтриговали, я поступлю с медицинской точки зрения; вы тоже со своими амбициями не лезьте на рожон, это ребёнок, повторяю, государственный.
- Правду глаголишь, Рита, рабёнок золотой, злаче не быват; ни на што не жалится, не алачнай рабёнок-от, не капризнай, штоба ишо матери нужно, эвот Марии особливо? Конхветки лежат на столе; она ить не подойдёт, не схватит, как другея.
- Я б сама её удочерила, но, к сожалению, не имею права,  пока идёт война. Да, именно, к сожалению, а пока об этом  ребёнке разговор окончен.
- Война всё спишет, - не унималась Евдокия Афанасьевна,- вот загляни-ка, в рот ей, Варьке-от: по смышлености можно дать ей шесть – семь лет, а по
ростику - токо четыре годика, а по зубкам можно дать ёй всего пять лет; вот и поди ж ты и договорисся с ёй. Она, знашь, как лопочет, а песни поёт. Весь червонец впишется в её рост-от.
Евдокия не  унимается, не может она себя успокоить тем, чем успокаивала её  давняя знакомая.
- И всё-таки доченька, элеф што я Вареньку к себе возьму, пускай она твоей будет, ты её удочеришь, а от меня наследство большо останется. При-
даное  богато ёй будет. Ты то, што ей дашь,  а Мария?  Та вобче голь перекатна. И откель он её выписал таку змеишшу не писану. Гдей то видано, штоба мать родна  конскими вожжами по голому тельцу-от  хвостала? Дык, ужо не  запямятуй, об чём договорилися, подъезжай, не мешкай. Не то я приготовлю, а ты  запамятуешь. Придётся ишо раз к те топать, а народ-от заподозрит: чё, мол, тута старуха зачастила.  Мотри, дочка, дело-от сурьёзно. Не подведи, мотри, мне без него легшее будет. Ни кому, слышишь...
Евдокия Афанасьевна  ушла, вытирая кончиками косяка намокшие глаза.

Минул  год.  Мария Григорьевна, вышагивая медленными шагами по рынку, вглядывалась к содержимому на прилавках торговцев.
- Почём? – Громко спросила Мария продавца  собственного производства.
- Не дорого, хозяюшка, не дорого, берите, уступлю. Если всё по маленьку, наполовину сбавлю, а что бы вы хотели взять? – Спросила продавец.
- Нам ничего не нужно! – Тут же опередила Марию Варенька, - просто мама подошла и смотрит как бык на ворота. Правда, же, мама, нам ведь ничего не нужно?
- А вот и не правда. Нам многое чего нужно, - отдёрнув руку Вареньки от  притягивающего ароматом, конфет «Барбарис».
Мария  вынула   из нагрудного  кармана  кошелёк с монетами и тут же закрыла его.
- Извините,  мне бы хотелось многого для неё, да вот времечко поганое не позволяет удовлетворить потребности ребёнка.
- Мама, ты, не волнуйся мне совершенно ничего не нужно; я не голодная, я сытая. Ты лучше о себе побеспокойся, я ещё вырасту, наемся, чего захочу. Обо мне и разговоров то не может быть, ведь я ещё маленькая.
- Женщина? Я где-то видела вашу девочку. Я её хорошо запомнила, славненькая девочка, умница мамина.
Женщина долго вспоминала, где же видела она этого ребёнка. Мария  с Варенькой были уже далеко от места торговки. Прохаживаясь по другой стороне рынка за прилавками, продавец «Барбариса» догнала девочку и  вручила ей четыре длинных в обёртке конфеты.
- Бери, ангелочек, бери!  Ото всёй души отдаю тебе, я же тебя узнала, ты же унучка  бабки Евдошихи. До чего же она тебя любя, вот как сойдёмси с нёй так все разговоры о тебе.
- Может, не будем  брать эти конфетки,  мама? Может, другие встретятся по дороге.  Эти конфетки не вкусные, сладкие, правда, но не вкусные.
Варя взяла конфеты в одну ручку и протянула их обратно продавцу
- Что ж, ты, так детка? Старших обижать не надо, если дают – бери.
Оскорблённая девочкой продавец, начала насильно толкать Варе в карман.
- Я вас нисколько не оскобляю,- сказала тихо Варя, понизив голову ниже плеч,- я просто хотела угостить маму, но у неё одни копейки, а денег не хватит.
- А что же баба Евдошиха, не даст твоей маме денег? – Подозрительно спросила торговка, глядя в глаза Марии. – Она, Евдокия  то Афанасьевна, вон, как обставила детский дом, как в лучших апартаментах начальства. Музыкальную школу выстроила, на какие такие деньги? Где она их взяла? А на конфеты не хватило, так, что ль?
- Да, я с вами вполне соглашусь, уважаемая,  Ефросинья Авдотьевна. По мелочам разменяешь -  не построишь дворца. Не нашего с вами ума дело!-
Мама Вари указательным  пальчиком нажала на кончик носа торговки, - вам всё понятно,  Авдотьевна?
Стараясь достать носик торговки, Варя тоже хотела его нажать, да не получилось.
- Вам всё понятно? – не понимая,  о чём идёт речь, сказала Варенька, - уважаемая тётя Фрося. Я же говорила: мама не хочет такие конфеты – они не вкусные. Мы лучше найдём в магазине или у другой тётеньки.
- Бесплатный сыр бывает токо в мышеловке,- в след крикнула торговка,- Ить нады же кака, вылитая в маму, грубиянка. Вылитый ёжик: не дать не взять. Яблоко от яблони не далече падает,- подхватила вторая торговка.
Варя услышала разговоры двух женщин, отняла ручку от материной руки, вернулась к двум торговкам:
- Не обижайте мою маму; она лучше вас! Нам с мамой бесплатного сыра не надо и яблок тоже не надо, и конфет тоже. Вот, так! Нас с мамой и в детдоме не плохо угощают!  Вот, так, вот! А вам, то нет. Вас не возьмут в детский дом, вот  так! Нас с мамой то взяли, вот так!
- Кто бы подумал, что какой-то червячок может испортить тебе настроение, нонче уже товар не пойдёт успешно, подумать только, а? Расскажу Евдошихе пусть знает, какая у неё унучка, она за неё горой стоит, а Варюха то за мать, вот ведь, как бывает, соседка?
Соседка по прилавку покачала головой, не говоря ни слова, вперёд Афросиньи собрала скудненький товар, приготовилась к выходу с  рынка, повернувшись лицом к соседке.
- Ты сама такая, как я посмотрю. Ты своим ядом всем душу отравила. Не смей, больше со мной становиться рядом.  Ты сначала подразнила рабёнка, потом поманила, рассчитывала на то, что мать рассердоболиться и купит у тебя такую кустарщину, за дорогвизну. Дураков-то нет – не думай, что война всё спишет. Ей и картошка слачше покажется, а что твой «Барбарис»? Да картошкой то, хоть пузо набьёшь, а твоим товаром, только кислотой кишки сожгёшь. Вот я завтре принесу товар, так товар. На загляденье и пальчики оближешь; только жаль, что  завтра не придёт; у неё последние дни выходных. Та я ей и домой снесу. Жалко мне её; у неё на руках похоронка, а ты вздумала ей ещё душу мутить своими отбросами.
Клавдия  Кондратьевна, тоже с двумя дочерьми.  Живёт рядом по соседству огородами. Имела корову, продукты производства от коровы сдавала часть  государству, часть себе, остальной товар приносила на рынок. Кондратьевна,  приглядываясь к новым соседям просто, как  к соседке ни чем не приметная, слегка поздоровается. И Мария тоже пройдёт слегка кивнёт головой в знак приветствия и всё.  Словом, прожили в соседях два года, так друг дружку и не приметили.
Однажды, пропала коровёнка у Клавдии. День – нет, два – нет. Год  прошёл: коровы всё нет. Решила Кондратьевна навестить соседей. Пришла со своими заботами да печалью. Разговорились: оказывается, её муж воевал первые дни войны вместе с мужем Марии. У обеих похоронки на руках: у одной точные данные: похоронен под Ленинградом. У Марии  похоронка и всё, без объяснения обстоятельств.
- Ты, держись, соседка, держись! Похоронка на руках – это ещё не повод к расстройству. Я то уже точно знаю, похоронен под Лениградом.
У меня вот вторая беда, коровёнкой, моей кто-то воспользовался. Телок пришёл, тёлочка, правда, -  поправила себя  Кондратьевна, - коровы полтора года  нет.
За беседой  две женщины опечаленные горем,  частенько до темна пьют чай по вечерам. У Сидоровой  растут две дочки: страшую звать Зина. Младшую Катенькой. Двух девочек трудно растить одной, тем более,  Кондратьевна инвалидка, второй группы. Старшая в школу ходила, да грамотёнка не очень то пришлась ей по вкусу, а значит,  учёба шла плохо.
- Не могу я наказывать за это. Не хотит, значит, ей так и надо. По дому то они у меня молодцы девочки, всё что ни скажешь – делают.
- Конечно, из-под палки, Кондратьевна не учёба. А сколько им лет?  Может мой совет поможет?
- И то, правда, поговори с ней, ведь жизнь то ещё вся впереди. Младшенькой то самой четвёртый годок, а первой то уже двенадцатый год пошёл. Никак не хочет в школу ходить. Всяческих сумок ей понашивала. Всякую канцелярию набрала, а вот, поди, ж, ты? Не хочет и всё тут! Беда мне с ней, беда, да и только. Помоги вразумить советом.
- Хорошо, я  завтра заступаю на смену недельную. Сейчас ведь всё равно летние каникулы. До начала  учебных занятий попробую я  внушить. Придут ко мне в детский дом, посмотрят, чем дети занимаются. Может, какой огонёк  к учёбе  раздуем. Ну, а вот насчёт Катюши вашей, как тут толковать? Ведь ей ещё только четыре годика не полных. Ровесница моей Варьке увидит, как старается старшая сестра, роется в тетрадках, книгах – появится соблазн.
- Какой там соблазн? Зинаида в сумку за карандашом, а младшая в бега ударяется с ребятишками по соседству. В городки играет со всеми  мальчишками.  Ей бы парнем родиться, а она видишь, ни пороть и не кроить. А насчёт коровёнки, что ты мне подскажешь, где приблизительно бы мне её искать надо? Может уже съели её давно, да косточки по ветру раскидали?
- Которым телком она у тебя Кондратьевна?
- Вторым. – У соседки поплыли по щекам слёзы.
- Мамочка, Клавочка! – Варенька подбежала к соседке, глядя ей в плачущие глаза. – Не реви, тётенька Клавочка, ей богу, найдётся тебе коровка. Вот, увидишь. Я правду говорю. Щас сбегаю на крыльцо, погляжу на право, и там найду твою тёлочку.- Варенька выбежала на улицу и долго не появлялась.
- Не реви,  Клавдия Кондратьевна,  не надо, где, не попадя, мокром полоскать щёки. Не то вырастет растительность на лице виде щетины. Найдётся твоя корова, с молоком и телёнком будешь,  а слезой не поможешь.
- Так может, ты, что-то слыхивала про неё? Откуда у тебя такая уверенность. Так просто взять и сказать: найдётся и баста. Ты что-то знаешь.
- Как уж не так, про всех всё знать - не мудрено и колдуньей заделаться. Тут  одно понятие, что  корова то твоя молодая ещё, кому же в голову придёт  такую уничтожать, двумя телками то.
- Вторым она у меня была, вторым, Маня! – У Кондратьевны  вспыхнул огонёк надежды. И то правду говоришь; молодую то кто будет  резать?
- Её увел, кто-то близкий знакомый твой или  хорошо знал твою корову. С малым молочком, дохлую никто не уведёт; да ещё знали, что  стельная.
- Точно, зачем им  корову резать стельную. Она у меня была по четвёртому месяцу стельности. Вот уже к полутора годам приближается,  поди-ка уже отелилася? – Кондратьевна снова пустила слезу.- Кого же она принесла им? Двенадцать литров она мне давала молочка. Думала постаршеет–прибавит немного.
Маленькая худенькая женщина не проклинала, не ругала людей, уведших корову.
-  Вот бы мне глянуть на неё. Узнает она меня, нет?
- А как же не узнать свою хозяйку? Ты же её с пелёнок подняла?
- Скучает, наверно, без меня у нового то хозяина, вот бы посмотреть то? Ты бы погадала, Маня на корову то. Хочется знать,  в какой хоть стороне она находится, Красуля то моя. Голод ведь у меня в доме без неё; девок подымать надо, а чем? Они синющими стали без молочка то; одна картошка, да огурцы, да капуста ещё выручает. Правда я от поросёнка нутренного жира скопила себе, остальной товар продала; ещё ведь и обувка нужна и тряпица на головы всем. Я вот живу, не имею понятия, что такое простыни на  кроватях. У порядочных то людей всё есть, а у меня вечно чего-то не хватает. Погадала бы, а, Мария Григорьевна?
В избу забежала Варенька.
- Не надо гадать, мама! Гадают только на картах. Я увидела вашу коровку! Она во-он, там стоит. Точно точно я говорю. Хоть и в бобы не ворожи. Ну, а, если, хочешь поворожить, то, пожалуйста. Как твоя корова отелется, то сразу найдёшь её.
Клавдия Кондратьевна с проникновенной грустью и с большой надеждой глядела в глаза  недавней маленькой  соседки.
Марии  стало не по себе откуда знать дочери о какой-то корове. Вот уже второй раз дочь заверяет непредвиденные обстоятельства; об отце, что опутан железными нитями и о чужой скотине? И этой почти не знакомой ей женщине, что она елозит по столу бобами, каждый вечер. Как приходит  на выходные в свою съёмную квартиру, она сразу всё бросает и садится за бобы для успокоения души: вернётся или нет  Степан. В детском доме она себе этого не позволяет. Боится выдать свою тайну  в мастерстве  гадалки, что было заложено ей генетически её же бабушкой по материнской линии. Та её учила  до двадцати четырёх лет, пока не вышла замуж. Бобы и карты ей каждый вечер говорили: жди, Степан жив, а потому она держит в себе эмоции и слёзы, ни с кем не делясь секретом.
-  Кондратьевна, откуда вам знать, что я еложу бобами по столу? Я же в своей избе, что хочу то и делаю; никому я не ворожила, да и вообще мало ли, что я делаю? Вам то откуда известно?
- Завесивать окна надо, милая моя, никто бы и не знал. Сидишь, как Ева голая, как мать родила, поневоле усомнишься, ты, ли это?
Клавдия не сказала, зачем и почему она проходит мимо  под чужим окном по вечерам, попутно заглядывая в окна  своей соседки.
- Ты,  Кондратьевна, хочешь, чтобы тебе сделали добрую услугу, а сама за  чужим добром, да без спросу, не по-соседски, так то, милая моя. Я ведь тоже фронтовичка, и как могу так коротаю бабью скуку. Не хорошо так. Как бы сама не понимая, о чём она говорит с соседкой, но наказ крепкий приподнесла соседке, как бы из  подтишка  намёком.
- Ты, это о чём,  Мария?
- Всё о том же,  Кондратьевна.
- Не догадываюсь об  чём, ты намёк подносишь, - сказала  Кондратьевна.
- Как захвачу на месте, так догадаешься враз. Жить по-соседски бы надо.
- Ладно, я пойду  мне идтить пора.
- Что ж иди, коли, пошла, да над намёком подумай хорошо, не то детей оставишь сиротами. Без отца,  да без матери - какие дети?
Клавдия Кондратьевна  вышла в сенцы, сморкнула носом так, что  в окнах раздался глухой  перезвон стекла. Пробурчав про себя,  громко добавила:
- Живешь на всём государственном, а сухой травы тебе жалко стало. Мне ить кормить телка вовсе нечем.
За время отсутствия, пока Мария работала в детдоме,  Кондратьевна чувствует  себя полной хозяйкой в огороде соседки, она тащиит всё под метёлочку. Мария стала замечать порой крупные пакости соседки. Даже стали убывать на изгороди жерди; то сверху  недостаёт жердины, то где-то снизу, а там ближе к бане  даже из середины изгороди  исчезла жердь.
Однажды, она вышла следом на улицу, за соседкой, а той уже и след простыл. Прикинув приблизительно минуту-две, какое расстояние должна пройти соседка до своего домика,  и не обнаружив её за это время у своего крыльца.  Выйдя на приусадебный участок посмотреть, не пошла ли она  в сторону бани. Нигде никого не было видно.
И вот, случилось то, что могло случиться непоправимое.
- Господи, да где же это она запропастилась?- Заволновалась Мария. - Может, через мой огород пошла к соседке, что живёт справа? Пошла  к соседке. У неё на двери весит огромный амбарный замок. Возвращаясь назад к своему дому, увидела необыкновенное зрелище. Клавдия Кондратьевна торчала задним местом  к облакам, болтая ногами, мычала, что-то не понятное; скорее всего взывала  о помощи, она просила помощи  у этой  же соседки, которая  только, что начитывала  Клавдии  и давала намёк о воровстве.
Подойдя, к пакоснице, долго обдумывала, какое бы назначить ей лечение от воровства. Ничего не могла придумать, как только лишь задрать ей подол и назначить процедуры прогреванием крапивой по обнажённым ягодицам.
- Нет, Кондратьевна, нужно сделать тебе прогревание
в присутствии твоих же девчонок. Вот сначала схожу за девчонками, покажу им твою невинность, и при них ты получишь от меня сполна. Другого наказания я тебе не предвижу, либо  приглашу милиционера сейчас же.
А тем временем её девчонки играли во дворе в классики, в том числе и её старшая дочь, которой надо было бы  заниматься полезным делом по дому. Там же с ними была и Варенька, незадолго до этого познакомилась с девочками по двору, играя с другими девочками в поваров, продавцов.
- Девчонки! – крикнула Мария, - идите-ка, сюда я вам покажу что-то очень интересное.
Девчонки, сломя голову,  обгоняя друг друга, бежали на зов. Подбежав к  женщине, торчавшей задом из окна, старшая дочь  возмущённо спросила:
- А, кто её туда затолкал?
- Кто это, такая? -  Спросила младшая дочь, как бы не узнавая свою мать.- Нет, правда, а кто это женщина? - Не веря своим глазам, что это её мать.
-  Я, такую, совсем не знаю, - настойчиво отрицала старшая дочь.
-Ты чё дурочка, что ли? – Посмотрев в глаза  новой знакомой, -спросила Варя.- Видишь рука твоей мамы? Это только у неё  бывает такая рука. Варя  по-детски объяснила руку женщины по её инвалидности, у которой пальцы  левой руки были вывернуты из ладони. - Видишь, ручку?  Я сразу узнала,- кричала Варя. - Правда, же, мама, это она!?
- Да, отпусти, меня, Мария! Не позорь, ты, меня перед детьми, век рабой перед тобой буду, только скорей освободи меня из этого плену.
-Ты, что с ней сделала, глупая тётка? - Закричала, вдруг, старшая дочь Зина, налетела на соседку с большущей палкой от изгороди, два раза ударив её по голове.
Под волосами побежала кровь,
Откинув палку в сторону, принялась вытаскивать свою мать из окна бани.
- Пойдём, Варенька, отсюда, - покидая  пакостливую соседку в таком же непристойном положении.
- Мама, а кто же ей поможет вылезти из окна? – Беспокойно спросила Варя. - Мама, ты иди, а мы тут втроём ей поможем вылезти.
- Как залезла, так пусть и вылазит. – Твёрдо ответила мать. Ты погляди, Варя, Клавдия  Кондратьевна начала разбирать огород с задней стороны бани на дрова. Что нам скажет хозяин этого дома?  Разве он погладит нас по головке? Ты, знаешь, сколько он с нас сдерёт за все нарушения по дому? Почему соседка не взяла и не утащила жерди на дрова со своего огорода?
Уходя  от своих подруг, Варя взвешивала всё за и против, кто же здесь прав, а кто виноват. А больше всего её волновало: кто же вытащит  маму Кати?
- Мама? Ты, правда, её туда не заталкивала? - Загадочно спросила Варя.
- Да, что я Геракл или садистка, какая, что ли? – Не медля, ответила Мария.
Не понимая значения слов, сказанных матерью, Варя задумалась.
- А может и садистка, я то почём знаю, я же тебя не родила. Вот меня ты родила, меня знаешь лучше, а я тебя, почему-то нет.
- Господи, в какую грязную историю, я опять вляпалась?
- Ты, меня спрашиваешь, мама?  А зачем ты опять плачешь?
Варя бегала вокруг матери рассматривая, в какую грязь её мама вляпалась.
- Нигде у тебя  нет грязи, мама, если, что я бы увидела. Мама, давай вернёмся; помогим  бабушке выползти из окна; она же с одной рукой не могит вытащиться сама без нас.
- Как же не может? А воровать она может? Ванную кто у нас утащил? А главное то,  что баня то не на замке, почему бы ей не зайти в дверь?
- Наверно, мама, так интересней, - разгадала дочь вопрос, - потому, что кто, подумает, что можно  из-под замка вытащить. Вот и куклу, которую я тогда  мыла в бане, я сегодня видела у Катьки в руках. Они же всегда уходят из бани последними. Зачем тогда ты таких соседей зовёшь в баню, их гнать надо!
- Только потому я и не хочу   Кондратьевну  выручать из окна.
- А что она там ещё нашла, чтобы  украсть?
- Ты же уже большенькая, разве ты не видишь, что мы с тобой каждый раз заготавливаем дрова. Ты постоянно слышишь,  я ворчу  куда-то изчезают дрова. Нам от двух бань должно  хватать ещё на третью баню. Как видишь, хотя я не заглядывала сегодня в баню при преступнице, однако, я больше чем уверена - дров там нет.
- Мама, давай, я сбегаю, посмотрю, есть ли там дрова или нет? Может, ты зря наговариваешь на бабушку; она же инвалидка, нельзя же, так! Не честно! Твой дядюшка Яков накажет нас обоих за грехи господни.
- Пойдём, тогда с тобой вдвоём, Варенька. Ты убедишься, что я понапрасну не стану клеветать на соседку.
- Мама, а тебе больно было, когда ударила по головке твоей?
- А, как, ты, думаешь, больно или нет?!
- Да я то, чт-о-о?  Думаю, что больно. Ты же меня лупила вон, как, только у меня синяки были, а у тебя вон по лбу кровь бежит. Давай наклонись я вытеру тебе лоб, мама, и тогда, давай, не пойдём к ним! Сами вылезут.
- Нет, пойдём, и ты увидишь, что я права. Тебе судить меня и соседку.
Мать с дочерью подошли к банной двери; без труда сняли нависной амбарный замок, вошли, посмотрели. На полке они не обнаружили: ни мочалки, ни мыла и даже кованого ковша, которым обычно пользовались все приглашённые в жаркую баню, истоплённую хозяйкой. На полке не оказалось и маленького круглого оцинкованного тазика, в котором обычно  купала Варя свои игрушки, пока  мама занималась стиркой.
Справа, с банного подоконника ниспадало тело страдающей инвалидки, тщетно пытаясь высвободить, своё неудачно застрявшее тело.
- Мария, помоги, пожалуйста, не могут мои девки мне ничем помочь. Богом прошу, помоги, век должником буду,- умоляла  соседка.
- Как залезла, так и вылезай, я тебя сюда не толкала.
- Ты, хошь баню то не замыкай,  богом прошу, может, сама вылезу, осталась ещё одна рука, инвалидка.
- А таз, как вытащишь, Кондратьевна?
- Всё, что взяла: всё принесу, всё верну и таз тожить, токо выручи.
- Как залезла, так и вылезай! Как, ты думаешь, Варенька, будем помогать?
- Моя мама тоже инвалидка, вон как кровь у неё бежит. Её бинтовать скорее надо, а не вас вытаскивать! - Защищала маму  Варенька.- Пускай Зинка с Катькой тебя вытаскивают! Вы обои воровки. Украли мои игрушки из бани. Раньше до вас ничего не тярялося. Мама, надо посмотреть жерди от изгороди,  куда наша соседка их дела? Нам ведь хозяин перцу всыплет за это. Так нет, мама?
- Да, конечно, вся вина на нас будет взвалена, придётся нанимать лошадь и ехать за сокоульниом  в чащу леса. Вот, как получу длинный выходной, так придётся  чинить огород.
Обрадованная Варя, запрыгала, захлопала в ладоши, не обращая внимания на страдалицу.
- Вот так, а вы то не поедете с мамой! Вас  то мы не возьмём с собой!
-Марьюшка, вытащи, меня из окна, пока не ушла, все рёбра перерезало,- Сквозь слёзы и сопли, взывает о помощи соседка, - этому домику нет хозяина. Этот домик строил твой  же Степан, ковды жил с певрой женой.
- Ну-ка, пошли, отсюда быстрее, Варька! - Схватив за ручонку дочку, а затем подняла её на руки и почти бегом побежала от  места новостей.
- Этого бы ещё не хватало, чтобы всё до мелочей знал  ребёнок. Больше моей ноги здесь, в этом доме не будет.- Оглядываясь,  назад шептала  Мария.
- Мама, а у тебя, что ещё один есть Степан?
- Есть, дочка, есть - и не один Степан есть, - со злостью высказывала вслух свои негодования дочери под ушко.- Дай только бог ему вернуться живым и здоровым. Я с ним поговорю с глазу на глаз.
- И я тоже поговорю с ним с глазу на глаз, только бы пришёл живым.- Попугаем повторяет слова Варька  за матерью.
- То-то и оно, лишь бы смерть не прикрыла его б грешки. Может у него ещё, где-то есть Клавдея. А я то, как дура - жду, вымаливаю ему жизнь, здоровья. А, он, подлец!  Наплодил по белу свету пару, таких, как, -  не договорила, заливаясь слезами.
- Мама? - боязливо сказала девочка, - Отпусти меня в детдом, я сама добегу. Ты меня не носи на руках, что я маленькая, что ли? – Варя соскочила на землю, бегая вокруг матери семеня ножками.
- Чего там делать? – спрашивает мать.
- Как это чё делать? Мы же там живём, тебе, что там места мало? Я ись хочу. Там уже все пообедали, а у нас  тут ись нечего. Они уже два раза поели, а мы с тобой ни одного раза ищё.
- Сейчас, подожди немного; дойдём до дома у меня кое-что есть припасённое на выходные дни. Понимаешь, как придёшь в детский дом, они ведь не понимают, что у меня отгулы, снова запрягут, и поехала от зари до зари. Вам, детям многого не понятно.
- Да, уж как сказать, мамочка, мне то не понятно? Я уже вон, какая большущая и соображаю много. У меня сердце кровью обливается. А зачем это мы не вытащили бабушку Клаву?
- Твоя бабушка Клава моложе меня!  Её голод изнуряет и старит.
Варя остановилась, повернула голову в сторону бани.  Катя  и Зинка,  её подруги ещё топчутся у окна снаружи. Зинка взяла за материну ногу и толкат её во внутрь бани.
- Мама, смотри! Смотри-ка, они не дурочки её дочери! Они затолкали её всю в баню. Она теперь будет подавать им что-нибудь, а они будут относить. Тётенька уже почти в бане, глянь, одни пальцы торчат! Надо вернуться к ним!
- Пошли домой, - нервозно дёрнув Варю за руку,- там нечего уже тащить. Одни кирпичи да полок остался.
- А что такое полок, мама? Может, я пойду,  да спрячу его ведь утащат.
- Долго придётся над ним карпеть, Варя. Ой, как долго с одной рукой.
- Мои подружки ей помогут. Давай, лучше сами себе домой затащим.
- Что и кирпичи тоже? Зачем нам столько много кирпичей дома?
- Я, конечно, не знаю тоже, - Варя пожала плечиками, бежит  к дому. Открывает самостоятельно тяжёлые лиственничные со скрипом двери, начала шарить по полкам, искать только что  сказанное матерью заветную еду.
- Ты, куда полезла? - Стаскивая Варю со стола,- ты, что там ложила чего?
- Нет.- Испуганно ответила Варя, увидев злые чёрные глаза матери, - жрать я хочу, что-то кишки ворчат у меня в животике. Давай лучше уйдём домой, там всё есть и кровать, я же сёдни не спала совсем днём. Там и еда вкусная есть, а у тебя что? Да, ничего нету – одни только мышки бегают.
- Завтра пойдём в детдом, сегодня у меня последний день отгула; хоть отоспаться, как следует, не мешало бы.
- Фу-у, разве на этой соломе можно отоспаться? Толи дело у бабушки спи - не хочу на перинке. Да и на моей коечке тоже не плохо в детдоме. И у тебя своя там постель есть; чего ютиться то тут, где попало? Сёдни луны то не будет, наверно, мама? – Варенька выбежала снова на крылечко и начала рассматривать небо, надеясь днём увидеть луну.
- К твоему сожалению, мамочка, луны сёдни не будет это точно, поверь. Почему, ты, от солнышка закрываешься какой-нибудь тряпицей, а при луне голенькой ходишь?
Уставши  от задаваемых вопросов дочери, Мария  долго не может что-либо ответить. Они стоят друг против друга какое-то время без слов.
- Ну, чё, ты остолбенела, мама, нет слов у тебя, одни думки остались? Когда жрать то будем? Кишка кишке кукиш показывает, а ты не даёшь червячка заморить. Может всё-таки домой, туда пойдём? Тут ведь  один прыжок через речку, по мосточку и бабушка Евдокия живёт, а там и дом мой рядом.
- Почему твой, а не наш?
- Потому, что там мой  дом! Я же сказала: там еда и постель для меня всё есть! Да и меня сюда трактором не затащишь, если бы ты не утащила меня сюда. Чего тут хорошего, скажи, мамочка, голые стены да мышки. Вон, видишь, в ведре мышка пьёт воду и никак не напьёться.  Склонила головку до ушей и всё.
Мать подошла к ведру и тут же от ведра выбежала  на улицу.
Варя бежит за ней, наблюдая за поведением матери, она видит, как её полощет остатками вчерашнего ужина. Варя, растерявшись, не зная, что сказать и что спросить, быстро вбежала домой схватила зелёную эмалированную кружку, зачерпнула ею в ведре воды, где  плавала мёртвая мышка,  снова вернулась к матери.
- Мама,  ты, что её проглотила?
От этих слов мать ещё сильнее начало полоскать до тошноты.
- Ты, где воду взяла? Там же мышь! - Истошно закричала мать на Варю.
- Э-эк! Э-эк! – не переставая, раз за разом тянуло мать. Бог дал мне тебя. Умереть спокойно не дашь! Одни дела - только ты.
- Что ж поделаешь, мама, если уж я такая родилась? А умереть то это правильно, я тебе не дам. На-ка, выпей водички - лучше будет; не будешь рыгать. Ну-у, ты, чё-то уж совсем позеленела? Выпей говорю, легче будет; вода то в кружке была, на столе  стояла. Сама из неё только что пила.
- Смотри мне, опять наврала. Не то гляди, убью.
- Я же ни воровка; за что меня то убивать? – Варя  подошла поближе к матери, подтянула её голову к своей голове - гляди, мама, вон, видишь?
Мария забыла, что рыгала, начала рассматривать, не понимая на кого приказала дочь посмотреть.
- Да, куд-да, ты  смотришь, мама? Вон картофельная ботва живая. Почему она шевелиться, ветру то нету?  А, вон, там?  Нет, ты дальше смотри тоже шевелиться. Катька  уже на своём крылечке сидит, а бабушки Клавы где-то не видать, и Зинки тоже не видно.
- Вот бы чем-нибудь шарахнуть по ботве.
- Ты, что, мама, разве картошка бывает живая? А можно я туда сбегаю, потрогаю ботву руками. Давай, себе посадим, такую же. Можно я сбегаю?
- В чужом огороде человек может оказаться вором. Туда нельзя тебе.
- А почему им можно в нашем, а мне нельзя? Не пойман – не вор, мама.
- Ты, где такое  слышала, Варя?
-Как, где? Сами девчонки говорят. Я услышала, когда одна девочка украла стёклышко у  Зинки. А  Зинка, отдавай, - говорит,- это ты у меня украла? Катька подошла к девчонке, схватила за ушко, потянула и говорит:  «Не пойманный - не вор». Девочка заплакала и убежала, пообещала прийти с братишкой и отобрать стёклышки, которые она принесла в общую игру. Мы в магазин играли: меня поставили заведующей, а сами были продавцами.
- Ничего, ты, даёшь  без образования и сразу заведующей! – Мать улыбалась сквозь бледное лицо.- Почему бы тебе сразу не стать продавцом?
- Вакансии такой не было. И у меня нет собственных игрушек для того, чтоб поставить на прилавок. Правда,  я хотела отобрать свои игрушки; я же признала их своими. И вакансии у меня тоже нет, поэтому, я незаметно украла свою собственную игрушку-пупсика. Я его, тогда  выкупала, а он, погляди-ка, мама, какой теперь грязный стал. Неряхи, они!
Варя  вынула из кармана  детдомовского передничка пупсика и со слезами протянула ручку с игрушкой. Глядя в  чёрные глаза матери, у неё скривился маленький ротик с пухлыми губками.
Она догадывается, что мать ей всыплет за кражу. Попятилась назад, сметая на пути ведро с мышкой в воде.  Мышка оказалась на счастье ещё живой; она медленно поползла к своей норке, откуда пришла.
- Мама, не убивай её, не надо, видишь, как она жить хочет! Не тронь, её! Я кому, говорю, мама, лучше меня убей. Я не боюсь убивства, мне не больно будет, а её не дам убивать.
- Да не буду, я её убивать, только возьму её на совок и выброшу в огород!  Руки вымоем, и ужинать сядем.  Только прежде чем  садится за стол, нужно вернуть игрушку девочкам, попросить извинения. Иначе я тебя в детдом не поведу. Нам воришек там не нужно. Ещё бы не хватало чтобы дочь воспитателя воровкой стала. Это, никуда не гоже; ни в какие рамки не  идёт, милая моя.
- Мам, но ведь эта игрушка моя! Это же мой пупсик! Разве ты не узнала его? Конечно, не узнала, всё потому что он совсем как поросёнок грязный. Вымою его в бане; ты его признаешь своим. Это же мой ребёночек, мама!
- Вобщем  так,  я сказала, а ты должна послушать меня. Отнеси его туда, где взяла и пусть увидят девочки, что ты вернула пупсик им назад да извинись. Тебя извиняться учить не приходится, так что  иди, а  потом поужинаем. Завтра ни свет – ни заря уходим отсюда совсем; некогда будет по гостям расхаживаться и чтоб соседи нас не проклинали за пустяшное дело.
Варя  стоит у дверей, обдумывая свои действия, как она придёт, что она будет говорить своим новым подружкам. А главное, что ей очень было стыдно глядеть в глаза их маме, ведь мама  её отхвостала по голой заднице крапивой  за тоже, самое, дельце потому, что они с бабой Клавой две воровки. А ещё больше она боялась, что мама Клава  тоже снимет с неё штанишки и отомстит Варе за кражу пупсика. Варя надула губки, думала: идти или нет?
- А што мы будем исть? Опять картошку? А ещё што?
- Не хитри! Иди быстрей, дело то к ночи клонится. Бобы будем есть, Варенька. Бабушки Евдокии любимая еда. Подвигай поближе табуретку к столу и шамать начнём. - Мать спохватилась и вернулась к прежнему разговору дочери.
-  Нет! Иди сначла, иди! Напакастила – иди, очищайся, я не пойду за тебя. Ты, видишь, какая взрослая стала? За словом в карман не лезешь.
- Я тебя не пойму, табуретку подвигать к столу или идти? Исть, а потом шамать?  Какая же я всё-таки бедная? У девчонок и вакансия есть, а у тебя шамать есть, а  мне бог ни чё не дал. Вот вырасту, всё будет с гаком.
- Ты, промокашка, беги, да почивать станем. Ты хоть знаешь, что такое вакансия?
Варя не слышала вопроса матери,  прыжками, зайчика, она уже бежит к подружкам, чтоб отдать им свою любимую игрушку. Едва, открыв дверь, пыхтя  носом, встала у порога и долго не разговаривала с Катей и Зиной, держа пупсика за пазухой, у которого торчали   ничем не прикрытые ноги
- Чё, пришла, чё те надо здеся? – Зло  спросила   Катька.
- Возьми, пупсика. Я тебе его дарю на вечную память, только никогда нигде не воруй! Особенно у соседей нельзя воровать. Соседи должны жить как родные. А вы ещё с голым задом залезаете в чужую баню и последние дровишки у нас украли. А сами тут же в нашей бане купаетесь. Разве не бывает за это стыдно? Мы вам воды носим, мыло в бане оставляем, а вы всё:  подчистую тащите. – Варя встала, упёрлась кулачками в бока, имитируя позу, бабушки Евдокии, когда она тоже кому-то, чего-то начитывает, - как, вы  думаете, люди,  ещё так будет дальше продолжаться? От таких соседей, мы завтра насовсем,  уходим. И  никогда больше сюда не вернёмся.
- Спасибо за игрушку!
Катенька с весёлыми глазёками выскочила из-за стола, нежно принимая давно знакомого  пупсика из рук Вари.
- А я то думала, что его украла Полинка с соседней улицы, которая со мной приходит играть. Иди с нами за стол!
Взяв Варю за руку, Зина старшая сестра Кати усадила  гостью рядом с младшей сестрой. Доложила одну ложку просовой  каши, а сверху положила соломинку от края к краю  посередине  глиняной тарелки, у которой  изрядно выломлен  край.
- Ой! Она выползает каша-то, Катя!
Варя заметила, что каша была наложена  в ту же  самую  тарелку, которую нашла она на помойке, у забегаловки.
Она, как-то шла с мамой в домик и прихватила её вместо весовой чашки для весов, чтобы играть в продавцов.
- Ты зачем положила в жидкую кашу соломинку? - с любопытством спросила   нежданная гостья.
Не зная, что сказать, Катюшка ответила:
- Брегуешь, тогда не ешь.
Варя тоже не знала, что на это ответить, спохватившись, ответила:
- Ой, я пойду! Там у меня мама бобовую кашу  сварила; ждёт меня, а ты играй пупсиком и ни кому не дари. Дарёное не дарится.  Мы завтра утром уходим отсюда навсегда; в детском доме лучше жить. Там кормят лучше и всё с хлебом, а тут у мамы кусочка хлеба нет.
- Мы всю войну хлеба не видим, - вступила в разговор  старшая сестра, да ничего не умерли. Скоро война, говорят, закончится, заживём лучше.
- Чего ж ты не отведала нашей каши? – Спросила  лежавшая на деревянной кровати, на соломенной постели, мама  Клава.
- Ей нездоровится, - почти в один голос сказали девочки
- Тогда, дай одну ложечку, Катя! Я отнесу маме и её угощу, чтоб не обидно было. Ты бери вот с этой половинки, где я сидела, соломинка ещё плавает.- Варя провела глазами по  игрушкам, что лежали на полу под лавкой. Нашла  разбитую пополам  бутылку от шампанского вина.
- Вот, в эту!  Не бойся, я тебе её верну, когда-нибудь.
Катя и Зина обе поочерёдно накладывают в объёмистую посудину и вместо одной ложки, они выложили всё содержимое: и свою порцию, и Варину.
- Нет, так дело не пойдёт, - сказала Варя,- мы с тобой только бутылку измазали и вас оголодили. Давай, назад вываливайте и ешь сами, а что по стенкам осталось,  то я дома вылижу пальчиком и маму угощу.
Катя повеселела: ей осталась солидная порция просяной каши на воде слегка забелённая молочком.
Молочко  семья Клавдии  брали у соседей под будущий отёл молодой нетели.
- Варя, а можно, когда-нибудь прийти к вам в детский дом в гости?
- Я же  в детском доме не хозяйка; спрошу у Маргариты Ивановны, тогда приходи вместе со своей мамой на ёлку или на какой-нибудь утренник.
- Его долго надо ждать?
- Когда ждёшь,  всегда долго. – Говорит Зина.
- Ждать да догонять хуже нет, - поддержала Кондратьевна.- Ты передай маме, я на неё не в обиде. А что взяла из бани, то верну и дрова тоже. Я ведь не с умыслом воровства, а как бы выжить. У меня инвалидность второй группы, ладно бы, что другое, а то и рука правая и нога левая не рабочие. Варенька, ты у кого подслушала, что я коровёнку-то найду?
-Почему же её не найти? Она всегда на базаре стоит, вместе с хозяйкой.
- Вы, её видели?
- Нет! Мама её видеть не могла. Это только я заметила сегодня.
- Скажи своей маме, что у неё очень хорошая доченька, бог дал ей счастье на ребеночка такова.
- Мама говорит хвалить детей при других детях нельзя. Им обидно. Катя и Зина ни чем не хуже меня, только у вас жисть другая. Ну, я пошла, мама ужинать ждёт.
- Беги-беги, пошамайте; вдвоём то веселее и за столом. Когда отец то вернётся? Ничего не пишет? Тут одна соседка сказывала, война заканчиватся
- Он нам не пишет, вообще ничего не знаем о папе.
Варя ушла, забыв разбитую бутылку, с размазанной кашей по стенкам. Вернувшись, домой, была счастливая; до потолка подпрыгивая на соломенной постели. Она ничего не рассказала маме, считала, что это был деловой разговор среди равных ей.
- Чем ты  осталась довольна? – Спрашивает мама Варю.
- Просто так.  Я ей пупсика подарила, а Катя думала, что его украла Полинка с соседней улицы. Она мне сказала: «Спасибо».
- Вот, видишь, как бывает?
- Да, мама, Полинка страдала бы зря, я была не права. А баба, Клава говорит, чтобы ты на неё не сердилась. И жалеет, что ты из-за неё  уходишь.
Конечно, Варя кое-что придумала от себя, так как фантазии ей не занимать.
- Вырасту, тогда куплю с гаком, - отвечает дочь, сама тем временем помешивает кашу, приготовленную матерью из бобов, выравнивая строго  с краями эмалированной чашки.
Мать взяла деревянную ложку и потянулась к чашке за кашей, но Варя тихонько стукнула по ложке материной своей ложкой.
- Обожди, мама, я щас! – Девочка выскочила из-за стола, вышла на улицу принесла черёмуховый прутик, отломила кончик и положила его  от одного края чашки до другого. - Правда, у тебя ишо шамать есть
Не понимая, что делает дочь, спрашивает:
- А это ещё зачем?
- А, чтобы поровну было тебе и мне, вдруг, я съем больше, тебе не хватит.
Варя  долго и пристально вглядывалась со страхом  в глаза матери.
- Ты, что так сильно кушать захотела? - Глядя на фантазию дочери с прутиком, - тебя кто этому научил? Где ты такое видала, чтобы с мамой делить кашу. Я уже боюсь, что, вдруг, с голодовки и прутик можешь не заметить и съесть.
  Обоим стало  до слёз смешно. Они так долго смеялись, что у матери послышался хохот с визгом и каким-то подозрительным шипеньем.
- Мама, что это у тебя там?
- Где? Ой! Варька хватит смешить, умру и не встану!
- В животике!? Почему у тебя свистят кишки. Наверно, они у тебя прохудились? Слышишь, со свистом воздух выходит из живота? Точно-точно в них дыры!
Немного погодя, успокоившись, они приступили к поеданию каши. Набрав полный рот, не растолчённых бобов, Варя продолжает беседу с мамой.
- Разжуй, проглоти, потом рассказывай, не то помереть можешь
- Это девочки бабы Клавы так делают. Нальют молоко в одну чашку; чтобы одна больше другой не выхлебала, ложат посередине чашки с молоком травинку. И не плохо получается, даже не дерутся из-за этого.
В дверь неожиданно постучали. Варя и мама притихли, как будто ожидая следующего стука.
- Ну, вот мамочка, что я тебе говорила? Придёт дяденька Яков и тебя заберёт.
Варя от страха залезла под кровать. В дверь опять псстучали но уже намного тише.
- Мама, залазь под кровать!
Не дождавшись, разрешения  в дом вошла  Кондратьевна.
- Не прогонишь, Мария Григорьевна? Я услышала, что вы уходите, вот и решила с тобой помириться.  Или ты думашь дерутся и не мирются. Не хорошо так то будет, елеф ты уйдёшь, а я не прощусь с тобой.
Кондратьевна вытаскивает из-за пазухи  бутылку, огурцы, репу нарезанную ломтиками. Вот, чем богаты, тем и рады. Угощайся, Мария!
- Так ведь это я должна тебе ставить на стол, как гостье, а у меня получается наоборот. У меня с собой ничего здесь нет.
- Да ладно уж и этим обойдёмся. Давай ставь кружки, разливать начну.
-У меня всего только одна.
- Как одна, а  бутылка нашто у теябя стоит пустая?
- Она грязная, Кондратьевна..
- Бык помои пил, и то гладок был, давай, наливай себе скоко хошь
- Извини, я не пью.
- Да ну, тебя Марья, от пятьдесят грамм не опьянешь, а мне кампанию составишь.
- Я сказала не пью, значит не пью, не приставай. Съем огурец и ладно. Ты пей, если хочешь, я закусывать буду.
- Ты, Мария, на меня не сердись. Я ведь тожить сирота круглая. Вот девки меня токо и поддерживают своим присутствием. Не они бы не знай, что было бы со мной7 Ни руки, ни ноги не гожи ни к чему.
- Ты выпей, легче станет.
- А, да я чичас это самое оприходую, у меня не заржавеет.
Кондратьевна одним разом опрокинула кружку вверх дном, выпила пол кружки залпом  неизвестно какой, но светлой, как слеза горькой настойки.  Мария подаёт ей  нарезанную репу, так называемую по военным временам «Сыром голладским»
- Не, я огурцом затравлю горечь.
Женщина потянулась рукой за бутылкой, чтобы ещё налить, да Мария остановила.
- Не надо злоупотреблять, ты лучше сыру голландского поешь, хуже не будет.
- Ты, Мария, как зався права. Но я всё-таки попервай выпью ишо.
- Как хочешь, дело твоё, хозяин барин.
- О! В месту ты упомянула про барина. Хошь я те анекдот расскажу про барина. Хошь, нет? Говори, кмшки  разовьёшь от смеха. Правда уж больно матершиннай  анекдот-от. Мать моя работала у барина, ох как нам жилось весело. Всё было, а ноне ничо нет. Шаром покати, ничо нет. И не будет пока война тешиться над людьми. Весело при барине-от, слышь, чо говорю? Весело жили. И хороводы гуляли, и  парни девкам под подолы заглядали.  Всё было, слышь, нет, Маруся. Вот те крест не омманываю.
- А кто тебя уличает в обмане, сама молодая была. И при мне такое же было.
- Ты знашь, нет? Один мужик бегал, бегал с ремнём за своей суженой, запнись он подле ног-от её, мордой-от к верху. Что он под подолом-от у неё увидел, мы молодыя были, ничо не поняли. Поднялся во весь рост, покраснел, передал ремень другому и сбежал с мордой красной рысью от кружка-от.
- Знамо дело, что он мог там увидеть, Все тогда молодые девки  ходили без
Мария не успела сказать, как в дверь постучали
Кондратьевна налила ещё себе половину того, что выпила.
              В дверь постучали повторно.
- Хто тама, - грозно хриплым голосом спросила Кондратьевна  - Нам самим здеся тесно.  Валяй отселяя на все чатыря стороны.
В дом вошли  обе дочери Кондратьевны.
- Мама, ты зачем сюда пришла? Слёзы свои показывать.
- А може и нет, дочки!  А може и да!!
- Да кому сырость твоя нужна, идём домой.
- Нет, не пойду, если Маруся разрешит спеть, тогда мы вдвоём с ней споём.
- Пой, Кондратьевна, легче на сердце станет, пой, голубушка, а я, если смогу подхвачу. Соседка затянула песню,
- Подхватывай Маруся!
Мария долго слушает причитания не молодой на первый взгляд женщины, измученное лицо её выдавало  преждевременную старость под шестьдесят годочков.
Ей  до боли в сердце стало жаль,  эту одинокую тридцати  с не большим лет женщину.
- Я, Кондратьевна, извини меня, я никогда не слышала  этих слов.
- А, и не услышишь. Ты её ни в каком сборнике  от букваря не найдёшь. Чуешь, нет? Энто я сама, - Клавдия Кондратьевна бьёт себя по груди маленькими кулачками.  – Энто сама себе придумала эдакую-от песню.  Из груди моей она появилася. – Кондратьевна снова бьёт себя по груди. – Слышь, нет? Вот отселяя. Аль ты сама такого не переживала?
У Марии потекли слёзы по щекам. Ей было стыдно за поступок с этой соседкой. Да что теперь поделаешь, что было, то было.
- Клавдия Кондратьевна, прости меня.
Соседка повернула пьяную голову в сторону своих дочерей,  И как бы их спрашивает.
- За што простить тебя?  Разлев это ты  голой жопой перед небом торчала. А там ить всевышняй проживает, энто мне позор, да ишо при девках эдак от почти раком торчать. Поделом мне всё энто, поделом, Маруся.
- Мама пошли домой, а. Одни воспомининия и больше ничо, Пошли, мама.
Девчонки тянут мать за рукав, но она  откидывает их руки в стороны
- Хорошо ты мне, Маруся, межник-от накрасила. Ой, как дюже хорошо. Неделю  часалася, водой обливалася, ан, нет ить вся горела задница-от моя. Думала ни в жисть не пройдёт жар-от. У меня в роте жар от энтого стоял, думала сгину. А, знашь, как жо энтого случая у меня болели ноги по самую матушку. А теперячи, всё  нет жару-от. Как рукой своей ты, Маруся с меня сняла. Спасибочки те за лекарство домашнее. Не то собиралася уже  на гору, за реку идтить, к дохтурам.
- Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха! – В один голос  смеются соседки.
Клавдия Кондратьевна тянется рукой за кружкой.
- Может, тебе ещё  подлечить, Кондратьевна?
Соседка, встрепенулась, поправила свою кошму на голове, тряхнула в обе сотроны головой.
- За что Марея Григорьевна, в чём я на энтот траз перед тобой провинилася?
Девчонки отобрали кружку со спиртным,
- Правильно, Мария Григорьевна, вот за это как раз тебя надо полечить крапивой, чтобы помнила, как  нельзя тянуть руку к бокалу.
- А, иде ён бокал-от, я штой-то не вижу.
- Дома, в шкафу! – Девочки начинают заметно нервничать и сердиться на мать.
- Не даёте, тогда я снова зачну  свой рассказ, как быват тяжело на женской душе
Ох, была же я молодёшенька, ходила с милым во поле пахать. Как застала с милым матушка,  начала меня бранить и по полю гонять.
- Ха! Ха! Ха-ха! – Засмеялась маленькая Катюша.
- Хватит всякую ерунду, мама, плести. Хватит! Пошли домой!
 Кондратьевна успевает шмыгать носом и утирать слёзы, и продолжает петь
- Из песни слов-от выкинуть не можно Мария, Така и у меня была любовь, А, как такова мужика забудешь, коли рядом-от совсем никово. Не осуждай меня Машенька. Три всё к носу. Можно и с мужиком горе мыкать, и сладу не дать. Попомни меня, Маруся. Не отпадёт голова,  так прирастёт борода, попомни меня неграмотну. дуру.
- Ты, Кондратьевна, какой анекдот рассказать хотела?
- Какой ей ещё анекдот? Домой пора топать! Ей только развяжи язык на анекдоты, махом посыплются как из мешка  горох. – Девчонки забоялись, что мать начнёт рассказывать анекдоты.
- Нет, я сначала допою пенсю, токо потома, начну анекдоты.

Ох  уж, как и я, была молодёшенька.
Ой, ходила во поле косить.
Кака же  я  была радёшенька.
Дозволил миленькай любить.
Ох, и на морозе цветы вянут,
Застыла и душенька моя,
Ой, бы разочек на милого  глянуть
Была любовь с ним хороша.
Ох и улететь была бы рада,
Убежать за край земли.
Ох, ничего бы не надо.
Мы б вдвоём нужду прошли
Ох, и тяжела, ты, мать-кручина,
Как полынь-трава, печаль,
Помнит ли дружочек имя.
Ему меня совсем не жаль.
Ох, и была я молодёшенька,
Ходила во поле косить,
Кака же я  была радёшенька.
Было времечко любить

Красивым чистым звонким голосом Кондратьевна исполнила своё излюбленное произведение. Ничего не скажешь, её голосом  только и радовать людей. Да, видно, не суждено.
- Да, Кондратьевна, сирота не знает страха,  и пенся побеждает все невзгоды. Крепись, Кондратьевна,  крепсиь. Держись за своих девчонок, только выучи их для начала.
- А ты, Варвара Степановна  больше никогда себе не позволяй такого, очень даже не прилично; тем более делиться с мамой и папой очень стыдно должно быть. Как, ты сама то считаешь?
Впервые Мария взглянула дочери в глаза по-матерински, не замечая, что Кондратьевна  уснула за столом. .
- Ты о чём, мама? – Забыв, о чём говорили до прихода гостей. -  Да, что на меня то обижаться? – Вспомнила Варенька предыдущий разговор с матерью. -  Я же просто так. Как  девочки, так и я. Ну, чё тут то уж обижаться на меня? Мне очень не нравится лицо у Зины – сказала тихо от подружек
- Почему?
- Страшненькая она какая-то, некрасивая. Вся замараная коричневой и жёлтой краской. Много точек в основном на её лице. И нос у неё больше нашей картошки мундирной. А ротик, как у мышки. Как она только ложку в него пихает?
Услышав разговор о себе, старшая сестрёнка Кати громко крикнула матери под ухо
- Заканчивай трапезничать, хватит разговоров! Айда, в постель – скоро ночь.
- Да, Кондратьевна, и нам пора на покой.
Девочки под руки повели мамау домой.
- Прощевай, Григорьевна, спасибо за компанию,- еле-еле выговаривая, она послушно плетётся  с дочерьми под руку.
- Вот эдак то я и живу, Марея, прощевай
- До свидания завтра и мне  на смену заступать. Спасибо, что пришла, спасибо, что не обиделась на меня.
- На сердитых воду возят, знашь  - нет об энтом?
- Да хватит тебе оглядываться, пошли, уж и так руки онемели нести тебя. Досвидания, Варя.
- Видишь, всё-таки обиду держит на меня Зина. Попрощалась с тобой, а со мной нет, ну, да и бог с ними. Ой, как мне надоел этот детский дом, ужас. Скорей бы война закончилась, да отец, может быть, вернётся - с ним надёжнее. А насчёт красоты твоей подружки, я тебе скажу так: А ты, Варенька, не суди, да не судимой будешь. Красота, она не лицом меряется. Давай. скорее в постель и до утра
- Как это меряется красота? Я тебя не понимаю.
- Красота души с делом не делима. Нет души – нет и дела. Тебе пока этого не понять, дочка.
- А у меня есть душа, мама? Как, ты, считаешь?
- Твоей души на весь детский дом хватит.
- И я могу поделиться с Валей даже?
- Оставь при себе это желание. Как добра не делай людям – лучше не станет. Единственное, что обанкротишь свою душевную доброту. А уж тебе добро даже никто в виде долга не вернёт.
- Почему?
- Не посчитают нужным. Добро, что деньги, берут с упоённой усладой, а отдавать не торопяться. Папу будем ждать, тогда и жизнь начнётся. Нам завидывать станут, правда, и этот приём не совсем хорош, но это им во вред.
- А чё, если папа придёт домой, ты на работу не пойдёшь, в детдом  да, мама?
- Как сказать, Варя, хорошо там, где нас нету.
- Ты что хочешь сказать, мама? – Варя поперхнулась кашей. – Как, думаешь, сейчас там,  в детдоме лучше без нас? Может, их кормят сейчас не бобами, как, ты, думаешь, а чем-то другим вкусненьким?
- Тебе бобовая каша не нравиться?
- Не, а. - Варя сидела еле дожёвывала не в аппетит не растолчённые бобы. – Гороховая каша лучше. - Едва проглотив, продолжает. - Там бобы меньше, а эти  долго жевать надо. Или  уж  лучше зелёными ты бы мне дала поисть, они мягче, вкуснее  и  без хлеба. У тебя здесь нет разве хлеба?
- Откуда он, хлеб то, видишь, народ пухнет от голода, а тебе хлеба дай. Ешь то, что стоит на столе - и не  спрашивай.
- Где народ?  Что это такое народ, мама?
- Замучила ты меня вопросами. Выходи из-за стола и в постель. Народ-это люди: ты, я, няни твои в детском доме, Маргарита Ивановна.
- Значит, моя бабушка Евдошиха  не люди, так что ли, мама?
- Люди-люди, детка. - Мария начинает нервничать и очень даже заметно для Вари. - Снимай с себя платье и в постель немедленно!
- Почему баба Евдокия люди? Она же там одна, люди это много, а она одна там. Ты, мама, не русская, однако.
- Не приставай, вырастешь, пойдёшь в школу тогда многое узнаешь.
- Ты, мне скажи, ты опять будешь ногишом спать. Ты взяла с собой сёдня  рубашку ночную, мама? И вообще, как можно спать ногишом на соломе, не представляю. Ведь колется твоя перина. Это бы на бабушкиной спать, там другое дело. Давай, попросим в следующий раз у неё перину.
-  Следующего раза не будет.
-  Почему? Мы больше сюда не вернёмся, да, мама?
Мария Григорьевна долго молча стоит у окна и сквозь слёзы невнятно шепчет молитву  «Отче наш».
Варе становилось от этого зрелища страшно.
- Мама, ты, опять будешь дяденьку  Якова из лесу вызывать? Да? Так ведь сёдня луны уже нет. Ты на тёмную будешь звать его? А, вдруг, другой дяденька за окном появится. Мне страшно за тебя.
- Может, хватит вопросов, а? Возьму и  отлуплю! Молитву не дашь ни начать, не закончить, тараборка несчастная.
- Вот, опять слова не дашь сказать. Только и знаешь: отлуплю, да отхожу арясиной, то вожжами. Я тебе, что деревина, какая? Дерево и то лопается.- Варя, лежа, под соломенным одеялом, то и дело себе под носом шептать, обращаясь к матери, если не по одному, то по другому вопросу.
- Мама!  Ты, же мне на невры действуешь! Зачем тебе дяденька Яков из лесу. Посмотри, сколько их на рынке  ходят?! Вот привязалась к одному Якову! Тебе, что мой папка, Степан не хороший? Ты только подожди его. Не будешь меня слушать, я к бабушке, сейчас же уйду. Поняла, нет?
Как не уговаривала Варенька  свою маму, она стоит непреклонно, вглядываясь в полуночное окно, переходя от одной молитвы к другой: от  «Отче, наш» к молитве «Живые о помощи», где повторялись слова:  «Яко, ты…»
- Я так и знала:  опять зарядила одно и тоже Яков да Яков. Хоть бы меня постыдилась чужого дяденьку звать при мне из лесу.
Варя  уснула крепким   детским сном. Ей видится сон: пришёл её папа домой с фронта и тоже взял вожжи, приближаясь, как можно ближе.
Она от страха  под одеялом подогнула под себя ножки и закричала:
- Не надо!  Я скажу бабушке. Я лучше убегу от вас обоих.
Отвернув одеяло от глаз; перед окном всё также  не подвижно стоит её мать. Она как была одета во всё верхнее, так и легла рядом с Варей, а перед рассветом,  разбудив дочь, спросила:
- Варенька, папа, вернётся?- Тряся её на кровати. - Когда вернётся папа?
- Зачем тебе папа, если ты зовёшь Якова?  А мой папа в Фаначете живёт
-  От кого ты слышала это  слово, Варя?
-  Ни от кого  сама придумала, мама. Ты же знаешь, у меня не заржавеет. Мама, давай я тебе песенку спою и ты уснёшь крепче. Ты не думай о папе; он скоро приедет, вот увидишь, как только дядя  Юра Лепетан объявит по радио, так он сразу появится. Я ведь тоже его жду. Знаешь, мама, как я его жду. Только вот беда то, вдруг,  он будет идти по дороге, а я с подружками заиграюсь, он пройдёт  мимо и меня не узнает. Да и при том,  что мы  должны находится  в детдоме. Он ведь туда придёт сразу, а не сюда.
Так что давай-ка, мама, засыпай быстрее, и мы уйдём, там его будем ждать.
Варенька гладит Марию нежной пухленькой ручкой по плечам, по голове, сама тут же экспромтом сочиняет песенку для мамы:

Моя мамочка красивей всех на свете,
Миляка мамочка хорошая моя,
Тебя любят в детском доме дети,
Усни скорее мамочка  моя.
Притомившись, мама под ласковой ручонкой дочери спросила:
-  Кто тебя научил такую песню петь?
-  Плохая? Да, мама?
- Нет, наоборот, в рифму и красивые слова. Только от слова «миляка» отвыкай ты уже большая; нужно говорить:  миленькая.
- А вообче то хорошая песенка, мама?
- Хорошая-хорошая, давай спать. Погладь меня, а я тебя и мы обе скоренько уснём
Мария предалась неге и вскоре впала в глубокий сон, забыв про дочь.


Самостоятельность.

Тем временем, обиженная дочь, на маму не похвалившая её за то, что Варя сама сочинила колыбельную песенку, тихо сползла с постели. Оделась во всё своё детдомовское приданное, собрав игрушки в авоську, с трудом открыла тяжёлую лиственничную дверь. Подпёрла  дверь корявым  сосновым суком. Потому что она её не могла плотно закрыть, и дверь могла за ней следом отвориться. 
Довольная, отряхнула по взрослому ладонь о ладонь; спокойно идёт тем же маршрутом, что прошлой весной по косогору, к бережку, по бережку через  мост  к бабушке.
Евдокии  Афанасьевны  дома утром, как всегда - не оказалось.
Оказавшись под пуховым одеялом, утонула во сне крепком и безмятежном сном.
 Вернувшись с луга, куда постоянно Афанасьевна отгоняет коров под пастуха, ей даже и в голову не пришло, чтобы хватится, оглядеть своё жилище. Нарядно переоделась и уехала в другое село на базар. Там она постоянно сбывает свой товар  с подворья. На местном рынке она никогда не торгует; так лишь изредка, чтобы не бросалось в глаза односельчанам – откуда у женщины такой богатый товар. Она торгует платками, метражом иногда солью да конфетами. Но, чтобы больше сделать выручки, нанимает извозчика - попутчика, так как соли на себе много не увезёшь. А такой товар, как соль пользовался огромным спросом. До полудня и соль бывет вся распродана. Конечно,  хозяин рынка знает, почти всю подноготню бабушки Евдокии, но ему  нет в том нужды распространяться о таких людях, которые и ему приносят не малый доход в личный карман. Вот она и мотается из села в села, богом хранимая, как она поговаривала сама о себе, не смотря на то, что богу верила меньше, чем чёрту: «Чертей-от боле: в кого ни кинь головёшкой - всё одно попадёшь, а эвот бог-от один, што перст, узрит, нагнётся и промажет. Да и вообче элеф он сушшествует, один-от всё одно не сообразит. Извозчик-от на што?»
Прошло  не мало времени, где-то часов семь-восемь. Проснувшись, Варя покричала бабушку, не докричавшись её, она решила поесть.
У хозяйки, на кухонном столе и на  столе для приезжих ничего не оказалось, даже кусочка хлеба и ни пряничка. Подходит к сундуку, в котором однажды она спасалась от матери; сундук оказался охраняемым, огромным тяжёлым амбарным замком. Посидев перед замком на корточках, Варя вздохнула.
- Надо было взять с собой не доеденные бобы. Ничего не поделаешь, скоро бабушка отгонит коров и меня накормит.
И тут, она вспомнила: «У бабушки всегда в печке русской стоят чугуны с поросячей едой и с варенцом».
В припрыжку подбегает к печке,  едва справляясь с заслонкой, вынула её из загнеты. И тут увидела чудо: в сковороде, что-то смачное шипело и трещало. Аромат из печи расплывается по всему дому.
Варенька взяла ухват, что стоит в углу рядом с русской печью. Она приблизительно прикидывает, каким орудием труда бабушка возле печи воевала. Потыкала-потыкала ухватом; ничего у неё не получилось, только жаль, что крышка от сковороды  сползла и дальше укатилась, подперев  чёрную крынку с варенцом, над которым  образовался красивый шатёр из пенки от молока.
- Голод ни тётка, - пробурчала себе под нос, - и желудок не сосед.   
Варя поставила на прежнее место ухват, потом начала доставать  сковородник с длиннющим  черенком,  который уж ей то, был никак не под силу. Сам черенок был длиною метра полтора, и когда Евдокия  Афанасьевна работала ухватом или сковородником, то постоянно оглядывалась на окно, что находилось у неё за спиной, чтобы не вышибить стёкла. А, если работает летом перед печью, то по такому случаю  обязательно открывает оконце. Варя и это себе взяла на заметку; на всякий случай открыла  створки окна. И всё же никак не может подцепить, как ни старалась корявым сковородником огромную, тяжелейшую сковородищу. Вымазавшись вся в саже от загнеты, сквозь слёзы бросила ухват с длинным  черенком, подставила  любимую бабушкину табуретку и сама поползла в русскую печь, предварительно прихватив с собою отымалку. Отымалка тоже была огня причикать, и никак  не поддаётся в руки маленькой хозяйке.
- Ишь, ты, ****ищща, уж с тобой то я справлюсь, - ругаясь на отымалку, Варя обмотывает ею всю руку до самого плеча, чтоб не жгли  притухшие угли  загнеты. Чуть коснувшись до сковороды, поняла, что  у неё вообще оказались не обёрнутые пальцы в отымалку. Тогда она  вылезает  из печи, промахнувшись ногой мимо табуретки,  улетела под скамейку, где был прикреплен бабушкин сепаратор.
Под скамейкой стоит полное ведро с продцеженым молоком, оставленным для скисания под ряженку. Всё  это содержимое она опрокинула. Забыв от страха про сковороду, Варя тут же начала собирать ладошками в ведро. Тщательно постаралась, собрать почти всё молоко с клеёнчатого пола, обтёрла ведро от следов молока, Варя  снова полезла за жарким, которое находилось в сковороде в загнете.
- Свяжешься с этим хозяйством, сам не рад будешь, - вспоминает она бабушкины причитания.- бросать это дело нады, старость - не в радость.
И всё-таки Варька достигла своей цели, она не стала тащить сковороду на стол, так как оказалась не под силу; просто отложила себе в зелёную эмалированную чашку и без хлеба начинает наполнять изголодавшийся желудок. Наевшись, снова  затолкала сковороду туда, где и была, слегка прикрыв загнету заслонкой.
Тем временем Мария Григорьевна избегавшись в поисках своей дочери, но не найдя её нигде, дважды  прибегала к Евдокии Афанасьевне. Дом был на замке.  Прибежала в детский дом, как бы на  смену, на дежурство, не подавая виду, не выспрашивая о дочери, чувствовала, что Варьки в детском доме нет.
- Господи,  да как  же я его плохо знаю, - причитает  про себя она, - я же совсем не такая как он, вот дал мне бог  отпрыска - урода. Всю жизнь стало быть буду носить свой крест и каяться; зачем, не знаю, пошла за такого не породного мужика? –  И тут же снимая  с него проклятья. – А, может он то совсем не он. Может он совсем и не виновен. Может это не его дочь и не моя. Кто его знает, кого мне подкинули? Ну, на меня то Варька совсем не похожа: ни обличьем, ни нутром. И Клавдею я почти не знаю. Царство ей небесное. Может так оно и должно быть, отбила бабу у Степана, а теперь крест на меня навешал господь бог. Ну-ка, дай-ка, я ещё разок спущусь под горочку, может, Варька  ушла с Евдошихой  на базар; она любит таскать её по злачным местам. Приду уж и всыплю ей по всем швам, чтобы на заднее место  не садилась долго, да помнила, почём мать усыплять, да обманывать.
Мария, опустив голову, глядя себе под ноги, не заметила, как подошла к кухонному окну, створки у которого были раскрыты, да не полностью.
В это время ей неожиданно прилетел, твёрдый предмет между переносицей и лбом. Не поняв, откуда, прилетел предмет, прикрывая ладонью лицо, со  злости  сильнее раскрыла створки окна.
- Мама! Ты меня не будешь ругать? Мама, ты меня бить не будешь, нет?
Забыв о боли, Мария испугавшись, отпрянула от окна и в испуге закричала:
- Господи, спаси! Да что же это за такое? Это Варька или кто?
- Мама, ты, чё это? Это же я! Твоя дочка, ты  меня не узнала, што ли, а?
Мария Григорьевна, конечно, не узнала свою дочку и тут же выпалила:
- Если б ты была моей дочкой, то, как бы тебя не узнать?- Мать задала себе и Варьке двоякий вопрос. Варька призадумалась, не залезая, в карман за словом сказала:
-  Конечно, я не твоя дочь.
-  Почему?
- Потому, что ты опять хвостать меня будешь. А чё у тебя сзади? Уж не вожжина ли? Ну-ка, повернись, а то я сейчас же убегу от тебя! Повернись, говорю, мама! Тебе легче  со мной справляться, вечно  чем-нибудь да ошарашишь. А, ну-ка, дай-ка, я тебя хоть один раз тресну, хотя бы клюкой!?
- Ты, поглядись в зеркало, - сказала мать, - ты от чёрта, но не от меня.
- А что чёрты такие бывают, как ты, мама?
Четырехлетняя, девочка, была симпатичным и безвредным ребёнком. На неё только взглянешь, как милая улыбочка располагала  к себе   на отношения. Когда она понимала, что злые шутки  это уже не для неё, то  их не принимала во внимание. И в два годика она уже присвоила себе поговорку: «Ладно, уж я  то тебя понимаю».
- Ладно, мама, уж я то тебя понимаю, ты меня всегда с  чем-нибудь да сравниваешь. Смотри, вон туда, - Варя показывает пальчиком в соседний огород, где  пасётся  корова с телёнком. – Телёнок похож на корову, мама?
- Похож. Ну и что дальше? – Мария не ожидала реакции своей дочери. – При чём тут корова и  кто-то, например, как ты?
 Мать  думала, что пока она разглядывает корову с телком; дочь сбежит.
- При чём, при чём, да всё при том! Разве можно обзывать своего ребёнка чертёнком. Я же твой ребёнок похожая на чёрта, значит ты чертиха?
Мария, не нашла слов на вопрос.
- Вот так, вот, мамочка, один ноль в мою пользу, молчишь? Значит, прежде чем говорить – надо думать.
- Промокашка, ты, как сюда попала?
- Как-как, очень просто, через двери. Я же маленькая; так сразу не могу в окно заползти, как ты.
- А почему ты вся в саже? Где Евдокия  Афанасьевна? Почему ты одна?
- Ты можешь по порядку спрашивать, мама?
Варя бежит в бабушкину залу, где стоит огромное старинное зеркало, вырезанное с красивыми двумя птицами. Тумбочка  для зеркала  немного выше её роста. Она подставила скамейку для того, чтобы хорошо себя разглядеть. И что она видит? Варя поражена своей неузнаваемостью, особенно своего личика. Глядит на детдомовский передничек; он похож на отымалку, как будто,  никогда не стирался бабушкой. Не растерявшись, она подбегает к молоку, что стоит в ведре, которое она недавно собирала ладошками; намочила лицо  молоком и начинает растирать.
- Ты, что делаешь, Варвара? Тебе Евдокия придёт так навьючит, не будешь знать, на что лечь и на что сесть.  Ты, почему одна, как ты сюда попала, я тебя спрашиваю? Ну-ка, открой мне дверь, я тебе говорю.
- Я сама не знаю, как я сюда попала!
- А где бабушка то? - Пытаясь залезть через окно, поглядывает по сторонам; не увидит ли её кто за непристойное действие.
- Бабушка? – Умываясь молочком, и не столько молочком, сколько отстоявшимися сливками, - бабушка то? А, она пошла коров отгонять к пастуху, чтоб они не заблудилися в лесу, мама.
Мария подняла голову навстречу  клонившемуся солнцу к вечеру. Прикинула приблизительно:  который час, пожала плечами.
- Так она што не выгоняла коров утром, приболела или проспала баба?
- А я то почём знаю? Я ить, как и ты не здешная, мама.
- Она, наверно, отогнала коров и на базар укатила с соседом,- подумала и сказала вслух дочери. - Ты вот, давай-ка, лучше как можно быстрее умойся да почище, перелазь через окно и мы уйдём с тобой туда. Ты сама то спала на бабушкиной постели утром?
- Угу! Спала. Только не утром, а ночью и весь день, а чё, мама?
- Да ни чё. Мне теперь всё понятно. Ты прибежала к бабушке от испугу, что я тебя опять буду наказывать, зарылась в постель.
А бабушка, не подозревая ничего, как пробрался воришка  в дом, управилась со скотом, замкнула дверь и укатила на базар с соседом Гринькой. Я же у Гриньки то была; мне жена его ответила, что он на базаре, а про Евдошиху то я ничего не спросила. Теперь только приходится  решать ребус.
- Ты так бабушку не называй Евдошихой; она очень хорошая, меня любит.
-  Поглядим, какая она хорошая, когда увидит, что молоко её в ведре пополам с сажей. Вот уж и всыплет она тебе по первое сентября.
- Тогда я никуда до бабушки не уйду, а то она опять будет котов бить, пусть лучше мне достанется. А ты иди одна в детдом; бабушка меня приведёт. Да я и одна дорогу знаю, сюда пришла и в детдом приду. Мама, хочешь, я тебе картошки жареной достану из печки, пока бабушки дома нет, вкуснющщая - пальчики оближешь, ей богу, правда! Ты пока что не уходи! Я тебе на подоконник поставлю, в чашке зелёной.
Не дожидаясь ответа от матери; Варька снова схватила доильную бабушкину  табуретку, повторила пройденные практические уроки, намотала на руки отымалку, полезла в печь.
Мать то и дело повторяла дочери:
-Не делай этого, сваришься, Варя!
- Не свалюся, мама, я уже опытная, - доказывая что-то, лёжа на кирпичах загнеты;  мать  услышала, как заскрежетала огромная чугунная сковорода,  наполненная ароматным явством.
- Щас, мама,- Варя  слабыми ручонками, неумело орудуя  вокруг чёрной сковороды, положила полную эмалированную чашку тушёной картошки  с мясом.
- Ешь, мама, у бабушки не убудет, повторив поговорку  бабушкину, у неё всегда всё есть, а у нас с тобой нету. Правда, хлеба у неё не видно.
- А это, что такое? – Спросила Мария, увидев на картошке сырое с кровью мясо из свинины.
- Да, ешь, ты, мама! Вкусное, ведь! Знаешь, как вкусно, я вон сколько слопала.
- Ты давно её вытаскивала из печи?
- Не знаю.
- Ты далеко её заталкивала в печь, сковороду то?- Стоя под окном, не знала, как помочь дочери; мясо-то не доварилось,  да и картофель задубела.
- Бабушке понравится, вот увидишь, а ты носом воротишь. Ну что с тобой, капризной, делать, я уж тут тебе ничем помочь не смогу.
- Альбатросик, ты мой, - ласково сказала мать дочери,- беги-ка, к умывальнику, с мыльцем душистым умойся, там оно лежит на полочке, под полотенчиком, переодень платьице;  перед зеркалом покрутись, прихорошись, и пойдём в детский дом;  там меня уже заждалась моя смена.
Грязная точно чертёнок из сказки, Варя  подбегает к окну, где стоит её мама, перегнулась через подоконник и потянулась к матери, как бы сказать ей на ушко. Мать  поняла её желание, и тоже приблизилась к дочери.
- Мамочка, ты на меня не сердишься? Ты, правда, меня бить за это не будешь?  Я то понимаю, я много-много не правильно поступаю, я ведь такая.
- За что мне тебя бить?
- За то, что я Альбатросик и от тебя опять улетела ночью, когда ты совсем-совсем спала. Я и бабушку давно не видела; куда она к лехаму  подековалась?
Варя схватила мать за ворот кофточки руками в саже, оставляя заметный серый цвет, тут же  немедленно чмокнула её в щёку, оставляя  большой след от сажи на щеке матери, довольная, что угроза наказания ей миновала; вприпрыжку бежит к умывальнику. Согнулась, на четвереньки встаёт, ползая вокруг, в поисках душистого мыла и не найдя его, крикнула матери:
- Мама! А туалетного мыла  под урыльником я не нашла, его наверно, нет нигде. Я лучше стирательным бабушкиным мыльцем умоюсь, вон какой большой кусище лежит. Давай,  возьмём себе его домой! Бабушка ругаться не станет.- Варя немного постояла, подумала, о чём-то тяжело, вздохнула, - Ой, чёй то я?  Мы  туда уже никогда не вернёмся, а в детдоме мыла нам всегда хватает.
- Не смей, ничего брать без спросу у бабушки, я тебя уже учила этому.
На радостях Варя  намылила лицо так, что из хорошего ковша сразу не смоешь, вдруг, она запрыгала с визгом, замахала ручонками:
-  Мамочка,  у меня глаза  щипит сильно, мне больно.
- Как намылила, так и смывай, только побольше воды в ладони набирай.
Варя догадалась, подставила личико под  струю  из-под умывальника, но, тут закончилась в умывальнике вода, подбежав к невысокому ушату с водой, с головой  окунулась в воду. В воде остались  круги мыльной воды. Она стоит,  подбоченясь, перед бочонком:
- Что теперь мне бабушка скажет? Я же испоганила ей так много воды? Какая же я пакосная, маленькая, а больше большого напакостила. От меня только одни неприятности. Лучше надо скорее  убираться, пока бабушка не захватила нас. А то ещё все шишки на маму посыпются. Она же знает, что я на это не способна.
Варя вытерлась вафельным полотенцем, причесалась у  старинного зеркала, захватила немного с собой конфет. Это ей бабушка раньше  выделила, но она не съела, подошла к окошку:
- Ой! Мама, а мясо то с картошкой надо на место  положить, чтоб доварилось. Не то бабушка голодная будет, когда вернётся с базара; вообче то и её хочется дождаться, посмотреть, что такова она привезёт с соседом Гринькой?
- Давай-ка, милая моя, быстрее уходить надо,  мне на смену, я время теряю; чего доброго ещё и с работы из-за тебя выгонят.
- Ну и чего такого? – Варя по взрослому пожала плечиками, - папа скоро приедет. Ты же сама сказала, что как папа приедет, бросишь этот  противный  детдом.
- Ты  слышала, да не поняла, так что в следующий раз не бухни, где-нибудь ещё кому-нибудь, а то и  действительно раньше времени вылечу.
Мама и дочь идут не спеша в родное гнездо, толкуют по-взрослому.
Мария  не поправляет  дочериных сказанных выражений, лишь только прислушиваясь,  подумывает над тем, как Варька точно и резонно словно в цель попадает на ответы взрослых. И не спроста задумывается: кто  и какой выйдет из её человек. За словом  девка не лезет в карман. Это в какой то мере отлично, но с другой стороны не по годам собеседования  со взрослыми  людьми Марию настораживает. И в тоже время она себя ругает, за то, что даже и не случайно Варя находится ассистентом, среди подруг  мамы.- «Кого винить тогда?» - Спрашивает себя мысленно воспитательница детского дома.- «Как, ты думаешь, Варвара Степановна?»
 А Варвара гордая тем, что покорила маму, копируя размеренные шаги матери, думает о своей бабушке, что та  привезёт с базара.
- Вот бы привезла мне на платье, такого цвета как угли в печке, - и тоже спрашивает маму, - как, ты думаешь, мама, привезёт,  нет?
Один и тот же вопрос прозвучал, словно, два одноимённых полюса, заставил рядом идущих мать с дочерью, остановиться и смотреть обоим друг дружке в глаза  сверху вниз и снизу вверх.
- Чё, ты, мама, спросила? Меня или кого? – Варя окинула глазами мимо проходившую женщину, которая поприветствовала обеих и мать, и дочь.
-  А, ты, о чём спросила меня? – Спрашивает  мать девочку.
- Нет, уж, мамочка, я певра  задала  тебе слово, вот и отвечай, потом я тебе. А то ты тайну мою узнаешь, и мне будет с тобой не интересно говорить.
- Честно слово, Варенька, ты перебила мои мысли, я уже не помню, о чём спрашивала тебя. Мне думается: вопрос был не деликатный, не обдуманный. Слишком ты мала для таких задач. Я виноватая.
Не знала о чём дальше рассуждать с дочерью, кажется, всё оговорено было, но в сердце  Марии закралась серая печаль и боль за то содеянное, ею прошлым годом над девчушкой. Она при каждом  воспоминании терзала болью себя и без того изболевшее  сердце.
- Что же на меня нашло? Какая туча меня затмила? За что её так? Зачем и почему?
Снова и снова вслух, как бы перед собой, оправдываясь, казнила себя.
- Мама, ты опять с кем-то судачишь? Тебе что не с кем поговорить? Я же совсем рядышком с тобой иду или всё однопутничаешь. Задавай теперь мне свои  вопросы. Посмотри, никаких тучек на небе нету, и дождя совсем не будет. А, ладно, мама, я то тебя понимаю, знаешь, о чём я то думала? Хочешь знать?
Девочка бегает, что  маленький щеночек вокруг своего хозяина, довольная вся и всем.
- Хочешь знать, мама? – И, не дожидаясь  вопроса, забежала впереди идущей матери.
- Хочу вернуться  к бабушке и посмотреть, что она там купила, на рынке. Ты же знаешь мою мечту, чтобы, как в сказке «Аленький цветочек» бабушка купила мне красивое, как огонь платье, чтобы все мои подружки завидували. Пойдём к ней снова, а?  Или ты иди  одна в детдом; я погляжу покупки и приду. А то она привезёт, спрячет опять в свой зелёный сундук, потом ищи-свищи свой подарок сто лет.
- Ты точно рассчитываешь на такой подарок, Варвара
Степановна?
- Угу! – уверенно  подтвердила кивком головы Варя.
- За то, что ты там, напакостила у бабушки, ты ещё рассчитываешь на что-то? И тебе ни сколько не стыдно, Варвара Степановна?
- Чё, ты, затрантила:  Варвара да Варвара, да ишо Степановна, я такова имя ишо не слыхала. Это  Маргарита называется Ивановна, а я ишо маленькая. Какое то имя поршивое Варвара. Нет, уж пусть лучше меня называют Альботрос. Что такое Варвара с базара? Ненавижу! Ты специально так обзываешь меня Варварой. Лучше бы Валей обозвала, а то Варвара, где такую моду взяла опять оскорблять свою дочь? Или я тебе не дочь, да?
- Ты, просто не выносимая кошка, - не сдержалась опять Мария. - Чего опять заприскребалась?  Кошка скребёт на свой хребёт.
- Я так и знала: у большого всегда маленький  виноват. С тобой хоть ни о чём не говори; вечно я всегда и во всём виновата.
Ладно, я то тебя понимаю. Вот скоро вымахаю, как Маргарита Ивановна, а ты маленькой  станешь, как наша санитарочка, ходит крючком и неба не видит. Вот тогда,  ты меня не будешь обижать, будешь ласковая, как хитрая кошка. Будешь по головке гладить меня, а чичас чё-ё-о, тебе чичас не до меня. Ты всё Якова из лесу дожидаешься, а сама про папу у меня выспрашиваешь. Придумала
тоже у кого спрашивать. Ты бы лучше взяла карты  да  поворожила на папу. Знаешь, как ему чичас тяжело идти в Фаначет пешком.
Мария встревожилась: откуда известно Варе слово: «Фаначет», что ей самой не ведомо? Может всё-таки Евдошиха, что-то знает о Фаначете? Надо бы точно сходить сначала на работу, а затем вернуться и расспросить:
Не слышала, ли она, старая жительница, бывшая партизанка этих мест, про Фаначет? А может, при Варьке, когда-то и заговаривали; она же  промокательная бумажка, как зафиксирует себе в мозги ни чем не вытравить. Или просто, что-то от меня скрывают о Степане. Тогда это уже будет слишком с их стороны. Дай, бог, бы  только до вечера и я всё разузнаю.
- Варенька,- спросила, подходя ближе к детскому дому.
Мария остановилась, присела на корточки перед дочерью,
- Может, ты что-нибудь слышала от бабы Евдокии  про папу? Может, она с кем-нибудь разговаривала про папу нашего? Ты вспомни, дочка, пожалуйста. Ведь ты так просто про Фаначет, ни с того, ни с сего сказать, ни как не могла. Пожалуйста, Варенька, покопайся в своих мозгах, доченька, ну!
- А при чём тут мои мозги, мама, я на память не обижаюсь пока, что. Никто не говорил, и никогда не говорил про Фаначет. Я видела во сне такую деревню и сама придумала ей звание; вот и всё
Варенька взяла поговорку Евдокии Афанасьевны.
- При чём здесь люди, мама? Я, что не люди, тебе? Давай пошли  домой хватит приставать ко мне.
Дочь вырвалась из рук  и побежала во двор детского дома.
-  Иди, мама, быстрее, сегодня же банный день.
-  Ну и что из того?
- Как, что из того? Ты же сёдня дежурная, а тебя там нет! К бабе потом,  когда-нибудь сходим. Ну, его к лехаму, это платье. Может ещё и не привезёт, а привезёт, так спрячет подальше.
- Разевай, рот шире! Прямо так и разбежалась Евдошиха на наряды тебе.
Варя обиделась не на шутку то ли  на мать, то ли на бабушку, юркнула в открытую, знакомую ей почти со дня  рождения, дверь и даже не оглянулась.
В детском доме  сутолока: замена кроватей, умывальников, стульев, столов, постельного белья, выстиранного и отглаженного. Воздух в комнатах стоял не понять какой; смешанный с пылью  и лаком от мебели
- Здравствуйте, - поздоровавшись с персоналом детского дома, Мария Григорьевна. - Как, вы думаете, наши дети не угорят  от этого смрада? - с издёвкой спросила Мария техничку. – Почему меня не предупредили о том, что предстоит замена интерьера. Или, что я уже здесь ничего не значу? Я пока на увольнение с работы не подавала. Откуда здесь  новьё? Или война окончена? Райком выделил ассигнования, что ли из своего бюджета для детей?  Старшая воспитательница задавала и задавала  техничке вопросы не впопад, а та только успевала пожимать плечами.
- Мария, что ты спрашиваешь у меня? Я здесь кто? – Техничка разводила руками из стороны в сторону. – Тебя Марго ждёт не дождётся никак, ты пришла, показалась и опять улетучилась. Дел по  горло, а ты со своей, одной кралей возишься и никак ей ума не припишешь. Ладно,  твоя была бы она, Варька то?  А то приклеилась к ней, как банный лист к заднице и проходу не даёшь ей нигде; куда сама туда и её за собой тащишь. Аль в свидетели хочешь её приставить? Так ить мы с мужиками екшаемся, и дети не причём.
Екатерина была, видимо, злая, потому что не хватало кадров при детском доме, и все тяжёлые работы ложились в основном на техперсонал. Выливая всю злобу,  на кого попало, пользуясь тем, что  она кое-что подслушала о Варькиной судьбе; поэтому Варьку уже вслух, не стесняясь, дразнят Альбатросом.
Мария была давно готова к  повороту событий в детском доме. Поэтому она не собиралась давать никому отпора.
  - Я то, конечно, вас понимаю,- вспомнив поговорку Вари, подняла глаза в сторону скандальной технички.- Больше, чтоб я ни от тебя, и ни от кого ничего подобного не слышала,- показав глазами, путь за порог Екатерине,- поняла, нет?
  - Тебя  Маргарита  Ивановна ждёт, дело срочное намечается; какое, совершенно не знаю.
- Вот, это дело другого рода, а про Альбатроса забудь раз и навсегда. Оперится, вылетит из гнезда и поминай, как звали. Наше с тобой дело говно из-под них убирать, кормить да обстирывать.
  - Маня, прости, не сказывай Маргарите-то, не то выгонит ведь, а мне своих кормить ещё надо, маленькие оне у меня ишо.
- Я, конечно, вас понимаю, Екатерина.
  - Спасибо, Мария Григорьевна. – Екатерина поняла, что она не  туда повернула своей указкой, - извинившись, заплакала.
- Марию, к дому своему пропиши. А на рабочем месте знаешь, как меня звать? - Снова  приглядевшись в глаза Екатерины, сказала. - То-то  же разболтался персонал, при детях болтаете, чего, не попадя, а потом спрашиваем с них дисциплину. С себя надо начинать воспитываться.
  - Хорошо-хорошо, Мария Григорьевна,  в будущем учтём, - с глубоким умыслом ответила Екатерина Никитична.
  - Долго, очень долго ждать придётся,- не разгадывая умысла, ответила воспитательница. Надо же какая тварь; на ребёнке решила отыграться. Причём  здесь птица, Альбатрос?


Разговор  на чистоту.

-  Можно? – Широко распахнув,  тяжёлую обитую кожей, дверь, Мария без стука вошла  в кабине, к  своей недавно знакомой подруге,  Маргарите. - О! Что я вижу? У тебя пенсне, Маргаритка?
Маргарита Ивановна сняла пенсне, положила на стол под уголок платка.
- Зачем же прятать? Можно нечаянно сбросить со стола вместе с платочком.
  - Я что-то тебя не пойму, Маня? Ты как-то изменилась за недельный отпуск или не здоровится?  Ну-ка, садись, рассказывай, что у тебя изменилось в жизни иль между нами? - Маргарита прижала палец указательный к губам. - Т-сс, ни кому и  ни слова, рассказывай, какой у тебя появился Яков? Дочь врать не станет и нам не к чему распространяться: знает одна Евдокия Афанасьевна и я, а уж, Варенька, наш миленький ребёнок, стосотствует, дай бог каждому такого дитя.
  - Чья Варенька? Наша  или ваша, или моя, я в толк  не возьму? А может,  это ни Варенька, а Альбатрос? Может, назовём её во все услышанье? Чего таиться то? Так то проще и понятнее всем малышам станет, а взрослым уж тем паче. Ребёнок то ведь гутаперчивый, как не мни - форму не изуродуешь. Вот только в поры его набьёшь хламу, а к  старости оскал получишь. - Ты, Маргаритка, чуешь, о чём я тебе толкую?
  - Вроде, как догадываюсь. – Озабоченно  ответила  заведующая.
  - Ты, с кого пример берёшь? – Тыча указательным  пальцем в сторону дома Афанасьевны, - или подкупить, успела  и тебя?  Чем?  Вот этим барахлом: скамейками, столами да кроватями, бобовой кашей, которую Варька не жрёт. Сколько ты его набрала? Почему со мной не посоветовалась?
В подруги себе присобачила скрягу? Что ж она раньше то не одолжила мешок денег, когда война шла полным ходом? А теперь, когда почувствовала, что реформа вот-вот на носу, залежавшиеся купюры сиротам стелет под ноги. Нате вам, ковры, дорожки, а дети то будут хоть по ним бегать? Или  замазали глаза ребятишкам постельной принадлежностью, а почему бы не переодеть их в достойный цвет, качество одежды, в обувку, рубашонку, расквашонку. Это, что  весь мешок  денег ушёл на всё это барахло? А остальные, где купюры, уважаемая заведующая Маргарита  Ивановна? Небось, и тебе хватило? А, ну-как, муженёк заявиться  в апартаменты жёнины, а, Ритка- маргаритка?!
  -Ты-ы, Мария раскипятилась то, чего разглаголилась то? Евдокия Афанасьевна, разве тебе ничего не выделила? Ведь от такого содержимого всем бы хватило.
  - Меня в этом кабинете больше никогда не будет! – Перегнувшись через стол с умыслом, и зло заявила Мария, - поняла, нет? Я ни настолько нищая, чтоб отбирать всё принадлежащее детям. Вам, уважаемая, заведующая, понятно ещё раз?!
  - Ну, ты, у меня дождёшься, Марья! - Заведующая тоже перегнулась через стол. - Придёт, дай, бог Степан.
  - А зачем ждать Степана; у меня Яков  со  мной. Расскажите вместе с Евдошихой. Интересно будет послушать про того и про другого. Вы уже одну его жену в петлю затолкали. И от меня этого же хотите дождаться?  Заверяю:  не дождётесь! Делите Альбатросика хоть на все четыре части. Я в этом деле не участвую! Не дождётесь! Только не забудьте спросить самого Альбика!
Мария  резко хлопнула дверью, не оглядываясь, пошла в баню, где шли приготовления к банному процессу.
  - Мария, вернись! - Догнав  старшую воспитательницу, Маргарита Ивановна резко дёрнула за руку, - Я кому сказала? Я что должна с тобой обсуждать производственные дела на лестничной клетке, так что ли?
  - Мария Григорьевна, - поправила заведующую старший воспитатель.- Меня зовут и величают: Марией Григорьевной, извольте помнить, Маргарита  Ивановна! Это первое. Второе: я в дележе не участвую. Третье, как согласилась пойти на такую авантюру, так и расхлёбывайте вместе с евдокией, извините, Маргарита Ивановна, я иду детей купать! И, чтобы там не было посторонних,  таких, как Афанасьевны. Как-нибудь без них обойдёмся. Всю войну не замечала, а тут объявилась…
  - Тебя, какая муха укусила, Маня? – С недоумением спросила Маргарита.
  - Зелёная, знаешь такую, нет?
  - Давай, вернись, поговорим в кабинете. Тебе, ничего не говорила Евдокия  Афанасьевна?
  Мария вернулась в кабинет с большим  накипом в душе.
  - Садись. У меня тут немного сохранилось ещё от нового года. В шкафу ещё обед стоит, правда остывший, некогда было. Выпьем по граммульке, помиримся, поговорим и по местам. Время терпит. Баня твоя не уйдёт никуда.
Елизавета открыла дверцу книжного шкафа, на второй полочке стоит не тронутый обед: бобовая каша и маленькая котлетка, детская порция без хлеба, а  ниже второй полки стоит бутылочка-четвертушка со ста граммами.
  - Ты, что думаешь, Мария, если я начальство то объедаюсь? Извини. Меру знаю и край тоже, а уж за эти сто,  сам бог велел и  закусить. – Маргарита разделила котлетку пополам, разлила сто грамм поровну с подругой, - ну, а кашу хочешь - ешь, хочешь - нет, на то есть божья воля.
  - Чего, ты, запротеяла, божья воля, господня воля, в чём он тебе помог? Может, ты Евдошиху, то есть Афанасьевну уже канонизировала живьём в святые. А без неё никак? Я гляжу на тебя, действительно, Рита, не узнаю совсем. Клюнула, ты, на её начинку и здорово. Не умею я так.
  - Ладно, я тебя то понимаю.
  - Гляди-ка, Варькина поговорочка и  на  твоих устах прикипела.
  - Ревнуешь, ты, Варвару ко всем, как я погляжу, Мария. Не надо  так. Она  пока ещё наша, общественная. Как  Варюша выражается:  я  обчественная. Ну, давай, горит в нутрях, не терпиться. Тебе  Екатерина Никитична ничего не говорила, как придёшь, так сразу ко мне в кабинет чтобы ты заскочила, нет?
  - Нет, ничего. Хотя, да говорила, только после того, как я её отутюжила. Говорила, чтобы немедленно зашла к тебе, в кабинет и всё.
  - Молодец, ты, уже и до старушки добралась. Не смей её обижать! Она на своих плечах содержит пятерых детей сына и двоих дочериных. Обои ушли на фронт с середины войны. Повестку-похоронку  на груди носит, но ждёт. Сын был председателем колхоза, дочь врачом.
  -Ты, хочешь, чтобы я низко в пояс сгибалась да извинялась перед такими?
  - Не сомневаюсь, от тебя  подобного не дождёшься. Ладно, я тебя понимаю. Так, за что выпьем, Мария Григорьевна? – Маргарита не терпеливо, протягивая стопку к стопке подруги, - жаль, что ты не знаешь ничего, уходишь к своему Якову, а Степан не за горами – скоро заявится.
  - Интриговать взумали меня, Ну, что ж давайте, если у вас с Евдокией получиться
  Обои подруги,  не выпивая,  расплакались, а  утешить было совсем некому.
  - Да, что это я, главарь своего ведомства, разнылась? Марьюшка, разве ты не слышала Юрия Левитана?
  - Я его перестала слушать, у Варьки мороз под кожей от его голоса – боится она. Да и люди перестали к нам ходить; где-то нашли другое радио. Наверное, потому, что я то там, то здесь, домишко то всегда на замке.  Давай, говори, не томи душу. Что у тебя случилось? Влюбляться то не в кого, а ты егозишь на заднице, как хорошая непоседа, вот у меня Яков имеется, Варька его знает.
  - Да, ты, что-о, Мариюшка,  творишь то? – Маргарита Ивановна становилась пунцовой от чистосердечного признания подруги.- Война закончилась, а Степка  опять вернётся к разбитому корыту, так, что ль? Ты, что творишь то, а, Мария?  Я тебя спрашиваю! Чего молчишь, а?
Непонятно что искала заведующая на столе. Руки её дрожали как клиновый лист при слабом ветерке; но она ничего не находила.
  Спокойно, не торопясь, Мария опрокинула  свои сто грамм, даже не закусывая, отодвинула эмалированную чашку ближе к  хозяйке.
  - Если не обманываешь, то очередь теперь за тобой, -  не веря своим ушам и глазам, уставившись в очи заведующей, словно, окаменевшая, не знала: то ли плакать, то ли радоваться.
  - Пока ещё не совсем точно, но мы своим детдомовским персоналом слышали:  Германия  капитулировала  восьмого мая. Идут бои  у стен Рейхстага.
  - Чтоб они повыдохли, чтоб провалилися сквозь землю. Мужики то наши могут и после капитуляции головы сложить. Мало ли, какая шальная пуля может сразить? – Совсем не понимая, о чём дальше говорить,  она заплакала.
   Выпив, глядя на подругу, Маргарита тоже пустила слёзы.
  - Разве я об этом хотела с тобой поговорить?
Воспитательница настрожилась, вспоминая  Варькины сновидения, спросила:
  - О чём ещё надо говорить? Что Степан уже в Фаначете?
  - Какой, тебе, Фаначет? Что это такое, я не знаю, а вот Варвара  щебечет  вслух про какой-то Фаначет, но  ни словом об отце? Мистика, какая -то и не иначе. Евдокия Афанасьевна ни чего не знает  о Фаначете. Она же бывшая партизанка, ей ли не знать обо всех окрестностях  района, края?
  - А, может, скрывает, что-то от нас. Может, инвалидом вернулся Степан-то и  не хочет показываться на глаза нам, родным?
  - Ничего я не ведаю, Мария. Ой! Ничегошеньки не ведаю: ни про своего, ни про твоего и даже ни про Варвару. Девка то твоя иногда так ляпнет, хоть стой хоть падай. Про видения рассказывает ребятишкам по вечерам. А, может, у неё не того с головой? Проверить бы ребёнка не мешало, а,  Мария?
  - У тебя в райкоме  много знакомых, может они, что-то ведают, а, Маргарита?
  - Но сегодня уже рабочий день закончился, а домой не прилично звонить.
  - Какой-то выход должен же найтись, может, ты мне адресок начальства дашь?  Как можно жить спокойно, если одни гудят в уши одно, другие другое
  - Ты,  сначала утряси свои личные дела с Яковым;  не ровен час,  там воевал, да ещё домой вернётся войну откроет за любовь. Ты ведь девка  видная - красавица.
  - Таким методом я замёрзшее ведро отогреваю, поливаю- поливаю, он ледок-то выскакивает из ведра полностью. Ты донимаешь меня, чтобы я перед тобой расстегнула душу насквозь. Без прибора высветиться меня заставляешь. Да ни какого Якова  ко мне по жизни в голову даже ветром не задуло. Откуда у вас такие новости? Разве вы не понимаете с огнём шутить не следует, особенно при большом шторме, а-ну, как, под руку попадёте все без разбору? Я его характер толком не знаю, чего ж вы лезете в чужую душу то? Если судить по характеру Варьки; характер ужасный у него, а тем более войну пережил. Вы что с ума все рехнулись?
  - Так может ещё не поздно, Мария, судьбу изменить, а? Варька то не зря лопочет про Якова. Даже как-то протягивает песней, и так складно у неё получается.
  - А, ты, знаешь, что ваша Варвара, ко всему прочему ещё и фантазёрка. Но и по крайней мере, она никому не заявила о каком то Якове.
  - Нет, упаси боже, она напрямую ни о каком мужике не вспоминала. Только вот дался ей, какой-то по нашему уразумению дядюшка Яшка  и всё тут. Прости  ты мою душу, господь батюшка!
Елизавета  начала было, как бы невзначай, перстами осенять  себя.
  - Что и тебя туда же растащило? Догадалась? Она просто повторяет молитву: «Живые о помощи», вот послушай, что она вам поёт про Якова. Что запомнила, то и повторяет: Бог, мо-ой, на каторава, я упаваю,  Яко, то избавите от сети словечи.
  - Это что бог говорит, что избавит от сплетней человечьих?  Так, кажется, мне Маша? Ты посмотри на неё, а? До чего же проницательный ребёночек?
  - Не перебивай и слушай дальше: под крылья Яго падёсся и оружием обидит.
  - Это что? За сплетни под оружие яво можно угодить? Так что ль, Машенька? – Находясь, в большом стрессе, Маргарита  повторяла действия рук и движения глаз вместе со старшей воспитательницей.
Мария, не замечая  действий подруги,  и не слушая задаваемых вопросов, заводила глаза  под потолок продолжала:
  - Яко,  то Ангелом своим завопит, - осеняясь, перстами,
Мария, перешла в полушопот, - яко падёсся и оружием обидит, снова и снова повторяла  она.
  - За что же его Ангела, то, так? – Ничего не разобрав в молитве: «Живые о помощи», заведующая детским домом, как бы прячась от кого-то, медленно вытягивая свои персты, а потом, скрючивая пальцы,  и снова расправляла их, нежелательным движением  руки, прикоснулась ко лбу, словно на этом деле поставила точку. - Я не поняла, от чего я опьянела, то ли от стопки или от новостей с полей сражения, то ли от твоей страшной молитвы? Ты, конечно, и Варьку так с ума сведёшь. Сотворишь, из неё бабтистку сектантку врождённую. Нет, тебе доверять ребёнка, ни в коем случае нельзя. Больше ты её из детского дома ни шагу…
То я, гляжу, как она приходит с тобой или одна, у неё какой то не детский взгляд на жизнь. И рассуждения у неё давным-давно не малого дитя. Что это такое получается, Мария? Мы детей лечим – ты калечишь, так нет?
Теперь-то мне понятен, каков там Яков, у тебя завёлся. Только вот по рассказам  Евдокии Афанасьевны, молитва  у тебя не ассоциируется с делом.
  - И это уже тебе известно?
  - А как же ты думаешь, подружка? Я и надзиратель, я и воспитатель -  старший над всеми. Стоял вопрос: если не придут  метрики, то придётся удочерить тебе Варюху, потому, как она больше всего к тебе привязалась. Да вот с тех самых злополучных побоев Ангела, которого ты так возносишь в молитве «Живые о помощи», после которой  «Ангел» твой вопит;  у меня не осталось сомнения: ребёнок тебе принадлежать не может.
Девчонку,  я по предложению Евдокии Афанасьевны,  вместе с нашим детдомовским  медиком обследовали. Из-за этого не допустимо быть воспитателем в детском дому. И, вообще, о чём может быть разговор; тебе не может быть места даже поломойкой, грубо говоря, Мария. У тебя есть что-то такое от змеи, которая, пригревшись, не тронет, а чуть что - бойся её укуса. Я просто не ожидала от тебя. Представь, себе этот случай до меня дошёл ровно через год. И как, ты, думаешь, простительно это тебе или нет?
  - Прости, Маргарита, прости меня, Ивановна, я за тот самый поступок сама себя казню, неоднократно осудила. Это мне больнее всего самой. Даже больнее, если и не вернётся Стёпушка. Как я буду смотреть ему в глаза? Холодок пробежал, какой-то между мной и ею, и всё тут, кажется, не моя она и всё тут?
  - Ну, милая моя, да у тебя полон дом не твоих, значит, всех казнить надо? За то, что она ущипнула твою моньку, мало ли у нас таких любопытных, а? Что это ты в Еву  превращаешься по ночам? И твоя девка тоже вздумала раздеваться наголо и ходить  по  спальне перед всеми. Это ты такую культуру воспитания привносишь среди детей? Как это понимать? Ты что не понимаешь, дети – это промокашка? Или тебя надо воспитывать, Мария?
  - Да, что тут такого? У нас в деревне  всей семьёй при  первом жаре в баню идут, не заглядываются на голых! – Мария в пыле гнева от воспитательного воздействия со стороны заведующей, слегка матюгнулась.
  - Ты,  позволяешь себе среди голых…, так договаривай, мы же с тобой одни. Кто нас может услышать? Я тебя не выдам. Только вот на дальнейшее пребывание в нашем доме, не рассчитывай, как только вернётся Степан Петрович. Это чисто по просьбе Евдокии Афанасьевны, и он очень просил Афанасьевну  сохранить твоё рабочее место до его прихода. Правда, это письмо было ещё с первых дней войны. Ты без мыла, в задницу  вошла и я тебе поверила. Ты приглянулась, я возвеличивала тебя своей подругой. Услышав о твоём деянии, я по статусу своему перед тобой оскорбилась, я надеялась, что ты когда-то займёшь моё место.
  Я ведь тоже не без сердца, думала, что вернётся  Васёк, увезёт меня обратно в среднюю полосу России, к нему на Родину малую, а ты бы меня заменила. Мой пост бы закрепила пуще прежнего,  потому что ты здешняя, а я нет.
Долго ещё начитывала заведующая детским домом, старшей воспитательнице,  и понимала, что всё не впрок.
- Мне сдавать ценности пришлось бы легче. Мы же друг другу всегда доверяли, а так придётся отрабатывать полгода, пока найду себе замену.
  Холодный и отчуждённый взгляд чёрных глаз Марии уже больше не внушал доверия Маргарите Ивановне. Циничный  и высокомерный, злой взгляд  старшего воспитателя;  говорил сам за себя: «Между нами всё кончено».
  - Значит, так: нахапала на деньги Евдокии Афанасьевны, всякого борохла, а я бы отчитывайся перед райкомом. Прожила спокойно войну в тепле, а теперь?  Пойди,  погорбись на лесоповале, так что ль Ивановна. В грамматёшке то я слабовата; знаешь, кому спихнуть, вот и лелеяла надежду; легко и просто уйти от ответственности. А ведь тут только  один страх, что надо отчитаться перед Партией и Правительством: откуда у тебя и у неё такая сумма объявилась? Что ж она, то не заявила сначала в милицию о присутствии деньжат в мешке? А я то знала о их существовании.
Мария  пальцем указала в сторону дома Евдокии Афанасьевны  и себя ударила по пальцу, - я всё знала: давным-давно.  Мне Степан кое о чём намекнул, чтобы я не связывалась с капиталом её. А ты клюнула, не посоветовавшись со мной. Ты ещё говоришь, о каком то доверии ко мне. Это я тебя теперь должна  остерегаться. Не ровен час, меня вплетёте в интригу мошенничества. Не выйдет, сударыня! Ты,  выстраивала позицию! Ты, давно знала обо всём, о моём отношении к Варе и время растягивала до определённой ситуации. Ты вынашивала план о сдаче материальных ценностей по приходу твоего муженька с войны. А потому я по природе змея, благродное, разумное животное: её не  тронь - она не обидит.
  Воспитательница ходит по кабинету подруги, подыскивая новые  выражения, для её же благополучия. В душе она очень сожалеет, что так получилось с заведующей; в какую авантюру втянула её Евдокия Афанасьевна, лучше не придумать. Почему Евдокия Афанасьевна сама то не поехала,  в мангазеи, как она их величает, и не приобрела всё нужное детям? Как ты сама то рассудишь?
  - Постой-постой, Машенька! Я на тебя ни сколько не в обиде; из-за ребёнка была в твой адрес тигрицей. Ты в баньку то сходи, к ребятишкам, помоги там няням, ой, как нужны руки детям, матери им нужны, слышишь?
  - Знаю, сочувствую, не глухая, сама рожала когда-то, интуиция ещё не зачахла. А потом, что прикажешь делать? Уходить? Увольняться?
  - Да, подожди ты! С кем чего не бывает. Год минул после побоя ангела под молитву. И так, и сяк обсасывала это дело, как с тобой поступить? С Евдокией обсуждали, взвешивали.
  - И меня тоже обсасывали? Ну и как, на что она воротит? Варьку себе, поди-ка, приспособить примащивается старая пердунья. Капиталом всё задаривает. А не думает о том, что песка то нет в ней тю-тю, уже сыпаться то нечему. А денюжку то не сегодня-завтра конфискуют, вот и срастутся её надежды с нищетой. Тогда, что, голубушка будет? Да и у тебя умок  не перевесит куринный мозжечок. Не успеешь до первой полосы сбежать с муженьком, не то, что до средней полосы России. Всю  обкарнают, как липку, Ивановна, чуешь, нет?
  - Ты на меня – я на тебя, за что же мы с тобой хватанули по стопке-то?
  - Наверное, чтобы раскрыть глаза друг другу под мягкотелость, пока не испарилось содержимое из кишок то. Может быть, это к лучшему; чем больше подкочегаришь, тем жарче  баня. А потом и дышиться легче, не так ли? И воздух, кажется, становится свежее. Обговорим, как оправдаться за деньги перед высоким их благородием. Ты, лучше поделись самостоятельно с ними; сами завяжут никто и знать не будет. Только как младшему персоналу обскажешь всё энто?  Откуда такие вещички, простыня, кроватки, стульчики-прибаульчики. Они ведь не пальцем кроены. Они, дозволь подсказать тебе, уже давненько нос-от по верху держат. Так что, подружка, советую тебе и с ними поделиться; дашь грош, молчать будут скоко хошь, а короче все в один узел будут стянуты. Обо мне, конечно, забудь. Про меня не ровен час боженька и без того вспомнит. Обещала уже, как Степан  воротится, так сразу отдаёт амбар листвяничный, коровёнку – у неё их теперь три. Кого-то от голода водянка мучает, а её от обжорства. Никому не даст литра молока прокрутить, за так. А мне за то, что я у неё пахала всё лето на сенокосе, отгоном поила, хоть бы кусочек маслица положила на краюху хлеба. Нашто  и куда мне, шишь да маненько.
  - Ты, скорее меня убедила, чем я тебя. Только ты на старушонку то не очень волоки, не то и амбарчика не увидишь; так и будешь здесь прозябать, при детском доме в этой конуре. Давай-ка, закончим сегодня банный день, я тоже приду, всех по-быстренькому перетрём, перемоем, Завтра ведь утренник назначен  посвящённый в честь дня победы. Оркестр из Дома Культуры пригласили. Говорят уже некоторые мужички наши на подъезде к домам родным. Может, и наши с тобой мужички подвернутся на детский бал-утренник. А затем, вечерком мы с тобой отпросимся у  коллектива на ужин в райком партии.
  - У меня там родни нет! – после долгого молчания громко, категорично заявила Мария. - Если ты себе завела, тогда дуй, танцуй, сколько хочешь! Представляю, как твой Василёк заявится, тебя с распахнутой грудью ищет, а ты в паре, в объятьях, да ещё рука его на  мягком месте.
  - Может, хватит иллюзиями брюзжать! Ты ни на какие танцульки не ходишь, а Якова себе завела - попробуй,  отопрись. Как ты на это смотришь?
    - Да, уж влипла я с этим Яковым, так влипла; гуталином не замажешь и ни ототрёшь ни чем. Точно в петлю залезешь, глядя на Клавку.
  - У тебя Степан то, поди-ка, суровый и спасу нет, ревнивый? Тогда он дрянь! Нет ему места в твоём сердце! Подумаешь, напугалась Клавка  Степана, в петлю залезла, ну и чем доказала? Ребёнка без матери оставила вот и всё! Лишь бы ей было хорошо, а ребёнок, что былинка в поле; ни отца, ни матери.
  - Ты это о ком ещё забормотала? Где, у неё ребёнок? Сколько ему лет?
  - Хватит притворяться, Маня, хватит. Не то время, давай пошли дела делать, да в Райком мне сегодня надо смотаться; дел у меня там не в проворот. Во-о-о!
Заведующая провела рукой по красивой длинной шее, с мягкими тонкими складочками, придавая ей ещё больше жеманной и кокетливой  женственности.
- Знаешь, скоко у меня там дел? Я же, подруженька, на общественных началах там, что поручат то и исполняю. И тебе советую влиться, как комсомолке. Ты ведь ещё не совершеннолетняя, кажется, сколько тебе, а? - Она показала  мимикой и жестами на руках.
  - О-о-о,девка, ты уже скоро в партию сиганёшь? Давай-давай, рекомендацию через меня, если что беру тебя на поруки.
  - Ты, что рехнулась? Какие ещё такие поруки, я, что скурвилась здесь?
  - Нет, Манька, ты шуток не понимаешь. Степан крутой, ревнивый.  Ты как жизнь то строить будешь с ним? На одной серьёзности, недозволенности или как? Пошла она - дерьмовая житуха! Я по приглашению, по работе всё-таки иду  в Райком на вечер, и тебя с собой беру! Только  попробуй,  подведи!   Я уже рассказывала о тебе: красавица, с чёрными глазами, с лисой на плече, представляешь,  ножки точенные, мои каблуки наденешь. Не отказывайся, Мария. Не отказывайся, хоть один вечер послевоенный да наш. Мы же, с тобой, как пчёлки, жужжим да трудимся, пыхтим, а воз везём. И коту бывает масленица раз в жизни. Не, бойся дочь, моя, как обычно говаривают: сухое говно к стенке не прилипишь, как ты его не втирай всё одно в щель не войдёт. Так что по курятникам сейчас каждый, а утро вечера мудренее. Всё-таки я думаю:  праздник за нами не пропадёт. Детям отметим и себя  удовлетворим.
  - Удовлетворим или повеселимся? Хорошо уговорила, - соблазнившись приятным отдыхом, - что мы в поле обсевок, что ли? Может, и правда в Партию сигану, а там и будущее себе выхлопочу, вдруг, Степан  не вернётся? А, если и вернётся, тоже очень будет отлично. И ему выхлопочу на будущее хлеб с маслом. Да он и сам не промах. Ведь работал же он до войны в налоговой системе и опять помогут вернуться на своё место. Он, мужик-то башковитый, если б в глотку не заливать. А там кто его знает. Война, то она, матушка, гибель гнилая, всех под одно дерьмо затягивает. Не жила ещё с ним, пока ни чё сказать о нём не могу ни хорошего, ни плохого, поживём, увидим.  Ивановна, ты обговори там за меня, если, что?  У меня язык то привязан, где надо, слова не вымолвлю, это я с тобой храбрюсь.
  - Твой внешний вид всё сам за себя выговорит, не печалься, дочь моя!
Махнув рукой, Маргарита Ивановна быстро спускается по лестнице второго этажа детского дома, стуча каблучками изящных туфелек, словно козочка  по деревянным настилам. – Вечером в бане, в прачечной свидимся, до скорого! Да, извини, я тебе сказала вечер сегодня, а какое у нас число?
- Вот тебе раз, ты же сама сказала: Германия капитулировала, значит, какое сегодня число  Маргарита  Ивановна?
- Сегодня баня для детей, завтра утренник для них в честь дня победы, а нам с тобой  танцы до упаду, но только вечером завтра! А сейчас за работу.
Извини, все дни перепутала, всё смешалось в голове на радостях. Ты слышала? Ребята с войны возвращаются. Уже  пятерых встретил Райком, с оркестром.
-Наверное, инвалидов? - Незадачливо спросила  старшая воспитательница, - А так, чтобы раньше времени? Я в это не поверю.
 Дети, эвакуированные  с разных концов  России. Кто из Ленинграда, а кто и из-под Сталинграда.  С таким, составом воспитателей и младшим техническим персоналом  и двумя медиками; не пострадал ни один ребёнок. Все выжили, на скудных  продуктах.


Смена  обстоятельств.

Маргарита Ивановна  спустилась со второго этажа, собрала  вокруг себя техперсонал. Каждому  работнику  детского учреждения  распределила обязанности. По двое на комнату: нянечка и воспитатель, а техничка  должна мыть полы  в трёх комнатах.
- Это что же мне больше всех надо? – Выразила своё недовольство Катюша. – Гляньте, какие огромные  спальни! Я одна никак не управлюсь!
- Не управишься, говоришь? – Строго спросила заведующая. – Подавай заявление на увольнение, осталось немного; как-нибудь уж сами  справимся. А ты в леспромхоз, там легче  тебе будет! Согласна?
- Так ведь площадь, то какая, чуть не полгектара.- Вытирая  глаза, - продолжает настаивать Екатерина.- Ведь и стены в мою обязанность входят. Это ещё полтора гектара! Я не управлюсь за смену никак одна.
А детей в банное помещение таскать с полугектара туда и обратно справишься? Да ещё перед собой как кенгуру; я тебя же молодую берегу от тяжестей.
- Вы, Мария Григорьевна, как старший воспитатель сами знаете свои обязанности не мне вам подсказывать. Должна подойти  Евдокия  Афанасьевна, так вы её  встретьте приветливо и уважительно - старушка всё-таки; от работы не бежит к чёрту на кулички. Ей дай тряпку - не откажется.
Я спущусь ещё ниже, посмотрю, как там у нас обстоят дела в баньке; всё ли готово к приёму малышни. Да, Марьюшка, не забудьте правила приличия: мальчиков в мужское банное отделение, девочек в женское отделение
Заведующая детским домом поглядывает в глаза Марии при каждом новом поручении, выжидая, не поступит ли от  старшей воспитательницы какого либо возражения. Мария Григорьевна  молчит, как в рот воды набрала, лишь кивала  удивлённо почему-то  головой при каждом новом задании.
- Вот и ладненько, вот и хорошо,- заведующая  не получив от Марии  возражений, спустилась в баннопрачечное помещение, разделённое капитальной стеной между баней и прачечной.
- Никак не можем достроить  баню с парилкой, то не хватало средств, теперь средства появились, спасибо, Афанасьевне, теперь хоть саму её заставляй брать топоры; рабочих рук не хватает. Скорей бы уж возвращались наши мужчины.
Маргарита стоит  и рассматривает некоторое время под  угрожающе нависшим  серым потолком, который подсказывает, что он вот-вот рухнет. Дай, бог,  успеть детей искупать.
Закрыв за собой дверь в предбаннике, в основнм купальном помещении,  как вдруг  заведующая  слышит треск и грохот.
- Вот и сбылось, как я и предвидела новые обстоятельства.
Пытаясь открыть дверь в предбанник, чтобы увидеть своими глазами, велик ли предстоит ремонт, но заведующая не может сдвинуть дверь с места даже на сантиметр.
- Что ж, будем по запасному входу пробираться с детьми. Только  вот как самой отсюда теперь выбраться - это тоже вопрос? Придётся выжидать, может, кто-то и пробежит мимо.
Маргарита  стучит в окна банного помещения, но  никто не появился.
Подошла первая партия  мальчиков в возрасте от шести  до десяти лет. Открыли  главный вход предбанника, он завален  досками, дранкой со старой штукатуркой, а дверь в баню подпёрта  балкой самого потолка предбанника.
- Тише, ребятки, там кто-то тарабанит? Неужели и в самой бане такая же ситуация? Не уж то кого-то придавило, надо же мне, тилихоньки мои, такому сотвориться.
Предупредительно остановив детей, тетя Маша подходит к одному из окон. Внимательно вглядываясь в темноту окон, и ни кого не обнаружив, отходит от здания.
Снова послышался стук  твёрдого предмета о раму. Рама выпала вместе со стёклами и при том не изломав ни одного стекла. Из окна северной стороны неуклюже  вылазит заведующая детским домом.
- Глядите! Глядите!  Это наша мама там была, - крикнул один из воспитанников детского дома.
- Ой! Какая, вы, чумазая, мама Рита! – удивился второй мальчик.
- Что такое, с вами случилось, Маргарита  Ивановна? – Растерянно спрашивает старшая нянечка. - Да на него дышать нельзя, а вы ещё на потолок залезли. Мы давно этого ожидали, хорошо, что из детей никто не пострадал. А, вы, то как? С вами всё впорядке, Рита?
Маргарита  не теряя чувства юмора, всё так же была весела, лишь немного напортила себе внешний вид.  Волос стоял дыбом, взъерошенным, а в причёске торчали щепки, не понятно никому, где она их могла нацепить. Губки, некогда, слегка были припомаженные, теперь смотрятся слегка припудреными пылью.
- Ой!  Маргарита  Ивановна, - застенчиво спрашивая, как бы сама себя семнадцатилетняя Катя. - Как вас угораздило? Зачем было вам то ещё залезать на крышу? Разве у нас все мужчины воюют? Поглядите-ка, сколько их новобранцев то у нас? Чай, на скоко они вас моложе и легки на ногу, а?
- Никого у нас там не придавило?- Спохватилась  Катюша.- А, что, если?
- Не волнуйся, никого там не было, кроме меня одной, - с улыбочкой успокоила Маргарита Ивановна.- Как сердце чувствовало пройтись по интимным местам. Очень правильно, что я  первой прошлась по нашим лабиринтам;  не то не миновать бы ужасной беды  на трудовом фронте.
- А, как же вы, Маргарита  Ивановна, вам разве не досталось? Где вам больно?
- Сердцу больно! - Заведующая взялась за область собственного мотора,- Вот здесь, милочка моя, вот здесь. Не успеешь  отремонтировать одно, валится другое. Это объект первой неоходимости, не то быстро обовшивеем.
- Чего это вы тут стоите? Разве вы ещё не купались?- подошла третья няня Мотя, на много старше всех обитателей детского заведения. – А я то пришла уже за  партией детей;  уводить, думала, пора? А вы?
- Сейчас принесут ключи, откроют запасный выход, я сказала уже истопнику. Он меня первый заметил и побежал в здание за ними. Вы тут как-нибудь поместитесь две партии  в одной очереди, не то не уложитесь во времени, да и ужин уже скоро на носу.
Малыши рассмеялись над сказанным выражением заведующей:
- Ребята, ужин  стоит на носу, а ни одной чашки туда не войдёт, и даже кружка.
Заведующая расспросила  нянечек: готовы ли они к приёму детей в новой обстановке. Все ли ухожены кровати, столы, продезинфецирована ли посуда.
- Понимаете, уважаемые коллеги, с завтрашнего дня могут  быть произойти встречи с воинами нашими. С родителями наших воспитанников, и мы должны быть на чеку. Мы не должны себя уронить лицом в грязь.
- Что Евдокия Афанасьевна не могла раньше  создать такое благо для детей. Её клюнул жареный петух - боготворила да с запозданием? – С огромным любопытством спрашивает вторая тётя Мотя, только что подошедшая с третьей партией детей.
- Ой! Чтой то у вас затор получился то? Вы что спали?
- Развлекались, милая моя вон на полянке, до баньки так сказать.
- Ладно! - Ничего, не поняв, тётя Мотя отпустила своих детей погулять.- Бегите, погуляйте, мы ещё успеем. Пусть они идут первыми.
Подошла и Евдокия Афанасьевна. На неё приятно было посмотреть; создавал важный вид нарядный клеёнчатый передник от  подбородка до колен.
Мальчик лет пяти тут же подбежал к бабушке и спрятался за ширмой передника.
- Ку-ку! Меня нету! Ищите меня.
- Всякому своё, - сказала, погладив по головке мальчика Афанасьевна, нам ить одно переживанне. Купай, стирай, корми…
- Не только это, вы, Евдокия Афанасьевна, взгляньте-ка. –
Маргарита  Ивановна ведёт женщину  в предбанник с главного входа, приоткрыв его, Афанасьевна  ахнула.
- И, что энто я старая шельма,  с деньгами-от призапозднилася. Ить как никак поране надыть было мне образумиться. Ну, эдак с годик, полтора ба. Ну да ладныть, Рита, ты уж прости меня старую. Лучше пожже, чем никовды, так нет?
- Вы правы, Евдокия Афанасьевна, вы правы, а так бы мы не познали  изъян. А тут видите, вот аврал на лицо, теперь сразу можно приступать к работе без зондирования дефектов, так нет, мама? И, мужчинам, прибывшим с войны, работ будет по уши; передыху не будет. Сейчас и деньги есть, а починить крышу даже некому. Мальчишки то они хоть взрослыми кажутся,  да опыта нет. Их поставить бы с каким одним, глядишь, и дело пошло бы  на лад. Кончится война, подчистят наши все границы, вернутся домой, а дети к ним разлетятся; опустеет детский дом, осиротеем мы без них.
- Ты, Рита, так и не сказала по ноне, получили вы на Варвару-от документы хошь какие-нибудь? – Афанасьевна с жадностью глядит в глаза заведущей, ожидая получить положительный ответ.
- Нет! Пока ничего нет на неё. – Заверила пожилую женщину  заведующая.- А где же Мария Григорьевна?
- Она  с младшей группой возится. Придёт, когда мы приведём  свою группу. Она пока не торопится. Да и куда ей торопиться? Всё одно не поместимся,  ведь у неё девочки.  У неё сорок человечков  набралось. Тяжело им будет, справиться двоим то. Самый такой шаловливый народец, да и не понять иных кто, что говорит.- Зачастила скороговоркой Катюша.
-Разве у нас, в детском заведении присутствует разделение труда? – спрашивает  Маргарита Ивановна.
- Как только управитесь со своими, не медленно приступайте к младшей группе.
- Мария то?  Да она никовды не пожалуется на тяжесть в работе, пыхтит да везёт. Легко ли, плохо ли; тянет лямку и всё молчком.
Евдокия Афанасьевна  старалась быть мягкой по отношению к своей невестке, а потому и  заняла позицию Григорьевны. – Я эвот помогу вам-от да побегу собирать малышей. Трудно ей одной-от, не успет к ужину-от.
Афанасьевна отозвала в сторону заведующую детским домом; они долго говорили о наболевшей теме, по поводу удочерения Вари.
- Ничего не знаю, Евдокия Афанасьевна, ничего обсолютно, эта тема пока закрыта. – Заведующую  стало заметно раздражать, что передавалось другим неподалеку  присутствующим нянечкам.
- Как энто ты ничо не знашь? Ты хозяйка или хто здеся? – Тоже не удержалась и Афанасьевна.
- А по  моему уразуменью, ты чтой-то скрывать начала. Я же тоже слухом бываю сыта; вчерась  одна бабёночка сказывала, что документы в детдом поступили какие-то?!  А ты всё ничо не знашь. Эвот и дуй в Райком-от свой, может, там чего учуешь?
- Как вы разговариваете Евдокия  Афанасьевна при персонале со мной? Вам кто такое право дал? Или вы считаете, что нас  одели, обули, значит, вам всё будет здесь дозволено? Увы! Уважаемая  Евдокия Афанасьевна, вы занимаетесь вымагательством! На что я не имею на то, ни каких прав; ни на одного здесь человечка. Нам не известно многих досье. И  что я, должна, по-вашему разбрасываться детьми налево и направо, так что ли? Мало ли кому, какой ребёнок понравиться; да вы мне просто надоели со своими  навязываниями.
- Ты, так сказывашь?! Я те надоела? Так  али нет? – Пожилая женщина с огромной обидой подошла вплотную к Маргарите  Ивановне, с укором взглянула ей в глаза, сняла косынку с головы, утёрла слёзы, и, удаляясь  с территории детского дома, обернулась назад. – Не ожидала я от тя энтого! Прощевай, милка!
- Не хорошо получилось, - вздыхая во все лёгкие, говорит заведующая,- Она, конечно, сюда больше никогда не придёт; знаю, я её твёрдый характер. А как бы хотелось, чтобы она присутствовала  при встрече с моим  Васей.
- Не огорчайтесь Маргарита Ивановна! Не огорчайтесь, время спишет все обиды; высохнут ручьи и нечем будет выплакаться. А слёзы это первая помощь человеку, когда он поплачет, ему намного легче бывает.
Женщина приблизительно  таких же лет, стояла за спиной, успокаивала, как могла. А  заведующая в пыле гнева не замечала никого вокруг себя и даже не различила голос своей подруги от других  коллег.
- Так это ты, Марьюшка? Ты права и очень даже права и во многом. Надо было во время открыть мне глаза на пожилую женщину. Я так  рьяно  её  защищала? А тут, подумаешь, я не имею права, как начальник  учреждения сказать слово в защиту своих питомцев; отдай ей Варьку и всё тут. И что характерно слова то сказать не даёт. Она там, где-то, кого-то подслушала. Ну и что из этого, что она подслушала? Выходит, я должна бросать всё немедленно и бежать наводить справки о документах каких-то? – Маргарита Ивановна  бубнила перед подругой, как бы оправдываясь, за содеянное.- Как ты на это смотришь, Мария? Права я или нет перед этой старушкой? Правда, мне горько осознавать, что она обиделась на меня. Она же мне матерью крёсной доводится. Не знаю, как увижу её случайно, как и глядеть то я ей буду в глаза? Как ты думаешь, подружка, а?
- Так отдай ей Варьку то! Замолит все твои грешки ещё и маслица подкинет с гаком.
- Не нарывайся, Мария, и ты на скандал, не нарывайся, оч-чень я тебя прошу. Её  маслице за тебя, за то чтобы тебя принять на работу; пошло не в мою пользу, а на пользу сиротам. А на работу то я бы и так тебя приняла, потому что не хватет рабочих рук, сама видишь. Не хватает младшего технического персонала, и не хватает  квалифицированного педагогического персонала.
- Твоя любимая крёсная мать при всяком удобном случае меня поливает маслицем топлёным с головы до ног  и  не стесняется попрекать уже и при внучке.
        - Какое ещё топлёное маслице она нам выдавала?- Строго спросила маргарита.
        - Знаешь, при горячке, какая температура поднимается? Не только масло плавится, но и гребешок в волосах зашипит  от накала. Поэтому  я тебя предупредить хотела насчёт сделки с деньгами, да не успела. Я немного  у неё пожила, но изучила характер её вдоль и поперек, а потому и сама  без неё определилась бы на работу; потому что я до детского дома была уже в двух организациях в детсадах, и в яслях. Мне порекомендовали ваш детский дом, потому я здесь и оказалась. И я в полной уверенности  в том, что здесь никакой протектор мне не помогал. Это чисто случайное совпадение. Довожу до вашего сведения, Маргарита Ивановна, поэтому и вы высоко носик красивый свой не поднимайте передо мной, особенно в присутствии этой старушки, крёсной. Я нахожусь вне зависимости от вашего влияния, так как меня вам порекомендовал сам председатель Районного Исполкома  Совета депутатов трудящихся, где ты хотишь отвести душу на танцульках.  И я думаю, что это тебе тоже известно, но вы взяли меня на абордаж; на всякий так случай; мол, если заерепениться баба, мы её прижмём. Не сильно то будет рыпаться, как скажем, так и будет. Не так ли, Ивановна?!
-Не ожидала я такого поворота  особенно на  сегодняшний день.
-Беда одна не ходит; она за собой ведёт и подругу.
-Это ещё что такое меня ожидает? Может, скажете, уважаемая Мария Григорьевна, чтобы меня паралич от непредвиденных обстоятельств не хватил.
Страшая воспитательница детского дома стоит, как вкопанная перед заведующей, молчком развернувшись на сто восемьдесят градусов, махнула рукой и удалилась в корпуса, чтобы принять участие по подготовке к купанию детей младшего возраста.
- Ничего не понимаю, какая муха укусила сегодня ту и другую?–Задавала себе вопрос  вслух заведующая детским домом.
- А тут и понимать нечего. Ворон ворону глаз не выклюнет,- как бы поддерживая  заведущую, вмешалась Катюша.
- С одной стороны крыша падает на голову, с другой стороны маслом горячим обливают, а с третьей  шквальным ветром с ног сшибают.
Маргарита Ивановна ни с кем не разговаривает. Она задаёт тон себе, и как ни странно  то ли по совету подруги, то ли  наперекор обстоятельствам. У неё не было слёз. По привычке  сунула руку в карман за носовым платком.
- Слёз то нет, Ивановна, зачем он тебе сейчас он нужен? А ведь и права же Марьюшка, ох, как права. Она провидец далеко вперёд, что мне совсем-совсем не дано. Поверила старушке, матери божьей, да опрофанилась. К чему эта вся её награда денежная, мне ещё предстоит, видимо, раскусить. Скорей бы вернулся мой Василёк, если ему господь бог даровал  жизнь. С ним вдвоём, мы, как-нибудь распутаем серые делишки.
Выходя с территории  детского дома, решила, удалиться домой, да вспомнила:
- Сегодня же банный день, вдалась в какие-то распри, а про детей то совсем забыла.  Права, всё-таки и подруга, ох, как права. И документики то мне надо бы пришить  в одно целое для отчёта. Просчитать чего не хватает к приобретённым  предметам, иначе мне тюрьма. Не-етт! Бабушка Федора, ты уже кляча, и на серой кобыле ты меня не обскачешь.
- О чём ты, печёшься? – Снова, вдруг, неожиданно встретились подруги у входа детского дома.
- Я, то? Да так уже прошло, кажется, всё миновало, - с искоркой радости, наверное, потому, что Маргарита встретила; единственную опору  в трудную минуту.
- Не-ет, милая моя, это ещё начинается, - не переставала внушать старшая воспитательница, - только-только всё начинается. Прибери-ка, в кучку документики, на приобретение товаров, для отчёта перед высоким начальством; не то и  с Васильком минуетесь. Немедленно  собери, иди-ка, в свой кабинетик, там подсобери.
-А, как, же баня? Их же во-он сколько.- Расстерянно спросила Ивановна.
- Иди, немедленно, а потом и домой сбегай, там поработай над ними. Мозжечком-то пошевели, если, что, где приобретала, немедленно, упади в ноги упроси гумагу, как говорит Евдокия Афанасьевна.
- А, как же, дети? У тебя у одной в группе сорок штук.
- Не штук, а детей! Шевелись, говорю, можешь к утру не успеть, - командывала  старший воспитатель уже над заведующей детского дома.
- Мы тут и без тебя управимся, а что сегодня не успеем: то у бога дней много. Не сегодня так завтра дополощем детей. В головы детей  за документами начальство не полезет, а вот в сейф, то обязательно заглянут.
- Может, ты, чего-то тоже слышала, Мария Григорьевна, так скажи, в открытую, не утай, богом прошу!
- Бог то бог, сам не будь плох! Ничего я ни от кого не слышала, беги! Не помогут тебе твои красивые глазки с ножками. Вечерок то ещё только-только завтра, а нагрянуть могут немедля. Видишь, Евдошиха разбушевалась. Смотри, если что-то не успеешь – уйди на больничный, а пока суть да дело, гляди и успеешь. На такой товар нужно времечко – торопись.
Подруги шептались под лестничной клеткой, чтобы кто-то не мог их  подслушать.
- Ну, ты, Марьюшка, умничка; вроде бы ничем не приметна, а толк есть.
- Как это не приметная? Ты ж в мои ноги втрескалась!
- у, своих, ног не видно, Мария!- Женщины  рассмеялись.
- А глаза мои, почему тебе стали, вдруг, не приметными? Ты ж ради глаз, наверняка меня рекомендовала прийти на танцульки? Лисьим воротничком бы я их никак не закрыла и не удивила. Так что, дорогая, Ивановна, танцевальный вечерок  отменяется для кого-то.
-Как это для кого-то? Ты кого имеешь  в виду?
-Тебя имею в виду, тебя, голубушка; забудь про вечерок. Тебе не до того. А вот я то, как раз и попробую туда смотаться.
- И как это будет выглядеть с твоей стороны? Одной с бухты, барахты. Кругом все незнакомые;  на те вам - я пришла, так что ль?
- Не совсем так,  не совсем. Есть там у меня знакомый один.
- Тот самый, Яков, что ли?
- Угадала. В точку попала бесспорно.
- Так ведь он старый хрен!  Ты что  умом рехнулась? А Варька то хоть его знает? Она его видела, Мария? Чего молчишь? Я тебя спрашиваю!
Старший воспитатель стоит, как в рот воды набрала, не знает, как выйти из данной ситуации. Она думала об одном, что самое лучшее, когда знает один.
- А что разве и там есть Яков. Чем тогда я хуже других? Я пойду одна на вечер без тебя; заявлюсь, в лоб не ударят за стройные ножки. А ты за это время справляй свои делишки. Ночь, две не уснёшь – дела сделаешь. Бобы попробуй-ка, отвезти под любым предлогом туда,  где взяла,  и чтоб тебе выдали документик на возврат. Тебя колхоз поймёт; мол, не  едятся, носы воротят детишки то. Ты же ещё денюжку то не внесла за этот товар.
- Ты, думаешь, они возьмут у меня бобы назад, Маня?
- А, куда им деваться то? Не возьмут - не надо. Свали мешки у них же под навес и отчаливай. Деньги то у тебя ещё, глупая, чего дрожишь то?
- Тогда зачем мне нужна будет от них бумага? – Спросила подруга.
- А ведь и точно не нужна! Главное, чтобы у тебя товара залежавшегося не было в наличии без документа. Я сразу то не допетрила,  извини меня. Так, что приступай к делу, да поживей. А я там запудрю мозги кое-кому без тебя.
- Ты, не вздумай там, что-либо толмачить по производству нашему. Не твоего ума дело. Придёшь и выжидай меня.  Я, как будто задержалась, а если спросят, почему меня нет? Скажи, что приболела немного от перегрузки, так сказать, трудовой деятельности.
- Обижаешь,  я ведь, как никак на три месяца старше, да и опыт жизни  неимоверно трудный прошла.
Женщины рассмеялись,  да смех  не получился.
- А ведь, ты, верно, говоришь, опыта у тебя мне позаимствовать бы надо.  Бомбёжку видала, рожала, с дитём рассталась,- Маргарита  взглянула в глаза подруги, - как ты это всё переносишь, не всплакнув ни на грамм? Я бы никак не смогла  удержаться от мокроты. А вот, ты, как ни в чём не бывало.
- Ты, я гляжу, всё домагивешься с допросами, что да как? Ты в детский дом не из управления дознания пришла? Мне это всё надоело. Я что ослепла? Я, как сухарь, тонкая, звонкая и прозрачная перед всем коллективом, а ты подобна сдобной помпушке. И выплакаться бы не мешало, жидкости то в тебе на всё стопятьдесят процентов. Да я рожала  под бомбами! Моё горе  - не ваше. Я надеюсь: выживу при случае. А у тебя не случится безводье; своей текучестью проживёшь. Без жидкости тебе ни-ни.  Потому  вода все щели находит. Ты бы как-нибуть отощала, а Марго? Тучнеть стала,  девка, тучнеть! Василь то придёт не опознает тебя.
- Хорошо, я, конечно, тебя понимаю, умеешь переводить  мысль на другую тему. Тогда так, ни словом обо мне там! Ни словом, поняла, нет? Мы с тобой не знаем друг друга. У тебя свои дела и планы; у меня  и за себя и на вас здесь хватит.
- Кто сказал, что мы подруги или знаем друг дружку? Называть по имени, отчеству; даже не зная твоей фамилии?!  Вот  так, подруги! Это ещё ничего не значит, что  у тебя, в твоём домовладении  тружусь, как пчёлка. Мне, кажется, если бы не Федора Афанасьевна, ты бы знала меня только  по исполнению служебных обязанностей;  по графику работ так сказать. Остального, тебя не касается, ни здоровья, ни социальных проблем работников этого заведения. Начальство то всегда беспечное; их больше ко сну тянет.
- Хватит, Мария, меня кусать! Хватит! Как это начальство ко сну тянет?  Мне и без тебя уж больно тошно! Психологию   человека не понимаешь! Может, меня от недостатка времени  на отдых распирает.
- Да, уж, дай тебе вволю отдохнуть; разопрёт, и вовсе, что на дрожжах; на телегу не вскарабкаешься, да и Василь тебя такую не вздымет.
- Мария, ты, чего городишь то? Неужели я кажусь тебе такой гладкой? Вот, возьму и пойду с тобой на приглашённый вечер, жирок согнать. Мне, кажется, я просто упитанная и в форме. Ух! Как я люблю  вальс Штрауса! Вот бы покружиться под такой вальсок?! Слышала такую мелодию, подружка?
Маргарита  начала исполнять мелодию вальса Венского леса  насвистыванием, забыв о том, что они находятся под  деревянной  лестницей детского дома, обхватив по талии  старшую воспитательницу, стоя на одном месте, имитируя движения.
- Ты, почему здесь то оказалась? У тебя же огромный талант?
Да замолчи ты! Ведь соберёшь  весь детдом, из бани голышом выскочат.
Мария Григорьевна, нежно прикрывая ладонью, красивые губки заведующей, как в это время послышался голос с верхней ступеньки второго этажа.
- Маргарита Ивановна, Маргарита Ивановна! Начните сначала, в Дом Культуры некогда сходить, так хоть здесь послушать не мешайте, тётя Мария!
Заведующая, польщённая аплодисментами  троих  работников, начала  изначально высвистывать мелодию Штрауса, собрав,  половина своего коллектива вместе сдетьми; Некоторые группы только шли в баню, другие возвращались.
Любопытство и Вареньки не заставило долго себя ждать, когда они выкупаются. Ногишом выскочила и прямиком побежала на звук мелодии вальса. Она спряталась  за перегородкой, где хранил дворник своё орудие труда. Сидя на кокурках, выжидала окончания насвитывания. Кто был исполнителем  красивого пения, Варя  не интересовалась; для неё главное было  услышать  насвистывание красивой мелодии.
Все молча слушают и восхищаются. А дети старшего возраста, не шелохнулись, чтобы не отвлечь и не помешать исполнению Маргариты  Ивановны.
Варя заметила через щель, что там стоят её ровесники, а потому ей самой захотелось быть вместе с ними,  разглядеть, кто поёт  и заливается соловьём под лестничной клеткой.
Пробираясь через лопаты, мётлы, которые стояли в вертикальном положении, она их  свалила и наделала грому и шуму.
- О, это уже начинается  шумовой  аккомпанемент, с барабанным боем, -кто-то тихо сказал, - надо бы посмотреть, кто там?
Варе деваться было некуда. Она вылезла из  кладовочки, и ползком подвигается к ногам  Маргариты  Ивановны.
- Ага, вы то здесь музыку слушаете, а нас раздели догола, чтобы нам  не было слышно, да? – Варюшка выглядела пупсиком, чувствуя за собой стыд, прикрылась подолом  своей мамы.
- Мама,  кто так свистел? Покажи, мне этого человека?! Ить ни чо же свистела, правда?
- Она стоит с тобой рядом. Узнаёшь?
Варя вылезла из-под подола матери и долго рассматривает Соловья-разбойника, как будто видит впервые свою любимую Маргариту Ивановну.
- Вот, это да-а! Вот, это здорово!? - Обращается она к своим сверстникам. - Ничо, правда, у неё получается, ребятишки. Давайте, попросим, чтобы нас этому научили.
Увидев, Варю совершенно  голой, а на голове  застывшую  мыльную пену, заведующая тут же скомандовала.
- А, ну! Бесштанная  команда марш, в здание!
Девочка не расстерялась, откуда пришла обнажённой, мигом побежала к моющимся ребятишкам  в баню.
- Эх, вы! Всё проспали! Я то Соловья-разбойника  слышала, - снова намыливая голову, Варя, хвасталась о том, что видела и слышала, - вот это да? Не то, что настоящий разбойник в сказке? Я живого видела, вот так!
Ничего, не понимая, откуда прибежала Варя, а главное, как она выскочила из бани, никто не видел. И, что характерно, её хвастовство не было обманом для других. Если она, о чём-то говорила, то можно поверить, но, чтобы Соловья-Разбойника!?  Ни с того, ни с сего! И вот так сразу  никому не удавалось обнаружить живым. А вот ей удалось.
Варя, захлёбываясь банной водой из тазика, была вся там, вместе с соловьём. Ей нетерпится немедленно бросить всякую суету, с мочалками, с тазами лишь бы скорее отсюда сбежать.
- Ну-ка, ты, Варвара Ивановна, фантазёрка-общественница, помогай мне искупать  твоих подружек. Видишь, сидят, выжидают очереди? Я головы то им намочила, а ты бери мыльце и намыливай им волос. Ты же старше их немного, вот и помогай мне. Что-то мамы твоей долго нет? Ты за мамочку, мне помоги, у тебя получится.
Нянечка, стараясь удержать порывы ребёнка, не знает, чем  занять, чтоб Варя  снова не сбежала,  и в то же время ей самой было интересно обнаружить Соловья-Разбойника, потому что девчонка не лгала.
- Тоже, мне, неумехи, самим надо научиться хоть бы голову вымазать мылом.
Варе приятно выполнять поручения, но только не сейчас. Соловей может улетететь, и она больше никогда не услышит его исполнения.
Намазав, голову мылом троим девочкам, Варя доложила, что дело сделано. От  них приятно  источало душистым  ароматом туалетного земляничного мыла.
- Я всё сделала, тётя! Мне можно теперь уйти? – Спросила  Варя.
- Если не заблудишься, иди, да скажи, чтобы  мама пришла быстрее.
Варя  с чувством выполненного долга, с радостью выбежала из бани. Но соловья след простыл. В каком месте искать она не знала. Забыв о том, что она сама то, намылив голову, не  ополоснула её, так как нянечка была загружена работой, не помогла и Вареньке.
Забыв о троих ожидавших очереди  девочках, нянечка, завернула их в простыни и понесла по очереди каждую в свои апартаменты.
  По утру начался обход  медсестры по спальным комнатам. Она  проверяет здоровье, настроение детей, которые сами не дожидаясь, как могли, заправляли свои коечки.
- О! Я вижу, вы, уже готовы к сцене? К выступлению на концерте?!
Умнички, молодцы, девочки,- увидев девочек, медсестра и заведующая, хвалили за их причёску, у которых волосы стояли дыбом в хаотическом  состоянии. - Когда вам удалось привести себя в праздничный вид?
-Нас Варя так закуделила. А теперь говорит, что мы похожи и в самом деле на неряшек. – Сказала одна из девочек с торчащими волосами
-Это у вас роль такая, да? – Спросила медсестра.
-Ни лоль, это Валя так нас налисовала. Она и себе такую же сделала пличёску. А мы будем песни петь пло  неляшек.
- Молодцы, девочки, молодцы! Вижу,  готовые  на сцену. Вот и покажете свои номера на день победы над Германией. Пусть знают, как  нападать.
Выйдя из спален,  Маргарита  Ивановна  с медиком, остановила идущую по коридору нянечку Катюшу.
- Кто вчера купал  среднюю группу?
- Их две средних группы. Смотря, какую группу, Маргарита  Ивановна?
- Например, в какой, Варя …
- Это не моя группа я в ней не учавствовала; я их не купала. А что?
- Значит, правых теперь не найти? – с уверенностью сказала  медсестра. - Вобщем так, немедленно уводи девочек в баню.
- Это ещё каких девочек? – Недовольным тоном переспросила Катюша
-  Зайди в спальню сей же час, взгляни на них, и ты определишь, каких.
- Хорошо, Маргарита Ивановна, хорошо! Я мигом! Вот только сбегаю кой-куда и затем наверх. Я вас поняла.
- Вот и умничка! Выполняй  и немедленно, да пошустрее, чтоб могли обсохнуть как надо.
Катюша остановилась. Не понимая, кто должен немедленно обсохнуть, но приказ пошла выполнять. Заходит в спальные палаты средней группы, увидев, четырёх девчоночек и ахнула.
- Что это с вами, девочки, милые вы мои? Отчего у вас головы такие? Почему они белые?- Катюша подошла к одной из них, приклонилась к голове. От головы несло земляничными духами.
- Откуда у вас духи, где вы взяли, девочки?
- Да, нигде они ничего не брали. Это Варвара  опять отмочила.
- Кого, чем отмочила? – Ничего, не понимая,  попрежнему вдыхает аромат земляничных духов.- Вы толком  можете рассказать?
- Катя, - подзывает маленькая девочка  пока без определённого  имени, не давно прибывшая из эвакуационных мест.
Катя подошла. Девочка ей вытаскивает из-под подушки  квадратик розового душистого мыла, прихваченного из бани.
- На! Понюхай, Катя, вот, где духи!? Мы больше никаких духов не блали. Вот только это. И Валя не блала. Это я для всех утащила, для всех. Чтобы вкусно у нас воняло.
- Вот только этого не надо говорить, что утащила, иначе тебя накажут. А что с вашими головами случилось? Почему у вас волосики ершом стоят? Этого я никак  в разум не возьму. Сбегаю за старшей нянечкой, тогда всем понятно станет.
Катюша бежит за тётей Мотей, дагадываясь, что случилось с девочками, смеялась  во весь рот перламутровых зубов.
- Бегу, бегу, Катюша, мне уже тоже сказали. Ты, представляешь, вчера  я их  четверых выкупала. Посадила  на скамеечку и дожидалась подмоги. Думала, Мария Григорьевна придёт за ними. Не дождавшись, я пошла к другим девчоночкам, чтобы дело не стояло. Ведь всё-таки  паужин на носу, думаю, мыть доле, чем таскать их. А тут, гляжу, Варька опять исчезла, да нагишом. Махнула я на это дело, думаю, прибежит, никуда не денется. Ей ить всё дозволено; мамаша старшая воспитательница. И точно она живо обернулась, но такая грязнущая, где она была, я так и не знаю.
- Это такая девчонка, за ней глаз да глаз нужен, - поддержала  Катя.
- Девчонка то, она стосотствует, понятлива очень, исполнительна –хошь и маленька, а поручения сразу выполнят. Вот и  вчера: прибегат, грязная. Я её спрашиваю: «Ты, где, была с поросятами, а ли как?»  А она мне отвечает: «В собачьей будочке Соловья-разбойника слушала, а потом разглядывала». Я ей говорю: «Ты, как разговариваешь со старшими?» А она мне отвечает: «Разве можно по-другому  эту клетушку назвать? Там так псиной пахнет». Вот я и решила проверить её;  врёт ли наша Варвара? Нет, оказывается, нисколько не врёт. Обсказала, что там содержится и сколько всего. Зачем, спрашивается, ей знать всё это? А потом, когда появилась снова в бане, давай учить девчонок соловьём свистеть, у самой, правда ничего не получается. Я ей и говорю: «Намыливай голову мылом; я тебя ополосну  немного. Смотри, на кого ты похожа. Да мало того без рубахи удрала соловья слушать. Какого соловья, откуда у нас, в Сибири соловьи завелись? Не понятно. Между делом, я отвлеклась от девчонок, а моя помощница давай намыливать повторно своих подружек. Они запищали. В глаза мыло попадает. А смыть некому, а Варька им приказывает: не кричать вы уже большие; стыдно шум поднимать, хотя сама ниже ростом одной из них. Девчонки сидели уже у входа; были готовые к выходу в ожидании старшей воспитательницы; она так и не появилась. Ты прибежала, накинула на них простыни и оттартала. Ни я не посмотрела и ты не спросила меня.
Катюша смеялась.
- Над чем смеяться, Катька? Плакать надо, вот как всыпит нам заведушшая по певро число тогда отсмеёшься зараз.
- Подумаешь, за что всыпать то? Смеяться нельзя, а плакать – мама не велит. Все такие строгие стали. Подумаешь? Ну и пусть всыпит. Она вчера сама вышла с детского дома со своей Григорьевной, так ржали, так ржали? До визгу, веришь, нет!? Ты думаешь над чем? Да всё над ними же. Она их похвалила за причёску. Говорит: «Ну и девчата у нас красавицы, прямо точно артистки. Такую причёску нароком не сотворишь».
Подходя,  вплотную к дверям здания, Катя остановила  тётю Мотю.
- А, что, бабушка Мотя, ведь и права же наша заведующая Маргарита Ивановна. Как ни говори - обсохнуть они  не успеют. Причёска им будет самый раз в пору под их сценарий. Я читала программу:  весёлая будет. А наши девочки выйдут прямо как на картинке. Я им причесочки то подхимичу, так сказать, не большую укладочку сделаю. Им понравится. А заведующей скажем: «Выполнено ваше указание!» Неужели она будет расспрашивать их?
Я сначала займусь проказницей, подведу её к зеркалу и объясню, что мыло вам, как раз пришлось в пору для укладки волос. Да ещё возьму и подувлажню немного и на тряпочки подзакручу. Она согласиться, я знаю. Да ещё подхвалю, какой она будет выглядеть на сцене. Варька и девчонкам на зависть будет многим.
- Мотри, Катька, как бы худо не было нам с тобой. Ты ить знашь кака наша заведушшая.
- Не переживайте, тётя Мотя. Беру на себя ответственность, а после концерта мы их живо оттартаем в душевую, так сказать перед сном.
- Эт-то, ты, дело говоришь. Елеф что, я свалю на тебя; скажу, что ты взялась без моей помощи обойтись. Мне ить без помошши государственной не обойтись; прикармливают здеся пока не плохо.
- Не перживай, тётя Мотя, если, что прямо объясню, что так нужно и сделано это специально для укладки волос. А ты спроси у заведующей, сама то она чем намыливает волос, когда укладывает на тряпочки? Я её неоднократно видела с тряпочками под платочком. Бежит на работу, а из-под платочка нет-нет, да и выглянет закучерявленый кусочек тряпки.
- Голь на выдумку богата,- согласилась Матрёна, давай, иди, к девкам, прихорашивай. Элеф увидишь преждевременно заведушшую, то скажи: Всё сделано, обсыхают. Беги к девчоночкам, беги не мешкай.
- Бегу, бегу, тётя Мотя, бегу! Мои девчата будут выглядеть в лучшем  цвете. Мы ещё посоревнуемся со старшей воспитательницей, поглядим, как она своих питомцев прихорошит. Не гляди, что у неё группа старшая, а вот не сумеет лучше меня  быть художником по гриму и по костюмам. Ей только  за Яковым наблюдать. И чего она к нему прицепилась, не понятно?
- Ты, подружка, об энтом помалкивай, не бренчи где попало, не твово ума дело. Это уже называется, плети тень на плетень. Мотри мне, молоко ишо на губёнках-от не высохло. А что говорят: поплетут да бросят. Марея, баба не така, как…
Открылись двери детского дома, ударив Катюшу  по спине.
- Извините, женщины, больно ударила?
- Эвот, вишь, бог-от есть. Я тебя предупреждала, мотри мне, нигде и ни гу-гу.- Шепчет на ухо  молодой девчонке нянечка.
- В обществе секретов не может быть; может и мне полезно было бы услышать? – Спросила Мария Григорьевна.
- Что вы? Мы так и не договорили, а теперь дошоптываемся. Как-то снова не хочется начинать рассказывать.- Тихо прошептала Катюша.- Это мы всё о доме. Как нам дальше жить да поживать. Придёт ли отец мой? И тёти, Мотин муженёк, вобщем всё по мелочам. Можем же мы поговорить о своем,  по статусу принадлежащему нам?
- Конечно, конечно, только вот вы  не выполнили указание Маргариты Ивановны. Поживей, надо бы как можно,  поживей.
- Как  это не выполнили,- начала было наступать Катюша на старшую воспитательницу. – А, вы, что следите за нашими действиями. Не нравится работа? Переделывайте сами, это вы должны были нам помочь вместе со своей старушкой божьей. Божья старушка и, вы, молодушка, свалили всё на двоих все группы, а сами о танцульках, о соловьях-разбойниках размечтались. Мы то, что во поле обсевок? Чай, помоложе вас да не заглядываемся на Якова. Время не то, Мария Григорьевна. Нам бы знаете, как хотелось тоже покружиться в вальсе, да вот терпится. Ждём, когда и на нашей улице будет праздник.
- Девчонки, вы девчонки, что вы понимаете ещё? Будет, будет и на вашей улице праздник. - Воспитательница надавила указательным пальчиком носик нянечки. - Придёт ваше времечко; оно будет намного счастливее нашего. Так, что не советую вам завидывать нашему поколению. А Яков-то тоже человек.  Мужчины намного чуствительнее нас, очень мнительны и обидчивы. Поэтому к ним в будущем тебе, Катюша, мой совет, будь женщиной любящей свою половинку. Теперь, ты, всё поняла? Или ещё нет? Не перед тобой мне оправдываться. Вот, как раз вы об этом и судачили с бабушкой Мотей. Я ведь насквозь вижу человека, особенно, когда  захватываю врасплох. Так что быстрее берись за дело, настрой по-боевому и никогда больше меня не судить и кости мои не перемывать. Видишь, я сухая, что вобла и без вашего надпоминания.
Катя и воспитатель  посмеялись и разошлись.
- А я не знаю, что такое вобла? – Приостановившись, крикнула вслед удаляющейся старшей воспитательницы.- Вы, мне её покажете?
- Со временем, если выйдешь замуж за рыбака  на Волге. Беги, не приставай с вопросами, довольно наговорились и без того!
Время подгоняло неуспевших выполнить дела. Личные заботы и не законченные работы отложили на задний план.


Концерт, посвящённый  дню победы

В актовом зале  детского дома собирался народ, преимущественно  женщины, девушки, и подростки-мальчишки. Все чинно усаживаются на скамейки, наскоро  устроенные местным стареньким столяром детского дома.
Над сценой вывешен  лозунг.
«Всё  прекрасное  -  детям!»
На сцене стоят столы, покрытые тёмнокрасным сукном для  президиума. На столах два гранёных графина с водой и два гранёных стакана. За столами  стоят венские стулья. Их было всего  восемь.
А, главное, что бросается в глаза всем присутствующим – это огромнейший букет цветов, привезённый из самого центра краевой оранжереи, состоящий из алых роз.
- Знать, не доброе будет торжество? Моё предчувствие не обманывает, - сказала одна из присутствующих женщин.
- Как энто не доброе?! Вы, разве не слышали, что Германии капут. Сама подписалась на это. Сама, вишь сдалась. Видно, достали наши их ненароком.
- А, то, как жа? Не достать нашим-от? Вчера получила от свово весточку; бьють фашистов-от, бьють!  И всё поделом имя, хушь и народу нашего много поубавилося, да ить мы всё же храбрее их. Так имя, так!
  Прозвенел на сцене колокольчик.  Наступила  тишина.
Из-за кулис вышла заведующая детским домом Маргарита  Ивановна. Она встала перед  залом, на самом краю сцены, с листом бумаги  накотором было, что-то написано. На её голове высокая красиво уложенная причёска.
- Ты, глянь-ка, кака красавица, наша,  хозяйка? – Зашептаплись сидящие на первых рядах зрители, - стройна как берёзка, высоконька, а фигурка-от, что выточена,  прям, как у муравьихи. Люба девка, люба.
- Тише, товарищи, тише! Обо мне там, где-нибудь поговорите. Сейчас не обо мне будем говорить.
Бабы  как будто не слышали; продолжали своё.
- Ну, дык, тебя и меня туды не поставлять. Нешто нас таких каракатиц станут разглядывать. Ишь, кака, она люба? Из-за неё токо надыть сюды ходить.
- Женщины,- с улыбкой попросила Маргарита Ивановна, - спасибо за комплементы. Наговорились и довольно, не то будем не угомонных выводить из зала. Никого не слышно, только вас.
Маргарита Ивановна  медлила с  зачитыванием программы, кого-то ожидая, поглядывает  в сторону кулис слева.
Зашевелился, заходил волной занавес. Это было признаком, что уважаемые и желанные гости уже подошли к началу торжественного собрания.  Приглашённых и желающих было очень много. Мест практически в зале уже нет. За кулисами толпятся дети-артисты, от четырёхлетнего возраста до восемнадцати. Это дети детского дома, каждый со своими номерами. Четыре номера было с прозой о войне. Пять стихов  о любви к Родине и о войне.   песни, танцы ансамбля  «Дюймовочка».
Заведующая детским домом зачитала  список  фамилий, имён по отчеству, которые должны были занять места в призидиуме. Оказалось, что стульев не  хватило для приглашённых. Зрители тут же отозвались и притащили свои сидения, прихваченные из дому.
В список вошли имена из Райкома Партии, секретарь. Из Райкома комсомола, секретарь. Следующие вошли фронтовики с наградами: орденами и медалями во всю грудь на костылях и без рук, у кого не было правой, у кого нет левой, а кто и с одним глазом перевязанный наискось повязкой.
- Господи, твоя воля, - говорит одна из бывших фронтовичек времён гражданской войны. - До  каких пор нас будут курочить? Ить хлопчики-от ишо самый цвет. Ах, она вражина кака, надиздевалась над нашими, сыночками-от?!
Фронтовиков встретили гимном  СССР – в зале наступила тишина.
Заиграл  духовой оркестр мелодию: «Гимн Советского Союза». В  зале все встали, некоторые вытираются платочками от слёз; про себя говорят:
-А моим-от деткам не суждена така-от встреча. Так уж хошь таким-от бы пришёл, как энтот; я бы и энтому была бы рада. Не знаю, где и могилка? Собираюся, а посля, съездить, навести справки, приблизительно, где воювал.
Закончился Гимн, заведующая детским домом неожиданно из стола спросила, глядя в зрительный зал.
- Евдокия Афанасьевна, вы, почему не заняли почётое место в своём строю, за столом? Ваше место не занято ни кем и ожидает вас?!
- Мне, как-то бы уж с руки здесь. Я ить не большенька шишка занимать-от нужное место. Может хто придет ишо за меня? – Оглядываясь по сторонам, говорит в своё оправдание любимая посажённая мать Маргариты Ивановны и любимая бабушка Вареньки.
- Проходите, проходите ближе к нам за стол, - пригласил её Секретарь Райкома Партии, - вы у нас главное действующее лицо.
- Дык, ить я чо? Я ни чо! Мне ить и отселя слухать музыку-от не плохо. Я и вас  разгляжу отселяя не плохо. Нашто мне штоб меня рассматривали снизу-от. Я оттуль-от, как петух буду глядеться.
В зале поднялся  нескончаемый смех.
- У нас Евдокия Афанасьевна артистка ещё и мы её пригласим, чтоб она исполнила нам чечётку под ложки нашего умельца музыканта-самоучки. А пока, мы, всё же просим вас, Евдокия Афанасьевна, занять место в призидиуме, так нужно.- Убедительно попросила Маргарита  Ивановна.
- Пошли и ты, старушка, - обратилась она к бывшей фронтовичке гражданской войны своих лет, - мне тама без тебя делать нече.
- Да-да, и вы тоже, идите и вас приглашаем, мы просто не успели дочитать список всех присутствующих здесь за столом.
- А Евдошиху то зачем приглашать в президиум, что она такого совершила? - Спрашивает шопотом одна из пожилых лет старушка.
Услышав разговор, Евдокия обернулась к говорившей старушке по имени  Анна:
- Иди тожно ты за меня, коли, ты, ревнуешь меня ко столу-от. Я ить не особливо тама и нужна.
- Дык, ить я просто так, не обдумамши сказала, иди милка, иди. Зовут тебя, иди; значит, ты чтой-то дельное сотворила.
- Долго перепиратся будете, старушки-матери?!
- Иду, иду! Дочка, иду! Начинай, что надо, не то программа-от твоя уплывёт. Дети-от забудут, о чём и петь.
- Дорогие, наши гости! Наши долгожданные  воины, пришедшие с полей сражений. Поздравляем Вас с Победой, принёсшие, нам огромную радость. Вы освободили нас от ига, от порабощения  другими народами. Мы, знали, мы надеялись на Вас, мы были уверены  в ваших действиях. И мы помогали Вам, как могли  и чем могли. Я не буду перечислять ваших действий с полей сражений, потому, что мы, каждый, из нас здесь слушали повседневно  информбюро из Сообщения ТАСС.
- А я его, почему-то боялась, Юрия Лепетана. Как радиво заговорит, я просила маму, чтоб она его выключила.- послышался  голосок Вареньки из-за кулис.
- Мы слушали и с трепетом ожидали голос Юрия Левитана, что он нам скажет.- Продолжает заведующая.
- Мы вам аплодировали, поддерживали вас. Спасибо, Вам, дорогие воины, живым и мёртвым, не пришедшим с полей сражения. И пусть земля им станет и будет пухом, а вам  пришедшим жывыми: здоровья, здоровья и ещё раз здоровья. За счёт финансов детского дома этого района, мы подлечим Вас и поставим вновь в строй, но уже в строй мирного труда, дорогие товарищи!
- Глянь-ко, как ловко то она говорит,- шепчет одна из нянечек другой нянечке, - мороз за душу хватат.
- А у меня по коже мурашки поползли, и плакать хочется.
- Глянь, Матрёна-от навзрыд плачет, - толкает Катюша медсестру.
- А, как же, ты, милая моя, думала, ведь у неё три сына без вести пропавшие и отец, муж её погиб. Одна осталась она. Надо подсказать, чтобы ей материально помогли из расчёта детдомовских счетов.
- Тише, товарищи, я вам ещё не давала команду: «Вольно!»
- А теперь хочу сказать слово о нашей, уважаемой, Евдокии  Афанасьевне Мезенцевой. Она внесла не малый вклад  для  обеспечения материальной помощи нашему детскому дому.- Маргарита Ивановна откашлялась в маленький кулачок, отпила глоток воды, продолжила.
  - Её вклад оказался как никогда своевременным, потому что ресурсы Районного бюджета уже были на исходе. Она нутром чувствовала, чтобы её сбережения должны были пойти на поддержку и развитие детского дома. Я не буду говорить о сумме вложенной ею в Районный бюджет, её хватило на многие операции, чего она сама того даже не подозревает. Да-да, в Районный бюджет, я сказала не случайно, так как детский дом это и есть часть нашего Районного сокровища. И если, бы не Евдокия Афанасьевна, то нам пришлось бы расквартировывать детей по другим детским домам из-за  истощения финансов в Районном  бюджете ко дню окончания войны. Её помощь оказалась очень, нужной и ко времени.  Нужной,  потому, что родители,  воевавшие на фронтах, знали, где находятся их дети, то есть в постоянном месте жительства. Наши дети сегодня выглядят празднично, благодаря ей. Наши дети сегодня сытые в меру своей потребности, наши дети обутые, одетые по годам и по потребности возраста.
Заведующая детским домом приумолкла на несколько секунд, вздохнула.
- Ну, что ещё мне вам сказать, дорогие присутствующие в этом зале?
Жили, конечно, мы, но не на широкую ногу до помощи Евдокии  Афанасьевны, как бы хотелось. Кормились бобами, горохом, картошкой от собственных полей, местного колхоза, которые заменяли  и хлеб, и каши. Молочко прихватывали из местного колхоза. Словом, не обовшивели, выжили! У нас ни один ребёнок не расстался с жизнью. И это нас, работников детского дома особенно радует. Мы с гордостью можем сказать, что мы тоже на славу потрудились в защиту своей необъятной Родины. Мы сохранили жизни наших питомцев, а наши воины: их родители, папы, мамы, отцы и братья сохранили наши рубежи.  Рубежи нашей необъятной любимой Родины. И ещё хочется сказать, если выпускаемые наши питомцы захотят остаться при детском доме в качестве служащего персонала с заочным обучением, то просим их остаться и продолжать нужное дело для будущего поколения, так как не хватает воспитателей, преподавателей по  физкультуре и спорту, повара нужны. Медсёстры позарез нужны.  Так  как к нам на помощь пришли люди уже в престарелом возрасте, и им нужна замена. Поизносились они у нас тоже не на шутку. Честь и хвала им, нашим дорогим женщинам: помощницам, матерям и бабушкам. Всем  вам будет награда от  нашего родного Правительства, и от имени Райкома партии.
После выступления заведующей взял слово, секретарь Райкома Партии,  Коврижкин Михаил Ильич. Затем взяли слово фронтовики, только что вернувшиеся с полей сражений.
Фронтовик встал из стола, вышел на край сцены и долго-долго говорил. Затем взял слово  второй фронтовик.
- Мне сказать совсем нечего,- сказал один из них, стоявший на костылях. - Мы гнали фашиста от Москвы, Ленинграда, с Волги. С деревень полесья Белорусского, отовсюду, где затаился враг. Нам помогали партизаны. Это было молодое поколение и поколение всех возрастов, не щадящее  себя ради нашей общей победы. Мы завоевали звание победителя на всей планете. И это нас тоже не в меньшей мере радует. Мы дошли до гнезда вражеского, мы на Рейхстаге воодрузили собственноручно  флаг Советского Союза. Мы освободили народы Западной Европы от Гитлеризма и пусть их дети и наши дети больше никогда-никогда не знают слёз от потери  родных и друзей.
Спасибо, Вам, товарищи, за доверие к нам. И  мы верили, что  на нас  надеются, что мы непременно придём домой с победой однозначно. У воинов и у тружеников тыла другого мнения ни у кого не оставалось, как разбить врага. Выгнать с позором далеко за границы порабощённых стран.
Переступив на костылях с одной ноги на другую, видно, как говорят, отсидел ноги, они занемели. Перешёл с одного места сцены на другое, снова заговорил и говорил долго обо всём и о многом. Он говорил о молодёжи, которая была в тылу врага. О молодёжи, что воевала тайно в тылу захваченных деревень Советского Союза.
Вот, послушайте! Я не грамотный, до войны прошёл всего два класса с коридором. Не однократно побывал за проказы в учительской. Думал сам о себе: ничего доброго из меня не получиться. А вот, вишь, получилось. На фронт попал и  Родину защищал, да ещё как?!
Фронтовик вынул носовой платочек из кармана  солдатских брюк-галифе; начал рассказывать стихотворение о казни одной молоденькой девчушки, написавший сам и посвятил  его посмертно казнённой.
Он читал громко, с выражением и было видно, как по щекам его текли слёзы.
-Извините, товарищи, сам видел, но помочь ни чем не мог. Сам стоял под прицелом. Ранен был тяжело, а вот выжил. Притворился мёртвым, а потом уполз в ночь. Надеялся, что за эту девчушку, я десятки загублю жизней  фашистких. Я свой долг выполнил, да считаю,  маловато.
Фронтовик, снова достал платочек, прижал его к щекам под глазами. Я как мог, как получился стих, прочитаю вам его. Уж не обессудьте.

Она, облитая водою,
Стояла.
Под прицелом  волчьих  глаз.
-А, ну!  Стреляй!
Ну, говорю, вражина?!
Ты, пришёл в Россию?
И метишь на Кавказ??
Не долог путь, тебе,
Остался!
Чего с меня не сводишь
Глаз?
Ты, думал, я умру?
Я сдохну?
А, ты, останешься  за Нас?
Э-э! Не-ет!
Не думай так,
Ты, глупая, скотина!
Ты, уйдёшь отсюда
На тощак!
Тебе моё сердечко
Не пробить!
Скоро сдохнешь, ты!
Я вечно буду жить!-
Она, облитая водою,
Смуглянка,
Под прицелом
Серых глаз.
Со свистом ветра,
В неё летели пули.
Со слезой смотрела
Дочка на Кавказ.
И по телу хрупкому
Катились слёзы.
И капли крови с голубинный
Глаз.
Со стыдом и горькою
Обидой,
С тоскою, мы, глядели
На дивчину.
И на заснеженный Кавказ.
Вот, такие, братцы, товарищи, были с нами юные сердца, не жалея для Родины  ни капли крови, ни своих жизней. Виноват я перед ней, товарищи.  Не мог я ничем ей помочь, не мог, поверьте. Бывают такие ситуации, что из-за одного человека погибали отряды. Не могли мы идти на такие поступки, чтобы  бесславно погибнуть. Мы стремились, как можно больше совершить.
И, мы, товарищи, совершили! Мы, победили!  Враг разбит наголо у стен Рейхстага. Теперь он будет знать, как воевать с русским мужиком, товарищи!
Извините, я немножечко устал на костылях.
Фронтовик  занял своё место за столом, в призидиуме.
Аплодисменты  в зале  были нескончаемые. А под аплодисменты выходило молодое поколение на сцену, отблагодарить воинов своим творчеством. К фронтовику подбежали две девчушки.
- Дяденька,  а, вы, расскажете, кто у вас ноги  отобрал?
- Расскажу, обязательно расскажу! Как-нибудь приду к вам в школу. На досуге,  к вам снова в ваш, детский дом приду. У меня будет оч-чень много интересного для вас. Обязательно приду.
На сцену  зашла заведующая детским домом,  Ивановна.
В зале наступила идеальная тишина. Она оглядела всех присутствующих.
- А сейчас начинается вторая часть нашей встречи для наших дорогих Воинов, а, также посвящёная дню  победы над фашисткой  Германией.
Маргарита Ивановна уходит за кулисы, пригласила ведущего концертной программы. На сцене  появился, высокорослый  белокурый  мальчишка лет шестнадцати, эвакуированный из-под Ленинграда, потерявший  родителй в день эвакуации.
-Добрый день, дорогие товарищи! Я вышел сюда на сцену для того, чтобы поздравить вас, нас всех с огромным светлым праздником, Днём Победы. И пусть для нас на радостях зазвучит  мажорная светлая музыка! Посмотрите, на этот лозунг  в зале: «Ко дню Победы!» Вдумайтесь, товарищи, мыслями  шагните назад под эту музыку. Что мы пережили, сколько мы потеряли родных и друзей? Разве есть фашистам прощение? Через свои деяния фашисты не только  у наших родных и друзей отобрали жизни? Они отняли жизни, не считаясь ни с чем у своих наций.
  Белокурый мальчуган не выдержал и тоже заплакал, как и многие другие сидящие в этом зале. А музыка лилась то тихая плавная, то словно с порывами ветра врывалась в сердца, переживших  горе, войны.
Музыканты, переходили на мелодию разных композиторов. Затем тихо закончили  первую часть концерта.
На сцену вышла девочка лет четырнадцати с тёмными кудряшками и чёрными что смоль глазами,  читала стихотворение  К. Симонова. «Жди меня». Она читала так,  как будто ей кто-то самой говорил: «Жди, меня и я вернусь, только очень жди». И девочка,  как будто чувствовала, что с нею ждали встречи, но она этого не знала. Никто в зале не догадывался, что за столом, в президиуме почётным гражданином и героем войны сидел её отец.
За столом сидел человек без ног, и испещрённый шрамами на лице. Ноги были скрытые скатертью до самого пола и с орденами на груди. 
А звонкий голос извилинами, как ручей, как будто перекликался  с каким-то строгим голосом отца, и с голосом нежной матери у спящего ребёнка.
-  Пожалуйста, послушайте моё собственное сочинение.
Спи, малыш, спи, родной
Уж скоро ставня растворится,
Папа твой  придёт домой.
Счастливый сон  тебе приснится.
Ты, поплывешь на корабле,
Ты скоро станешь капитаном
И ничего, что в январе,
Бывают в жизни всякие изъяны.
Мальчишка вздрагивал во сне.
Хватая материну руку:
  «Мамочка!:Иди, ко мне!
Закинь далёко эту штуку».
А мать молчит, и  тишина.
Опять её зовёт в кювете.
Нет, не идёт. Кругом война.
За что?! Зачем страдают дети?

-Вот это да-а? Такая маленькая, а как стихи  пишет?! - Удивился кто-то из зала громко.
Снова бурно хлопали в ладоши и аплодисменты продолжались долго.
-Машенька! Расскажи ещё что-нибудь! Ну, пожалуйста, Машенька!
-Извините, товарищи, артистов очень много. Всем может не хватить времени на сегодняшний день. Поэтому мы вынуждены немного подсократить программу.
-Всем будет предоставлено по одному номеру.- Сказала третья ведущая программы.- Мы как-нибудь устроим концерт прямо во Дворце  культуры. А пока нужно дать выступить другим.
-Сейчас нам споёт песню  Гоша Свиридов про тачанку, он учится в пятом классе, послушайте внимательно нашего местного соловья. Он посвящает эту песенку своему отцу, который только что вернулся с фронта, и уходит опять на войну на Восток. Его папа инструктор и сейчас стоит перед вами. Он пока у нас проездом; закончат военные действия на Востоке, снова вернётся к нам, к своему сыну.
-Аккомпанирует  Вадик Мурзин из шестого класса на баяне.- Объявила всё та же ведущая. Песня «Тачанка» сл. М.  Рудермана. муз К. Листова.
На сцену вышел деловой походкой Вадим с собственным  музыкальным инструментом, доставшимся от отца на память перед началом войны. Вадим не подкачал отцу; он  исполнял знатоком музыканта, профессионала. Вадим, как и все ждал  отца и мать с фронта, с победой, но  незадолго до дня победы, буквально за неделю, заведующая детским домом получила похоронку на его родителей. Она не знала, как объяснить ему, что он  круглая сирота.
Услышав в быстром темпе мелодию, Маргарита Ивановна не удержалась от слёз. А, когда запел Гоша Свиридов, то она ушла за кулисы и дала волю слезам. Её никто не успокаивал; все понимали, что так ей легче.
  Голос Гоши был такой весёлый, раздольный, как будто эта песня писалась специально для него.
- Маргарита  Ивановна, не плачьте, пожалуйста,- вдруг, подбежала Варенька со своей подружкой Валей.- Слезами горю не поможешь. Видите, как Гошка радостно поёт, вот и вы веселитесь под его песню. А то наша очередь подойдёт у вас слуху от ластлойства  не хватит. Не услышите вовсе.
-Хорошо, девочки, хорошо, больше не буду.
-На всех слёз не хватит, вот увидите, ещё, как мы будем петь Валей. Тоже  переживательная песня у нас. Так что, учтите, своё внимание на нас уделите.
-Не буду, не буду больше, извините, девочки совсем расслабилась.
Заведующая погладила обоих по головкам и тут же, почему-то весело рассмеялась.
-Я же вам говорила: песенка весёлая, вот поэтому и смешно всем.

Ты лети с дороги птица,
Зверь с дороги уходи,
Видишь,облако,клубится, 
  Кони мчатся впереди.
И с налёта, с поворота
По цепи врагов густой,
Застрочит из пулемёта,
пулемётчик молодой.
Эх, тачанка-киевлянка,
Наша гордость и краса,
Комсомольская тачанка,
Все четыре колеса!
Эх, за Волгой и за Доном,
Мчался степью золотой,
Загорелый запылённый,
Пулемётчик молодой.
И неслась неудержимо,
С гривой рыжего коня,
Грива ветра, грива дыма,
Грива бури и огня.
Эх, тачанка-полтавчанка,
Наша гордость и краса,
Пулемётная тачанка,
Все четыре колеса!.
По земле грохочут танки,
Самолёты петли вьют,
О будёновской тачанке,
В небе лётчики поют.
И врагу поныне снится,
Дождь свинцовый и густой,
Боевая колесница,
Пулемётчик молодой.
Эх, тачанка-ростовчанка,
Наша гордость и краса,
Озорная ты тачанка,
Все четыре колеса!

В зале снова раздались оглушительные аплодисменты, с просьбой повторить ещё эту же песню.
-Свиридов! Спой ещё раз, мы хоть слова вместе с тобой разучим.
-Не могу! Приказ есть приказ всем нужно дать помаленьку попеть.
-Ну, здорово то, как у тебя, Гошка,  получается, а? Ты после войны, куда пойдёшь учиться? – Обступили ребята одноклассники из детского дома.
-Мы решили вместе с Вадимом уехать на его Родину  в Киев. Он будет учиться, на баяне играть, а я научусь лучше песни петь. Мне говорят пока много нельзя петь.
-А почему?- Спросила Варя.
-Мутация голоса пройдёт, тогда буду петь: сколько хочешь.
-Тогда и нам, наверно, нельзя много петь.- С сожалением  сказала Варя.
-А вам то и подавно нельзя, девчонки. Вам вообще вредно петь.
-Ладно,  уж ничо не поделается с голосом за один то раз.
 За кулисами заходили танцоры, в нарядных русских сарафанах, с кокошниками на головах и с платочками в руках, в красивых лёгких тапочках  одного красного цвета - настоящие куклы. Все они подобраны под один рост.
Выходят на сцену, не дыша. Ручки в сторону, словно берёзки в хороводе, то кружочком ходят, то восьмёрочкой. Платочками, в поднятых вверх руках, так манипулируют, как будто их плавно  колышет ветерок.
Вдруг, за кулисами послышалась песня:
«Во поле берёзонька стояла,
во поле кудрява стояла,
люли, люли стояла.
Некому берёзу заломати,
Некому кудряву защипати,
Люли, люли заломати,
Люли, люли защипати».
Трижды повторившаяся мелодия о русской берёзке увела детский ансамбль за кулисы. Зрители довольные концертными номерами, неустанно аплодировали и аплодировали, вызывая отдельные номера на «Бис» и «Браво».
-Наверно, нас не пригласят сегодня, - переживая за себя и свою подругу,- сказала Варя. У них то, вишь, как красиво получается, а у нас с тобой, совсем не так как у них. Мы ещё с тобой совсем маленькие по сравнению с ними.
-Ничего девочки, вы тоже не плохо поёте. А вот как раз и за вами идут.
-Ой! Где же наши то воспитательницы? Нам без них стлашно и выходить то. Вдлуг, забудем слова? Они могут подсказать нам.
-Ну, если ты забудешь слова, зачем тогда и выходить себя позорить?- С достоинством знатока исполнителя песен и частушек  сказала Варя. Не переживай. Всё пройдёт не плохо, вот увидишь. Не трусь только. Ты, думаешь, я не переживаю? Нет?  Ого, куды там? Ишо как, Валюшенька?
Открылся занавес. Две маленькие девчушки медленно и стеснительно вышли друг дружке навстречу из-за кулис, взявшись за кончики подола платья, поклонились сначала друг дружке. Не торопясь, повернулись к залу, чуть присогнули в коленях – это означало знаком приветствия  к публике.
  Впереди их вышла на самый край сцены первая ведущая, Машенька.
-Дорогие, наши земляки, наши воины, и все дети нашего детского дома, вместе с воспитателями и техперсоналом, наша программа сокращена, потому что мы не уложились во времени. Не смотря на то, что у нас праздничное настроение, но его всё-таки мы вынуждены прервать последним номером нашей программы двух  девочек. Обед на носу, товарищи!
В зале всем стало смешно до слёз, от того что, обед стоит на носу. Это была своя импровизация ведущей конферансье.
-После двух номеров двух девочек приглашаем всех  откушать у нас праздничный обед. А теперь я предоставляю слово нашим маленьким доморощенным артисткам! Прошу, девчата, вам слово!
Девочкам, Варе и Вале нужно было начинать с песни, так как музыка уже зазвучала, но так как  им предоставили,  слово, то Варенька не оробев, толклнула Валю в бок:  «Чо, ты растерялась, давай поздоровайся! Раз-два, начали!  Здравствуйте, дорогие, люди. С праздником нас! Вас всех! С днём победы нас!- Вдруг, неожиданно опередила Варю Валя.- С плазником вас и всем вам здоловья. А теперь мы для вас споём песенку пло Катю и ещё кое-что про что.
Валя и Варя повернули головы назад к музыкантам, как бы давая понять; мы уже готовы к выступлению. А музыканты  не спокойные от смеха из-за  импровизации маленьких артисток, и в знак согласия с ними качнули головами; они вноь и вноь начинали вступление.
Полилась плавная мелодичная  мелодия. Девочки нежно спокойно запели песню про Катюшу, что стояла на берегу и кого-то ждала, как понимали обе  девочки Варя и Валя.
         Расцветали яблони и глуши,
Поплыли туманы над лекой,  - запела первая Валя,
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой. -  подхватила Варя.
Выходила, песню заводила,
Про степного сизого орла,  -     начала второй куплет Варя,
Пло того котолого любила,
Пло того  откого письма белегла,-  продожала Валя.
Ой, ты, песня, песенка девичья,
Ты, лети  за ясный сонца свет,
И бойцу на дальнем пограничьи,
От Каюши  передай привет!    Куплет девочки пели вдвоём.
Пускай он вспомнит девочку простую,
Пусть услышит, как она поёт.
Пускай он землю бережёт родную,
А любовь  Валюша  сбережёт.   Куплет  спела Варя.
-Почему Валя, то? Катя надо было спеть!- Тихо толкнула Валя Варю.
В зале начались долгие рукоплескания. И девочкам это очень понравилось.
-А теперь мы вам споём выдуманные частушки! Не расходитесь, пожалуйста! Мы будем петь и плясать под частушки. Можете поплясать с нами  и желающие.
-Уважаемые зрители, тогда послушаем ещё и частушки собственного сочинения. Не расходитесь, всего три - четыре минутки, - вышла снова ведущая чернобровая Машенька. Дочь  фронтовика поддержала девочек, объявив о следующем исполнении
Девочки пели частушки о войне, о том, как бьют  врага, о том, как бежит враг из  городов Советского Союза.
Долго, таившись, где-то в зале  среди публики Мезенцева Федора Афанасьевна, не могла себя  сдержать, чтобы не выйти к любимой внучке. Она с визгом, с междометиями: Ах-ах-ах! Всё же по молодцовски заскочила на сцену, заплетаясь в красивой пышной юбке.
-Девчонки, я с вами! Мы щас дадим имя прикурить! Пущай помнют бабку Хведору. Ты токо говори, подсказывай, каку дале от бушь сполнять.
У Вари голосок был немного пониже Валиного; они просто спелись в своё время. И не гляди, что голоса дисканты, можно было определить двуголосие.
Баба Федора закружилась, словно  лебёдушка над водой, над девичьими головками, потому что музыканты так симпрвизировали. А Варя и Валя не поймут: почему мелодия не под их частушки, тогда они обои начали прихлопывать ладошками, ножками притопывать. И, вдруг, мелодия будто вырвалась из объятий какого-то невидимого существа. Ворвалась  с таким жаром, с азартом, девчонки только успевали невпопад  вклинивать  слова частушек.
Было настолько весело зрителям, что они то и дело поддакивали:
-Варя, давай, давай, не теряйся.
-Валя, давай-давай, не молчи.
-А я и не молчу ни сколько, - крикнула в зал Валя.
-Унучка, давай, подсказывай, как, о чём дальше-от мне плясать!
Федора Афанасьевна  плясала, выделывала такого гапака, в так музыки переходила на чечётку, неожиданно взмахивая своим платком, сорваный с собственной головы.
Варя не оробела, забыв про частушки, пошла, плясать вместе с бабушкой. А Валя,  не стесняясь своего, картавого говорочка, продолжала напевать невпопад частушки.
Бабушка негромко сказала Варе: «Я ужо, однако, уморилася».
И тут Варенька вспомнила про песню «Я на горку шла».
Музыканты играют. Она неожиданно для публики объявила и запела:
Я на горку шла, тяжело несла,
Уморилась, уморилась, уморилася.
У бабушки ноги начали сдавать, она перешла под мелодию  этой песни.
Давай, милка, не мучай меня, я тожно не сойду со сцены.
-Бабушка, тебе помогут сойти солдаты.
-Давай, детка, заканчивай, не удобно так то сбегать со сцены, ни с того ни с сего. Не молодка ужо я, надыть как то бы сначала потише, а потом и сойти.
Музыканты, баянисты, пожалели бабушку Федору, неожиданно прервав своё сопровождение для солисток, которые только-только входили в ритм, свыкнувшись со зрителями.
Горошек катиться по полу,
Ты, попробуй, догони,
Бабульечка устала впору,
Иди, садись и отдохни.
Импровизировала на ходу Варя частушку для бабушки Федоры.
Петь частушки не устали,
Гармонисты,  растяните-ка меха.
Но где они? Они пропали.
Получилась  чепуха.
Варе было и смешно и обидно, потому что музыканты в кою пору скрылись за кулисами, а она повернулась к занавеси и продолжала  петь придуманную частушку. Валюша  четырехлетняя девочка, стояла, глядя на неё, и молчала. А зал рукоплескал,  не унимаясь. И девочкам казалось, что их вызывают ещё на бис. Тогда они без аккомпнимента удерживали зрителей, которые вовсе не желали расходиться.
-Мо-лод-цы! Мо-лод-цы! Девчонки, на ходу подмётки рвёте!- Кто-то крикнул из зала. - Спасибо!  Спасибо!
Казалось, девчонок уже не остановить, но тут снова вернулась на сцену Евдокия  Афанасьевна.  Взяв  обеих девочек за руки, встала посредине, на краю сцены, поклонилась публике. Девочки проделали тоже самое, низко до полу склонившись, махнув  платочками зрителям. Стоят в ожидании следующего сценария.
-Дорогие, уважаемые,: фронтовики, труженики тыла и все мы! Скажу прямо: мы не опозорились перед воинами, перед родителями теми, чьи дети находятся в наших апартаментах, в стенах нашего детского дома.
Евдокия Афанасьевна говорила чистым грамотным литературным лексиконом, как будто она являлась преподавателем,  русского языка и литературы.
-Ты, слышишь, как она бормочет? – Вдруг,  кто-то сказал из-за кулис.
Евдокия Афанасьевна не пропустила сказанное мимо ушей и как бы мимоходом  объяснила любопытствующим.
-Дорогие, товарищи, я ведь тоже, как бывшая детдомовская. Я тоже неоднократно нюхавшая пороху, была сослана вместе со своими родителями из Средней полосы России. Скиталась по чужим приютам, потерявшая, преждевременно своих родителей, а, когда шёл Колчак по Сибири, я видавшая виды революции; тоже воевала; только за кого и против кого; мне до сих пор не понятно. А вот то, что мы от насильника очистили свои территории, то прямо скажу - это  точно и правильно. И поделом  ему, врагу нашему! И пусть больше не суёт своё рыло, туда, где его не ждут. Где живут мирные люди, и строят наше Коммунистическое общество. Так, нет, я говорю?!- Евдокия Афанасьевна  окинула глазами в зале, зрителей, продолжила.
Я выжила, без отца, без матери, потому что я  хотела жить. И жить не так просто шаляй-валяй, а жить по настоящему, отдавая себя  обществу, чтобы быть полезной ему. Вы, думаете, к чему я всё эту антимонию завела? Да к тому, товарищи, разбил враг наши дома в сёлах и деревнях, помял города. Так не уж то мы должны складывать руки от разочарования. Глядите, на меня, я совсем уже старуха, а жизнь моя ещё не кончилась. Она только-только начинается вместе с вами. Конечно, своим горбом мне уже не вынести тяжести. Но у меня ещё не остыла голова. Это я говорю к тому что, если рук нет и ног тоже, но голова то на месте! И это ещё не всё! Главное, голову дурью не след  забивать, и чем попало. К примеру,  скажу: тут вот пришёл у нас один фронтовик и запил. Дом есть, жена, дети. Руки, ноги целы, а он глушить начал, как налимов подо льдом. Где напьётся там и рылом в грязь уткнётся. Не гоже так, товарищи! Для нас бой ещё не закончился! И этот бой называется трудовым и мирным боем.
Если нет у вас родных, где-то, там; оставайтесь  обживать Сибирь. У нас много здесь всего. Лес вали, строй новый дом, поля есть – расти хлеба. Реки полны всякой рыбой. Закидывай удочку, ешь – не хочу; голодным ни когда не будешь и другому товарищу, стать на ноги поможешь. И так война забудется, пойдёт новое поколение, но только о войне всё же забывать нельзя. Урок истории всегда будет нам напоминать об этом!
Я заканчиваю, товарищи, теперь, главное, для нас оптимизм, оптимизм и ещё раз оптимизм! Спасибо, товарищи, за ваших славных детей. Видите, какие они одухотворённые, нашей, общей победой над фашизмом, я думаю, так будет и впредь, кто посигнёт на нашу землю!
А теперь, как мне послышалось уже,  час тому назад: нас приглашали за праздничный обед, выполненный нашими детскими руками. Теперь мы посмотрим: на что способны наши дети на этом поприще. Увидим, и за столом детскую фантазию по кулинарии, оценим,  скорее одобрим. Конечно, не без помощи старших приготовлен обед, но вобщем то дети себя и здесь, думаю, не подкачают в своём мастерстве.
- Спасибо, товарищи, за присутствие на нашем развлекательном представлении, и это ещё не последний наш концерт. Добро пожаловать! Будем очень-очень вам рады! – Снова вышла на сцену Маргарита  Ивановна.
Она увидела высоко поднятую руку  десятилетнего мальчика.
- Ты, Сашенька, хочешь что-то спросить?
- Да, хочу. Скажите, пожалуйста, правда или нет, что наша Варенька была на фронте?
- Откуда у тебя такая новость?
- У неё шрам на лице. И говорят, что это ей осколком бомбы  поранило щёчку. Хорошо, что язычок не оторвало и теперь может исполнять песни.
- И, правда, и нет. Дело было так. Когда эвакуировали эшелон с людьми из-под Ленинграда, налетела вражеская стая. Долго сначала кружила, а потом, начала сбрасывать бомбы похожие на грушу, на эвакуированный состав с людьми.  Один вагон, в котором была наша Варенька; так разметало на щепы, что, казалось, живой души не увидишь несколько сот метров. Но оказалось, наша Варенька, будто в рубашке родилась.  Её взрывной волной от соседнего вагона, который также был разбит; выбросило вместе со своим же бельём в старую гнилую копну сена. Сколько она там пролежала, в старой копне, никто не знал. К счастью раненый солдат обнаружив, развернул, и увидел: она была вся в крови. А в щёчке её  торчал маленький осколок боевого оружия. Он сам оказал ей  первую медицинскую помощь. Понял, что рана не смертельная; доставил её к нам, в наш детский дом, через несколько тысяч километров.
Старшеклассники  понимая, что баба Евдокия заканчивает свое выступление, подошли к занавеси и медленно друг к дружке вели занавес.
Они думали, что Варенька является родной внучкой Евдокии Афанасьевне, каждый наперебой спрашивали тоже, что и  мальчик Сашенька.
- Нет! Милаи, нет, пока ишо ничего не понятно. Поживём, увидим.
Сцена закрылась.
Зрители, остались, довольными праздничным концертом. Ещё не расходилсь и продолжали аплодировать.
-Вот, видишь, как нас любят,- сказала Валенька, довольная своим участием на праздничном концерте.
-Ну, вот, а, ты, Валя боялась, что у нас ничего не получится.- поддержала Валю Варенька, - видишь, как нас принимают, ещё не хотят уходить.
Варя, спохватившись, забежала за занавес и громко крикнула:
-Спасибо, вам люди! Мы ещё что-нибудь хорошенькое придумаем!
В зале сидели  одни пожилые старушки со своими внучатами.
-Спасибо и тебе, дочка! – Крикнула в ответ уходящей Варе одна из старушек. - Вся вылитая  Евдокия  Афанасьевна. Чо токо она в молодости-от не отчебучивала.  Пока подмётки  не отлетят со сцены не сташшишь её. И ты така же!
-Ну, ты, сегодня уморила старушонку то, так уморила.  Молодец, девка Завтре под коровёнку не сядет. Вагой подымать нады будет.- сказала вторая бабушка сидящая  на скамейке.- Нам ить до Хведоры-от далеконько. Она ить отменна красавица была на селе. Певрой девкой шшиталась. А казаки-от от неё как были без ума. Статная, волос кудрявай, настоящая  богиня; так и поговаривали: на Казанску божью матерь схожая.
А добра-от, уж так добра спасу нет. Всё село к ёй ходило молочко прогонять на сливки. Конечно, не даром, зато у ёй прибавок. А на энти  деньжата она  сварганила побольше сепаратор. Люди довольны и ей хорошо. Голова-от работат, рук не нады. Правильно она сказала нам со сцены: дурна голова покоя не даёт, а умна дорогу указыват, как жисть выводить из тропы на большак. А там уж и сам мозгуй, куды надыть черепком-от ворочать. Она ить, вишь, не запнулася ни об один пенёк, без мужичка-от свово. Глупай мужик он, не нады было яму перебежкой-от займоваться. От белых да к красным шнырять; глядишь, ба и уцелел.- продолжая историю о Федоре, старушка говорит.- Хведора-от тожить у красных сражалася противу беляков. А потома запуталася к кому бежать в пособники. У красных побывала, а потома опеть к белякам кинулася.
-Да никуды она не кидалася, Хведора-от. Она эка хитрющща баба была Не гляди, что и молода была. Она ить из богатейшей семьи. – Толковала третья старушонка,– поташшит её в голь перекатну от богатства-от. Партизанкой она была; работала из-за муженька, Петчи, он ить красным служил. Она богатая, втрескалися по уши друг в друга. Отца, мать убрали наши, значит, красныя. Беременна была от  красного казака Петчи. Эвот ить какой энтогонизм случился между имя.  Она ужо решила было вторично перекинуться к Красным, да эвот ёй поставили ультиматум: «Освободишься от дитя, спасёшь  партизана;  и тебе поверим, что ты точно бушь служить красным»
Ну, эвот она и решила освободиться от рабёнка-от, на время. Завернула яво в одеяльце, положила под кусточек и пошла  в отряд ко Красным. Пришла доказала, что от рабёнка-от  избавилась, а сама подумывала: не долго задержусь я тама. Ворочусь и рабёнка-от  обратно захвачу домой; прятать стану. Воротилася, а рабёнчишка-от нет. Думала, что кусты перепутала; ан нет, говорит: по той же самой тропе хаживала не раз. Прямо у тропы оставила, чтоб не затерять. Долго она плакала по ём, за рабёнчишком-от.
Така стройна была красавица, а из-за дитя-от ещё суше стала. А немного позже, изчез и сам муженёк-от её.
-Видать,  истребляли  богатых-от не поздря, - прошептала третья старушка, - так опеть жа  поштой то Хведору-от не тронули, а мужика-от пошто убрали? Как чичас помню:  вызывали красные Хведору на допрос;  и тут жа отпустили невредимой, а эвот Петчи-от нету и по ноне.
-Правду сказала Хведора  нонча,  за какой пратиёй шагать я так и не поняла, а эвот шагать в ногу с постоянством, ой, как хочется, а потому и на жисть потягиват. Потому она ещё жить токо-токо начинает. - Сказала четвёртая старушка.- Ить у меня и у тебя котелок-от однаково  работат; за нас скажуть слово, мы руку подымам:  «Одобрям». А у неё котелок-от по своему работат: кинулась, метнулась – не туды, значит, попала. Вожжами-от  потягиват, хошь и  с натугой, но получатся. Эвот, вишь, и детдому старушка помогла. Нам с тобой, чем погордиться-от, а? А ёй, эвот ужо обещают какой-от ордер повесить на грудь. Не нам чета, значит. Эвот ужо и девчонок себе, значит, жалаить определить, элеф не вернутся с фронта родители.
-Тише, ты, за шторами стоит кто-то? Расхудакталася! Тебя, меня, ну и подумашь, энто её дело. Элеф осилит; пущай  удочерят обоих. У неё денег-от куры не клюют и здоровьишко ишо, ишь, како. Не прыгала ба по настилу, коли ба - здоровья не было.
Старушки ушли,  а Варя и Валя не торопились уходить со сцены. Они обои всё прекрасно слышали, только  по возрасту лет, кое-что до них не доходило. Куда бабушка, кажется, Федора спрятала своего ребёнка. Кто был  убит красными, зачем бабушку  казнили и почему отпустили живой?
Уже все приглашённые заняли места за столами. Среди них была и  Федора Афанасьевна Мезенцева.
Ей было очень приятно от того что, она внесла весомый вклад для детского дома. «Ведь я хотела сжечь деньги в русской печи, а, ты, гляди, как они пригодились». Она окинула взглядом всех присутствующих и отдельно остановилась глазами  на девочках, запоздавших к  праздничному столу.
Федора Афанасьевна хотела уступить своё место за столом, но девочки категорично отказались, указав на своё прежнее место среди детей их возраста.
-Бабушка,  для нас есть место,- перебивая друг друга, как бы виновато не глядя в глаза бабушки за подслушивание. Но, принявшись за трапезу, девочки нет-нет, да и, о чём-то заговорят. У них из-за пищи во рту выскакивали непонятные выражения: казнь, допрос и другие выражения.
-Девочки! – Крикнула в адрес Вари и Вали старшая воспитательница, нарядно и в тоже время скромно,  одета Мария Григорьевна.
-Свою тему вы будете обсуждать, выйдя из стола, а теперь, пожалуйста, начинайте кушать тщательно пережевывая пищу.
Немного погодя,  воспитательница подошла  к девочкам.
-Вы, где запропастились? Вас так долго ждали, а вы…
Девочки  глянули в глаза друг дружке, склонили головы  ближе к блюдцам и быстро начали доедать содержимое тарелок, ни сказав, ни слова воспитателю.
Зная, характер Вари, Мария продолжала ещё стоять над девочками, в надежде, что кто-то из них ответит, где они задержались так долго.
-Какими-то странными  словами вы  общаетесь, девочки? Может, скажете мне одной?
-Ничего особенного мы вам сказать не могем, - ответила Валя.
-А, если между особенным?
-Ты, такая, мама, любопытная, всё тебе надо знать.
-Иногда интересно послушать: о чём же думают наши детки? У вас проскользнуло словцо казнь, ребёнка. Может, скажете,  про какого ребёнка вы говорили. Мне, как и вам тоже будет не безинтересно. Я жду, скажите?
-Да-а, там про одну девочку говорили, про бабушку Федору, вот и всё. - Допивая компот, тихо произнесла Валя.
-Про какую девочку, скажи Валя?
-Господи!  До чего вы плилипчивая тётя Мария? – Валечка не умела произнести  полное имя, отчество воспитательницы.- Плосто ужас!
-Точно! - Варя, поглядев на мать, перевела взгляд на подругу.- Ты, разве не слышала, как мальчик читал стихотворение о казни девочки.
-Нет, не слышала, расскажите, пожалуйста, я  тогда пойму.
-Надо было не уходить из зала, а слушать. Знаешь, как было страшно, как он рассказывал. Взрослые плакали и я тоже. Жалко девочку до смерти.
-Это мне понятно.
-А что,  тебе,  Малия Глиголевна   ещё не понятно? Больше всё - нету не понятных словов. А пло бабушку Федолу я совсем ни чего не поняла.
-И я тоже. Очень хвалили старушки бабушку, говорили, что бабушка Федора вся в меня и пляшет и поёт красиво. Вот и всё.
-Хорошо, допивайте компотик и  на покой, на сон час.
-Угу, а мы уже доели, чичас побежим, ноги вымоем и в постель. – Успокоила Валечка  страшую воспитательницу.
-Вот и умнички, девочки, вот и молодчинки. И я пойду немного отдохну со старшей группой. Они уже  покушали, расстелили постели и я с ними. А вы идите к своей воспитательнице. Она вас уже заждалась, и беспокоиться, где вы запропастились?
-Не запропастились, а запоздались, - поправила Варя  маму.
-Учту ваше замечание и впредь повторяться не буду. Я вас поняла.
-Ничо себе, как ты со своей мамой лазговариваешь? Так нельзя, Валя!
-Она тоже со мной по всякому разговаривает, даже и матершинными словами, бывает, такое, скажет:  уши вянут.
-Не плавда! Не говоли так пло свою маму. Я не слышала никогда от неё
-Ты же не её дочь! Поэтому она на тебя сказать так не может. А на родных всегда так говорят, пока никто не слышит, даже и матюгами. Вот пойдём когда-нибудь в избушку с нами, там ты услышишь. Я даже теперь никогда не хочу уходить никуда из детского дома, потому что здесь лучше.
-Не плавда, ты, всё влёшь на свою маму! – Наступала Валя на Варю. - Никогда не буду с тобой длужить, если, ты, так говолишь о маме своей.
Девочки легли отдыхать, и обе не спали. Бывало, лягут и друг дружке  показывают язычки, кривили рожицы молчком от воспитателей. Теперь же между ними, словно проползла кошка. Отвернувшись, друг от дружки, долго думает каждая о чём-то, своём, да так и уснули.

В детский дом пришла беда.

Осень, перед началом учебного года. Дети стот у  топившейся печи-голанки, окантованной чёрной жестью, для красоты и для безопасности, чтобы маленькие детки не могли ковырять кирпичи и тащить себе в рот. Они доставали из печей уголь и с жадностью его поглощали, измазав рот, руки и одежду.
Было очень прохладно. Нянечки решили протопить голанки. Девочки: Валя и Варя стояли, но только возле самой топки, рядом со своей  спальной комнатой. И, по-видимому, увлеклись угольками  падающих из топок. Варя подбирала падающие угольки и закидывала их снова в топку. Ей, как бы это дело было знакомо по той избушке, куда они уходили в месте с мамой в дни отгулов.
Валечке  данное явление было совсем не знакомое. Она боялась углей, потому что, взяв его, голыми руками, тут же обожглась и завижжала. Коснувшись одеждой, задом к топке, неожиданно вспыхнуло  платьице от дверцы топки. Варя,  не зная, что делать, побежала за водой в палату, а Валя за ней с огнём на спине. Нянечка увидела, принесла бочок с водой и залила разгоравшийся огонь на Валечке. Вся спина девочки от головы до ног была обгоревшей.
Её положили в лазарет в одиночную палату и каждая воспитательница, нянечки ходили по очереди ухаживали за Валюшей.
  Валечка была в тяжёлом предсмертном состоянии. Однажды, она сказала: «Я очень хочу огуречка солёного».
Нянечки боялись выполнить её просьбу. Однажды, зашла в  палату Маргарита  Ивановна,  она разрешила дать огурец девочке.
Все окружавшие её санитарочки, няни, воспитательницы со страхом глядели на пострадавшую.
Немного, приоткрыв  тёмные с голубым отливом глазки Валя сказала:
- Я хочу огурчика солёненького, Варя, плинеси, пожалуйста, его мне.
Варя обрадованная побежала в столовую к поварам, запыхавшись, еле выговоривает:
- Валя огурец солёный просит! Она живая, тётя Маша! Живая она!
Тётя Маша и тётя Соня старшие повара переглянулись, отрицательно покачав головой.
- Без медиков мы не можем позволять  ей самолечение, нельзя, Варенька.
- Да, что вы, понимаете, тётя Маша?! Если б вам захотелось, и попросили бы, разве б я не принесла, как вы думаете? А это маленькая девочка сама встать не может, но хочет съесть огурец, значит, я ей принесу.
Варя видит, что от неё спрятали огурчики, побежала в кладовую; зная все ходы и выходы своего детского учреждения, схватила два огурца солёных, спрятала в карманы сарафанчика и путём выходом убежала. Радости не было конца, что доставит удовольствие своей подруге..
- Плинесла, Валя?
- Нет, не принесла.  Тебе нельзя солёный огурец. - Сама тайком мигает своей подруге, чтоб та, хоть как-то её поняла.
- Что она просит? - Спрашивает воспитательница младшей группы.
- Не проси, Валечка, не проси! Всё равно не разрешат. Я уже просила.
-Я так хочу солёного огурчика, - снова попросила Валечка воспитателя.
-Тебе нельзя, доченька, нельзя, милая. Потерпи ещё немножечко. Хотя,  я попробую, схожу к медперсоналу и к заведующей, испрошу разрешение. Ты, Варенька, посиди возле своей подружки не впускай посторонних. Вот  тебе стул, закройся, ножкой  стула.  В дверную ручку затолкай и жди моего прихода, хорошо? Поняла, нет, Варя?
- Поняла, Мария Васильевна, очень хорошо поняла, идите! Я посижу. Только закрыла Мария Васильевна за собой дверь, как Варенька тут же сунула  небольшой огурчик своей подружке.
- На, Валечка! Ешь, не то от них не дождешься; с голоду умереть можно. Подумаешь, огурца пожалели, да ещё какого, солёного? Их там, в бочке ещё навалом, ешь! Мало ещё принесу?!
Валечка больной улыбкой растянула губки от радости и от жажды к желаемому продукту.
- Я весь не съем, я тебе оставлю. Ты ведь тоже хочешь, навелное?
- Что, ты? Что, ты, Валечка? У меня есть! Во, гляди! - И Варя  вытащила из кармана сарафанчика второй в три раза больше огурец.
- Я тебе тоже оставлю! Мне одной его не съесть! Вишь, какой большой?
Лишь только девочки  с аппетитом начали  наварачивать за обе щёки огурцы, как в дверь постучали.
-  Валя, сплячь свой огулец, не успеешь докушать, ещё отобелут.
- Ещё разочек откушу, и тогда пойду двери открывать, не то ещё дверь с крючков снимут и стул изломают. Иду-иду, Мария Васильевна, щас открою!
- Иди, Валя, открывай, я уже свой съела. Только свой сплячь подальше.
Варя подбежала к одной из коек, сунула туда недоеденный огурец, бежит открывать двери Марии Васильевне, да нечаянно запнулась за утку с содержимым, с  мочой.
- Что ты там устроила, Варя? Чего ты опрокинула, не стол ли уж с медикаментами. Не торопись, успеешь открыть двери!
- Ничего я не устраивала! – Кричит, впопыхах, маленькая сиделка, - это утка вспорхнула из-под моих ног! А ты отвернись к стенке, будто спишь. Ну, как, больше не потягивает на солёненькое?
Валечка молчала, отвернувшись лицом  к стенке до приказа Вари. Кое-как вытащила Варя ножку стула из ручки дверей. Сбив пальчик о косяк, она  прыгает от боли.
- Ну, что у тебя случилось? Сейчас подую и всё заживёт.- Стоя за дверями, успокаивала Мария Васильевна Вареньку. Наконец, двери открылись
- Она давно уснула, бедненькая девочка? Как мне её жаль, лучше б мне на её месте быть, чем она так мучается. А что это у нас огурцами пахнет?
- Разве это огурцами, Мария Васильевна?! Это от утки пахнет, она улетела, вон куда, под  вторую кровать! Это из  неё воняет!
В палату к больной вошли: старшая медсестра Наталья Кириловна, заведующая детским домом,  санитарочка, и нянечка, пятой была  воспитательница младшей группы, заменившая уставших  нянечек.
Варенька внимательно разглядывает вошедших. Она то и дело обходила со всех сторон женщин, хотела что-нибудь у них спросить да не осмеливалась. Так она долго присматривалась, пока вошедший  обслуживающий персонал поочерёдно не  задал  вопросы друг другу.
- Как она? – Спросила  Маргарита Ивановна, - температурка высокая?
- А как же вы думаете, Елизавета Ивановна, такой ожог получить? Пятьдесят процентов кожного покрова со спины. Немного,  ножки обожжены огнём, но это уже почти сходит. -Объясняла  старшая медсестра, работающая при районной больнице.- Теперь за ней наблюдать нужно, чтобы она не  срывала  зудящие места, не то начнутся каверны.
- Что, что начнётся? – не поняв, о чём говорит медсестра, - что это  за каверны? – Вновь переспросила заведующая детским домом.
- Да что тут не понять? – Опередила медсестру объяснениями нянечка, - живое мясо на теле.
- Фррр! Какой ужас? – передёрнув плечами, заведующая, - как можно было  допустить ребёнка до такой ситуации? Вы мне можете объяснить? Кто был во время дежурства  в тот день?
-Извините, Маргарита Васильевна, здесь не место перебранки и не место дознаний. Здесь  лазарет для больных. – Строго сказала медсестра.- Ребёнку нужен покой. Видите, она спит, значит, ей стало лучше.
-Она с полчаса тому назад просила огурчика солёного, - сказала  тётя Маша, - я засомневалась вот и пошла за вами, чтобы узнать можно или нет ей дать  огурчика.
-Ни в коем случае! Ни в коем случае! Вы меня слышите? – Строго предупредила  районная медсестра Наталья. – Я вас предупредила.
-Я пить хочу, дайте мне водички..
Напугавшись, Варя, проснувшуюся подружку, немедленно подошла к кровати и что-то шепнула на ушко Валюше.
-Не бойся, Валя.  Не скажу. Ты плинеси мне лучше водички попить.
Больная Валечка  лежала на животике, боясь задеть каждое  обожжённое место на теле.
-О чём она тебя предупредила? Чего она тебе не скажет? – спросила  тётя Маша Варю. – Может, ты чего-то натворила и обе скрываете?
-Валечка ничего не может натворить. – Защитила  свою подружку Варя, - я от неё никуда не уходила. Вы сами сказали, чтобы я закрыла двери на стул. Тогда я никогда не буду оставаться одна с ней, если я вам не угодила.
Пока переговаривались  работники детского дома с медиком, о том,  что больную нужно  перевезти в районную больницу и немедленно; две подружки взявшись за руки, тоже перешёптывались, а Варя плакала.
-Мне будет скучно здесь без тебя. Я здесь останусь совсем одна. Я с тобой тоже пойду в больницу. Я их там не объем; нам баба Федора будет приносить, что-нибудь вкусненького. А знаешь, какие у неё конфеты, Валя?
-Тебе не лазлешат быть со мной лядом в больничке, я ведь уже не маленькая. Няни за мной будут ухаживать. Ты лучше папу с фронта жди. Как плидёт, плиходите ко мне все вместе; я же долго там плобуду, а может, и совсем останусь там, в больничке.
-Что, ты? Что, ты, Валечка? Ты скоро поправишься. И за тобой мама с папой придут. – Осторожно касаясь ладонью до обожжённой головы девочки, медсестра  принимала болезнь её как свою, - Мы постараемся помочь, как можно быстрее тебе поправиться. И ты тоже встретишь маму и папу. – Ласково уговаривая девочку, Наталья Кириловна, уже знала, что перед самым объявлением днём победы  в детский дом пришла ещё одна чёрная весть, о погибших родителях пятерых детей, в том числе и Валиных.
Медсестра была эвакуированная из мест сражений  из-под Волгограда. Эмоционально крепкого настроя  Наталья Кириловна  не смогла удержать слёз. Они самопроизвольно текли и текли.
-Господи, сколько же ещё таких повесток нам принесут? Я ведь тоже осталась одна, ни детей, ни родителей. И чего они делят? Чего им не хватает? Вобщем так,  через два дня мы попытаемся транспонировать в районку, а пока нельзя. За ней нужен тщательный уход, не спуская глаз с её рук.
 Стряхнув градусник, поглядела:
- Да-а, температурка зашкаливает.- поставила укол от температуры и удалилась из палаты, обещая навещать больную со своими процедурами не менее двух раз в день.
Прошло два дня. Здоровье больной не идёт на поправу, наоборот температура ни спадает. Валечка снова попросила огурчика.
В палате стоят всё те же люди и Маргарита  Ивановна.
- Дайте, девочке огурец, человек хочет, значит, нужно дать! – Приказала заведующая.
- Медсестра не велела, Маргарита Ивановна!- Предупредила тётя Маша.
- А я говорю: дайте! Просит, значит, надо дать, на себя беру ответственность. Она не требует нечто такого! Она огурца требует! Значит, надо удовлетворить её просьбу! При вас она попросила попить. Температурка немного понизилась, значит, природа сама понимает: Надо! Беги за огурцом на кухню, Варвара Степановна. Нежно  прикоснувшись, к Варе рукой  Мргарита  Ивановна. Беги! Пострелёнок, ты лёгкая на ногах.
Варя постояла, посмотрела на больную подружку, затем обвела глазом всех присутствующих, не выдав своего тайника под матрацем в одной из коек, стоявшей у стены, Варя живо побежала на кухню.
- Мне разрешили взять огурцы, Маргарита  Ивановна! – Требовательно заявила Варя старшему повару Евдокии  Самсоновне.
- Тебе большой или маленькай?
- Мне то? Совсем ни сколько! Я уже наелась.
- Тогда чего прибежала ещё-то?  На-ка, вот тебе лучше две конфетки.
- Нет, мне нужны огурцы пять штук!–Варя  показывает на пальцах.
- Тебе куды эстолько-от?
- Мне то?  Мне то и конфет теперь хватит, только вот их там пять штук, людёв, значит.
Повара переглянулись, пожали плечами. Одна из них пошла в кладовую и взяла с собой Варю. Повар долго ворчала на другого повара. - Ходят, понимаешь ли, и не закрывают бочку с огурцами.
- Ой! Извините! Это, наверное, я не закрыла её? Не под силу было или забыла. Я больше не буду забывать.
- Ты чой то мелешь? Я не закрыла. Я забыла. Тебя чо сюды поташшит? Энто опеть Самсоновна нарушат правила распорядка. Ну, ты помалкивай об энтом. Я с ёй сама побормочу. За нами видит неполадки, а за собой не замечат.
- Ладно, буду помалкивать, - сгружая огурцы в  нарядный сарафанчик, только-только надетый и уже весь пропахший  пряностями солонины, Варенька побежала рысью в палату.
Принесла  заказ,  высыпала их на  венский стул.
- Нате вам, ешьте все вместе. Я попросила и мне дали. Ешьте на здоровье! Варя довольная выполненным заданием, не глядя на служащий персонал, снова подошла к подружке.
- Ну, как ты, Валечка? Сильно болит? Как же я то проглядела тебя? Зачем ты задом то повернулась к калёной печке?  И что мы у печки забыли?
Валя молчала. Варе показалась, что подружка плачет. Больная   уснула, после приёма укола  обезболивания.
Маргарита Ивановна пожимая плечами, задала вопрос старшей воспитательнице.
- Это ни ваш заказ Мария Григорьевна? Куда нам столько огурцов? – Она обвела взглядом и других присутствующих знаком вопроса.
- Как бы не так, а мне то зачем? Я  ведь не на сносях, пока ещё не потягивает. Заказывала? Бери! Приберегай, может, потребуются вскоре? -  Все присутствующие дружно засмеялись.
- Наверное, Вареньку потягивает на солёное, - сказала Мария.
- Точно, точно! Это меня на солёное потягивает. –  Не задерживаясь с ответом, влилась в компанию взрослых.
- Как же?  Я буду одна уплетать. Вы  будете в мой рот заглядывать от зависти? Вот я и принесла для всех.
Варя считает огурчики, откладывая каждому, стоявшему перед столом, в том числе и больной заказ выполнила. Как ни старалась Варя сосчитать правильно, но по наличию присутствующих, у неё не хватало одного огурчика.
-Неужели я его потеряла? – Пожимая плечиками,  спрашивала она себя. - Наверное, я побегу да погляжу, может, и правда потеряла? Вообще не может быть? Мне сама  Амосовна  ложила в кармашки, по два штуки. А другой я вруках притащила. Да ладно уж, не пойду! Мне не надо!
-Валя, подойди ко мне я чо то скажу на ушко.- Позвала Валя.
Варя подошла вплотную с кроватью, чтобы не выдать секреты.
-А-а-а!? И ведь точно. Мне уже не надо  Ивановна! –
  Варя вспомнила свое сокровище, спрятанное под постелью, но выдавать себя не стала, сославшись на то, что уже ела огурчик там, на кухне.
-Кушай, огурчик, - сказала тетя Маша, - кушай, дочка, на пользу пойдёт
Валя, как будто не слышала сказанного тётей Машей - начала плакать.
-Потерпи, доченька, скоро пройдёт, -  уговаривала Елизавета Ивановна пострадавшую от огня. – Завтра мы тебя отвезём в стационар, там тебе легче будет. Ты скоро поправишься, а там и папочка твой вернётся  с фронта. И мама тоже вернётся вместе с ним. Они же у тебя герои. Ты гордиться ими будешь.
Валя  молчит. Она не хочет разговаривать в присутствии  всех даже с Варенькой.
-Ни хотишь разговаривать с нами? – Спросила заведующая детским домом.- Мы тогда уходим. Пошли Варя, пусть она немного поспит и отдохнёт. Без нас  ей будет легче.
- А потом мы придём, опять и ужин принесём тебе вкусненький, вкусненький. – Варенька подбежала к подружке, поцеловала её в щёчку. – Ты только не скучай, а, главное, не плачь! Поняла - нет?
- Господи, что же мы натворили с ребёнком то? – Досадуя по дороге в столовую, спросила сама себя заведующая Маргарита  Ивановна. – Не место мне здесь. Гнать надо в три шеи отсюда, не давая, опомнится, за что выгнали. Это же ангел небесный, ангел, понимаете вы или нет? Как вы могли оставить такой шкодливый народ без присмотра старших? Как, вы, могли? Кто мне ответит на это? Лучше бы мне быть на её месте! Даже жить не хочется; как увижу этого ребёночка лежащей в постели без единого голоска, так и кажется, что она меня упрекает во всех моих грехах.
-Ну, что, вы, Маргарита Ивановна? – Успокаивала её старшая воспитатель. Сама не без того терзает себе душу, за содеянное, когда-то над Варей, а тут ещё и эта притча. – Что вы, Маргарита Ивановна  хороните её заживо? Организм молодой выдержит температуру.
-Организм организмом, а вот сердечко врачи говорят, может не выдержать. Слабенькое оно у неё. Говорят: нет надежды на спасение,
-Говорят-говорят, ждать надо и верить. И она сама хочет жить, а это уже плюс к выздоровлению и плюс борьба врачей за её жизнь.
-Старшая медсестра говорит, я её поставлю на ноги и удочерю. У неё нет своих детей. И не будет. провожая служащий персонал до ворот детского дома, сама затем вернулась к больной.
-Валя могит не поправиться? Тогда я тоже вернусь и буду с Валей вместе помирать. Мне другой подружки не надо. Она очень хорошая. Лучше чем я, в сто раз. Ну, что вы молчите то, Маргарита Ивановна? - Бегая вокруг  заведующей и вокруг  старшей воспитательницы.
- Я дождусь от вас хоть слова или нет? Если Валя  помрёт, то и мне здесь делать будет нечего в детдоме. Мы так все можем здесь сгореть.
-Вот это разговорчики? Ну-ка, прекрати, Варвара, каркать! – Приказала мать.
-Только вороны каркают, а я чевовек, - не унимается Варя.
Её позвали старшие ребятишки играть в классики. И она отозвалась на приглашение одной девочки, чуть старше её на полгода. Её зовут тоже Валентиной.
- Ты, Варя, не переживай за Валю,- тихо сказала новая подружка, - мне её тоже очень жалко. Только ни кому не говори, ладно? – Погрозила пальцем новая подружка. - Я нечаянно подслушала: Валя скоро умрёт. У неё сердца нету. У неё вместо сердца – кисель.
Девочки уединились в дальнем углу придомового усадебного участка. Долго обсуждали по-своему, наболевший и жуткий для них вопрос, потери подружки.
-Я буду вместе с Валей помирать! – Твёрдо решила Варенька, - конечно,  если меня туда ещё пропустят в эту больницу. Там говорят: на замок двери закрывают. А я всё равно проберусь, вот увидишь. Я маленькая, смотри!
 Девочки встали спина к спине и начали вымерять свой рост, кто кого выше.
-Видишь, я маленькая? – Твёрдо решила отстоять свою позицию Варя.
-Нет, я маленькая! – крикнула Валя Берёзкина, - Я даже ещё меньше тебя.
-Ладно, не будем спорить, кто кого меньше или больше. Тогда я приглашаю тебя вместе со мной в разведку к Вале в больницу. Вот, как только её увезут, сразу же и пойдём к ней.
- Нет, я никуда с тобой не пойду. Я туда дороги совсем не знаю. - говорит  Валя Березкина.
-А я знаю!- Впервые солгала Варя, потому что она никогда туда не ходила даже с бабушкой.
-Ты в речке можешь утопнуть! Я приказываю: не ходить туда!
-Подумаешь, приказчик нашёлся? Да кто ты такая, Валя?
-Я твоя новая подружка и старше тебя на полгода. Если ты меня выбрала в подружки, значит, надо друг дружку понимать. Поняла, нет? Не то я с тобой дружить не буду. И тебе одной вооще будет скушно здесь, ходить по ограде. И тебе я фантиков тогда не дам, вот что, Варя. Давай, помиримся, лучше. Мы же всё равно не сможем ей помочь. А она поболеет, поболеет и вернётся к нам. Тогда мы втроём станем дружить.
-Уговорила! Не пойдём! Ну, её к лехаму эту больницу. Пусть лучше Валя быстрее выздоравливает и сама к нам приходит. Говорят: мой папа скоро вернётся. Скоро я пойду его лучше встречать. Вон уже у Маргариты  Ивановны  дяденька вернулся с войны. Весь в игрушках на плечах.
-Это что за игрушки такие? Надо обязательно разглядеть.
-Он уже сюда больше не придёт, в детский дом. Сказали, что он снова поехал воювать, за какую-то реку Муру, я  подслушала, да не поняла.
-Тогда никому, нигде не говори, если не поняла. За обман  в детском доме строго наказывают. Как поставят в угол до ужина, тогда узнаешь.- Предупредила новая подружка Валя Варю.
Прошло более  года, как  Валю Горошко увезли в районный  стационар. Поговаривали, что девочка не вынесла  ни спадающей высокой  температуры и умерла. А кто поговаривал, что это совсем другой ребёнок умер и тоже девочка. И её тоже звали Валей.
Часто вспоминая своих подружек;  Варя, замкнувшись в себе, перестала быть весёлой. Она надеялась, что скоро пойдут вместе в школу, в первый класс. Начальная школа находится во дворе детского дома. Её выстроили специально для малолеток, чтобы зимой  было ближе ходить и не обмораживаться. Первое время Вареньку и Валю Березкину водила мама в школу. Валю Берёзкину увезли родители домой после окончания войны.
- Варенька, ты почему сегодня не весёлая? – Спрашивает Маргарита Ивановна .
- Не знаю, скучно без Вали.
- Подожди немного, скоро она поправится.
- А говорят, она уже давно умерла.
Марию охватил такой страх, что никак не может, что ответить этому маленькому ребёнку.
- Ты, не верь никому, не верь, я тебе обещапю показать её скоро. Её тоже хотят в скором будущем увезти на родину малую домой.
- Папа и мама пришли с фронта?
- Нет. Они давно погибли  под Сталинградом в бою не равном с немцами.
- Тогда, как она будет жить одна, там далеко на своей малой родине.
- Я пока ничего тебе не скажу.
- А меня в школу в первый класс приглашает тётя Фая.
- Которая, учит детей в нашем детском доме?
- Да, она.  Это папина сестра младшая.
- Как ты считаешь, ты хорошо будешь учится?
- Надо постараться, чтобы не было колов и двоек, а остальное дело будет поправимым.
- Постарайся Варенька, постарайся, а я попробую урегулировать кое-какие вопросы  по твоим бумагам.
- На меня документы пришли, как вы думаете?
- Пришли кое-какие, да вот путаница получается, На твоих документах нет фамилии. Там две фамилии  Горошкина и Горошко. И точно такой же ответ пришёл на Валечку, что лежит в больнице. Ты уж потерпи маленько.
Скоро-скоро разъяснится ситуация.
- А вы тоже скоро уезжаете? Как хорошо и весело было с вами
- Да, Варенька, скоро. За мной муж приехал; увезёт на малую родину к своим родителям. Мои родители погибли при гражданской войне. Самый конец войны, а я осталась на руках у Евдокии Афанасьевны и в детском доме.
- Вы со мною попращаетесь перед отъездом, не то мама не даст знать.
- Я тебя с собой возьму, после того как пристроюсь там, на месте.



Первый раз в первый класс с шести лет. Вот бы так всегда водила меня мама.
Другая жизнь Вареньки

С приходом отца Вари с фронта, жизнь  девочки изменилась в худшую сторону. От побоев отца и матери, она часто сбегает. Степан Петрович почти каждый день с работы приходит пьяный. Бабушка Евдокия   очень ругает его за свои поступки.
-Она ить, Марея-от, девка не плоха, ждала тя как бога с войны, а ты энто штой то вздумал тут попойку устраивать. Находилися ёй тута без тебя жанихи, да эвот всё надеялась на твоё возвращение. Не верила похоронке. Кажнай  день всё вымаливала у бога твово здоровья. А ты эвон чо учудил? Она ить поглядит, поглядит да уйдёт от тя. Ты ж на руки способен, ноги целы. Штой то те ишо нады? Дочка эвон кака умница, плясунья, певунья спасу нет. Вся в меня. Об ёй подумать нады. Вот, вишь, ужо и в школу ходит, а ить ёй всего шесть годков. А учится-от как? Ты хошь раз поинтересовался ейной  учёбой-от? Я надысь узнала от внучки-от, как глянула на лоб-от её! Штой то у ёй рога-от вырастают после ухода из детского дома? За штой-то вы её эдак-от.
-Спроси сама у Варьки.
- Упряма девка-от не сказыват и вся тута.
- В русску печь залезла. Увидела в чугуне пенку молочную над чугунком; подтягивать стала клюшкой, да чуть не опрокинула на себя. Заорала матери, чтобы помогла, а та как раз в это время Семёна грудью кормила. Рёвом-от своим разбудила младенца. Ну, Мария то и взбеленилась над девкой. Всю лучину сосновую об её ращепала. Как Мария не растирала пятаком  шишку, не могла ничем, изжить её. Вот так теперь и ходит с рогом.
- Под суд вас немедля нады отдать за изгальство девчоночки. А ещё родителями называетесь. Под суд и только и я подтверждение внесу! Ведь даже сказывают: «Пришёл с хронта девку даже не обласкал, не посадил к себе на колени». Што у тя конхвет не нашлось для встречи с рабёнком-от?
- Рабёнок не кошка таскать её по рукам, а конфет не было.
-Кошка ни кошка, а вниманне рабёнку требуется. Знаешь, как она тебя ждала, поглядывала на окна. Всегда гордилась, што у неё имеется папка. Эк, ты-ы, сухой сук! Мотри: не  обломись до поры до времени
-Ну, вот вторая пила нашлась.- Оговаривается  Степан  Петрович. Дома баба пилит шею, здесь тётка. У тя, тётка, есть, чем опохмелится?
-Я, тте, щас так опохмелю, что забудешь, как воротья у меня отворяются. Ты же знашь, што у меня не забегаловка. Ты эвот лучше, ворочай-ка, у меня анбар, да вези к себе на усадьбу. Хорошай дом, пятистеннай получится. У тя руки-от мастеровыя, без помошников обойдёсся? Не то найму и помошников тебе, чтоба не надорваться. Брёвна-от оне ить  не соломинка; их поднимать нады выше пупа.
-Да-а, ты права, тётка, права. У меня  ползадницы нету, мать их за ногу. Не успел  свалить и одного фрица, как в безсознательном состоянии утащили к себе за ограждение проволокой. Из-под Киева  да в концлагерь. А теперь вот  оправдывайся; кто перед кем виноват. За что сидел, и почему не сдох за эти пять лет. Ты говоришь: Не пей!
Степан Петрович не сдержался, заплакал навзрыд.
-В тебе вино плачет Стёпа, вино, милай. Всё пережил и энто переживёшь. Терпи и три всё к носу: забудется всё! Я ить тожить  была партизанкой. Между двух огней металась, а эвот накось сдюжила.
-Не-ет, тётк, такое никогда не забудешь, особенно, когда перед тобою в печь живьём человека  совали.
-Но и вином заливать горе не след. Лучше берись за ум, да за дело, дом строить нады. У тя ить Марея-от, кажется на сносях. А ты не подумал о крыше над головой. Што энто в той-от избушшонке, друг дружку мять. Бери анбар, не то у меня,  его купить хочут заезжаи.
Степан, как будто не слушал  наставничества тётки, он продолжал:
-Ты, тётка,  представляешь, нет? Я  был печником  в плену!  Печником, представляешь, нет?
-Хорошо дельце, значить себе сам в доме сложишь печь и денег платить не нады.
-Да, ты, хошь представляешь, для кого я делал да ремонтировал?
-Откуда же мне знать, Степанушка? Мы ж не выездныя.
-А то, что печи то мы делали такие, как я - для  крематория, сжигать таких, как я сам. А сколько их туда закинули с нашей немощной физической силой? Да ещё под плетью заставляли смотреть, как они там корчатся эти безпомощные люди. Пленные не выдерживали зрелищ;, кидались на полицаев. Их заставляли  смотреть под дулом, а потом и  их же туда вместе  с теми заталкивали в топку. А знаешь, сколько евреев там сожгли?
Евдокии нечего сказать. Натянула платок на уши, чтобы не слышать о чём говорил Степан. Уши она всегда держит открытыми. Завязанный под подбородком платок выглядел чудно и странно, но не искажал  вид лица, а наоборот выглядело лицо мило и симпатично.
-То-то Варвара твоя то и дело трындычила: Мой папка цепями прикован и за решёткой сидит. Ему оттуда не сбежать. У них там много проволоки. Вот почему Лепетан сбежал и по тарелке чёрной трындычит, а моему папке не дают сбежать. Скоко мы её не спрашивали  што она ишо знат про папку, так ничего и не добилися.  Чувствовала нутром своим, да и токо. Прямо екстрсенс кака-то. Бывало, так скажет, так скажет, глядишь по углам на тёмную и хоронишься их.
-Нас морили голодом, я дошёл до того, что  стали одни кожа да рожа на кости всего весом тритдцать три килограмма. Это мужик то ростом сто восемьдесят  сантиметров. Подводили к зеркалам, чтобы узнать себя. Некоторые сходили с ума от самого себя;  их тоже закидывали в печи.
-Что ж, милый мой крепись теперь. Держи всё за зубами; людям-от не докажешь, почему ты выжил.
-А то ещё было так:  Повели нас в другую комнату, заставили проходить мимо зеркала и себя рассматривать.
Мы смотрим себя и не узнаём. Вчера были такие тощие, одни скилеты, а сегодня такие  бравые налитые толстые. А ноги не несут. Тут один мигнул мне:  Ногу подставь! Фрицу ногу подставь! – Крикнул мне опять один из моих помошников по кладке печей.
Фриц не понял русского языка, крикнул, как бы спрашивая нас:
-Гуд! Гуд! Русский корош. – В зеркале то мужики, что надо.
Ну и вот тут один еврейчик догадался:  зачем была нужна подножка; сам стоял еле-еле на ногах, подставил  ногу конвоиру и тут же сам упал замертво. На него свалился полицай. Мы еврея вытащили из-под свалки, а полицая утащили  в топку.
Представляешь, тётка,  тащили семь человек его до топки и кое-как затолкали.
-И  што потом было с вами? – В ужасе спросила  тётка.
-Нас, которых, водили к зеркалам было тринадцать человек, выставили, почему-то чётное число в первую шеренгу; не чётным числам приказали идти в другой  отряд, говорят,  их там пытали.
А нас не чётное число четверых, увели в другой отряд, но нас не пытали. Жрать не давали по двое суток, а потом вернули в эту же самую вонь, откуда привели, и заставили лазить и ремонтировать печь. А такие печи знашь скоко остывают? А-а, то-то же? Не знашь, ни чо, тогда помалкивай и не пытай, почему я к рюмке приспособился.
-Хватит, Степан, споминать, хватит. Ничо ужо таперича не изменишь. Жив, здоров и будет душу себе и нам травить.
-Да, как же не вспоминать, тётка? Ты хошь представляешь, когда это было? Буквально почти перед самым окончанием войны, где-то за месяц. Затолкали они нас троих в горячую, ещё не остывшую печь и приказывают производить ремонт. Поды выкладывать, значит. А полицай, немец, видно, добрый попал, посмотрел, что мы извиваемся, как червь на лопате и нам не до работы. Берёт  оружие и стреляет в полицая, а мертвый полицай оказался русским. Немец приказывает немедленно вылезать и утаскивать, зарывать убитого полицая русского. Представляешь – нет, полицай  был наш русский, вот с чем говно замешено.
У нас шары на лоб, тётка Евдокия, представляешь, нет? Свой своих дунул! Мы подумали, что это провокация, какая. Немец нас отвёл в какую то каморку,  спрятал и сказал: «gud,  rusish setz!»  А потом он принёс нам по большому куску сахара, рафинад, значит. Потом стал приносить по-немногу еды  со своих столов, видно, где сами жрали, оставшиеся куски  доставались.
 Через неделю мы немного подкрепились, печи остыли, и мы снова полезли их ремонтировать. Хороший, добрый  попал нам немец. Он рассказал, как там, где-то у нас, на Украине погибли его мать и отец. Они были высокопоставленное начальство.
-Ну, вот, видишь, как жизнь-от поворачиват. Поди-ка, и у них мир не без добрых людей.
-Да-а, он порассказывал, многое говорил. Видно, пережил он не мало тоже. Главное, тётка, что я хочу сказать, он говорил, что многие немцы не хотели  воевать с русскими  вообще. А так, по его рассказам, мы б не одолели фрица. Не-еэт, тётка, ни за что! Каждый немец думал о последствиях: у них  свои семьи, у которых очень много погибло детей. А это уже шаг назад к отступлению, то есть от войны, как можно подальше. Этот же немец рассказал нам об окончании войны, о капитулирен. Спасибо ему, он поддержал наше здоровьишко. С таким здоровьем, когда нас заставляли залезать в горячие печи, да ремонтом заниматься, мы б не дожили до святого дня победы. Залазили в горячую топку под угрозами дубинок полицаев.
-Повезло тебе, племянничек. И дай, Бог, ему и его семье огромного здоровья, если он ещё живой. Дай, бог и той бабе, что с тобою встрелась.
Тётушка  Степана догадывалась, о чём хотел рассказать племянник, да не торопила его.
-Да-а, тётка, как бы мне хотелось встретиться с ними после десятка лет мирного труда? Посмотреть,  бы, какими они стали, а каким я? Руку  друг другу пожать. Он ведь советовал мне остаться в Германии, я уже начал шпрэхать по-немецки. Он даже предлагал мне со своей сестрой познакомиться. Виделись мы с ней, где-то с неделю повстречались, после освобождения из зоны, так чисто под секретом скажу.  Очень много повидал я, оч-чень, но рассказывать не о чем.
-Ты, Марии-от об энтом-от помалкивай. Она ить тя ждала, как хрустального, и сама така же. А ты эвон чо мне вздумал бормотать. Не-эт. мой Петро такой-от поганью не удостоился. Не зря же ко мне Мария приходит, жалуется. Ты ревнуешь её ко всем пенькам, что есть в селе. Не зря говорят: Свекровь не верна и невестке не верит. Так и ты, Степан. Не гоже с твоей-от стороны, хрустальна она перед тобой. Вся на ладони перед детским домом была. Так, што ты энто уразумей;  и штоб я боле от её не слышала жалоб. А не нравится, не мути ей душу, она и с двумя проживёт. Ну и што ж што брюхо на нос лезет?  Живому – живое, а мёртвому – могила. Элеф нады, помогать ёй стану, а ты отойди от неё, дай волю слободно дышать. И так то жила  што струна натянутая: чуть тронь и лопнет и слезинки не выронет.
-Жила, гришь? Как стекло, чистая, гришь?
-Да жила и не пропадёт без твоей помошши.
-А, хто в лесу с Яковым  разговор затеивал по ночам? Девку чуть не захвостнула из-за Якова, а? - Евдокия Афанасьевна не смогла удержаться от смеха, неожиданно вырвавшегося изнутри. Она смеялась так заразительно, что Степан;  потому и ему стало смешно, как сама тётка очень и очень долго смеялась и даже дошло до  того, что тоже не мог удержаться от смеха,  до икоты.
-Господи, упаси меня от эдакой-от напасти, ещё в моёй родне не бывало Якова?  Да пущай  перейдёт энта присказка с Мареи да на всякого. Кто энту брешь распускат. Молитву она читала тебе. Штоб ты вернулся с помощью Якова живым и здоровым,
Степа-ан, она тя вымолила, а ты энто взялся лить на неё экую грязишшу. А сам оказался с твоих верных донесений свиньёй перед Ангелом. Не дам, размазывать по ней экую грязишшу. Лучше от тебя отрекусь, чем её опозорить
-Чего это ты так рьяно её защищаешь, тётка? Ты ж её не хотела в нашей родне. Ты ногами руками сучила, всё за Клавку  цеплялась! Что с тобой стало или война поменяла нужду?
-Нихто меня не менял! По мне што, што Клавка. Токо вы вот со своими сестрёнками душу ей испоганили Клавке-от. В петлю заставили, как в гестапо  залезть, под осуждающими пытками. Не выдержала баба – залезла.
Степан Петрович молчит, а тётка продолжает воспитывать племянника.
- Ты, што думашь, Марея  полезет в петлю? Э-э нет, милай, не удостоишься экой-от награды. Не получишь отпускную к немке. Поди, уж и там отросток пустил?
Долго молчал Степан, вдруг, неожиданно спросил:
-Я что-то не пойму, почему Варварой Степановной  величают, а не Валентиной  Степановной? Или что я заблудился в именах?
-Энто тебе лучше знать, Степан. Я не сплю с разными бабами. Наверно, скоро немецкое имя зарегистрируют под твоим отчеством, Лизаветой Степановной  будешь величать. Лизка-от у немцев распространёное имячко. А вот в именах между  теми, что живут в детском доме;  следует тебе покопаться, Степан. Ты ужо погоди распространяться о детях. Скоро вернётся  жёнушка из роддому-от; тама  она каку то девочку опрыскиват своим молоком. Говорят коросты стали отпадать и порозовела кожа на тельце-от грубее стала и повеселел уже рабёнчишко-от. Токо в разум не возьму: какой рабёнок тама в больнице находится? Говорят: из детского дома привезли; я почтой-то впервые слышу, а рабёнок лежит ужо полтора года.
Евдокия Афанасьевна запамятывала подружку Вари, как её,  взяли из детского дома.
  К ней приходили сиделки, нянечки, воспитательницы из детского дома.  Мария Григорьевна  и Варя вообще не ходят в больницу к Вале, так как Мария в тяжести от живота. Как Варя не просилась навестить подружку, о её просьбе все забыли, или через бурную глубоководную речку в больницу не отпускали.
Варенька заочно сверяется о здоровье своей подружки через каждого встречного знакомого ей.
- Папа! – Спрашивает Варя, - Что такое холодец вместо сердца у Вали?
- Поживёшь с наше, узнашь, Варвара Степановна!
Ещё я тебя хорошо не знаю, откуда ты такая взялась. Надо было оставить тебя в детдоме. Самим жрать не хрен, да ещё ты тут на шею навязалась. Тя ить ишо и одевать нады, обувать. Придёт мать со вторым от – верну тя  туда, откуда она тя взяла. Свово рабёнка искать нады, а таких как ты, безотцовщины, что просо ноне, саженями не сошшитать до Москвы.
- А я и сама не хотела уходить из детдома. Мне там намного было лучше и интереснее. Могу и у бабы Евдокии жить. Она меня обует, оденет и накормит, пока вырасту. А там и документы найдутся на меня. Это вы меня специально вытащили  из детдома, чтобы я водилась с вашим ребёнком. Я всё слышала, как вы ругались с мамой из-за меня.
- Да не мать она тебе! Не мать! Чуешь, нет! – Отец соскочил с низенькой табуретки, на которой сидел и штопал ичиги, громко стучал себя в грудь, скорчегая зубами. – Не твоя она, мать! Сышишь - нет!?  Не твоя! Заруби себе на носу!
- А почему она тогда ругалась из-за меня в детском доме с Маргаритой Ивановной? Она хотела меня удочерить? Хотела! Зачем не отдали.
- Беги! Лезь к ней под юбку! Чего ждёшь? – Зло орёт Степан Петрович.
- Поздно уже! Она вчера уехала  с мужем на Родину. Она ещё поцеловала меня перед дорожкой, вот и конфет насыпала в кармашек на прощание. Говорят и Валю увезли или увезут с собой на родину к медичке, наверное. на Украину какую-то Вырасту, напишу ей письмо, чтобы взяла и меня  к себе или я сбегу к бабушке.Евдокии Афанасьевне.
Бабушка, Екатерина Нефёдовна, родная мать Степана  Петровича, пришла сама неожиданно. К сыну она захаживает очень редко, а Варя никогда вообще не ходит к ней. Награждая лестью маленькую Вареньку, она то и дела говорит:
-Снопик ты мой пшеничный, ить ты вся вылитая баба, Катя. Золотиночка ты моя ненаглядная.
А сегодня она видит внучку в углу и в слезах. Та не отводила рук от глаз. Девочка, не привыкшая к ласке и вниманию, не ожидала добрых слов от бабушки, которая подошла ближе и хочет погладить по головке. Варя  отвела ручку от глаз, отклонила голову, взглянула недобрым взглядом.
-Ишь ты, кака ведьма, чистой воды мать, она и похожа на неё. Чего это вы её воткнули в угол то лицом?
- Есть, стало быть, за что. - Тоже недобрым глазом смотрит на Варю Степан  Петрович.- С вечера торчит в углу.
- Да господи твоя воля, как-никак, да разлеф можно так изгаляться над рабёнком. Степан, это же ишо дитё, отпусти! Да поди-ка ишо не шамала.
- Жрать давал,  в уборну сбегала и опеть в угол. Пусть знат как себя вести нады. Грамотно уж больно стала. А в школу пойдёт,  что от неё получишь.
- Мать моя вся в саже,- обычная  поговорка у бабушки,- что ж она такого сотворила.
- Вчера пришли старые кобылы без нас и давай выспрашивать у неё, чё мы по ночам делаем на кровати.
- А она, что ответила?
- Рассказала всё как на духу имя.
- Господи, твоя воля, что она может такого рассказать, коли ба не видела? Поскромне ба нады, энто ить рабёнок.
- А энти больши дуры-от спрашивают ишо у неё,  ты, что у папки видела – нет?
- А она что?
- Она говорит имя: У папы под пузом кишка вывалилась.
- А оне что?
-Оне-оне! Тоже мне запротеяла выспрашивать, хуже маленькой. Чай век прожила.
- Откуда тебе то известно об энтом?
- Как не быть извесному, коли эти же девахи пришли к Марии, спрашивают:  Мария, правда, что ли у твово кишка из-под пуза вылезает? Энто что после плену у него так? Как ты, думашь, энто правидно из дому грязь выносить, ай нет?
- Ну, милок, ну сынок, в энтом  вы сами виноваты, рабёнок что промокашка, слово сам за зубами держи.
- Да энто ба ишо ничего.
- Что ишо то, она натворила?
- Вчера пока ходили просо сеять на тот огород, где дом от хочу поставить для себя; оставили пацана с ней ить не надолго же. Всего часа три и пробыли мы тама. Молоко оставили, чтоб в случае чего она покормила  рабёнчишка. Правда, он ей не по зубам ишо, всего четыре месяца. Всё-таки нянька, хошь не большенька,  а в люди не пойдёшь из-за неё, энта сгодилася.
- Ну и что?
- Что-что, опеть заштокала? Нет, иногда  бы подскочить ко мне, да помочь чем-либо. Избёнку тебе сварганил, отдельно живёшь, а помочь не хошь.
- Ты зубы чавой то мне заговаривашь, говори, што дале то было!
- А дале то?
- Ну да дале!
- А то, что она его всего искусала. Марея начала было купать его, раздела, глянула, а он весь покусанный.
- Бредишь, сынок!
-Бредишь, говоришь? Вот-вот подскочит из больницы, увидишь. Работать надо, решили в ясли рабёнка устроить, того и гляди, вместо работы угодили ба в другой плен. Мало мне того, что на фрица пять лет хайдокал, на государя русского бы пахал вечность, да припаяли ба ишо и плен на вечное зачисление в поднебесную из-за энтой твари.
Не испугавшись  крутого характера сына, Екатерина Нефёдовна, подошла к Варе, сняла  с неё платьице, ахнула.
- Что ж ты, радимай, творишь-от? Думаю, что она энто сотворила не от ума большого. А, ну-ка, элеф я оттартаю её по тому же следу, куды вы потащили малого на обследование?  Сенька  рабёнок, а Варька кошка, которую ты гоняшь ухватом под печкой?  Не дам боле уничтожать дитё. Ишь, как умно казнили – на лице не пятнышка, а на тельце курице не выклевать пятен синих.
- Пущай знат, как обходится с младшими в доме, элеф ей доверили, должна ответ держать!
- За что же ты братика покусала дочка?
- Он меня не слушал. Всё орёт и орёт. Я ему молоко выкормила, он всё орёт. Я ему песни пела – он немного замолчит, как отойду от кровати  - он опять кричит.
- Ага, ты выкормила, небойсь сама сожрала.
- Не правда! Я не жрала мамкино молоко!  Я брезгую молоком!
- Она грудного молочка надоила и мы пошли, понадеялись на энту дуру. Теперь не знам на кого оставлять рабёнчишка.
- Элеф энта помощница вам негожа, я её к себе возьму. Пущай у меня живёт. Не нады было из детского дома брать её. Вы документы то на неё дождались? Пришли или нет с Выборгу?
- А хто их, мать знат, приходили какие то да опеть ушли.
- Не твоё – не тронь!
- А я говорила, чтобы меня оставили в детдоме, или я к бабе Евдокии сбегу. Ведь просила же меня  Маргарита  Ивановна взять с собой, так мама не дала
- Выходи, детка, из угла, выходи, боле оне тебя не тронут.
- Цыц! Кому, сказал, цыц! Не твово ума дело! Ковды просят, товды помогать нады! Иди в свою халупу! Выстроил тебе – живи, сюда носа не суй!
Екатерина Нефёдовна выходит из дома, навстречу ей Мария Григорьевна. Они грозно между собой пробурчали, застряли в дверях. Показалось Степану Петровичу, когда крикнула Екатерина Нефёдовна, он тут же выскочил навстречу двум женщинам, схватил жену за руку, выдернул из дверей и резко ударил её по голове. Падая, скользя телом по стене, задев нечаянно люльку из прутьев, уронила младенца на пол..
Екатерина Нефёдовна больше никогда не появлялась в доме сына. Вскоре она уехала к младшему сыну в Норильск, у которого было шесть детей.  А Варенька старательно ходит в первый класс и учится на зависть ученикам, которая так и не узнала о судьбе своей подружки. Взрослые знали, что с ней. Где она, но Варе об этом ни слова. Варя места порой себе не находит, скучает без подружки

Семья была уже в сборе перед отъездом в неизведанные края. Перед отъездом жители, села узнав, об отбытии бывшего военнопленного, Степана Петровича и Марии Григорьевны с их двумя детьми, решили собраться и отметить  праздничным застольем.  К столу несли всё съестное, чем  можно было похвастаться и поделится. Пришли торговки со своими конфетами детям,  соседка Клавдия Кондратьевна с творожной массой и с двумя дочерьми, Зиной и Катюшей. Бабушка, Евдокия Афанасьевна с караваем хлеба, сметаной, творогом и любимыми пирожками, ватрушками и конфетами для внучки Вареньки. Прибыли и сотрудники детского дома № 5; вместе  с ними во главе и заведующая Маргарита Ивановна. Варе Маргарита Ивановна подарила новую кожаную сумку для школьных принадлежностей и новую школьную форму
- Это тебе, общественная дочка, всеобщая любимица. – Заведующая подняла Варю на руки. – Что, говоришь, решила нас бросить. Тебе плохо жилось в детском доме?
- Маргарита Ивановна, вы вернулись из родины? Маргарита Ивановна, скажите мне, вы вернулись? Тогда  не разрешайте маме меня увозить! – Варя побежала за одеждой и подаренными вещами, вернулась назад.
- Мне с ними очень и очень плохо уже сейчас. Они бьют меня за то, что пацан их Сенька вечно орёт и меня не слушает. Я хочу в детский дом. Там намного лучше.
 Девочка заплакала.
Выслушав исповедь ребёнка, заведующая детским домом,  ничего, ни кому не сказала. Не захотела портить настроение присутсвующих, решив  выбрать время для разговора.
- Подожди, дочка, примем решение, как только отпразднуем ваши проводы в неизвестность.
Все сели за длинный сколоченный из досок стол без скатерти. Наступила  тревожная тишина; даже бабушка Евдокия сидит молча не  многословная, только иногда кивает головой в знак согласия с племянником.
Первой взяла слово, как всегда принимая роль тамады,  Маргарита Ивановна.
- Ну, что Марьюшка, видно, не понравились тебе мои нравоучения; тяжела, работа оказалась для тебя.
- Ну, что ты говоришь, Маргарита? Когда Стёпа был на фронте, я ни в чём не отказывала тебе. И работы я не страшилась. – Мария смотрит в сторону мужа,- как говорят куда иголка, туда и ниточка.
- Всё хорошо продумано вами, уважаемые отъезжающие? Не станете вспоминать тёплый уютный уголок? А о Варюхе-горюхе подумали, где её школа будет. Тут в детдоме она уже закончила первый класс. Надежды подаёт, отличницей будет при нашей школе. Как, ты, Варенька, считаешь?
- Я то, что!? Я буду хорошо учиться, только вот много времени отнимает Сенька. Горшок поднеси, пелёнки постели, пелёнки замочи, постирай, противно, говном пахнет от него. Однажды, погаными руками всю тетрадь испачкал. А учительница меня за это в угол поставила.
- Это первая ласточка по жалобе любимицы. Ой, Мария, я буду в курсе всех дел ваших. И, как только, я вынуждена буду отдать вас кое-куда.
- Не страшшай. Пужаный уже, пять лет пугали, - проворчал Степан.
- Ты, Мария, прости меня, если что не так.  У нас с тобой было по всякому и так и эдак.
Евдокия Афанасьевна, смочила косячок слезами. – Иди, ко мне унучка. Может, всё же я заберу её, пущай живёт у меня. Я ить скоко ждала энтого момента.
- Видать не судьба, Афанасьевна. – Подала знать о себе торговка базара.- Своих нады было заиметь.
- Не твово ума дело, старая квашня. Я то в партизанах бывала, а ты с испокон веков токо на базаре торчишь.
- Чья бы, коровёнка мычала, а твоя бы молчала. За счёт соли детский дом  одарила, а мне-то уж с моего-то борохла, токо соли прикупить для себя.
  Казалось бы вот-вот разгореться скандалу, да тамада пригрозила:
- Мы, что сюда пришли ваши распри слушать? Ну-ка, цыц! Не то выведу торговку с рынка мигом, и порога не захватишь.- Торговка начала было собираться к выходу, да Мария Григорьевна уговорила остаться.
- Посидим маненько перед дрогой, возможно, уж и не увидимся больше.
Обстановку разрядила и Клавдия  Кондратьевна:
- Ой, маменька, моя милая, Машенька, Варенька, вы разве не слыхивали? Коровёнку-от я нашла свою.
- Неужели, правда, Кондратьевна? – довольная за соседку подошла Мария.- Не гневись на меня, Клавдия. Я ведь тоже переволновалась тогда. Я ведь не в своём доме жила, и не имела прав нарушать собственность хозяина.
- Дык, ить собственность эвон чья. - Соседка показала рукой на Степана.
- Энто, какуя собственность мне приписываете?
- Ту, что с Клавдеей жил в ёй. Ох, и нарвилася она мне, любила я её.
И чё энто она в петлю-то, мать, залезла.
- Хватит! – ударив по столу, громко крикнул Степан. – Мы што здеся собралися покойников вспоминать, да сплетни плести. Хто жалаит, выпейте и по домам. Завтра к отъезду готовиться нады!
Клавдия Кондратьевна, знает характер норовистый бывшего  соседа, притихла, а уходить не собиралась.
- Вы знаете, как я коровёнку-от нашла свою?
- Вот и расскажи. Это другой финтибобер будет и нам веселее  станет.
- Весёлого здесь мало. Как  было так и поведаю. Иду, значит, я к рынку-от с девчатами. Оне у меня отстали, да так далеконько. Я и разоралась на всю гортань, што имеется мочи. Кричу: Зинка, Катька – оне молчат. А вместо их отозвался знакомай голосок моей коровёнки. Меня, как кипяточком обварило. Мне пондравилося, что я услышала знакомый рёв-от. Ишо громче прежнева, заорала. А мужик-от, какой то идёт мимо меня, и говорит: думашь елеф на базаре, можно реветь как на хверме. Я с ним он со мной схватился, а коровёнка-от моя пуща прежнева без остановки ревёт и ревёт. Мужик махнул на меня рукой да матом загнул и поплёлся в сторону коровы. И я, как бы не своя от мату-от захирела и плетуся тожить за ём.
- Ты, чё энто за мной плетёсси? – Остановился он и кулаком-от прямо мне под рылом-от утёр. Я чуть навзничь не опрокинулася,  да устояла. Шары-от разула, потому, как близко подошли к его скотине-от.  Гляжу, а коровёнка-от тянет шею, так тянет шею ко мне, язык-от выпялила, и как бы хочет меня облизать.  Подбежали мои дочки и так радостно мне показывают на Красульку-от мою.
- Мама! Да это же наша Красулька.- Кричит Зина.
-Мама, точно-точно  это наша Красулька, - тоже кричит хозяину Катя.
Мужик испужался, начал отвязывать коровёнку-от, она цепь натянула и никак не могёт корову-от отвязать. Он её кулаком по морде невинной. Я на него тоже с кулаками по его роже красной два разы заехала.  Корова-от отвязалась и ко мне как собачёнка к хозяину; вместе с ней и телок прыгал тут рядом. Прибежали милиционеры.
- В  чём дело? А, ну-ка, пройдёмте со мной. У меня ноги подкашиваюся, идти не могу. Объясняю ему: эвот, кажется, моя коровёнка-от?
- Кажется, крестись тогда или не, кажется? – Спросил дядька. – Поддержала разговор старшая дочь Зина.
- Нет! Нам ни кажется, дяденька, это наша корова. Она у нас потерялась два года тому назад. А, если не верите, отпустите её с кем она пойдёт с нами или с ним?
- А ведь и точно, давай-ка, проверим скотину, кого она больше обожает. Коровёнка-от пошла, пошла, тихо за нами, и облизыват одежёнку-от мою. А мне и угостить было нечем её. Тогда подошла эвот ваша обчая знакомая, сунула буханку хлеба. На! Грит, веди её, да хлебушком-от приласкай. А телок-от так и скачет, так и скачет возле матери. Козлит да и токо!
- А, что  ж хозяин то?
- А  что  ён? Яво увели кудый-то и с концами. Я вот ужо три года, как обороняюся от яво, думаю, вдруг, не нароком заскочить, и задушить из-за коровёнки. Да бох миловал, не видать яво нигде
Долго молчал Степан:
- Нече обороняться. Списали яво ужо давно.
- Спасибо доченьке твоей. Пошла, поглядела вокруг, да окола и выворожила мне коровёнку-от. Так и сказала: Не плач, бабушка Клава. Найдёшь ты свою коровёнку. Как сказала: на базаре найдёшь, да ишо с телёнком. А Марея ить так и не погадала. Дочке-от я вовсе не поверила.
- Я же вам говорила, баба Клава, гадают на картах, а мама на бобах ворожит. – Варенька повеселела, потому что не обманула тётю Клаву. А тёте-то Клаве  с небольшим  было всего тридцать лет.  Голод и нужда довели её до такого старческого состояния; выглядит на все семьдесят лет.
- Как тебе теперь живётся, Клава? – Спросила Мария.
- О-о-о, далёко не родня я теперь с той нуждой расправляюся, как повар с картошкой. Я коровёнку-от ведь отвоевала с телком годовалым. Лето проходил; у меня мяско появилося. Через три-четыре месяца корова отелилася, опять молочко своё. Эвот с базара теперь не вылезаю. Кажнуя копеечку в карман прикладаю.
- Зина то учится? Катенька, тоже, наверное, в школу ходит?
- Зина у меня не ходит в школу. Помогает на базаре торговать; иной раз бывает тяжести надо таскать. Катюшка тоже плоховато учится. Доучу до четырёх классов и хватит. Нечего лишний раз голову туманить, чем попало. А как твоя Варенька?
- Варенька закончила первый класс с четвёрками и пятёрками. Второй б ыкласс доучить не мешало, да вот хозяина приспичило уехать
- Ну, вот и хорошо, вот и ладненько. Учися деточка, кому-то нады быть грамотным, а кому-то и коровам хвосты крутить. Будете на новом-от месте пишитя, не забывайтя меня с дочками, авось ковды-мит и свидимся. – Кондратьевна никогда не пробовала зелья спиртного. Залпом выпила пол стакана кагора, специально приготовленного для непьющих.
- Ну, что Степан Петрович, не жалеешь, покидая родные края. Ты же здесь родился, ты здесь вырос. Здесь дважды женился.  Обзавёлся профессией бухгалтера, работал до войны где, не припомню, а?
- В Собесе.
-Вот и оставался бы, а я похлопочу, чтобы тебя восстановили на прежней работе.
- Не выйдет! – грозно отказал в помощи Степан.
- Почему?
- На меня, здесь смотрят, как на врага народа. Тужат, что я не сдох там, в лагерях смерти. А их мужья погибли на полях сражений. Я?! Что ли виноват в этом. Что там, в лагерях не сдох!
- Успокойся, племянничек, успокойся.
- А-ааа, то-то же опять слова сказать не дадут, успокойся, говоришь. А сердце-от о чём ноет и клокочет? Вы ба хошь знали и вошли ба в мою тута клетку груднуя.  Я решил, значит, решил. Буду со зверями лопотать на их языке. Они меня лучше поймут. А для народа собственного я остался предателем. Да ишо пальцем тычут: Эвон, куды тебя нады за энто сослать! – Разбушевавшись не на шутку, Степан Петрович стучал себя кулаком по груди. – Я уж сам как-нибудь определю свою дальнейшую судьбу без нарочных. Залезу, куды подале, где Макар телят не пас. Так-нет я говорю, Мария?!
- Не знаю Стёпа, что на это тебе ответить. Варвару то учить бы надо. Она поёт, что соловей, а в  лесу, что она там увидит и услышит?
- Споётся вместе с птицами, какие ещё годы.
- А школа? – спрашивают девочки.
- Школа там есть?
-В тайге всё имеется и школа, и колхозы, рыба стерлядь и медвежатина, и сохатого добывать станем, токо не ленися. Чай, не за могильные  края уезжам.
- Вы, хоть приблизительное место себе облюбовали? – Спрашивает Маргарита  Ивановна.
- Язык до Киева доведёт. Давайте-ка, лучше выпьем, пред дорожкой, да споём от чего деньги не ведутся. - Степан очень красиво пел, сильным голосом в молодости. Покорял и старого, и малого. И здесь за столом не подвёл себя: - Э-эээх Мария, за что тебя я полюбил, сердце на двое разбил.
-Я тоже с тобой буду петь, папа!- Варенька  счастлива за своего папу.
- Смотри, Мария Григорьевна, как бы не ошибиться. Помни мои слова.
С этими наказами гости разошлись всяк по своим домам, оставив горькое разочарование. Но было уже поздно и Мария тоже с утра, пораньше  с узлами отправилась вслед за мужем
- Горемычная, куда поплелась за кандальником. Ить эвот, живёт баба с двумя рабятами, и не треснула. Войну пережила на ноги встала, и хромать перестала.
- Да. Как в семнадцатом годе, революционерка на дрогах.
- Да елеф ба на дрогах, а то ить не знамо на чём. Хорошо, што ещё лето.
-Говорят, хочет доехать до одной таёжной деревни, там переконтоваться; не пондравиться, поедут дале.

Проезжая мимо Афанасьевного дома по тракту, Варенька вспомнила дорогу. Побежала к дому бабушки, да дверь наглухо заколочена. Говорят: «Её сегодня с сердцем увезла в больницу Маргарита  Ивановна».
- Папа! Папа! Давай, заедем в  больницу, это она из-за меня свалилась туда.- Отец, как будто не слышит просьбу дочери. У самого покатились слёзы по щекам.
- Что, ты, так расстраиваешься? Надумали, значит, возврата не должно быть. А через годик – два мы навестим  Евдокию Афанасьевну, твою тётушку родненькую. Жалеет она что ты амбарувёз. Построил  дом и тут же продал.  Говорит, не по-хозяйски поступает мой племянничек, эдак-от всё можно проматать и без штанов остаться.


В кромешную темноту


Ночь. Чёрное небо саржевой тканью окутало деревни, берега и лес. Мороз пятьдесят градусов. На небе ни одного облачка. Лишь только звёзды  свисали над  детскими головами, уставившись прямо в глаза с далёкой высоты.  Они заигрывают с ними на миг, то и дело расползаются по небу, то исчезают бесследно и снова возвращаясь, затухают. Иные звёздочки, срываясь с самой высокой высоты, катятся, катятся и катятся, куда-то вниз, к горизонту, не оставляя за собой следа, как, вдруг, неожиданно для детского воображения, исчезают бесследно.
Трое детей с великим наслаждением  любовются красотой ночного зимнего неба. От увлекательного игрища небесных  тел, раскрыв рты, задыхаясь от мороза, ребятишки заворожено находятся в длительном молчании и без движения. И только при нечаянном соприкосновении пальцем к носу, им кажется, что в носу находятся тончайшие иголочки; от которых  становится нестерпимо больно.
От мороза дети с головой ныряют в старые рваные одеяла; отогревают носы и снова с любопытством  вглядываются в ночное поле звёздных игрищ.
- Им там, наверное, тепло, если они так ярко горят. Видишь, Варя, и снега нет совсем  там.
- Почему ты думаешь, что там снега нет? – Спрашивает сестра братишку. Сеньку.- Тогда откуда снег падает? Там много снега, поэтому небо не выдерживает тяжести и роняет его нам на землю.
- Почему-то они  без снега катаются с горки, прямо чуть ли не до нас? Им там, тепло, наверное? – Сенечка говорит и мелкой дрожью стучит зубами. - Конечно, на небе нет  снега, видишь там вся земля чёрная. А раз снега там нет, значит, там им теплее, чем у нас.
- Почему, ты думаешь, что им там тепло?
- Видишь, какие они блестящие, как угли красные. Вон, видишь, скоро почернеет, значит, скоро потухнет. У нас тоже в русской печке много было таких звёздов. Им там совсем не плохо. Не то, что здесь, на нартах в собачьей упряжке.
- Ага, ты, прав; я с тобой согласна. Вот бы нам туда на Северный полюс
- Как хорошо было дома, а, Варя?
- Конечно, не плохо бы посидеть на русской печке и погреться.
- Давай, попросим папу, чтобы он повернул собак, домой обратно.
- У тебя, что замёрли ноги или нос?
- Всё замёрзло: и ноги, и нос, и пися тоже.
-Ты ногами пошевеливай потихоньку, руками дёргай в разные стороны под одеялом. Пися сразу отогреется. – Убеждает старшая сестра, наделённая скромным опытом короткой жизни. 
Варе  недавно исполнилось восемь лет, а братику, рождённому после неё - четыре годика.
- Мария Григорьевна, - обращается по имени, отчеству к бывшей воспитательнице детского дома, бывший военнопленный Степан Петрович.- Что-то рабятишка не спокойные? Остановить бы надо собак. Им ить тоже тяжело; передохнут, и дальше двинемся в путь. Детей за это время осмотрим.
- Ничего, до берега немного осталось -  потерпят немного.
- Мотри, Мария, как бы худа не было с имя, Ить всё-таки зима, мороз. Гляди, усы обламываются. Поди, на двор хотят по маленькому. Глянь, как долговато скрипим санями. Да и сани уже обмёрзли льдом. Очистить бы их надо ото льда пока мало наросло. Немного времени затратим на очистку саней. За это время рабятишка вокруг саней побегают. Не то сколотни доташшим до населённого пункта. Тюрьму мы с тобой обретём, а не слободу.
- Смотри сам, как знаешь, - согласилась Мария. – Не то и правда господь приберёт к рукам не по нашей воле.
- Не пеняй, старушка на Бога, самой соображать надо. Если б я  пенял на товарищей в плену; я бы оттуда никогда не вышел, либо вдогонку дробью пулю отхватил в побеге за лагерями смерти. Я ждал, когда русские победят. И никаких действий не предпринимал. А теперь, я должен сам о себе думать, и о семье тоже.
-Я же сказала тебе, поступай, как знаешь. – Отвечает жена, подталкивая  мужа к собакам, чтобы освободил их от упряжки ненадолго. -  Я тебя не пойму, когда-то ты говорил, что делал попытки к побегу, дважды был схвачен, а теперь говоришь, что не пытался ничего предпринимать.
- Всяко бывало, только разве это попытки, если тебя тут же хватают и уводят под дулом автомата, уносят, кого как, кого вперёд ногами да поземле волоком, а кого и под руки еле-еле живым
Выезжая из деревни «Бережки» нарты поначалу катились легко, ровно по заснеженному бездорожью, вдоль берега, как яичко по полу, но с приближением к месту назначения, по договору с организацией, где должна производиться клёпка, путь становится всё труднее и труднее. Нарты становятся всё тяжелее; на полозьях стремительно нарастает лёд. Собакам действительно приходится, чем дальше, тем тяжелее. Навьюченные нарты на широких полозьях, врезаются в снежную слякоть, а подошва полозьев обмёрзла ещё, когда был пройден путь по воде. Такая дорога была не однозначной.  Такое  случается, когда путник едет  по незнакомой местности, либо идёт по прямой, по бездорожью, тем самым, подвергая себя огромной опасности;  неожиданно оказаться в полонье, откуда никто и ни когда не мог выбратся из неизвестности.
Полонья,   участок воды временами не замерзающий, из-за быстрого течения даже и в большие морозы. Бывает и замерзает, но это случается очень редко, и то, если быстрое течение находится под длительным воздействием при очень низкой температуры.
Путники отправились ровно через месяц, после того, как остановилась навигация по реке.  Температура воздуха понизилась до пятидесяти градусов, всего лишь, как неделю тому назад. Не было особой нужды ехать, идти в такое время, и тем более в неизведанный путь с маленькими детьми в трескучий мороз.
Вся деревня «Бережки» вышла на крутой берег, провожая родственников и не знакомых им людей в столь опасный путь, да ещё с малыми детишками. Кто тих в дорогу, расписывая перстами по воздуху, желая благополучия бездушным путникам, а кто-то уговаривает остаться в их деревне; руки в колхозе в после военное время ой как нужны. Да не тут то было. Обожжённый  оскорблениями  со стороны некоторых людишек, в том, что Степан Петрович бывший военнопленный; у него не оставалось сомнений;  немедленно поселиться раз и навсегда, там, где Макар телят не пас.  Он знает, что может построить себе халупу сам, без помощи извне, тем более, что кругом тайга подпирает под мышки.
После очистки нарт ото льда собаки резво бегут по не торенной, занесённой снегом, замёрзшей реке. Такая  лёгкая ноша для собак  совсем не долго продлилась. Через час, полтора кое-где встречаются огромные снежные намёты. Нарты начали упираться в ледяные заторы. Собаки с визгом и рычанием друг на друга перетаскивают нарты с вещами с сугроба на сугроб, вытряхивая из  саней в стёганных одеждах  застёгнутых наглухо малолетних детей.
Иногда попадаются на пути  лужи. Они не ограничивают своих просторов; могут иметь расстояние  десятками километров зеркальной глади.
Родители останавливаются через промежуток времени и не на шутку встревоженные. Стоило ли, надо ли было отправляться в столь опасный путь, под которым не однажды был встреченный  налим подо льдом.
Степан Петрович, перекрестясь, наклоняется низко ко льду, ударом обуха топора глушит рыбу. Таким способом за короткое время добыл  более десятка  налимов.
- Вот, старушка, не пропадём с голодухи. Себя накормим и гостям выделим.
- Смотря, кто у кого будет в гостях, едем то в неведомое царство. Мария  подчеркнула царство с издёвкой к мужу.
- Ну, так ить это и правильно с твоей стороны. Но ить надо и другое понять, что не на чужой каравай. Нас ить оглоедов, гляди скоко.
- Давай, Стёпа, повернём назад, всё же кругом чужая сторона, школы, говорят  там нет. Варька то во второй класс должна идти; все дети за партами сидят, а мы вот тут её угомонили под жгучим морозом на безлюдьи.
- Ты, мать, чужую то сторону не видывала,- отец перекрестился, - отведи её, матушку, чужую сторонушку. Своя то она и под кустом, родная крыша.
Всё ближе подходят к тёмной, не прикрытой снегом  полосе, которая тянется с низовья и заканчивается метров на двадцать вправо.
Степан Петрович оставив семью, на небольшом расстоянии от замёрзшей глади, в метрах двадцати, а Мария Григроьевна придерживая собак, осталась  проверить и поговорить с детьми.
- Потерпите, ребятишки, осталось шлёпать не много.
- А почему шлёпать? – Спросила Варя.
- Ноги мы немного подмочили. На ходу, вроде бы, как-то не заметно, а вот остановилась, то чувствуется влага в ичигах.
Отец и мать на всякий случай надели на ноги валенки, поверх валенок – ичиги, сшитые из чистой тонкой кожи просмолённой дёгтем, чтобы не промокали.
- Ну, мать,- сказал подошедший к семье отец, - если, что не поминай лихом, да поворачивай назад.
- Ты, что умом рехнулся, Степан?- У Марии сердце ёкнуло, начало стучать не ровно, она то глотала воздух, то выпускала его, как пар из-под крышки кастрюли.- Стёпушка, давай, вернёмся пока не поздно. Ты глянь, полонья то какая?! Ты, что утопить нас заживо решил. Давай, вернёмся! Кака мне разница, от какой беды мне остаться вдовой вот с этой тройкой?  Так хошь бы на суше да среди своих и знакомых. Что из того, что ты бывший военнопленный, разве мало вас таких, как ты, вернувшихся с фронта  осужденных.
- Ни за что! Ни за какие деньги, назад ни шагу! Хошь – ворочайся, а я нет! С меня позору хватит! Я виноват в том, что в первую неделю войны от моей жопы кусок вырвало? Я? По-твоему, да? – Отец с яростью стучит кулаком себя по груди. А, когда очнулся, вижу себя за колючей проволокой.
И в этом я виноват? А это дерьмо, твоя родня тычет в меня пальцем:  «Мой то погиб на фронте в честном бою, а ты, в плену отсиживался».
- Не обижайся, у неё короедов девять штук осталось, в память об отце.
- Мало ли таких вояк сбежало с американцами в их страну. Я же видел, как сибиряки метались,  к какому берегу приткнуться или метнуться, к кому голову приклонить. Я не расчитывал, что нас на Родине так будут встречать. Если б знатьё такое дело с немкой бы остался. – Отец, испугавшись, что проговорился.
- Давай, двинемся дальше, - замял сказанные  слова в присутствии жены и детей.
- До тайги ещё шлёпать да шлёпать, а у меня уже в ичигах чмокает. Оё-ей сколько, давай, вернёмся.
Жена, как будто не рассшлышала, а потому не подала вида, настаивала на своём.
-Мольчи, грю. не то под руку попадёшь!
- Я хоть среди народа буду, туда же пойду, откуда ты меня уволил. Там тепло, сытно и уютно. И Варька была бы уже на занятиях. Фаина то Павловна, как не давала Варьку увозить. Так ить нет!  Вырвал из насиженного местечка, а теперь ни себе, ни нам добра не видать в глухой  тайге.
- Мольчи, грю, не знашь, не мешай!
Мария заметила не далеко от себя чёрную полосу воды.
- Куда ж ты лезешь, на тонкий то лёд? Утонешь, и я останусь между небом звёздным да среди льдин. Что я буду делать? – Мария узнала характер мужа за короткий срок совместной жизни; настаивает, но не слишком напористо не то может получить наотмашь. Остановившись, плачет, а дети, изучившие нрав отца, помалкивают.
-Ты, Григорьевна, не гни мне спину. Я сказал: в тайгу и баста!
Постой-ка с обозом, попридержи собак; я немного ещё просмотрю ладом правую сторону. Там, кажется, ледок покрепше. Перейду элеф наледь крепкая и сдюжит потом собакам свисну. Оне мигом перелетят, не задоржаться.
Степан ползёт на четвереньках осторожно, прислушиваясь к потрескиванию льда; не хлынет ли вода на поверхность, не прогнётся ли лёд под тяжестью своего тела.
- Ну, что, как там  лёд, отец?
-Родимые, выручайте! – крикнул отец своим любимым и надёжным животным.
Собаки, как будто понимают, о чём рассуждали хозяева и трепетно выжидали команду  своего охотника. Они с визгом рванулись вперёд. Да не тут то было. Впереди широкая, зеркальная полонья без  сантиметра снега.
Ноги  собак разъезжаются в разные стороны, как у новорожденного телёнка; зацепиться совсем не за что. 
Животные сами  поняли создавшуюся ситуацию, что таким способом цели они не достигнут и рванули в обход справа, минуя гололёд.
Мать смертельно разбитая, еле-еле держится на ногах, глядит в темноту, вслед собакам и ползущему на четвереньках отцу.
Нельзя было стоять и ждать чего-то. Степан Петрович приказал жене делать тоже что, и он сам,  и  с ужасом смотрит  на собак, как те с порывом сознательности  своего дела мчатся сквозь замётанные снегом глыбы льда. Отец не знает что предпринять.
- Ползи, Мария, ползи! Я кому говорю, ложись на брюхо! – Издали командует глава семейства.
Полозья нарт освободились от наросшего льда, почуяв лёгкость ноши, собаки с бешеной скоростью бегут вкруговую навстречу хозяину.
- Степан! Степан! – Истошно кричит Мария Григорьевна, показывая в темноту рукой. – Какие-то огоньки позади нас! Их много, Стёпа! Это волки!  Ей богу, волки!
-Не бойся, ползи, я те сказал! Я их тут встрену! Собаки уже близко, почти со мной; видишь, собаки на лёд не пошли. Оне умнее нас. Так и волки не ринутся на гололёд. Ты, Марьюшка, милая моя ползи, ползи. Я их тута встрену. Уж получат оне у меня, и для детей шуба доморощена скроется а ли ковёр под ноги у кровати. Ты же у меня мастерица, нащщёт этого.
- Ух, ух, ух! Стёпа, лёд трещит. Я вернуся, однако.
- Ишо чо не хватало, пройти эстолько, почти уже дошли, а ты мне финтибобера хочешь подкинуть, Не смей, грю! Ползи, грю! Подо мной не раз трещал да сдюжил. Ползи милая, ползи. Вода не даст нас утопить, поверь мне, ей богу. Ты ить как по мосточку из брёвнышек идёшь, так и здесь. Ползи, милая моя, ползи! – Степан  подбадривает жену, как может, боясь не навредить её здоровью
Мария ползёт, похожая на раненного зверя, теряет последнее дхание.
- У меня силы уже истекают! Я назад поползу, не то нас разорвут  волки, Стёпа, гляди, там я вижу будто бы, какой то узел выпал.
- Ну и  чёрт с ём, это добыча с налимами, поди-ка выпала, я его плохо закрепил в нартах.  До края полоньи осталось совсем не много. Собаки тоже подбежали совсем близко. И вот они уже почти  рядом, кажется остановились, когда раздался выстрел.  Мария от внезапного выстрела почти не дышит. Ноги подкосились от страха; подняться она не может без помощи мужа. Ей показалось: под ней треснул лёд.
Раздался второй выстрел. Волки с визгом опрокидываютс торчком, носом в снег. Два зверя  повернули назад.
Степан Петрович идёт в обход полыньи, чтобы поднять свалившийся узел с саней. Подходя, ближе он видит: узел шевелился. В мешке лежал завёрнутый десятимесячный малыш.
- Сынок! Ты жив? Ранен или, как?
- А кхы! Кхы!
- Чего кхыкаешь, сынок? С тобой всё в порядке?- Отец сунул руку в  зашитый спальный мешочек, вытащил, понюхал. Рука сухая, он  волновался, что обнаружит кровь на руках. У Степана с души упал камень. – Пойдём, сынок, домой. Вон уж в деревне огоньки засветились. А скоро и луна взойдёт. Деревенские, наверное, во хлев идут, со скотом обряжаться.
Подошёл, потрогал жену за плечи, сидевшую на нартах.
-Ты, как себя чувствуешь, Маша? – Жена сидела уставившись
в темноту, не может проронить ни слова, потеряв речь от страха. Степан Петрович  потормошил детей, чтобы разогнать застоявшуюся кровь
Подышал на ручки, помял их немного. Руки начали гореть.
-Папа, мы писить хотим.
- А я хочу какать.
- Вот те раз! Приспичило не вовремя. Валите прямо в штаны. Нельзя вас открывать. Простынете. Не далеко уже осталось. Вон и народ вышел на крутой берег, наверное, нас хотят встречать. О! Слышите? Уже и собаки  с нами здороваются. Оне встречают не злым духом. Надо своих оградить от местных собак. Ни чё, дети. Валите, прямо в гузно! Приедем, отполощемся.
Мария Григорьевна  слышит, понимает, но молчала.
Варя послушалась совета, сходила прямо в одеяло Сеня тужился, терпел, неожиданно вылез из одеял,  выпрыгнул на ходу  из нарт и справил нужду по-большому  среди глыб льда. Оправившись, мать тут же его укутала, легла рядом и своим дыханием согревала старшего сына, но младшего по годам по отношению к сестре.
Деревня своей культурой общения встречает добрыми, лучшими словами доброжелательности и убеждений. Даже собаки, как будто давно знали, прибывшую семью, встречают с визгом, радостным лаем.
- Ты, понимашь, нет старушка, собаки глянь, как разбираются влюдях. Они чувтсвуют в человеке добро, а потому и не бросаются зверем.
 Семью определили в самой большой семье, где живут семь детишек, мать, отец, бабушка, дедушка. Прибывших детей закинули на большую русскую печь для отгорева.
Поставили второй рядом стол, с самоваром, всем хватило места. А добытого налима дят с огромным аппетитом, нахваливая кулинарные способности дородной матери большой и дружной семьи. Хозяева, восхваляют Степана, нового человека в деревне с его большим опытом рыбака и охотника.
- Ну, что рабятишка? Пондравилося вам новое место жительства?- Спрашивает охотник, поглаживая ласково рукой по головам.
- Мы, то что, батька, нам ить в прорубь не нырять и хлеб не сеять. Нам бы токо брюхо сыто было. Это вам с маманей разворачиваться, - неожиданно для взрослых, находившихся в избе, как отрубила старшая дочь Степана Петровича.
Степан Петрович пригорюнился.
- Ты чего, Степан, нос повесил?
- А ты быдто ба не знашь?
- Может нам здеся приостановиться?
- Как ба ни так! – Резко дёрнув, головой отец.- Ты что не знашь, что договор заключили.
- Да к лешему энтот договор!
-Эк, ты кака! Как взгреют  с тебя с процентиками! Чем отдавать то бушь?
- Заработаем и отдадим.
- Где?
- Вы энто об чём спохватилися новосёлы? – Спрашивает хозяйка дома, тётя  Елена Марковна.
-Да какие мы новосёлы, Лена? Нам ишо топать да топать до места назначения. Договор мы заключили с Техучастком. Клёпку сделать нады не в малу меру  пять тысяч штук.
- У вас поди-ка, снаряд, какой есть? – Вмешался в разговор хозяин дома, маленького ростика Алексей Еремеевич.- Элеф есть то энто дело стоящее, денежное.
- Какой там снаряд? У нас эвон скоко снарядов, бог бы дал их допереть до места. Пообещали привезти, не знам привезут ли нет
- Дык, ить обещанное, говорят три года ждут. Энто нады было теребить сразу, не отъезжая с места.
- Ну, вот, а я о чём тебе трындычила! – спохватилась жена Степана Петровича.
- Что-нибудь да как-нибудь сообразим.
- Ты всегда на храпок лезешь без мово совету. А то не думашь об том, что руки  не механизм какой. Или чё думашь пердячим паром  план выполнить? Да-а энто ты можешь, токо попробуй без меня, без второй руки. Я с домом надорвалася, теперь сутунки таскай на себе,  шыры-мыры поперечкой  по лесине. Мало того ещё листвяк  предлагают пилить. Давай пока не поздно, пока не привезли станки – откажемся. Будет на что сослаться. Нам ить ещё и продуктов не забросили. Мы по договору то должны были получить сразу в первый день. А ты опеть опешил: краюхой  хлеба не отоварился. Ты чё энто забыл, что у нас дети, или нет?
- А ты, где была? Ты же рядом стояла. Вот и хваталась ба за краюху. А то губишши то распустила, рот разявила, а Стёпка думай за семерых. Самой-от тоже надо было кумекать!
- Не цапайтеся! Не нады  при детях-от лаяться. – Вмешался  в разговор хозяин, - Марея верно говорит, пока нет у вас выполненных обязательств от организации, вы  могёте немедля отказаться. А элеф токо-токо приступите, вам,  в самом деле, навесят  не возмещённай должок. Правда, элеф вы его взяли.
Хозяин глядел на обоих приезжих, надеялся найти ответ, кто из них обманывает. Брали они  материальную, денежную помощь или нет?
- Да не жди ответа! – догадался ответить Петрович, - не брали мы не копейки, а договор то эвот, на руках.
Мария в подтверждение качнула головой.
- Ты, меня, брат, извини. Я не хочу залазить вам в душу, я ить бывшай председатель колхоза, энти делишки ой, как понимаю. Советую немедленно порвать филькину грамоту. Оставайся в нашем колхозе. Нам трудовые руки ой, как требуются. Колхозишко хошь и маленькай, но зато дружнай. Мы эвот тута посовещалися. с бригадиром  и решили тебя остановить на полпути. Правда, не обещаем, и сразу говорим, что у нас деньжат не дождёшься. Но люди наши сельские от голодухи не стонали даже во время войны. Ты, мужик, молодой сильнай, хваткай - само то для колхоза. Нам ба эвот ишо пчеловода нады, ну хошь чуть-чуть ба в их кумекал. Как ты на энто смотришь, Степан Петрович.
- Как без денег то? – задумавшись, спрашивает Степан, у меня короеды.
- То-то  и оно что у тебя короеды. Как, ты, думашь, а вот энти за столом девять голов, энто хто? Короеды, а ли, как? На половину боле твово. – хозяин не на шутку распыляется, начал резко повышать голос и стучать кулаком по столу, то вскаивал, то садился на скамейку рядом с женой.
-Чё молчишь? Хто оне?  Гляди-ка, чаво стоит на столе?! Аль не видишь? Мясо сохатиное, рыба всяка, пирог из стерляди, молоко, кажному по кружке враз требуется дать. А хлеба – гора целая, правда, не из крупчатки, зато сила в ём. А у тя, что один налим?! Чем ты тама, за рекой бушь своих короедов безнить? У меня и школа эвон она, под горкой, рабятишка на жопе скатилися  прямо в дверь и отворять не нады. А ты что? Через реку в пятидесяти градуснай  мороз на закрошках свою араву таскать кажнай раз бушь? Оне у тя очумеют от безлюдья. Им товарищев нады обретать! Туды, куды тя определили, стоит всего один домик, и то в ём нихто не живёт зимой.
Степан  Петрович нервно  ёрзает на табуретке, кажется,  вот-вот соскочит и убежит.
- Ты вот знашь чё, Степан, давай-ка, выпьем за твой приезд и шшитай, что ты ужо определился. Берём мы тя в колхоз. Завтре мужики идут неводить белую рыбу, десять процентов от улова берём себе и делим кажнаму; остальное отдаём в рыбзавод. Вобчем то выходит от улова ведра по два шшитай на кажнай день. Жарь, парь, делай котлеты, пущай рабятишка витаминов,  фосфору набираются. От него и рост увеличивается, и память богата будет. Запомни у нас колхоз одним плечом доржится, одна сторона плеча устанет - на другого перекладывам. Мы ленивых могём поддержать, не даём им с голоду издохнуть Эдак вот всю войну с боку на бок перекладывали так и миновали беду; ни одного человечка не потеряли, за исключением  сыновей на хронте. Ну, да царство имя небёсно. Не оне, одни погибли, не то хто ба очистил от энтой черни нашу землицу.
Хозяин дома перекрестился. Давай-ка за них шарахнем по стопочке. Да штоба земля им была пухом.
- Да-а, я вот тоже оттуда только-только почти прибыл. Не успел на воинский учёт оформится, так сразу работёнку решил подыскать. – Почти шёпотом  Степан.
-А, коли, не успел встать на учёт, так эвот завтре почтальён поедет, отдай документы он тя и оформит. – Посоветовала хозяйка дома.
-Не-ет Елена Марковна, энто дело индивидуально, особой важности. Энто дело нады лично самому представить. Там ить расспросы, допросы  начнут задавать. А что почтальён за меня скажет. Буквально ни чё.
- Ты, паря, семью то оставляй да мигом с почтальоном, завтре; к вечеру возвратишься с ёй жа.
Степан Петрович задумался не на шутку: какой тут ещё учёт, когда в кармане ветер гуляет, а короеды завтра же запросят поесть.
Варя залезла на высокую русскую печь к братьям и к новой подружке. На ней расстеленные старые домотканые дорожки в три слоя, а в головах вместо подушек, старый потрёпанный полушубок из овчины.
На печке ужасно пахло палениной. Варя долго копается в подстилках ночлега. Посередине руки обжигало, а по краям чуть отдавало теплом.
- Нюра, что это так руки жжёт, ведь постель загореться может, чего доброго не успеем соскочить с печки – сгорим.
- Успеем, не сгорим, а если, то и спрыгнуть можно.
- С этой высоты только ноги ломать, а не от пожара сбегать.
- Всю жизнь здесь спим, если что не так, боишься, иди на пол, ложись.
Захватывай с собой дерюжку, что поближе у трубы.
Варя уже начала засыпать, но сквозь сон подозвала маму и шёпотом  спросила:
-Мама, мы здесь остаёмся или ещё дальше куда поедем?
- Не знаю, Варя, ничего не знаю, куда иголка, туда и нитка. Спи, утро вечера мудренее.
- Не-ет, мамочка, нужно уже сейчас придумывать новое место. Потом уже поздно будет. Слышишь,  что дедушка сказал: там всего один домик стоит. Там нет даже магазина.
- Магазин, магазин. В магазин то ещё не с чем идти.
- Придётся продать тебе бабушкины серьги.
- Не твово ума дело! Спи!
- Варя отвернулась от подруги, повернулась  лицом к стене.
- Что, оттого, что ты отвернулась? – Спрашивает Нюра.- Спи, не твоего ума дело, правильно мама твоя сказала. Ну, а, если не спиться, то давай поговорим.
Варя  с удовольствием развернулась лицом к девочке.
- О чём говорить то? Мы же ещё друг друга не знаем.
- Ты в школу ходишь?
- В какую?
- Что у вас там не было школы?
- Сколько хочешь, не то, что у вас. Один домик  и вся школа?
-А, где это у вас?
- Я не знаю, где. Но там, где мы жили - школы по пальцам считали. Да ещё в детдоме есть школа. Я  в детдоме жила шесть лет, или семь не знаю. Вот там я и училась. Первый  и второй класс закончила там.
- Ты хорошо училась?
- Хорошо, конечно. Тройки больше всего  у меня в тетрадях,  за грязь.
- Ну, а так?
- Как, так?
Варя долго бормочет под ушко новой подружке, но та уже  уснула.
- Спи, глазок, спи другой. А сама просила меня поговорить с ней, Варя обиделась и вскоре уснула тоже.
Утром отец уехал  в районный  Военный Комиссариат.
- Ну, что решили, Мария Григорьевна? Здесь останетесь или, как?
Дядя Алексей повёл на крутой берег Григорьевну специально, чтобы она ужаснулась от одного вида, куда они тронутся в путь дальше. Большие торосы льда не успело замести снегом. Они торчат и смотрятся голубыми айсбергами, от которых  отражаются  лучи зимнего солнца.
- Какая красотища, Алексей Еремеевич!  На фоне тёмно зелёного леса на белых скалах; дух захватывает. Это же такая палитра красок. Вот бы сюда Шишкина или Васнецова, а?
- Да грех глазами-от не увидеть. Нам ишо их тута не хватало! – Не замедлил с ответом  собеседник. - Тута  забегалок-от нету. Энто хорошо ишо я тебе не отказал; детей ваших пожалел, а ты мне ишо Васнецовых, Шишкиных. Оне кем тебе доводются, аль поди-ка, родня какая дальняя, где работают? Не то можно и поселить на время во второй половине школы. Тоды вам не будет места. Мотри  думай, не то элеф вы не станетеся в колхозе, то можно и их пригласить.
Алексей Еремеевич, сухой костлявый, низенького росточка мужичок, с большим крючковатым носом впервые услышал  своё подлинное имя, отчество от Марии Григорьевны, загордился,  важно  расправляет сутуловато сгорбленную спину. Он то и дело  прятал большие от физического труда руки. Одну за полы старенького поношенного сюртука, другую в карман, и  наоборот. То и дело старается что-то отряхнуть с рук или с сюртука,  старательно проделывая свои движения, чтобы заметила его собеседница.
- У вас, Алексей Еремеевич, чудесная и очень хорошая хозяйка.
- Вы о ком это говорите, о Елене Марковне?
- О ком же ещё, конечно, о ней, чистоплотная, мастерица кулинарных изделий. И детишек вам она подарила семь человечков, ещё бы одного надо до ровного счёта.
- Да куды их стряпать то ишо? Эвон у людей по три-четыре и хватит. А тута как кошка таскат да таскат. Не велено ей их выкидывать на помойку то, не велено. Да, поди-ка, и грех от всевышняго. Не дай господь, от одного избависся, сразу начнёт косить, что серпом. Пущай уж скоко бог даст.
Кормёшка имеется, а не то и колхоз прокормит. Вся надежда на него. Нам ить колоски не запрещали здеся собирать. Оттого и войну сдюжили.
- А на мне  и на Варьке рубцы на спине сохранились. Объезчик  до смерти  метки наставил за колоски, утюгом не разгладишь. Нарочно приглядись, к тельцу Варвары; шрамчик   так и остался до самой смерти. Не пожалел девчонку пятилетнюю. Ну и его господь, бог не обошёл. Сразу через неделю двоих детей колхозный жеребец разнёс по полю, да так что всё нутро за ними тащилось. Не верил в бога и другим запрещал. Бывало, как увидит, кто в церковь ходит – докладывал.
- Кому?
-Не знаю, Алексей Еремеевич, не знаю. Знаю: видела сама после этого, он в церкви по полудни простаивал. А от туда, опухшим выходил, от слёз. Видно, церковь то не помогала. А вскоре и сам убрался, троих детей да жену оставил. Молодым умер: тридцать пять лет и на фронте не был. Хранил порядок на селе с нагайкой.
- Вот ить, как оно быват. Не хороший род у энтого объезщика. Проклятый род, ни чё не скажешь другова от таких людей подале держаться нады.
- Как ни старались держаться подальше от него, ноги жеребца длинные и шустрые,
-А ты сама то чья будешь? Тут ить как подумать, элеф тебя занесло сюда, дык ить не ветром же. Ты случаем не из родни спиртоносов?
- С чего вы взяли Алексей Еремеевич – испуганно спросила Мария.
- С того и взял. Грамотна уж ты больно. И наряд на тебе: не от простого мужика, а ли крестьянина вышел, а ручки, то ручки выдают - антиллегентныя оне у тя. И на пальце кольцо старинное.
- Вы, конечно, угадали. Я почти местная, от вас рукой подать, только по другую сторону реки. Украшения достались от моей бабушки, и мамы.
-Эх, девка! Не понутру  тебе здешняя житуха будет.
- Я не боюсь этих мест. Мне каждый кустик привычен. Меж сосен не заблужусь.
- Дело то не в тебе, голубка, не орёл он у тебя. Гляжу и в снастях он ни петрит. А ить тута жильцов рыба кормит, ну да элеф ноги сильны да быстры, сохатишко ишо поможет утробу набить. Гляди, сама тебе видней.
- Ты вот говоришь со мной, а у самой поди-ка холодок под кожей, как смотришь за реку. Вобче то вам без проводника не обойтись. Энтих полтора километра вам вечностью покажутся. Давно, правда, энто было. Прибыли к нам  три геолога, пошли на ту сторону без провожатого. А мы то почём знали, зачем оне туды попёрлися. Да напрямую, да напрямую не сворачивая, ни на метр. Элеф геологи, то поди-ка, должны знать там, где шивера долго не замерзат, а то и вовсе не покрыватся льдом.
- И что? – с ужасом в глазах, как будто Мария сама этот путь проделывает, догададавшись, как крикнет.
- И что с ними случилось?
-Ничего.- Спокойно ответил собеседник. Элеф ты местная, То поди-ка, Знашь,  кака рыба от утопленников жирнуща быват? Вот и всё.
- Ради бога не пугайте. Я и так за дорогу набоялась. Муж то меня через полынью замёрзшую перетаскивал. Ползём, а лёд под нами качается. На последок перед заходом на толстую льдину, ка-ак треснет. Я и дар речи потеряла. Думала: до смерти говорить не сгожусь. А тут ещё волки за нами гнались.
- Скажу прямо, на нашей стороне волков, ещё не бывало. Медведя много, а вот волков не быват. Как говорят: крысы водятся, мышам здесь делать нечего. Права, Мария, права. В Сибири таёжной – медведь хозяин. Волки  - пакосная скотина, элеф, что мы враз выщелкам энти семечки. Другим не повадно будет.
- Что-то не приятный мне разговор. И, правда, переедем на ту сторону, отшельниками станем.
- То-то же и я об энтом же вам толкую. Дети у вас, в школу ба имя нады топать. Девка-от в какую группу хаживать будет?
- В какой класс, вы имеете в виду? - переспросила Мария.
- Ну, да, в какой класс.
-Сама не знаю, в какой уж и отдавать. Учится то она у нас с шести лет. А ваша Нюра в какой класс ходит?
- В третий должно быть. Толком то я сам не знаю. У меня видишь скоко их, ртов то?  В одной сумке все четыре класса умешшаются. В школу придут, а там уж разбирают по группам кому что нады. Остатные-от в другу деревню ездют. Те, правда, постарше. От четвёртой группы и выше. Тут уж нам худовато приходится. Здеся то двое в моих да в хозяйкиных валенках зимой добегут, а потом опеть за двумя топаем с энтими же обувками. Вот так, провожам да встречам кажинай год. А то быват, сгрузим на одну лошадёнку всех четверых в галошах, вытряхнем их за порог школы и бывай, получай грамоту за здорово. А вам-от, девка, трудненько, ох, как трудно будет из-за реки сгружать. Она хошь и одна, а ить тожить дитё. Уход за ней нужон.  Тако  умалишённай придумать могёт зимой,  собаками на нартах прикатить экую даль. Взять ба вожжи на вас да отлупить ба как следует.
Подумайте хорошеньче. Я эвот гляжу: у вас продуктишек с собой даже на день нету. Ну, как можно с оловянной башкой плыть на другой берег? Ты хошь, понимашь - нет?
- Алексей Еремеевич, пока ничего не скажу. Куда иголка, туда и нитка. Вообще то бы я ни хотела туда ни одного дня. Поговорите, пожалуйста, с ним
- С кем энто с председателем колхоза, что ли?  Дык ить мужик-от твой ни бэ ни мэ не кукарекал. Как без него решать дела, энто его башка должна соображать. У меня  от своих планов она, матушка раскалыватся. Эвот дождёмся вечера, товды уж и решать будем, что с вами делать.
- А что если он сегодня не вернётся, а?
- Куды он денется?  Воевал он, долго без бабы соскучился. Никуды он без тебя, что птенец без курки.
К глубокой ночи  вернулся почтальон. Еремеевич то и дело выходит из дома, докурив самосад, вскоре возвращается. Глубоко вздыхая, как будто  переживает о своём родном  человеке.
- Што энто могло с ём подековаться. Пойду прикурну  час другой, потом добегу до почтальонши. Где энто она потеряла попутчика-от?
Хозяин захрапел, чувствовалось, что он погрузился в глубокий сон.
Марии не пришлось сомкнуть веки ни на секунду. Переворачиваясь с боку на бок, она то и дело приподнимает голову, поглядывая на часы. А луна тем временем, освещает прихожую, где спали ребятишки вместе с ней,  не расторопно  уходит в свои края, откуда должна снова появиться вечером. Она слышит, как выходит хозяин во двор. Чувствовует, что  он тоже волнуется за её мужа, и потому дрожь передаётся ей и всё более  усиливается, начинают стучать зубы.
- Нет, я так больше не могу. Выйду я во двор, на свежем воздухе, может, пройдёт. Подожду  рассвета, разузнаю, где живёт почтальон. Спрошу: не знает ли она, почему Степан не вернулся с ней.
Укутываясь в пуховую  шаль, не спеша и тихо, приоткрыла тяжёлую дверь, вышла во двор, со двора на крутой берег, где недавно  стояли вдвоём с хозяином.
На улице крутой трескучий мороз. Деревья потрескивают от невыносимой стужи, как будто от них  неосторожно отламывают сучки, причиняя им боль. Даль, куда отправился Степан, окутанная серовато голубым туманом, смотрится уныло, пустынной и холодной. Один лишь столб дыма, вырвавшийся из тумана над рекой, магически притягивает взгляд, от которого она долго не может  отвести глаза.
- Господи, неужели это то место, где мы обходили с собаками и с ребятишками на  нартах? – Она задумчиво, сквозь слёзы накладывает персты сначала на лоб, потом медленно, словно болезненными руками переносит персты  правой руки на правое плечо, еле перетягивала руку с правого, на левое плечо.
- Господи, что же мы себе позволяем? Что же мы глумимся над своими родненькими? Что же не сиделось мне в тёплом уютном огромном доме, где всегда было шумно и весело? Мы с Варькой горя не знали, сытющие и откормленные были. А теперь с завистью поглядываем на лакомый чужой кусок чёрного хлеба. И одежонка была государственная  на Варьке, учись - не хочу, школа в ограде детского дома. Дожила бы с ней до совершеннолетия без нужды и без горя. А тут вот нате вам, попёрлась революционерка несчастная. Чего же мне то ещё не хватало? Преданность своему мужу решила доказать: куда иголка, туда и нитка? Думает ли он о нас? Легко ли ему с нами? Где вот он сейчас? Не дай бог ещё запорется к какой-нибудь зазнобушке, так и не выкорчуешь. А ты сиди тут прозябай с галчатами без куска хлеба. Чужим то мы ни кому не нужны. Права Варвара: надо бы продать память бабушкину, на эти деньги  можно вернуться обратно.
Может ещё не укомплектовали штат? Я худого следа не оставила за собой. Продам серьги, найму лошадь и завтра же в обратный путь. Главное бы до района добраться, а там перекантуюсь у тётки до открытия реки.  А возможно и зимой в обратную рискнуть, ведь не на нартах же. Ну, а, может, какой пустой гужевой транспорт пойдёт за грузом до города, там и  сестричка поможет. Не погибать же мне здесь среди неведомых людей.
Женщина стоит долго, продолжая вглядываться  в высокий столб холодного пара над полыньёй, как будто ожидая, он вот-вот осядет, а из-за столба можно будет увидеть тяжело шагающего  из района Степана Петровича. 
Она уже повернулась в сторону  временного прибежища, оглянулась ещё раз на то место, где они с ребятишками чуть не утонули в полынье, ей вдруг, показалась при ярком лунном освещении маленькая точка. Она, всё ближе  и ближе, приближалется, то снова куда-то исчезает. Вот она снова показалась, и как будто увеличилась с размера игольного ушка до величины с напёрсток. Перед глазами начинают появляться дикие страшные звери с большим открытым ртом, с длинными выпяченными клыками вперёд. Она отмахивается от них как может рукой. Но звери продолжают наступать, рычать, кажется,  они её вот-вот проглотят.
- Господи, не было печали, так черти накачали. Божий дар с яишницей навязался на нашу голову. Хозяина нет, и баба заболела, что энто такое подековалось  с ёй. Чего её попёрло на берег, мороз трескучай спасу нет, а она всё туды жа. Что делать от будем, Елена Марковна, с имя? Нам ить таку араву не прокормить. Да и бабу в больницу направить ба нады. Худо с ёй, понимашь, нет Елена? Лекарь от тоже в район умотала, да запропастилася, чтой то долговато. А может, опять и энта решила от нас удочки смотать. Молода,  всё же гулять ей нады, а не с кем.
- Ты обожди, Алексей, нюни от развешивать. Руки, ноги оттёрли, вишь какие красные, как у гуся. Сама зашевелилась: мозговать начала, спрашиват про детей. Значить, всё в порядке  с ёй будет, а жар-от я с неё сброшу. Не таких выхаживала на ноги на ноги ставила Ты главное не майся сам-от, не то боле страху на меня нагоняшь. У меня вас гляди, скоко, чуть что враз лекарь с вами рядом. Я тута ей зелья: когорчику  стаканчик выпоила, она хошь и не пьёт, но маханула зараз, сквозь зубы вытцедила. Ничё пойдёт на поправу, ты токо не поминай про мужика-от пока. Воротиться, никуды не денется. Каку совесть нады иметь бывшему фронтовику, чтобы свою кровиночку бросить на произвол судьбы.
- А там, хто его мать знат, может, бросить решил, ярмо-от кому нужно. Есть на белом свете твари, чужаками они называются. Наплодит и бросит, как говорят: чей ба бычок не скакал, а подымать другому мужику приходиться.
  Прошло более недели. Ночью к хозяину постучали в окно.
- Хто тама? – хозяин долго всматривался в обледеневшее стекло, никак не мог распознать человека; было темно – ночное светило ушло, фонари на столбах погашены с вечера.
- Отворяй,  мои там ещё живы? – Послышался бодрый голос чужака.
- Ах, ты варнак, ах ты сукин сын! – Хозяин почти бегом  полураздетым и босиком побежал в сени навстречу Степану Петровичу.
От вошедшего, дышало холодным ветром пронизанным  во всех складках одежды. Жена не может рассмотреть мужа, потому что в доме не зажигали лампы без нужды. Марии кажется,  перед ней стоит непреступная огромная голубая льдина. Ей снова стало плохо.  Лёжа под одеялом сшитым хозяйкой из лоскутков, она не подаёт вида о своём состоянии здоровья.
Поздоровавшись со всеми, Степан Петрович тихо подошёл к спящей, нагнувшись, погладил по голове.
- Ну, как вы тут у меня? Ничего худого не случилось?
- А чавой то могёт подековаться, она ить среди людёв  находится. Энто ить токо бесшабашна башка могёт выкинуть из головы своих короедов. – Чуть было  не накинулся с кулаками хозяин дома. – Нате вам,  подкинул своё гнездо, корми их, а сам по ****ям побежал? Так – нет?
- Кой там, ****и, ты эвот собирайся-ка со мной, я должок воротил. Пойдёшь со мной на тот берег с нартами ляшку забери  себе.
- Не уж то сохатого словил? – растерянно  с угрызениями совести спрашивает хозяин.- У тя чё лицензя  имется, а ли как? Дюже в открытую ты сварначил. У нас так  не дозволено. Здеся  имеется у кажнаго свой уход, понимашь – нет? Могёшь головы не сносить. Мотри осторожней будь. А вот с мяском от  нады поступить так: по энтому случаю нады разделить на весь колхоз. Не то беды не оберёшься. А так за свово примут. Примай наши правила, каковы оне имеются.
-Я то с чем останусь, если делить на весь колхоз. У вас имеется всё – у меня ничего, а  кромя, как сорванцов.
- Елеф поделишься мяском и у тя будет то, что имеется  у деревенских. Я же токо-токо объяснял местно правило:  ты с нами – мы с тобой. Ты мне втихомолку скажи, где, в какой стороне завалил четвероногого?
- В лесу! – Крикнул Степан Петрович, - где же мне его поймать то ещё!
- Лес от, милок, непочатай край. Где-то имеется и край, значить, так сказать, граница. Кумекашь-нет, о чём я опеть тебе толкую? На энтом берегу, а ли, как?
- Да там недалеко за избушкой, куды собираюсь  проживать. Хорошо то место како, Алексей? !- От предвкушающего наслаждения Степан Петрович запрокинул голову в потолок и закрыл глаза на некоторое время.
- Ты мне  зубы-от не заговаривай, ты сначала определись, где зимовать бушь со своей семьищей.  У меня своих короедов выше темя. Вижу  пондравилось те тамошние угодья, токо не сносить те головы за них. Ты не расшитывай на то, что он не брал лопату да не скрёб во стайках. У него кажная голова на счету. Я те всё сказал! А теперя, скажи мне, что ты думашь? Всё же решил переползти через реку?
- Я то? Да эвот, что надумал: найду хатёнку здеся у вас, определю семью, а сам подамся в энту избушонку.
- Стёпа, а может, погодим до весны, а там и назад в город подадимся, а? - Болезненно  шепчет жена - О ребятишках бы подумать надо. Все дети в школу после каникул побегут, а наша девка хуже всех что ли?
- Энту зиму переживёт без грамоты. У неё башка не плохо варит – нагонит ещё своё. С рабятишками  нады  понянчиться. Мы с тобой в лес пойдём работать, клёпку заготовлять, она нам стряпать будет. Знашь, как приятно, ковды  хлебом с солью привечают.
- Я напишу письмо бабушке Евдокии, чтоб забрала меня отсюда, - вдруг неожиданно сквозь слёзы  пробормотала Варя.
- Ты, дочь не переживай. Теперь уж что случилось, то случилось. Зиму как-то прокантоваться нады, без грошей никуды не рыпнешь. Ты уж помоги нам немного. Куды мы рабятишек-от без тебя? Токо на тебя вся надежда.
- Знаю, какая надежда у меня от вас! Чуть что мне же зуботычины  из-за ваших короедов. Не договаривалась я с вами на такие дела! Отправляйте меня с почтальоном в город, в Таёжный!  Не хочу с вами больше  жить и всё.
- Ты  ишо чё энто у меня заерепенилась, а? А, ну-ка, сымай штаны! Эвот щас по голой-от заднице врежу - быстро забудешь, как скандалить с отцом, матерью.
- Ты, Степан  Петрович, не на шутку разъярился, не посмеешь девку трогать пока она при мне.  Я своих  семь голов пальцем не дотронулся за всю их короткую жизнь. Ты эвот лучше бабу свою по голой-от заднице перед соекшанием-от врежь. Любишь кататься на бабе? Вижу, любишь, так эвот забудь про грузчика – сам как-мить управься. Энто я тебе сказал. Пущай  стират, стряпат на тебя,  домработницу ты ишо не прокормишь, покуда самому жрать нехрен.
- Ну, что, дочь, довольна заступником? – Степан Петрович погрозил  кулаком в сторону русской печи, где лежит Варя. – Я тте покажу, ты мне увидишь, узнашь почём лиха.
Варя уже привыкла к побоям родителей. У неё созревал план побега от них после первого покушения матерью в той злополучной избушке.
- Это не моя мама! – Крикнула Варя  из-под одеяла.- Это не мои братья Павлик и Семён. Сами купили их, сами следите за ними.
Наступила долгая гробовая тишина, как будто в доме нет ни единой души, и лишь один  слабый рассвет настойчиво пробирается сквозь стёкла  маленьких окон, как будто давая понять. Что вам заняться нечем? Так я вам приподнесу хлопот.
Шустрая хозяйка, Елена Марковна,  накинула на себя старое изрядно потрёпанное платье, свисавшее ниже колен. То было платье старшей дочери. Отодвинула заслонку в русской печи. Вытащила ухватом большущие чугуны, с приятным ароматом  щей со свининой.
- Подождите минуточку, Елена, я мигом скручу постель, не то вам с чугунами возиться не удобно над постелью, да над моею головой.
Еле передвигая ноги,  Мария волоком по полу тащит матрац, подушки и стёганное из лоскутков одеяло. 
- Как здоровьице, Мария Григорьевна, - спросил хозяин дома.
- Так, вроде бы ничего, от дороги, наверное,  устала, - давая понять хозяевам, чтобы они не проговорились мужу о случившемся, хотя она сама толком не понимает, что с ней произошло неделю тому назад.
- Ты, ба Мария, немного побереглась, у тя ить кожа на ногах слупилась. – шёпотом  под самое ухо произнесла  Елена Марковна. – Оне ить жеребцы. На них токо чалить нады, а привилегий от них,  никаких не увидишь. Токо спи с имя, да груз тащи девять месяцев, да ишо обмывай, облизывай, утробу набивай имя. Так то вот, голуба, три к носу, ить молода ишо, я их-от натаскала не в меру.
Варя лежит на печке, слышит, и всё трёт к носу, как бы сбежать.
Она одного испугалась, когда  увидела обмороженные ноги матери. Только до района  было вёрст пятьдесят. Не забыть, как добирались сюда, как они вынуждены были сходить по нужде прямо в ватные конверты. Ни какой почтальон не сможет ей уберечься от мороза даже в ворохе сена. Немного прыть к побегу убавила и решила сбежать весной, если родители останутся там, на том берегу и ей не с кем будет дружить. А, главное, что она эту зиму не ходит в школу и  опять не пойдёт по настоянию родителей.
- Мария, - снова тихо спросила хозяйка, - не уж то правду лопочет девка?
- Слушай её, она тебе такого наглаголит, волос дыбом станет.
- Ох, баба! Дыма без огня не быват. А, ежели, в деревне дознаются о приёмыше?
- Не дознаются, если сама никому не скажешь!
- Элеф знают трое – узнает и деревня, рот-от ёй не зашъёшь.  Стало быть земля слухом полнится. Поди-ка вы оттель удрали,  в глухомань, чтоба следы на правду замести.
- Что вы говорите, хозяйка, ни от этого мы уехали. В плену просидел пять лет, вот и уехали, чтоб никто не знал.
- Что же здеся-от лопочешь, куды  нонче, теперя то побежишь?
Не-ет, милка, от себя не убежишь. Терпеть позор до гроба требуется. Ну, а элеф не виновен - защищайся, показывай себя в работе, да не скули перед начальством. Будь тише воды – ниже травы. Ласковай от телок двух тёлок наяриват.
Мария молчит. Её душат слёзы, но вида она не подаёт. Ругает  себя в душе за всё случившееся и за Варвару особенно, себе не даёт ни минуты покоя. Она не знает, действительно ли Варька не её дочь или её. Ругает себя за то, что сорвалась с места работы, где её уважали.
И теперь снова встал перед ней вопрос: от кого Варвара узнала эти тонкости. Где я возьму ответ? Какой дать ответ ей на этот злополучный  окрик: «Это не моя мама!» Имею ли я право эксплуатировать чужого ребёнка в собственной корысти?
- Ты, чё энто приутихла, говори пока мужики в сенцах курють, куды теперь вы решились? Здеся  оставаться или на другой берег?
- Ты же видишь, я ещё не успела договориться с мужем. Теперь, думаю, за ним слово, как скажет, так и будет. Зиму надо пережить здесь  или на том берегу, разницы то ни какой:  тоже глухомань, ни больницы, ни школы путней. В одной школе  четыре ряда парт, четыре класса обучает в один день  одна учительница двенадцать ребят. Так то я и сама учить смогу.
- Какая у тя грамотёнка,  Мария?
-Семилетка за плечами, пионервожатой работала, старшим воспитателем в детском доме работала.
- Ну, так коли кумекаешь, то дело ваше. Мы вас неволить не станем.
Выбор ваш – хошь здеся, хошь тама. Нам ить, девка, всё одно: что пахать, что боронить. Вы люди антилигентнаи, а мы неграмотнаи. Элеф, что, мы вам соберём что могём.  Картошка, есть, огурцы солёнаи, рыбёшка  всяка имеется – поделимся. На певрай случай хватит пока хозяин в прорубь-от нырнёт. Хлеб у нас доморощенай, вам не пондравится. Вы уж приобретайте в мангазее – не дорого там. Мешочек на спину, в нарты и на тот бережок.
Хозяйка перечисляла названия продуктов как бы цинично с сарказмом.
Мария поняла прямую логику, и сквозь тяжёлый вздох ответила:
- Леночка, у вас своя семья. О ней  подумайте, спасибо вам и за это, что вы нас отогрели, позволили отоспаться с дороги. Косточки размяли дети от дальней дороги. Они же всё это время были в спальных мешках. Мы и мешки успели просушить от их недержания.
- Да, что же? За что же спасибо-от? Мы ить такого ничё вам не сделали.
Поживитя ишо, скоко нады.
Лена ходит по кухне из угла в угол. Перекладывала ложки, чашки с одного места на другое, затем снова берётся за них. Как будто лежат они не к месту.
- Так вы решили перейти Ангару? Сызнова  на тот берег? Тогда вы ба уж зараз напрямую мимоходом, обходя деревню.
Хозяйка  неожиданно заплакала, запричитала, как будто расставалась с родной сестрой и её детьми, и мужем.

Путь к зимовью


- Ну, что, рабятишка?  Дале двинемся, а ли как? - Войдя в дом спрашивает отец.
Трое детей  от году до восьми лет, стоя перед отцом, понимали, что скажут то и будет. Малый совсем только согласно акхыкал  -не говорит ни слова, соглашается со всем, подавая знак кивком  белой головки. Средний сын  четыре года вспомнил пережитое дорогой, подбежал к отцу, наклонил голову отца, прошептал на ушко так, что было слышно желание просящего:
-Папа, обожди, я на горшок схожу пока тепло.
-Ты сынок, про запас хочешь освободиться от нужды?
- Да, хочу, а то там опять холодно будет. – Сказал Сенечка, и побежал искать горшок
- Сынок, сколько ты будешь тужиться. Мы только завтра утром отчалим. Обожди пока не изгаляйся над нутром, ещё не раз сбегашь.
Брат Вари никогда не носил  штанишек, как бы  не закрепляли их. Она  пришивала штанишки к рубашке, застёгивала их с обратной стороны к плечам. Всё было бесполезно. Как приспичит его, он сразу снимает, забрасывает под кровать или ещё, куда подальше вместе с рубашкой, лишь бы не стесняло его тельце. Его питилюль то и дело трепыхался между ногами, кажется, вот-вот оторвётся.
Варе часто попадает за то, что она не может сломить его настойчивость, заставить одеться по-скромному. Если насильно она его сваливала, то он давал сдачи, чем попало, а хуже того он очень больно её кусал и тут же вскоре сбегал.
Она не может пожаловаться на  поведение брата  родителям.
- Ну, подожди, я на тебе опять отосплюсь. Это была верная поговорка девочки .Ты у меня тоже когда-нибудь получишь.
Не дай, бог, если услышат родители.
- Ну, а, ты, Варвара, как на энто смотришь? – Спросил  Степан Петрович.
Варя не знает, на что ей отвечать, на что смотреть. Повернув дважды  в разные стороны  головой, она пожимает плечами.
- Мольчишь? Значит, знак согласия. – Отец потянулся, было за папиросами, чтоб закурить да на столе не оказалось ни папирос, ни махорки.
Ты, девка, заметила, где магазин?
-Нет, не заметила, - отвечает Варя, - я как могла увидеть через спальный мешок. Мы носа то даже боялись высунуть. Увидели свет божий, когда нас вы сами вытряхнули из мешка.
-  Гляжу: востра на язычок-от, того и гляди откусишь. Отец протянул руку, подал монеты. Эвот, тебе, двенадцать копеек, сбегай за махоркой. Да гляди, без сдачи я дал. Не то бушь вымагать из продавца. Знаю тебя - не в первой
Варя живо оделась в рваное пальтишко, обулась в чёрные валеночки, выделенные ей вещи ещё детским домом, выскочила из дому, и как ветром выдуло.
- Ох, и шустра на ногу! – крикнул ей в след отец, - да мотри, одна нога здеся, друга тама.
- Я быстро! – Тоже ответила она уже в окно хозяйского дома.
Прошёл час, другой - Варвара не  появлялась. В доме хозяева и родители всполошились. Время уже подходило к обеду – пора за стол, а её всё нет и нет.
Мария Григорьевна вышла на высокое крыльцо, затем вышла со двора за калитку и ужаснулась над действиями старшенькой.
Та беспечно каталась на салазках вместе с деревенскими  ребятишками с крутой, но не длинной горы. Накатанная полозница упиралась почти прямо в угол стареньких стен магазина. Выступающие, гнилые  брёвна снизу, через один ряд кем-то были вышибленные  санками.  Она так увлеклась, что забыла про задание отца. Всё лицо её было разукрашено кровью. Но Варя не замечала своей обиды и продолжала развлекаться.
Мать издали увидела  дочь, бежала под горку, хлопая рука об руку.
- Ты, где это так себе размаздила?
- Заживёт до свадьбы, мама! Уже не больно.
-Это она угол своротила, последнее бревно вышибла из стены! – Подбежали ребятишки, дружно перебивая друг друга, объясняли Марии Григорьевне.
- Это нам не впервой, не то ещё бывает. – Подтвердил второй мальчик.Вчера 
- Кеха с горы залетел прямо во двор склада. Все ящики на себя взгромоздил. Еле-еле вытащили его оттуда. – Смеётся,  говорит девочка
- А чё они дом поставили прямо под горку? – Обиженно, растираясь от красной жидкости под носом, спросила Варя.
- Ты, прежде чем кататься в магазин то ходила?
- Я не знаю, где он стоит.
- Ты  тётка сама сходи попутно, если пришла.
-Ты чё Варька? – Дружненько засмеялись ребятишки, - Скоро весь магазин разворотишь, так и не узнаешь, где он? Так чё ли? Да вот ведь он!
Заходи с обратной стороны, там крыльцо, там тебе и двери.
- Вот и зайди, мама, а я пока ещё покатаюсь, пока не уехали. Я тут уже с ними познакомилась. У них  куликуны какие-то. Вот и катаются кто на чём.
А я на саночках, мне их временно подарили.
Мария  не спросила денег у Вари, пошла сама в магазин.
На металлической узкой пластине дверей висел огромный амбарный замок.
- Её сегодня нет! – Опять объяснили ребятишки, - Она в район за товаром поехала. Через три дня  дома будет.
- Ну, что ж твоя взяла Варвара, молись Богу, не то не сдобровать бы тебе сегодня. Сначала дело делай, а потом бы кататься пошла. Отец то, поди,  заждался. В горле пересохло.
-Главное, чтобы в носу не задымило. Он ведь у нас не курил никогда.
Варя плетётся сзади матери неохотно, утираясь снегом, заметая следы поражений на новом месте.
- Ты, почему такая везучая, на шишки, Варька? Где бы ты не была, обязательно понюхаешь пороху. Без травм как-то можно обойтись или нет?
- Да, какие это травмы? Ну, подумаешь, не успела затормозить.
Я то думала они насквозь пролетят; мимо магазина, напрямую. А тут, гляжу, уже и сворачивать некуда. Всей мордой заворотила на гнилой угол. Хорошо ещё шапка скатилась на глаза. Поэтому я почти не почуяла преграду. Так насквозь и вылетела вместе с гнилым  углом. Он весь в труху разлетелся, а мне ничего, кроме, что красные ручьи потекли. Видишь, они уже перестали показываться. А папке ты ни слова не говори. Или уж скажи, что ждала, пока магазин откроется, я познакомилась с ребятишками да заодно и покаталась. Я же на часы не похожа, чтобы  по секундам жизнь отмерять.
- Пошли, секунда! Обедать заждались.
- Когда это было, чтобы меня к обеду ждали. Или на людях картинки рисуете, а на деле?
- Помалкивай, да топай. Да обожди, я первая в дом то войду.
- Хорошо. Иди, потом позовёшь меня, расскажешь какие глаза у папки. За каждым разом страшно в дом входить. Чтобы не сделала всё пинки да пинки по зад. Я тут с одной тётей поговорила. Она сказала, что можно мне остаться у неё на квартире и ходить в школу. Как, ты, думаешь, мама? Поезжайте-ка, вы без меня на тот  берег, к чёрту на кулички. Там школы нет, она сказала. Нет людей даже, тем более магазина. Где махорку доставать ему
-Как-как, ты сказала? К чёрту на кулички? – Обернувшись назад, Мария Григорьевна остановила большие чёрные, злые глазища на Вареньке
Та сжалась всем нутром в комочек, ожидая  увесистую оплеуху. Но удара не последовало.
- Ну, чо ты уставила глаза свои на меня? Страшно смотреть на тебя,
- Моли Бога, что в гостях, марать руки не хочу.
- Я с вами никуда не поеду, даже к чёрту на кулички, если там нет школы. Мне учиться надо, а не с вашим говном возиться. Мне сказали, что вы не мои родители, а Мне Сенька и Пашка  не мои братья. Люди правду говорят!
Мария не сдержалась и резко  ударом ладони опрокинула  Варю в тёмный угол сеней, взялась за скобу и скрылась за дверями хозяйского дома.
- Степан, немедленно давай собираться! Нечего мешкать! Либо к чёрту на кулички, либо обратно, назад  в город.
Степан Петрович удивлён  скоропалительным решением,  и недоумённо спросил, рассматривая лица хозяев.
- Вот те раз! То не сдвинешь с места, то вдруг, давай немедля. Нет уж милка,  назад, в город ходу нам теперя  нету-ка. Деньжонок нады бы подсобирать, а потом уж через годок, два и назад элеф не  осилим чёрта на куличках. Чой то с тобой подековалось? Где махорка-от?
- Магазин закрытый. Уехала за товаром, а эта не знала, ждала, когда откроют. Покаталась на санках с ребятами, да морду себе разукрасила от вольности, как Бог черепаху. Не знаю, что к утру  с ней станет.
- А, может, останетесь здеся, -  уговаривала хозяйка дома.
- Остаться не вопрос. Кто кормить станет такую ораву. Работать надо.
Завтре отчалим и баста.  Сёдни закупим у населения продуктишек, а завтре по утру в путь.
- Вам бы провожатых с собой взять. Полонья там, не надёжно местечко.
Тянется вдоль реки  километра на полтора. Покедав обходишь, детей сгубишь. И мороз-от ишо  не сдался, так и жмёт под  шестьдесят.
Тем временем  Варвара Степановна, почуяв  угрозу от родителей за свои накопившиеся шалости за время переезда, двинулась в путь в обратную, откуда только неделю тому назад прибыли.
Надвинув собачью шапку глубже, на глаза, вприпрыжку всё дальше и дальше удалялась от хозяйского дома. Она себе под нос напеваетпесенку:
«Ой, мороз, мороз, не морозь меня». Дальше слов не знает  и повторяет снова.
Берёт  в руки снег, шоркала в ладошках, руки становились теплее. У неё  на сердце стало светлее.
- Не сообразила глупая. Надо было, пошамать сначала, набрать бы с собой сухарей.  У них же ещё остался припас. Ладно, пойду. Вон сохатые не пропадают же от голоду. И я не пропаду. Пока ещё не совсем кушать хочется. Да-а, дураки мои папа и мама; от живого места  сбежал, а я от них, как колобок, от дедушки с бабушкой. Нет, я бы от бабы Евдокии никуда не сбежала. Она добрая, весёлая, любит меня. У неё всё есть.
Варя мечтала, как можно быстрей увидеться с бабушкой Евдокией.  За мечтою она не заметила, как повернула  вправо по санному, слегка припорошенному следу. Уже совсем стемнелось. Её усталость тянула ко сну.
Ноги подкашиваются, руки мёрзнут, силы уходят в землю. Как, вдруг, начала выходить луна. Варька обрадовалась знакомому светилу по тому домику, где они с мамой коротали вечера и ночи, когда их папа служил на фронте.
- Ага! Вот ты где? Я тебя нашла, ты теперь от меня не скроешься!
Варьке стало, почему-то весело при знакомой подруге и она с новой силой идёт по санному следу.
Вдруг, вдруг перед её глазами среди высоких сосновых деревьев, показался высокий  огромный холм, красиво ухоженный снегом, а посередине холма  стоит труба. Из неё валит белый дым.
- Вот и опять домик! Кто же в нём живёт? Наверное, для меня затопили печь берёзовыми дровами, ведь только от берёзовых дров бывает дым белым.
Варя всё ближе и ближе подходит  к холму. Обошла с левой стороны, видит маленькую пристройку,  с виду сени,  два огромных окна с множеством переплётов. Одна шипка размером  пятьдесят на сорок,  выбита. Осколки стёкол лежат на полу, в сенях. Огромные тяжёлые двери были на замке. Варя походила взад, вперёд от дверей к окнам  и обратно, подкатила небольшую сосновую чурку, вкарабкалась на окно и  свалилась на место, где  лежали стёкла. Подошла ко второй двери, она хотела открыть её, но та не поддавалась ей. Руки всё сильней и сильней коченели. Тогда она снова натёрла их снегом. В руках появилась боль. Прыгая от боли по сеням, видит металлическую пластину, которой  открыла двери в омшаник.
Печь в омшанике не топилась, потому что он разделён был кем-то  на две половины. Одна дальняя половина предназначалась для пчёл, а первая, где стоит буржуйка, в ней находился пасечник; он жил здесь только летом, во время медосбора. Первая половинка обустроена: всевозможными полочками для инвентаря пчеловода, топчаном с постелью для отдыха, здесь же стоит старенькая ржавая медогонка, с остатками  сухой старой вощины.
Варя не знала, что это такое, поэтому она поспешила быстрее найти спички, так как в селе Таёжный возле бани стояла точно такая же буржуйка, похожая на печь железную. Она при входе в омшаник сразу обратила внимание на приготовленные, кем-то берёзовые дрова. Их было так много.
- Теперь заживём, всё по-хозяйски, как у бабы Евдокии. А вот и спички!
 Не один раз она обращалась со спичками. По-детски, но всё-таки сумела поджечь лучины лежавшие под дровами. – Кто же это приготовил?
Дрова загудели, как в топке паровоза. Тепло расходится по пристройке омшаника. Варя разомлела на топчане, под ватным одеялом и уснула мертвецким сном. Перед утром  слышит визгливый лай собаки. Она тоже почувствовала здесь живого человека;  и ей хотелось бы с ним познакомиться. Собачка  тощая, как  былинка в поле.
- Ну, что говоришь, тоже околела, просишься погреться? Заходи, прямо, как в сказке вдвоём будем жить. Только вот как ты сюда попадёшь? Я то в окошко влезала. А ты, как? Пошли,  я тебе дорогу покажу. У нас через окно входят.- Варя вышла в сени, поманила рукой собачку.
– Ну! Прыгай!
Барбосик  понял совет и приглашение  маленькой новой хозяюшки; и махнул в окно, как будто делал он это не впервые.
-Только вот, пошамать бы нам с тобой не мешало.
Варя достала ржавых  сухих вощин, сунула в рот. Ей показался привкус  вощин  сладким.
- На! Ешь! Чем богаты – тем и рады. Ничего, брат,  больше нет.
Ей пришла в голову мысль: У бабушки Евдокии даже на веранде есть  яма с продуктами. Если заботливый хозяин запасся сухими дровами, то почему бы не иметь ему в запасе, хотя  бы картошку?
Варенька обратила внимание: на земельном полу расстелена кем-то домотканая дорожка. Это придавало  временному постояльцу летом уют. Пока собачка ласкалась с новой знакомой, сбила дорожку, а под дорожкой  виднеется  западня. 
- Ага! Правильно моя голова работает. Попробуем с тобой поднять её. Может там, чего найдём. Нам с тобой не много надо.
Собачка  догадалась, вспомнила лазейку хозяина, от радости запрыгала, залаяла, давая знать Варе, что она на правильном пути.
Варя  с огромной силой приподняла западню. У стены  в подполье стоит длинная лестница. А там, в глубине ничего не видно. Но собака настойчиво подсказывала новой подруге:  Доставай; тебе и мне там хватит. Она зажигает сосновую длинную лучину, тоже приготовленная хозяином, вместо свечки, спустилась в подполье. Оё, ёй?  Столько продуктов! Видимо, не видимо. От растерянности не знает, в какую кадку вперёд залесть.
В первую очередь ей попалась фляга с цветочным ароматом. Сунула руку, потянулось, что-то липкое, попробовала.
- Да это же мёд, барбосик!
Барбос продолжает лаять и визжать, ожидая более чего-то существенного.
- Чего ты такой  не терпеливый? Нет ничего хорошего для тебя. А мне как раз медок пригодился с морозу. И ты пропотеешь – не облиняешь. Ладно, уж сейчас картошку поищу. Господи, ещё как на грех лучина потухла.
Варя на тёмную нашарила ещё одну посудину. Приоткрыла деревянную крышку, а из-под крышки почувствовался  пряный аромат солёностей.
- Ну, точно, как  у бабы Евдокии, у неё таким же мясом солёным всегда пахнет. Ты прав, барбосик, знаешь, где клад зарыт. Что ж это тебя хозяин здесь голодным оставил?
Варя вытащила кусок мяса, увидела окровавленную ногу барбосика.
- Господи, где это тебя угораздило поранить ногу, ну, прямо, как с войны пришёл и пачкаешь всё тут.
У собачки не было полной задней лапки.
- Ты, наверное, в капкан попал, дружочек? Да-а, видно, я тебе не в силах помочь. Сам себя лечи, зализывай чаще, а я тебя кормить буду лучше.
Видишь, вот кусок мяса? Вот, как оплетём с тобой за один присест, на всю неделю сил поднаберёмся. А ты уж тем более лопай и не стесняйся.
Варя порезала на кусочки мясо, сунула на угли сковородку и побежала в сени за снегом, чтобы мясо не пригорело. Лишь бы немного побелело мяско, значит сварилось. Это папа мой так всегда говорит. Только вот хлеба у нас нету. А вот у бабы Евдокии  всегда от хлеба оставались ломтики. Она их прикладывала на сухарики к чаю. Может, и здесь что-нибудь найдётся?
Пока Варя  шарила на полках, в кастрюлях, собачка лаяла почему-то совсем по-другому и повиливала хвостом.
-Ну-ка, тише! Перестань гавкать, не дай бог кто нас услышит!
Барбос замолчал, как будто понял приказ хозяйки.
- Вот так с одного слова надо понимать, попадись ты папе в руки, он тебя быстренько отвадит лаять. А не послушаешь, пулю в лоб заработаешь.
Он у нас такой. Но собачка не хочет слушать приказ Вари,  опять грубо и серьёзно залаяла, вздымая  от злости на себе шерсть. Варя испугалась, прыгнула  на топчан и под одеяло
Через некоторое время,  собачка снова  рвётся к дверям.
Вдруг, послышался тяжёлый стук сапога в двери сеней.
Варя соскочила с топчана и от страха пискливым голосом спросила:
- Кто там? – Не заметив как она скоро накинула, кованный крючок на петлю дверей, всё как дома по хозяйски
-Свои! Открывай не трусь.
- Не открою! Мне папа не велел никому отворять.
- А, где он?
- Если б вы не пришли, я бы тоже не знала, где вы?
- Гляди, колхоз, а логикой управляет малолетка.
- У меня нет никакой рулетки, мне папа одну собачку оставил, чтобы не было скучно, пока он вернётся с ухажей.
- Он давно ушёл на охоту? Пора бы уже и прийти.
- Да, наверно, за вами следом уже плетётся, устал, поэтому тихо идёт.
- Пошли дальше или хозяина будем ждать? – спросил один другого.
- Идите, идите! Я вас без папы в дом не пущу, он не велел!
- Тоже мне дом нашла.- Огрызнулись путники.
Пока Варвара  разговаривала с пришельцами, барбосик умно молчал,
положив, голову на передние лапы, и умно водил глазами из стороны в сторону. А, как только они заскрипели подошвами по снегу, то он будто сорвался с цепи и был готов снести двери с навесов. Рычал страшно, оскалив высокие мощные клыки, так что Варе самой стало страшно от такого вида.
Она решила его погладить, да он тут же резко повернув голову в её сторону, рыкнул, как бы давая знать: Не мешай под руку, я сам с ними разберусь!
Пока пришельцы стояли, докуривали папиросы поодаль от омшаника, собака не умолкала.  А Варя успокоилась только тогда, когда они совсем скрылись по тропе в той стороне, откуда она сама пришла.
- Где, ты был, Барбос, когда я шла сюда? Ты, почему на меня не лаял?
Барбос молчит, виновато  повиливает хвостом.
- Ах, да-а! Ты был привязан, там на холоде, в капкане. Понимаю, понимаю, но ничего скоро заживёт. Мы с тобой уйдём отсюда, куда подальше, но только не сейчас, лучше летом. Понимаешь, меня?
В пристройке омшаника так теплым воздухом нагрелось, что щёки и уши у Вари раскраснелись, а собачка,  растянувшись на земляном полу, сквозь сон шевеливает лапами и слегка подлаивает.
- Бедная, ты, моя никак не можешь успокоиться от пришлых людей.
Правильно, всякие людишки имеются и хорошие, и  плохие, вот зачем они сюда пришли? Наверное, своровать надо было им что-то. Да что здесь взять?
Деревня недалеко, дойдёте и поговорите с папой, а то чего доброго открывай им ворота, ишь, ты жирный какой.
Люди одеты в телогрейки, а на их головах   зэковская  шапка.
Варе этого не понять. Они выглядели далеко не  полного телосложения, наоборот, таких здесь называют кастерями. Измученные голодом лица, и видимо, дальним расстоянием смотрелись земельным цветом. Больше Варю никто не беспокоил. Зато  сама Варя не на шутку забеспокоилась: что же будет, когда её обнаружат мать и отец. Не ведомо ей: сколько времени прожила она в омшанике у пчёл с собакой, поедая весь запас сухарей.
Не на шутку растерялись родители в поисках  дочери, подняв всю деревню на ноги. Они расспрашивают ребят, с которыми она каталась на санках, в одночасье познакомившись с ними. Те отвечали также  испуганно:
- Не знаем. Только вот она недавно договаривалась с тёткой насчёт жилья, чтоб та разрешила ей жить, пока учиться зимой, а летом поедет в детдом или к какой-то бабе Евдокии.
- И, что эта тётя, разрешила ей жить у себя? 
 Родные сбились с толку, где её искать, не обнаружив ребёнка у тёти
- Да разлев я без ведома родителёв, могу принять чужого рабёнка? Сами понимаете  - это подсудно дельце-от. Как видите, никого у меня нет.
Не доверяя сказанному тёти, были осмотрены все углы избы.
- Куды  подалась Варвара? – Недоумённо спрашивают сами себя родители.- Не уж ли мы такие грозные, чтоб от нас нады сбегать?
- Да уж, СтепанПетрович, не зря тебе дано имячко, ишо бы хвамилию тебе добавить Грознай. От эдаких-от и мыши разгребаются. – Ворчит хозяйка дома.- Дай, токо бог ёй здоровья. Зверь бы, где не съел. Она, девка-то  хороша у вас, больша помощница. С ёй бы  поласкове нады, да по – матерински. А пинкарями токо подале её душу откинешь. Я вас тута постарше, меня бы послухать нады, а не отворачивать морды-от. А не послухаешь, то отведи господь, элеф что с вами тама, на том берегу подековается, не обращайся ни ко мне, ни к Ляксею. Шишь вам с маслом товды. Приказываю: не трогать девку даже мизинцем. Это вы её довели своими грозными  обнимками  девку-от, токо по энтому она где-то прячется.
- Леночка, скажи, ты что-то знаешь? Может, знаешь, где и у кого она?
- Да элеф бы я знала, разве терзала ба твою душу молчанием? Я к вам не сподобна. Я кошку не обижу, а уж тем боле Ляксей, тот и вовсе убьёт за скотину. А вы над рабёнком душу свою измываетя. У вас не получатся, вы ангелами  дыры прикрываетя.
Видно, было хозяйку уже не остановить в нравоучениях
- Вот токо элеф она появится, немедля отведу её к депутатше. Мы с ёй обмозгуем, как с рабёнком=от поступить. Тута оставить при деревне или в детскай дом отправить, в которай она просится. Либо Евдокии отдадим, которую она из рота не выпускат. А ужо третий вариант: Хошь и семеро по лавкам, так ить, думам с Алексеем-от - она не объест.
Прошло две недели. Немного оттеплило. Посыпал мелкий снежок.
Проходившие мимо омшаника двое мужчин, были расквартированы на постой у той тёти Фроси, к которой  просилась Варя  на время учёбы пожить.
 В зоне они отбывали по пятьдесят восьмой статье, по  политическим мотивам,  разлагавшие дисциплину в рядах Партии Советского Союза.
Уравновешенных, исполнительных приняли как своих родных в деревне. Помогали, чем могли, продуктами, одеждой, акушерский пункт залечивал раны  протёртые цепями.
Однажды, как-то пришлось к слову одному из политзаключённых:
-Ефросинья Ивановна, если не секрет расскажите нам о том шалаше земельном, что находится отсюда  в километрах пятнадцати.
- А, что вас интересует? – Что-то заподозрила Ефросинья.
- Да особого то интереса нет у нас. Только мы хотели узнать, можно ли бы пожить в земельном шалаше, чтобы вас не стеснять. Другого то жилья здесь нету. Может, вы похлопочете за нас у председателя колхоза, а?
- О каком шалаше вы толкуете, в толк не возьму?
-  Как едешь из деревни  километров пятнадцать, направо небольшая тропочная извилинка от основной дороги.
  - А-а-а! Так это омшаник. Там зимой только пчёлы живут, а сам то пасечник эвот рядом с нами по соседству, через лужок.
- Не понял. – Почесав затылок,  ссыльный, переглядываясь с другом.
- Чего ж тут не понять? Он летом всей семьёй там околачивается. Пчёлы, рыбалка – всё под боком. А для такой семьи, что ещё подобного найдёшь? А скоко тама брусники, а черники, косой коси – не выкосишь.
- Ладно, помалкивай, -  шёпотом сказал один другому; не наше это дело.
- Как энто не наше дело? – удивлённо спросила Фрося. – У нас колхоз.
Дела у нас обчественны, поэнтому  у нас крайних домов не быват.
На следующее утро пришли  деревенские мужики к Ефросинье.
- Ну-ка, сказывай, кто у тя тут прикочевал. Могет, оне, где встречали по дороге девку. Хошь замёрзшей ба её найти, со слезами  просит отец Вари.
Может, слухом, каким пользуются. Понимаете такой мороз, а она удула. Как ветром  снесло без следа.
- Не плачь, мужик, не плачь. Мы, кажется, догадываемся, где ваша дочка. – Мужики стоят, переминаясь с ноги на ногу.
- Говорите же! Тюрьма мне будет элеф я не найду её.
- Ты, что тюрьмы боишься больше всего за свою шкуру или  печёшься за собственное дитё по-родительски? Как так получилось, что ты её увёз в убогое убежище вместе с пчёлами.
- Никуды я её не отвозил. – Кричит на мужиков Степан.
- Как это не отвозил?  - долго молчавший второй мужик тоже пошёл на Степана  плечом вперёд.
– А вот она, как раз и говорит, придёт папка  скоро, он ушёл на охоту. Так,  она нам двери не открыла по твоему приказу. И собаку с ней оставил на всякий случай. – Говорит первый ссыльный.
- Да, где этот проклятый омшаник. Покажите мне дорогу; я на санях за ней съезжу.
- То-то энти мужики мяли в роте галушку, а проглотить не смогли. Оне уже третий день мне на ухо толмачат, как бы занять это убогое жилище. Так вот где девка-от околачивается. Кому она восьмилетняя  помешала?
Подошла к толпе  Елена Марковна  и Алексей Еремеевич.
- Чё нашли  Варьку-от? – утираясь  от слёз. – Варьку-от нашли?
- Пока нет. – Ответил кучке любопытных деревенских председатель колхоза. – Сейчас запрягают лошадь.  Отец садись в кошевую, и я вместе с тобой. Только боюсь там теперь не проехать.
- Попробовать бы надо товарищ председатель. - Сквозь слёзы  говорит Петрович.- Поди, она уже тама околела.
- Какой, к чёрту околела! Она  там буржуйку кочегарит. – заверил  политзаключённый растроганного  отца. Но это было неделю тому назад.
- Вы, почему молчали? – сурово спросил новосёлов председатель.
- Да как-то к слову не приходилось. Мало ли что, где  топят и дымит.
- А вы в омшаник заходили? - Спрашивает отец.
- Она с собакой и на крючке. Собака грозная такая, а мы безоружные.
Нет, мы даже в сени не могли зайти. На них большущий замок висит.
- Тогда, как же она сама то попала в омшаник?
- Мне думается:  через окно переползла. – Сказал первый из   прибывших.
- А как тогда собака к ней пробралась? И чья собака?
-Отвечаю на первый вопрос, товарищ председатель. Тут дело спортивной  техники животного. Поманила,  за собою позвала. Пожалела собачку, а та по проторенному пути за хозяйкой маханула. Ух, и защитница, молодец псина. Ни за что бы не рискнул выломать дверь при любых обстоятельствах  без оружия.
- Не очищайся, новосёл, не очищайся. На месте виднее будет. Поедете со мной, дорогу покажете.
- А, вы то, что тоже не местный? – Спросил политзаключённый.
- Почти что так, без году неделя. Вообще-то мы не имеем права без хозяина входить в дом без разрешения его.
- О чём это вы? – спросил политзаключённый.
- Да всё о том же уважаемый, - подозрительно посмотрев  в его сторону
-Представь себе. Ты приходишь в дом, а у тебя прохаживаются по дому посторонние.  Как ты себе представляешь а?
- Что вы предлагаете? – спросил второй бывший политзаключённый.
- А вы и не догадываетесь?
- Никак нет!
- Подумайте.
-Вы, что нас в чём-то подозреваете? – Спросил первый бывший политзаключённый.- Вы не курите?
- К счастью, нет! И вам не советую.
- Вы же не курите.- Подал папиросу отец Вари.
- А, что разве видно?
- Смаху то и не заметишь, а вот папиросу другим концом в рот толкать, то это уже о чём-то  говорит. Ты, подлец, сказывай, где моя дочь?
- Я о своей дочери ничего не знаю, почему я должен знать, где твоя.
Ты родил, ты ищи.
- Вот система! – заговорил  по имени Афанасий, первый  бывший зэк.
- Да уж, влипли, так влипли. Лучше бы уж  не выходить из зоны.
Степан Петрович  рывком  ринулся на Афанасия, схватил за грудки, приподнял выше своей головы. Тот совсем не знал, что ему ответить.
- Слушай, ты, орхаровец! Отпусти друга! Не тебе нас казнить или миловать, настрогал себе ребятню, так следи за ними, а не забрасывай в омшанники вместе с кобелями. Что кишка тонка растить короедов. А спать, с бабой, как оно, а?
- Политзаключённый  как заорёт неимоверно звериным голосом, и  размахнувшись  на всю отмашь, врезал Степану Петровичу в переносье. Отец Вари хотел было тоже дать сдачи, он ведь не из робкого десятка, да  между двумя вздыбившимися мужиками  встал сам председатель.
- Извини, Петрович, Афанасий прав: не доказано – не преступник.
Мало там пребывал, захотел снова  вместо них? Я б на твоём месте уже давно там был, рядом с дочерью, а ты всё ещё здесь вошкаешься.
-Да, если бы я дорогу знал, мужики!
- А вот дочь, как-то сумела найти дорогу в убежище от отца. 
Кто-то крикнул из толпы зевак.
- Запер её там сам, а ноне отказываешься. Проверить ба его нады, что энто за отец, новай пришелец в нашей деревушке.
- Зойка, сбегай-ка за пасечником, да живо!
- А яво дома нетука. Ён ешче на той неделе в райён укатил. Внуков-от у яво тьма тьмущая; не вертается пока всех не объедет да не обласкат. А оне разненькие такие на цвет, как в лесу сыроежки. Чай не один зятёк там побывал.
- Цыц! Зойка, не твово ума дельце. Чей ба бычок не скакал, имя воспитывать. К тебе за куском хлеба не бегают. – Заступился мужик за  дочь старого пасечника.
- Война мужиков-от покасила; молодец баба, упущенное, Союзу наверстат. Всякия потребуются  в будушшем мужики – чёрные, рыжие и пыжие. Видала-нет кино, как оне все как один плечо к плечу ползают по траншеям, окопы роют. Не заглядывают в морду,  какой ты масти. А тошнее того друг друга  мертвого  вызволяют. А ты тута распаясалась, нужду деревенску  выказывашь, Тьфу на тя не хороша ты баба. У тя  в роте сплетней, как мух на помойке.
Взрослых обступили ребятишки, им и мороз не мороз, лишь бы  на улицу выскочить с горки покататься. Некоторые тоже присоединились к взрослым со своими предложениями и объяснениями; приблизительно, где может быть, Варька.
- Я, кажется,  ещё, когда каникулы были, видел её с санками.
- Вот, Америку открыл, а ты знаешь, что там первый побывал Колумб?
- Две недели почти прошло, за это время в такой мороз и околеть не мудрено,
- А я видел. И это была правда. Я у окна стоял, видел, как она проходила мимо нашего дома. Она не шла, она рысью бежала и оглядывалась
- Ну-у, ты и сказал, дурак что ли? Ты как можешь видеть в замороженное окошко. Я лично зимой в своё окно ни черта не увижу.
- Перед зимней спячкой то за окнами уход должён быть, чтобы не обмерзали. Мать у нас старательна, не допущует никогда до этого осложненья. А потому и я увидел, как она вприпрыжку топала в сторону района.
- Ты не  мог поинтересоваться, куда она так ноги навострила? – спросил Петрович.
- А мне то нашто было спрашивать. Вы же приезжаи. Мне ни дела к ней, и ни какого антересу не было.
- А дальше в какую сторону она подалась? – Спросил председатель.
- Дык, ить я как могу увидеть, у нас на той стороне нету оконцев.
- Разошлись все по домам, если нет помощников! – По фронтовому приказал  председатель, у которого правая рука висела на чёрной ленте
- Товарищ, председатель, а чё вы тожить на фронте побывали.
- От звонка до звонка, милок. И не только побывал. Ну, что скоро подойдёт пасечница. Она нам тоже не помешает.
- Я тута, товарищ, председатель. Тута я! Эвот за толпой стою.
- Ты ключи от зимовья прихватила?
- От какова зимовья?
- От омшаника, что ли, как у вас тут всё называется привыкать надо.
- А как жа, товарищ председатель, оне у меня за вся с собой.
- Ты тепло одета, не замёрзнешь, если с нами прокатишься часа два.
- Не-ет, милок, замёрзнуть зимой разлев можно? Токо я вот никуды с вами кататься не поеду без хозяина. Я тама ни чё не знаю.
- Ну, а, если участкового приглашу? Поедешь?
- Если с участковым, товды можно будет прокатиться. Токо вы чё тама потеряли?  Омшаник-от  на замке стоит почти полгода. Туды, поди уж и дорогу замело по шею.
- То-то и оно, что безхозяйственность с вашей стороны. Пчёлок то проверять бы нужно почаще. Или, что нет дохода – нет и желания к ним, так?
- Ну-у, браток, ты уж и загнул. Чё это ты меня выспрашивать вздумал про пчёлок? Аль медку захотелось, так жди самово - он распорядится.
- Давайте, садитесь в кошевую, всем четверым места хватит.
- Не потянет, милок, эдакий вес. В тебе самом все сто пятьдесят будет.
Народ, окружавший председателя, оглушил хохотом, и Зойку, за то что она не скромно  его обозвала тяжеловесом.
-Зато ты менее полцентнера
- Вот как раз уравниловка у нас получится.  На каждого по семьдесят. Семь ю четыре  сколько будет, кто знает, а? Молчите! Эх вы школьники! Поехали  для фронтового тяжеловеса  жеребца это ни груз.
Жеребец  резво рванул с места; сани покатились с хрустом, выбивая копытами снежную пыль. Жеребца  комиссовали ещё  перед окончанием войны из-за серьёзного ранения  в голову. Колхозники не надеялись на его выживание, но каждый стремился ему помочь в восстановлении его здоровья.  Приносили дети сладости. Он к ним привык,  а глаза начали выдавать  о его здоровье. Фелдшерица взяла шевство над ним особенно. Так он выздоровел, только в переносье его,  почему-то похрапывало. 
- А, ну, милый, вспомни годы военные, как ты нас выручал на переправе Эльбы. Поди, забыл уже туда дорогу.
- Нет, председатель, скотина это только грубое оскорбление её, она  не хуже человека память имеет. Вы её как сюда доставили?
- Не знаю, не видел. – Ответил предколхоза.
- Да сомогоном из района, - быстро поддержала разговор хозяйка, дочь пасечника
- Так вот отпусти-ка ты его снова без вожжей, какой дорогой побежит.
- Так я и так их в руках не держу. – Сказал председатель колхоза.
- Вот вам и результат вашего ответа. - Поддержал разговор политзаключённый. Я ведь тоже  самогоном прошёл эти сорок километров до вашей пристани. Скажи: Вернись назад без запиночки, каждый кустик покажу. А животное имеет феноменальную память, потому он  бежит и бежит без понукания. Это ещё зависит от характера, точно также как человек
- Вот и поворот! – Живо заёрзала на сидении пасечница.
– Ну-у, уж нет нам туда не нады, милок. Ты маненько левее возьми. У нас тута не просека, это только тропочка узенька длиною полтора километра от берега реки.
- Здесь, говоришь, бывали? – Спросил у  политзаключённого отец.
- Не бывали, мимо проходили! – резко отвечает он, - И что из этого? Что мне здесь место заказано. Твоя дочь говорит, здесь много охотников ходят. Им можно, а политическим заключённым запрещено, так что ли?
- Ну-ну, посмотрим, жива ли она ещё? – Взглядом зверя окинул Степан.
- Тогда я способен буду сам с тебя шкуру содрать  за девчушку, Афанасий!
- А нам с другом, кажется, что с тебя надо шкуру содрать и не медля. -Афанасий выпрыгнул из саней, пошёл впереди  жеребца, взяв его под уздцы.
- Так то лучше будет, не то не ровён час смажу по едалу-от, брыкнешься. Как ни в чём не бывало. У меня ить не заржавеет
- Гляжу я на тебя Петрович, нет у тебя выдержки. Как хоть ты уцелел там на фронте. Такие рвались в бой без оглядки, да мало таких, то выжило.
- А я не фронте был!
-Где? Тогда как прикажете вас величать. В тайге отсиживался? Семью кормил? По какому случаю в наших краях?
- На равных. Моя земля, твоя земля - всё обчее. Вы со старухой-от моей земляки. Она  тамошняя, ты тутошний; поля ваши нейтралку  обозначили. А дале ни к чему объяснять. Река обчая, рыба обчая, зверьё тожить обчее. Чё ишо то те объяснять? Аль не понятливай дюже? Ты вези быстрей и всё тут.
- Нет, мужик, ты с нами тут не уживёшься. Норовитый уж больно. А вот насчёт  твоего прошлого, то я постараюсь докопаться. Где был, чем был занят, не то тебе прямая дорога – Колыма.
- Не гунди под носом. Похуже видывал – выжил. На Колыме-от жить тоже можно. Я из пуганых, не плохо было бы и на Колыме пожить. Таких, как ты я тоже видывал. Воевал не воевал, а железок нацепить успел. А такие, как он, впереди идущий, за тебя отсидели по пятьдесят восьмой статье. Чует моё сердце, нюх то мой, как у собаки. Если  там побывал, то его  рожа землёю пахнет, а твоя рожа  на окорок смахиват; не подгорит зажарится.
- Ты не нарывайся Степан Петрович, - попыталась утихомирить  Зойка. - него в кармане красные корочки, а у нас с тобой тю-тю.
- Придёт пора не буэт знать куды сховать их, так, кажется, хохлы говорят. Не вечное пиршество  для них будет. Моей жены мать говорила: белые не за горами. Энта косомолия весь цвет Колчака  сгубила. Сами брюки голихве натянули и нашего брата без порток оставили. Обо мне ты председатель не пекись. Я по вине грузина с усами отбрякал цепями  от звонка до звонка. В первом бою раненого без жопы на допрос потащили. Так что, в какой то степени - мне бы партийный билет надо было вручить. Такие, как ты расхватали и некому нас было искать. Да и велика ли была нужда кого-то шукаты. Нас ведь тогда с землёй смешали, мы как горошина в поле, кто мог тот откатился. А я без жопы куды мог сбежать, как ты думашь? Энто ить коленвал, крепёжь к ногам. Ну и как дошло до твоего разума?  Бушь шукаты, где я воевал.
- Извини, браток, прости меня, Степан Петрович, за не тактичость. А дочку, пожалуй, твою мы найдём живой и невредимой. Я, думаю, что эти люди тоже порядочные. Если они говорят не заходили в омшаник, я им верю. Только каким способом она туда попала. Такое понятие опять же ты сам её туда отвёл. Пошёл на охоту и её взял, посадил в омшаник, чтобы мать за это время не сбежала от тебя туда, где жила до войны.
- Да не мать она ей, мне кажется. Элеф уж побежит то и дело с концом.
Не своя рубаха – она и есть не своя. Чужое не жалко. Токо отвечать-от кака разница придётся за свово или за чужова. Вот чево я боюсь. Взяла себе на шею рабёнчишка, а материнской-от ласки тю-тю. Рассказыват тётка то: Уж больно наказывала она её. В шишках да синяках ходила. Глаза заплывали от побоев. Скрывали обе от меня. Да что было скрывать-от пока в плену сидел пять лет синяки бы всяко разно сошли на нет.
- Ну а Варвара то, что как она на это смотрит.- Чуть ли не разом спроси Зоя  и председатель.
- Варвара то? Она ни об чём не рассказыват. Я тут немного погонял старуху, так она с тех пор и меня стала побаиваться.
- Что-то не верю я в твои признания, Петрович. Дыма без огня не бывает. Дай бог, чтоб живой там она оказалась Дознаемся, Степан, учти это.
- А вот и омшаник показался. Токо поштой то собака – от наша не лает.
- Так вы специально оставляете при зимовье собаку? – спросил впереди коня идущий.
- Нет, конечно, нет. Оне сами убегают  к летнему пристанищу, привыкли, значит. Прибегут пошвыркают баланду, наедятся и опеть убегают.
А  ноне, чтой-то долго не прибегает.  Как он оказался в самом омшанике в разум не возьму. И, тем более, что и девка тама с кобелём.
- Чем кормятся собаки  без вас? – спросил  бывший политзаключённый.
- У-у! Наших собак хлебом не корми лишь ба  в лесу побегать. Да и что энто за собака, элеф она сама себе кушь не добудет? Знашь, как оне куропаток ловят, ещё и нам хватает.
- А как же кур тогда, они не ловят?- опять спросил  Афанасий.
- Боже упаси, ни ковды такова не было, чтоба курицу задрал. Зачем?
Сани остановились перед омшаником. Тишина. Ни лай собаки, ни дыма из трубы, как прежде, не  видели проходившие мимо путники издалека
Постучали в окно. Тишина. Собака не лает.
- Братцы, я чувствую непоправимое, братцы! – диким голосом закричал Афанасий. Мы же слышали её голосок такой нежный красивый.
- Я т-те покажу нежный и красивый! – Зверем выскочил из кошевой отец. – Ты у меня запоёшь сейчас по-волчьи. Сказывай, где она? Что с ней?
Эх, зря с собой тозовку не прихватил. Отец побежал  к омшанику.
- Доченька, милая, ты живая? – голосом матери завопила Зоя, - доченька, милая моя, отопрись, коли жива.
Тишина. Только скрип шагов под окном да неожиданное ржание коня.
- Давайте, попробуем  сломать дверь! – приказал председатель.
- Что вы?! Что вы? Зачем же? – Кинулась к двери Зоя, загораживая своим телом сенные двери.
- Как энто зачем? – усомнился Петрович, - Может вы тама с ней чего учудили, а? Ну-ка, сказывай, Зойка!
- Чего мы можем учудить, если мы там не были уже полгода?
- Как энто не были? – спросил председатель, - когда уехал твой старик?
Может и, загнул попутно за медком то, а, Зоя?
- Я, конечно, энтого не могу сказать, токо знаю одно – он зимою пчёл не беспокоит.
- Зачем же их беспокоить, если пчёлы находятся в омшанике, а в предомшанике-от емется  прихожая и спальня.
- Так, значит, ты сам там побывал, а нас за горло трясёшь? – Кинулся было Афанасий на Степана.
- Постойте, не деритесь! Нужно  окно в сенцах выставить, таким способом и двери сохраним. Окошко-от легше вставить, чем двери ганашить.
- Права хозяйка, вовремя ты подсказала.
 Выставили окно, перелезли все, а войти в омшаник никто первым не решался.
- Зоя, будь ласка, войди в хату первой.- Тихим тоном попросил Афанасий.  Он тут же повалился на дощатый пол, хватаясь за грудь.
- Господи этого ещё нам не хватало. Нужно было с собой акушерку прихватить. Боевая медсестра, у нас она от скуки на все руки.
- Так ведь не рожают же здесь, а умирают, и неизвестно сколько их будет покойничков? – Растерялся Степан Петрович, никогда не знавший помощи  от врача в лагере пленных.
- Дверь-от в омшаник не замыкается, толкайте её шибче.
Толкнули всем телом, да не тут то было. Всё та же прежняя тишина.
- Тогда давайте выставим окно в прихожей омшаника, где мёд качаем.
- Показывай, Зоенька, показывай, за тобой право, для того тебя и взяли с собой. Где у тебя тут топор, или гвоздодёр? Не то можно испохабить строение. Конечно, сам на энто дело мастер, но я не хозяин.
Каждый  предлагал действия по спасению душ, и каждый думал о не поправимом. И какая то минута слабости, надеялась на лучший исход.
Рама затрещала больше от мороза, чем от её изношенности; выпала в руки столяру невредимой.
- Зоя, пожалуйста, мы тебе поможем залесть.- попросил отец
- Токо отвернитесь. Я попробую.
Афанасий, лежавший на полу без знака внимания, самостоятельно поднялся.
- Дочка, ты меня помнишь? Я приходил сюда, просил, чтобы ты открыла нам двери. Мы замерзали уже, ты поступила жестоко с нами. Не открыла нам двери, наоборот, набросила крючок на петлю. Мы ноги себе отморозили. Мы хотели обогреться и дальше идти в твою деревню.
- У меня деревни моей нету здесь. – Послышался слабый голос девочки. Я сама не здешняя, дяденька. А дверь я тебе попытаюсь открыть, если смогу подняьтся.
- Братцы! Братцы! Дочка наша жива! Она живая, дочка то наша!
Пока Зоя приноравливалась заползти в окно с помощью председателя,
Афанасий, забыв о своём сердце,  первым заскочил в окно, как бывало на войне.
- Ну, что там, Афанасий? – они не слышали разговора Вари с бывшим политзаключённым.
Афанасий поднял на руки беспомощную девочку с опухшим лицом и заплывшими  глазами.
- Кто это тебя так? А где собака? Ты же была с ней?!
Я давно её уже не видела. Она куда-то уползла, наверно её сладкие мухи съели и до меня добрались.
- Та-ак, стоп, братцы, видите на окне погибшие от низкой температуры пчёлы. Наверняка,  Мухтар  пролез сквозь небольшое отверстие в омшаник.
По хозяйски определила ход действий временных жильцов, дочь пчеловода.- Он всегда приоткрывает на зиму дверь сантиметров на пятнадцать, двадцать, чтобы пчёлы не задохнулись.
- А что разве нет вытяжной  трубы? Я заметил,  есть такая вытяжка, да маловато для такого помещения. Могут насекомые плесенью окуржаветь, а значит  и болеть будут. Какие уж тут труженики, какой уж тут медосбор? Хреновый пасечник - не знает простого элемента. Пчёлке нужен свежий воздух.
- Может от того у нас и мёду то никогда не бывает? – Глядел в глаза Зои председатель колхоза. – А ещё чего доброго, как весна большой падёж. Вроде бы только увеличится пасека  ульев на десяток, глядишь, весной убыло на полтора десятка.
- Старый он у меня отец-от. От него самого ужо толку-от нет. Еле-еле
ходит,  тяжело ноги передвигает, да и глаза уже подводят. Однажды, говорит: Ты знаешь, Зоя, убрал я всех трутней. А вскоре и семьи начали помирать, не знаю, что и делать. Видно и  пчёлкам без мужиков, тоскливо.
- Ну, что, мужики, двинемся с места или как?  В медпунт отвезём. Наш лекарь выходит девку. Ни таких поднимала звезду героя получила за отвагу.
- Нет- нет, ехать никуда не надо, собачку ещё с собой взять нужно! Она живая, она живая! Я её сегодня  кормила снегом с окошка. Пить хотела сильно, потом сама начала лизать окно. Жаль, что я не знаю, как её звать.
- Соболем называй, дочка, Соболем.
А вот и Соболька наш вышел. Господи, да что же с ним такое? Морда то его в чугун не войдёт! – Испугалась за своего сторожа  хозяйка.
- Хороши хозяева, не знают, где находится сторож.
- То-то и не знаю, что он убежал вдогонку за хозяином. А объезд то мимо пасеки был, пока не замело снегом санную дорогу. Вот и разминулись.
Думал, наверно, что хозяин на пасеку, да обманулся.  Соболь налево, хозяин направо.
- Ой, Зойка, не то говоришь. Может наоборот дорогами поменялись, гляди, как бы в ребро бес не сунулся.
- Да кому нужон старый пердун? – Зойка не стыдится выражений в сторону отца, бывает, такое скажет, хоть стой хоть падай.-   Голубые глаза от чёрных не отличит уже. Да ни в его характере, однолюб он. На маме свет помешался.
- Пердун не пердун, а под подол лезть, как и в пополье  можно без глаз, так сказать наощупь.
- Да, ладно уж вам, не об, чём прелюбодействовать, - Засмущалась Зоя. – В молодости ни греховодничал, постыдитесь мне про отца эдак-от говорить, ране не бегал от мамы и теперь ужо не побежит налево.
Собачка  в истощённом состоянии, сама почти не может ползти. Она подвизгивает, как будто жалуется, чтоб ей тоже, чем-нибудь помогли.  Степан взял собаку на руки, положил на сено в кошевую и тронулись до дому.
На краю деревни стоит толпа людей, глядя вдаль, движущейся навстречу к ним санной повозки.
-Петрович, я  слышал, вы облюбовали наще место жительство.
Надолго вы к нам?
- Как сказать к вам или дальше, я ещё точно  не решил. Денег вы не платите, а на трудодни я с аравой далеконько ли уползу?
- Так люди то живут и не плохо обживаются. В каждом дворе скот имеют. Рыбкой увлекаются, да ещё какой. Стерлядью, голубчик, стерлядью.
Бочками рыбу солят на зиму, да ещё и государству сдают. Вот, голубчик, тем и живём. Ну, как подумал  Степан  Петрович.
- Время не позволяет ответить скоро, товарищ председатель. Поздно, откомандирован я уже к вам по соседству, за реку.
- Ну, гляди, завтра у нас отчётное выборное собрание. Глядишь, и тебе подберём профессию.  Чего уж тут гневится на нас мы новичкам  завсегда рады. Я пока был там в омшанике из разговора понял, ты разбираешься в мухах то.
Зоя глубоко и тяжело вздохнула, хотела что-то сказать, да промолчала.
- Ты, что так?  Не прихворнула ли, хозяйка?
- Наоборот, председатель, наоборот. Гора с плеч с мово отца-то, он ведь и меня замотал с вашей пасекой, а как украдешь килограмм, два мёду, так разговору на целый мешок по всей деревне.
- Что ж так то, хозяюшка? Видно тёплая вода в роте не держится. - Не сдержался Степан Петрович.
- Ты знаешь, сколько у него внуков, нет?
- Не знаю, роды не принимал.
- У него самого своих детей пять человек, пересчитывать поимённо не буду. У каждого своего в среднем по семь, теперь  у внуков по три штуки.
- Сообразительное поколение настало. Вот бы и не распускал молодняк  из колхоза. А то поди-ка, все на производство подались, целковые загребать. А меня в колхоз приглашаешь. Нет, дружище, пока  не испытаю нужду там, в колхоз не затянешь и не жди. Нады одно решить, а потом за друго дело браться.
- Так ты же на зимний период оформился, а летом то, что делать будешь? – Председатель пошёл на прямой разговор с Степаном Петровичем. - Нам пасеку поднимать надо! Дело государственной важности, разруху восстанавливать, подкреплять нужно, а тебя как красную девицу тут понимашь ли уговаривать приходится. Ты случаем не партийный, Степан?
- Хто-хто?
- Постой-постой, ты чего так испугался? Как будто по тебе жигалом хорошим  протащили.  Чё испужался или как?
- У меня всегда тако личико, ковды меня оскарбляют. Я ить за себя могу и постоять, тоже крепко могу обидеть.
- Не дури, Степан Петрович, не дури! Если бы ты был партийным, другой состоялся б разговор.
- То есть без разговору, за шкирку, закинули бы как негодный алимент?
Как тебя, например. Тебя ить хлебные корочки сюда подкинули. Как ты думашь? Сам то бы ты самостоятельно кинулся в энту дыру? А, как ты то думашь? Ты вот сначала мне ответь, потом меня уговаривай в колхозе пахать
Председатель молчит.
- А-а, то-то же. Молчишь? Значит, урезонил я тебя. Вот и помалкивай.
Послушай, ты, вояка на гражданском фронте, мне с тобой воды не хлебать.
Молчит и бывший ссыльный по пятьдесят восьмой статье.
- Мы скоро приедем, дяденьки? - неожиданно заговорила Варя.
- Скоро, скоро, дочка, эвон ужо деревня показалась. Слышишь, жеребец заржал? Почувствовал своих сородичей в конюшне.- Успокаивает Зоя.
Опять наступило молчание, лишь  полозья  саней поскрипывают о жгучий мёрзлый снег.  Старый жеребец почувствовал близость конного двора, прибавил скорость без понукания и подхлёстывания  сухой веткой черёмухи, которая вот уже два года служиит вместо бича председателю. Вот уже миновали паскотину, с настежь раскрытыми воротами. Вот уже бугорок впереди, по которому жеребец лениво поднимается с полной двухсотлитровой бочкой воды, когда-то как, вдруг,  рванул и ворвался  на конный двор.
- Э-э, нет, голубчик, нам  туда не надо. Нам направо, голубчик, метров триста, голубчик, послужи ещё для этой парочки: Соболю и Варваре Степановне. Тогда на сутки тебе дам увольнительную, и прикажу накормить отборным зерном по норме, как полагается.
Жеребец, как будто понял просьбу председателя, самостоятельно развернул кошевую и рысью  побежал на самый последний деревенский косогор, по которому вечерами на санках катается ребетня.
-Тпрру!
 Военный жеребец остановился, как вкопанный и  заржал.
Жители деревни, кто полегче  на ногу ещё догоняет кошевую, а кто-то бежит рядом. Бегут все любопытные, желающие  быть посвящённым, в случившемся. Положив руку на грудь, устало бежала женщина, а затем еле-еле плелась за толпой деревенских к дому, где остановилась семья. 
- Что, нашли девку-от? – Спросила она.
- Ну, как девка-от жива, нет?
- Говорят, ишо какую то собаку нашли рядом с ней.
-Кака там могет быть собака, а кромя, как Зойки. Ей ба внуков прокормить, а то ишо кобелей наплодили. Вот они и бегают  по лесу дикарями, где, какую птицу поймать. Голод  не тётка.
Варю поднял на руки ссыльный. Важно, словно, собственного ребёнка занёс в дом, где  на ту пору у самих хозяев было около девяти душ.
- Ну, здрасте вам, дорогие и добрые хозяева. Мало вас – не надо нас?
- Об чём разговор, уважаемый. Заходь, заходь, милай. Как она, Варвара то?  Не омморозилась ли? Ух, ты милка, моя. И зачем же ты убёгла-от из дому? А ли тя кто потревожил у нас? – Запричитала  Елена Марковна.
- Варя, как твоё здоровье, дочка? – Спросила  Мария Григорьевна.
- Как масло коровье! – С нежелательной улыбкой ответила Варя.- Врагу не пожелаю.
Она  отвернулась лицом в противоположную сторону.
-Сейчас придёт медичка к нам. Она проверит твоё здоровье;  мы отправляемся завтра в путь, на тот берег. Пора за дело браться.
- Поезжайте, мама, я здесь останусь. Ребятишки уже в школу ходят.
- Как это поезжайте? А, как же я, папа, Сенечка, Павлик? Ты что нас оставить хочешь? Кто нам поможет? Кто будет за ребятишками ухаживать пока мы с папой в лесу, на работе? Ты нам хоть супчишко, какой сварганишь. Мы же холодные, голодные с морозу приходить будем. Нам бы тоже жить в тепле б не помешало. Это ведь я тебя упрашиваю, отец  упрашивать не станет.
Варя лежит и неразговаривает с матерью.
- Угомонись, отойди от неё. Она токо, что без вас была в спокойном состоянии, а ты ей опеть напеваешь на ухо одно да потому. Вас ублажать нады, а вы о ней подумали? Учти я завтре побегу к председателю колхоза, чтобы остановил вас ради девки. В школу ей нады, в школу! Грамотна,  но умом помешана. Не дам девку увозить, и только! Пока спите, оттартаю к председателю. Пущай подумат, у кого её определить на постой пока учиться.
Через три дня, пока по утру хозяева управлялись со скотом в своём дворе, Степан Петрович и Мария Григорьевна  погрузили не богатый скарб на нарты в собачью упряжку,  укатили на другой берег вместе с детьми.
Деревенские, жители живущие через дорогу те, которые видели, с сожалением провожали семью.
- Ах, какая вражья душа! Ить так и не послушали, умотали. Не для детей живут, ровным счётом не для них. – Управившись со скотом, Елена и Ольга, средняя дочь, махали платочками на прощание, перетаскивая ноги, через острые косяки льда. В основном переползали через  острые косяки льдин, предварительно разбивая их топорм.
-Стёпа ! – как  будто через стон промолвила Мария.
- Чего тебе? 
-Эвот  полонья, кажется, утопнуть можно.
- Кажется?  Крестись, тожно и топай дале. Тепереча голой воды не должно быть. Гляди, какой трещит, а тебе всё кажется. Боишься так обойди сторонкой. Не тронь говно – не завоняет. Эвон, видишь, мелькие остряки? Вот и топай туды. Где побольше вмёрзших ледничков, там надёжнее дорога. А я с рабятишками вперёд пойду. Собаки чуют дорогу, поздря не пойдут, имя ить тоже жизнь не мене твоей дорога.
Только высказал своё предположение Степан Петрович насчёт интуиции животных, как почувствовалось лёгкое потрескивание тонкого льда. Муж побледнел. Он  от животных на расстоянии нарт. А на нартах дети, закутанные  в шкуры, одеяла. Лёд  задышал под ногами.

Ушедшая семья не оборачивалась и не видела провожающих деревенских людей. Скорбно и на душе Степана Петровича и Марии Григорьевны. Им было не до них. Осенние торосы впереди собою закрывали полыньи. Того и гляди, что не ровен час, можно  провалиться из-за, которых уже никто не увидит. Была точка на реке - и нет её.
В чём смысл жизни этих людей никто сказать за них не можетана Петровича и Марии Григорьевны, да они и сами то сказать ничего не могут
Они идут. Идут медленно, устало к намеченной цели, подальше с глаз людских, чтобы никто не тыкал пальцем на отбывшего плен от звонка до звонка

- Улю, лю, люуу! -  с испугу закричал охотник своим четвероногим. – Вперёд! Вперёд, родные!
Собаки поняли команду, ни на миг не останавливаясь, быстрее рванули вперёд, обегая пики торосов, к издали увиденному старому домику.
- Степан! Что ж ты делаешь? Они же детей вытряхнут, детей, понимаешь, нет?! А, вдруг, нарты застрянут между льдин, Степан?
- Не вытряхнут, что-нибудь да останется.
- Матушка, свет, да, что же это такое дековается? Такое творит, а ему и слова сказать не можно. Я сейчас поверну назад этой же дорогой, махну на всё рукой, чтобы мои глаза эдакую беду не видели.
 Мария уже было повернула  назад, как услышала выстрел над головой.
-Токо попробуй, сделай хошь один шаг назад, я те ни Яков, под окнами торчать не стану, сама у ног моих разляжешься. Наплодила, теперь смотаться хошь? Не выйдет, старушка, я  тя за собой всю жисть протащу. Куды иголка, туды и нитка. Знай, старину, ты ведь оттуда вышла, из Дворянского гнезда-от? А нам ить пролетариям, кака разница, где подыхать. Богаж-от у меня эвот, ружьё да собаки.
- А дети твои тебе не богатство? Бросил их на удачу или на беду?!
- Утопнут ишо настрогам, там ить их не мерено. Мария Григорьевна впервые  услышала  хладнокровное рассуждение  мужа.
Ей стало страшно, находится рядом с ним, но выхода  из данной ситуации ни какого не видит. Она решила повиниться мужу и следовать в пункт назначения.
- Ты хоть бы подождал меня, Стёпа.
- Ты, чё ишо ничё не поняла? Нельзя нам вместе двигаться. Лёд не сдоржит, тогда считай нам хана. Дети сироты остануться.
- У нас в запасе продуктов только на две недели. А дальше что? Снова возвращаться в деревню?
- Возможно, и вернёшься, тогда лёд будет ещё крепче. Эвон, видишь собаки уже на бугре. Беда наша миновала, старуха.
- Где миновала? Где! Варька выползла из нарт. Может снова исчезнуть.
- Не исчезнет, элеф что пуля остановит. Ишь, придумала над нами шутить. Отшутила, приду такую порку устрою, на жопу не сядет.
-Не делай, Стёпа, этого, не делай. Как-нибудь помягче надо с ней обходиться. Как ни как ребёнок ведь.
- Ты сама то, как её перевариваешь? Я думаю, она подкидыш детдомовский. Ты сама выгадываешь для себя её в помощницы и не больше. Надо было честно признаться мне и оставить там в детдоме. Зачем нам така обуза. Самим жрать нече, а её  учить надо, обувать, одевать. Ишо из-за неё пострадать можно.
- Как это пострадать?
- Ты, что не поняла? Председатель колхоза извергом смотрит на нас из-за неё. Живо хватятся, как увидят - нет её в школе. Щас ить кака программа у Государства?  Всё лучшее – детям. Шшитай мы кажнай день на крючке. Ненароком, токо-токо лёд схватит - они у нас будут тут как тут.
- Может, Стёпа, это всё к лучшему будет. Я бы лично сама хотела такой встречи с высокими гостями.
- А-а-а эвот ты куды загнула? Тебе встречи с высоким начальством хочется?
Приблизившись на расстояние шага к мужу, он  её резким движением взмаха кулака опрокинул навзничь. Ударившись об лёд головой,  Мария  не шевелилась. Из рассечённой губы и щеки,  потекла густая кровь.
-Стёпа, - придя в себя, Мария тихо прошептала, - добей меня здесь,
Я не могу подняться.
- Ничего отлежишься, встанешь. Бабы что кошки, без году неделя и на ногах. Ишо командывать станешь мной.
Степан  подошёл к жене, потрепал её по плечу.
- Ты, что, правда, сдохнуть решила? Ты, что? Ты, что Мария? А как же я со шпаной на безлюдьи?
Степан  присел на кокурки и громко зарыдал, затем поднялся, взял на руки жену и понёс её к месту, где их уже ждали собаки, не выбирая дороги. Слёзы заволокли глаз, попутно намораживая куржак на ресницах и на редкой низкорослой  щетине.
Варя тем временем высвободила  своих братьев из одеял, заставляла их как можно больше двигаться. Да, где уж там? Разве подвигаешься в сугробах,
Откуда, даже невозможно и ноги то вытащить. Но всё же всякое старание к движению кровь отвечала взаимно. Кровь начала пульсировать. Руки и ноги начали гореть, будто у русской печи, как когда-то. Варя вспоминала маму и её в домике, у русской печи в ожидании прихода отца с войны.
Буйственный своенравный характер отца не даёт Варе покоя, в том, что она непременно должна сбежать от них. Не проходило и дня, чтобы она не трепетала перед родными от страха за несовершившие повинности.
Увидев, отца издали, Варя поняла,  что-то случилось с матерью, которая лежит повисшим тулупом на руках отца, а он еле-еле перешагивал через глубокий и рассыпчатый снег.
Собаки стояли не распряжённые, огрызались друг с другом. Почувствовав приближение хозяина, они развернули нарты и рванули  навстречу, опрокидывая  на бок, вытряхивая всё содержимое в нартах.
- Твою, мать!  Куда? Назад! Назад!
Животные не послушали команды хозяина, бежали с визгом и лаем к нему,  вытряхивая и рассеивая позади себя, муку, сахар, соль, одежды.
- Хорошо, что хозяйка не видит.- С огромной печалью прошептал Степан..
- Не вижу, но слышу. Этого и нужно было ожидать, Степан.
Муж положил жену на пустые нарты, люкнул на животных, сам пошёл впереди собак, собирая в снегу разброшенные продукты, провиант, от которых осталось лишь мизерная часть, так как всё было смешано со снегом.
-Ничего, старушка, и это переживём, было б здоровье.
А что деревня, там тепло и уют?  Где празднуют отчёт о проделанной работе за весну и лето. Они получают на трудодни: зерно, мёд, мясо говядину, свиней колхозники сами выращивают, сахар и даже строительный материал на обновление своего жилища.
Не надолго забыли колхозники о пришлых и мимо проезжих людях.
Но как живётся им со злобой от зависти, бросившие насиженные места, где трубой дымятся печи, особенно в лютый мороз. Откуда доносится весёлый детский гомон до Варькиных ушей через небольшую  речную протоку.
Как-то на одном из заседаний председатель колхоза дал понять управляющему о посещении семьи на другом берегу.
- Наверняка, голодают. Они то чёрт с ними, но дети то, дети! Вот о чём надо бы нам подумать.  И с  ружьём можно околеть от нищеты, если не знать места, где бродит живность.
Прошёл месяц. Грянул лютый месяц февраль. Над  рекой  бушевали знойные  снежные метели. Не видно противоположного берега, где расположилась маленькая, уютная деревенька. Оттуда  доносится дружный лай собак и протяжное мычание коров, когда хозяйки выводят  своих бурёнок  на водопой к проруби, потому что не было заведено поить домашний скот во хлеву. Наверное, это делалась для того, чтобы  скот  немножко поразмял свои ноги за длительное нахождение в стоиле. Это делалось, потому что  прорубь на реке находилась на очень дальнем расстоянии в том смысле, что нужно было животному и хозяйке обходить косогор полтора  километра. Если попытаться  сопровождать животное напрямую, то оно шею себе сломает от крутого подъёма. Либо, если удачно спустится, то уж наверняка не поднимется, нагрузив себе бока холодной и живительной водой. А, главное, что хозяйкам на коромыслах приходилось носить вёдрами из проруби, чтобы напоить тот же скот два раза на день. С такой ношей им приходится ходить не менее  пяти раз в день ежедневно.
И как бы уж там не было: худо ли хорошо ли, деревня живёт. Встречают праздники  домами. Один праздник отведут у одной семьи, начиная с конца деревни, затем у другой семьи, а то бывало и так, что две родственные семьи складывались вместе, дружно встречая гостей к застолью. Но это уже было ближе к шестидесятым годам, потому что поговаривают: колхозы разгонять будут, укрупнять, стало быть. Вот по этой то причине  те, у кого не отвели праздники, не хотят оставаться в должниках перед земляками, торопятся вернуть должок перед сельчанами.
Что значит, укрупнение  для малорентабельных колхозов, это значит, в первую очередь, расставание и навсегда разрознить деревенские судьбы, которые прожили плечом к плечу поколениями ни одно столетие. Привозили себе невест из других деревень, гнездо расширялось.  Жизнь продолжалась.
Сегодня  в деревне большой праздник, Сретенье Господне, лето с зимой  встречаются. Оттого и неудовольствие своё зима  выражает. Кружит,  вьюжит, трещит,  материт и метелит. Трещат и отпадают сучья с деревьев, не вынося стужу, а землякам всё ни почём. Первачёк на столе, есть и богатая закуска. И никто не остаётся в накладе от праздничного отдыха в течение трёх дней. А ведь ещё и опохмелиться не помешает. И вместе со всеми и председатель колхоза по-родственному гудит и гуляет. Но подходит день на этом всё и заканчивает. Он обращается к селянам: Поели, попили и домой поплыли. Делу - время.
А тем временем  семья из пяти человек, шла уже по косогору, по колено в снегу к дому бакенщика, в котором никто не живёт. Отец первым подошёл к домику, резко рванул  дверь, та не открывается.
- Не желаешь подчиниться?  Это мне то? - Со второй попытки Степан  Петрович оторвал скобу у дверей.
- Ничего не поделаешь, придётся  ломовым путём отворять двери.
- Степан, не делай этого. Чего доброго вернётся хозяин, не отблагодарит нас за варварское вторжение. Вандализм не каждый примет за смиренность.
- Какой здесь хозяин? Где он? Если такой есть - пусть прижмёт задницу и живёт. А пока мы здесь будем проживать. Нас много и это уже не маловажно. А ты, старушка, что предлагаешь?
- Вернуться в деревню! Вот что я предлагаю, пока не поздно. Нет у нас продуктов! – со злостью и уже без боязни закричала Мария  на мужа.
- А это что хрен собачий?! Ты за кого меня принимаешь? Что председатель тебе понравился, меня уже ни во что не принимаешь?!
- Не знаю, получиться ли здесь  лад, сумеем ли мы выстоять в этом безлюдьи?
- Получиться, жёнушка, получится. Не горюй, мы же молодые с тобой.
-Ох, Стёпа, вряд ли. Плохо я тебя знаю. Ты на меня не обижайся. До войны мы с тобой мало друг друга знали.
- Как это мало? Ты же первым от меня ходила. Кто виноват, что не сохранили мы ребёнка? Время хватило узнать друг друга. А вторым находилась на сносях, ведь это тоже время.
- Ты был совсем другим до войны.
- Плен меня  изуродовал, плен, жёнушка. Может, простишь меня за резкость характера.
- Скажи, пожалуйста, мало ли было в плену мужчин, но таких жестокостей я от них не наблюдала. Ты оскорбил раз, теперь у тебя не задерживаются выражения даже при детях. Тебя в плену дрессировали так относиться к нам, домашним и близким, родным тебе людям?  Ты просто агрессивный и не воспитуем. Я не желаю здесь жить. Не желаю, ты понял, нет? Я в любое время могу просто так стать и уйти. Попробуй только, хоть ещё раз повысить на нас всех голос!
Ребятишки сидят в стороне и внимательно слушают натацию матери.
Варя соскакивает с лавки,  некоторое время помолчала и, наконец, не выдержала, резко  начала нападать на обоих родителей.
- Вы, будете, топить печь или нет! Глядите, куда вы нас притащили? Брёвна  окуржевели  с полу до потолка. Гляньте, не успели мы надышать, как снег плитами начал отходить от потолка. Вы, прежде чем нас накормить, разбираетесь чуть не до кулаков. Давайте, топите печь, мы же замёрзли! Сенька опять штаны описел, а Пашка ещё в нартах валяется. Собаки последнее, что привезли  доедают!
- Вашу мать, с вашими ребятами! – Отец живо повернулся налево, выскочил из дому и начал разводить собак от съестного.
- Дур-рак, надо было остаться в Германии, ить оставляла же. Домой, на Родину потащило! А теперь самопоселение выискиваю, чтобы на Калыму не угодить!
Мать  выскочила следом и тут же остановилась, услышав раскаяние своего долгожданного и любимого мужа, для которого  она дённо и нощно вымаливала у бога  здоровья, чтоб он вернулся живым и невредимым.
Только сейчас Мария поняла дерзость  и грубость своего мужа, по какой причине он постоянно отталкивал её, и детей от себя.
Мария плачет, а дети, находясь возле мамы, уговаривают её не плакать. Но её остановить не возможно. Ей горько, ей обидно и больно.
Пять лет ждала, но только кого? Она, точно, не знает Варькин ли этот отец, её ли Варя? Так ради чего ей жить в этом  одиноком домике на другом берегу крутонравной реки,  лишена общения с людьми.  Варенька, лишена школы.
Пока отец возится с продуктами, мать становится на колени  перед пустым углом, неистово начинает молиться. Дети, глядя на неё, повторяют те упражнения, что и мать. До этой поры, дети никогда не видели маму плачущую.  Может быть её, когда-то и душили слёзы, но виду она не подавала. Поэтому дети свою маму считали самой весёлой, самой красивой.
Снег неожиданно захрустел под ногами хозяина, и все мигом разбежались  по разным углам. А Варя встала ближе к буржуйке, щёки её порозовели от тепла, руки отогрелись так, что пальчики ныли от боли. Она их трёт о волосы, Варя убеждает младших братьев, чтоб они повторяли тоже самое. Пальчики  начинают отходить, братья  зажимают их между ног, суют под мышки от боли.
- Ничего ребятишки, как-нибудь переживём.  Не из заду же руки мои выросли. У нас ружья имеются, собаки на любого зверя идут. Выживем, не переживайте, дети.
- Нам не еда главное. – говорит Варя, -  для нас, главное, чтобы по ночам спокойно спать. А ты как пьяный, так нас всех под кровать сгоняешь, как хозяйка на зиму своих кур несушек в шесток, под печь русскую.
- Ладно, дочь, не будет этого боле. Учту ваше желание. Как выпью, так сразу в тайгу уйду, там веселее и вольготнее дышится.
Отец натопил печь так, что бока у буржуйки, кажется, вот-вот расплавятся и выпадут дрова вместе с золой.  Потолок оттаял,  снег намёрзший, превратился в дождь. Места сухого не нашлось, чтобы не намокнуть. От стен также начал отпадать пластинами намёрзший лёд. Хозяин отодвинул топчан, заменявший кровать охотнику, чтоб на него не попала вода.
- Ну, вот ребятишка, а вы говорите, мы околеем. Сейчас нам мама картошки поджарит.
- Нет сковороды, отец.
- Как так нет, а там, в кладовке, на стене что висит? Бери, гоноши ужин, не робей.
- Её ещё дезинфицировать надо.
-Чего-чего, мать? Что это дезинфицировать? Валяй, не брегуй.
Чего боишься то и присарапаеться. В тайге заразы никакой не быват.
Вместо чая, эвот  щас наломаю иголок от ёлки. Вся простуда вылетит, как рукой сгладит. Мать моя отца, охотника за вся лечила вместо врача. Я вам стоко преподнесу травы, для лечебных целей. С мамой лечили младшую  её дочь, мою сестру спасли от смерти в тридцать третьем году.
Мария по-немногу успокаивается, и, кажется, она давно уже простила долгожданного мужа. Просит детей не помнить зла на отца.
- Как ни как,  ведь отец  всё же. Без отца нам трудно будет выжить  здесь, тем более без людей.
- Неужели, мама, ты собираешься  до смерти здесь доживать.
- Куда иголка туда и нитка, Варя.
- Нет уж, мамочка, с меня хватит. Я ни сегодня, завтра всё равно сбегу.
- Тебе не жалко нас будет оставлять одних? А как же братишки? Они тоже подрастут и в школу пойдут вместе с тобой.
- Ну-у, мамочка, ты даёшь. Пока они подрастут, я десятый класс закончу. Чего доброго уже и замуж выйду.
- Ты вот лучше, садись-ка, за учебники, не запускай программу за второй, третий классы, а там посмотрим: что будет. Конечно, не останусь и я здесь среди бурелома. Нравиться отцу, то пусть остаётся на пожизненном поселении.
- Не хочу за учебники садиться, ещё не отогрелись ладом, ты уже мне учебники подсовываешь. Я лучше стол промою, как следует. Противно за него садится. Глянь, на столе кровь засохшая. И мухи подохшие, крылья растопырили, и прилипли. Какая-то свинья здесь живёт. Глядите, кастрюли обсохшие, ложки тоже. Песочку бы мне немножко, то я бы стол отчистила.
- Вот-вот, дочь, берись за хозяйство, а вместо песочка, я тебе косарь принесу. Ножом лучше и быстрее отскоблишь сухари на столе.
- Я знаю, где лежит косарь, я видела. Он там,  в кладовой, папа!
Варя накинула пальтишко и без головного убора выскочила в сени. Открыла тесовую дверь в кладовке, долго присматривается, к предметам, где что лежит.
– Ага, это пригодится, это тоже нужная вещь для воды, в хозяйстве и вошь скотина. Она видит трёхлитровые стеклянные банки и тот самый тесак, чем собралась скоблить стол.
И уже было собралась выходить из кладовки, задрав голову на потолок, как заметила ремешки: красивые, переливающиеся  серого цвета вперемежку с белым. Решила  самостоятельно достать. Стала на некрепкую опору ввиде  старой ржавой кастрюли, не удержалась и полетела вниз в открытое подполье. Оно было открытым, но она его не заметила при входе в кладовую.
Послышался грохот, потому что, потащила за собой всё, что стояло и лежало на краю западни.
- Что случилось, Варвара? – Выскочила на шум мать.- Варя, ты где?
- Здесь! Где же ещё я буду!
Мать вышла на крылечко, посмотрела по сторонам. Вари не было видно,
Тогда она вернулась в кладовую, подальше шагнула от дверей, увидела яму.
- Степан! Стёпа! – Мария запнулась впопыхах, упала прямо мужу в ноги, он уже шёл на крик жены.
- Чё тако случилось?
- Варьку в какую-то яму угораздило! Выручать надо.
- Ты, жива Варвара?
Варя притихла от боли в боку. Она никак не поймёт, где она и что с ней.
На голове появилась, какая то макрота, но боли на голове не чувствовала.
- Да, где вы там? Помогите, ради бога, вылезти отсюда! Не ночевать жа мне здесь! Тут лёд, кажется, навален и ещё бочка рядом стоит.
- Вот разведчица, я понимаю!
У отца зародилось предчувствие к  сокровищу. Он сам залез в яму, подставил спину дочери, скомандовал.
-Залезай на спину, я приподымусь, а ты дале сама вылезешь.- Крикнул  жене, чтоб та помогла ей вылезти.
- Яма то, поди, глубока?
- Да, порядошно, метра три с гаком будет.
- Как сам то выползешь? – спросила мать.
- За избой стоит  веха четырёхметровая; ты пригвозди пару тройку гвоздей.  Или мне кинь сюда гвозди да топор.
Мария выскочила из сеней, огляделась, нигде не видно чего-нибудь такого подручного. Вытащила из-под снега длинную жердь.
- Надежды мало на твою веху. Она совсем гнилая. Я лучше доску притащу сколотить вместе две штуки, а так они коротки.
Пока Мария бегала со своими гвоздями да досками, Степан Петрович начал замерзать. Он выскочил, в чём сидел у горячей буржуйки. А дочь тем временем всё же попыталась достать злополучные ремешки и принесла их в избу, чтобы получше рассмотреть.
- Конечно, красивые то они красивы, но почему они жирные такие? – задавала себе вопрос Варя.
- Ты чё не видишь? Это же кишки! Потому и жирные такие! – Ответил средний брат Семен.
- Серыми кишки, наверно, не бывают.
- Они всякие бувают, потому что туда животные ходят в туалет.
Зашли отец и мать. И тоже начали рассматривать «кишки».
- Мама, правда, же это кишки? – Семён хотел, чтобы его знания оправдались, он бегал вокруг матери и добивался правдивого ответа.
- Правда-правда, сынок. Твоя правда, - задумчиво ответила Мария.
-Вот, видишь, я жа прав, Варя?
Самый младший братик, Павлик, брезгливо отвернулся от зрелища. А, когда все успокоились, Семен молчком взял пучок сушёных кишок, выбросил их в сени. Отёр рукой об руку по взрослому и зашагал обратно к столу.
- Фу! Как противно воняют кишки! – сказал Семен, заталкивая в рот не мытыми руками пищу.
- Ты, зачем кишки выбросил? Сначала нужно руки вымыть, уж потом за стол садиться! – Закричала  на брата Варя.
- Как выбросил? – Выбежал из-за стола отец.
- Кто, зачем выбросил? 
- Куда, Варя, ты выкинула? – грозно задала вопрос мать.
- Никуда я их не выкидывала!
- Так, где же они? – настойчиво расспрашивала Мария.
- Ты что, думаешь, твои ползунки не могут этого сотворить. Зачем ты кишки берегёшь. Вон они за дверью собаки уже доедают.
- Ни-и, ни-и! Собаки  это жрать не будут. Это шкурки змей, поэтому  они разорвут на клочья и всё.
- И, что вы на этом успокоились, пакосники несчастные! Вы знаете, что нам будет от хозяина этих шкурок! Он, наверное, больной?  Варит похлёбку и лечится ею. А мы незваные гости распорядились по-своему.
- То ли ещё будет? – долго молчавшая мать, не встревая в разговор отца. – Знать бы кто здесь живёт летом.
- Почему только летом? А, что зимою здесь нельзя жить, мама?
- То-то и оно, что какой то охотник здесь временами наведывается. Вон и шкура собачья вывернутая, набитая сеном, висит над домом. Совсем свежо выглядит, видно не давно разделался с собакой.
- Я видела сразу, как пришли сюда. Противно  на неё глядеть. А почему она вывернутая шкурой к верху?
- Чтобы птицы зимой её выделали.
- Как это выделали? – снова спросила Варя.
- Так принято в Сибири выделывать шкуры с помощью птиц. На шкуре жир, а птицам зимой есть почти нечего. Вот они с большим удовольствием выклёвывают все прожилки и жир. Хозяину остаётся работы над шкурой совсем немного. Кислым молочком вымочить, оскоблить, высушить и помять от души. - Отец с матерью переглянулись, улыбнулись взаимно. Кажется, на душе отлегло.
- Тогда почему шкуры змей не вывесил на улицу? – спросила Варя.
- Почему-почему! Я же объясняла там жир полезный для здоровья человеку. Так всегда делал настойку на спирту мой дедушка для лекарства.
- Тогда почему ты бабе Евдокии ни сделала настойку? Она же болела!
- Она и без моих настоек  бегает не хуже лошади.
- Зачем ты так, Мария? – с подозрительностью спросил Степан .-Однако, у тебя и с ней дружба не клеилась, как я погляжу. Если б не она…
- Конечно, не клеилась дружба, папа. Да они, постоянно, как собаки…
Мария решила подняться и подойти в Варе, передумала, легла на топчан.
Уложив вещи, развесив одежды ребячьи на гвозди, накормила семью, отвернулась к стене лицом, неожиданно завсхлипывала.
- Ты, чё это, мать? Не тужи, заживём и мы с тобой по-человечески.
- Нет, Степан  не заживём. Детей здесь не выпустишь на улицу летом.
- Почему это ты думашь?
- Чтобы столько насушить шкурок змеиных, знаешь, сколько их надо перевидеть? Это одно.
- Что второе?
- А то, что я под нарами увидела шевелящуюся змею.
- Ты чё буровишь, Мария, зимой-от?!
- Да-да зимой, как, видишь вон, она лежит с раздавленной головой и шевелиться ещё. От буржуйки жарко стало, вот она и начала оттаивать.
Ребятишки дружненько подошли  и разглядывают рептилию, чуть подавшую признаки жизни.
- У нас так в Сибири часто бывало. Привезут сено с полей, скопнят в стог, под крышу, а зимой телку берёшь охапку сенца. Глядишь, она, гадина и зашевелится так, как будто домашняя тварь.
- Ну, дык ить люди тожить здесь живут же, как то?
- Взрослые люди, но не дети. А здесь одни скалы и заросли. Всё бурьяном затянуло, глянь по сторонам, как в ущелье находимся?
- Ты, не бери в голову, Мария, не пужай детей. Не то станут бояться всякой щели.
- Бери не бери в голову, а предострегаться надо. Бдительность у детей не возможно  настроить. Сейчас помнят, заигрались – забыли.
- Дык, ить ты могёшь от змей-от лечить, разве тебе не под силу это?
- С такой житухой никакой уверенности и никакой силы не может быть
- Ну, ты, старушка, совсем, что-то раскисла. Что же мне делать, тогда, глядя на вас?  Эх! Выпить бы сейчас грамульку, взбодриться, чтобы. Доживаем вот уже неделю, а вьюга ещё не останавливалась. Как остановиться, откомандирую тебя в деревню.
- Зачем?
- Как, зачем? За провизией. Вот уже наисходе мука.
- На какие гроши? На какой позор ты меня толкаешь? Плюнули в лицо людям, не попращавшись, втихаря, молчком. Никому не сказали досвидания и, вдруг, нате вам, явилась, не запылилась. Что вам нужно от нас?  Картошки, хлеба, мяса, молочка? Наши блага исходят от нас самих, не нужно было отворачиваться от деревни. Мне стыдно перед ними, и мне, кажется, я не пойду за продуктами в деревню. Ты посулил нам золотую гору, но я не подозревала, что золотая гора это с моей стороны светится. Спрашивается: на какие шиши я пойду за продуктами в деревню?
 Петрович долго молчал, только покашливал, видимо, находил выход из положения. Выход он нашёл.
- Так у нас с тобой золотишко имется.
- Где, ты его взял? – с любопытством спросила жена.
Она никогда не думала о том, что её любимый и долгожданный муженёк позариться на дорогую память о её родных, которые были подарены бабушкой и её матерью. Мария неожиданно для семьи опять заплакала.
- Ты чё это Мария, не уж то тебе жалко этого дерьма, нежели накормить досыта детей на состояние твоих родных.
- Папка, ты же показывал нам свои руки! Говорил, что мои руки не из жопы выросли, а теперь ты позарился на мамино добро? Мама, не надо их продавать. А, ты, папа, убей собаку и нам давай похлёбку из собачьего мяса. Ветер перестанет бушевать, и мы вернёмся в деревню. Может и мороз теплее станет. Не плачь мамочка. Помнишь, как мы с тобой в избушке сидели в деревне. Нам было тепло и хорошо с тобой, помнишь, мама?
- Степан, я то думала, что ты бывший золотоискатель, и надеялась, что у тебя такое состояние сохранилось? А ты  на меня сваливаешь всю заботу. Если так то я бы могла с огромным успехом и без тебя вырастить Варвару. Ты попросил, чтобы я родила тебе сына, но вместо одного у тебя их два. И, что?  Теперь моя обязанность их ставить на ноги?
Отец и мать легли на соседний топчан покрытый домотканой дорожкой. Укрывшись покрывалом из лоскутков, они долго разговаривали меж собой. Как Варя не прислушивалась, слова для неё были не понятными.
Она единственно услышала: утро вечера мудренее. И сама вскоре уснула.
Проснувшись рано утром, Варя  обнаружила,  топчан был пуст.
И в доме тоже никого не было. Тихонько приподнимаясь с постели, хотела заглянуть за дверь на улицу, где родители, как братишка спросил.
- Варя ты куда?
- Ой! Я думала,  ты спишь? Лежи, я мигом оденусь, выйду на улицу, посмотрю, где они? А, ты, давай лежи, не поднимайся, не то ещё и Павлика растормошишь. Кушать попросит, а что давать то ему? Он же маленький у нас. Ему не докажешь, что есть нечего. Ему всего одиннадцать месяцев, а тебе уже четыре  с половиной года, ты уже большой и взрослый. Мы с тобой потерпим.
- Вдруг они нас бросили?
- Как бросили? – Варе стало страшно от слов брата.
- Вот и  я подумала тоже самое. Они, конечно, бросить нас не бросят, а вдвоём могут уйти в деревню за продуктами. Маме же тяжело одной на себе тащить тяжесть. Ладно, ты лежи, я посмотрю.
Не успела Варя накинуть пальтишко на себя, оглянулась, увидела младшенького братишку сидевшего в одеяльце. Он не умеет ещё говорить, кроме слова мама, папа, дай, кака – какать. И то, слава, богу.
- И ты поднялся?
- Угу! – Павлик протягивает ручки к сестрёнке. – Писи! Писи!
- Поняла, поняла! Тьфу ты, господи, в рукавах запуталась!
Братишке, повидимому, было невтерпёж, поднялся на пухленькие, короткие ножки и трясётся всем телом. Его питилюль треплетса во все стороны, разбрызгивая каплями мочи на постель.
- Давай, иди ко мне! Посажу на горшок, пока сидишь, я погляжу маму, где же они запропастились?
- И я с тобой! – закричал  Сеня.
- Ну-ка, сиди за старшего! Я кому говорю, сиди!
Брат не слушался сестры. Варя выскочила на улицу без головного убора.
- С вами скоро на мороз будешь выскакивать, как мать родила!
Она посмотрела с крыльца по сторонам. Нигде родителей не было видно. И даже не было слышно собак. Варя не на шутку встревожилась из-за отсутствия  старших в доме. Ей показалось, что теперь не только она одна сирота, но и её  младшие братья. Вернувшись в избу, начала успокаивать братьев. Они то и дело спрашивают, где мама и папа.
- Как ты, думаешь, Варя, они, правда, нас бросили?
- По-моему, это только ты так думаешь, Сеня. Я соображаю по-другому.
- Разве, ты не слышала, как папа говорил, что брошу вас ко всем чертям
Как, ты, думаешь, черти здесь бувают, Варя?
- У чёрта своих до чёрта, Сенечка, мы им лишние рты. Лучше вот я вам сделаю тюрю.
- А, что это такое?
- Молочка вам приготовлю. Вот и тюря будет с сахаром. А вы лежите. Представьте себе, будто я ваша мама.
- Тогда, где ты папу возьмёшь.
- Ты будешь за папу!
- Значит, в куклы поиграем, да Варя? А помнишь, как мы в детском садике с тобой на одной кроватке спали. И за одним столиком сидели, кашу манную ели. А потом ты потащила меня к воспитателнице и оставила меня.
- Ты хороший уросник. Ты только и думал, чтобы я с тобой играла и в садике.
- Ты ведь тоже была в садике.
- Как бы не так. Кто бы меня туда пустил? Ты же хороший урос! Такие закатывал истерики, что кроме меня ни одна воспитка не могла совладать с тобой. В школе сижу за партой; гляжу, опять за мной бегут, чтоб я с тобой водилась. Ты мне надоел хуже горькой редьки!
       -Значит, ты меня бросишь здесь тоже ко всем чертям, как папа и мама?
- Не будешь слушаться – брошу, и сама сбегу от вас обоих. Ты у меня уже во, где, со дня твоего рождения.
Она провела рукой по своей детской шее.
- Не успели принести из больницы, Варя то сделай, Варя соску воткни в рот. Варя пелёнку подложи, мокрый, наверное. А теперь вот тюрю делать надо, чтоб с голоду не померли, пока мама и папа не придут. А придут, так ещё опять же, чем-то им не угодишь. Варвара такая, Варвара сякая. Ладно, уж голод не тётка, чем-нибудь да накормлю. Не помрёте  без папы и мамы. Я ведь всё-таки сейчас здесь старшая, хоть с небольшим опытом, а всё-таки восемь годиков близко к девяти годам. В третий класс должна ходить. Я же в первый класс пошла в детском доме с шести лет. Как сообразительную и смышленую отвела меня старшая воспитательница в первый класс. А папа и мама не хотят, чтобы я училась. И всё из-за вас, из-за тебя и Павлика, во-от.
Разговоривая с младшими братьями, попутно Варя  принесла из клодовой муки. Она такая холодная, что руки заныли, пока нагребала ладошками. Налила в кружечки поотдельности каждому, троим воды тёплой, с вечера кипячёной. Разболтала, подсыпала сахарку по чайной ложечке и подала первому брату младшему. Тот с аппетитом сидит и посасывает через язык. Он как обычно язычок ложит на край кружки и причмокивает. Ему оставалось досасать совсем немного, когда Семену поднесла заменитель  молока, Сенька пригубил  и отбросил кружку на пол.
- Ты вруша! Это же не молоко!
- А что же это такое, как не молоко? Ну-ка, говори, братик! Ты зачем вылил из кружки. Видишь, и я пью за милую душу. Разве это не молоко, а?!
Варя выпила мучную болтанку не подавая вида младшим, желая доказать, как это вкусно.
- Всё равно не буду пить! Сказал, не буду, значит, не буду и всё!
- Ну, и подыхай, как эти шкурки засохнешь. Придёт хозяин домика сварит из тебя суп. А мне дать вам больше нечего. Ждите хозяинов. Дай, мне кружку, Павлик, хватит сосать. Там давно уже ничего нет. Только язычок смозолишь. Видишь, какой он красный и опухшим стал?
Братишка покачал головой, словно,  понял сестру, послушно протянул кружку.
-А теперь давай, подвинься к стенке. Я тоже прилягу поближе к тебе, расскажу сказку: Про Конька-Горбунка; читали нам в детдоме. Я её наизусь знаю. Тебе понравится.
Варя начала с выражением читать сказку. Младший, точно понимал обо всём, о чём говорит сестрёнка, тоже выражает эмоции. Грозит  пухленькими кулачками кому-то в сторону. Неуклюже приподнимается в постели и топает ножками, выражая угрозы, и не удерживает равновесие, тут же падает и падает со смехом. А потом подползает к сестрёнке, нежно притуляет свои губки к щеке.
Семён со слезами бродит по комнате, подходит к печке, которая ещё не топилась, открывает неумело крышки двух кастрюль. Но нигде ничего не находит, чтобы, чего такого скушать.
Конечно, его можно понять; ведь не сосунок же он. Он уже взрослый, ему нужно чего бы такого, поестественнее. Да, где возьмёт сестра? Она сама такой же  потребитель, что на столе, то и ешь.
- Ложись, Сеня, а то замёрзнешь и простынешь. Здесь врачей нет, и мамы пока тоже нет. Я вот лучше расскажу другую сказку. Расскажу, а потом печку пойду затоплять.
- Я сам затоплю! – серьёзно по-мужски заявил брат.
- Ну, гляди! Сможешь – кочегарь! Как папа говорит: баба с возу – кобыле легше. А я с Павликом сказки будем слушать. Слушай, Павлик! Я на днях нечаянно оборвалась в яму. Ты, знаешь, почему я оборвалась?
Павлик отрицательно замотал головой во все стороны.
Я хотела достать красивые шкурки, я думала, что это пояса к платью. Тянулась, тянулась до них, Но так и не дотянулась, бог росту не дал. Тогда я подставила скамеечку, а у неё не оказалось одной ноги.
Павлик внимательно слушает и продолжает кхыкать в знак одобрения.
Понимаешь, нет? Я вместо ноги подставила кастрюльку ниже ростом ноги скамейки. Ну, думаю, порядок в танковых частях.
- Чё врёшь, Варька?! Ты разве была в танке? – Семен, изогнувшись пополам, раскачиваясь с одной строны в другую, залился детским смехом.-
Ну, ты и вруша! Не верь её сказке, Павлик, не верь! Она танка то никогда не видела. – Сам продолжал чиркать спичками, чтобы зажечь лучину в печи.
- Не можешь зажечь с одной спички – не порти! Экономить надо, вдруг, мы и, правда, брошенные. Тогда надо затопить и поддерживать угли, чтоб они были всегда красными. Иначе нам спичек не хватит.
Братишка старается показать своё мастерство, всё же зажёг спичку и подпалил клочок исписанной бумажки, Варя не успела подбежать, как она вся вспыхнула и обожгла руки брату. Но он настойчиво её заталкивал к лучине.
Победа была за братом, но какой ценой. Дрова загорели, и горела рука от огня лучины.  Варя быстренько намылила руку
- Видишь, я сам зажёг. Я тоже могу. мылом, чтобы убрать жар.
- Ничего, Сеня, до свадьбы заживёт.
- Можешь, можешь. Ты же мужик и будущий хозяин. Только маме и папе не сказывай, не то опять мне тумаков из-за тебя надают; я тогда сбегу.
Ну, вот слушайте дальше сказку. Встала я на скамеечку, потянулась; и опять не хватило моего роста. Меня занесло к стене, думала, что ухвачусь за доску, да не получилось. Я и полетела в чёрную дыру с громом и молнией.
- А чё зимой тоже молонья бувает, Варя?
- Как видишь, у меня была и молния, и гром.
- Прямо в подполье молния?
- Не в подполье, а в яме у меня искры из глаз. До сих пор бок болит. Я маме боюсь говорить. Ещё добавит, я же знаю её привычку. Бывает, улечу с лестницы, да в крапиву, когда в детдоме жила, узнает, нет, чтобы пожалеть, берёт ремень или эту же крапиву и отстегает. А тут ещё папка увидит, если вдвоём возьмутся моей шкуры не хватит, вот и молчу. Не жалуюсь, что болит. Только почешу, почешу бока и опять дальше топчусь с ноги на ногу.
- Тогда я сам скажу маме, а ты к этому времени спрячься куда-нибудь.
- Ладно, спрячусь под крыльцо в случае чего. Слушайте дальше, дети.
Болячка то болячкой, а вылазить то надо было как-то. Пошарилась я там, на тёмную, а холодно там так, как будто я во льдах реки. Руки зябнут. Я же только в одной кофтёнке была. Думаю, долго ли мне принести косарь. Взяла да иди. Да не тут то было. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Вот и я из-за любопытства себе болячку нажила, в яму улетела, как молния!.
- Давай, дальше сказку говори, - с усмешкой торопил брат.
- Шарила, шарила и, вдруг, как будто вижу, человек замерзает вместе со мной там, где-то в земле. Одни ноги у него торчат. Я испугалась, только тогда, как закричу из ямы.
- Господи, да вытащите меня скорее отсюда, я же могу замёрзнуть. Я не успела, кажется, доорать, как мне показалось, что человек живой и поворачивается лицом в мою сторону. Вы, знаете, как мне было страшно перед этим человеком?
- А, чё, Варя, правда, там человек,  сейчас сидит?
- Не знаю. Может, мне показалось?
- Может, нет, Варя?
- Может, и нет, Сеня и Павлик. Может, и нет, потому, что я же слышала как шубаршала тряпка об кадушку.
- Ты ещё и кадушку увидала?
- А, может, это была чурка?
- Что такое, чурка, Варя?
- Когда папа и мама будут дрова пилить на чурки, тогда и увидишь.
- Мне стало страшно, Варенька.
Павлик  давно уснул и ни о чём не думал, ему не было страшно.
- Хорошо быть маленькому, правда, Варя?
- Ты считаешь, что уже перерос?
- Да-а, я только сейчас перерос. От твоих рассказов, мурашки под кожей.
- То-то же, а ты лопочешь, чтобы меня Пашка не слушал. Я ещё не знаю.
- Нет, не надо больше рассказывать про страшное.
- Не буду.
- Этот человек не выползет из ямы?
- Ты опять за своё?
- Так ведь страшно же. – Сенька молчком начал натягивать на себя покрывало. Дотянул до глаз, - может, этот человек папу и маму убил?
- Типун тебе на язык! – Варя обозлилась на брата и тихонько шлёпнула.- Нельзя так говорить про родителей.
- А почему нельзя?
- Почему, почему, по кочану.
- По какому кочану, Варя? Скажи, я же боюсь и кочана тоже.
-Накаркаешь, точно останемся сиротами; вернут нас в детский дом, где я жила.  Ой, как там хорошо, Сеня! Хоть бы их кто убил. Тогда у нас будет еда. В детском доме бесплатно кормят, и продавать мамины серёжки не надо.
- Хоть бы откуда-нибудь, хоть бы с неба свалилась к нам еда.
- Хочешь, я тебе сказку расскажу «Светик, семицветик»?
- Надоела ты мне со своими сказками! Я кушать хочу!
- А я не хочу! Хочешь,  расскажу?! Не хочешь, сиди голодный.
- Разве от сказки бувают сытыми?
- Не бувают, а бывают.
- Тогда расскажи. Пашке то хорошо, насосался и спит.
- Я то не сосала да сытая. Слушай сказку. Жила была девочка по имени: «Светик – семицветик».
- Ну и что дальше? Опять врать мне будешь?
- Ни хороший ты мальчик. Я хотела тебе про хорошую девочку рассказать, как она себе еды доставала. А тебе всё готовое подавай.
- Давай, рассказывай, как она кушать доставала.
- Ты весь аппетит у меня от сказки отбил. Ну, вобщем что помню то и расскажу. Это нам в детдоме рассказывали. Девочка эта взяла цветок в руки, а на цветке было много-много лепестков, как у ромашки белой. Ты знаешь этот цветок? Так вот она только прикаснётся к лепестку, загадает желание, а потом оторвёт лепесток.  Её желание исполняется.
- Любое, любое, да Варя?!
- Как нам читали в детдоме, так и было, значит. Если они нас обманывали, значит, и я тебя обанываю.
- Старшие младших не должны обманывать.
- Я говорю, что не обманываю тебя. Не обманываю, значит.
- Давай и мы попробуем, как в сказке жить.
- Только вот, где бы нам зимой отыскать ромашку.
- У тебя же в книжке, «Родная речь» я видел засушенную ромашку!
- Знаю, что есть, только будет ли она нам помогать; ведь она сухая и уже пожелтела, совсем  мёртвая.
- А мы попробуем, Варя?!
Варя полезла в тряпичную сумочку, вынула из неё Родную речь. Нашла  безжизненную ромашку, у которой не хватало несколько лепестков.
- Вот, видишь, я же знаю, что у тебя в сумке школьной лежит. Давай, гадать. Может, и мы сытые будем.
- Загадывай первое желание, а я отрывать лепесток буду.
- Нет-нет, Варя, мы так не договаривались. Ты оторвёшь, тебе и желание исполнится. Разве может один лепесток сразу на двоих исполнить желание. Давай, я сам лучше первый. Я подсказал тебе, где ромашка растёт?!
Семен потянулся к засушенному цветочку и нечаянно оторвал сразу половину лепестков.
- Ну, вот тебе, твоё желание. Ни сам,  ни ам, и мне не дал.
- Слушай, а может на моё счастье все лепестки нам удачу принесут?
Ты не ругайся, Варя, на меня. Я же не хотел так сразу много отрывать. Ты же сама сказала, что на один лепесток два желания не исполнится. Сестричка не переживай, моя родненькая. У нас все желания исполнятся сразу, вот увидишь. Ну, хорошо, тогда теперь твоя очередь. Рви, сколько хочешь!
- Я загадываю на тебя. Загадывай,  чего ты хочешь?
  - Сколько раз тебе говорить? Я кушать хочу вот и всё! Мне больше ничего не нужно. Скорей бы папа и мама появились. Куда они пропали?
Вдруг, где-то под домом послышалось рычание собак.
- Варя, собаки дерутся!
- Они кого там не поделили. Точно, их не было ни где. Я по крайней мере их не видела, когда выходила на улицу. Может, папка их запер под крыльцом. Как,  ты, думаешь?
Варенька перепуганная недавним случаем, когда упала в яму, а тут ещё одна новость: почему-то собак закрыли. Отец никогда собак не закрывает, если не ходит в лес, и  даже наоборот, если уходят они с матерью далеко, то собаки обязательно остаются рядом с нами. Не пойму, что за чертовщина? Как понимать папу и маму. Разве так можно с нами поступать?  Она разговаривала с четырёхлетним братиком, как с взрослым. И это льстило брату. Он делал выражение лица взрослого мужчины. Говорил он чисто, как будто уже ходил в школу и там его этому научили.
- Варя, давай, залазь под одеяло, я почему-то боюсь. Вдруг, они лают на этого человека, которого ты видела в яме?
- Да он уже за это время, как я вылезла оттуда; уже давно околел.
- Ты, слышишь, как они? Как звери рвут кого-то на куски?  Я боюсь!
- Ты, пожалуйста, меня  не пугай. Я тогда чуть со стрха не умерла, а теперь мы дома одни. Нам никто не сможет помочь. Лучше, давай молчать.
Сенечка поближе пододвинулся  к сестрёнке, какое-то время молчал и незаметно уснул.
- Бедный мой братишка, так и недождался от лепестков скатерти-самобранки. И я немного посплю. Плохо быть без мамы и папы, совсем плохо. Что-то бы они придумали, чем  Степку покормить? А что я могу?
  Часов в доме нет, да и Варя в часах не разбирается. Она тоже крепко заснула. Сквозь сон ей послышалось, что  в избе кто-то ходит и наговаривает себе под нос. То был совсем не сон. По избе ходил пожилого возраста мужчина. Высокий, как пароходская веха, плечи круглые и сутулые. Руки что у обезьяны длинные и корявые,  огромные кулачищи. Прямой большущий широкий нос картошкой, Язык у него находился между нижней челюстью зубов и нижней губой. Создавалось такое впечатление, что у человека большая опухоль. Голова наголо острижена, уши большущие, отвислые. Глазища серые,  выпуклые, ну точно, как у зверя с волком схожие. При появлении его в избе запах стал отвратительным не возможно дышать. Варя долго рассматривала незнакомца одним глазом из-под одеяла. Ей  он  показался страшным чудовищем из сказки. «Не разбудить ли Сенечку, всё веселее будет?» – думает она про себя и тут же начала двигать локтём его в спину. Он повернулся лицом к сестре и продолжает сонное царствование.
- Не замай рабёнчишко. Он те не мешкат – не трожь его. Пущай спит.
Голос незнакомца был очень грубым немного с хрипотоцой, но добрый.
- Ага, подмыливаешься к нам, ты кто, дедушка?
Дедушка рассмеялся. Его страшное лицо показалось Варе не таким уж звериным. Варино напряжение от страха  исчезло, как будто его не было. Но брата она всё же разбудила.  Они обои как суслики выглядывают из-под укрытия постельной принадлежности. А затем проснулся и младшенький, Павлик. Он выползает, как может, хочет писать. Что-то кхыкал на непонятном языке, показывает пальчиком в сторону дедушки.
- Ты, поди-ка, на горшок хочешь?  Иди, к дедушке. Вы хто такие, откуда вас суда приташшило. Может, вас подбросили мне, старому   бездетному?
Ни от кого он добится слова не может.  Все молчат, как в рот воды набрали, только следят, глаз не спуская  за его движением. А Павлик отказался от услуг, не позволил взять себя на руки, терпел.
- Я же тебе говорил,  тот мужик из подполья вылезет, - шептал под самое ухо Сенечка сестре, вот и вылез. Потому и собаки на его рычали, а ты не верила. Нам надо отсюда сбегать. – Донеслось до уха незнакомца.
- Куды энто ишо сбегать? Иде ваши родители? Чего затворилися?  В молчанку играть будем?
- Не знаю, где они. – Ответила Варя.
- Вы, поди-ка шамать хочете?  Я эвот ноне печь-от раскочегарю, чайку согрем, тожно и ко столу бегите. Вы каким фертом-от суда попали?
- У нас ферта нет. – Осмелев, Варя, заговорила, - Мы на собаках приехали. Их у нас, кажется четыре штуки.
- Нашто их стоко, ковды самим шамать нече.
- Наш папка охотник. У него каждая собака  своего зверя ловит.
- Ладны. Понял, а где он?  И мать есть у вас?
- У нас всё есть, только еды нету. Может, они в деревню ушли за продуктами? Мы пока спали, они ушли. В какую сторону не знаем. - Обои мальчики присоединились  к рассказу сестры, не успевают за ней, что сказать, только то и дело кивают головами и пожимают плечами, а совсем маленький что-то показывает пальчиком на дверь.
- Понял-понял то и дело повторяет незнакомец.
Чтобы, себя предостеречь от страшного дедушки, Варя то и дело повторяет: Скоро мама и папа придут, чего-нибудь нам купят. Они давно уже ушли.
- Ну, рабятишка, скоренько ко столу бегите пока горячая чашка.
Дедушка  подогрел принесённую с собой красную рыбу, стерлядь. Скипятил воды, на столе засыпал в кувшин фамильным чаем. Насыпал горку разных конфет. Положил прямо на выскобленный чисто вымытый стол сахар рафинад большими кусками и раскрыл пакет с печеньем.
- Лопайте, рабяты! Пока вашу мать дозовёсси, кишки пересохнуть могут. И я  с вами пошамаю. Заоднами веселе  еда покатиться, а то всё один да один.
- У вас внучков нету, дедушка?
- У мене никого нету-ка. Один што пёрст. Я ишо холостой.
Последнюю реплику дедушки Варя не поняла, но разговор продолжила.
- У нас в детском доме много детей. У них тоже нет пап и мам. Их на войне убили. Ждут, не дождутся, только я из разговоров старших поняла, что вряд ли кого-то дождать придётся. Бумажку такую они получили. И моя мама тоже получила такую.
- Всяко, внучка, бувает, всяко. И мёртвыя из земли подымаются.
Варя и Сенечка  вспомнили, про человека в яме и вмиг подумали: не ты ли тот самый, что ожил и из ямы выкарабкался.
- Ну, пошто не идёте ко столу?  Топайте шамать, не то остынет, - ещё раз повторил дедушка.
Сеня  живо спрыгнул с топчана, показав свою удаль мужскую с гордостью, на что он способен и в то же время обнажил мужское достоинство, ничем не прикрытое до половины тельца.
Павлик, глядя на брата, тоже решил блеснуть самостоятельностью, на четвереньках задом сползал с насиженного места, и тоже обнажил своё достоинство только с задней стороны. Почувствовал, что ему не достать пола по-своему заговорил: «Кхы, кхы!» Дедушка подошёл ласково приподнял ребёнка, погладил по белым редко пушистым волосикам.
- Ты, поди-ка, сначала на горшок хочешь?
-Кхы-кхы! – отталкивал от себя он незнакомца.
- Ладны, тожно сам, валяй, я тебя понял. Вижу, что ножками сам топать могешь.
Дедушка подвинул горшочек ближе, но дальше от буржуйки, которая так гудела, что от неё иногда искры выпадали прямо на деревянный  пол.
Павлик засмотрелся на угодливого незнакомца, попятился на горшочек и промахнулся мимо.
- Ну, что, мужик, не по цыркулю посудина, а ли как? – он хотел, было приподнять его, да тот живо поднялся и бегом к сестре с распахнутыми руками.
- Не стыдно, тебе, а? Что ты натворил? Эх, ты, бессовестный. Вонь, какую разнёс и на полу вода как застойная.
- Не гоже рабёнка совестить, ни почём он не виноват. Из посудины-от почаще выливать бы нады. Энто твоя забота, ты, за старшую здеся.
Варенька, поняла свою вину, выбежала из избы, принесла мёрзлую тряпицу для пола.
- Пусть пока оттает, - положив её на влажные доски.
- Не замай, садись за обед, потом подтерёшь. И так уже сбежало в щели. А рабёнка нады бы ополснуть опосля еды. Запахнет – не подступисся.
Берите по куску рыбы-от. Сытнай продукт, токо вот воды сырой опосля не пейте. Чаем запивать нады, мы по местным правилам туту живём, тако исполнять нады.
Дети сидят мирно за столом, муху услышать можно, как пролетает. Дед нарушил тишину. Начал делить всем поровну конфеты, печенье, и даже куски сахара примеряет, чтобы кому больше, кому меньше  не досталось.
- Ну, да ладно, элеф старшой-от перепадёт боле, дык ить она больше за вами следит. Эвот те кусок от поболе. Иссосёшь, ковды уйду. Родители-от поди, не балуют вас эким-от продуктом. А мне самому ни к чему тако лакомство. Вы, рабяты славные, гоже вас подымают, ни привеледливыя. У моей сестры ни  рабёнок, настояшшай чертёнок. В заду что чеври, того и гляди, ни там так сям, что-нибудь натворит, или завалится в какую-нибудь щель. Беда прямо, беда с ём.
- Гляди, Сеня, дедушка пьёт чай с таким удовольствием, что с его большущего лба текут слёзы.

- Папка, ты, в подполье дяденьку долбанул? – с испугом спросил  Семен .
-Меня, чего туда понесёт? Живности хватило прямо у крыльца. Завтра покажу. Хватит на всю зиму и лето. Можно теперь остепениться, не уезжать.
- Как это не уезжать? -  Варька, подбежала к окровавленному отцу, не испугавшись его вида.- Ты, что всё время домой приходить будешь таким?
- Как получится, дочь, как бог рассудит и расставит нас по местам. А, пока, что, я думаю, наше место здесь.  Посмотрите: сколько мясища к нам привалило? Нежданно, не гадано, раз и целая кадка, прямо на крыльцо.
- Ага, без труда  вынул рыбку из пруда? Так хочешь нам сказать?
- Пока, что да. Труд был, конечно, да, какой уж там труд? Под корову неожиданно попал.
- Под какую корову, папка?
- Эвот немного разделаю, полегче станет, оттащу от дверей, тогда и вам покажу.
- Степан, не ввязывался бы ты в это опасное дело.
- Не твоя это добыча. Не трожь пока  хозяин не появится.
- Как энто не моя добыча? Ко мне в дом припёрлась и, вдруг, не моя?!
- А за что я кости свои подставил?
- Кто тебя просил к нему подходить?
- Ты, хоть соображаешь, что толкуешь мне? Сама видела:  я накинул зипун токо посмотреть да в отхожий угол сбегать, а тут, как с неба такая тяжесть на меня свалилася. Я же думал: крыша завалилась вместе со снегом. То ли  это бык, то ли это корова, скотина несчастная, видать загнанная охотниками, все ноги поизрезала. Кровища неумолимая тянется по насту, за ним вплоть до нас. Выйди, погляди, какой наст-от. Скотину не держит, а собакам дайся. Вот и загнали животину к человеку ближе к жилищу. Видно, хотел укрыться от погони, да заломил ноги в крыльце. Оно, правда старенькое, да, гляди, ж, ты, сдюжило.
- А, ты,  как оказался под ним?
- Очень просто!  Я услышал хруст снега, когда полез за ножом. Он  на полке был так на всякий случай, чтобы не стрелять, без шума. Токо взял нож-от! Я даже не понял, что такое подековалось со мной. По правде сказать, не помню по порядку, как всё случилось. Когда пришёл в себя, короче оклемался когда, чую оно, что-то живое дышит на меня, глаза на выкате, кровью налитые. Ну, думаю: пан или пропал. Или я, или оно? Дотянулся до ножа, он же выскользнул у меня из рук. С последним дыханием резанул ему по горлу, видать, с такой силой, что хрящ перерубил. Он кровь-от почуял и давай надо мной мычать жалобно. Когда я опеть оклемался, у меня в нутрях похолодело. Я же думал, вдруг, как начнёт пытаться, поднятся. Тут уж мне бы не сдобровать, тем более, если это самец. Я же не успел разглядеть под его брюхом. Куда мне было до него? Что было бы, представить трудно?
- Мы, слышали, папка! Мы слышали! - Дети с любопытством и с гордостью за отца, что он справился с таким огромным животным, задавали и задают ему вопросы.
- Когда, ты нам его покажешь?
- Он, чё прямо тут у нас на крыльце валяется?
- Так ему и надо!
- Не жалко вам животное? – спросила мать.
- А, что его жалеть? На то и живность, чтобы его употребляли в пищу. Мясо человеку положено и полезное, особенно лесного дикого животного.
- И всё-таки надо бы согласовать с охотниками. Ведь это же они его сюда загнали.
- Да-а, загнали то они, скорее всего он сам к нам пожаловал в безвыходном положении. А я ему пришёл на помощь. Горло перерезал, брюхо распорол, на всякий случай. Вот и скажи, что не я его добыл а, старушка, не так ли?
- Тогда они потребуют добычу разделить пополам.
- Ну, и господь с имя, пополам так пополам.  Кто был бы  против, а я ни сколечко. Нам ить токо семью подкормить, а здесь на всю деревню хватит. А для моей- от семьи что надыть? Желудок сытый и концы говорят. - Так – нет, старушка?
- Так то так, только ты вот в знак доказательства, пока не подходи к животному. Вместе разделаете тушу
- Ты, старушка, тут не права. На дворе-от зима. Пока они подбегут, он закоченеет до нельзя, а шкуру-от как потом снимать будем? А, вдруг, может быть, совсем никто не появится. Может, это собаки  просто взяли и загнали?
Оне ить у нас путёвые. Зачем я выторговывал щенят породистых? Оне почуяли, что голод не тётка, вот и решили сами себе добыть куш. Как ты, думашь? Правильно я рассуждаю или нет?
- И это правильно и другое понятие правильное. Я думаю: по-твоему скотину нужно разделать. Только вот насчёт лицензии то как? Вдруг, кто заявиться к нам, Стёпа?
- Ты, молись богу, что мы вдалеке от людского глаза, старушка. Никому мы тут не нужны, радуйся. Пой, алилуйю, да крестись.
- Не-ет, папка, мама правильно говорит. Вас пока дома не было, к нам приходил дедушка. Длинный такой, с носом большущим и рот делает вот так:  Варя показала, как дедушка закладывает огромный язык за нижнюю губу и зажимает рот верхней губой. И руки у него длинные, как у обезьяны, а кулаки, что кувалда в огороде лежит.
- Не знай, не успел я за дверями никого рассмотреть.
- До того ли тебе было. Дай, бог живым и невредимым остался. А мясо  всё-таки, на всякий случай поделим по совести.
- Дык, ить скоко мы его за энто время съедим. Разлеф токо печёнку распробуем. Так её там, поди-ка,  целое ведро будет. Оставить и её можно.
- Перемёрзнет она, мороз не на шутку опять разошёлся.
- Не наше энто дело. Оставим и пёчёнку, и селезёнку, если уж он такой огромный.
У Петровича начали успокаиваться нервы от всего случившегося и всецело соглашается  с женой, потому, что она оказалась права.
Появился человек, правда, не в этот день, а где-то, через два-три дня. Пришёл вместе с собаками Степана Петровича. Сгоряча Петрович соскочил навстречу собакам, схватил ружьё, а они, как преданные друзья ни в чё не помышляя, бросились к нему, чуть ли не в объятья. Отец заплакал.
- Не дам собак стрелять! Убей лучше меня! – Мария встала между собаками и хозяином,  но они, не понимая, того, что их охраняют от злого умысла, сами  втискивались и лезли ласкатся к хозяину.
- Вот, видишь, старушка, двое дерутся - третий не лезь.
Хозяин подобрел, успокоился, положил руку на голову кобелю.
- Где были сукины дети? Разлеф можно в одиночестве хозяина оставлять.
- Наверно, не оставили ба оне тя, элеф ба догляд за имя был добрый.
Незнакомец долго сидел, выжидал момент, когда хозяин собак обратит на него внимание.
Но Петрович, как нарочно, будто не замечал постороннего человека.
- Ох, и не приветливай жа ты, поселенец. С нами ба эдак-от не можно обходиться. Поздоровкаться ба не мешало, меня Кирьяном величают, а тя как?
Незнакомый верзила протянул руку, точно лапу обезьяны. Волосатая рука, была обросшая, казалось, до самого уха. Как бы невзначай толкнул чашку на столе с кипятком, приготовленным для мужа Марии. Неуклюже дотянулся рукой до подмышки и с таким удовольствием он там чесался, потеряв всякое приличие к присутствующим домочадцам. Заложил за нижнюю губу длинный толстый язык, закатив глаза в потолок с приоткрытым ртом. Он так сидел приблизительно с полчаса. Иногда его глаза рассматривают детские лица, молодую хозяйку, и всем, казалось, что он вот-вот, о чём спросит.
Пришелец молчит, как закалдованный.
Молчали и переглядывались между собой ребятишки, мать и отец.
Незнакомец  вытащил руку из-за пазухи, начал с огромным аппетитом обнюхивать пальцы, а потом его прорвало на чихание. Так прочихал он приблизительно раз десять без остановки.
- Дедушка, может тебе врача вызвать? – спросила Варя.
- Не нады, голуба, ужо прошло. Меня эдак-от часто так прорыват.
- Дедушка, ты что обезьяна? – снова прервала молчание Варя.
- Пошто ты так думашь обо мне?
- У тебя руки длиннющие и чешешься как обезьяна. А зачем нюхаешь из-под запазухи? Ведь это так противно пахнет.
- Ты, права, детка, от обезьяны мы все родилися. А эвот своё гавно за вся приятно.
Пришелец обратился к молодой хозяйке неожиданно.
- Ты, хозяюшка, кипяточку ба мне согрела. Уж, больно, умаялся я в бегах за вашими собаками. Росток-от мой  дивный, ни чё не скажешь в оправдание внучки, но собаки оне и есть собаки. Уж, больно бравыя оне у вас. Ты хозяин, элеф не ходишь с имя на охоту, то отдал ба мне их. Собаку добрую враз можно испортить, элеф оне лесу-от видеть не будут.
- Придёт время увидят лес и реку. – Зло ответил Петрович. - Ты уже их испортил.
- Пошто на меня разруху валишь? – Оправдываясь, незнакомец повернулся лицом к хозяину.
-Элеф ты знаком с нормами тайги, ты б никогда не пошёл с чужими собаками в лес.
Пожилой человек, видно, не собирался оправдываться перед переселенцем, однако,  дал понять, что не нужно валить того, чего не знамо.
- Нам ба потолковать нады, эдак один на один. Зачем вмешывать жену, детей, тожно ты поймёшь, ковды я те растолкую.
- Вы, молодой человек, не бойтесь детей, ни меня. У нас в семье секретов нет.
- Ты, вот лучше кипяточку согрей, мать! Я тебе тожно потом растолкую, в отдельности.
- Я сейчас принесу кипяточку в кружке, дедушка.
- Вот и добре. Кишки смёрзлись от стужи. Я ить ишо рабятишка, как от вас ушёл - дома не был. Не знай, что тама у меня с хозяйством подековалось.
- Энто когда ты был у нас? – Поинтересовался  Петрович.
- Ковды ты пропоем провианта занялся. Ты хошь помнишь, кому ты его маханул? –Задал вопрос Кирьян.
- Нет, не помню. Ты, старушка, видела, кому я продал провиант?
- Какая разница, кому ты продал, главное, что нет у тебя ни пороха, ни дроби. Боюсь остальное всё ли целое.
Отец долго всматривался в лицо незнакомца, почесав шевелюру, спросил:
- Не уж то я тебе толкнул, а? Помню, помню, есть какое-то сходство и предчувстсвие, что где-то я тебя встречал. Не ты ли это был, а?
- Дочего же похожа на свинью русская рожа! – Не выдержал незнакомец, закричал на Степана. – Напьётся до поросячьего  визга, тяни его баба! Тяни на закрошках через реку. А рабятишка тама корчаться от холода. Ты, собачья шкура, на што наплодил экую ораву? Чтоба в глотку заливать, а чужой барин за твоими рабятишками должон глядеть.
- О-о! Куда ты метишь? Барин, значит?!
- Я русская рожа, но не власовец! Чую, ты, пороха то не нюхал, там на поле. А меня ишо учить жить собрался, так - нет? Ты здесь все тропы изучил, но воевать, вижу, ты не собирался. Откупился свеженинкой и белый билет в зубы накось тебе. А я минные поля обходил, вынюхивал немчуру, не засел ли кто в наших лесах. Вот бы ты мне там попался.
- Степан, не заводись! Отступись, плетью обуха не перешибёшь. Чего доброго до чего договоритесь. Ну, подумаешь, твои собаки ушли с другим охотником. А сам то не  помнишь, как давал на время Черню?
- Ты, меня, хозяйка, не вини. Я обскажу, как было дело.
- Валяй, валяй, да токо не в штаны.
- До штанов то я не доведу дело, а объяснить могу, тожно пущай и дети слушают. Ковды я у тя сторговал провиант, то решил: заглянуть сюда, где вы сейчас кантуетесь. Как я мог распознать, что вы тут поселилися? Иду через реку-от, вижу: дымок теплится в моём зимовье. Свора собак встречают.
Я то надеялся, что тут только охотники временные, а ты совсем заселился ко мне. Без уговору эдак-от не делается, Степан. Я здеся вёснусь, лето и до глубокой осени топчусь. Как тапереча быть? Сумлеваюсь, чтоба мы по мировому разошлися. Кумекаешь, нет об чем намёк-от.
- Конечно, всё должно решиться по мировому, - вступила в разговор двух мужчин Мария Григорьевна. - Только я не пойму, как мы будем ночевать в одной комнате? Вам придётся тогда лезть на чердак к ночи.
- Энто что чужого коня среди грязи долой? Выходит, меня же и выставят?
Петрович пожал плечами, кашлянул в кулак, поднялся, не дал ответа.
- Уважаемый  Кирьян, как вас по отчеству не знаю.
- Како там отечество, я и на имя отзываюсь, не задерживаюсь.
- Дело в том, что мы тоже сюда попали не по собственной воле. Мы подрядчики по заготовке клёпки, нам и указали этот домик. Мы считаем, что домик не является вашей собственностью, потому, что его некогда, кто-то строил для производстенных нужд, например: для бакенщиков, а вы, конечно уже посчитали своей собственностью. Не многовато ли вам?
- Вижу, грамотна ты, девка. Токо и у меня имеется ответ для вас: где родился, там и сгодился. Вы ить побыли и тут же укатили, а я с измальства тута труся. Мой дом-от настоящай не далеконько, вёрст пятнадцать отсель. Прибудет начальство, говорить буду нащёт вас. Мне энто тоже не ндравиться, штоба я на чердак ноги выжимал дённо и нощно. Я засутки-от так намотаюсь, что язык на бок.
Варя внимательно слушает разговор старших и всё время помалкивает, выжидая удобной минуты, чтобы такого разительного тоже высказать. И тут ей само выражение явилось на устах.
- Да-а-а, дедушка, я верю вам не легко здесь одному работать, за день намотаетесь, язык как у собаки становится большим, даже в ротик не вмещается.
Никому не было смешно, лишь одна Варька снова получила веский подзатыльник.
- Ты ковды-нибудь думашь, что говоришь? – спросил отец.
- Уже поздно, папа, вылетел воробей. Ты сам то думаешь, когда меня по балде хлопаешь, за всякий пустяк. Вот жизь настала, слова сказать нельзя!
-Хороша девка, хороша. Мне ба такую хошь внучку в дом привести. Я же одинок, что бобыль. В молодые годы девки страшились меня, говорили, мол, в старшие года, девки тоже повзрослеют, то и разбору не будет; будут липнуть, как мухи на мёд.
-Дедушка, а почему мухи? Они что, тоже сладкое любят?
Нечего было сказать дедушке. Он лишь только горько усмехнулся, почесав у себя в запазухой, подумав, сказал:
- Оно ить, девка, кому как? Хто горькое ближе к сердцу принимат, как эвот твой отец, а хто и сладким не брегует.
- Ты, чё энто меня-от чепляешь? Я те чё перцу кой-куда сыпанул?
- Дедушка, а, может, ты бы лучше в подполье пожил? Там ведь кто-то уже живёт?
- Эк, как ты забормотала. А родителев пока не было, как мышь тиха была. Где, в каком подполе? – Пожилой человек, быстро менялся в краске на безобразном лице, как говорят в народе, шилом бритом.
- Ты меня, дедушка, не обманешь. Я видела его в подполье! Видела, видела. Он и сейчас там торчит вниз лицом. Ему же там холодно, наверно, как вы, думаете взрослые люди?
Степан Петрович помнил с похмелья, когда дочь говорила о каком-то человеке в подполье. Этому удивительному сообщению он не придал совершенно никакого значения.
Мать тоже знала об этом сообщении от дочери и когда-то умолчала от отца, потому что был он пьян. И знала она о том, что когда-то Варя заверила бывшую соседку, которая потеряла корову, что она непременно найдётся. И только уж потом Мария села за стол с соседкой; через карты она получила сообщение от Марии, что корова найдётся. И, как ни странно коровёнка нашлась на базаре.
- Степан, - обратилась мать к отцу, - вы бы посмотрели в подполье, Варька то, не спроста говорит. Ты знаешь, когда ты был в плену, я всё время получала на тебя похоронки, три повестки, представляешь, нет? Она всё время твердила: мой папа живой, его поймали в сетки железные. Ну что сходится? А потом, когда война окончилась, ты долго не появлялся к нам. Она откуда узнала слово фаначет? Как ты думаешь?
- Ну, дык, энто же деревня, вот отсель и Фаначет образовался. – Решил, было оправдаться  Петрович, да его перебила дочь.
- Ну, дык! Ну, дык! А ведь ты в Фаначете жил?!  Мы тебя ждали, а ты к нам не приезжал, почему?
- Ты, дочка, слыхом не слыхивала про энту деревню? – неожиданно спросил  незнакомец.
- Откуда бы ей знать про неё? – Заступилась Мария. – Мы же постоянно в детском доме с ней пропадали. Без выходных, круглосуточно ни какого отдыха и продыха не знавали. А дети всё поступали и поступали, даже когда уже война закончилась - пятнадцать детишек нам подбросили.
- Время страшное было, - Кирьян как-то сидел не спокойно на лавке, то там, то там - нет-нет да почешется.– У меня дядька тожить с хронту не воротился. Тожить ждём, правда, похоронки нам не приносили. Отведи, господь от такого смраду.
- Ты, дедушка, не увиливай от ответа! – с нетерпением наступала Варя.- Нам ведь жить здесь! А, ну, как он начнёт там храпеть! Доски подпрыгивать будут. Я как подумаю, тем более, если останемся одни в избе.
- Что, Кирьян, может и в самом деле проверить бы надо яму.
Петрович настороженно отнёсся к сообщению, ну раз уж дочь оказалась предсказительницей и её видения совпадают, то он немедленно решил проверить яму.
- Да что вы к яме причяпилися. Усю жисть тута прожил, никого не обнаруживал, тем более человека. Я ить тута, поди-ка, хозяин.
- Дочка, когда ты успела его там обнаружить? Я же в яму то спускался?
- И что? Так уж никого и не заметил, когда на четвереньки вставал и меня из ямы выручал?
-Чего энто вы тама забыли? Вам, поди-ка, места мало в избёнке. Ну и саранча, дажить под земь лазиют. Выгонять, однако, я вас отселя буду. Не нужны мне такея приходимцы.
- Мне, кажется, господин хороший, как тебе объяснила моя жёнушка, ты не совсем чего-то понял, так? Нет?!
- Я вам тожно тожить объяснял: Иде родился, тама и сгодился, а вы народ приезжаи. Вы вспорхнули и полетели, и поминай, как звали. Так – нет?
- Вообще-то мы здесь задержимся не надолго. – Вмешалась Варенька. – только вот ты, дедушка, сначала объясни нам, почему у тебя человек в подполье сидит?
Не выдержал дедушка вызывающего вопроса маленькой девчонки; тут же вскочил, кинулся, было на Варьку, да за неё вступился отец.
- Не сметь! Сучье отродье! Токо попробуй ишо, ковда-нибудь близко к ней подойти! Нарожай, себе и охаживай по потребностям.
- Чё, дедушка, слабо залесть в пополье? Слабо, да? А вот я сейчас попробую, покажу, куда ты затолкал человека. Он же с голоду умереть может! Дураки, вы или умные? Он ещё вчара стонал, где-то под топчаном, как дохлая собака.
- Варенька, не говори так! Нам ещё дохлой собаки не хватает, волос дыбом становиться. Ты, слышишь, Степан, она правду толкует. Поглядеть бы надо в яме с фонарём. Если никого нет, то и простить бы можно её за бдительность.
Незнакомец, долго не думая, быстро начал собираться к выходу, прихватив с собой берданку.
- Чё, жим-жим, около заду-от?
- Вам жутко, вы и рассматривайте, того, кто вам превиделся. А я уж пойду. До половодья-от ишо время уймища.
- Нет, уж хозяин! – Степан Петрович выхватил тот нож из-под стола, которым успокоил сахатого и преградил путь к дверям.- Сначала установим, правду ли Варвара молотит языком о человеке в подполе.
- Что, Варенька, ты правду толкуешь? – Спросила мать.
- Я, конечно, откуда могу знать на тёмную: правда это или  не правда? – Варенька так  напугана позой отца с ножом, что она готова  отказаться от проверки человека в подполе. Однако, она тут же решила: Вдруг, как когда-нибудь родители их оставят опять одних на долгое время, и, как бы очнувшись от громкого удара по голове, выкрикнула:
- Я, когда-нибудь обманывала, мама, тебя?!
- Тогда пошли! – скомандовал отец.
- Пошли! – вызвался  незнакомец.
За дверями, в сенцах послышалась возня двух мужиков и лай собак. Не смотря, на то, что незнакомец был выше и, казалось что он намного сильнее отца Вареньки, был повержен поселенцем, а поселенец сидел на хозяине зимовья
- Ну, что, покажешь, нет кого в яму упёк? – рычал  Петрович над незнакомцем.
- Твоя  взяла, отрывай половицу в доме, рядом с печкой.
- Нет-нет! Он там лежит или сидит; не видно мне было на тёмную.
Варенька командовала  действиями отца. А пока Петрович отрывал доску, след незнакомого хозяина избушки уже заметало снегом.
- Я, т-тя, сукин сын враз уложу наповал! – Кричал отец в след убегающему человеку,  держащий в руках двустволку.
- Что будем делать, мать?
- Не знаю, Степан, что и делать даже?
- А, если он уже сдох? – испуганно опять спросил отец семью. – Что будем делать тогда.
- Нет! Нет! Не может быть, чтоб он сдохнул! – успокаивает  Варенька родителей. – Слышите: он что-то просит?
Степан Петрович  решил, было, протиснуться сквозь одну вывороченную доску, да в это отверстие не входила даже голова. Ему пришлось выворачивать на всякий случай ещё две половицы. Толстые лиственичные доски подавались со скрежетом и с огромным трудом. Ему, наконец, тоже послышался слабый  голос, просившего о помощи.
Вся семья стала на колени перед ямой, где находится человек, но его сразу не возможно обнаружить, потому что там ещё стоят бочки с солониной, за которые человек уполз.
- Мужик! – громко крикнул Петрович.
Мужик молчал.
Кажется, в подполе никого не было, но присутствие необыкновенного духа человеческого притягивало жителей зимовья. Им становится ещё страшнее.
- Мужик!- снова крикнул отец.
И снова тишина.
- Что, вы в самом то деле?! Мужик да мужик! – вдруг над головой родителей послышался дерзкий голос Варьки. – Вон  он! Я  отсюда вижу! Он дышит, гляньте.
Человек не подавал признаков жизни, а уж тем более, что он дышал.
- Вот, подлец, так подлец! – отчаянно кричит кому-то вслед на дверь Мария, сама не понимая того, что ещё могло случиться с невидимым существом, о котором говорит Варенька.
Полагаясь на интуицию дочери, отец решил всё-таки залесть в подполье и отыскать человека.
- Ты, папка, не бойся его!  Он тебе ничего не сможет сделать. Ты только на всякий случай прихвати с собой верёвку, чтоб не дрыгался.
Степан спустился в кромешную темноту. Пошарил  руками, насколько это было возможно и, вдруг, почувствовал едва-едва ещё теплящееся дыхание.
- Ты, чё, мужик, здесь улёгся? – тихо и острожно спросил отец, где-то в темноте .
- Папа, правду говорит!
- Ты, что, мужик, меня за решётку решил упечь? Я ить токо-токо оттуда. У меня семья: жена, дети. А у тебя кто-нибудь есть?
Петровичу показалось, что человек шепчет.
- Ну, вот и молодец, вот и отличненько. Я тя щась выволоку отсюда всякими неправдами. У меня семьища знашь кака? Внучка за дедку, детка за репку, глядишь, и пацаны помогут, ещё и старуха имеется.
- Эй, вы там наверху! Подкиньте мне вожжину, я перемотаю его по-удобнее по пузу и под руки. Токо сначала подтащу его под отверстие, напрямую смелее пойдёт.
 Мария, забыв о верёвке, начала ложить персты поперёк да повдоль тела своего.
- Вы, чё, мать, тама уснули?! Тут ить не лето, цельный ледник кавказский.
- Она опять богу молиться! – крикнул Сенечка в подполье отцу.
- Я эвот щас сам выползу отселя, покажу те молебен, скоро срать пойдёшь с перстами на шее. Варька, а ты то, что не можеь сама подать?
Варя выскочила на крыльцо. Собаки, увидев Варьку, от радости кинулись к ней, сбив её с ног.
- Пошёл, вон! Некогда мне с вами заигрывать! Я по делу вышла!
Но собаки не поняв окрика девочки, продолжали с ней играть.
- Мама! Ма-а! Неистово закричала на помощь Варька.
Вместо того, чтобы поднести вожжи отцу, мать выскочила на улицу и начала отбивать собак от дочери.
- Час от часу не легче. Они что тебя свалили или, как? Ты сама с ними затеяла игру?
- Ага, прямо так сразу в одном платье, начала с ними барахтаться. Видишь, укушено опять. К ним хоть на улицу не показывайся впору.
- Вы, что тама околели?! Я ить уже замёрз, где вожжи, говорю?
Скрипнула дверь и  над ямой повисли вожжи.
- Ну, держись, мужик, элеф ты живой - оттартаю тя в деревню.
Отец перевязал незнакомого мужика, вылез, с трудом сам из подпола. Зло оглядел молящуюся свою «старуху».
- Ну, мама, держись, папка вылез из ямы! Он тебе покажет кресты по могилам. Не ко времени ты начала с иконой болтать.
- Может, хватит обращать на него внимание? Мне ить всё это надоело, глядеть на тебя бессловеную? Дело надо делать. А тебя опеть приспичило к углу прилипнуть.
  Мать постояла перед пустым углом минуты две, обернулась к мужу.
- Тебя вечно приспичивает! Не дашь помолиться за душу упокоённого.
- Живой он, мама, живой! Вот те крест говорю! Его бы скорее только вытащить оттуда. Да в больничку бы его надо оттартать к той фельдшерице, что в деревне живёт.
Варя спала и видела, чтобы, хоть какую то найти зацепку уехать к людям, в деревню. Она так хочет, чтобы этот дядька, что сидит в подполе, был живым. Её желание оказалось сильнее труда, которое семья применила по спасению несчастного человека, оказавшегося в столь опасном месте, один на один  очень длительное время.
- Ну, ещё  раз взяли! – командовал отец семейства. – Ещё  рррааз взяли!
- Ты,  то хоть под ногами не топчись! – Шлёпнув ладонью среднего сынишку, Мария тоже металась из стороны в сторону, перехватываясь по верёвке слабыми физически не развитыми руками.
- Отче наш, спаси и сохрани жизнь этому бедолаге, ради нашего семейства, ради моего спокойного положеньица. – Помогая посильным трудом, она не переставала верить в чудеса молитвы.
- Дайте, мне то хоть за что-то уцепиться! Я ить не оболела. Тоже могу помочь вам чем-нибудь! – Варенька металась по избе, не находя чего-нибудь такого, чтобы вытащить мужика из ямы. И тут она придумала: подкатив небольшое распиленное ошкуренное брёвнышко в диаметре сантиметров восемнадцать, полтора метра в длину.
- Вот вам помощь! Папа, завяжи его к брёвнышку, чтобы не сорвался, а сам снова спрыгни в яму! Мы с мамой отсюда будем поднимать, а ты из ямы будешь нам его толкать. И тогда мы его осилим, вытащим, положим,  его прямо на полу.
- Девка, а ведь и точно, она права, мать. И где она этому научилась?
- Она на все причуды способна. Хлебом не корми придумывать она мастерица. Только вот не всегда бывает послушная.
- Не всегда нужно слушать и старших. У маленьких тоже бывает своё мнение. Разве моя подсказка навредит вам? – тараторила Варенька.
- Разве я тебе мало помогала там, где жили? Сколько мы с тобой дров перетаскали  в избу на санках?
- Ну, что? Приготовились, мать вашу так, помощниц этих!- Степан спустился в яму, подхватил было мужика. - О! Да в ём вес-от бараний?! Мы его тянули, а он зацепился за бочку подолом  куфайки. А там пуговица. Тяните! Теперь пойдёт  юзом, а я тут подавать его буду. А, ты, мужик держись! Вроде бы теплится ещё в тебе живое нутро. Дай, бог! Дай, бог!
- Ох! Не сдобровать дедушке. Не зря же он ипугался и сбежал. Это он его так замучил. Это он!
- Откуда ты знаешь? – спросил братец.
- Как, откуда? – Варя вытаращила глаза на брата, забыв о том, что она здесь самый сильный помощник, отпустила вожжи, а мать пыхтит без неё, помогая мужу.
- Ты чё, не помнишь, как они ушли в деревню за продуктами, мы с тобой слышали чей-то голос. Вспомни-ка, Сеня?!
- Да-а-а, помню, Варенька, помню. У меня мураши под кожу заползали. Я ещё тебя попросил, чтобы ты у меня под рубахой посмотрела их.
- Я же тебе, мама, сказала, когда в подполье то свалилась, что там кто-то сидит. Помнишь – нет?
- Может быть, и говорила? Вот только  мне до чужого мужика никакого дела не было. Дай, бог бы со своим мужиком справится.
- Вы, там на крыше! Подтягивайте по возможности. Не то он скоро меня обнимать начнёт. Я тогда повязан буду его плетями. Ну! Ещё раз взяли! Ещё раз взяли!
- Отпустите меня, мужики! Не годен я ужо к жизни, - еле-еле  слышна  просьба незнакомца.
- Не-е-ет! Браток, не из таких ситуаций выползали. Я в плену был ровно пять лет, так там я отростил себе мяса аж до тридцати килограммов. У тя ишо сравнительно по отношению ко мне. А был то я, знашь, скоко до войны? Аж  девяносто килограмм, чё, молчишь? Сказать, значит, нечего? Вот и помалкивай в тряпочку.  Э-хх, что же мне с тобой делать, мужик? Ты ведь тапереча, что свечка при парилке; весь обмякший, того и гляди рухнешь. А, ты, мужик, крепись, не растягивай слюни то. Я те помогу, эвот не ровен час, осталась одна малость. Ты, пока повеси, а я снова подымусь на крышу и тогда оттель я с тобой удобнее справлюсь. Разлев можно на баб положится. Они ить токо, что в постели годны, а так то оне никуды не годнущщий народец.
Петрович говорит и говорит с мужиком. Он  уверен: мужик жив ещё. Своим разговором он вселяет надежду о спасении. Понимает и  Степан, что мужик его слышит. Страх перед ответственностью за чужака уже отходила на второй план.  «Ничего он его поставит на ноги, мяска всем хватит, а там посмотрим. Что с ним сотворил удравший пятидесятилетний холостяк».
- Слушай, мужик, ты не скажешь, кто ко мне лося-от направил прямо в дом? Молчишь, сказать нечего? А вот я с ним управился прямо на крыльце. Ну, спасибо тебе и этом за мяско элеф что. Долг платежом красен; я те жизсть тожно спасу. На ноги поставлю, элеф отсель щас сам выползу. Наверно, для началу нады бы бочку подкатить. С чем тут она? Так то я земли ногами не достаю, а уж пойматься за пол, тем боле не смогу.
- Чем тебе помочь, отец?
- Ты бы мне лесенку, какую бы сгородила. Бочка тут есть, да её не оторвёшь от земли.
- Щас, чего её городить. Я мигом, она, правда, в той яме, куда Варвара падала. Так мы с ней её вдвоём притащим.
Мария, как с давней подругой, Варей, притащили старую лестницу, едва державшуюся на ржавых гвоздях. Спустили её к отцу в яму.
- Гляди, не свались! Придерживайся крепче за стояки лестницы. Не  то поперечки могут отколоться с гвоздей.
- Как-нибудь теперь уж вылезу.  Твою, мать! С твоей помощью! – послышалась обида на жену из подпола.- Как в воду глядела? Хорошо, что ещё с первой  поперечки сорвался.
Степан  наступил на вторую, та выдержала.
- Ой, как я замёрз, старушка! Как он, беднай тама стоко времени наслаждался таким уютом? Сейчас мы его с тобой вытащим, живой он, кажется.
- Отче, наш, иже еси на небеси, спаси и сохрани чужака от гибели.
- Да-а-а, гибель-от ишо какая, двоякая, мать, двоякая
  Видно, он его дёрнул хорошенько, да не совсем и спустил его под пол, заколотил половицами. Дескать, зимой ни ветра в ём, ни запаху. Надеялся, что придёт когда-нибудь и летом спихнёт его в реку. Она, матушка, родима всех примат. Вот и списал бы человека ни за что, ни про что.
- Мы об этом не можем судить. Время расставит точки и запятые по местам.
- Ладно, давай. Продолжим спасение жизни человеку, он ить на подвесях, поди-ка, тяжеловато дышать.
Отец, не отвязывая вожжей от брёвнышка, вместе с женой, приложив огромные усилия, потащили на себя груз.  Человек  оказался выше половиц.
- Давай, давай, старушка, поднатужься ишо маненько. Я эвот наступил на подол куфайки. Это будет подстраховкой, и ты придерживай, скоко можешь. Р-р-раз! Ишо ра-а-аз! Ей, бог, тяжелее мешка с говном, а весу то в нём, что в баране.
Мужик зашевелился.
- Ну-ну! Тихо-тихо, мужичок, не шевелись! Теперь твоя помощь здесь ни к чему.  Ага! Эвот и всё  и мы спасены!
Варенька подбежала, схватила за брюки  незнакомца, потащила его ноги на себя.
- Обожди-ка, дочка, ноги не перетянут уже его в подполье. Ты сама поостерегись, не упади. Я половицы-от на место положу, а ты ему водицы тёпленькой сготовь-ка.
- Его надо помаленьку отпаивать, да просмотреть, где в каком месте нанесён ему удар?
Мария Григорьевна, умудренная опытом, работая при детском доме, определила с точностью; человеку не было принесено множества ушибов. Он был сильно оглаушен и пролежал долго в холоде, в летней яме со льдом.
- Варвара, ты, кажется, падала в яму, но только не в эту. Там не было льда. Я, по крайней мере, там его не ощущал. И там не было бочек.
Две выкопанных ямы разделены  толстой стеной из земли. Ты, как обнаружила его? Там, что ход, какой ещё есть?
- Почём я знаю? Я так упала, разбила бок, мне не до лазеек тамошних было. Я еле-еле докричалась до вас. Хорошо, что ты оказался дома, не то бы я там дуба дала.
- Я тебя об одном спрашиваю, а ты мне толкуешь о другом.
- И я об том же. Ты про Фому, а я про Ерему, мы так друг друга никогда не поймём, папочка.
- Я тебя спрашиваю: Как, ты, могла увидеть человека через толщу земли? Вот что мне нужно от тебя знать?!
- Наверное, от страха и ты бы увидел, всё, что тебе не надо! – доказывая своё, не понимала, почему именно она увидела человека, но не отец.
- Не приставай, к богову дитю! – шёпотом, еле-еле проговорил чужак. Выживу, потом растолкую. Исть хочу, или дайте попить чего-нибудь сладкого.
Прошла неделя.
Время, проведённое по уходу за болным и немощным человеком, показалось семье Степана Петровича вечностью. Они не отходили от него ни днём, ни ночью. Человек, назвавший себя  Григорием, охотно заводил сам разговор с хозяином и членами его семьи.
- Спасибо, тебе, детка! Век не забуду твоей доброты и бдительности. Если б не ты, оставаться мне на веки вечные в здешней мерзлоте.
- Ты  сам то откуда появился?- спросил  Петрович.
- Я то из краевого центра. Взял отпуск на неделю, решил походить по лесу. Говорят много нонче соболя. Вот и придумал жене на шапку сообразить.
- Тогда всё понятно с тобой. А ты не подумал, как в чужом полесье, да по чужим тропам хаживать?
- Какие там тропы? Всё кругом замело, как можно определить свою и чужую тропинку.
- В том то и смак охоты, что на чужой каравай рот не разевай. Здесь всё отведено и разграничено  на свои и чужие. Я не знаю их порядки, но знаю одно, что они староверы.
- Да-а-а, про старообрядцев я читал книги. – Григорий немного оживился, решил было подняться, да не тут то было.
- Ослаб ты парень. Погоди-ка, ишо с подъёмом-от. Да-а-а, у них-от у староверов порядки суровые и строго свои, не подчиняющиеся закону. Не знай, каку воду-от мы пьём. Она, мать, многих списанных приняла. Списывают, знашь, как?
-Как?
- Без протоколу, милок, чтоб следов не было.
- Что-то мне стало не по себе, Степан Петрович.
- Ноне ты в себе, Гришенька. Это мне не приятно до сих пор, как вспомню, что там, кто-то в подполе сидел. Благодаря чутью дочери, дай, бог ей здоровья. Не то бы по весне пришлось бы и мне тебя сгружать в холодные воды  Шумихи.
- Что вы такое говорите, Петрович, мне страшно!
- А то и говорю, что ты бы прокис к весеннему паводку. А мне, что надо было чью-то вину брать на себя?
- Дядя Григорий, видать, он большая фигура да дура. Он же струсил и сбежал от вас, когда мы начали на него наступать. Он знал, что виноват, вот и отчалил вскоре. А на папу кидался, как цепная собака.
- Степан Петрович, можно у вас спросить?
- Почему и нет? Спрашивай, смогу - отвечу.
- Почему вы меня не сдаёте или его?
- А толк-от какой? Думаю: ты не будешь на меня заявлять.
- Зачем, по какому такому случаю? Я, думаю, придёт время: ещё, рассчитаюсь с ним по всей строгости закона.
- Ну, вот и договорились? Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Не делай добра – не получишь зла так говрят? Может, я тя зря выручал? От смерти спас, а ты меня притянуть хошь.
- Что вы, Степан Петрович, что вы? Ни в коем случае. Всё без свидетелей произойдёт.
- Каким фертом-от ты хочешь ему насолить?
- Насолить уже теперь ему не придётся. – Говорит мать.
- Ты ему, дяденька, отомсти хорошенько, чтобы не забыл.
- Вот! Она права, извините, знают двое – это уже много.
- Понял. – Вздохнув, облегчённо, Петрович поднялся с табуретки.- Ты уж прости, что я тебя не закармливаю. Не положено, жена не велит поначалу безнить. Вот как подымешься, тогда мяска сохатиного отведаешь.
- А с ним то я, конечно,  расквитаюсь, так сказать, по здешним законам староверов. Дай только срок.
- Ты, случаем не знаешь, кто сохатого подогнал к избушшонке моей. Вижу: у него все ноги изрезаны настом. Наст-от сам знаешь, если добрый, то охотиться можно. Человека-от он здымат, а скотинка-от проваливается.
Отец решил замять разговор, и, чтобы к нему никогда не возвращаться, постоянно переводит с одной темы на другую.
- Нет-нет, я  его сотру в порошок! Я же по профессии юрист, там я работаю уже, как десятый годок.
Григорий не сказал, где он работает. Да и этого признания никому не нужно. А Степан Петрович понял, что  закоренелый холостяк своей смертью не умрёт.
Прошла ещё одна неделя.
- Ну, вот! Надо собираться в путь, дорожку.
В добром здравии отблагодарил Григорий.
-Огромное спасибо вам за помощь в становлении, так сказать, человека. Видимо, век живи, век учись, а жизнь толком так и не узнаешь. Простите за причинённые мною вам неудобства, за нетрадиционную помощь, за беспокойные ночи из-за меня. За всё вам буду благодарен всю оставшуюся жизнь, извините. Мне нужно торопиться домой; молодая жёнушка меня уже потеряла. Приползу к ней без подарка, о котором она  долгое время мечтает, если попадёт удача, то займу у знакомых деньжат куплю ей из-под полы на шапку..
- Марея, сбегай-ка в кладовую! Сними с правил две шкурки! Не обеднеем же мы без них. У нас мяска навалом, корм какой, ни какой имеется.
- Что вы, что вы, Степан Петрович, Мария Григорьевна! Зачем? У меня нет с собой ни копейки денег, расплатиться то я не смогу с вами!
- А, как же в дорогу без денег то, Григорий?
Супруги смотрят друг на друга, молча понимают: надо парня выручать, пусть до дому доберётся живым и здоровым. Мать вытащила узелочек с осташимися деньгами, от продажи серёжек родительских, подала молодому человеку, которому было не более тридцати годков.
-Извини, браток, видать, сохранила ещё от материного подарка; могли бы выручили большим. Нужда пришла, продала она их на хлеб, соль, как ни как всё же дети, поддерживать их чем-то надо.
- Спасибо, вам, я в долгу не останусь. Мне бы до дому дошагать.
- А, ты, старушка, ох и хитрааа. Говоришь, что денег нет.
- Степан Петрович, какие же это деньги для семьи?!
- Как, какие деньги? На пизурочек всяко, разно бы хватило. Ты, знашь, Григорий, как у меня голова раскалывалась, нет?
Все сидевшие за столом дружно смеются, и даже поддерживал смех маленький Павлик.
- Ну, что генук!? – по-немецки на прощанье сказал Григорий.
- Да-да! Его Павликом зовут весь вылитый в отца.
-Такой же будет бесстрашный, как папа и злой. – Вставила своё мнение Варенька и начала подавать ручку.
- Вам, Мадам, особое, спасибо. Приеду, напишу письмо. В нём я объясню  вашу врождённую интуицию, которая природой даётся не каждому человеку.
- Спасибо вам, Григорий,  благодарим заранее, - подала руку и мать.
Вдруг, неожиданно раскрылась без шума дверь. Вошёл человек с ружьём, при пантраташе вместо пояса.  Мария Григорьевна узнав, хозяина домика, так и присела.
- Господи, что же теперь будет?
- А ничего! – неожиданно ответил хозяин дома. – Выжил? Тожно пущай идёт с миром. И впредь сюды не появляйся. У нас тут свой закон. Тайга закон – медведь хозяин.
Григорий ещё раз попращался, с родителями детей. Обнял их. Сделал  вид убеждённому холостяку, что он не держит зла на него, и подал руку, однако, Кирьян руки не протянул; подал вид, что не заметил. Это означало: не затаённая злоба хозяина ещё присутствует на молодого человека
- У вас имеются дети? – спросил Григорий  лесного человека.
- Я ишо холостой. – Не дружелюбно ответил лесной человек похожий на обезьяну.
- Тогда запомните моё лицо! Возможно, придётся  встретиться.
- Я с тобой никогда не встренусь.- Уверенно ответил старый охотник.
- Гора с горой не встренится, а человек ишо с человеком хто его, мать знат?
– Ты, чё его знашь? – спросил охотник, оборачиваясь к  Петровичу.
- Давай, Гришенька, пойдём, я тебя провожу до тех пор, покуда глаз будет хватать.
- И я с вами! – засобиралась Варька.
- Цыц! – пригрозил кулаком отец.
-Посиди-ка, Варя, с ребятишками, я с отцом пойду. Не ровен час: дойдёт, до деревни, наквасится опять, что придётся самого обратно  мне провожать, либо встречать на его четвереньках.
- Неужели  Степан Петрович, вы неравнодушен к зелёному змию?
- Если, что, дядя Гриша, вы уж не давайте ему налакаться! – Крикнула Варя в след, уходящим в деревню.
- Я не хочу, чтоб они меня провожали до самой деревни. Это очень далеко, и холодно. Я вам и так причинил много хлопот. Не переживай, Варенька!
- Прижми, зад-от! Те чё мать сказала: гляди за ребятишками. Спокойне будет, оне ишь, какие ползунки? За ними глаз да глаз нужон.
- Я и так за ними всегда смотрю. – Вежливо согласилась она, посадив Павла на постель.- Семён, иди спать! Полежим, пока мама с папой придут. Быстрей время пройдёт, а то когда ждёшь, всегда дольше, кажется.
- Щас, пописию и залезу тоже.- Согласился Семен, но стесняясь чужого человека, вышел в сени.
Из зимовья вышел  и дедушка.
- Что-то долго нету Сенечки, пойду-ка я посмотрю. Собаки бы его не свалили.
-Собаки убежали с родителями. Не должны причинить зла ему.
Варя приоделась, вышла на улицу, на бугор; нигде брата не увидела.
- Холодно одетая, надо бы валенки накинуть, а то в тапочках то, далеко ли я уйду? – Она подумала, что братец её побежал догонять родителей. Но, возвращаясь с крутого берега и поднимаясь по ступенькам, Варька услышала, какое-то пыхтение, как будто братишка сидел на горшке и тужился, но почему-то в кладовой. Кладовую он страшно боиться и в неё никогда не войдёт без старших. Вдруг, она услышала всхлипывание.
- Сеня, ты чё там делаешь? А, ну-ка, откройся! Сними крючок сейчас же?! Я, кому говорю! Вон мама с папой уже под горой с собаками вернулись.
Дверь в кладовке раскрылась с огромной силой, и оттуда был выброшен братишка  этим ласковым и добрым дедушкой.
- Ишь, ты, греза несусветная! – громко заорал  дедушка. Поселилася тут мне всяческая тварь, ни поставь теперячи и ни положи ни чё.
Сенька, поднимаясь с пола, придерживал штанишки одной рукой, второй рукой вытирал слёзы.
- Ишо раз увижу, письку оторву! – Снова грозно заорал незнакомец. – Поднял за ворот рубахи ребёнка, рассмотрел зачем-то его со всех сторон и забросил его в избу.
- Слушай, старик, он тебе не щенок, чтобы так с ним можно было обращаться. – Варька бесстрашно защищает брата, уводя его на топчан.
- Ты, что там такого натворил, говори, а то придёт папка и дед пожалуется ему. Не гляди, что он тебя любит – достанется тебе по первое число.
- Не пожалуется! – вытирая слёзы, Сенька залез под одеяло.
- И всё же, скажи мне, что ты там вкусненького нашёл, скажи, а?
Как Варя не умоляла рассказать брата, он молчал. Оба брата уснули. Она уснуть долго не может. наконец-то она уснула. Сквозь сон Варька слышит, как будто к ней кто-то лезет под одеяло. Медленно приоткрывая глаза, видит того самого страшного  дедушку. Он стоит  перед ней на коленях, сопит через губу подпёртую языком.
- Вам, что нужно, дедушка? – с испугом спросила она.
Чтобы Варька не крикнула, он  закрыл ей рот огромной обезьяней лапой. Взял на руки и потащил в кладовую, набросил крючок.
Варя начала отбиваться, но сильные руки обхватили тело девочки, которые не дают возможности справиться с чудовищем. Она не зовёт на помощь брата, потому что понимает, он ничем помочь не сможет. Она, наоборот не издав ни звука, подчинилась деду страшному, выжидая, что предпримет это страшно вонючее чудовище.
- Та-ак, девка, ты у меня отведаешь вафлю. Ты ведь никовды ещё не пробовала её. Становись-ка, эвот на скамейку. Нет, лучше садись пока на неё. Так сподручне будет, а то не с руки мне эдак-от.
Варя не понимает, что придумал дедушка, и терпеливо наблюдает за движением рук огромного страшного человека. Как ни странно она увидела у него расстёгнутые штаны.
-Дедушка, у тебя штанишки скоро спадут? – отталкивая от себя  близко придвинувшегося хозяина зимовья. - Отодвинься от меня подальше. Пахнет как из ведра поганого. Мы в ведро ночью ходим, и то пахнет не так, как от твоей кишки.
- Ты, девка, не брегуй вафлей-от. Отведаешь - не оторвёшь тя тожно.
- Я что-то не вижу вафли? – Варька  приподнялась на скамейке во весь рост, хотела было спрыгнуть с неё, да дедушка верзила подхватил, посадил на колени.
. Она вырывается из его рук.
–Мне так не удобно сидеть в твоих руках, я лучше слезу. Отпусти меня!
Варя неожиданно заплакала.
- Ты энто што, я те худого ишо ничё ни сделал.
- Отойди, срамина! Папка скоро подойдёт, он тебе покажет вафлю не хуже твоей! .
- Ты, деваха, не дури! Пока отца с матерью-от нет, ты испрбуешь скус.  Отцу с матерью в обиду не дам.
- Ты со мной, зачем так разговаривашь? Чтобы я была похожа на собаку? Ты ей даёшь, она ласкается.
- Не разговаривай, давай смелее, не то появятся родители. подчиняйся что я те  говорю! – Дедушка начал уже нервничать и покрикивать на девочку.
- Я сказала: не хочу! Значит, не хочу! И не буду на твои уговоры поддаваться. Ты, и Сеньке тоже говорил, что делать?
- С чего ты взяла? Как я могу мужику вафли показывать? Он что своей не видел? Ты, давай-ка, не разговаривай, не то я силком возьму тебя и заставлю!
Варя начала отталкиваться от вонючего предмета.
– Убери, говорю, свою вонючку!
- Ты, девка, обожди, энто ишо не конец моему хотению. Ты, токо обожди.
Мужик долго приходил в себя от удовольствия. Больше не приставал к Варьке. Он накинул зипун на девчонку.
- Варя-я-я! Ты, где? – Закричал средний брат.
- Ну-ка, отпусти меня! Я кому говорю!
- Не-е-ет, я пока ишо здесь хозяин, как надоест мне, товды отпущу. Пока не подоржишься ручонками за вафлю, так и знай, ночевать оставлю здеся. - Одной рукой дедушка что-то делал, а другой рукой придерживал крепко - на - крепко девочку.
Вдруг, сама того, не понимая, что сделала, как она услышала рядом со своим ухом оглушительный крик огромного и страшного зверя.
- Аа-а-а-а-а-а! Твою мать, сука ты борзая!
Вареньке показалось, что от его крика открылась дверь в кладовой
Дедушка выбросил девчонку в раскрытую дверь. Варькино лицо было измазано кровью; она лежала, невозмутимая, на полу в сенцах. А во рту, между стиснутыми зубами, торчал кусочек человеческого тела. Это была частица уха вместе со щекой.
Пока дед приводил себяв порядок, Варька заскочила в избу и накинула огромный, кованый крюк на такую же кованую петлю, вбитую в лиственничный  косяк.
- Ну-ка, отворяй, Шельма! – Дед долго барабанит в дверь, уговаривает, просит, чтобы она не рассказала родителям.- Попробуй-ка токо сболтай языком своим. Враз истреблю всю вашу переселенческую семью. Не испужаюсь твоего отца.
Дети сидят тихо, как будто их нет в доме.
- Сеня, скажи, что он с тобой делал?
- Стыдно говорить, Варя, не скажу.
- Ну и не надо и так всё понятно!
-Что тебе понятно, Варенька?- четырёхлетний мальчишка рассказал, всё что произошло с ним, языком взрослого.
- Ладно, обезьяна, мы тебя проучим с братом.
- Ты только маме не говори.
- Как это не говори, кто нас защитит тогда?  Как мама с папой будут отлучаться, а он к нам будет приставать. Наоборот надо рассказать. Правда, мама его побоится, и тоже ничего не сможет сделать. А тем более, если папа узнает, то война начнётся между мужиками.
- Тогда не говори совсем никому, Варя.
Варя не знала о чём ещё спросить братишку, но интуиция ей подсказала:
- Он к тебе приставал? Что он делал с тобой? Тебе больно было?
- Нет, больно мне не было, сначала щикотно было. Он по спине голой руками водил, как поросёнка гладил. Мне надоела щикотка, я начал вырываться. Тогда он начал задирать на мне рубаху. Мне же холодно и стало стыдно. Я не поддавался. Потом я долго от него вырывался, боролся  царапал ногтями и укусил его за жопу. У меня зуб даже выкрошился. Я, кажется, его проглотил.  Ничего не будет мне, что я зуб свой съел?
- Раз уж в горлышке не застряло, значит, будет всё впорядке.
- Ты только маме не говори, как придут они. А тебе, что он сделал? Тебе было больно, Варя?
- Не-а! Это я ему сделала больно! Вот, гляди, что у меня в кармане платья! – девочка показала не понятный братишке предмет, лежащий в звёрнутой  окровавленной тряпичке.
- Что это, Варенька?
- Кажется, половина уха его лежит здесь.
- Вот маме надо показать! А за что ты ему так?
- Пусть в штаны не лезет!
- Так ты же не носишь штанишки! У тебя и так ничего не видно!?
- Он мне подол платья заголил и рассматривал, а потом заставлял кишку в руки брать.
- Чё, у него пузо распоротое?
- Не знаю: что там у него распоротое, не гляди, что я от горшка два вершка. Я ему отомстила и ещё попробую отомстить.
- Не надо мстить обезьяне. Нам с ним не справится.
Дедушка долго ходит по двору возле зимовья, не надоедает ребятишкам, чтобы они открыли ему дверь. Он колет дрова, заносит их в сенцы. Почему-то часто высмаркивается. Разговаривает с собакми.
- Рабятишка, отец с матерью возвращаются, отворяйте живо запоры!
- Ковды придут, тожно сами постучаться, тожно мы имя отворим запоры.- Варька точь в точь копировала лексикон деда, заглядывая в оттаявшее оконце, и показывала точно также язык свой заложенный, как у него, между нижней губой и нижней челюстью.
- Ты мене дообезьянничаешь, погоди ужо. Словлю, ковды-мить, взвоешь. Посажу на вафлю-от, не так язык-от заглотишь. Мамой не огородисся, а тятю твово прижму где-мить, между сосёнок. Родителям скажете, то вообче угроблю, к верху тормашками поставлю.
По-сибирски пришла весна по настоящему, в середине апреля. Бугры освободились от глубоких снегов, появились широкие проталины, и даже уже кое-где показалась мелкая озимая трава. По уговору родителей к белоствольным берёзам потянулись ребятишки за целебной прозрачной водой с вёдрами  для квасу, а кто просто с туесками, сделанными из коры берёзы.
Ох, и живительная  эта водичка! С недельку попьёшь – вся застойная зимняя хворь из нутра выжимается, будто жир из рыбьей кожи. Не успеваешь нательное бельё менять. А уж как кваском побалуешься, то уж и того лучше. Сила прибавляется неимоверная особенно у парней, а у девчат на щеках розовый румянец. Окрошечка из берёзового кваса летом особливо дорогого стоит, не говоря уже о глубоком похмелье.
Ещё с вечера родители наказали Варваре ходить по ухажьям, где стоит посуда под берёзой. Правда, это время было не совсем безопасное для человека. Ходил косолапый по ранней весне. Он ведь тоже понимает, где ему мастерить своё лёжбище, называемое берлогой.
Варя с проталинки на проталинку, как белокрылая бабочка перепрыгивает, выполняя задание родителей. Подошла к первой берёзе, оглядела её снизу до верху. Листьев на ней ещё не было.
- Ого-го, сколько?! Мне столько не донести. Прямо ручейком уже из ведра бежит. Бедная, ты, бедная моя берёзка, что с тобою станет, если вот так вёдрами всю кровь из тебя мы высосем. Ты и шапочку себе так не отростишь. И серёжек  я на тебе не увижу летом. А где, тогда мы веников наломаем?
Варя стоит долго, рассуждая в слух. Она говорит будто с взрослым человеком  ласково, нежно и тихо. Оторвала тоненькую прозрачную пластинку от берёзы, приложила её к расчёске и начала извлекать мелодичные звуки.
- Тише, ты! – Вдруг, послышалось девочке.
- Я и так не сильно громко. – Немедленно отозвалась Варя.
- Тебе чего от меня надо? Отпусти, говорю, точно обезьяна, как Варвара называет тебя.
- Мама, это ты?
- Я, дочка, я!
- Ты где? Ещё раз отзовись, где ты, мама?
Варя не слышит голоса матери, лишь спокойно шумели хвойные деревья над головой, заглушая её голос.
- Это я, наверное, со страха? Мне померещилось эту обезьяну точно забыть не возможно. Что всё время так будет со мной?
Варе стало очень страшно. Она отлила половина ведра берёзовки на землю: «Всё равно ведь не донесу» - подумала про себя. А так хоть сама берёзка выпьет свою долю, что со мною снова поделится.  Варя почти бегом побежала к дому. Но позади она снова услышала голос матери. Значит, ей не почудилось.
- Варя, сбегай к отцу! – Что говорила мать, она не разобрала слов больше, но сообразила: матери нужна помощь.
Вернувшись к месту, откуда была слышна просьба матери, Варенька услышала звон разбитого стекла, громыхание железа и падение тяжёлых предметов. Это место называлось складским помещением для хранения инвентаря технического участка водопути.
Варя решила, что её бьёт отец. Она тихо подошла с другой стороны склада, и разглядела в огромную щель того самого дедушку, который почему-то лежит на ней. Мать вырывается, кусает его, хватает, что попало в руку и его долбит по башке.
- Правильно, мама! Правильно так ему и надо. Ты маленько подожди, я щас ружьё притащу! Мама, слышишь, нет, меня?!
Мужик озверело,  зарычит,  по-медвежьи.
Не долго длилось то время, когда Варя вернулась с двустволкой, еле волоча её за собой.
Дверь в склад была подпёртой с внутренней стороны доской.
- Я пришла с ружьём, дедушка! Ты, меня видишь, нет? Тогда у меня не было ружья, да и ты мне рот заткнул своей лапой и закрылся на крючок. Тебе мало, того, что я у тебя оттяпала зубами ухо вместе со щекой? Мало, да?
- Я давно знаю, что брехать ты мастер.- Послышался ответ деда.
- Ах, так, на тебе! Значит, я брехло?! Теперь приготовься! Я тебя щас разнесу на кусочки за мамку.
У Варвары в руках точно была  двустволка. Никто не мог предвидеть, что она может осмелиться взять такое грозное оружие.
Раздался глухой выстрел на всю прибережную тайгу. В складе снова что-то полетело, а за ним послышался крик матери и деда стон. А Варя лежит на спине от толчка в правое плечо.
- Ну, что? Я брехло? Отворяй ворота, говорю, псина вонючая!
Послышались шаги по битому стеклу. Двери из драниц сосны растворились.
- Эвот ить кака сумашедшая деваха? Што из неё будет элеф достигнет совершенства. Прямо ладу не дашь с  девахой.
Варя тем временем была уже метров за пятьдесят от склада. Как ни старается отыскать её дедушка глазами под соснами, не может определить, где она находится. И она не видела и не понимала, что творится между двух разнополых людей, но она хорошо запомнила тот урок, что делал этот человек с её братом и с ней.
-Я тебя проучу, псина вонючая! – Стоя за толстой сосной, выговаривала зло на деда.
- Попадёсся ты мне в лапы, сука борзая, попадёсся. – Грозил кулаком дед в сторону леса, где Вареньки вовсе не было.
- Значит, ты и до девки  добираешься? – Одёргивая на себе платье,
Вытирая слёзы, Мария пошла к дому.
Вскоре пришёл Степан Петрович. Он так и не дождался, когда придёт его помощница. Конечно, отец не пришёл бы и сейчас, потому, что решил выполнить план, во что бы то ни стало. Его беспокоит знакомый глухой выстрел; своё оружие он понимал, как никто другой и потому он немедленно бросил работу.
Почувствовав приход мужа не ко времени, опустив глаза в пол, Мария немедленно начала собирать на стол.
- Чё, Степан, устал поди-ка сегодня один без меня?
- Наверно, не сладко одному баланы ворочать. Пришла бы да хоть малость подсобила. Не позволил бы уж я баланы  катать, на сносях скоро будешь, так нет?
- Ты чего это, придумал? – Подозрительно глянула в глаза мужу.- Я ить токо-токо разродилась, ещё и году нет.
- Тебе лучше знать.
- Да уж кому как не тебе тоже? Здесь ить мужиков то раз, два и обчёлся  Ты не знашь, в какой стороне бабахнуло, как быдто из мово ружья?
- Нет. Не знаю, Степан.
- А энтот сторож, где был, когда стреляло ружьё?
- Почём мне знать? – виновато оправдывается Мария. Сама тем временем, чтобы не глядеть на мужа, то и дело сморкается в передник.
- Ты, что мать, не захворала ли? Сейчас весна, простыть заслобо можно - Да нет, кажись, от луковицы глаза заслезились.
- Какая луковица? – вдруг, закричал отец. – У нас луку отродясь не бывало! Токо одна черемша на столе плеснеет  мухами облеплена.
- Ты, чё это, Степан, какие мухи? Ещё снегу полно на буграх.
- Вобщем так! Сказывай, где был твой сторож, когда выстрелило ружьё? Иначе я у Сеньки дознаюсь, он врать мне не станет.
- Папа, дедушки не было в избе! И ружья не было в избе. И мамы, и Вари не было! Никого не было дома!
- А кто ружьё снимал со стены, не знашь?
Сенечка долго вглядывается в лица присутствующих. Он не знает, что ответить. Остановился на Варьке и долго не может оторваться от её вопрошающего взгляда. Братишка  думал: сказать или не сказать.
Он  всё видел. И даже стоял по другую сторону склада, упав от испуга после выстрела, затем опрометью сбежал от места происшествия. Варенька брата не заметила, когда вскинула ружьё и направила в сторону склада, где находились двое. Ей самой  пришлось не сладко от выстрела. Вот уже начало ныть плечо, наверное, от удара в обратную. Она не заметно для всех нет-нет, да почешет плечо.
- Что, ты, пристал к девчонке со своим ружьём? Ты, что с ума спятил, отец? Вон твоё оружие на стене, как висело, так и висит.
- А я щас определю: ходило оно куды-мить без меня или нет?!
Довольный отец своей идеей, подошёл к ружью, снял его, разломил на двое, понюхал.- Я чтой-то не соображу, патроны вроде бы все на месте, а порохом свежим пахнет, что из трубы.
- Нет! Папа, никто твоё ружьё не брал,- довольный исходом дела подтвердил Семен.
- Мотрите, мне! Шкуру спушшу элеф што замечу. Только вот никак не могу понять, у кого ишо то может быть схож звук моего ружья?
- Заводы то, наверное, одни выпускают конвейером, чему тут удивлятся?
  Мария начала успокаиваться  от перенесённого стресса, да вот ложка, которой разливала щи, выдавала её.
- Чтой-то тебя эдак  колотит, как в лихорадке?- Спросил муж.
Мать не долго молчала, скоро нашла что ответить.
- Как не трястись? Ты ведь не вовремя домой то пришёл, а у меня обед ещё не готов, не сыро и не варено. Ты в еде то привередливый, то ни так и это, ни эдак. Только подстраивайся под тебя всю жизнь, а сладу всё одно никакого. Ты бы вот попробовал на свой вкус и аппетит сварганить то чего не могу, потому, что нет их этих продуктов. Ты ведь не приносишь зарплату, только всё на мои золотые украшения надеешься. Вот серьги и кольцо одно съели уже. Остался последний перстень мамин, да машинка мамина Зингерская швейная. Продадим, тогда с моей стороны никакого подспорья не станет. Ты ведь только и трындычишь: продай, да продай машинку. Придёт время  заработаю.
Времечко идёт, как птица крыльями машет. А толку от твоей работы никакой. Да ещё и меня туда же тянешь. Без меня ведь ты ни на шаг. В деревню со мной, в лес со мной, в постель со мной. Выходит я корова, я и бык, я и баба и мужик. А тебя тогда на что?
- Хватит! Причитать, хватит! - Петрович стукнул по столу кулаком так, что доска, прибитая одним гвоздём, опрокинулась на пол, потащив за собой всё недоеденное семьёй. Тем более, что дети ещё не садились за стол, пока отец первым не покушает и не выйдет из-за стола.
Ребятишки от неожиданного грохота выскочили из стола и полезли на топчан под одеяло.
  Варя долго лежит и плачет от нервного потрясения. Сеня ей что-то шепчет на ушко и уговаривает.
- Не плачь Варенька, не плачь. Я его скоро убью. Ты же справилась с ружьём? Вот и я подрасту, справлюсь.
- Не нужно думать так. Нельзя папу и маму убивать. Их наоборот защищать нужно. Нам других пап и мам не найдут. Такие папы и мамы бывают только одни. Я другое придумала, чтобы не убивать.
- Ну-ка, о чём вы там разговорились? Быстро за стол шамать! – скомандовал отец.
- Чё ты придумала? Я не пойду к столу пока,  папка не уйдёт в лес. Я его боюсь. И пока ты не скажешь,  что придумала, тоже не пойду кушать. Говори, давай, Варя!
- Поешь, тогда скажу! Пошли за стол! Всё равно исть то когда-то нужно. Как хорошо было в детском доме. Никто на тебя не кричит, не бьёт. Я, наверное, сбегу скоро от вас, навсегда. Вот что я хотела тебе сказать! Пошли!  Как покушаем, сразу пойдём на берег. Гляди, какой он? Снега нет, уже лучок начинает протискиваться сквозь бережок. Его можно будет рвать и в супы заправлять. Я берёзовки натаскала уже полную бочку, на целое лето хватит вам. Давай, съедай всё и пошли.
- Тут, Варя, кушать нечего. Только твоя чашка с супом стоит целая. Моя, вон, где, под печкой  в верх дном опрокинулась валяется.
- Ему то что? Он наелся, а ты хоть тресни от голода. Вот поэтому я и хочу смотать удочки от вас.
- А я то здесь причём, Варька?
- Всё при том,  маманя не сможет с вами удрать от отца. Она сказала, что живёт с ним ради нас. Вот я то здесь, как раз и не причём. Я же совсем не ваша. Меня в детском доме взяли, потому что я сирота.
- Ну, уж нет, Варенька, я в это ни за что не поверю. Ты моя сестричка родная. Я тебя очень, очень люблю.
- Давай-ка, вдвоём доедим из моей чашки и побежали, пока мамки дома нет. Они, наверно, ушли опять в лес. А, если так, то надо сначала посуду помыть, только тогда идти на берег.
- Там уже вода под берегом, близко к воде нельзя подойти. А Павлика мы с собой возьмём?
- Да ну его! Не хочу я с ним больше возиться! Он мне и так  все руки оттянул. Куда не пойдёшь, обязательно маманя суёт его мне на руки. Замуж уйду, и туда толкнёт его с собой.
Брат и сетра не видели, как тихо подошла мать, и сколько времени она подслушивала детский разговор.
- Значит, решила сбежать?  Куда и когда?  Видишь, забереги какие? Лодка не достаёт краёв льда. А лёд, какой хрупкий! Не успеешь наступить,  как он рассыпится на иголки под ногами.  Так что не сомущай ребёнка бегством. Не то вот возьму, скручу хорошую орясину, забудешь в какую сторону бежать.
- Что уж и пошутить нельзя, что ли? От этой орясины уже тошнит. Вы постоянно мне о ней напоминаете.
- Идите, лучку нарвите. Из него можно салатик сделать к обеду.
- Опять папе достанется, но только не нам.
- А вы  побольше его нарвите, всем тогда хватит.
Варя вернулась домой одела длинные штанишки, тёплую кофточку, что выслали из Норильска, сапоги материны резиновые, чтобы змея не укусила; пошла вдоль берега одна рвать дикий лук.
- А я, Варя! – Кричит братишка, бегая по бугорку  с не прикрытым тельцем ниже пупика. – Меня, Варенька, обожди! Я щас оденусь и догоню!
Варенька уходила всё дальше и дальше от дома, где они перезимовали холодную зиму на тощий паёк. За ней бежит преданный ей пёс по кличке Гусар.
Мария Григорьевна спохватилась, увидев дочь вместе с собакой уже на льду, метров триста от берега.
- Ах! Ты сучка меделянская! Всё-таки решила обмануть меня, опередила, значит, мои планы. Зачем я ей сказала, что собираюсь завтра в деревню за продуктами? Вот горе то мне, какое через неё? Одно горе от неё,  и ни какого сладу. А, ну, если матушка сорвётся от берегов?
Мария быстро  переоделась в нарядную одежду, сбежала с крутого берега и хотела было пойти дочери на перерез. Оттолкнула отремонтированную лодку с незасохшей ещё смолой, вошла на середину и с помощью палки пришвартовалась к льдине. Выбросив сумочку, в которой были украшения, через нос лодки решила сойти сама на льдину. Льдина начала рассыпаться на иголочки, засыпая ноги до колен и выше. Она испугалась, закричала, звала на помощь. Муж не мог её услышать, потому что был в лесу, и он не мог подумать о намерении жены.
Вместо мужа бежал с крутого берега высокорослый мужчина, которого дети называли дедушкой с обезьяньими руками.
- Ох, сладкушша, ты, моя! Как жа угораздило тя сюды забраться. Ить тапереча шагу на льду сделать не можно, шагу! А, ты, попёрлася, ну хто тя гнал сюды, а? Ить простыть можно, голуба моя.
С берега бежал  Степан Петрович.
- Тя, чё, старушка сюды затащило? Нешто сказать нельзя было мне?
- Ты, погоди, матушка, погоди, не шеволься. Я щас багор притащу, я его токо, токо отремонтировал.
Куда девалась злость у Степана Петровича на своего коллегу. Он бегал по лодке, не понимал, чем выручать жену из сыпучих колючих льдин.
- Накось, голубка, хватайся за богор-от, а ишо лучше, закрепи его за наряд-от и держись! Я подтягивать стану. А ты не шевелись, ледок-от сам скользкай, как по льду покатисся. Сумчонку-от прихвати, элеф достанешь рукой. А не достанешь – не нады. Я её тожно тожить багром зацеплю.

На косогоре стоит Сенечка, подпрыгивает, и кричит в след уходящей Варьке.
- Варяяааа! Возьми меня с собооо!
- Энто ещё кому он кричит? – мужики  остановились друг против друга, как бы спрашивая себя.
- Варвара то наша, сучка меделянская всё-таки ушла от нас. – Сквозь дрожащие губы проговорила Мария, не поднимаясь в лодке, где-то с полчаса.
У неё опять отнялись ноги. Надолго ли? Ни кто не мог дать точный диагноз. То ли это был ревматизм, то ли это нервный срыв, который её навещает буквально через каждые три дня.
Вдруг, раздался по всему приангарью страшный гром, как будто разверзлись горы, давая пройти эху, как можно дальше известив о начале навигации.
- Лёд тронулся! – кричали жители с противоположного населённого пункта, к которому шла Варенька.
- Лёд тронулся-а-а, - с криками ура, подпрыгивали дети.
- Лёд тронулся! – послышался глухой и далёкий выстрел.- Жизнь оттаила скоро рыбалка, братцы, снова заживём!
- Ребята, братцы! Глядите: человека несёт на льдине!? Собака тоже рядом с ним! Его замнёт в порошок  вместе с льдом!  Куда он полез?
- Мать твою, с собакой!? Глядите-ка, да энто же рабёнок! Как жа она попала на лёд?
- Тапереча на лёд можно попасть токо с вертолёта.
- Видать, издалека плывёт. – Люди переговаривались, они все в страхе за жизнь ребёнка.
- Мужики-и! Да энто наша Варвара, что зимусь ночевала в омшанике.
- Не уж то она? – жители деревни друг у друга выхватывают бинокль, чтобы рассмотреть диковинное  преступление родителей.
- Не знай, что будет с девкой? Не знаю! – председатель схватился за голову и долго не может придумать как спасти ребёнка и не может  прийти в себя.
- Не от хорошего же она опять удирает от них.
- И я так думаю. – Повторил политический ссыльный.
- А, может, из доверия родители вышли; решила сама, за чем прийти в деревню?
- К какому берегу  теперь причалит. Река-от она - не мать родна.
- А ей, кака рожна, к какому берегу - лишь ба не обижали да кормили.
Варьку несло на льдине по середине реки. И несло её прямо на скалы. Она не кричала о помощи, не плакала, лишь обласкивала своего верного пса.
- Что же, братцы, мы стоим?! – закричал чей-то зычный голос.- Ведь это же маленький человечек, ребёнок! Она даже не просит помощи! Неужели вы не видите, она онемела от страха.
- Глядите, не видать собаки-от уже около неё!
- Вон, она, бедная корабкается и снова проваливается!
- Всё, ребяты, Варьке хана! Я зажмурюсь, чтобы не видеть эдакой-от казни.
- Дай, бог, токо остаться ей живой! Упеку по самое горло до самого пепла  за решётку. – Кто-то мечтал уже расправиться с родителями Вари.
- Сплюнь! Какого рожна каркаешь? Ты сначала спаси её, а то стоишь гнилым телеграфным столбом, а всё туды жа?
Никто не обратил внимания на белокурого юношу из другой деревни, что расположилась в пятнадцати километрах от центральной колхозной усадьбы. Он приезжал получить родительское заработанное зерно по трудодням. Да вот не получилось сразу, отоварится, в связи с ледоходом на реке.
- Что же вы разявили рты, человеку помогать надо, а не охать и ахать. Ещё председатель мне называешься.
Никто не обратил внимание на слова юноши, продолжают  сочувствовать и сожалеть  и никаких действий.
Антон запыхавшись, перескочил забор из жердей, чтобы сократить расстояние до конного двора, побежал по длинному коридору. Заглядывая в каждое стойло, где бы  увидеть хорошего, выносливого коня. Как назло, все клетки оказались пустыми. И лишь повернувшись назад, к выходу, мальчишка увидел во дворе, в углу уже кем-то приготовленного к выезду осёдланного жеребца. Отвязав «Толстяка», так звали жеребца, он вскачь помчался вдоль берега, куда несло девчонку. Уставая, Толстяк, сменил быстрый шаг на медленный.
- Но! Но! – Юноша подхлёстывает коня ичигами по бокам. - Ну, что же ты разве не понимаешь, милый, это надо сделать, как можно скорее!
 Не всё так просто и быстро получалось. По берегу нагромоздило льдом так, что не было видно даже противоположного берега. А тут ещё на пути, встретился разбушевавшийся ручей «Чёрный пит» Антону пришлось подняться чуть выше, ведя жеребца за уздечку. Он знает, где-то недалеко должен быть сооружён мост на всякий случай, на время половодья. Ближе к устью бушует и пенится речка, грозно шумит, перекатывая на себе всякий хлам из полесья.  К счастью мост ещё не снесло. Он осторожно перевёл жеребца по мосточку. Заскочил на спину, и, возвращаясь ниже к берегу, по бугру, освободившемуся от снега весенними лучами солнца, внимательно высматривает жертву половодья. Ему мешают заросли прошлогодних и ломких веток. В ярости, ломая на ходу, чуть не выкалывая себе глаза, без всякой осторожности погоняет жеребца.
-Ну! Милый, ещё немного! Ты можешь быстрее чуть-чуть?
Жеребец фыркает, мотает головой из стороны в сторону, храпит носом. Это  военный жеребец и ранен в голову, но чудом выжил. Он давал понять седоку:
  - Разве ты не видишь, куда прёшь,  в такие дебри? Сам не разбежишься, а меня гонишь! – Не соглашается, мотает головой жеребец.
Антону оставалось совсем немного.достичь цели. Приблизительно километра два-три, где огромным потоком воды подпирало  в берега, а, значит, и лёд должно поднести к этому узкому,  но опасному месту, к  высокой отвесной скале. Бой реки вместе со льдом здесь разворачивало под другим градусом  и направляло к другому берегу.
Варенька уже не стояла. Она сидит на кокурочках, не ожидая ни от кого помощи.
Вдруг, её словно вышибло с огромной льдины, то ли она раскололась, то ли её перекинуло с льдины на льдину, Варя ничего не понимая, осталась на маленьком островке льдины. Вокруг неё оказалось море воды, а сзади нагоняют другие льдины одна за другой.  Ей стало очень страшно.
- Ма-а-а! Ма-а-а!  Гусар, ты где, Гусар!?
Её несёт. Несёт туда, где  чистая свободная от льдов вода, потому что в верховье реки образовался затор. Её несёт подальше от дедушки с обезьяньими руками и с надорванным ею ухом. Где мамку не мучает долговязый мужик, в которого она уже никогда не будет стрелять.
Варе, вдруг, показалось: льдина остановилась. Её как бы крутило на одном месте. Она свободно может рассматривать  берег мимо, которого плывёт, а также может, не поворачивая головы разглядеть противоположный берег. До берега оставалось рукой подать, метров  тридцать. Она решает спрыгнуть с льдины в холодную воду, но откуда ни возьмись, словно из сказки плывёт к ней на помощь жеребец чёрно-белой масти. Варька узнала старого знакомого.
- Толстяк! Миленький мой, ты тоже попал на льдину? Давай, плыви ко мне! Здесь мы лучше не утонем.
Толстяк плывёт, фыркая и разбрызгивая головой воду во все стороны.
Жеребец пришвартовался вплотную к льдине и заржал. Варенька от радости схватила Толстяка за гриву. Крепко уцепившись едва выдерживая свой вес на воде против течения, а посиневшие холодные ручонки, наверное, не возможно  без усилий разнять от гривы.
Антон по молодости лет своих, не помня усталости, перебежал хребёт, минуя строения домов на побережье, и людей зевак на бушующую Шумиху; бежал, бежал и бежал, вслед уплывающему другу, не упуская из вида фронтового жеребца.
Мальчик стоял и наблюдал  со скалы, как его жеребца вместе с Варькой  выкинуло из тихой заводи в бурлящую  пенистую волну. А затем жеребца подхватило течением реки и снова направило к берегу, где каждую зиму квартировал диберкадер.
Варенька не знает, как очутилась на больничной койке районного центра. То ли от высокой температуры, в бреду; звала на помощь какого-то мальчика по имени Антон.
- Не хочешь помочь? И не надо! Не хочешь, не надо! Я сама! Я сама!
Антошка всё стоял и стоял перед глазами, в расплывчатом изображении, то ли это человек, или какое-нибудь трухлое дерево, грозно нависшее над ней, и казалось: вот-вот упадёт и её раздавит. От страха начинает кричать на всю палату. «Не надо, дедушка, не надо!»
Через неделю Антошка навестил девочку с подарками, а потом сам  каждый день приходил к ней.
- Ты так часто приходишь ко мне, наверное, где-то рядом живёшь? – спросила она.
-Ага, совсем рядом.
- Скажи, где, ты живёшь?
- Скоро узнаешь.
Дня через три они увиделись за обеденным столом  в детской районной больнице всего лишь один только раз.
Варя не успела спросить, почему Антошка тоже обедал за общим больничным столом, и почему только он один приходил в палату к ней. И также ей не было известно, куда делся  мальчик со светлыми кудрявыми волосами.
- Что скучно без земляка? – неожиданно спросила медсестра.
- Ага. Скучно. Где мальчик живёт? Почему он с нами за столом больничным сидел?
-  Онпростудился, спасая маленькую девочку, она почти мертва была  Я не знаю где живёт  мальчишка, но как говорили, где-то, за  деревней  Брусничной.
- И я тоже не знаю такой деревни. - Немного погодя, Варя спросила: - отсюда далеко село Таёжное?
- Зачем тебе это село?
- Там моя бабушка, Авдотья Афанасьевна живёт. Она такая добрая, я очень хочу к ней убежать. Меня увезли от неё и я даже не позволили с ней не простилась. Хочу увидеть как можно быстрее, не то она уже старенькая была. Помрёт без меня ещё и воды некому будет поднести.
  На  берегу стояли жители деревни. Одни ремонтировали свои судёнышки, всматриваясь  в противоположную сторону берега реки. Другие беззаботно смеялись, радуясь приближению лета и одна лишь собачонка, смотрелась издали каким-то совершенно маленьким щенком. Она тоже  смотрела на противоположную сторону, и, поднимая свой исхудавший нос к небу, жалобно подвывала.
- Ты не знашь, чья энто собачонка  бегает по берегу, - Спросил многодетный  в годах мужичок.
- Нет. Меня собаки не интересуют. Я  сам о себе бы не забыл. Вот думаю, скорейче бы река очистилась ото льда, да за рыбёшкой сплавать корм-от весь вышел, семь ртов требуют жратвы.
Собачка, услышав разговор мужчин, перестала выть.
- Вот так вот кажиное утро воет и воет. Как быдто чё потеряла.
- Днём-от ишо куды не шло, а вот по ночам, да под окнами подскуливат. Становится дико и жутко. Откуда она приспособилася ко мне. Ну прямо под окнами втихую взвывает.
- У тя чё ружья нет? Подумашь один патрон используешь, зато спать покойно буш.
- Боже упаси! Нашто собаку калечить, нашто жисти лишать. Не-ее, я ни смогу. Как ни как скотина всё же
- Ну, тогда слухай собачью мелодию. Ты уже привык к ней.
- Да привычка то плоха, порой нервишки сдают, шалят, того и гляди: не сдержусь…
- Пошто энто она к твоему дому пришвартовалась, а не к моему?
- Может она шамать хочет? Людей завидит, на берег сбегает. Людей нет – она ко двору прижиматся особливо к ночи.
- Не знай, к чему така напасть на тебя навалилася?
- Я, наверное, к ночи то её попробую словить да привязать. Да покормить ба не мешало. Правда, старуха моя ругается. А я ей говорю: Богова тварь, поди-ка не объест.
- А старуха опеть за своё:  детей кормить нечем. Зима всё подобрала. А я ей опеть толмачу: где пятеро там и шестому кусочек найдётся. Вроде бы как смирилась моя старушка. Поприманиваю её седня.
- Давай, давай, привечай. Может это волчица, какая от стада отбилась. Что-то уж больно исхудавшая вся собачонка-от?
- Вы вот тут рассуждаете.-  Вмешался в разговор сосед, заядлый рыбак и охотник. –  Волки то бывают только серыми.  И не можете догадаться, собачонка то, наверное, того хозяина, что был с семьёй у тя зимусь.
- Да, ну-у! Иди ты к лехаму. – оторопев, возразил многодетный мужичок.
- Ить и верно,  Алексей Еремеевич, собака никовды не забудет след, где один раз побывала.
- А ить точно! Похожа на Гусара того, что я хотел было купить за картошку у Степана  Петровича.
- Так ить он утонул, мужики! – Сосед, Сан Саныча, живущего на самом краю деревни, как будто проснулся только что. Так ить мы все видели, с берегу, как его шарахнуло льдиной;  она же его опрокинула. Мой сынишка по сей день вспоминат его не без мокроты на глазах. Надо сбегать подсказать сынишке. Он её хорошо знат. Вот и привяжет его ко своему двору-от.
Мужичок торопно бросил свои дела с лодкой. Засунул швабру  опять в ведро со смолой и чуть ли не бегом  начал преодолевать крутой берег  реки.
- Как уж не так! Дастся она тебе в руки. – Громко крикнул в след уходящему человеку.
- Слушай, ужо солнце под зад подпирает, старуха обедать, слышь зовёт. И я пойду.
Под крутым бережком наступила  тёплая яркая от солнышка тишина, и лишь по реке догоняя и перегоняя друг друга льдины и льдинки слегка шубуршали, раскалываясь на несколько частей, либо совсем  исчезали и таяли под солнечными лучами.  Тишину, вдруг, потревожил, заунывный голос  осиротевшей собаки
- Вот так, вот ужо третья неделя пошла. Ни себе покоя нет и ни людям. Вот так, кажинай день. Как людей не бывает на берегу, она опеть за свою мелодию хватается.
Женщина, сложив руки на животе, с жалостью к собаке, подсвистом звала к себе. Она перестала  выть. Медленным шагом подошла к незнакомке. Поластилась, хвостом повиляла приветливо, заскулила зарытым ртом. Осмелилась, подошла ближе.
- Чё, дружок? Голод ни тётка? Поди-ка, шамать хошь. – Женщина подошла к собаке вплотную, но та от неё отошла недалёко, села, поджав хвост под себя,  и выжидала, что скажет хозяйка. – Собачка опять заскулила, как будто на что-то жаловалась.
- Понимаю, милая, понимаю. Токо вот ты чья, псинка?  Видать, умнущщая спасу нет. Пошли со мной! Накормлю! Ты, глянь: у тя боков-от нету, провалилися, как у столетней старухи щёки. А шерсть твоя чё стоит? Глянь, на себя, клочьями висит. Ты, в какой переделке был? Как быдто тебя волками драли. А видать выносливай и сильнай ты кобель. Вот ба мене мужика такова, чтоба из всех пределок сухим из воды выходил. Так нет же я сама по себе. Я корова, я и бык, я и баба и мужик. Чуешь, о чём тебе толкую? Пошли исть дам, хошь мужика в доме нет, так ты будешь мне мужиком и хозяином.
Понял пёс женщину. Дуня шла медленно впереди, а кобель потупя голову, шёл сзади, еле-еле тащил ноги. Только женщина остановиться посмотреть: не отстал ли кобель? Он тут же останавливается и присаживается на свои измученные ходули. У него была хромая правая задняя нога.
- Ну, чё? Отдохнул? Пошли дальше. Уже немного осталось. Вон рукой подать, чуешь, картохой запахло. Щас, я тя так набезню, никуды ты от меня не сбежишь боле. А коли и сбежишь, так вовсе не на целую  вечность. От меня кобели бегут, а собаки приживаются. Вот увидишь: тебе понравиться у меня.
Так привык, кажется, кобель, живёт у хозяйки, но рано по утру убегает на берег, жалобно воет, будто, извещал кого-то, что он живой и невредимый. И девочку Варю он тоже помнит, только не знает, где он её потерял.
И вместе с ним иногда приходит женщина, приютившая кобеля.
- Будет тебе, родимай плакать, откроется судоходство, свожу я тя на тот берег. Токо кого там найдёшь? Путяшшай хозяин разлев бросит собаку на произвол судьбы. Твово хозяина душить надо, а не тебя, как худу скотину. Ты, главное меня не предавай, мы с тобой ишо как подружимся. И что энто за хозяева такие, не думать о животине своей.

Река начинает принимать спокойный и плавный вид. На воде уже почти не было заметно льдин, так лишь изредка плывут то здесь, то там. Мужики заплывают на середину реки, закидывают дольники, перемёты, конечно, кто имел такие снасти. А кто победнее, тот занимаются мордами, корчагами, ловят серебристых ельчиков. Тоже вкусная рыбёшка. Кормит этой рыбёшкой и хозяйка кобеля.
Да, как говорят: сколько волка не корми, всё равно в лес глядит. Высмотрел он своего хозяина на другом берегу, по голосу с той стороны опознал. Перестал выть и, однажды, бросился в холодную пучину из лодки той же новоиспечённой хозяйки. Она сама того, не подозревая, взяла его с собой посмотреть другой берег, а заодно нарубить чагу - лекарство народное - Куда, ты, дружок? Вода то, что лёд; холодная ведь, простынешь. Утонешь, милай, или захлебнёсся, ворочайся назад. Но собаку несёт, подхватив бурным потоком боя из-под скалы. Его отбросило на полкилометра от берега. Он не сдаётся, грёбёт лапами изо всех сил, вытряхивал воду из ушей, а хозяйка плачет, утешая себя, его же призывом.- Ворочайся, милай!
- Кто бы это мог быть? Кому мы нужны? Кто к нам плывёт?- спрашивает семья друг у друга.
- Стёпа, глянь-ка, собака под воду ушла. Видишь, за скалой была, теперь её не видать. Не наш ли то выл кобель все три недели? Ведь это он с Варькой убежал.
- Хто его мать знат? Добрая собака найдёт дорогу домой.
- Нет, Стёпа, уже Гусар дороги не найдёт. Была точка от него видна, а теперь не видать.
Вдова завела мотор, развернула нос лодки  назад, к своему берегу, и в отчаянии  взвывала о потери Дружка.
- Гусар! Гусар! – Кричал Сенечка, стоя, на берегу, и, лаская знакомого друга.- Ты, где был? А, где Варя? Она утонула, да? Мама, Гусар говорит: Варя наша утонула! Видишь, повесил голову и скулит.      


Мать  - И  - Мачеха



-Аааааа… - Слышится крик женщины. Эхо разносит по кедровой долине, через лес до водной глади.
- Ты чего орёшь!? – Грозно спрашивает муж,
- Ой, не могу уже терпеть, ой, рожаю, однако, Стёпа.
- Ну, дык ить не впервой же, чего так орать-от? Потерпеть надыть немного. Любишь кататься, нады и саночки любить…
Хозяин семейства наточил огромный охотничий нож, собрался уходить в лес.
- Аааааа….. Мария согнувшись в трипогибели,  обнимая низ живота, ходит по омшанику, на всякий  случай наказывает ребятишкам,
- Вы, уж тут, если что не теряйте друг друга. А ты Варвара, старшей остаёшься, приглядывай за имя, живите, как можно плотнее и дружно.
- Ты зачем,  нам наказываешь,  что умирать собралась? Не надо было много кушать, ели бы по норме, сколько нам накладываешь, ничего бы не болело. А так что обижаться на папу?
- Ты обожди не трогайся с места, в лес схожу и за тебя примусь  помогать стану.
Отец ушёл.  Варя, Степан, и Пашка бегают по омшанику, в догоняшки играют
- Ой-ойёёёй! Помогите, люди добрые, помогите!
Варя забегает в омшаник,  мать лежит на кровати, перегороженной от взора посторонних  тяжёлым толстым шерстяным пледом от потолка до пола.  Девочка стоит, смотрит на больную маму, не знает, чем ей помочь.
- Скипяти воды, литра так на три. – Еле-еле выговаривает мать.
- Зачем тебе столько? У тебя и так вон какой большой животик. Лопнуть может.
- Ты не раговаривай, делай, что тебе говорят!  Ааааа….
Мария, кое-как сползла с кровати,  у неё пошли воды.
- Мама, ты зачем на пол писяешь, я тебе ведро принесу, мама? Ну, прямо, как маленькая. У нас Павлик и тот не мочится, куда попало, а ты то ведь уже взросленькая. Ну, вот что с тобой делать?
- Выйди на крыльцо, должно быть ещё не далеко ушёл, воротить бы его надо.
- Что вперёд сделать, кричать папу или печь растапливать и воду ставить, кипятить?
Двое детей побежали за отцом в лес по тропе, чтобы его вернуть. Сколько ни старались кричать, не докричались.  Отец вернулся только вечером.  Мать уже не стонала, не кричала она лежала обессилевшая, лишь едва-едва  шевелит рукой, стараясь показать, что ей надо.
- Мать твою! Да что же это я тебя оставил на муку-от? Потерпи Мария, потерпи, жёнушка. Потерпи, не бросай меня вдовцом-от с тремя короедаи, а тама, глядишь,  ещё кто-то на свет появится.
- Папа, вода уже кипячёная давно остыла. Это мама сказала мне скипятить. Я так и сделала. Вот лепёшек напекла, а она кушать не хочет.
- Сами рабятишка шамайте, матери тапереча не до еды. Ей ба разродиться не мешало для начала. А потом уж и о еде думать будет, если всё впорядке обойдётся.
Отец скинул с плеч  охотничий зипун, помыл руки с мылом хозяйственным, обработал нож охотничий,  с которым уходил в лес. Зашёл в спальню отгороженную пледом.
- Папа, папа, папа! Не режь маму, она ещё жива, она жить хочет.
Дети лезут под занавес,  видят, вся постель  в крови,
- Не надо маму убивать, не надо маму убивать, папаааа….
Кричат в один голос трое детей.
Пока Степан устраивал удобное положение для роженицы, Сенька незаметно утащил от отца нож. Он ищет, ищет и не находит ножа.
- Энто что я уже из ума вышибся, эвот ить токо, что был нож-от  рядом  с тобой, Мария?!
- Сенька, варнак, неси нож, а то мама умрёт, неси скорей,  говорю!
- Ага, нет уж, как ни так, ты её зарезать хочешь.
- Я кому говорю!  - глосом зверя закричал отец. – Тут уже минуты считаю, а оне мне тута свои  шутки устраивают.
- На,  ножик, я столовик принесла. Ты его наточи, он тоже хороший инструмент. Что хочешь, отрежет.
- Не тронь маму, я кому говорю! – Кричит за ширмой Сенька.
Папа продолжает медицинские процедуры с роженицей.  Стёпка, неожиданно впивается  зубами в ногу отца, отец издаёт истошный крик, в этот момент слышится нежный крик ребёнка, а папа от неожиданности откидывает Сеньку пяткой  ноги к дверям.  Отворяясь, дверь жалобно со скрипом запищала.
- Слышь, Мария,  ещё в доме появилась мокрощелка. Чуешь, Мария, что я говорю? Мокрощелка у нас, Варьке на смену появилась на свет божий.
Степан,  обтёр личико девочке, поцеловал.
- Мотри, какая красавица будет, вся в тебя, Мария, слышь.
Мать не слышит. Она измучилась за трое суток страданий, теперь впала в глубокий сон.
Пошли, рабятишка отселя, пущай спит. Бегите во двор, пока я тут подле матери уберусь.
- Папа, давай, я сама уберусь.
- Не положено детям энто убирать. Я как-нибудь сам управлюсь.
- Тогда я поставлю подогревать ужин, а то мама глодная три дня.
Два мальчика с гордостью охраняют маленькое существо, разговаривают с девочкой.
- Ну, чё, пищишь, есть хочешь? Папа, она кушать хочет!
- Успеет ещё не время, мать ишо не проснулася. Как проснётся тогда и накормим.
- Дай, мне ребёнка, я не сплю. Уже время, молоко само побежало, знак подаёт - кормить надо. Кто родился?
- Девочка, мама, девочка, вся на меня похожа, мама!
Павлик с Сенькой опережают отца, хватают девочку, чтобы поднести к матери, и роняют её на пол. Отец выскакивает из стола, ударяет Сеньку по голове так, что он тоже падает рядом с новорожденной  девочкой
- Мать вашу эдак то, надавл мне вас господь. Вон! На улицу! Вон, я кому сказал, пока под горячую руку не попали, все до одного, вон!
Варя от страха перед отцом забыла про ужин, ушла вместе с братьями играть на омшаник, самое излюбленное место детей.

Обросший мохом омшаник, находится в пятнадцати километрах от населённого пункта. Сельская Администрация определила этот могильный бугорок семье пасечника для летнего временного проживания. Омшаник выглядел, как место массового захоронения.
Казалось, всё было бы ничего и даже отлично, как по усмотрению самого пчеловода. Да вот, но! Дети у него имеются крошечные. И в тоже время природа животворила, пестовала его семью. Дичи, что в сказке. Свиснешь маночком, птица тут как тут, живо прилетит любая: рябчик это само собой разумеется, им хоть пруд пруди, глухари, тетерева. По весне диких уток, гусей прилетает: видимо, не видимо. Каждый день ходи отстреливай, живой холодильник без слов. Хватай за хвост, обрабатывай и в чугунок заваливай. Ешь - ни хочу, корми своё чадо.
А сколько разновидностей ягод диких - глаза разбегаются! Малина, дикая земляника первой свежести, ни кем не помятая. Растёт в траве. До того  крупная - в детский рот не вмещается, пока не отполовинишь. Голубица тёмно-синяя величиной в хороший боб. Растёт на кустах в рост десятилетнего ребёнка. Стоишь свободно, не наклоняешься и голову не задираешь до небес. Час дела и ведро тебе набрано.  Черника, замазуля, раскинулась по впадине, между ручьём-родничком и сопкой. Она так раскидывает свои прелести ягодные по земле от тяжести, что ей не возможно их поднять, пока кто-то не придёт и не очистит всё до последней ягодки. А какие украшения она оставляет после неосторожного обращения с ней. Не смотря на возраст, она марает рты и взрослому и малому. Не дай бог, если попала черничка на рубашку или одежду светлых тонов, то не обойтись без хлопот хозяйке. А под рукой у хозяйки только одно мыло. Вот тут то и беда для неё. И всё ей прощается, только потому, что она сладкая очень и годна  для всяких приготовлений блюд: Вареники, пирожки, сырнички с творогом. Ну, уж варенье из неё: слов нет – отменное от всех других лакомств. А сколько прекрасной: зрелой крупной  красной ягоды – брусники, клюквы?!
Это же беда и выручка перед простудными заболеваниями. Своевременно, после баньки хлобыстнёшь стаканчик, два морсику брусничного;  хворь, как рукой снимает. А уж про клюкву – это будет другой разговор. Ей цены нет! Всякое подспорье природы - целое состояние для семьи. Это и одежда, и обувка, это и  конфеты, и пряники для детей.
Не занималась семья садоводческим и огородным хозяйством. Дал бы бог здоровья и время,  убрать бы то, что было дано природой.
Родничок протекает прямо бод боком у зимовья, наследниками, которого является человек, птица, зверь.  Так на месте поселения пасечником, оказался солидный сосед, Михаил Иванович Топтыгин. Его не тронешь – он тебя тоже нет.
Дружно, но не по-соседски жили.
Пчеловод пользуется родничком днём, а косолапый  ночами. Не разрешал своим чадам отец семейства ходить к родничку. Сам ходит с ружьём, так на всякий случай. Возможно, было только утром или в жаркое солнцестояние.
Днём родничок становился теплее, не было опасения в том, что дети могут подхватить ангину, хотя  родничком взрослые лечили горло.
Интуиция не подводила опытного охотника и пчеловода. Он давал разрешение выходить вообще из укрытия только после тщательного осмотра местности. Пожалуй, пчеловод в своём убеждении был несколько прав. И в том была причина.
Однажды, крадучи от жены он спрятал логушок с брагой из черники, чтобы в тепле находился и подальше от глазу своих домочадцев. Прямо в кустах он залил водой, мёдом, дрожжи засыпал; закупорил надёжно и оставил на несколько дней, так сказать по расписанию хаживал до лакомств самолично.
Жена и сном духом не помышляла, на что был способен её хозяин.
  На пасеке  много  дел. Так он изо дня в день откладывал свой поход к логушку с медовухой. Когда большие дела закончились, он вспомнил про своё творческое пивоварение и решил также крадучи  от семейства побыть наедине с родничком. Взял с собой хороший кусок стерляди, пол буханки хлеба, и удалился, ни кому не сказав, ни слова.  Прибежав к заветному местечку, к его страху и удивлению, что он обнаружил? Его бочок был растерзан на щепки, большие куски сахара, ещё не растаявшие, валялись под кустами, облепленные рыжими огромными муравьями. Они так рьяно старались унести по крайней мере: кто сколько может.
- Да-а-а, на халяву и уксус сладкий. – Только и мог, к своему сожалению, сказать пасечник. – Это мне будет наукой. От своих прятал – попользовались чужие.
Пчеловод не мог предположить так сразу, что это мог сотворить только косолапый. Потому что лай собак он, по крайней мере, ночью не слышал. И, конечно, возможно, пасечник предположил, что медведь намного хитрее человека. Зверь пришёл к омшанику, когда собаки занимались охотой за птицей. В том и была беда, что собаки у него были разные: кто в лес, кто по дрова. Кто за птицей, кто за белкой летом. Они заигрывались сообща;  для них это  интересно. Не было исключений для собак; они приносили добычу летом без участия охотника.
Освободившись от глубоких раздумий, его настигли не менее тревожные мысли: «Как же дочь то одна ходит пятнадцать километров каждый день в школу к девяти часам: зимой и летом, осенью, весной? Не отдать ли её на постоянное место жительства, в интернат? Ведь это всё до поры до времени. Ведь сожрёт не наедливая скотина! Имечко не спросит!»
Пока лето ещё не прошло, пока суть да дело, не рассказывал отец никому и ни о чём, но в душе закралась тревога за семью. И всё же не удалось пасечнику скрыть от жены и детей этот случай, потому что был ещё один не поправимый эпизод жизни вдалеке от людей.
- Знаешь, что, жёнушка, не определить ли нам Варвару  в школу-интернат?
- Чего ты это ещё придумал? Ребёнка в интернат? Там ведь самой готовить, стирать  надо, а ей  и девять годков не имеется. Что она сама то сможет?
Варя сидела в сторонке, прислушивалась к разговору родителей.
- Да всё я смогу сама. На ребятишек то стираю, завтрак и обед готовлю сама. И там смогу, вот увидите! – обрадовалась Варенька решению родителей.
- Ты, считаешь лучше ходить каждый день, десять километров пешком к девяти часам и успевать к занятиям?
- Да я всегда устаю. Прихожу в школу, потом неожиданно засыпаю за партой. Из-за этого меня обзывают соней-засоней. И даже в углу не один раз за опоздание стояла, прямо в мокрой одежде и в шапке.
Решили всем семейством устроить Вареньку  у кого-нибудь на квартире, чтобы дочь не изматывала свои силы из-за дальнего расстояния.
В начале учебного года Мария Григорьевна  уже  упрашивала Степаниду Амвросиевну, чтобы та приняла Вареньку к себе в дом на время школьных занятий.
- Что, ты? Что, ты, Мария? – отмахивалась Степанида от предложения, - Да разве место ей в моём доме?!
- А почему бы и нет, Степанида? У тебя дом великий - места ей хватит. Коровёнку держишь, картошки говорят: накопала двести кулей.
- Картошка то есть, да ни про чью-то честь. У меня и скота глазом не окинешь. Меня картошка  одевает и обувает. А Варька то лишний рот для меня будет.
- Ты не тужи, Степанида, Степан Петрович  тебя рябчиками закидает, мяса дикого сколько хочешь, будет у тебя на столе. Не объест уж она тебя. А хлебец то сама знаешь, мы все одинаково получаем. У Степана  трудодней, сама знаешь всегда, как пасечнику, больше перепадает. Так что с кормом у тебя всё в порядке будет, не оголодит она вас. Не откажи, Степанидушка, все под боком боговым живём.
- Умеешь, стерва, проникнуть в душу, умеешь.
- Ну, почему же я стерва-то. Мы все бабы стервы. Хоть одна на свете бывает ангелом перед богом?
- Можешь проникнуть в душу то, можешь. А раньше то, где твоя Варенька  жила с начала учебного года?
- Раньше?  Ааа, дааа, раньше! - Вдруг, усомнилась Мария  в ответе. И почти не могла дать однозначный ответ. – Даа, когда как, когда у кого-нибудь, когда совсем не ходила в школу, далеконько же ведь, Степанидушка  Так, значит, раньше?
- Ну, да, раньше?!
- В основном из дому к занятию поспевала.
- Во, даёте! А, если зверь по дороге встретит, медведь, росомаха объявилась в наших краях.
- В этом то и проблема, Степанидушка. Да, слава богу, миловал. Потому и пришла деревню просить, чтобы девку то приняли в свой угол, под своё крыло на время школьных занятий..
- А, что только у меня спасение ей?
- Не знаю, Степанида, у кого ей спасение. Только я без выбора начала. Прямо с краю  деревни, с первого твоего дома. Не начну же я с конного двора, как ты на это смотришь?
- Не пакостная, она, девка то твоя?
- О чём ты говоришь, Степанида?  Моя Варька то, что богово крылышко, ангельский ребёнок! А помощница, то какая, спасу нет! Беды с ней не будешь видеть. А вот мне будет худо без неё. Она без подсказки, посуду, полы помоет вовремя. Пелёнки постирает ребятишкам.
- Господи, твоя воля, Да какие же у меня то пелёнки, Мария? Моих детей женить, да замуж пора отдавать. Вот потому и боюсь я поселять твою дочь рядом с женихами.
- А хлебушко, какой она выделывает? Диву дашься. Степанида! – Мария не слушала, что скажет ей хозяйка своего положения, она тараторила и тараторила всё об Вареньке. – Ты только не отваживай её от домашних работ. Иначе, какая из неё будет невеста, мать своих детей, если не будет знать заботы по домашности.
- А сама, то ты тогда чем дома занимаешься?
-Девка, то всему должна к замужеству научиться. Она и корову только так потягивает за сиськи.
- Ты мне не ответила! Сама то к чему приучена, если за тебя и коровёнку за вымечко дитё щиплет?
- Я то?
- Кто же ещё больше? Конечно, ты то! Если рядом с тобой и со мной никто не стоит. С виду то ты хороша собой, наверно, только и знаешь, что волосьями потряхиваешь перед мужиком своим, белизной тела смакуешь его.
- До того ль мне, Степанида. Это ведь чужую беду руками разведу, - дала понять Мария Григорьевна. – Я на себя взвалила такую заботушку, как царевна-лягушка, что ни ночь то прошва. Что ни другая, то фуфайка для рынка готова. На мне весь материальный капитал держится. Одеялы  выстеживаю, заготовкой валенок занимаюсь, потом валяю с мужиком-от. Неделя, другая вот тебе и пара валенок. Не думай, у нас все при деле с измальства. Мой отец так нас всех приучал к делу.
- Да вижу: что вы валяете, токо вот какова дурака валяете? Чего делает тогда твой мужик, если ты на себя всё взвалила?
К Степану Петровичу Степанида была когда-то не равнодушной. Но, когда, они уезжали из этой деревни, и осталось ли какое-то неравнодушие, теперь к нему никто не ведает. Вот только однажды, он опять наведывался к ней по поводу русской печи. Под в печи весь искорёжился. Кирпичи стали выламываться оттого, что клюшкой ворочает хозяйка не аккуратно, а может, и от времени пользования. Ведь как ни как ей вместе с её домом  сто восемьдесят  лет.
- Что, говоришь, делает мой хозяин?
- Ну, да твой, конечно, у меня то, свой  погиб на войне, а твой то вишь, по тайге с ружьём бродит. – Язвительно отозвалась Степанида.
- Зачем, ты так, Степанида?  Кому какая судьба на роду написана. Ведь и он не малую меру испытаний на себе пережил. Ты, что, думаешь, в плену, как в малиннике отсиделся. Да ещё раненый был.
- Так, это ты  та самая и есть жена охотника, Степана Петровича?
- Ты, как будто впервые слышишь, Степанида? А что тогда? – с любопытством спросила Мария.
- Да, так ничего! Оказывается  это твоя мать Дуняша - Куделиных?! Ох, и красавица она была, мать то твоя. И ты такая же красавица.
- Не из родовы, а в родову. Ягодка рядом с ягодкой падает, не приходится сравнивать с другой  породой. Какая уж есть.
- Подругами были наши матери. Одного любили, а вот видно не судьба моей то матери быть женой  господина. Твоя мать отбила у моей.
- Значит, половчей  надо было быть ей.
- Да нет, милка моя, красотой взяла твоя мать Григория то.
- Говорят и не только этим.
- А ещё, чем можно девке мужика увести? Работящая была моя мать, и на красоту не оглядывалась. Впряглась вместе с моим отцом в одни гужи, вот и господами стали.  Так ты берёшь дочь к себе на постой? Не то мне ещё топать да топать надо пятнадцать километров один на один с тайгой. Уже вечереет. Некогда мне с тобой много судачить, может, когда соберёмся - потолмачим. Если напрямую идти, то путь короче будет на три километра. – Начала Мария  отходить от разговоров.- Все за одну встречу не переговоришь. Только эта тропа нам с косолапым на двоих. Добрый то зверь не травленный обойдёт, а худой может и в лоб пойти.
- Вот и пусть бы Стёпушка  твой шёл с ружьём по лесу и договаривался с жильём дочери. Чего на свой то пуп всё берёшь?
- Отправляй не отправляй – всё насмарку. Ему копейки доверить нельзя.
- Чего так то? – с иронией спросила Степанида.
Степанида Амвросиевна знала дырявую душу Степана  Петровича, при встрече со знакомыми душа на растопашку и мелочь дыры нащупает, как вода щель.
Не малый капитал оставил он в доме вдовы фронтовика. Не кичится она с такими.
- Ну, так, что ж! Приводи своё чадо ко мне, может быть и уживёмся. Можно прямо сегодня после занятий.
- Да нет её сегодня  в школе. Не готова она ещё к занятиям. Приведу завтра.
- Боюсь я за девку вашу. Не место ей у меня. Мужики мои воюют спасу нет. Без отца то, знаешь, как их пристёгивать надо?
- Ты же подняла четверых.
- То были девки старшие, мне было с ними легко. Они разлетелись кто куда.
Догадывалась Мария, о чём хотела бы сказать да не стала расспрашивать. Только дала небольшой намёк.
-Ну, так, если что заметишь, то отчисляй немедля, сообщи нам. Только вот она по этому случаю не балована, а там кто её знает. Могут мальчишки и соблазнить.
- И ты рассчитываешь, что я своих парней буду на позор выставлять?
- Об чём может быть разговор, Степанида? Я ведь только на твоё сомнение ответила, самой то бы мне никогда не дошло об этом завести разговор. Стыдобища то, какая, про детей своих так думать.
- Думать о них нады за вся. Бережёного -  бог бережёт.
- Так ты примешь её  или нет? Ведь немного осталось до окончания учебного года. Январь, февраль, март, апрель, ну и в мае сколько там дней?
- Ага, начать да кончить, немного, говоришь, а если на осень оставят? Она у вас не учится, только батрачит на вас да на детей.
- Не оставят. Она башкавитая, целый день будет помогать, а раз взглянет в книгу, запоминает надолго. Пятёркой обеспечена, если посидит подольше. Да ей и тройки достаточно, лишь бы на второй год не осталась.
- Матвеевна, добрая учительша, она ко всем прикладывает знания от души. Только вот не до всякого сразу доходит. Моим парням хоть в уши сори шпаргалками, всё одно понимают на три с минусом.
- Неет, наша башкавитая! Ей хватит даже того, что просидит внимательно на уроке, может и букваря не открывать – пятёрочка краснеет в тетрадях. Так, что принимай на постой временно к себе. А там видно будет, куда постоянно её определить. Не хотелось мне её в интернат, вовсе не место ей там. Она любит заниматься в тишине, а там такая свора, только и будет уши закладывать, а ведь ещё и ручку в руке надо держать.
- Что с тобой делать? Веди. Он ведь твой  хозяин любит в гранёнай заглянуть? Я ведь пьяниц на дух не переношу. А за двери выставлять  мужиков у меня сил не имеется, и тем более совести не хватит пьяного мужика морозу доверять. Он ить неровён час, может, к дочери наведываться, так вот я в энтот раз могу оказаться между трёх огней.
-Какие три огня, Степанида?
- Как какие? Ты, Варька да я, а мои робятишка? Не оберусь скандала с имя. Энто ить понимать нады, прежде, чем пойти на такой шаг. Я ить доглядываю за робятишками как положено родной матери, а ты? Мне кто-то, однажды, поднадоумел, что ваша девка вам является  падчерицей, так, нет?
- С чего это вы всё списали? Откуда вам известно досье моей дочери?
- Да всё оттуда. Тут и в бобы не нады ворожить. Сама всё выложила как на духу пока уговаривала меня. Пашете на ней, как мой дед бывало на своей коровёнке, да ещё сливочки с неё требовал. Не дать ни взять обои рабыни божьи.
- А что же на неё богу молиться прикажешь?!
- Так то оно, так. Девку к труду прикладывать нады, но только вот так, чтобы ещё сранки ваши обстирывать, пелёнки  от вашего любви обильного причастия. Сколько вы их настрогали, говоришь ещё там у вас трое? И всё на её плечах? А сама то ты что делаешь?
- Ничего полезно, повкалывает на нас, замуж рано не побежит.
- Хорошай ответ, прямо скажем, лучше не нады. Постыдится бы надо перед девкой, да извинится.
- Этого ещё чего не хватало? Перед собственным говном да унижаться стану? Ни за что! Пусть знает почём фунт лихо в этой жизни.
- За что же ты ей такую карму присуждаешь? Ведь она ангел супротиву других. Ладно, беги, в школу, веди девку свою, иначе она окольными путями сбежит в свой омшаник. Нравится она мне, точно искорка. Глянь на неё – она уже улетела. Как будто и не была и не стояла рядом. Ищи свищи ветра в поле. Берусь помочь, а сама побаиваюсь, верно, ли я поступаю?
- Чего бояться то? Ведь не в пелёнках ребёнок. Поспала, поела и гони её в школу, а вечером пусть помогает по хозяйству. Её и понюкать не надо, она с первого дня всё примет на вооружение.
- Козявки у неё в голове имеются, Мария.
-Какие ещё такие козявки? - Марьино лицо покрылось пунцово- красными пятнами по шее. – Впервые от тебя слышу.
- Вот! Видишь, что ты за мать?! - Закричала Степанида.- Вши у неё, милая моя с головку на серянках. Их и без очков обнаружить можно. Их робяты в школе издали замечают. Затеребили они твою девку-то! С начала занятий токо и есть занятия у них, что обзывают щенком вшивым. Эвот, видишь, каку ты репутацию рабёнку навесила. Я в школе работаю, всё вижу и слышу. Имеешь мужа, не работаешь, неужели трудно ребёнка обиходить. Ты ведь на люди её отправила, а что о тебе судачат? Ты хоть понимаешь сама то суть жизни? Она вас выгораживает, защищает, говорит – это потому что у неё косы длинные и толстые. Поэтому блох трудно вывести.
- Я её сегодня же обкарнаю под корень. Не знала я, что у неё вши. Не знала, ей богу, Степанидушка, не знала. Она ещё и детей заразит паразитами.
- Не дури, Мария, не сглупи! Энто проще пареной репы. Ты эвот лучше уничтожь блох то. Либо веди её после школы ко мне сразу. Я её политанью обмажу, платком обвяжу, и как рукой снимет. Головка чистенькая будет. Ей в платке можно прийти в школу, посидеть час другой. А ты дуй под крылышко Степаново да продолжай плодить несчастных. Дурное дело не хитрое.
- А у тебя, то сколько Степанида? Кажется, пять штук до войны наклепала, старалась счастьем овладеть, любовью насладиться по гроб жизни, как будто сердце чуяло.
- Ах! Ты негодница! Да я за свою любовь к мужу теперь ответ держу! Слово дала ждать его, а если не вернётся, то вырастить их хотя бы без вшей и не нищими, как твоя одна с отцом бедствует. Вместо того, чтобы на праздник ей конхветкой угостить, так вы ей кролика не ободранного или петуха не общипанного отправляете. На! Тебе, доченька, обдери, съешь сама или продай на хлеб, и мало того ещё и вам вышли. Короче того: руб да копу да хрен в жопу! А не помощь ей. И ты меня решила этим укусить?! Ты мне в подмётки не годишься!
-Нечего мне выговаривать, как умею, так и выживаю. У меня Степан-от словно пятый ребёнок. Не бывает такого, чтобы в семье не было урода. Ему ведь рубля доверить не возможно, в каждой дыре сама. Немного набьёт птицы, скорей бегу в охотничье хозяйство, сдаю пушнину, рябчиков, вот тем и живём.
- Не послужило ему уроком стать хорошим отцом детям собственным? Морит голодом, да огораживается от людей, чтоб не видали, как вы там поживаете. Эх, Мария, Мария да я бы такого мужика под порог уложила вместо половика, ноги обтирать. Наверно, и то многовато будет для такого, а ты его лелеешь. Вместо того, чтобы детям кислого молочка поднести, ты его только и отпаиваешь им. Он на карачках и ты к нему на подмогу. Снизу в рот заглядываешь.
- Кто это тебе такого наговорил?
- Земля слухом полнится. Знаешь, Аксинью, жену твоего двоюродного брата? Так вот и она мне роднёй доводится. Так что не обессудь, родима. Сам братец то твой за вся стоит у меня, квартируется, значит, когда на рыбалку приезжают. Ох, и анекдотов про пчеловода сказывают. Нижние подштаники от смеха трещат. А Варваре каково после этого? Как ты думаешь? Все пятна ваши на ней, это она их отскабливает, как может сквозь слёзы. За что же ты ей такую карму навесила, а? Уж лучше бы ты её в детдоме оставила. Уйди, с глаз моих, грех на душу! А Варьку я сама приведу, обработаю, как надо, накормлю и в школу отправлю. Спать на русской печи будет. Надо же обузу на себя взвалила. Не было печали - так черти накачали.
Степанида накинула на себя пуховый платок, связанный ещё её бабушкой, в подарок  ко дню свадьбы.
- Пойду, узнаю, на чём её душонка держится, ить всё-таки с шести утра на ногах и не емши. Дорога в несколько километров, занятия отсидеть надо, а время шесть часов, вечерняя дойка на носу. Ей так и заболеть не долго осталось.
- Спасибо, Степанидушка, век не забуду твоей  доброты.
Мария Григорьевна уставшей тяжёлой походкой удалялась всё дальше и дальше от деревни к остальным маленьким детям и мужу.
Тяжёлая, словно свинцовая дверь в школе отворилась без шума, обдавая Степаниду канцелярским запахом и  диффузией кишечного извержения. Она увидела странное зрелище. Два  четвероклассника согнув Варьку в три погибели, подставляя заднее место с наговорами:
- Как, вкусно воняет?
- Уйдите, я скажу  папе.
- Где твои они родители? Да у тебя их сроду не бывало!? Ты под кустом найдённая, тварь вшивая! Ещё и нас обовшивеешь, - говорил другой.
-Вы, что делаете оглоеды паршивые? Ах, ты косоглазый вшивик! - Степанида понимала, что так с детьми обращаться, тем более в школе нельзя. – Ну-ка, отпусти рабёнка! Ух, ты сорванец, нищета голодраная! Я тя живо подкастрирую, запоёшь не таким зычным голосом как Варвара. Ты за что её так казнишь? Ты ведь жених уже, в четвёртом классе третий год штаны протираешь. Тебе эвот повестка пришла на призывной пункт, а ты всё туда же. Токо скажу военкому, враз тя определят по месту жительства за издёвку малолетки.
Ученика четвёртого класса  по телосложению нельзя назвать парнем, а по годам под носом растёт уже растительность. Игорь с испугу, отбежав от Варьки на дальнее расстояние, затолкал учебники и тетради подальше за пазуху; в большом окне он увидел свою первую учительницу. Ему ничего не оставалось делать, как немедленно удалиться из школы, да передумал Остальные ученики смирно присели, ожидая прихода учительницы. Она, почему-то долго не появлялась.  Варенька в слезах стоит, повернувшись лицом в угол. От грязных рук с измазанным лицом она выглядит ещё смешнее. Она  поёт песню вслух  «Широка страна моя родная» не поворачивая головы к ученикам. Всем ученикам было дано задание непременно только её петь, а Вареньку за её красивый голос определили  запевалой в школе.
Широка Страна моя родная,
Много в ней полей, лесов и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
От полей до самых, до окраин,
С южных гор до северных морей,
Человек проходит как хозяин,
Необъятной Родины своей.
Всюду жизнь  и вольна и широка,
Словно, Волга полная течёт.
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почёт
Наши нивы глазом не охватишь,
Не упомнишь наших городов,
Это слово гордое товарищ,
Нам дороже всех красивых слов.
Теперь мы повсюду дома,
Нет для нас ни чёрных, ни цветных,
Это слово каждому знакомо.
С ним везде находим мы родных
Широка Страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой, такой страны не знаю:
Где так вольно дышит человек.

- Голубушка, ты моя, за что же они изверги тебя за волосы, то тянут?
- Не знаю, тётенька, - Варя опять всхлипнула и продолжила петь.
- Ничего не понимаю? – Степанида развела руки в  стороны.
-Они её за волосы дёргают, потому что у неё вшей много. И ваш сыночек приподобный туда же. Задаётся, что у вас начальство всегда  ночует.
- Ах, ты, изверг! Ты не боишься обовшиветь, держишься  за волосёнки?
- Он ещё ей в волосы сморкался, - рассказала  посторонняя девочка лет шести. – Мне её жалко стало, я ему за это по глазу заехала.
- Изверг ты несчастный, а я ещё приняла её к себе в дом. Что власть то на это скажет мне. Энто что я должна под вас подстраиваться? Не-ет, братцы, кролики, по-вашему, не быть. Пойдём сегодня ко мне, дочка, я тебя в обиду не дам. А сорванцам вламывать стану по-мужицки, так сказать вместо батьки родного. Ну-к, выходь из угла певунья! Кто тя сюды запихал?
- Анна Сергеевна, - через мокроту в носу проговорила Варя.
-Выходь, я сказала! Ты сёдни ела хоть, нет?
-Не успела ещё, а из угла мне нельзя выходить до прихода учительницы. Она может двойку за поведение поставить.
- У тебя сплошные колы да двойки  за поведение!- Неожиданно крикнул  Гошка .
- Откуда тебе знать, сукин сын? Ты глянь на себя лучше!
Степанида схватила швабру и начала гоняться за собственным сыном между парт. В школе стало всем весело, но Варенька по-прежнему не оборачивалсь и безучастно ко всему репетировала песню.
-Как один сокол со вторым прощался, - Варя  почему-то перешла с одной песни на другую.
- А энто ещё, что за песня? Ты что уже выучила первую? – Спросила Степанида Мавросьевна.
- Надо вспомнить, вдруг и эту спросит.
- Кто это соколята? – Снова спросила будущая хозяка Вареньки.
- Не знаю.
- Об чём она?
- Да-а, Степанида Мавросиевна, это один сокол какой-то умирал, - поддержала Ольга  Вареньку, - а другому наказ  давал, чтобы продолжал начатое дело его до конца. Нам Анна Сергеевна читала про Ленина и Сталина. Владимир Ильич Ленин, значит, умирал и перед смертью отдавал наказы Иосифу Виссарионовичу Сталину вести народ по той разработанной Лениным программе до конца дней своих.
Оля в школе отличница, особенно она хорошо понимает историю. Её всегда ставят в пример другим ученикам
- Ладно, ребятишки, какие они энти Ленин и Сталин я в глазоньки не видела. А покушать она тебе что-нибудь оставила?
- Нет. Она сказала: пойду, пообедаю, приду, проверю,  выучила я или нет. Если я выучу, тогда отпустит меня из школы.
- Она хоть знает или нет, где ты живёшь? Сама значит, пошла свою утробу набивать, а тебя голодом  песни петь  заставила!?
- Мне уже пора домой идти. Темно становится, тропинку снегом завалит, тогда я собьюсь с пути.
Варя снова заплакала.
- Будет, детка, будет. Не отпущу я тебя больше домой. У меня жить будешь до конца учебного года.
- Нет, я домой пойду. По тракторной дороге, а потом на тропинку сойду. Там меня собаки встретят. Я не останусь в деревне, папка меня отлупцует. Он у нас шибко грозный; попробуй-ка только не воротись домой.
- Как же ты, милка, пойдёшь? Глянь на окна, всё затянуло тёмной вуалью. Говорят, в наших краях россомаха объявилась.
- Я уже её видела вчера, кажется, а какая она, темновато было, я, конечно, не могу путём рассказать, по рассказам охотников, выглядит как кошка, но ростом с собаку.
- А шерсть у неё какая?
- Не знаю, врать не хочу, ребятишки.
Ученики сидят, внимательно слушают разговор Вари с техничкой школы.
-Прыгает она по деревьям точно, как кошка. Рыжая, рыжая большими разноцветными пятнами. Это когда-то отец  твой у нас рассказывал.
- Когда он рассказывал? – Подозрительно спросила Варя. – Не припомню, чтобы мой папка уезжал, куда-нибудь без мамы?
- Вот-вот, помнишь, когда мать его искала. А он у стога сена уже замерзал, потому что был очень пьян. Лошадь остановилась около стога сена, и нажёвывала себе в полный рот. Правда, она делала попытку развернутся и уйти, наевшись. Отец прикрутил узду к оглобле; вот потому она и крутилась вокруг да около, подле стога сена весь день. А сам то он весь обмарался опорожнениями. Мать  отмывала его у меня в бане, вонищааа, страшная была. Ты уж, дочка, извини за откровенность. Как было, так и рассказываю, всё одно, шила в мешке не утаишь. Оттого и слухи ходят по деревне не хорошие. Ну, да оно так и должно быть, всё какое-то разнообразие для деревни, как из журнала «Крокодил». Вот отсюда и к тебе не хорошее пятно прилипает.
Ну, вот, значит, прибарахлила она его, а я опохмелила, так сказать, чтобы головёнка то не трещала. Он и давай навеселе рассказывать про росомаху. Появилась, говорит, зараза, моей старухе проходу не будет, изловит, где-нибудь и считай я вдовец. Как это она на меня не прыгнула?
- Конечно, как она на его прыгнет, если у него в штанах такое сокровище находилось и от него падалью воняло за версту. – Вмешалась в разговор  Галя, ученица, сидевшая третий год, во втором классе.
- Степанида Марусьевна,- Варя не могла выговорить отчество будущей хозяйки. – Да я её сама своими глазами видела! Говорю, вам видела, значит, видела. Ещё на той неделе! Она сидела на нижних ветках сосны, так низко. Оскалила на меня зубы, лапой бьёт по воздуху, а потом лапой так чисто и старательно утиралась.
Варька вытянула обои руки вперёд, растопырила пальчики, оскалила белые ровные зубы и пошла, пошла из угла на Галину, имитируя чудо природы.
- Да ещё как будто дерётся с человеком, когда её обижают. И с собакой она также дерётся, я сама лично видела. Распустит вот так когти и кидается на них. Хорошо, что наша Быстра, так нашу сучку зовут, лёгкая на ногах. Она только на неё кинулась, а Быстра, как прыгнет от неё да ко мне в ноги.
- Ну, ты, как я погляжу на тебя, ты чистой воды фантазёрка. Тебе бы только сказки сказывать. И как же она на тебя то не кинулась, мать ты моя божья?
- Кинулась она, да только не на меня, а на собачку. Знаете, как они дрались? Одна страшно рычит, а другая фыркает, как кот на чужую собачку. Они только начали драться, я сразу побежала домой, а сумку с книжками оставила под деревом. Её папка потом принёс.
- И ты ни чего ему не рассказывала?
- Нет, ничего не рассказывала.
- Почему? – Спросила Галя.
- Папка всё равно бы не поверил. Ему хоть говори, хоть не говори. Когда-то, раньше, они уезжали в район, чтобы стерлядь двести килограмм сдать, я им сказала, что мимо нашего зимовья, какой-то зверь огромный ходит. Папка не поверил и уплыл с рыбой, а мы остались одни и  страшно напугались эту корову с огромными рогами. Но когда они с мамой вернулись, я опять пожаловалась, что где-то ходит дикая корова.
- Ты, точно видела большую корову?
- Нет, я её не видела глазами.
- А чем ты её видишь, - дружно засмеялась детвора.
- Не знаю. Но я точно знаю, что корова идёт к нашему амшанику.
- А собаки-то, что? Выпустить надо было, врать ты, что сивай мерин, дочка.
- Я настояла на своём, чтобы он сходил и увидел своими глазами. А потом он ведь постоянно пьяный. Вечером расскажешь – утром забудет.
- Прямо не знаю, что и делать, то ли верить тебе, то ли нет? – С любопытством спросила Амвросьевна. - Ну и что?  Увидел он корову?
- Конечно, нет! Видел свежую притоптанную в человеческий рост траву вокруг зимовья. А через три дня он её всё же укокошил. У нас много было мяса.
- Ты, девка, прямо, что экстрасенс.- Покачав головой, снова сказала техничка.- И я не знаю, верить тебе или нет. Такое чудо плетёшь. А, что с собакой твоей стало? Сучка  то хоть живая осталась?
- Конечно, живая, еле-еле до дому дотащилась. Мама долго за ней ухаживала. Всё спрашивала её: где тебя так угораздило, и с кем ты подралась? Почему-то и Гусар был весь в крови в этот день?
- Наверное, ходил к ней на подмогу, собаки чувствуют издали; различают своих  от чужих?
- Это было ещё  прошлой весной, в марте месяце. Помните, дождь шёл? Я как раз шла до дому вся вымокла, шапка то на мне из медвежьей шкурки была. Она так намокла, что у меня не было сил её на голове нести. Я очень устала и прилегла отдохнуть. Не знаю: сколько мне пришлось быть на снегу мокром, только очутилась я в постели.
Именно, в тот день папка рассуждал с мамой: Не пойму, говорит, что за скотина лежала под боком у Варьки. Отпечатки  лапок с когтями не понятно какого зверька. И шерсть была отпечатана не короткая. Не уж то была росомаха?
- Степанида Мавросьевна, скажите, что такое экстрасенс? – Спросила первоклассница Оля.
- Мала шибко, знать подробности все. Тут другое дело меня интересует
- Разве дождём  отпечаток не замыло? – Спросил  Гуськов Венка.
- Стало быть, не замыло, если старый охотник успел рассмотреть. – Заверила женщина. - В том году, в марте короткий дождь был, пошёл и сразу остановился.
- Ничё себе короткий дождик? – Варенька с содраганием вспомнила тот день, передёрнув плечиками, продолжала.
- Как это, короткий, как это короткий, когда меня всю насквозь промочило? У меня даже тетрадок и книжек в сумке не осталось не одной сухой. Анна  Сергеевна за книжки вернула меня за мамой.
- Ничё себе дура, какая! Она, что не знает, где ты живёшь?
- Да ей по черту, где ты живёшь и чё жуёшь. Эта  училка с придурью. Обсыпалась детьми собственными, как курица в шестке. Вечно приходит неряшливо,  да раскудлаченная, точно курица. Приберёт волосы в комок и хорошо; смотреть противно даже на неё. Пора бы уже заменить её молодой какой-нибудь и модной.
Появилась учительница, гружёная стопами тетрадей со всей школы, за все четыре класса. Некоторым ребятишкам не интересно было слушать рассказ о росомахе. Они носились по школе между рядами парт и по партам, сметая школьные принадлежности на своём пути. Мальчишка по прозвищу  «меченый», удирая от своего сверстника, ветром вылетел в коридор школы. Притих и ждёт, когда выбегут за ним другие поиграть в догонялки по двору.
-Ну-ка, сорванцы, прижмите задницы! Соберите разбросанные учебники, не то вон она уже идёт; поддаст стрекоча, разбегались тут! - Как ни уговаривала Степанида Амвросьевна учеников, они продолжали спортивные состязания, кто кого догонит и даст щелчок в лоб. Выбежал второй, третий ученик  в коридор, чтоб не нарваться на щелчок.
Толька по прозвищу «Верзила» из-за его роста, и не по годам занимавшее место в школе в четвёртом классе подбежал к двустворчатой двери, упёрся ногами во вторую половину двери, которая прочно держалась  крючком за верхний и нижний косяк. Он держал за ручку дверь, чтоб не дать вернуться ученикам к занятию. Он заметил учительницу с тетрадями, но не ожидал, что она так быстро подойдёт к двери.
Учительница подошла, но Меченый продолжал держать двери. Она с огромной силой правой рукой, тянула дверь на себя, придерживая левой рукой стопу тетрадей, чтобы не рассыпались.
Толька, перехватившись руками, в какой-то миг отпустил ручку двери. Учительница, почувствовав слабинку, как дверь открылась настежь и она  неожиданно опрокинулась на пол, тетрадки засыпали всю её  верхнюю часть тела. Тем временем широкий и длинный подол платья, каким то образом, хаотично завернулся  в сторону лица и на тетради, обнажая  нижнюю часть тела, как мать родила.
Раздался  весёлый смех и детский хохот, которых, долго не возможно было  унять и запретить смеяться. Вместе с ними тайно смеялась  в стороне от ребят  и Степанида  Амвросьевна.
- Извините, ребята, - сказала Анна Сергеевна, - сегодня занятия отменяются.
- И репетиции не будет? – с сожалением спросила Варенька.
- Я сказала:  Сегодня отменяется всё!
- Вот так, милка, тебе сегодня повезло. Пойдём ко мне домой, ведь уже запоздалась ты в путь дорожку. Ночь почти подпирает на дворе. И как говорят не рой другому яму, если ты сама можешь оказаться в ней.
- И она решила с нами ещё заниматься? – Недоумённо, пожав плечами, подойдя, обняв Вареньку, Танечка из её же класса. - Чего она от тебя хочет? У тебя сегодня праздник, иди к Степаниде Мавросьевне, если она тебя к себе зовёт.
- Нет! Я домой пойду! Я ещё сегодня не ела, кто меня будет кормить без продуктов. Привезу продукты, тогда и разговор будет другой.
- А я скажу, что ты хочешь уйти. Она же хорошая женщина, будет надеяться и ждать.
- Ну и пусть ждёт! – Настойчиво ответила Варька. – Родители тоже хорошие и будут ждать. Мне, что ли разорваться?
- Ладно, как знаешь, так и поступай, не уж то тебе не страшно идти тайгой семь километров на ощупь?
- На какую ощупь, девочки? Тропинка проторённая!
- Да темень, то какая?
-Разве это темень под луной? – Варенька настойчиво убеждала своих одноклассниц, к которым присоединились и мальчишки.
- Вот даёт и росомахи тебе не страшно? – Спросил  Колька Сидоров, внук бывшего пчеловода, - за ней ещё мой дед охотился, да так и не догнал её.
- По-моему её мой отец уже ошкурил и сдал в заготовительный пункт.
- Почём ты знаешь? – С недоверием и настороженно спросила Ольга.
- Разве вы не слышали, что она рассказывала? Росомаха под  боком у неё в дождливый день спала. – Сказал с иронией Колька,- Отец её и угомонил, чтобы этих действий не повторялось. Он у неё заслуженный охотник Сибири. Говорят: двадцать медведей убил, каждый год сдаёт по пятьдесят шкурок соболиных. Мой дед старше его, но добыть столько никогда не удавалось, не  умеет или не  может.
- Куда твоему деду до Варькиного отца? – вмешалась девочка дошкольница.
- А почему бы и нет? – Обиделся Колька
- Он уже старый пердун! Не только песок сыпится из него, но и горох скоро не задержится. Мимо него, бывает, пройдёшь обязательно трескотня раздаётся ниже пояса.- Девочка с удовольствием сопровождала разговор со смехом.
- Да, врёшь, ты, Варька  всё про эту росомаху. Она же, как медведь, толстая большая, неуклюжая. – Сонька долго молчала, не вступала в разговор, а тут её как будто наэлектризовали. - Она никогда по деревьям не лазит!
- Сама, ты, медведь! – закричала Варя на Соньку. – Если она как медведь, то почему же ей не лазить по деревьям?  И шерстяной покров у росомах может быть всякий, разноцветный. Что вы вообще то понимаете в диких животных. Да, ну вас, вы все бестолковые в этом деле. Гляди, какая на мне шапка? Медвежья, вот! – Варенька сняла красивую пышную шапку с головы, долго разглаживала её мех, давая понять, что она не из робкого десятка тоже. Пусть её и обижают в школе, но зато она в лесу сама себе хозяйка.
- То-то оно и видно, шапка медвежья на тебе. И как это медведица тебя не унюхает? Может, твой отец медвежонка отобрал у матери. Ты, не боишься, ходить по тайге в этом обмундировании без отца? Может, носочки собольи носишь, а ну, покажи, доченька?  Хотя, ладно подождём до вечера, я у тебя дома разгляжу носки. - Венка не обожал Вареньку, и с ревностной злобой относился, за то, что мать без их совета, решила взять девочку на квартиру.
Потому и Варенька, чувствуя детской глубокой интуицией, неприязнь мальчиков, сама решила не ходить на временное проживание в доме Степаниды  Амвросьевны.
Но, как говорят, нельзя быть судьёй старшим, и всё же, имея свой настойчивый характер Варенька, крадучи от всех, ушла  домой, пошагала, наблюдая за пузатой с кривыми глазами луной. Вокруг неё была завораживающая тишина, было так красиво, как будто вся природа окунулась в молочный  раствор. Варенька обожает дикую ночную природу, особенно сегодня при полной луне и это создавало для неё комфортабельный уют. Её ничто не тревожило; она отдыхает от школьной нагрузки и детской  суеты.  Нет, она не была в обиде на кого-либо, не умела хранить зла в своём маленьком и добродушном сердечке. И, как, только покидая порог школы, для неё, казалось,  вот и кончилось изнуряющее, позорящее, кем-то её чистое детское воображение.
То было всего лишь до следующего начала дня. Всё начиналось снова и снова. Постоянные издевательства и насмешки сверстников над родничковой душой, принижали её самосознание. Не давали выхода душе, затирая как можно глубже, путём постоянного унижения, тем, что отец её бывший пленный, и к тому же отвратительный пьяница и домашний дебошир.
До заимки оставалось километра полтора. Заимка называлась «Папоротники»  деревенскими жителями, где в весеннюю посевную кампанию жила безвыездно молодёжь, чтобы экономить время, горючее на переезды на тракторах - колёсниках. Это время для колхозников считалось золотым. На заимке всегда играла музыка.  Крутили патефоны до появления высокой температуры в ручке, которой накручивали пружину, чтобы пластинка не замедляла темп танца. Играла гармонь залихватски, так что была слышна мелодия на другом берегу. В ответ с проплывающего теплохода пассажиры махали платками, а капитаны переговаривались через рупор. Подхватывались песни пассажирами, начатые под пластинку на теплоходах.
По вечерам, в ответ  с  парохода «Вейнбаум», когда он проплывал мимо, разливались  лирические мелодии песен времён  сороковых, пятидесятых годов на всю ширь реки,Шумихи. Расплывалась мелодия,  охватывая всю тайгу, разнося эхо.
После уборочной компании  свадьбы игрались не съезжая с заимки, от её редкостной дикой красоты, чтобы  на всю жизнь оставить впечатление красивого крутого берега над Шумихой. Где плавно и тихо парили с метровыми крыльями сибирские орлы, то и дело, высматривая с высоты неба по разным сторонам себе добычу. 
Уставшая, Варенька начала сбавлять ход, еле-еле передвигая ноги. Вот уже она ясно и чётко определила огромный пятистенный дом, который назывался среди молодёжи ещё и Дворцом бракосочетания с его узкой и высокой крышей, с окаймлённым резным коньком и петухом, которого приспособили его на самом верху. Издали крыша смотрелась остроконечной иглой, но с приближением она, словно, растворялась перед ней и становилась намного ниже и покладистей, как и все крыши в населённых пунктах, врезаясь одной линией  в серо молочное ночное небо.
Там, за домом стояли деревянные навесы, крытые тёсом, разделённые казёнкой из горбыля в одну нитку, разграничивая столовую от кухни длинными  столами для рабочих, куда специально были приглашённые повара, для мобилизованных рабочих из района. Они приезжали по договору, чтобы заработать зерна для своей домашней скотины. Но по окончанию уборочной кампании, оказывалось, что к моменту расчёта им по документам ничего не приходилось.
Все споры о нарушенных правах по зарплате заводили в тупик. Обманутые, уже не возвращались и настраивали других, чтобы те не повторяли их ошибок. Но как говорят: «Крута гора да забывчива». Из года в год на заимку  «Папоротники»  прибывали всё новые и новые кадры.
 Приезжали даже не за тем, чтобы заработать зерна, ведь для молодых была просто сплошная романтика. Встретить черноглазую девчонку с её пшеничной косой. Побалдеть с подругой под кустом черёмухи на берегу при луне, свихнуться в головокружительном переплясе, подмигивая своей подруге. Мечтательно изображая в себе будущего поэта, ложились строчки четверостишья  будущих поэтов.
А сколько романтики, когда в ночную, после жаркого сенокосного дня  да побродишь по холодной воде, добывая неводом  белую рыбу на уху, для всей кампании
Не смотря ни на что, отсутствия всяких неудобств, где нужник был только среди кустов, заимка жила, пополняясь ранней  весной  вплоть до глубокой осени молодыми свежими силами. Она сама по себе, как и всякая природа цвела и мужала, привлекая к себе запоздавшего путника белым, извивающимся высоко в небо дымком.
Дорога, наезженная тракторами ХТЗ и полуторками  АМО, лошадьми за время летнего сезона, напоминала большой многовёрстный тракт, который, вдруг, минуя два километра, неожиданно исчезал у подножья, под зелёной хвоей, высоких желтых свечеобразных сосен.
Там, дальше, за лесом тракт прерывался полем озимых. По весне  его можно было сравнить с бирюзовым морем, омывающим весенними лучами солнца. Нежно и плавно, лёгкой шёлковой скатертью, подгоняемые ветром,  волны пшеничного поля приближаются, словно к берегу, а затем также, откатываются через это поле назад, откуда пришла.
К уборочной кампании это поле издали смотрелось  одной большой жёлтой глянцевой лужей, если смотреть свысока, и даже, когда стоишь рядом, потому что хлебная нива находилась меж высоких жёлтых сосен, как бы охраняемая её покои свыше.
Ну, уж, если начнётся ветер огромной силы, то так раскуделит эту красивую полоску с несозревшим зерном, то уж  точно; как  матери не удастся расчесать неряшливую голову дочери, кроме того, как только стричь под корень. Да бывает и такое. Баловень природы не щадит ни  своих, ни  чужих – достаётся всем.
Слыла легенда о кандальном ссыльном. Усадьбу «Папоротники» выстроил некий приютившийся кандальный  в одиночку на крутом берегу Шумихи. Он долгое время не водил знакомства ни с кем, особенно с деревенскими жителями. А лет так за десять до своей  смерти он женился на дивной красавице, старше её на двадцать лет. У неё была коса цветом пшеницы ниже колен и когда она шла через поле, то невозможно было отличить поле от головы. Она трагически погибшая, не могла избавиться от гипноза змеи, которая постоянно её преследовала, где бы она не появлялась. Однажды, муж вышел из пятистенного дома и обомлел, увидев рептилию, обвивавшую его молодую красавицу вокруг белоствольной берёзы. Молодая красавица задыхалась, когда муж приближался к берёзе, потому что огромная змея при виде человека сдавливала её нежное тело, а когда отходил муж подальше, то  жена могла ещё что-то шёпотом сказать. Так удав держал красавицу три дня, измученная страхами, она на глазах таяла, а к утру четвёртого дня, обвитая вокруг шеи огромной  змеёй, задохнулась и  умерла.
Муж не отходил от берёзы  ни на одну минуту, потому что змея и его гипнотизировала. Ссыльному нужно было немедленно уходить, иначе  создавалось впечатление, рептилия задумала добраться и до хозяина  дома.
Очень много было на заимке гремучих змей. Молодёжь заставала змей у себя в деревянных чемоданах. Они ползали по лавкам в банях по-чёрному. Они находились на камнях, до того как растопят каменку в бане.
В страду покоса, девушка семнадцати лет, проснувшись рано утром. Она спала на топчане, на соломенном матраце вместе с другими девчатами, увидев на своём  животе, покрытом белым покрывалом огромную чёрную змею с открытым ртом и выпяченным жалом.  У неё от страха отнялся язык. Один смельчак, не растерявшись, сдёрнул с девушки покрывало вместе со змеёй. Та шлёпнулась калачом на деревянный пол и медленно уползла под топчаны. Не успели парни её уничтожить. А в последствии  эта чёрная змея преследовала парня, который  спас девушку. Бывало, сядет он за стол обедать вместе с другими рабочими и как, вдруг, он тут же забывает обо всём, уставившись в одну точку не отрывая глаз, держит ложку над миской.
Молодёжь сидящая рядом с ним, поначалу не понимала, что происходит с их дружком, но потом, почувствовав гипнотический взгляд на себе, они немедленно выбегали из стола, оставляя друга, один на один с этим страшным зрелищем. 
Издали, стоя на пороге дома, ему предложили:
«Ты, Сенька, не смотри в её сторону. Она чувствует, что ты её боишься, вот она тебя  гипнозом одолевает».
И, однажды, не выдержав гипноза змеи, Сенька  опрокинул  длинный стол вместе чашками, налитыми до краёв сибирскими щами. Это произошло тогда, как змея, по-видимому, ослабила центр внимания  на человека, и на данный момент гипноз змеи ослабел. А у парня сдали нервы. Он надеялся, что змея уползла, от страха, да не тут то было. Она, изловчившись, развернула свой калач на всю длину спины, резко ударила жалом его в голую стопу ноги.
И благо, что на заимке  жила пожилая женщина, исполнявшая обязанности повара. Никому, не известная колдунья, заговором вылечила испуганного парня, а затем наговором уничтожила и змею. На следующее утро, оно было дождливым; гремучую змею обнаружили мёртвой на том же самом месте, куда первая змея приползала, гипнотизируя, держала парня под страхом.
Варьке самой, однажды, пришлось попасть в неприятную ситуацию.
Как-то летом в самый зенит солнца мать вскрикнула, как будто её змея ужалила.
- Мама, что с тобой?  - Та стояла, как ни в чём не бывало, вытирая руки о передник после мытья посуды.
- Время то уже  пол дня пролетело. Я вчера наносила воды в баню, а поджечь дрова в топке утром забыла. Сбегай-ка, Варенька, затопи  печь!
Варька беспрекословно молчком выбежала из дома меж высокой двухметровой глухой крапивой, по тропке. Потянула на себя ручку дверей, та еле-еле открывалась, потому что она была из толстых досок лиственницы, и набухшая от старости. Кое-как своими ручонками она открыла, вошла, оглядываясь по сторонам, просмотрела аккуратно все полки, куда обычно садились люди во время купания. Баня освещалась керосиновыми лампами только во время банных процедур. Так без освящения ничего не возможно было рассмотреть, если только при ярком солнечном дне, при открытой настежь двери.
Ничего, не подозревая,  мать не предупредила дочку о змеином царстве в этом глухом заповеднике рептилий, Варя  привстала на колени перед открытой каменкой, выложенной из круглого речного камня, чиркнула спичкой. Посмотрела: дров в ней не было. Разогнувшись в полный свой рост, чиркнула опять серянку. Ей показалось: кто-то шевелиться на камнях. Она зажгла третью спичку, вторая сгорела. Варя увидела в сером, едва пробивающем свете на камнях крупный шевелящий комок. Но что это было не могла понять. Или просто отключила память о легенде, о той старой,  не совсем потерявшей своей прелести берёзы, к которой была обвитая молодая красавица, жена кандальника огромным удавом. Баня стояла не много поодаль, рукой подать от места, где свершилось страшная смерть девушки
Этот миг ужаса к ней вернулся, она, не растерявшись, вырвала из своей головы клок волос, живо ещё раз чиркнула спичкой. Волосы затрещали, вспыхнули, не долетев до места, где вился клубок змей.
Через какое-то время, змеи распластались, каждая по одиночке поползли по полку, где обычно парились, в сторону широких чёрных лавок
- Ааа, паразиты! Не вкусно пахнет? Так вам и надо! – Варенька заколдованно стояла, смотрела сквозь серый цвет бани на уползающих змей.- Ишь, твари нашли себе пляж. Без воды на сухую обойдётесь! А, ну! Пошли вон!
Они медленно по полку, по стойке между полком и верхней лавкой, сползали на нижние лавочки, а затем под ними в заранее приспособленное ими отверстия, куда-то на природу в лес, поле. Прямо, как в цирке, только без дрессировщика.
Она только тогда опомнилась, когда начала задыхаться от дыма исходящего от каменки по всей бане по - чёрному.
Варенька шла, еле передвигая ноги, ворошила память прошлой своей восьмилетней жизни. До пятистенного дома оставалось всего немного, приблизительно метров  сто пятьдесят.  Силы совсем покидали от усталости, от недоедания. До тошноты закружилась голова, и как знать, может быть, и упала бы она на землю, да неожиданно увидела чуть теплящийся дымок из трубы дома, когда-то бывшего каторжника, ныне из дворца «Бракосочетания» молодых.
В бреду, через усилия, Варька передвигала ноги одетые в валенки, а сверх их ичиги, чтобы не промокли ноги, добравшись до дверей, открыла.
Перед её взором расплылся двойник не знакомого человека, и как показалось, за столом она увидела своего пьяного отца с неприятно взлохмаченными волосами.
Никогда она его таким не видела: Лицо доброе, а внешний вид напоминал оборванного бежавшего через великое расстояние каторжанина. Он сидел в оборванной одежде, чёрного цвета фуфайке
Варенька упала на скамейку, стоявшую у стола, где смачно жевал пищу человек, всё происходило в бреду и во сне.
В цветастом платьице, она шла по палате, бесшумно переставляя ноги, навстречу к матери, в руках, у которой была сумка с продуктами состоящей  из тушёной зайчатины. Варька на дух не принимала, запах над семейным столом исходящий от диких зверьков.
- Ты опять мне тушёнку из белки принесла? – слабыми губами спросила Варя маму.
- Нет. Сегодня принесла из тушканины. Ты бы уж как-нибудь потише говорила, а то ведь услышат.
- Куда ещё тише то? Язык не поворачивается  говорить. А поросёнка забили? Ты бы лучше сальца мне принесла. Солёного хочется чего-нибудь.
- Дык, ить съели мы уже его, дочка.
- Как  съели?
- Да так. Продали  на муку, вас ить кормить чем-то надо.
- Кого это нас? Я то уже отрезанный ломоть от вас. Пора и забыть обо мне.  Я и на подножном корму как-нибудь протопчюсь.
- Вот я тебе платьице сшила; от поросёнка осталось денег немного. На, примерь! Если мало будет, то я разошью, надставлю чем-нибудь.
Варя  нехотя сняла платье, что сшила ей Скурихина, тётя Зина за то, что Варя нянчилась  постоянно с её детьми. Надела материно. Оно ей было длиною до самого пола. А в плечах спадало почти до локтей.
- Ты подвяжись, дочка, пояском. Я ведь без примерки на тебя его шила.
- Ты, скорее всего сшила на себя, так лучше бы уж не дразнила; носи его сама. Я же тебя знаю, ты на чужих людей без примерки шьёшь тут, как тут в пору приходится. Не успеют ситец принести, как ты завтра к вечеру уже несёшь. И они не в обиде. Возьми его, мама, себе. Я и в этом как-нибудь топать буду по больнице.
- Платьице, то хорошее, красивое. Кто тебе его сшил?
- А то ты ни знаешь. Она принесла мне вот много кое-чего. На, возьми котомочку и ребятишкам отнеси. Одной мне много. Оставлю сало, а пирожки отнеси. Они с черникой;  ребятишки за милую душу съедят.
- Да им  только подавай. Самый возраст жрать да жрать. И куда в них только лезет? Не укараулишь, к вечеру мигом полки пусты, сама знаешь, чё тебе рассказывать.
По больничному коридору прошла медсестра в белом халате, со шприцами и таблетками, для больных.
К Варе в больницу приезжала не часто.
-Ну, что Варенька, поправляемся? Уже ходим. А вы, мамаша, не переживайте, организм молодой быстро справляется с недугами. Вы вот только купите ей тёплую одежду и обувь. Скоро выписывать её надо, а одеть не во что. Дорога то не близкая, где-то приблизительно сорок километров. Да и на всякий случай ей принести надо книжечки или учебники, чтоб она не отстала от учёбы.
- Сколько ей ещё здесь быть? – спросила мать.
- По крайней мере, не меньше двух недель, мамаша.
- Что с ней такое сотворилось?
Медсестра говорила по латыни, а матери было её не понять.
- Вы, мне голубушка, по-русски переведите, я ведь в медицине ни бум-бум, что слону дробина, за порогом, тут же забуду.
- У неё нервное истощение, испуг,  сильное голодание и простуда.
- Что испуг то я, конечно, могу поверить; как ни как со зверем рядышком спала.
- Как это со зверем?
- Да черти её знает, может, зверь сам к ней подкатился? Отец  его оттащил от неё.
- А ещё, что?  Почему она истощённая, в простом смысле слова, почему вы её не докармливаете?
- Дык, ить не поросёнок же она, как вы говорите, чтоб закармливать.
- На её фигурку то совсем не много надо. А на её мышление, тем более, что она сама во всём разбирается. Господи, мамашенька, да она для вашей семьи – находка. А вы с ней обращаетесь хуже, чем со своими собаками.
Зачем было вам изымать её из детского дома, если вы не были настроены воспитывать чужого ребёнка?
- Хто? Хто, сказал? – Мария Григорьевна  поперхнувшись  слюной.- Кому это пришло такое в голову трепать на всю вселенную. Даже сквозь лес в больничный комплекс передалось.
- Варенька, ты сходи-ка, в кабинет дежурной медсестры, там, на столе лежит, тетрадь с записями, принеси мне её.
Варенька побежала, повернувшись  назад, сказала.
- Всё, что вы собираетесь сказать друг другу, я уже давно слышала. Почему-то, мама и папа не говорят мне ничего, что я не их дочка.
- А, ты - то, как сама принимаешь этот разговор от людей?
- Я то?
-Да, ты то.
- Да я то совсем никак, просто живу и всё. Какая разница мне у кого жить? Вот, как выпишусь из больницы, опять пойду в люди жить.
- Почему в люди, но не у родителей?
- В Папоротниках школы то нет. Школа семь километров от нас. А потом ещё два километра или больше идти надо.
- Ааа? Вон в чём дело? Да трудное положение в твоей жизни. Нет, ты всё-таки сходи в ординаторскую. Потом мы с тобой поговорим на отдельную тему. Ах, боже мой, Мария Григорьевна, я вас не пригласила в ординаторскую. Извините, а сейчас я очень тороплюсь, к пациентам, уколы, лекарства, поймите, меня правильно.
- Надо же какая змея, так прямо под рубаху и суёт жало. Может, Варька бы ничего и не знала, так вот такие мусорщики плюют в душу ребёнку. Всё шибче сгибают  её до земли. Так и глаз не посмеет на народ бросить.
Мария,  уходя из больничного комплекса, - ворошила и ворошила уснувшую память о детском доме, в котором она когда-то имела вес среди служащего персонала.
- Ну, зачем же я бросила свою работу? В голодные времена выжила с девкой. Кто я теперь? Живу, обслуживаю негодяя троих детей. Какая  мне от него польза? Аборты  да роды  через год да два, да нищета покрыла с головы до пят.
Мария не понимая, шла через дебри кустов со слезами к своей утешительнице, родной тётке по отцу.
Не договорившись с тёткой, проживающей в самом районном центре, чтобы она могла приютить Варьку к себе до окончания учебного сезона, обидевшись на неё, пошла домой пешком через лес на лыжах сорок километров.
Варенька поправилась, пролежав в больнице полтора месяца, снова вернулась на ту же стезю. Снова та же школа, снова те тропы после окончания занятий  в школе. И снова та же завораживающая  природа, без которой, она просто-напросто скучала.
- Здравствуй, Варенька! – Приветливо встретила первая учительница и дружно вставшие из-за парт ученики  с первого по четвёртый класс.
- Садись, за свою прежнюю парту. Теперь ты будешь сидеть за партой одна. У нас одного ученика на призывной пункт пригласили, ты его знаешь, так вот его парта свободная. Я сделала перемещение учеников. Тебе досталось свободное место. С завтрашнего дня мы будем готовиться к праздничному дню, дню международной солидарности, первому мая. Ты нам так нужна.  У нас нет в школе запевалы.
На квартиру ты устроишься к тёте Степаниде. Мальчики, обещаю: тебя не тронут - это приказ председателя Сельской Администрации. Сельский Совет будет выдавать деньги Степаниде Амвросьевне  на твоё содержание.
- Что такое содержание, Анна Сергеевна?
- Как тебе доходчиво объяснить, Варенька?
-Как можете, Анна Сергеевна, вы же учительница, как объясните, так и пойму. Мне ведь всё равно с этим не кушать.
Ласково улыбнувшись, учительница обняла голову Вареньке. А Варя, уткнувшись в живот, притихла. Тепло от тела учительницы  передавалось Варьке по всему телу и так не хотелось отходить.
- Ты, пока останься при школе до моего прихода. Я совсем не надолго. У меня там коровёнка отелилась, как ни как тоже догляд требуется.
- Хорошо, хорошо, я подожду, пока разучивать задание буду.
Прошло часа два - учительница не приходила. Варя в ожидании немного заснула.
- Что же мне с ней делать? Я ведь опять опоздаю домой. Ночью страшно идти.
- Никуда ты не пойдёшь, тебя оставили на постой у меня. – Тихо войдя в класс, сказала Степанида Амвросиевна. – Твоё дело, это дело государственной важности. Теперь я за тебя в ответе буду. Так что, милая моя уймись и не зловредничай. Не то возьму ремень и поглажу, как следует.
- Ну-у, я думаю, что до этого дело не дойдёт Степанида Марусьевна. Вы лучше, давай-ка, проверьте меня, выучила я или нет её задание? Не то опять сружку будет с меня стягивать. Она не гляди, что нежно приласкала, так же может и отутюжить нежно по-хорошему за всё про всё.
- Доченька, я читать то совсем не умею!
- Как же вы тогда расписываетесь в ведомости за деньги?
- Ты разве не заметила тогда, как я крестики ставила?
- Нет. Я же не бываю в конторе колхозной.
- Мне колхозная контора не платит денег.
- А кто тогда? Вы бесплатно разве работаете?
- Нет не бесплатно. От Сельского Совета мы все: я и учительница.
- Ладно, Степанида Марусьевна, это тоже не моё дело. Тогда так мы будем с вами петь песни. Так они лучше запоминаются.
- Что ж давай, попробуем. Что петь будем?
- Про соколов, про Ленина, про Сталина повторим. Ну! Раз-два, начали! А, как первыый со-о-окол со вторым про-ощался.
У Варьки отлегло от сердца, забытые истязания, ребятишками, перешли в мягкую красивую улыбку, обнажив ровные белые зубки.
Ну, вы, чё замолчали то? Всё равно вместе будем петь, а вы и слов не знаете. - Варя обращалась то к техничке, то к своим сверстникам.
- Девка, песенку ты отлично знаешь. Я бы тебе пятёрку поставила, как чтецу и как актрисе, да от меня тут ничего не зависит.
В класс тихо вошла учительница.
- Вы, оказывается, уже спелись и без меня.
-Мы то спелись, да ещё как?! Гармошку бы нам ещё сюда. Только вот ты, подруга, пошто постоянно оставляешь ребёнка голодом. Сама, поди-ка, поела, а на девку тебе наплевать. Глянь-ка на неё. У ней сыроежки под глазами ютятся. Ты хошь, бы ей кусочек прихватила.
- Иди сюда, Варенька, я прихватила с собой, дома то я не ела. Думала, что ты одна здесь осталась. Так вот давай сейчас мы с тобой так навернём, так навернём кусок с жареной красной икрой. А потом чайком со зверобоем запьём. Согласна? Молочка немного принесла. Всё подберём за милую душу.
-Согласна. – Тихо сказала Варенька, с волчьим аппетитом глядя на мешочек с продуктами, как голодный волчонок, она выжидала, когда учительница достанет объявленный обед.
-На, ешь, только осторожно, не торопись. – Учительница сквозь слёзы глядела на свою подопечную воспитанницу, как та не обращая внимания на окружающих, с жадностью большими ломтями толкала себе в рот хлеб с  икрой стерляди.
- Степанида Марусьевна, садись с нами! – Проглотив содержимое рта, Варя пригласила вместе пообедать. – Нам хватит. Не бойтесь, я уже наелась.
- Ну-ка! Ешь, что ты там съела? Годовалому ребёнку мало. А ты глянь, какая взрослая. Ешь, иначе не хватит сил песни вытягивать. Высокую нотку не осилишь.
- Что такое нотка? – Варя потянулась рукой за второй  лакомый кусочек, пододвинула к себе ближе зелёную эмалированную кружку с молоком.
- Вот, так сказать по-хозяйски, оплетушь всё подряд, и сытый голодному не станет товарищем.
Говорят: как волка не корми, он всё равно в лес смотрит.  Так и Варенька ушла всё-таки  поздним вечером опять домой в омшанник.
Во время нахождения в больнице, она поправилась. Ухоженные волосы, с синими лентами, переливались разнообразием цветов. Лицо стало круглым, щёки порозовели, что маков цвет.
Глаза похожие на чёрную смородину, искрились, отражая доброту ко всем окружающим её.
- Подойди-ка, поближе!
Варя увидела в руках у матери большие ржавые ножницы, предназначенные для стрижки овец.
- Мама, что ты хочешь делать? – Дочь испуганно вырвалась из рук  матери, попятилась  и выбежала на улицу в одном платье.
- Ну-ка, иди в дом! Не стой на холоде! Давно ли в больнице была? Иди, я кому сказала?!
- Не пойду! Я знаю, что ты собралась делать. Ты хочешь мне обрезать волосы! Не дамся и всё тут! Лучше опять голой сбегу в деревню!  Как ни придёшь к вам вы к чему-нибудь да придерётесь,  найдёте ко мне причину. Я же к вам со всей доброй мыслью, а ты опять вот так.
- Иди не трону!
- Чего меня трогать то. Мне всех вшей вывела медичка политанью. Только попробуй, обстриги! Я в Сельсовет пожалуюсь.
- Ишь, ты, грамотна, какая стала? В Сельсовете родню завела, а чуть что так сразу к маме под юбку бежишь.
Ночью, пока Варенька спала, Мария обрезала волосы у Варьки под корень.
- Вот тебе уход, вот тебе обряды. Вырастешь, сама будешь за головой ухаживать. Мне не до тебя, их у меня вон сколько ещё.
Утром  Варя проснулась опять со слезами, почувствовав лёгкость головы, и не ощутив на себе волос, соскочила с постели, начала собираться в деревню.
- Ты куда это собралась?
- В деревню, вот куда. В школу на занятия.
- Ишь ты прилежность проявила. Вот и проявляла бы у себя в голове старание, а то всё матери надо. И позор матери тоже надо, и отцу тоже надо помогать.
- Я отучусь, тоже буду помогать вам всем, а сейчас я в школу пойду.
- Ну, иди, иди без волос то. Опять ученики будут смеяться над тобой.
- Вы этого всегда хотите, чтоб меня в покое не оставляли.
Варенька собралась. Надела верхнюю одежду: пальто, валенки, закрыла дверь за собой;  в слезах скрылась на тропе между деревьями.
К вечеру она возвращалась, как можно раньше. Так ходила  от пасеки до заимки ровно неделю, прихватив с собою коробку спичек и кое-что, из еды имитируя завтрак в школе.
Заходила в бывший дом каторжника в теплом помещении засыпала часа на три. Утром чуть свет станет, а вечером возвращается вместе с учебниками в сумке.
- Ты хоть покажи тетрадки. Как ты учишься? – Спросил отец.
- Что их показывать? Учительница пока не проверяет. Она приболела, некому с нами заниматься, не будет же техничка нам сказки читать. Вообще то она совсем не умеет даже  читать.
- Кто тебе сказал? – спросила мать.
-Сама знаю, сама видела, как она отказывалась проверить моё выученное стихотворение про двух мужиков, революционеров. Говорит, что я не грамотная.
- Врёт твоя Степанида! Чистой воды ложь! Она в Церковно-приходскую школу ходила три года.
- Ходить дело не хитрое,  - вмешался в разговор отец, только вот толку то что.  - Можно всю жизнь себя посвятить этой школе со шваброй в руке.
- Ааа, тогда и я не знаю, ну, хоть плюсы б можно было там научиться складывать? Вот бывают же людишки: день прошёл два, ничему интересному себя не посвятить.
- Толк от тебя какой? У тебя грамота за плечами такая, что можно государством управлять.
Мария,  не сдержавшись, выпалила, то, что так долго держала в себе. Не хотела она обижать мужа, да получилось, так что сильно уколола муженька.
- Не было печали, да черти накачали. Если б не твой плен со стажем в пять лет, я бы здесь в еловых сучьях не торчала. И дочери твоей из-за тебя не дают прохода от твоего имени, пленник. А то ещё чего поговаривают: ни сам ли сдался? Не знай, кому верить - кому нет? Я перед тобой открытая тетрадь. Ты со мной начал жить с чистого листа не то, что твоя Клавка. Поговаривают не на милость задом то крутила перед начальством.
- Цыц! Мне ты про Клавдею  больше не вспоминай, сама то ты чище, что ли Клавки? Может быть, блюла себя, так это было в детдоме. Там только попробуй свихнись – живо найдут управу. Без куска хлеба оставят, мало того ещё на лесоповал  загремела бы.
- Ну, так того и гляди усмотрели бы они меня, если баба чего бы захотела.
- А с кормчим то пошто тебя схлестнуло? Если ты такая честная?
Мария ни поняла, о чём говорит  Петрович, промолчала.
- Догадывасся о чём я те толкую? Ты от кого брюхатая от меня или от кормчего, или от этого самого? – муж загадочно надпомнил.- Сама знашь, я человек физического труда. От устали к тебе не дотрагиваюсь. От пьянки – не стоит. Чё молчишь? Подойдёт время: я вместо акушерки посчитаю, - Степан погрозил кулаком в сторону жены.  Мне ить всё одна цена, да и жить мне какая разница где, на Колыме или здесь в тайге. Всё одно с измальства нет ни какого удобства.
Мария задумалась над высказыванием и угрозами мужа, задумалась и над мнимым, по словам  мужа, третьим ухажёром.
- Ты, почему сегодня не в школе? – Неожиданно спросил отец.
- Я  не дошла сегодня до школы. Понос, почему-то помешал дойти до неё. Только надену штанишки - опять хоть снимай. Я замучилась снегом подтираться. Бельё вымокло, скажут ещё в школе, что описалась. Зассыхой начнут обзывать. У нас в семье и так оказалось не хороших людей много. Одни зассыхи  да засранцы пленники. Больше то ничего не услышишь по деревне. Вы то, как глухие. К вам в омшаник прозвища не долетают. А мне все уши заложило. Я скоро имя своё забуду.
- Хто  это ещё у нас засранец? – хриплым голосом заревел отец, бросаясь на Варьку, словно цепная собака.
- Ты, конечно.
- С чего ты взяла, Варвара? – отец остолбенел от ответа дочери.
- А с того, что ты всю баню провонял у Степаниды Марусьевны. Мне все глаза заплевали из-за тебя.
- Как это заплевали?
- А так. Чуть что, сразу  мне: Пчеловода  - боеё, обосрался – оеё.
- Почему бо её?
- Да к тому, что ты не воевал в плену, а обосрался в бане. Весь позор твой мне в глаза льют. Проходу ни в школе, ни на улице не дают девке из-за тебя. Ты думаешь легко каждый день  плакать из-за тебя?
- Потерпи дочка, что-нибудь я придумаю в скором времени. Я реабилитацию получил. Уедем, куда подальше, сами языками не трепите, и никто знать не будет.
- Ага, не трепитесь, сначала сам всю деревню обговнял, а теперь не трепитесь. Что такое либиритация?
- Бумага такая, написанная пером – хрен вырубишь топором. Чистый я, значит, перед народом, перед своей семьёй. Ни какой я не предатель. Попал в зону случайно не живым и ни мёртвым. В задницу ранило, ползти даже не мог. Не знаю, где же те ребята?
- Какие ребята?
- С теми, с которыми пошёл в разведку по заданию штаба. Честное слово, так хочется встретиться с ними,  не гляди, что всего то были знакомы три месяца до войны.  На  четвёртую неделю от начала войны попался в плен на Украине, под Киевом.
Мария,  с первых дней  возвращения к семье, знала историю мужа о плене. Ей уже не  интересно было, поэтому она не вступала в разговор дочери с отцом. Она хлопотала у чугунной  литой печи. Пекла толстые пшеничные лепёшки на чистом  жире красной рыбы.
В омшанике стоял густой проголклый запах от вторичного пережигания жира.
- Ты, мать, прикрой-ка плотнее двери  в другую половину омшаника, не то слетятся мухи на зловредный запах.
- У них что, разве летки не закрытые в ульях?
- Совсем закрывать нельзя – задохнутся.
Вытирая руки о передник, Мария,  увидела в слегка замёрзшем местами  окне, приближающих людей.



Не  званные гости

- Господи твоя воля! Кто бы это может быть? – Издали она их не узнала. – Да, кажись, председатель Сельского совета? Второго то не признаю. А третья точно учителка Варварина?
Обои хозяева забегали по помещению, закрывали одеялами, подтыкая, то там, то там ребячьи постели.  Схватив огромную метлу, Варенька начала подметать пол.
- Ты, Степан, выйди-ка, попридержи гостей то. Гляди, как напылила! Сразу зачихают от нашей пыли.
- Вы бы  сбрызнули немного, пыль уляжется. Варвара, ты чего там опеть натворила, девка? Ей богу я отдам тебя в детский дом за самоуправство.
- Кто же просил вас, меня  из детского дома брать. Я там ничего не творила, только играла да песни пела.
Отец был не на милость встревожен.
- А может это по моей милости? Гады полосатые, отрепье  барское. Их бы туда вместо нас. Они бы поняли: почём фунт лиха. Знали бы, как напраслину лепить невинному человеку.
Родители не понимали: зачем высокопоставленные люди безпрепятственно входят  в жилище.
- Права пословица: Незваный гость – хуже татарина, они даже собак то не боятся. Да, выйди, же ты им навстречу, Степан!
- Мотри, мне, Варвара Степановна, элеф чё набедокурила: сорву кожу на жопе до костей.
- Ничего я не делала в школе! Не за что с меня кожу сдирать!
- То-то же, гляди у меня!  Не погляжу, что начальство припёрлось. Я и имя дверь настежь отворю вместе с тобой.
Мария подошла вплотную к дочери и тихо сказала:
- Ты, Варя, уходи по добру по здорову, подальше от руки отцовской. Не то и правда пришибёт. Сама знаешь, какой он твой отец то. Ить и что только не наколбасила эта война. Такого человека испортила. Да мало ли таких, как он изуродованный.
- Уважаемые хозяева! Что ж вы гостей то не встречаете?  Или нас не видите? Собаки то разорвут нас или нет?!
- Пшёл вон в кутью!
Четвероногих, как ветром сдуло. Они пытались залезть в конуру, да не тут то было. Две собаки влезли, а двум как будто места не хватало. Сели рядом с будкой, встречали гостей, помахивая хвостами по земле смешанной снег с землёй.
- Добрый день этому дому и хозяевам тоже! – Низко в пояс поклонился председатель Сельского совета. – Ух, какая у вас жарища. Как вы  это переносите?
- Жара не мороз костей не жмёт.  – Живо отозвался хозяин дома.
- Так то оно так, конечно, жар костей не ломит. Да проветривать бы помещение надо.
- На улицу выбегут сами проветрятся. С морозу то приходят, щёки, что от печки горят. Эвон, гляди на него, что пончик, красный, как у печки стоял.
- А Варвара, то наша где? – Спросила Анна Сергеевна.
- Как, где? – Отозвался тут же отец, - эвот токо-токо здесь была, пол подметала. Наверно, вас увидела да под кроватью спряталась.
- От нас учащиеся под партами не прячутся, - с улыбкой ответила учительница.
-Вы вот к столу подвигайтесь-ка, ближе, не то мандрики  остынут.
- Эх! Этими бы мандриками да  в медок помокать, как ты, думаешь Петрович. Поди, на зиму то себе запасся.
- Запасся не запасся, а угостить мандриками с мёдом угощу. Как не попотчевать желанных гостей. Поди-ка, для этого воз не потребуется.
- Да-да, вы правы Петрович, просто чисто символически.
- Вы к нам как пешком или как?
- Где на лошади, а где и пешем. – Ответил долговязый мужик.
- За какой нуждой то вы к нам? – Пчеловод медленным поворотом головы, как будто впервые оглядывал убогое тёмное жилище, касаясь головой до потолка, цеплялся  волосами за не остроганные побелённые известью доски. – Ну, здрасте, коли не шутите.
Степан Петрович забылся и снова начал повторять то, что говорил две минуты назад.
- Здрасте, вам, - повторили и гости.
- Запасся не запасся, а угостить могу. Стало быть ко времени старушка мандриков сварганила; с мёдом в аппетит проскочут.
Гости, сидя за столом, тоже не знали с чего начинать, не обнаружив, Варвары в семейном кругу.
В школе её не нет уже вторую неделю. Они понимали, что за не посещение, ею, школы, отец отоспится на дочери с помощью ремня или берёзовых веток.
- Не томите душу, товарищи. – Отец  взволнованно глядел прямо в глаза гостям. Мне кто-то сказал, что я уже реабилитирован. Снято обвинение с меня за плен. Да, какой я изменник Родины?  Я эту фашистскую заразу  сам бы своими руками душил, и перетёр пока, сил моих  хватило.
Петрович, побледнев, незаметно положил руку на сердце.
- Отец, у тебя, что опять сердце прижимает? – жена полезла в коробочку за  ацетилсалициловой  кислотой. – На-ка, вот тебе половиночку?
- Что вы? Что, вы, Григорьевна?  У меня от сердца волокардин, вот возьмите!
- Нее! Я только аспирином лечусь, я другого лекарства не понимаю.
- И помогает?  - Вежливо с глубоким уважением спросила учительница.
- Не помогала бы так там, за бугром давно уже бы был.
Степан хотел, было встать и выйти на улицу, но его легким движением руки придержал  председатель Сельского совета.
- Извините, нас, Степан Петрович, мы по поводу вашей дочери.
- А, что такого она натворила? – Спросила мать, еле шевеля сухими побледневшими  губами.
- Определить бы надо её в интернат, - сказал третий совсем незнакомый мужчина высокого роста, Илья Назарович Карнаухов. В колхозе он числился как председатель ревизионной комиссии.- Что же это она у вас мотается по лесу ежедневно от дома к дому. Хочу, пойду в школу, хочу не пойду. Кстати, а где она сейчас? Её в школе сегодня нет.- Все трое  умолчали об её отсутствии семи дней на занятиях. Мороз ни мороз, а на занятиях надо бывать.
- Как это не было? – со злостью крикнула Мария, - Как это не было, а? Ты, где была, сучка меделянская?
Мать схватила кручёные вожжи из конского волоса, заглянула под кровать. Варьки там не оказалось. Знает кошка, чьё мясо съела, прячешься, от кого, а? Ну-ка, вражина выходи, поговорим с глазу на глаз при добрых людях
Варенька медленно открывала дверь в омшанике, где находились пчёлы. Подошла поближе к гостям и хотела уже сесть между ними на скамейку. Мария по старой привычке схватила Варьку за шапчёнку, под которой  не оказалось пышных и красивых волос. Голова смотрелась как после болезни тифом. Личико от страха было белым под цвет кожи под волосами.
-На неё тянешься из последнего, а она нам козни вздумала устраивать!?
Высоко подняв руку с вожжами над головами гостей, мать решительно ударила дочь. Но вместо Варвары, вожжи пришлись по гостье, учительнице. Анна Сергеевна по дикому взвыла, схватившись руками за голову, перемещая их с затылка головы, оберегая лицо. Сгорбившись низко над столом, Анна Сергеевна громко кричала, не поднимая головы:
- Это садизм! Это произвол над ребёнком! Я так этого не оставлю!
-Аннушка, милая, - председатель Сельского Совета не знал, как подойти к учительнице, и что сказать от смеха, чтобы как-то облегчить её страдание.- Анна Сергеевна, простите, но вы далеко уже не ребёнок, нужно было предвидеть.
- Кого видеть, что предвидеть? – кричала она сквозь слёзы.- Разве могла я всё это несчастье предвидеть от этих уродов. На меня муж никогда руки не поднимал, а тут, какая то стерва изловчилась.
Григорьевна, не смотря ни на что, полосовала учительницу, опомнившись, схватила Варьку за кофту, загнула ей спину и зверски избивала по чему попало.  Варька от боли визжала и даже обмочилась.
- Я те покажу, как от школы отлынивать. – Мать в злобе схватила за ухо и выкинула за дверь. – На-ка, вот тебе! Обожди, ещё отец до тебя доберётся. Вон! С глаз моих долой! Во-о-он, куда подальше! И без тебя оглоедов куча.
Вытолкав дочь за дверь, Мария запричитала перед добрыми гостями.
- Дал господь батюшка мне этот грех на душу, но как от него избавиться вот уже скоко лет избавиться от него не могу?
В порыве ярости и шока мать даже не поняла, что одним концом она обвила вожжами учительницу ни за что ни про что, не один раз охадила её, которой тоже впору хоть сбегай за ученицей.
Варька тем временем, понимая, куда её заранее определила мать, схватила охотничий зипун, выманив собак из будки, не медленно заползла сама вместо них. Не довольные псины,  засунув морды в будку, не истово облаивали непрошенную гостью.
-Не гавкайте, как успокоится всё, так сразу принесу вам лакомый кусочек, а пока вон отсюда, иначе папка дознается, где меня искать.
Учительница понимала: всё, что произошло, то было случайностью. Ей, конечно, было не до смеха, имея на своём лице огромный фиолетовую сыроежку, как будто кто-то ей заехал большой красной полу-варёной свеклой.
Двое мужчин, сочувствуя ей,  неутешно хохотали, продолжая  макать мандриками в мёд.
- Гляди, не обмочись, не то и тебе прилипнет оеё от деревни. Шила в мешке не утаишь.
- Ты, прости, Анна, ну ведь не нароком же она тебя. Ты, видишь, какая она, хозяйка то шальная? Глянь-ка, ищет слова, а подобрать не может. –  Обратившись, председатель к пчеловоду, по скромному спросил.  - Степан, у тебя по такому случаю не найдётся ничего головы протрезвить? Если есть, то ставь не скромничай, мы, чай, люди то свои во веки вечные. – Он, как бы нечаянно задёргал левым глазом в сторону учительницы. Может, скорее отойдёт боль и накипевшая злоба.
- Даа, я её понимаю: в каком экстазе она себя проявляет перед ребёнком. Буду ставить вопрос на педсовете, с участием председателя Сельского совета, лишать родительских прав их нужно. – Не покидала своего желания Анна Сергеевна.
- Неет, я здесь не совсем посторонний человек, наевшись мандриков с мёдом, я не подолью пчеловоду дёгтя. Мы, как-нибудь устраним этот вопрос по мировому согласию. - Долго молчавший председатель ревизионной комиссии, предложил хозяину выйти на крыльцо покурить.
- Знаю, у хозяина доброго всегда есть запас. У тебя как всегда и волки сыты и овцы целы. Вы нам медку, Степан Петрович не нальёте? Дело может принять крутой оборот. Я бы тоже поддержал инициативу учительницы. Знаю и то, что бывают, срываются нервы. Что не бывает в семье. Только вот одно я тебе скажу: у меня их в доме мал мала меньше. Одна только дочь твоей ровесница. Она у меня одна старшая чистая двоечница, в тетрадях чёрт ногу сломит, да разве можно так свою кровинку дубасить, да при том, что ещё при власти. А, ну-ка, как я буду девятерых девок  объезжать конскими вожжами, какой спрос с них тожно будет под старость лет?
- Кой тут старость? В молодости не живётся, а ты мне в старость тычешь. Хоть в петлю залезай, загрызла она меня за Варьку. Из-за неё и мне приходится срываться. Бывает, и я охаживаю ремнём всех подряд, кто под руку подскочит да под горячую руку. - Господи, да что же это за концлагерь то такой? – Илья Назарович, уставившись глазами в глаза  Петровичу, крепко зажал Беломорканал между двумя длинными под стать своему росту пальцами, долго мял её, превратив в серый шарик, щелкнул пальцем по шарику. Он высоко взлетел  вверх и также медленно падал вниз.
Собаки почувствовали заигрывание непрошенного гостя, понеслись навстречу падающему шарику.
- Не знаю, как себя с ней вести? Ей бог не ведаю, Илья Назарович. Понимаю, одно, что элеф вы не простите этот поступок жены, то мне первому не сдобровать, потому что не знаю, реабилитрован я или нет.
- При чём тут это, Степан, ты видел, я курил папиросу Беломор-канал? Ты, видел, как я ею упивался с жадностью? Она была нужна мне. А когда стала ненужной, во что, я её превратил? Эх! Степан Петрович, Степан Петрович! А волки то на лету подхватывают, а бы что. Ам! И нет той папиросы!
-Пошли в избу, там, поди-ка, хозяйка и без подсказки разлила по кружкам? Ты, иди, иди, а я стерлядочку достану  из ямы.
- У тебя её много, нет? А то, может, какой хвостик в гостинцах принесу. Я ведь сам то не рыбак, страсть как воды боюсь. Ты же видишь, какой я верзила? Чай, два метра, три сантиметра. Как такому на воду спускаться? Так запарусит, так запарусит, что не успеешь в коленях согнуть и спрятаться за бортами шитика. Боюсь, да и только, брат.
- Хватит причитать, без тебя знаю, что делать.
- Ну, ты уж подсунь и этой мокродырой, глаза то до сих пор сочатся у неё. Ей бог, правда смешно и грешно. И надо было ей под руку попасть?
- Может, и председателю тоже скажешь гостинец приподнести?
- Ради приличия, то да. Да он и сам не возьмёт. За столом закусит твою медовуху и на том спасибо скажет. У него этой рыбы дома пруд пруди. Я знаю, сам не возьмёт, откажется или свою долю отдаст Анне.
- Тожно, ладно по четыре штуки положу, а там сами делите кому сколько. Ты, ступай, не зырь глазами, куда не надо.
- О, да тут уже пир горой, а мы там со Степаном в папиросы дуем.
- Как это в папиросы дуем? Как это дуем? Он же год, как перестал курить – бросил!
- Угомонись, Мария, он выдувает, а я втягиваю в себя.
- Смотри, мне Степан, одна болезнь сгинула, от второй бы отвязаться.
- Какая, первая болезнь? – не поняла учительница, - Какая вторая?
- Курить бросил в прошлом году, пить бы ещё перестал. Одна маята с ним, когда он пьяный. Ты, бы, Стёпа, не пригублялся, а? Ить только стоит пригубить, а там опять пошло, поехало. Я тогда сбегать от вас буду сама.
- Я маненько, старушка. Гости то у нас не кажинай день. Вот токо с имя и баста. Завяжу навеки вечные, как уедут.
- Зарекалась свинья говно исть…
- Что, вы? Что, вы, хозяева, дорогие? Разве можно так при детях?
- Где, ты их видишь?
Гости обшарили помещение глазами, никого из детей не было в омшаннике.
- Они у нас умные. При гостях их дома не увидишь и не услышишь.
Мария чуть было не посетовала, о том, что дети находились под топчанами. И, возможно, они уже спят на голом полу, подложив ручонки под головы, но глаза мужа заставили жену сменить тему разговора.
- Ну, что, давайте, по кружечке дерябнем, да песни потянем. У меня старуха, ой, как охоча  до песен.
- У меня, прабабушка запевалой в церкви была. Ставили её перед хором. А уж, какая она красавица то была, вы бы видели. Я сейчас достану фотокарточку, она у меня под головами спрятана. Далеко не кладу.
- Видать, и Варвара ваша в неё пошла. Вы, не слышали, как она поёт?
- Ни дать, ни взять сибирский  соловушка. – Гости поняли, что родители даже не имеют ни какого представления о дочерином таланте. – А-а-а, то-то же. Её бы не в церковную школу надо направить, а в город, поближе к музыкальному заведению. Кстати, а где же она сейчас?
- Где же им бывать? Все, наверное, в куче, на улице чего-нибудь топоршатся или с собаками играют. Младший то всё время норовит на камасные лыжи встать, да вот только не по размеру они ему. Где не получается, то Варвара помогает, а то и сама норовит встать вперёд.
- Хорошо, когда всё хорошо.- Глубоко с подозрением вздохнула Анна.
Вдруг, как гром с ясного неба  прозвучал красивый громкий баритон.
-Зимняя ночь, вьюга злится,
А на сердце так злая печаль.
Рад бы заснуть да не спится.
Степан Петрович, смахнул скупую мужскую слезу и высморкался в уголок пиджака.
- Так, вот же в кого ваша доченька, Степан Петрович! Продолжайте, мы послушаем, - попросила учительница Марию.
- Если выкатилась слеза, то он уже не певец. – Погладив по плечу мужа, - а может, продолжишь, Стёпа, пусть насладятся скупым творчеством.
- Да! Ты права, жёнушка, давайте, продолжим. Нук, налей-ка, ещё нам по кружечке. Может, после второй получится?
- Нет-нет! Что, вы? Что, вы! У меня уже просветлело в голове. Я от одной порции подняться не могу, что станется со мной, если вторую приму?
- Медовуха полезная жидкость. От неё можешь быть только Ванькой - станькой  и не более того.
- Я это уже понял, Петрович, если я не могу оторвать свой зад от скамейки, то вам, Анна Сергеевна, непременно придётся помочь подняться.
- Хорошо, попробуем удовлетворить просьбу хозяина и по домам. Но только не больше,  Петрович.
- Нук, ить как вас я могу неволить? Всякая всему мера. Мы ить не солдаты, что не хочешь – заставим, не умеешь - научим.
Пригубили гости по второй кружке. Не отставала от мужчин и учительница, а Мария оказалась чуток похитрее гостьюшки. Принаклонит кружку, даст понять, что выпила, а всё её содержимое опрокидывала назад в логушок.
Гости налакались до такой степени, что к вечеру и лыка не вязали. Ямщик, ожидавший начальство в кошевой, замёрз и был вынужден посмотреть, что делают люди, которых он доставил на жеребце, не доезжая полтора километра до пасеки. Вместо, здравствуйте, увидев своих пассажиров, он только и мог сказать:
- Я так и знал. Я так и знал.- Яшка с сожалением глядел в пьяные лица. И ни у кого не заметил открытых ясных глаз, с какими намерениями он их вёз. – Может, пока они дремлют, я  вашу дочь доставлю в деревню?  Они же за ней приехали.
- Оставьте, голубчик, намерения. Я сама приведу её в школу завтра.
- Так, как же быть теперь с ними? – показывая пальцем на председателя, учительницу, председателя ревизионной комиссии.
- Поезжай нынче один без нас,- еле-еле ворочая языком, пробурчал председатель Сельского Совета, Виктор Семёнович.
- А, как там спросют, что сказать? – Снова задал вопрос извозчик Яков.
- Скажи, что инвентаризацию проводят, ещё осталось на денёк, - У Назарыча голова держалась, как у новорожденного ребёнка.
– Ну, браток, у твоей медовухи силы, боле чем у моей головы. Ты, Яков, стерлядку оттартай  старухе, не то не ровён час примашет на своих ходулях. Они у неё не менее моих. Десять километров ей как два пальца  насс… обосс..
Назарыч больше ничего не мог сказать. Обнял чашку с мёдом, как родное дитя.
- Ты, Яша, садись за стол то, поешь немного, ты околел как зюзик.
- Да, нет уж элеф я сяду пошамать, тожно нормально пошамаю. Вы мне тоже налейте с кружечку, я боле того не стану пить. Я никогда не пробовал медовухи. – Яков, немного посидел, подумав, спросил хозяйку.
- Чтой то ваша Варька в конуре собачьей спит. Сейчас ить не шибко оттеплело. Снег с дождём сеет за добро живёшь. К урожаю, говорят.
Мария, оглядела гостей, не слышали ли они вопроса Якова.
- Да кто её, мать знат, поди-ка заигралась со щенятами, да и уснула. Разве усмотришь за ней.
- Смотрите, Мария Григорьевна, потерять здоровье не мудрено, а вот как его вернуть. Может, я её принесу в дом сам. Она ить тяжеленькая, вам не сподручная.
- Ты ешь, я сама её разбужу. Ногами сама дотопает.
Пока хозяйка ходила за сонной дочерью, ямщик успел выглотать подряд две кружки. И как только хозяйка вошла в жилище, Яшка мигом схватил мешок с гостинцами Назарычу, быстрыми шагами, а где и бегом, направился к жеребцу. Его кидало из стороны в сторону. Он затыкался головой в сугробы, отряхивая с рук мокрый снег. Молодость взяла своё - Яшка оказался намного сильнее медовухи, но когда он рухнулся в кошевые сани, не помня себя доехал до конного двора, где его встретил конюх.
- Вставай, пришёл! Гвайдит, екал. Бери катомка и валяй домой!
- Эта котомка принадлежит жене ревизора.- Только и смог сказать Яшка.
- Какой ревизора? Где она жиль? – Конюх рассмотрел содержимое мешка, понял:  Стерлядь принадлежит председателю ревизионной комиссии.
Ему пришлось самому доставить семье ревизора. Дома его встретила дружная девичья ватага. Они спросили: от кого это?
- Не зналь я ничего. Козяин придёт - сам узнай.
Конюх шёл домой, ворчал не на милую душу. Вопросительно пожимал плечами, разводя руки в стороны.
- Корош, у пасечник сердце, на весь колькоз  пива гвайдит. Корош русский мужик, корош, сказать не можно ни што.
Яков, кое-как добравшись до дому, ничком бросился в кровать, еле-еле ворочал языком.
- Ну, и баланда. Надо будет отцу подсказать, пущай-ка он нырнёт к пасечнику, отведает медовухи.
- Ты, скотина, нажрался! – Кричала мать руки в бока, стоя над сыном. – Сказывай, где нажрался, сукин сын.
- Ты, мне мать разве сука?
- Ах, ты, твою мать раз твою, я те щас так высеку, места забудешь, где жрал. Чего ты пил сказывай, я кому говорю!
Мать теребила сына, поворачивая его на бок.
- Ой! Не трожь меня, маманя, не ровен час выблюю такую дороговизну на постель. Сама не рада будешь, и меня обвинять станешь.
- Сказывай, говорю! – мать всё же продолжала сына допрашивать.
- Уйди отсель, маманя! Я тя щас в дугу согну! – сын зверем кинулся на мать.
Мать отстала от сына, пошла дознаваться  в деревню, кто видел сына и откуда он приехал, но так ничего не узнала.
А тем временем ревизоры, спали валетом уже третью ночь на нарах и соломенной постели, отодвинув семью на земляной пол.
- Стёпа, может, хватит разгул устраивать, ить всё же семья, а их кормить надо. У меня последняя лепёшка осталась. Детям подать нечего, я бы хотела её Варваре  в сумку положить.
- Ты, мать, помалкивай, не то переживали когда-то.
- Что ты предлагаешь, отец.
- Пойдём  на улицу, там полопочем, вишь, мордой заворочал  глава деревни. Поди-ка, услышал об, чём шепчем. Если, они посчитают себя виновными,  в том, что застряли здесь, то с нас будет вся худоба снята. А нет, так жди вызова в Сельский Совет на собеседование.
- Я думаю:  Нет, Степан, не пойдёт баба на скандал, у самой задница в грязи застряла. А жрёт то она, матушка, её родимую, как свою собственную. Налакалась так, как будто век её не видать. И даже о детях ни разу не заикнулась, У меня бы сердце не на месте было и скрыть бы это было не возможно. А эта мёртвая душа, заливает в глотку да ещё подхваливает тебя. Ай, да хозяин! Молодец Петрович, с тебя рецепт и я такую же хочу дома иметь
- Ты, то пошто у меня святая осталась? Ить ни в одном глазу.
- Конечно, мне бы ещё обои шары залить, то пиши, запевай кума срослася …
Степан Петрович вернулись в жилище, и что они увидели? Гости сидели тихо за столом в ожидании хозяев.
- Хозяин, ты угости-ка нас ещё по кружке, и мы отчаливаем к дому. Там нас Яков, поди, уже заждался.
- Как же. Ваш Яков станет ждать три ночи. Жеребца то кормить надо было. Он увидел вас спящих, долбанул кружку медовухи и бегом угнал в деревню.
- Он, что больше не появлялся? – Спросила, как ни в чём не бывало Анна Сергеевна.
- Зачем ему появляться, если вы ему сказали, что останетесь ещё на день, два проводить ревизию.
- Кто дал ему такую команду уехать и не появляться?  - Строго спросил председатель  Сельского Совета.
- Ты, что думаешь, это я распорядился? – Покрасневши, поднимаясь из стола спросил  Илья Назарович. В простонародии, его зовут Назарычем.
- Ну, уж по крайней мере, я тем более никак не могла дать такого распоряжения. – Анна Сергеева  выпила пол кружки медовухи, поставила на стол и вышла. Давайте, товарищи ближе к дому, с нас ведь тоже могут стружку снять. Вы, уж, пожалуйста, хозяева дорогие не подведите нас…
Анна Сергеевна, было видно, что она сильно волнуется, когда  стояла перед хозяйкой, извиняясь. – Ведь бывает же и свинье раз в год праздник. Мария Григорьевна, а вы то, что мне как цыган цыганке наперёд отстегали? Вот уж не подумала, что обернётся так всё не в лучшем виде. Ни сколько не снимаю с себя вины за всё, что произошло здесь, в этом уютном уголке. И, пожалуйста, никому об этом ни слова, где бы то вы не были. Вареньке мы постараемся как можно лучше помочь с жильём в деревне. И вас я прощаю за плеть из вожжей, но только ни за Варвару. Я хочу, чтобы вы подумали над этим. Вас просто могут не мы, так другие за неё наказать и притом, что очень сурово. Мы то что? Мы можем закрыть глаза на всё про всё, но, однажды и у меня выйдет терпение, не смотря ни на что.
Власть, состоявшая из трёх человек, не спеша, передвигали  пьяные  и одеревеневшие ноги от застоя крови и перепоя. Они выглядели теми же бывшими заключёнными, плохо, что они сами себя  не могут видеть со стороны.
Далеко отойдя по тропе, было видно семье пчеловода, как кто-то один завалился на бок тропинки. Спасая коллегу от нелепого падения вторично, трое решили идти, облокотившись друг на друга, меняясь и уступая твёрдый грунт кому-то третьему. Они падали синхронно. Затем, долго барахтаясь в снегу, на четвереньках поодиночке выползали на тропу.
Родители и дети, глядя на незабываемое и смешное зрелище, забыв про обиды, дружно смеялись, то и дело, склоняясь от смеха до полу, поджав руками животы.
Варенька вернулась в школу ровно через неделю, наголо с обстриженными  волосами. Она носила на голове платочек батистовый, а под платочком  подкладывала свои же косы, чтобы ученики пока не догадались ни о чём.
- Где, ж ты волосы то оставила? – С иронией спросила Ольга, - или тебе лень было вставать раньше и заплетать?
- Да, тише, ты, Оля, видишь, помолчи. Всё тебе видно. Может, и другие догадываются, да молчат же. А ты как выскочка. – Варя не знала чем отомстить подруге по классу, и тут ей пришла мысль.- Слушай, Оля, хоть один раз я тебя укусила, что у тебя руки уродливые. Как ты с ними справляешься. У меня то, по крайней мере, нет уродства внешнего. Если, что вы находите во мне, то, по крайней мере, вы нарочно и не правильно придумываете. Специально, чтобы мне было больно. Теперь и я буду вас кусать.
Подруги стояли спина к спине. Варя долго говорила подруге, а та почему то не противоречила. Обернувшись, лицом к Оле, вдруг, её как ветром сдуло
- Неужели, она ушла, когда я обозвала её уродом? – Подумав над сказанным в адрес подруги, - ну и  чёрт с вами! Я тоже буду нападать, вот только попробуйте ещё раз меня укусить. Не дам себя в обиду и всё! Буду давать вам сдачи!
-Можно к вам? - После по полудни, Варька стояла на пороге Степаниды Амвросьевны.
Хозяйка копалась у печи русской, шурша и брякая металлическими предметами. Видимо, хозяйка дома не слышала вопроса квартирантки, зашла в закутью, наговаривая себе под нос.
- Опять не пришла девка, видать, в школу. И что такое может подековаться с ней. Совсем, изведут на нет девчонку эдакие родители. Эх, взять бы мне хорошай жгут да самой бы их обоих вылечить.
Степанида, возможно, ещё долго бы не вышла из кухни, да её кто-то позвал.
- Бабушка, Степанида Марусьевна! Можно мне к вам?  Или не слышите?
- Что ты, милка, что ты? Об чём разговор могет быть. Токо, токо сейчас вспоминала. Опять, думала о тебе и опять посчитала, что тебя не отпустили. Давай, проходи, милая,  от порога то подале, не то не ровён час ребятишки выдернут тебя  в сенцы. Проходи, милая.
Степанида помогла снять мокрую медвежью шапку и ахнула, ударяя большими ладонями себя по бёдрам.
- Ить, ить всё же добралась курва эдакая до твоих волос. Ить всю башку рабёнку испортила сучья твоя отрава. Вот ить, нет же на тебя помора, нет на тебя хворобы какой. Ну, погоди, ужо, придёшь ты ко своей девке! Всё одно появишься ни сегодня завтре. Я твою кунчонку всю изметелю, так оголю, что со скрипом  опорожняться станешь! – Степанида  пришла в ярость что не помнила, какую весть несла.
-Обкарнала всё-таки она тебя, как овечку. В деревне овец то всегда весной стригут, ну и ты тут к ней под руку пришлась. Ах, ты сукино отродье. Не успела застопорить я тебя к себе. – Степанида перешла на тон более спокойный, притянув к себе за руку девчонку, погладила по голове. – Отчасти и ты сама здесь виновата. Пошто в тот день, когда надо было прийти, ты не явилась ко мне. Ты опять в тёмную пошла одна?
- Ну да. Пошла одна в тёмную,- повторяя слова,  Варька больше не знала, что и отвечать сердобольной хозяюшке. – У меня провизии с собой не было. Я в школе всё слопала
- Ладно, примирись с действием матери, ужо не прилепишь волосёнки то твои. Надобно хорошо питаться, чтобы волосы быстрее отрастали, а я тебе шапчонку свяжу из белой шерсти. Тоже пышная будет, как твоя медвежья. Я попрошу Анну Сергеевну, чтоб она не кырмовала над тобой. Не  давай сымать с головы то,  не то опять засмеют рабятишка. Имя ить палец в рот не ложи, дай токо позубоскалить. Я и своим рабятам крепко, накрепко накажу, чтоба близь к тебе не подходили; и не вздумали, подтрунивать над тобой.
-Ваши мальчишки в школе заводилами бывают. Только они, что-нибудь придумают, тут все мальчишки  их подхватывают. Знаете, как страшно становиться, когда на тебя стая волков с оскаленными зубами? Мне доводилось видеть эту картину тоже в живом представлении.
- Этто, когда ты ещё успела? У нас, вроде, про волков то пока ещё не слыхивали.
- Приходилось, тётушка Марусьевна, вот так прямо, как ты стоишь, рядом были со мной.
Марусьевна попятилась назад, схлестнув, рука в руку, крепко на крепко вцепившись пальцами в пальцы. Потом начала креститься. Побелевшие пальцы  одеревенели от сильного стискивания, не слушались.
-Ну, да господь с вами, не хотите двигаться и не нады. Не особенно хотелось  тебе кланяться.- С кем наговаривала Марусьевна, Варенька так и не поняла. – На всё божья воля. Так, когда тебе пришлось с имя встретиться лоб в лоб. Может ты, сказочница, какая?
- Чё, опять скажете: я вру? Опять, да? Куда мне деваться от праведных. Папка с мамкой колхозных коров пасли от района девять километров. А нас оставили в избушке без окон, без дверей, покрывало было вместо дверй.
- Полна горница людей. – Добавила Мавросьевна.
- Правда, только собак с собой не прихватили. То  бы нас давно никого бы не было на свете.
- Дальше то, что было?
- А то, что собак то с нами вовсе не было. Они бегали где-то рядом. Вдруг, Стёпка, младше меня братишка, от страха заполз под одеяло, и тычет мне в спину, говорит Варька, Варька! У нас ещё одна собака появилась. Наверное, соседская к нашим в гости пришла. Ну, я взяла свой ичиг и кинула в собаку то, а она давай, ртом открытым, да щёлкать зубами и медленно вползала по пластунски на животе к нам, к нашим нарам. И в этот момент, откуда ни возьмись Гусар, Быстра, Черня! Они такую им устроили метелицу, клочья шерсти летели в разные стороны. А кровищи, а кровищи было, тётка Степанида-аа?! Наши собаки ушами хлопают, от них в разные стороны брызги крови разлетались. Собаки то дерут в первую очередь уши друг другу.
- Господи, твоя воля! Почему они уши то рвут у себя?
-Не знаю, тётя Марусьевна. – спокойно ответила девочка. – Может, потому что им легче и быстрее принести боль. Уши то самое болькое место.
-Видно по тебе, когда не врёшь, спокойно рассказываешь, ангелочек мой, пришлось же тебе хлебнуть страхов на белом свете. То волки, то Россомаха на пути встрелась, а тут вот беды бы не нажить, шапчонку то медвежью, зачем носишь? Ты, чувствуешь, какой от неё запах отходит, особливо, когда она влажная. Кустарным то способом не шибко от шкуры вонь изгонишь. Ладно бы заводской  промысел бы был. А то, гляди, не ровён час, смять может ведмедица тебя за своего рабёнка.
- Не буду больше я её носить.
- То-то же. Эвот высушим её и отправим обратно родителям на носки. Ты поближе ко столу подвигайся, мы эвот токо-токо пошамали. Мне председатель выделил денег на харчишки для тебя. Так, что ты хлебушко то свой кушаешь.
- Что только на муку выдали денег?
- Как жа, нет, всё, что хочу то и приобретаю для тебя, такой указ был.
Варя немного оживилась, повеселела.
- Мне теперь надо много сидеть за книгами. Я ведь немного ни мало пропустила полтора месяца. Вы, тётя Марусьевна, не переживайте; я мигом догоню.
- Вот и умница, ты и рабятишек своей усидчивостью подтянешь к учёбе. А то ить, гляди, у них одни краснопёрые  птицы в тетрадях, в стыдобищу вводят и срамоту – одни двойки, тройки да колы.
- У нас в школе тоже так поют: Двойки, тройки да колы – все приятели мои. Куда от них деваться, нам с ними не расстаться. Учительница бешеной становиться, как услышит этот стишок.
Прошло две недели. Варенька стала замкнутой среди своих сверстников, да и ученики тоже во многом изменились. Не дразнили, и вообще не замечали, как будто и не было её в классе. Она оставалась после уроков вместе с техничкой школы. Учила сначала пропущенную программу, чтобы легче было понять новый материал, а затем принималась за вновь заданный урок. С русским языком и литературой она расправлялась, как повар с картошкой. Немного было затруднительно с историей древнего мира. Плохо, не пришлось пожить в то время, не то бы и с этим управилась.
Отложив учебники в сторону, уставившись глазами в  тёмное огромное сталинских времён окно, и долго-долго не отводила от него глаза. Мимо окна проползали тяжёлые наполненные водой тучи. Казалось ей, они остановятся, посмотрят в окно, как любопытная бабка сплетница, подслушает, о чём говорят в школе и поплыли дальше. - Наверное, кто-то, когда-то и про нас будут изучать, а мы с того света над ними тоже будем смеяться. - Рассуждала Варя, оставшись наедине с собой, когда техничка уходила во двор за дровами, за водой с вёдрами, чтобы была вода в оцинкованном бочке с краном, для учеников на следующий день. Хорошо, что я сегодня решила четыре задачки по старой теме. Теперь можно взяться и за новый материал.
- Ты, наверное, устала, девочка, моя. Хватит на сегодняшний денёк, потрудилась. Нады и на улице погулять.
- Чего гулять то тётя Марусьевна?  Лопату в зубы и пошла себе по двору ездить, как баба ведьма на метле.  И мне хорошо будет и двору опрятно. Глаз будет радоваться за хозяйский присмотр.
- По двору то у нас мальчишки справляются.
- А я что стану делать? Истуканом стоять? Я помню: Мы все детдомовские, бывало, как вывалим наружу  из дома. Такой гвалт стоит, смех и слёзы от радости, что в снежки гуляли. Бывало, так облепим друг друга, что и мама родная не узнает. И сегодня точно такой же день наступил. Пацаны будут лопатами скорчегать, а я снежками в них забрасывать.
Пока Варя  складывала свои бумажные пожитки в тряпичную сумочку, серого цвета, сшитую мамой, Степанида  Амвросьевна, внимательно наблюдала за её не торопливыми и правильными действиями маленьких пухленьких ручонок. Она всё по порядочку укладывала и не торопясь, тетрадка по арифметике  с учебником математики. Тетрадь по русскому языку обязательно должна быть рядом с родной речью. Ручки с механическими перьями вложила в отдельный раздел, чтобы случайно не уколоться. Карандаши поставила в пенал в вертикальном положении, чтобы не надломить графит, старательно отточенные  учительницей   
-Есть закваска кулацкого отродья  у этой труженицы, да ещё какая,- Подумав про себя техничка.- Ну, что? Потопаем, голубушка?!  Время ко сну уже подпирает, я ещё у скотины не обряжалась.
- Это ни вопрос, Степанида Марусьевна! Вы обряжайтесь, а я  за сиськи потяну.
- Ты сумеешь?
- А то, как же - только так!  Я как родилась, наверное, с бабушкой Евдокией в стайку ходила. Она меня там этому ремеслу научила.
- Пошли! Я погляжу на твоё рукоделие.
- Разве это рукоделие? Рукоделие вы моё ещё не видели. Как-нибудь покажу вам.  У вас глаза остановятся. Мне мама каждый вечер даёт задание: вязать прошвы к подушкам, она к простыням вяжет, а я к подушкам.
-И когда энто вы всё успеваете?
-У бога дней много, иногда засидимся с ней часиков так до двенадцати, а иногда и до двух ночи.  Однажды мама уже легла спать, а я ещё сидела. А как уснула не знаю. утром сидим за столом мама говорит: «Тебя, девка, нельзя оставлять один на один с рабятами». А я обрадовалась и говорю: «Не хочешь, не оставляй, мне легче будет уроки зубрить». Отец посмотрел на маму подозрительно и спрашивает: «Это почему же ещё?»
«Да она сегодня чуть Пашку не зарубила». Папка  положил ложку на стол, поглядел на меня так сурово, и хотел, было уже треснуть по голове. А мамка говорит: «Не надо отец. Её караулить надо самуё. Она у нас лунатит по ночам. Разбудила Семёна, просит его принести топор. Ну тот, знаешь, какой он у нас; без оговорочно поднялся, сонный, всё-таки. А я лежу и наблюдаю. И в кой момент, чуть было, не запоздала. Принёс топор, она уже начала замахиваться, да сначала сказала: «Подожди, я его поставлю как надо. Поднимает Пашку, садит, берёт топор. И в этот момент я подхожу и выхватываю топор из её рук. Вот так вот милай. Во всём теперь вина только наша. Мы девчонку-от искурочили, её бы лечить не мешало»
Навстречу двоим запоздавшим, шла  бывшая учительница,  взрослого населения.
- Чего так припозднились? А ли время бережёте?
- Может быть, бережём, - холодно и не совсем однозначно ответила техничка. Я теперь не одна в школе работаю по вечерам.
- Только у каждого своя забота по профессии. У одной умственная, у другой физическая.
-Что такое умственная, тётенька, - спросила Варя.
- Умственная? Ах, да умственная. Как бы тебе толком то объяснить. Ну, значит, гуманитарная.
- А гуманитарная наука, что это такое?
- Например, математика – это точная наука. А гуманитария, так сказать,  воспитывать молодое поколение в рамках нравственного поведения либо отношения человека к человеку. То есть  в твоём узком понятии, чтобы к тебе ученики относились вежливо и никогда тебя не обижали. – Пожилая учительница, склонила голову к Вареньке, а бровью дала понять, что речь идёт совсем о другом человеке. – Теперь ты поняла меня, крошка?
Она подошла к Степаниде, на ухо шепнула. - Ты, знаешь, Степанида, как мне нравится этот ребёнок! Она первый год училась у меня, пока не приняли в школу специалиста. Я бы её с удовольствием её удочерила.
- У вас нету дочки, тётенька?
Вареньке на вопрос никто не ответил, как будто не расслышали её вопроса.
- Надо идти, торопиться обряжаться; не то звёзды в глаза скоро посыплются. Совсем затемнеет, хоть глаз коли.
- Тётенька, можно у вас спросить?
- Спрашивай, дочка, спрашивай.
Пожилые женщины ждали, когда Варя соберётся с мыслями.
- О чём я хочу спросить? Глаза мои могут сфотографировать ещё и вас?
- Даа-а, вопрос, наверное, станет для тебя не разрешимым.
- Почему?
Обои женщины пожали плечами, затем пожилая учительница не задумываясь, ответила любопытному созданию.
- Как понимаю, так и объясню. Фокусное расстояние сейчас не может нам  помочь.
- Почему? Что такое фокусное расстояние, я хочу знать?
- Зачем тебе это надо? – Учительница была в растерянности, не может она объяснить, а лгать не в её правилах. – Ты почаще приходи ко мне домой, мы с тобой такой диспут разведём, на всех хватит.
- Зачем мне это надо, вы спрашиваете меня?!
- Конечно, зачем?
- А то,  когда я попала в больницу, перед этим самым, у меня в глазах стоит тот мужик, в полосатой рубахе, с истрепанной шевелюрой, фуфайке грязной, а сам чей-то мосол грызёт. Куда не пойду, он у меня в глазах. Такой страшный, век не забуду.
- Наверное, от того ты и попала в районную больницу, от страха значит.
- Почему-то много интересного перед глазами появляется, и всё сплелось в памяти, как змеи в клубке, что, кажется, и распутать их никогда не удастся, и запомнить всё попорядку их не возможно. Как только начнёшь распутывать, так сразу опять в глазах появляются страшные уроды, и, главное, кто с чем, кто с оскаленными зубами, кто с клазами большими выпученными.  Тут уже просто, хоть глаза завязывай. Наверное, мои глаза фотоаппаратом называются. Кто-нибудь отвёл бы меня к глазному врачу. Пусть бы посмотрел  в моих глазах постороннего человека. Он из тюрьмы сбежал, я то знаю, и чувствую.
- Степанида Амвросиевна? Что с ней? Что бы это значило? Раньше она тебе жаловалась на глаза?
- Тётка Степанида не грамотная, потому я и не говорила ей. И маме тоже незачем рассказывать.
- Почему? – Спросила учительница.
- Почему-почему? Всё по кочану, что ей без толку трепаться? Скажешь, она тут же забудет. У неё всю память тройка детишек выбивает. Ей не до меня.
- Хорошо, мы что-нибудь придумаем.
- Эх! Плохо, что я в деревне учусь! В городе бы вот это даа! Я бы там про это дело в один день всё узнала. А, что тут одни старики да старухи живут.
- Я слышала, дочка, что скоро вы уедете от нас.
- Кто это вам на хвосте про нас весточку принёс?
Галина Ивановна, снова прислонилась губами к уху технички.
-Разве ты не слышала, Марию то Григорьевну   выселять будут скоро.
- Как не слыхала? Всё, знамо дело, мимо моего дома весточка не проминет. И ты, знашь, так помалкивай. Роток то завяжи косынкой, не то до девки донесётся. Ещё деревня не знает, а как узнает, что будет? Опять на девчонку все грешки повалятся.
- Как, ты, думаешь, Степанида, за что её выселять то будут, ить как-никак, четверо по лавкам. До семи немного осталось?
- Одно скажу: если пойдёт коса на камень, то и всем не сдобровать.
- Сказывай за что её?
- Да, тут у одной многодетной мамочки, рабёнку грыжу закусила. Она ить долго маялась с ним. Спрашивала, упрашивала, кто может из старух помочь её рабёнчишку, все отговаривалися. Мария  то осмелилась да и закусила.
- И что в этом плохого? Закусила да закусила. Никому плохо то от этого не стало?
- В том то и дело то, что рабёнок спит теперяча спокойно. Да дура мать сама сглупила. Дала заметку в районку. Разве ты не читала?
- Нет, не читала. Да, наверное, её уже мужики мои искурили. Чего там в ней написано то?
- Щас, элеф вспомню, по порядку прочитаю.
Варя и учительница долго смотрели в глаза Степаниде. Да что в них увидишь
- Ага, я же говорила, что глаза фотографируют, как вам увидеть, если сейчас темно? Моя мама умеет грыжу заговаривать; из-за этого к маме приходил дяденька милиционер. Чё вы при мне шепчетесь, я вперёд вас всё знаю. Моей маме двадцать четыре часа воткнули.  Это ей грозил милиционер.
- Как ты, думаешь, Варя, что такое двадцать четыре часа?
- Это просто время. Часы идут, идут и идут, пока завод в часах не выйде, или пока стрелки в обратную не переведут. Мама всегда так делает и тётя Степанида тоже  поворачивает стрелки назад. Я же всё вижу. Не маленькая уже.
- Так, что там было написано, Степанида?
- Слушай. – Мавросиевна, медленно вспоминая слово за словом, словно только что ей принёс газету почтальон.
Уважаемая редакция!  Я хочу отблагодарить
- Кто это хочет отблагодарить?
-Ты сначала послушай и не перебивай, а там сама догадаешься. У самой дойдёт до мозгов. При девке то бы не надо дословно переводить. Я хочу отблагодарить через редакцию газеты «Молонья»
- Нет такого слова молонья! Читай правильно: Молния!
-Читаю. Через редакцию газеты «Молонья» хочу отблагодарить женщину, которая избавила моего сыночка от грыжи. А то, что же у нас получается, товарищи. Рабёнок как родился, маята его замучила, а хуюрги, либо врачи избавить не могли от эдакой напасти. Маялся мой крошка, а тепереча спит запоем. Тут у нас одна старуха жива пока была, так спасала от всяческой напасти. А, ноне, как сгинула, то хошь самим загибайся вместе с нею на тот свет. Прислали к нам какую-то молодуху в деревню, так она одних мужиков лечит от нестоячки. У нас уже и пополнение объявилося. А-ну, как скоро жильё потребуется для молодого пополнения. А начальство то ить оно не чешется. Ни скоко заботушки об нас не имеется. У мово мужичка то и без молодой фельдшерицы ничаво так справляется. Вот ужо шестого наклепали. Нам ба лучше такую послали, что в нутрях ба разбиралася. Грыжу ба лечила на всякай случай, я ить ужо семым обрюхатела. Лезут и лезут, что мыло из кадки.
 Так что передайте благодарность нашей знахарке, за её исправность и в помощи к нашему деревенскому люду. Не дай, бог, что случиться с ней, то мы останемся, как без рук».
- А дальше то, что было написано?
- Всё боле ничаво.
- Что ж она так не осторожно отнеслась к Марии-от  как говорится: Сделай добро людям, а они на тебя нагадят, и ещё размажут. И что теперь? - Учительница задумалась.
- Пришло, какое-то предписание? Видать, на выселение из нашей деревни.
- Когда распоряжение примет силу? – снова спросила Галина Ивановна.
- Не знай, девка, ни чё не знаю. Ещё и другое крутится в голове, как же так-то, неужели семью станут разводить? Да детей оставлять без матери. – Я боюсь за них. – Прошептала на ухо Степанида. 
- Председатель колхоза, кажется, шуры-муры с жёнушкой Степана, поди-ка подсобит в чём-нибудь. Сказывают, он уже коровёнку из колхоза выделил. Избу Петрович перекупил у бывшего пчеловода. Пока то не можно его выселить до весны, на мороз. У него ведь тоже  рабятишка имеются, околеют что тараканы.
Весной все перебраться хотели, и Варвара была бы вместе с ними
- Надо же какие шипуны, как у змеи ног не узнаешь. Начальство то всегда у меня на постое, а энтого ничего не знаю. Поспрашаю я у Варьчи.
- То-то она договаривается временно на постой у тебя до весны.
- Кому-то надо же помочь. Ить всё-таки семья, дети. В городе то как-то бы посвободнее было бы на энтот случай.
- Я слышала, что якобы председатель возьмёт коровёнку-то к себе, на тот случай, если им дадут двадцать четыре часа? – спросила Галина
- Пошто всем-то давать двадцать четыречаса?  При чём здесь Степан Петрович?
- Ты, что думаешь, он отпустит её одну на двадцать четыре часа, на все четыре стороны. Не тот он человек, жену не предаст. Она его свято ждала с войны, а тут он плюнет на неё? Нет, голубушка не жди.  Голубку  под крылом укроет, мужики есть, да не про нашу честь. Давай-ка, Степанидушка,  крылья под навесом прятать рядом со скотиной. Как потопаешь, так и полопаешь.
- Я уже устала ваши разговоры подслушивать. Пошлите, домой Степанида Марусьевна, а то я уйду на пасеку.
- Пошли, дочка, пошли!
Всем нужно было идти по пути в одну сторону. Разговор был переведён на другую тему, говорили тихо: еле-еле были слышны слова. Увидев дом хозяйки, Варя вприпрыжку поскакала словно зайчик.
- Ты то, как, ты, думаешь, насчёт Вариной семьи? – Волнуясь, спросила старая учительница.- Какой же мы гадкий народец, заживо сами топим своих, нужных нам людей. А мы тычем пальцем на тройку заседающих, где-то там за столами. Не мы ли сами  себе: для своих мужей, братьев, сестёр нарыли могил на Колыме или у себя в огородах. Время то, какое, время то, собственного шёпота боимся, а? Так, нет, Степанида? Тот, кто увозил письмо в редакцию, не уж то не полюбопытствовал ради интереса, кто и что это баба строчит?
-Конечно, оно, конечно, баба эта делала от чистого сердца.
-А тот, что вёз да поинтересовался, наверное,  и доставил письмо с честью и достоинством чистого самолюбия, со злорадством:  На, мол, тебе, кареглазая   любовница председателя.
Степанида долго про себя размышляла и, наконец, добавила
- Здесь всё с умыслом подстроено для Жигоревской семьи. Что будет? Что будет? А кому-то лишь бы было над чем посудачить. Тожно, пущай их лечит фельдшерица, может излечит кого, на другой бок. Тут у нас один с гемареей бродит. А в прошлом годе приезжала баба с тремя перами. С двумя поделилась эдаким то добром. Всё перемешается, не будут знать, на какой старухе зацепился, кто, откуда завёз эдакое то добро.
- Зато не покупать. Если добро, всякую моду нужно встретить с достоинством. Я слышала, она до твоего зятя старается дотянуться. Ты, приглядись, Степанидушка, не то россыпью тяжелее собирать, всей деревне занятие найдётся.
- Элеф так то гнать бы её надо в три шеи. А я ещё её в баню приглашаю.
- Откуда, мать её за ногу, выписали такую красавицу  Катьку вторую?
- Что красавица то красавица, спору  нет.
- Она тунеядкой из Москвы отселена. Там имя работы нет, а может и за пьянство. Ты погляди, как она хвощет, от мужика не отстаёт.  Долго глядела я в её сторону, когда Покров день праздновали: наблюдала за ней, давала ей понять: не хорошо, девка, делаешь. Она на меня ноль внимания.
- Значит, нужно ставить вопрос  на выселение  отсюда. Здесь не мусорная яма. У нас зелёных мух не бывает  ни летом, ни зимой. Приедет начальство враз всё обскажу, чтобы духу её не было! Толстая пахнущая помпушка, я тя в раз отселяя истреблю. Чего не ровен час и до зятя доберёшься. Тьфу срам божий! – Степанида плюнула на дорогу, растирая невидимый плевок.
Учительница заподозрила  в Степаниде не ладное. Ни она ли сгубила от ревности Марию? 
- Это ты сама негодная разлеглась в кошевой с уполномоченным три днесь и проторчала там сутки, когда можно было вернуться в этот же день с почтой.



- Я не пойду в школу. – Строго и серьёзно заявила маленькая хозяйка.
- Это почему же ты не пойдёшь, сказывай!
- У тебя живот почему-то опять болит? Надо к фельшеру сбегать. Ты зачем отпустила  папу в лес? Вдруг, ты помрёшь, а папу зверь задерёт, как мы одни будем жить?
- Типун тебе на язык. Ты ить что скажешь то и сбывается, Ты –колдовка, сгинь с моих глаз!
 Варя не ходит в школу три дня по болезни матери. Пока мать болеет, дочь хлопочет по дому, играет с младшенькими братьями, варит  супы, печёт лепёшки в горе, в вырытой яме наподобие русской печи. Отец, пользуясь случаем, ушёл на три дня в лес за дикой живностью, что попадёт.
- Мама, может тебя всё-таки в больничку отправить, не то я сбегаю за фельдшером в деревню. У нас теперь хороший прихороший лекарь приехал издалека. К нам новый, слышишь меня, новый  приехал фельдшер. Старенький, старенький такой. А тощий?! Как будто его глисты доедают. Он скупает у деревенских жителей курочек, петушков. Ему предлагают свинину, он воротит от неё мордой. Я говорит: «Брезгую её». Он конфетой меня потчевал.
- А  Катька где?
- Кто это такая? Я такую не знаю. Знаю что у нас теперь новый фельдшер, правда, худой-худой, как тот сук еловый на стене, вместо барометра твоего
- А, ты, что? Не уж то взяла?
- Кого, что я взяла?
- Ты прямо как старушка, уже забыла о чём говорила. Конфеты, конечно.
- Что здесь такого? Он даёт. Я беру – не ворую. Уже два раза угощал. Может, всё-таки я сбегаю за ним? Он такой добрый, мама, его бояться не надо!
- Я сказала не надо, значит, не надо, травами помогу себе, он говорят, сам болен лёгкими. Бывший, политический  заключённый!
-Как хочешь, твоя воля. – Варенька торопилась с уборкой в помещении.- Я ещё денёк побуду и пойду в школу, а то опять догонять программу нужно будет. Мама, как ты думаешь, тебя выгонят из деревни?
- Ты с какого сорвалась? При отце ещё такое не брякни.
- Чего брякать то, чего брякать? Все в деревне болтают, тебя скоро выгонят из деревни.
- За что, не слыхала? – мать,  как будто не хворала. Соскочила с нар, накинула на плечи вторую старинную бабушкину шаль.- А про отца чё говорят? Вот гадина, пила, жрала, что свинья носом юзила по тарелке и меня же за шиворот. Я сама схожу в деревню, разузнаю, в чём дело, что за сплетня такая на нас?
- Нет, мама, ты не ходи,  там папку даже одним словом не трогают. Я сама толком услышу, разузнаю и всё вам расскажу. Мне Степанида Марусьевна  растолкует от корочки до корочки.
-Где ты слышала? С кем она говорила?
-Помнишь, старую учителку, длинную такую; она в середине деревни живёт. Лицо её не очень красивое, вся в морщинах. И волосы вечно растрёпанные. А ходит она всегда в старой серой фуфайке, вся в заплатах. А уж говна  на ней коровьего - огород хватит унавозить.
- Почти догадываюсь. Только она для меня не кажется ничтожеством, она очень добрая;  судьба у неё не лучше моей.
- Ты, так считаешь, что твоя жизнь хуже, чем у неё, мама?  Так что, ты, не ходи в деревню, а то опять начнут сплетни про тебя говорить, что ты вторая председателя любовница. Что это такое любовница мама?
Разговор между матерью и дочерью  закончился на вопросительной ноте. Рядом с омшаником послышалось сморкание. Скрипнула дверь. Вошёл отец, свалив с плеч тяжёлую ношу добытой всякой всячины.
- На-ко, те вам, девки. Вот опеть и мы живём, что нам деревня? – Отец так говорит, как будто подслушивал разговор домохозяек. – Там два соболишка попалось. Глухарь килограмм на десять, я думаю: враз нам его не оприходовать, хватит на недельку, а там опеть, что бог даст. Полтора десятка белок, кажись, точно не помню. Да уже скоро придётся заканчивать по ухожьям бродить. Снег глубокай, сырой попалам с водой. Это я так уж рискнул, пока ещё наст образуется, а шамать токо подавай. Ртов то эвон скоко. Не знаю, как Варвара ноне поплетётся до деревни. Видал след  хозяина тайги, видать, беднай так и не лёг на зимовку. Видать, кто не единожды его тревожил в берлоге. Такой зверь опасный для любого человека. Он называется шатуном. Токо он, где-то недалеко от своей берлоги ещё бродит. Придётся провожать тебя с ружьём, Варвара. Денёк отдохну от ходьбы дальней, готовься, поведу под охраной. А ты, мать, пока меня не будет дома, возьми траву смолянку, напарь её на кружку столовую ложку проспрынцуйся, не то я гляжу после родов-от ты себя неважно чувствуешь. Ить уж скоко прошло, а всё недомогаешь. А, ты, дочь,  напарь ей тысячелистнику  энтот  препарат хорошо действует на женския органы. Яичники лечит, так моя мать лечила всем, кто к ней обращался.
Мать внимательно слушает разговоры отца с дочерью и думает: всегда бы у тебя такое отцовское прилежание было, а то вся забота о ней на мои плечи легла.
- Ты советуешь мне спрынцеваться смолянкой? А, где я возьму кружку?
- Ой, мама, о чём спрашиваешь, у нас кружек то хоть пруд пруди, вон сколько на столе то их стоит.
- Не то дочь, не то, предлагаешь. Нет и спрынцовки, - продолжает Мария.
- А ты бутылкой спрынцуйся, как раньше делали? Ни у кажного было всё под рукой раньше.
- Я не сумею, отец. У меня не получится.
- Раздвигай ноги поширше, у меня всё получится, только так заглотишь бутылку со смолянкой. Раз два прополощу и хворь, как рукой сымет.
- Ты при девке то зачем так говоришь? Постесняться бы надо, как ни как ить всё же девочка.
- Вот и пущай мотает на ус,  в будущем пригодится совет самой.
- Отведи, господь эдакую напасть ещё от неё. Так ты всё-таки пойдёшь провожать до самой деревни? – Перевела разговор Мария на школу.
 Она очень боится, что муж действительно пойдёт провожать. Неожиданные новости страшно подкосили её. Она стала перед мужем, какой-то тихой тщедушной и кропотливой до неузнаваемости.
- Ты, отец, в деревню то не заходи. До паскотины доведи, а там она сама добежит. Какой зверь в деревне? Псарня деревенская  не допустит его.
Варя поняла мать,  её испуг передался  и девочке.
- Правильно мама говорит! А лучше до выгона летнего доведи, от них всего ничего километра три не больше.
- Нуу, вот ещё чего?! Может совсем не провожать. Вы думаете, что я такой прыткай на ногу?
- То-то и оно, что уже не прыткий, устал. Варвара права, сама добежит от летнего пастбища. Там уже видно деревню -  всего ничего рукой подать.
- Сами решайте, вам виднее. Я эвот начну щас шкуру сдирать с глухаря вместе с перьями. Палить уж больно не хочется, задымлю в жилище; продыху не будет, да и пчёлы почуют не ладное.  А ты старушка не подымайся, отляживайся, отдохнёшь скорее, поправишься. Мы тут с дочерью обед такой сварганим, кулаки облизывать станешь не только пальцы.
- А, может, мне ещё один денёк побыть дома? – Варя обрадовалась настроением отца, улучшила минуту общения,- день туда, день сюда, какая разница, а там и воскресение. Ну, что на субботу-то приходить в школу. А в субботу наша училка обычно много настирывает белья. У нас в классе есть один пацан, так он привык наблюдать за ней. Как только увидит, трусы висят на верёвках. Всё! В школу не ходит столько, сколько они висят. Как трусы сняла вечером, всё говорит: «Надо идти в школу!»
- Кто это такой в школе шустряк обнаружился? Не Сергей, ли Проходимцев?
Варю отвёл в школу отец. Он проводил её до паскотины, снял со своих плеч рюкзак, надел лямки на её плечи. Рюкзак, наполненный продуктами, бил под коленками, оттого трудно было шагать.
- Как, дойдёшь, нет дочь? Не хочу я туда показываться. Опять шлея под хвост попадёт, опять не выйду из запоя. Мать переживать станет; ты уж, дочь, сама как-нибудь дотопаешь.
- Я то дотащусь, если устану, сниму с плеч, и волоком дотащу свою ношу. Своя ноша не тяжела, главное было бы что нести.
- Ты, главное, в граматёшку  вникай, грамотному человеку везде сподручно. Куда не кинь глазом, знания везде помогут, так что учись – не ленись. Скоро в город поедем.
- В какой город мы поедем?
- В Норильск, дочка, там у меня брат младший живёт. Нас к себе зовёт, он там большим начальником на никелевом заводе.
- Где, где?
- На медном, кажется, что ли? Я ведь там ещё не бывал ни разу. Ладно, ступай, не то опоздаешь опять.  Она ведь не щадит никого, в угол опять сунет
Варя довольная,  что отец проводил её до деревни; и ей с ним совсем не было страшно в лесу.
Лишь только Варенька открыла дверь школы, как на неё обрушился гвалт голосов её сверстников.
- Воровка! Глядите, воровка пришла!
- И надо же ей одного калача мало, так она все три сразу слопала.
- А, может, она отца и мать кормит калачами в лесу.
- Разве вы не догадываетесь, почему она часто уходит в ночь пешком?
Ребята стоят в две стенки друг напротив друга
Варьку  толкают от одной стенки  к другой. Кто-то под ножку подставит, она падает, кто-то плюнет в её сторону. Не успевая подняться, её снова толкают, не дают сказать одного слова.
Превозмогая боль, причиненную своими сверстниками, она всё же поднялась на ноги, изловчившись, раскрутила сумку с книгами и с силой ударила по голове. Мальчик упал и долго не приходил в сознание.
Школьники разбежались по углам школы в ожидании учительницы.
- Она же его убила. – Тихо зашептала Ольга.
- Так ему и надо, сам первый налетает на неё. – Сказал второй мальчик.
- Ага, так ему и надо, а если бы мне она так заехала?! – Удивился третий ученик.
- Да я бы её на куски разорвал.  – Сказал четвёртый.
Варя не понимая, о каких калачах идёт разговор, ей стало обидно,  заплакала.
- Эй, мужик, вставай! Не притворяйся. Я не могла тебя убить такой сумкой. Я тебя только сбила, а ты, вдруг, сопли распустил, чтобы тебя пожалели.
Мальчик лежит не шевелясь.
- Ты позорный трус, сумка то не тяжёлая, поэтому я такой тяжестью не могла тебя убить.
К  мальчику подошёл  друг детства, Женька по прозвищу «тетерев».
- Ты, чё друг, правда, коники отбросил? – Гошка, брат по прозвищу «Глухарь» открыл зрачки другу, они катались как горох на тарелке, в разные стороны, как будто тарелку водят меняя её наклоны в разные стороны по горизонтали.
Братишка Глухаря не может сдержать эмоций и по лошадиному ржёт. Это было настоящее ржание племенного жеребца. Над его смехом всегда смеются окружающие. Как бы там не было, не выясняя ситуации, и ученики поддержали хохот товарища по школе.
А Глухарю ничего не оставалось делать, как ни в чём не бывало, он поднялся с пола, и выбежал наутёк вон из школы до занятий, сбивая с ног учительницу с тетрадями.
- Ну, уж извините, сегодня занятия ни в коем случае не отменяются, наоборот, я займу ваше время вместо продлённого дня.
- Так им и надо, Анна Сергеевна, они дурью маются, учиться не хотят. Издеваются надо мной и над вами.
- Что такое случилось? Кто тебя наказал сегодня?
- Не то слово, Анна Сергеевна. Они пинали меня всем классом, обзывали воровкой.
- И опять плевали на неё! – с враждебностью показывала пальцем на тетерева, первоклассница. – Я ему когда-нибудь глаз тетерке выколю ручкой, чтобы больше такого не повторялось.
Анна Сергеевна заменила урок литературы уроком свободного часа. И провела беседу  о нравственности, об отношениях старших к младшим.
- Вы, поймите, ребята  от любви до ненависти всего один только шаг. Зайдёт зло на зло и можно убить человека. Или уж на самый лучший исход, можно просто потерять и друзей, и товарищей
Мне, кажется, продуктивно прошёл урок. Наверное, всё-таки на кого-то подействует.
Варя прекрасно понимала, что эти часы были посвящены ради неё и для неё.
– Вот, так Вака, с литовским акцентом, она пригрозила пальчиком и вышла во двор школы, с теми, кого она принимала с чистыми и откровенными отношениями, не умеющие предать.
- Ты, почему здесь такой оказалась, - спросила Галя  Катьку.
- Где я должна оказаться?
- Почему не с ними, что пинали Варьку?
Катька совершенно растерянная. Молча наблюдает за подругами и не вступала в разговор.
- Я то думала, что на тебя можно положиться, а ты туда же вместе с ними.
- И ты после всего этого опять же к ним, к этим братьям на квартиру пойдёшь жить? – Спросила  Ольга.
- Куда мне ещё больше идти? Это же Сельсовет заставил принять меня. Да и медведь нынче рано вышел из берлоги. Папка и тот боится ходить. Говорит, что рано вышел он. Может дров наломать; деревенским не мало сюрпризов приподнесёт.
- Приходи к нам жить. – Предложила другая одноклассница Галочка. – У нас, знаешь, сколько девчонок, и мы друг другу не мешаем. Я их имена начала путать, досчитаю до пяти, а там как отец говорит: «да, мать их ети!» Так и я.
- Как ты, думаешь, как это будет выглядеть, когда я продукты питания, которые выделил для меня колхоз, стану делить: это вам, это мне. Это мне, а это вам.
- А, ты, не дели! Скажи: это всё мне и ушла к нам.
- Нет, я так не смогу. В тесноте да не в обиде.
- И ты ещё говоришь. Что не в обиде?  Да!?
- Так он дома то совсем другим себя показывает, он совсем, совсем другой. И даже его мама не может поверить, что он на всё это способен.
- Ну и живи! Ну и пусть в тебя плюют как в мусорную коробку. Значит, похоже, что ты этого достойна.
- И совсем не так, Галя! Я докажу: что я калачи никакие не воровала.
- Правда? Тогда кто их съел? Может, ты утащила родителям домой?
- Хорошая умница! Правильно думаешь. Я у родителей была три дня. Калачи выпекались ещё до отъезда Марусьевны. И она видела меня; я пустая даже без книжек ушла домой.
- Тогда на кого можно подумать?
- Ничего не знаю. Я не брала их и всё!
По приходу домой хозяйка учинила допросы Варьке.
- Варюша, - ласково спросила Степанида.- Ты куда калачи то сложила,  припомни-ка.
- Да на столе они лежат, никуда я их не ложила больше. Мне ваш сын, Глухарь ещё помогал складывать на стол, когда я сама их вытаскивала из печи.
- Как ты его назвала?
- Как в школе называют, так и я назвала. Он вместе с калачами и буханки хлеба рядом ложил.
- Ну-ка, Глухарик, погляди ладом, что-то я их нигде не вижу.
Сын искал, шарил глазами по полкам, под столами, в дежке, на веранде в кадках.  Он подчинялся матери, не подавая вида, как он издевался над Варькой. Вёл себя так, как будто ничего в школе не случилось.
- Степанидаааа!  - кричала соседка с улицы.
- Чего тебе? – Выглянула Степанида Мавросьевна  из окна.
- Ты, где пропадала три дня?
- А тебе то,  что я пропадала?
- Да мне то ничаво, вот токо ты как в центре побывала, калачами начала раскидываться. Гляжу я на них: уж больно высоковато ты их развесила. Как энто у тебя получается?
-Ну-ка, ну-ка! – Степанида накинула пуховой платок на плечи, выбежала во двор в домашних тапочках.- Ай, ты тилихоньки мои! Да, как же вас туда угораздило? А я на девку грешу, так и думала, больше некому. Родные мои, как же я вас оттеля спущу?
- Как, ты думаешь, Степанида, хто бы энто мог туда напялить?
- Кыш, твари проклятущие, на дармовщину,  кажнай пялится! Хозяйка швыряла палками, поленьями в сорок, а те успевали раз за разом прилететь, ущипнуть лакомый кусочек, хотя бы ещё разок. – Господи, твоя воля, да кто же это мог так посмеяться надо мной. Я бедную девчонку опозорила перед всей школой.
- Кто же ещё может, кроме Варьки? – Закричал Глухарь, - это только она лазит по жердям, когда все в запое ночном да при сонном царстве. А ты говоришь, я чутко сплю. Вот и взяла себе лишнюю заботу, калачи охранять от Варьки.
- Чарась, суседка, что противу школы живёт; жаловалась, что ты у неё дрова воруешь.
- Да отведи, господь, чтоб я ещё дрова воровала чьи-то. Мне Сельсовет поставляет исправно, тем более сухие. Надо пометить, не она ли, наоборот, у меня таскат дровишки-от? То-то в Совете подсмеиваются надо мной, а ли я на сухую глотаю дровишки то? Я тогда не придала значения.
- Так, что за Варькой надо понаблюдать. – Настаивал на своём Глухарь.
- Чего ты к рабёнку пристал, а ли сжить с квартиры хошь?
Варя не заставила себя ждать, выбежала из дома вместе со Степанидой рассматривала калачи. Они были нанизаны на жердь, что выступала из-под конька крыши.
- Ого-го!? Ни чё себе, правда, кто бы так мог, тётя Марусьевна?
- Не знай, дочка, ни чё не знаю.
- То-то же не знаешь, век тебе не узнать! – Вышел сын из дому, показывая на Варьку пальцем, выскочил со двора. Приглашая друга посмотреть на виновницу краденых калачей
- Неет! – сказал дружок, - Варвара здесь не при чём, это может только взрослый человек, ну, например, из заезжих кто-то ваших.
- Да Варька это всё устраивает цирковые представления. Ночью тренируется, скоро днём нам концерты показывать будет.
- Цыц! Не смей позорить девку! Не дам её в обиду и всё тут!
- Не дашь?! Не надо, только я в сторожа не нанимался.
Ко двору притопала толстая бабка,  Евсютиха. Она еле-еле передвигает ноги, опираясь на свой деревянный,  кованый на конце посох.
- Бяда к нам, девки, приходит, бяда грю, чистая правда. – Бабка толстыми неприятно, вывороченными губами, говорит почти ничего не разобрать. Но соседи к ней привыкли и всё понимают.
- Ты  к чему Евсютиха клонишь?
- Всё к тому, что бяда нас скоро постигнет. У меня сено кто-то таскает. Даю корове: она стоит и не жуёт. Приношу корове воды; она не прикасается даже. И фельдшера по скотине у нас не бывает, хошь режь коровёнку и токо. Однажды, прихожу в стайку-от, коровёнка так набросилась на сено. А в стайке такая чистота, диву далась.
- Так ты же сама жалуешься, что не жуёт, стало быть нечем пол-от марать.
- Какая-то несуразится получается. То не пёт, то не жуёт, то не срёт. Наверно, дедушка-суседушка изгалятся над моей скотиной-от? Участкового бы нады позвать, бабы?
- Ха-ха! Ха-ха! -  Милиционера нам скоро поставлят, чтоба корове под хвостом посудину доржал.
- Да, где ж его ещё  взять то ноне? Колхоз скоро растащат да раскидают кого куды, а ты про участкового толмачишь.
Варя стоит в стороне, прислушиваясь, к разговору старших.
- Чё и правда, может быть такой дедушка суседушка?
- А, как жа внученька, как жа? От того и говорят, что перед крещением не токо в избах крестят наличники дверей и окон, но и в стайках нады. А я вот старая на память-то, вышибло из головы; забыла в прошлом годе  один крест поставить над входом стайки. Думаю, куды ишо крестов-от так много чиркать. Вот он и начал надо мной кырмовать, да изгаляться. Ищите бабы старуху, может она, какая ни есть сымет порчу со дворов-от? Мне-от с моими столбами далёконько не дошагать; разве токо до бугра того в скоростях. – Евсютиха показала костылём на бугорок усопших и со слезами покандыляла до своей избы.
Степанида взяла вилы, вышла со двора. Увидев сына за воротами, она грозно пригрозила:
- Не сметь мне думать о девке плохо! Сынок, вы чё это учудили? – сменяясь в тоне, вы это чё калачами рыбу хотите подкармливать? Что я председателю то скажу? Он чё муки то подбрасывает для транжиривания или как?
- Гошка знает, чем рыб кормить,- подкусила та же соседка.- Где зимой червей накопаешь, зато из свежей рыбы пирожок всегда на столе.
- О каких червях говоришь, мама?
- Я о калачах, а ты всё о червях. – Не сдавалась мать.
- О каких червях, о каких. Мне нужно же что-то на крючок нанизывать? Ты хариус то любишь? Варька пирог сварганила нам из хариуса; пальчики оближешь, если найдёшь.
-Что-то не вижу ни пирога, ни хариуса. – Мать недовольно пробурчит, вернулась во двор.  А за ней ничего, не понимая, топает молчком Варька.
- Степанида Марусьевна, вы чё сёдня белены объелись? Все как с ума посходили. Ты калачи ищешь, бабка Евсютиха на корову жалуется. Это что она калачи съела и не хочет сена больше жевать?  Тут ещё одна новость: ты зачем-то таскаешь дрова у соседки через дорогу, или она у тебя из школы? Вы чё сегодня все не с той ноги встали?
Степанида обшарила все углы, в поисках где, может находиться лакомый пирог из хариуса. Подняла крышку сеятельницы и там ни чего не обнаружила. Варя повторяет все действия следом за тёткой, в надежде, чтобы убедится, возможно, Степанида что-то может пропустить и не увидеть.
- Гошка! – крикнула мать в окно. – Ты сам то, сынок, видел пирог из хариуса? Вы, когда испекли, может, съели уже его?!
- Не дразни, мам! Щас морду налажу, погляжу в столе!
Варька услышав, где можно ещё посмотреть, мигом бежит к столу. Она все выдвижные ящички  столов просмотрела, ни где не увидела пирога.
- Я уже просмотрела, тятя Марусьевна, нигде нет, как в воду провалился и там растаял.
- Да хрен с ним, с пирогом, легше свежай испекчить, рабятишка!
- Ни в том дело, мама, надо бы всё же квартирантку проверить. Не в занычке ли он уже. Ей ведь скоро отъезжать от нас.
- Что ты, сынок, бредишь, до того как отъехать, пройдёт целая неделя. Он  прокиснет и заплесневеет. Значит, говоришь, никто к ней не приезжал?
- Говорю, же кто-то приходил да вот только домой никто не заходил. Кажется, отец был, сунул какой-то пакетик, с чем не знаю, а потом Варька из пакетика всем раздавала конфеты и по одному пряничку.
- Вот, видишь, какая она простодушная? Душа на растопашку, всем поделится, что имеет, а мы прискреблись к ней с пирогом. Просто стыдно нам должно быть.
- Эх! Мама, мама, разве можно быть до последней рубашки душу открывать. Всё это её проделки, потому что до её прихода такого у нас ничего не происходило. Бывало, всё что испечёшь, то на открытом столе в куте лежит. А теперь ни в куте нет, ни в доме вообще. Как, скажи, калачи на жердях оказались?
- Может, быть, ты сам схулиганил, а на Варвару свалил. Так и хочешь, чтобы её чем-то наказать. Вот придёт младший сын - с ним тогда поговорим.
Степанида Мавросиевна  всякими замысловатыми вопросами всё же хотела добраться до истины, как Варвара поведёт при том или другом вопросе.
- Доченька, тебе трудно было возиться с тестом?
- О чём вы говорите тётенька, у мамы квашня знаете какая? У вас три человека, а у нас шесть людей, считай в два раза больше надо выпечь. И при,  том, что почти через день.
- Вы тоже калачи печёте?
- Никогда, тетя Марусьевна не стряпам.
- Почему так?
- Да всё потому, что  русская печь у нас находится  на улице, в горе, как лето наступает, тогда мы переходим полностью на приготовление пищи под открытым небом. А зимой стряпаем одни лепёшки на чугунной печке, на сковороде, на рыбьем жире. Однажды, понаехало к нам начальство, так они от пуза наелись мандриков на рыбьем жире. Всем хватило до слёз. Мама не успевала готовить на них, а они только успевали медовухой стерлядь с мандриками запивать, чтоб им подавится.  Это мама так наговаривала «чтобы не подавиться».
Неожиданная тема захлестнула любопытство Степаниды. Посыпались новые вопросы к Варьке.
- Это когда же они приезжали?
Варя тоже призадумалась, к чему такой неожиданный вопрос от хозяйки, сначала пожала плечиками, прищурилась, поцарапала лоб, глаза.
- Что-то не помню, тётя. Кажется, летом они приезжали, точно не помню.
- Каким летом? – Поинтересовалась Степанида, - ты же сама говоришь, мандрики мать стряпала на чугунной сковороде на рыбьем жире. Значит, они зимой приезжали?
- О-о, тётя, мандрики можно и летом печь на сковороде, меньше дров потребуется. Да и вообще, зачем вам знать подробности нашей житухи?
- Нет, нет, дочка, энто я к слову так спросила.
Степанида поняла, что дочка то не совсем простой орешек, и раскусывать не по её зубам. – Мал, говорят, золотник да дорог. Я эвот протопала бабий век, а разуму не набралася, к рабёнку прилипла,  не знай зачем.
- Вы от пирога да на меня прыгнули. Я и то подумала: зачем вы так, как блоха на яйцах
Степанида Амвросиевна чуть не упала, остолбенев, от услышанного.
- Ты, где такой  сарамшны набралась, Варвара?
- Чё тут особенного? Все так говорят, из слова буквы не вырежешь.
- Ты сегодня собираешься в школу?
- Как, вы, думаете? Надо мне идти или нет туда? Может, ваш сынок не будет трепаться всем, что я ваш пирог  с рыбными косточками одна слопала?
- Это он так говорил?
- Кто же больше из собственной избы мусор вытащит, как ни сам хозяин?
- Мудрёнай вопрос, ни чё не скажешь.
- В школу нужно ходить. Я очень люблю читать, писать, особенно стихи и прозу рассказывать. Ей богу, хлебом меня не надо кормить, дать рассказать что-нибудь. Особенно я люблю перед человеками за столом читать.
- Большой человечек ты будешь, Варвара, чует моё сердце, оставишь свою память о себе на земле на веки вечнаи. У вас ковды намечаются куликуны?
- Скоро!
Варьке надоело разговаривать с хозяйкой по пустякам. Ей не нравилась она в душе, но не подавала вида. И по её характеру Варька давно бы ушла от них, да деваться некуда. Власть её определила на постой и наделила харчами.
- Ты неразговорчивая, что-то стала, девка?
- Об чём судачить то уж больше? И так целый год бормочем одно и то же. Из пустого в порожнее  переливаем, а толку никакого.
- Ладно, так и знай, однако, всё же нады отыскать пирог-от, до твоего отъезда, а то ить всё на моих парней пятно ляжет. Будут говорить сами съели, а на девку свалили. В деревне-от ни от одного словца не спрячешься и не утаишься. Видела-нет соседки поплелись к дому моему. Залюбопытствовали значит. Не спроста всё энто, до твово отъезду душу то и мне нады очистить.
- Чего его искать то, тётка Степанида? Под крышей дома ваш пирог  лежит, наверное?
- Зачем он там оказался?
- Нет, уж меня от этого увольте, я ничего не знаю. – Варя при случае применяет термины подслушанные, от старшего поколения не по возрасту. Словно промокашка впитывая, не стесняясь в выражениях. Ей всё казалось проще пареной репы. Порой от сказанного Варькой старшему человеку становилось не по нутру. Не зная, что ответить маленькому человеку, большой человек просто замолкал, либо переводил тему.
- Чтобы это значило, тётя Степанида?
Хозяйка дома поняла предрасположенность квартирантки, уделила ей внимание, с интересом смотрела девочке в глаза.
- Я слушаю тебя, говори. Чего ты замолкла? Опять подбираешь, что-нибудь брякнуть, чтоб в душе защипало или скорее соврать?
- Ну, ты, тётя сказанула, как в лужу пёрнула. Какая муха тебя укусила, так думать обо мне? Ты вот лучше над этим подумай, что я сегодня видела.
- И что же ты видела сегодня?
- А то! Просыпаюсь  ночью, гляжу сама, не знаю, как человек забрался на крышу?
- Ты это про кого говоришь,  а ли  про сон рассказываешь?
- Какой сон?! Достали вы меня со своим пирогом. А как он залез на крышу сама не пойму?  Протёрла ладом шары свои и думаю, как же мне самой  туда забраться?
- Что за оказия такая? Я тоже не пойму ничего. Ведь и правда снега то на крыше сеней не видно, а, значит,  ни одного следа человек не оставил.
- Может, ветром перемело? – Вдруг, та же соседка, вставила своё предположение, выглядывая из окна своего дома напротив.
- Может. Только кого перемело то? Я не припомню, чтоб был снег или незначительный ветер, пока я в районе была. Снег по обочинам дороги захряс, видно, что старый, ковды он ещё растает.
- Права бабка Евсютиха,  поколдовать ба нады над дворами нашими то. Позвать ба Марею Григорьевну, у неё золотая голова, да и руки не отсохнут, элеф нам она поможет.
- Хватит, помогла уже одной! - вступилась за мать Варенька. - Как бы не так. У вас всё воруют, а мамка моя должна охранять ваше добро. А, когда она пошла, искать жильё для меня вы все сундуки свои попрятали. – Варя имела в виду сундуки, лица деревенских жителей. Я завтра сообщу ей, чтобы она не вздумала вам помогать. Себе же худо станет. Она болеет.
- То-то же и колдунью хвороба берёт, - проворчала соседка и скрылась в окне  прочь.
- Она  с вас на себя всякую хворь собрала, ей и помочь то некому! – Защищая мать, Варя кричала в окно спрятавшейся соседке. Я сама на тебя хворобу натаскаю, что дрова в охапке, будешь знать, как на маму собирать сплетни!
С этих пор соседка, увидев большущие чёрные глаза,  обходит девочку далеко стороной.
- Как же нам туда залезть? – Степанида ходит короткими шагами взад вперёд и обратно, не зная, что предпринять. – Придёт старший он поможет в этом деле.
- У него занятия ещё идут. Готовится к экзаменам за четвёртый класс.
- Ты чего не в школе сегодня? – Почему-то только теперь спросила Степанида Егора.
- Знает кошка, чьё мясо слопала, мучит совесть. А признаться боится или стыдно стало?- Гошка ходил вокруг Варьки, радуясь тому, что он был прав в какой то мере в достижении доказательства,
Прошло десять дней. Степанида Амвросиевна не вспоминала про затерявшийся пирог. Но мысли по-прежнему не дают ей покоя. Она грешила на соседей, на пьяниц, что приходили опохмелиться, и даже на большого серого пушистого кота. Она стала относиться к коту с подозрением и недоверием.
- До чего ты дожил, старик, что я уже не стала тебе доверять кухню? Васька, как будто понимал, но не мог объяснить своей невинности. Только ходит вокруг да около и трётся шерстью о ноги хозяйки. Он глядит ей в глаза, прищурив свои глаза, облизывая шерсть, лапки моет розовым язычком сопровождая мяуканием.
Как прежде, хозяйка дома уже не обращает на него внимания, ни гладила, и вообще порой сталкивает его с ног, как только он на них сядет.  А через три дня Васька, где-то, в углу, на огромной русской печи жалобно замяукал раз, другой, как бы взывая о помощи. Пока Степанида вытирала руки о передник, голос Васьки затих.
 Мавросиевна похоронила кота со всеми почестями, будто расставалась с человеком,  которым прожила весь жизненный путь с ним.
-Не от обжорства ли наш кот покинул нас? К худу или к добру? Может, и правда позвать Марию,  втихаря от начальства, снять порчу с дома и хозяйства?
- Вряд ли, тётя, Марусиевна, мама пойдёт  вам колдовать,- неожиданно  хозяйка услышала ответ из-за дверей.
- Господи твоя воля! Аль я в слух энто выговорилась?
- Зачем в слух? Вас и так можно понять, ведь мама вам как воздух нужна. Только вы ей душу обгадили! По вашей воле маму то выгоняют из деревни, за то, что она от грыжи избавила мальчика в многодетной семье. Ну, уедем мы от вас, а вам то от этого легче станет?
- Что ты, голубушка, разлев это я сболтнула кому-то?
- Кто же ещё-то, кому это надо? Только на вас кажут пальцем. К вам приезжает начальство. Вы перед ним все нужные и не нужные новости выкладываете про деревенских жителей. Как вас земля то носит? Чё, думаешь, не так я сказала? А ты ещё к маме за ворожбой собираешься. Да тебя папка в за шею вытолкает, и разговаривать не будет.
- Ишь, ты, как заговорила. Пригрела я тебя как кошку, а ты пакостить вздумала. И не лопнула даже. С тремя сыновьями так не скандалила, как с тобой всё энто время. Эвот приедет старшой-от сын в отпуск, разберётся, всё по полочкам разложит
- Знаете, тётя Степанида, где ваш пирог с калачами?  Может, прошлой  весной я тоже перевела корову с одного двора на другой, к твоей соседке, бабке Амфиске? Хозяйка, у которой я жила, спохватилась, коровы нет. Так и решила, что её волки  растащили за ночь бескровно.  Глядит, а соседка, виновато ведёт корову:
- Извини, соседка, как коровёнка твоя у меня ночувала,  в
разум не возьму, и собаки молчали?
- Да это всё моя фатирантка вытворяет, кто её такую будет держать на фатире. Придётся и мне ей отказать. Вы говорили это кому-нибудь?
- Где калачи? Сказывай, пока не ушла от меня!
- На крыше, вот где! Только моей вины тут нет. А, знаешь, почему я знаю?
- Почему?
- Потому, что кота видела на крыше. Он что-то ел, похожие на кости рыбы. Пускай мальчишки на крышу залезут, пока я не уехала, тогда вы поймёте, кто виноват.
- Ты уж, дочка, прости меня, если что не так. Ить все под богом ходим.
Степанида побаивалась Варьку. Девчонка то и дело бывало порой прерывала Степаниду на самом интересном. Она могла остановить мысли хозяйки, когда та сидела задумавшись. «А я знаю, о чём вы сейчас думаете? Хотите, расскажу?» Рассказав хозяйке, о чём думает, мечтает она. Та диву давалась, и постоянно хлопала себя по бёдрам, спрашивая квартирантку: «Не уж то я вслух говорила? Товды при тебе хушь ни чё не говори».
Варе интересно было испытывать её нервы, потому что она попадала точно в цель её мыслей.
- Ну, что вы тётя, Степанида, роетесь в моей башке, всё ищите пирог в ней? Да нет уже его там! Нету! Чем вам я могу ещё доказать? Спросите у меня что-нибудь полегче. Например, как я закончу учебный год. Вам тоже не без интереса будет, когда я уеду. Больше никогда вы меня не увидите, понимаете, хоть вы это или нет?
Степанида оторопев, таращит на квартирантку глаз, как будто впервые видит её.
-Чё вы уставились на меня? Не можете наглядеться? Тогда продолжайте, господи, твоя воля!
- Тебе эта поговорка на всю жизнь врежется, так и будешь, не пресекавшись, толмачить везде и всюду.
- Ничего, тётя, город перевоспитает. Там ведь чисто по-русски говорят.
- А здесь необуч  по-твоему живёт?
- По-вашему или по-моему, а по-русски только одни старообрядцы отшельники здесь. Почему они бороды не обстригают? Знаете сколько в ней вшей?
- Ты, дочка, с ума-от не сходи! Не скажи где-нибудь, не то враз головёнку, то отвернут и меж берегов закинут. А она, матушка, велика, бурлива.
Степанида стала на колени перед образами в прихожей, сложила руки на груди ладонь к ладони и долго смотрит на икону «Божья мать».
- Ну, чё ты уставилась на неё? – неожиданно спросила Варя. – Чё со мной не хочешь говорить, так к ней прилипла. А она, гляди, над тобой смеётся. Личико то, какое у неё? Вот, вот засмеётся вслух над тобой, потому что ты сама не знаешь с кем тебе оставаться, со мной или с боженькой. И чё он тебе помог, а ли как? Ты к ней со словами, а она без слов, одно только поглядывает на тебя и всё тут. Хоть бы раз что-нибудь сказала за всю жизнь.
Варька не ожидала от хозяйки такого порыва, когда та словно вихрем поднята с колен, рванулась  к девчонке. Ну и у Варьки  реакция глаз и ног не задержалась. Её тоже будто бы волной  с берега, как какой-то посторонний предмет смыло в сию минуту.
Степанида схватила жидкий длинный прут, которым гоняла скотину на прорубь, не медля, кинулась к воротам. А Варьки уже и след простыл.
- Долго соседка собираешься бежать за молодёжью, куда нам за ними угнаться?  Ты ещё жалуешься на ноги, меня бы в таком случае и трактором бы  с места не стянуть.
-  Ха-ха-ха! – Смешное эхо соседки  поплыло над лесом,  отражаясь с таким же треском,  немного глуше. К вечеру Варька вернулась в избу
- Варенька, у вас,  когда начнутся контрольные  за год?
- А вы, что тоже хотите со мной  писать контрольные?
- Куда уж мне до грамотеев, я из-за чего спросила то? Знаю: контрольные экзамены заканчиваются, значит, конец учебного года. Ты пока в школе, я тебе с собой пирожков из черники напеку. Ребятишкам вкусненькие гостинцы, с удовольствием съедят. Это тебе за добрую службу по дому без меня, пока я в больнице находилась. Тебе понравилось у меня жить?
Варя долго не отвечала на вопрос, сомневается сказать или не сказать хозяйке дома.
- Чего молчишь? Понравилось или нет?
- Нет!
- Почему?
- В гостях хорошо, а дома лучше. У  вас ни сколько! – Варя разозлилась на Степаниду из-за постоянных вопросов.
- Как нисколько? – от неожиданного ответа, Степанида чуть слюной не подавилась.- Где ни сколько? Тебе мои мальчишки нравяться?
- Ещё чего? Вот уж сказанула ты тётя, чтобы твои уроды мне нравились! Я что тебе невеста на выданье - мною интересуешься? Ни ско- ле-чко! Вам понятно? Сначала за волосы драли в школе, как сидорову козу, в морду харкали, пинали, и вдруг, на тебе, я твоих обормотов любить должна?!
- Где тебе тогда нравится?
- Нигде! Ни у вас, ни дома!
- Ну-ка! Ну-ка! Говори, почему тебе у меня не нравится?
В доме не было совершенно никого, ребята ушли во двор чистить у скотины.
- Дайте, я вам на ушко скажу.
Степанида  склонилась, подставила Варе ухо ко рту.
- Они за мной бегают, как кобели за сучкой  по деревне. Вы видели такую картину хоть раз?
- Что имя от тебя нады? – Степанида, конечно, заподозрила неладное, когда услышала от девчонки. – Ах, вы, недоделки поганыя, сукины дети!
- То-то и оно, что сукины, да притом недоделаные. А вы всё задаётесь, да хвастаетесь своими пацанами.
- Ну, подумаешь, побегали да отступились,
- Чё это вы их защищаете? – Варя снова перешла на вежливое обращение к хозяйке.
- Конкретно, что им надо от тебя?
- Они, когда меня догонят, схватят за подол, приказывают.  Подними подол, и лезут в штанишки. Говорят, покажи, что там у тебя?
- И ты поднимала? Дочка, ты, поднимала, говори! Я имя твоим подолом всю харю размордую и размажу!
- Вот так, правильно будет с вашей стороны. Я им говорю: У меня там одни трусы, больше ничего нету. Они тогда хлопают себя по голове и снова хохочут, как над дурочкой. Только не надо говорить вашим сыновьям. Они, видать, не поняли, видят, что я плачу и всё равно Гошка залез мне в штанишки. Я вырвалась из его рук, забежала на кухню, схватило, что стояло поближе у дверей, и опрокинула ведро с молоком на обоих.
- Почему на обоих то?
- Потому что они обои вместе бегали за мной.
-А-а-а, вот почему молоко по кухне то разлито? А я то подумала, что опять мальчишки разодрались. Это у них так часто бывает. Да, ты, не реви, дочка. Ещё тебе в будушшем вода пригодится, а ноне элеф будешь за дарма тратить воду, да глаза тереть, так жабой и останешься с выпученными глазами. Будет тебе реветь, не хныч, грю! Домой ишо появишься, там день на день не придётся, а ну, как отец опеть разбушуется?
- Немного осталось, а там видно будет, - Варя быстро высушила глаза и как обычно засмеялась. И  смеяться то вроде бы было не над чем.
- Может в интернат отправят на будушшай год, как ты думаешь, дочка?
- Может, тётя Степанида.
- Маловата ишо на самостоятельную то дорогу ставить. Там ить,  цельная общага. Себе сготовишь, а жрать то, как вороньё  налетят, и чугуна не хватит. Это ты у нас простодушная,  не успел отец кошелёк с подарками принести, ты уже всем их раздала.
- В детском доме всегда так мы делали. У нас было всё общее и всем поровну.
-Да и у меня тебе, видно, не место. Правда Лукерья Афанасьевна твердит мне. Ты говорит, Степанида,  рабятишкам-от доверяй да проверяй. Чего бы худого не натворили?
- Безстыдники они, твои мальчишки! Что им в моих шатанах понадобилось?  Мне в глаза им глядеть даже стыдно!
- Ничего худого ты не дозволяла, Варвара с имя?
- Дозволяла, тётка, Степанида, дозволяла.
- Чего такого, сказывай?!
- Да я уже говорила вам, разве не видела в кухне на полу молоко разлито. Боялась как бы мне от вас не перепало за это.
- Ну, да энто то ладно. Коровёнка то ишо даст молока. – Степанида ходит из угла в угол прихожей, не зная как загладить вину перед школьницей. То она отщипнёт от цветка отросток, зачем-то, и, вдруг, его так изотрёт в руке,  не остаётся даже признаков жизни от бывшего  отростка. То начинает землю рыхлить в горшке у основания цветка, выкидывая окурки.
- Вражья душа чья-то, натыкала мне здесь окурков, а то не понимат, что цветок-от сгинет от никотина.
- Кто как ни твои пацаны?
- Да, ну! Они ещё и курить вздумали?  Ты доглядывала за ними?
- Да нет, просто видела, как они коту в ноздри толкали папиросы, А он так красиво чихал. Мы все покатом валялись от смеха.
- Ах, вы, мужичьё, вы, моё, мужичьё, выпороть бы вас хорошей мужицкой рукой, штоба на жопу-от не сели с недельку.
- Отдай их моему папе, он их в раз выпорет, марку жизни втемящит.
- Ты, где, такого нахваталась? Марку, жизни?  Ты сама то ещё жила ай, нет? Ладно, пущай токо летния  куликуны начнуться. Я  тожно отосплюся на них. А, может, ты попросишься к кому-нибудь другому на постой, ну, скажем, например, у Ольги на недельку две. Вы же с ней подружки.
- Зачем лишнюю волокиту создавать, пока шмотки свои собираю, обстирываю, глажу  их,  и денёк, два проскочит. А потом, тётя Степанида, люди подумают что-то не хорошее обо мне. Скажут,обворовала одну хозяйку, припёрлась других хозяев обворовывать, или ещё чего-нибудь напридумывают.
Степанида призадумавшись, почесала затылок, присела рядом с квартиранткой.
- А ведь ты и верно говоришь. Поживи пока у меня, до самого окончания занятия в школе. Точно брехать будут не на милую душу, и всё захламлять станут, что и я не очищусь до конца дней своих. А над мужиками-от моими, точно припишут изгальство над тобой. А старшому-от уже почти  семнадцать годков.
Степанида не на шутку испугалась того, о чём недавно поведала Варвара.
- Ты уж Варвара, мотри кому, не брякни случаем в разговоре. Не то быстро разжуют, а уж глотать-от жёванное самому богу не грех.
- Вы о чём это меня просите?
Варя не поняла просьбы хозяйки, на что она ответила со смехом.
- Не-ет, никуда я не пойду, и не буду ни к кому проситься на фатеру, Варя переговорила слово фатера, Степаниде не понравилось.
- Вот ковды будешь учительшей тожно и переучивай. Старую пружину скоко не накручивай, всё одно новьём не станет, шибче того скорее лопнет. Имей в виду, у кого будешь стоять на фатере, не переговаривай. Не хорошо эдак то со старшими обходится. Ты эвот лучше за собой поглядывай.
- Вам что-то не понравилось, Степанида Марусьевна. Скоро уеду без меня вам тошно будет.
-  Так то оно так. Токо ты скоко живёшь у меня, так и не научилась правильно говорить мою отчество.
- Не мою отчество, а моё отчество. Это местоимение среднего рода пишется на окончании ё, а не и.
- Дык ить я токо говорю, не собираюсь писать
- Так что вы боитесь, что перейду к кому-нибудь жить. Меня от вас палкой не вытуришь!  Доживу уж у вас как-нибудь, тогда пойду тумаки от отца получать; они у него постоянно чешутся особенно у мамки. Нет, бы об Семёна кулаки рвать, так добрались до меня, я ведь мягонькая, не то, что братишки, об меня кулаки не собьёшь. Терпеть их в жизнь не могу. Чтобы они не натворили, а вся вина на мне. Только что-нибудь напакостят, я сразу прячусь у собак в конуре. Чтоб они сдохли скорее!
- Что ж ты, дочка, мелешь? Грех то какой на родителей так болтать.
- Ни чё не грех!  Я вот про вас такого ни за что не скажу, и смерти не хочу на вас.
- Не-ет, девка, всё одно нельзя  на отца с матерью так!
- А, как можно?
- Ни как я тебе говорю! Эвот возьму кнут,  и вместо отца с матерью выпорю.  Куды побежишь, элеф отца то с мамкой не станет?
- Туда, где выросла. Там мне худо не было.
- Ой, нельзя, дочка, так говорить про родителей, - Степанида взялась за голову руками, локтями опёрлась в колени и долго-долго причитает Варьке, напутствует всё что в голову взбредёт.
- Ладно, отец пьяница, а мама то в чём провинилась перед тобой?
- Может, не провинилась, я сама не знаю. Тогда, если я не провинилась, зачем она меня бьёт по башке, чем попало. Ведь специально держит от отца подальше лучину, чтоб он её не сжёг, и чтоб долго не искать, прячет у себя под матрасом. А чуть что так сразу, пока я убегаю, а она щасть под матрац. Пока ищет лучину, я уже в конуре собачьей.
- И то подумать сердцу не прикажешь. У дитя язык, что у пьяного, пока тверёзай молчит, как пьянай в дудку идёт, а то ишо башше, куды не следует.
- То-то же Марусьевна. – Варька то и дело заглядывала на окно в прихожей, и чем-то была озабоченна. Видна была на лице её досада, и как у девчонки наворачиваются слёзы на глазах
- Ну, вот ты опеть в свой скарб полезла за водой. Пошто эдак то, доченька.
- Не хочу и боюсь я домой возвращаться. Нет мне там жизни, хоть вешайся впору.
- В роте не укладываются слова, а в голове мысли. Что же с тобой дековается?  Мольчи, доченька, мольчи. Бог терпел и нам велел, особливо бабам. А что тебя ждёт - один токо бог ведат.
- Ну, его и бога этого!
- Ты с ума сошла! На бога-от нашто гневиться от?
- Не верю я никому, никакого бога на свете нет! Если бы он был, не позволили бы изгаляться отцу, мамке надо мной. Говорят, он всё видит. Значит, он слепой. Когда меня бьют, я по настоящему убегаю или в конуру к собакам, или в лес под большое сваленное дерево, чтобы отец вместе с боженькой не увидел меня. Получается, что они вдвоём надо мной кырмуют, а защитить некому. Нет,  бы богу меня защитить, так он сверху лупит глаза, и даже хоть бы моргнул. Наверное, он хотел однажды его, отца то моего наказать, да я же ему опять же и помогла.
- Как энто случилося, дочка?
-А вот так. Мама была на сносях, нам корову дал колхоз, уже было поздно сено то косить, И всё-таки мы решили, хоть сухостоя навалить. Был Ильин день. Мы пошли с отцом сено уже сгребать. Дело было к обеду, очень папка устал, да и я не лошадь. Сели было отдохнуть да попутно перекусить. Сначала я села рядом с папкой под копну. А потом, что-то так мне показалось, неловко под копной сидеть.Ушла я на огромную сваленную бурей лиственницу. Так удобно устроилась: ноги на подставку положила, бутылку с молоком тоже приютила, хлеб с яйцами разложила повдоль бревна. И начала приглашать папку к себе рядом сесть. Он упирался, не хотел идти. А взяла напором, пошла к нему, сгребла все продуктишки, которые оставались с ним. Он пришёл, только приготовился в рот тянуть рыбу-то. В это время, как бабахнет, стрелой так пронзило  копну готовую, она мигом вспыхнула. И её как не бывало!  Вот так вот тётя Степанида было дело. А папка всё на меня злиться. Если бы не я - его бы уже как год не было бы. И я бы спокойная была вместе с мамой и ребятишками. А вы всё говорите, бог, бог.  Сам не будь плох!
-Ой! Варвара, много же ты в жизни нахваталась. А сколько ещё хлебнуть придётся самому богу не известно.
-Ну, вот вы опять до бога добираетесь…



Расставания Варьки со Степанидой.

Хозяйка дома с вечера напекла всякой всячины для Вари  с собой. Сырников, шанежек, пирожков с черничкой, с капустой. Как будто девчонку она провожала не к родителям, а куда-то, далеко, на чужбину.
- Ты, дочка на меня не гневайся. И на мужиков моих зла не держи. А, если они в непотребное место пытались посмотреть, так ить оне не взрослые люди. От любопытства всё это у них. Тебя не будет,  и не у кого будет интересоваться.
- Я на них нисколько не в обиде.  В детском доме все мальчишки такие.  Того и гляди: в штаны залезут.
- И к тебе тоже лезли?
- Чё они там забыли у четырёхлетней то? Я же ещё маленькая была. Они к большим девчонкам приставали. За это и получали оплеухи от баб.
- Я тебе не положила хлеба, поди-ка мать сама настряпат?
Варя  с вечера уложила свои пожитки в мешок. Книжки, тетрадки  переложила отдельно от продуктов, чтобы не остался отпечаток от жира.
В горнице тишина. Удалившись, поближе к хозяйке, прилегла на тахту и долго рассматривала спящую Степаниду, как она шлёпала, и бурлила губами. Временами хозяйка тихо посапывала сквозь губы. Они то углублялись в полуоткрытый рот, то, как мокрая пластинка выпучались. До этого времени Варенька  всю зиму спала на русской печке.
Лунный свет проникал в окна под занавески без спроса хозяев удивительно настойчиво. Варя о многом передумала за последние минуты жизни с этой скромной хозяйкой. Не заметила, как уснула.
….Тихо, словно кошка вышла она из комнаты. Взяла два пирога с черничной начинкой, попутно захватила с собой калачи и цепляясь попеременно руками за бревенчатые углы дома,Мигом дважды снизу до верху к крыше, забралась вместе с калачами. Нанизав их на жерди, выступающие из-под крыши дома. Доела последний пирожок, а затем спустилась с крыши сеней. Как ни в чём не бывало, снова легла спать на тахту, рядом с хозяйкой.
Прокричал первый петушок. Варенька проснулась. Подумав о своём, постояла, огляделась вокруг. Спросила себя: «Где это я?» и пошла из кухни снова в постель.
- Варенька? Ты куда ходила?
- Я в туалет сходила, Степанида Марусьевна. Спите, ещё первый петушок прокричал. Он меня и разбудил.
- Ложись, ещё рано. Утром запрягу Сивого, увезу тебя домой. Бедная девочка, как же ты в лесу то будешь жить? Ведь уйдёшь, где Макар телят не пас. Уйдёшь и не вернёшься прокараулят они тебя
- Что вы? Я никуда не уйду! Я дорогу летом и зимой, ночью и днём найду. Мне только захотеть.
Всё шире разливал свет, лучами восходящего солнца, не давая девочке поспать подольше. Варя проспала до девяти часов.
На кухне не громко брякали посудой и очень тихо разговаривали. Были слышны возмущения и вздохи.
- Неужели она опять с собой  собралась прихватить?
- Не знаю, мама, не видел.
- Может в мешке опять пошарить? – спросил разрешения старший сын.
- Проснётся, тогда спросим. Она сегодня до первых петухов поднялась. Куда-то ходила? Сказывала, что в туалет, видно, волнуется, переживат девка.
- Отойдёт коту масленица. – Утрировал сын.
- Что ж вы такие за люди, а? – огорчалась Степанида из-за детей.- Какой там дом? Земля насыпная на потолке и сравненная с землёй все удовольствия.
- Мама, это омшаник для пчёл, для них ещё не построили. Они сами как пчёлы приютились под крышей, будто бы так и надо. А, нет, самому хозяину потрудиться.
Варя поняла, что разговор идёт опять про неё. Встала, вошла в прихожую, виновато чувствуя себя, протирала кулачками глаза.
- Ну, что, воровка! Говори, куда опять спрятала калачи! Что тебя на калачи-то развозит? Не успеет мать настряпать - их опять уже нет. Или ты хочешь на год вперёд нажраться? Говори?







- Тетя, Степанида, не брала я ваших калачей?
- Не брала, говоришь? – Старший сын притащил маленькое круглое зеркальце
-На, гляди своё рыло! Отчего рот чёрный, словно уголь ела? Мама перед сном вытащила пироги с черникой, а она не успела подождать; схватила и в постель.
Варенька с ужасом в глазах  смотрелась в зеркальце, уличая себя в воровстве.
- Я не знаю, как это получилось? Я ей богу не помню, когда их ела!
- Ты настоящая воровка. Вон, из нашего дома! Мама, отвезём её, куда подальше от нашей избы. До неё у нас никогда ничего не терялось.
Мальчишки глядят на Варю с ярко выраженным злом, и кажется, дай им только волю, они тут же растерзают её как собаки.
- Тебя в школу вызывает учительница, - сказал младщий сын Женька.- выталкивая девочку из дому.
-Зачем? Я вас никогда не обманывала. – Варенька быстренько повернулась к дверям. – Ну, ладно, что в том удивительного, если я сбегаю? Если вы меня обманули, значит, вы ещё и обманщики. Только, вы, тётя Марусьевна, без меня не уезжайте, а то сумку на себе тяжело нести. Я такую ношу не дотащу пятнадцать километров.
- Не ходи Варенька в школу, натопаешься за день то ещё.
-Нет, я пойду! Может, и правда Анна Сергеевна что-то передать забыла. Она хотела письмо написать, и точно, ведь забыла она мне отдать, чтобы я передала родителям.
Девочка радостно спрыгивала со ступенек крыльца. Побежала по тропиночке к дому учительницы.
- Мам, а мам, я ведь обманул Варьку. – Предупредил младший сын.
- Зачем ты это сделал? – спросила мать.
- Пока она бегает, а я в мешке у неё пошарю. Ни там ли наши калачи?  Да и вообще проверить, что она с собой нашего прихватила?
- Не хорошо, сынок,  не доверять. Только в мешке я сама посмотрю; стыдно в девчачьем белье копаться, на следующий раз это запомни.
Степанида Амвросиевна аккуратно вынимает вещи Вари. Аккуратно снова возвращает их на место, уделив внимание, как девочка переложила книжки и тетрадки от пирожков, которые выдали ей на гостинец братьям и сестрёнке.
-Ничего, сынок, я там не обнаружила.
- А пирожки с черникой, у неё как оказались?
- Я вчера ей сама со счёту давала. Двух не хватает. Потому у неё рот оказался чёрным. Видно, стыдно было кушать его при нас, так она съела их под одеялом. Ну, и бог, с ней, пущай ест на здоровье. Всё легче нести будет. Я ить её не до самого дома повезу.
- Почему? – Старшему сыну, почему-то стало жаль девочку.
- Потому, что дальше к пасеке нет дороги. Все  дороги засыпаны снегом и не успели растаять до земли.
- На дворе конец мая, мама, трава уже местами пробивается.
- У них там между сопками, один ельник да кедрач. Солнце не балует в тех местах природу.
- Как же тогда пчёл держат в глухом месте? Какой прок от них?
- Тот прок, что нынешней весной решается  вопрос о вывозе пчёл с тех мест. На солнечную поляну между сопками, ближе к деревне.
-Ничего нет, сынок. – Ещё раз повторила мать. Наши подозрения напрасны. Вот, посмотри, она  мне связала прошву к подушке. Правда, красивая?
- Что толку, что она связала, и сама же с собою увозит.
- Мы договорились с ней:  у меня много подушек, их ей столько не связать. Поэтому она пообещала связать ещё одну за лето, точно такую же, глядя на первую прошву, как на образец. Не хочу её обижать. Довяжет вторую прошву, и мама её продаст на конфеты ребятишкам. Или что-нибудь приобретёт к школе.
Варенька вскоре вернулась. Она была с весёлым настроением, а за плечами у неё висела сумочка на двух лямках с продуктами для детей на пасеке. Она поделилась угощением учительницы с мальчиками Степаниды Мрусьсьевны.
  Хозяйка отвернулась к стене и тихо заплакала. Ей было очень стыдно перед ребёнком, над которым они устроили самосуд позора, обвиняя её в воровстве.
- Мама, зачем плачешь? – Тихо спросил младший сын. – Она скоро уедет и нам легче будет без неё.
- Цыц! – топнула ногой Степанида. – Мне бы в дочки такое существо, она бы заменила вас двоих.
- Ты, что мама не довольная нами?
Варя прятала за спиной треугольное письмецо, адресованное родителям.
- Дочка, дай письмо, кому оно адресовано? Может, мне?
-Ни за что!  Это моим родителям. – Варя попятилась, запнулась за половичок, упала на мягкое место, и как ни в чём не бывало,  рассмеялась.
Гошка  выхватил письмо, и подал матери. Варя  заплакала.
Степанида долго вертела, треугольник в руках, понимая, что она совсем не права, вернула его Вареньке.
-Неси его родителям, не для меня оно, да я в нём ничего не пойму. Там одни каракули, куда мне до образованных, да грамотных. Ничего не понимаю! Мальчишкам только не давай. Ваши дела - вам и задачки решать.
-Анна Сергеевна сказала, чтобы я в августе месяце пришла на осенние работы. У меня нет переводного балла.
- Что это такое?  С чем его едят?
- Это, значит, что я оставлена на осень по четырём учебникам.
- Как же так то? Ведь Мария, мать то твоя шептала мне на ухо, что ты башковитая. Не уж то она, Сергеевна, тебя не переведёт?
Это  что, значит, год у тебя задарма пролетел? Ну, ничё, дочка, приедешь в августе, она переведёт тебя. Это она так для подстраховки, показать себя перед РОНО, что она чего-то ещё значит. Я поговорю с ней, она узнает Кузькину мать.
- Ничего не нужно с ней говорить. – Варька насупив брови -У меня есть папа, мама.
- Ишь, ты, как заговорила под конец года? Папу, маму начала признавать. А про калачи ты мне так ничего и не ответила.
- Какие калачи, Марусьевна? Не трогала я их! Надоели вы мне со своими булками!
- Не булки, а калачи! Хватит претворяться! Признайся, почему ты ходила ночью к той старухе, которая сегодня к нам приходила.
- Та, что хочет маму попросить, чтоб порчу сняла со двора её?
-  Да-да она самая!
- Никуда я не ходила ночью. Добрые люди спят ночью.
- Добрые, но не ты. Зачем ты ходишь чистить во хлеву у неё?
- Вы, с ума спятили всей  семьёй! Не знаете уже, что сболтнуть про меня перед отъездом!
- Может, тебе стыдно признаться, что ты как из толпы Тимуровцев одна такая хорошая?
- Нет, не стыдно совсем даже. Больно мне надо в говне возиться!  Эта бабка не за стайку ходит какать, а прямо в стайке. Как посмотришь, до сблёву тошно. 
Степанида Амвросьевна  давила на признание девочки.
- Чем это она тебя угощает?
- Да я за стол то брезгую садиться. Конфеты ещё куда не шло – брала.
- Я с бабкой сама поговорю.
- Зачем вам  это знать? Расспрашивайте, вам не привыкать сплетни растаскивать по деревне. Я говорю, вам не чистила! Я же говорю вам там одно человечье говно!
- Откуда тебе знать, хотя бы об этом?
- Как не знать, когда мы с ребятишками  привозим воду в бочке. Она уцепится за неё, и тащиться, как будто помогает, а сама, костыль свой сунет в бочку. От костыля оттаивает и плавает по воде коровьи шкварки. И даже было такое: спрячется за бочку с водой, кричит: «Рабятишка, обождите меня», - сама оттопырит подол, чуть присядет и в этот момент во все дырки валит. Срам то какой? Ребятишек не стесняется! Терпеть не могу её!
- Сдобу то у неё берёшь? Она на всю деревню - мастерица стряпать
-  Ни пробовала, ни хочу! Чего пристала ко мне, Марусьевна?
- Все мы стариками будем, нельзя так с ними.
- Можно, если они так с нами, я уж точно в бочку костыль бросать не буду. И не пойду за водой сама, если найму за деньги  работника – водовоза.
- Мам, почему у неё фамилия такая? – спросил Женька.
-Это прозвище, ей дали из какой-то книги писателя Салтыкова-Щедрина. – Варя опередила Степаниду с ответом. – Она похожая на эту купчиху
- Ты, гляди, на неё!?  За что же она тебя оставила на осень?
- Из принципа. Чтобы я пришла кирпичи  чистить, а папка будет печь русскую  перекладывать.
- Так ты не скажешь мне, куда калачи девала?
- Вы что завелись, что ли как пластинка на патефоне? Если сами видели, то признайтесь, кто бы мог их у вас взять. Вы утром в печь толкали, а я в школу побежала. А вечером все спать легли вместе, чтобы выспаться..
- Ладно, не брала так не брала, я то думала: ты вспомнишь, что делала ночью.
- Вот опять за своё. Чем доказать вам что я ни в чём не виноватая.
- Скоро лошадь подведут. Ты готова  к отъезду?
- Готова. Валенки осталось накинуть. Не ходить же по половикам в них.
- Какие валенки? На дворе снег растаял. Лужи вокруг.
- Я всегда так одеваюсь, на валенки натягиваю ичиги, чтобы не промокли ноги.
- А летом как? Просто в ичигах? У тебя нет туфелек то?
- Зачем туфли в лесу? Кто меня увидит? Как только снег сойдёт; мы всей семьёй босиком ходим, Правда, мама и папа ичиги надевают. Он же на рыбалку не пойдёт босиком и мама тоже. Вдруг, змея укусит? А я то уже привыкла босоногой бегать; то ли дело в трусах да босичком, всё тело отдыхает в лесу.
- Ты, какой размер туфлей носишь?
- Не знаю. У нас нету метра.
- Надо будет сказать Анне Сергеевне, чтобы она тебя внесла в список,  нуждающихся,  на обувь, одежду как многодетной семье.
- Зачем?  Узнает отец, нам не покажется мало. Только попробуйте.
- Через Сельский Совет всё получишь, и на отца не посмотрят. Районный отдел народного образования всегда всем выделяет; и вас не обойдут. Всё будет и валеночки, и платьице, и туфельки по твоей ножке. Учись только хорошо, не подведи родителей и школу.
- Я и так учусь не плохо! Говорю вам без троек даже!
- Ты меня заводишь в заблуждение, дочка. Зачем тогда тебе сдавать осенью?
- Говорю из принципов учителки, и печку папка  придёт ей класть, а я чистить буду и подавать кирпичи. Вот и вся задача будет решена. И ещё она сказала, что каждый день попутно будет выдавать мне по две задачки на разные темы, чтобы я хорошо запомнила принципы их решения.
- Ух, какая хитрющая старая вешалка? На ребёнке выехать захотела.
-Чего тут особенного? – Варенька решила защитить учительницу, да ничего не получилось. – Она пообещала продуктов нам выдать.
- Так и скажи, продукты она тебе выдаст?
- Раз обещала, значит, выдаст.
- Из закромов колхозных. Как же там их не початый край. У самой то у неё  одна коровёнка на шесть душ; хрен ночевал да рано убрался. Элеф бы не бухгалтером самому работать, где весь припас у него на счету, чтобы  она тебе пообещала?
- Мне она ничего не обещала, а папе. А раз обещала, значит, выдаст.
- Посмотрим: сказал слепой  и пошёл подле огорода, как бы на что не напороться. Я тут наведывалась на конюшню, не увезу я тебя нонче.
- Почему? – Варя встревожилась. – Не хорошо обманывать маленьких.
- Ты разве у нас маленькая?
- По крайней мере младше ваших мальчиков и ростом на половину головы меньше.  Так, почему же сегодня мы не поедем?
- Три лошадёнки за сеном отправили за Папоротники.
Варя неожиданно громко закричала на хозяйку, что та закрыла уши руками.
- Какие вы нерадивые старые людишки. – Варя бегала по прихожей в поисках своей сумки с вещами. Она решила их догнать. – Ведь это же в сторону пасеки они поехали! Неужели нельзя было мне подсказать. Сани то наверняка пошли пустые.
- Не могла я тебя разбудить, доченька, не могла. Ты так сладко спала. Грех не хотела на себя брать. Думаю: пусть поспит рабёнок, а Сивого то я сама запрягу.
Варя размышляла насчёт саней. Почему сани? Почему не  в телегу запрягли? Ведь уже снега то нет.
- Какие сани? – снова повысив голос на хозяйку. – Слов нет на вас! На санях да по земле.
- Не разоряйся! В лесу ещё снегу по колено. Давно ли наст хрустел под ногами.
- И сколько твои ямщики привезут сена на санях по земле?
-Какое наше дело, дочка? Тебе ли об этом размышлять?
- Кому, как не мне? Вы же оставили меня нарочно, чтобы я у вас жила до  августа, пока папка придёт печь класть. Я вас видеть никого не хочу!
- Бедненькая, ты моя. Она видеть нас не хочет.  А на отца пьяного с удовольствием бы смотрела, так нет?
- Он теперь не пьёт.
- Ага, за уши льёт.
- И за уши лить нечего.
- Чего так?
- Пчёлам на весеннюю подкормку не хватит. Он ведь всегда медовухой заливается, а теперь говорит: «Шабаш, старушка, отгуляли празднички. Нет мёду на медовуху. Ждать надо до первого медосбора»
Степанида слушала Варьку и дивилась: что же из тебя, милая, получится в будущем, если ты сейчас размышляешь, по государственному масштабу.
- Вчера, кажется, или на той неделе, опять у твоего отца праздник был.
- Кто к ним приезжал? – не без интереса спросила  она.
- Не нам чета, конечно, из волости стало быть.
- Я о такой деревне не слышала. – Варя с удовольствием приняла новость. – Значит, тому и быть. Стало быть логушок высушили. Слава богу, нет больше медовухи; дома будет спокойнее. Только бы папка сам за мной не приезжал.
- Почему, зачем ты так опять на отца?
-Свинья грязи найдёт! Зачем, зачем. Всё вам интересно, тут душа радуется. Отец лагушок опустошил! Ха-ха! И мамке станет не дурно от него. Она же его любит! Знаешь, как она его любит, тётя Степанида?! Я то их понимаю. Мне до них ещё тридцать лет расти нужно.
- Сколько тебе лет, дочка?
- Восемь, или двенадцать кажется, лет. Как мне запомнить, если я сама себя не родила. Мне до них как до Китая пешком шагать. Тут бы пятнадцать километров пройти без усталости. Ну, надо же подводы ушли пустые совершенно; меня не взяли, ну где же тут справедливость у взрослых?
Надо из словаря слово «справедливость» выкинуть и слово «правда»  тоже надо выкинуть. Нет на земле правды и справедливости.
- Не переживай, утром оттартаю тебя на Сивом жеребце. А нынче на нём конюх поскакал разыскивать  сбежавших лошадей, тех, что нам отправили для весенних работ. Как не переживать? Сегодня говорят одно, а завтра враньё приподносят. Наверное, на вранье  лучше жизнь клеится.
- Чего их разыскивать то? Они  следом убежали, за жеребцом, за Папоротники.
- Ты откуда знаешь, милая моя, старушонка? Аль видела?
- Ничего  и никого я не видела, так понимать надо. Они же ржут, лошади то, по конскому запаху чуют.
- А я то думала, они могли сбежать в район по старому следу.
- Так ведь след то уже окаменел под настом. Они не собаки, чтобы след брать по земле за живностью. Так что не переживай, тётя Степанида, с осени много воды утекло, не гляди, что всё перемёрзло зимой. И всё же я думаю: они скорее всего поехали не за сеном, а новых лошадей искать. Да и  сколько они могут привезти сена, по земле без снега  на санях.
- Детка, да они поехали за сеном, но только не для коров, а для теляток, чтобы в распутицу, как-то их поддержать. Им немного надо. По пол саней наложат и то ладно. Ожидается большой разлив речек горных, тогда считай, не попадём к сену за Папоротниками.
- А, как же я?  Мне то, как быть? Я не орёл, чтобы перелететь от вас до дома. Заставите меня слопать все продукты и отправиться пешком. Я, конечно, знаю места, где нет речек; я могу обойти, но это будет большой крюк. Да и зверь уже точно выспался, лапы пожимают друг другу при встрече со зверьками. Он же сейчас голодный, как зверь, медведь то.
- Не пужай меня, не то и правда будешь торчать до августа, когда Михаил Иванович наестся всякой всячины, и человек ему не нужен станет. Твоей маме-от скоко лет?
- А-а, тётя Степанида, опять пластинку сменила, чтобы меня заговорить. – Варенька потёрла лоб, вспоминая застолье в детском доме, когда Марию Григорьевну  поздравляли с днём рождения. – Сейчас, надо подсчитать! Сколько мы тут уже живём? Зачем всё это надо мне, если я себя не знаю, когда рлдилась, а её и подавно революцией притушило.
- Где-то два года не полных, - Степанида тоже кое-что припоминала, - да где-то так.
-  Ей за столом говорили, кажется, двадцать семь лет. Нет, постойте, ни двадцать семь лет. Это папа женился на маме в двадцать семь лет. Я всё перепутала. Щас! Вспомню! А маме было двадцать четыре годика. Это они так говорят часто между собой
Варя и хозяйка так увлеклись годами родителей квартирантки, что забыли про обед.
- Давай сначала пообедаем, а уж потом на свежий ум легче будет подсчитывать.
- А зачем вам это надо, тётя Степанида?
- Ни зачем мне это всё не нужно. Просто я знаю, твою маму с детства; мы росли в одной деревне. Я тебе уже говорила, однажды; она мне почти ровесница, на два года меня моложе. Она с семнадцатого, а я с пятнадцатого года. Вот и весь подсчёт.
- Я же вам сказала, что вы мне зубы заговорить решили. У вас не получиться. Я с вами говорю, а сама думаю, как пятки смазать от вас.
- Ты глупости то мне не пори. Вчера мать была в деревне, пока у отца с властью попойка была. А к тебе опять не зашла, чем это пахнет, как ты думаешь?
- Тут уж точно надо подумать, чем это пахнет? – Варенька расстроилась и опять пустила в ход слёзы. – Ну и чёрт с ними! Убегу от них к бабе Евдокии, как закончу четыре класса. Сторожем устроюсь в детский дом, где росла.
- Кто ж тебя возьмёт дюймовочку?
- Возьмут. Баба Евдокия  оформится, а я ей буду ходить помогать сторожить. Ей со мной весело будет.
- Не сомневаюсь, что ты ей скучать не дашь. И про меня забудешь?
- А чё тебя вспоминать то? Ты то и дело, что трясёшь свои калачи да пирог с рыбкой. Сами спёрли, а на меня при народе все подозрения валите. Чё в этом хорошего, чё вспоминать то вас?
- И на том спасибо, что призналась. – Видно было, Варьке, как обиделась хозяйка, но не подала вида.
- Так вам и надо. – Прошептала она.- Почему она не зашла за мной? Нам веселее было бы идти. Да я бы ей помогла нести что-нибудь.
- Торопилась, она. Пока попойка шла, она к дому поспела. Ох, и ходок она у вас! Любого охотника за пояс заткнёт в ходьбе. Нравиться  твоя мать-от, да не угнаться мне за ней ни в чём; потому, как Сивый, запряглась и тянет пожизненно лямку через плечо.
- Тётя Марусьевна…
Варя не успела что-то сказать, как в дом вошёл конюх Франц Каземирович. Она его обожает лучше, чем родного отца, потому, что располагает его притягательное отношение к детям. Он сам очень любит детей. У него нет рядом внуков, так как старших детей репрессировали и разъединили их от отца с матерью. Где-то на севере они выросли без родителей, а выезд к ним был запрещён даже на короткое свидание. Так и привязался Франц к русским детишкам, считает их своими. Бывало не пройдёт мимо, не угостив их чем-нибудь сладеньким. Для каждого находится хоть одна конфетка. А на новый год обязательно наряжается в деда Мороза. Высокого роста, стройный, с длинной бородой, которую он специально отращивает к новому году, но немного уже ссутулившись с батаком и с мешком за плечами, - не дать ни взять настоящий дедушка мороз. Правда, его сразу узнавали дети по его немецкому лексикону, но это не мешало быть наречённым детьми дедом морозом. Каждый из самых маленьких желает уцепиться за руку и шагать весь вечер вокруг ёлки. А дед мороз прекрасно выучил песню о ёлочке, не показывая лексикона, и  свою национальность.
Каждый год Франц Каземирович получает  от РОНО  поощрительную грамоту и ценный подарок, и  от власти он постоянно пускает слезу.  Все жители маленькой деревеньки, которая, состоит из двадцати домов очень сожалеют. Каждый житель думает про себя,  почему бы не соединить его семью вместе, о которых он много рассказывает и скучает. Его семью переселили и разъединили по случаю войны с Поволжья. Двое детей старших живут в Дудинке. Самую маленькую дочь поместили в детский дом, и как оказалось, дочь была в детдоме вместе с Варенькой в один год. Маму, жену, Франца, отправили в Игарку. А сам, он живёт в этой далёкой таёжной глуши.
Нравится ему здесь и даже очень. Не смотря, на то, что он живёт один, распахал огород сорок соток в целике. Развёл скота: свиней, корову с телёнком держит, рыбачит. К нему подходили женщины с предложением обзавестись  семьёй. Но он не мог изменить своей семье и жене. Несколько лет, спустя, он узнал о смерти жены в Игарке. Немного погоревал, но делу своему не изменил и не опустил рук. Он ждал: может, амнистия, какая будет его родным и ему. После амнистии приезжали дети, звали отца с собой, но он отказался по привычке насиженного и обжитого места. Да и годы диктовали своё; болезни напоминают о состоянии здоровья.
- Эда же меня председатель говориль, эда же отвозиль нада тебя к папа, к мама. Эда же ты котова?
Варенька, привычная, к разговорной речи Франца, не сомневалась в ответе.
- Я уже с вечера готова. В фуфайке ночевала, думала мама за мной придёт.
- Мешок с вещьями ешчо собраль?
- Уже собрала дедушка Мороз! – Варенька  подмигнула Францу.
-Твой мамка вчера быль здес. Сичас не можно ходит одна, рысомах скушаль будет. На кобыль нада екать. Какой-то зверь опьять обявилась, а рысомака убиль твой отец. Мамка уже шкурка сдаль в магазин. Сам видель. Ванючий такой, блевать ахота.
Конюх вежливо обратился к хозяйке, протягивая руку за вещьмешком.
- Тафай, Стёпа, вещи. Я сама увезу девочка. Прямо до дома отвезёт Франц. Ты не коди за лёшать. Их нет в конюшне. А эта лёшать не слюшайт тебья ни сколко. Туда Варька отвезу, а обратно сено кину телятам. Скоро тарок не путет всё сальёт водой. Успеть Варька отпустить из школь.
Варя весело сбежала со ступенек, удобно присела в сани на солому, в ожидании извозчика.
- Стёпа,  говориль: булька хлепа растёт на перёзе, а у нево наоборот сушки повесились  на крыше. Уже половина варона клевать.  Сачем смеяться над хлебом, или сушиль повесиль? Или птиц кормиль нада? И то правда, весной птиц колотный, боженька нагарадит тебя за это. А власть в турма уведёт за это
- Вот они калачики то ваши, а вы опять на меня спёрли. Разве могу я на такую высоту залезть. Это, наверное, ваш Гоша специально птиц подкармливает?
Варенька  была счастливой, только потому, что перед самым отъездом нашлись калачики,  уже обклёванные птицами.
- Они на меня всё валили. Будто я их съела, пока были тёплыми?
- Мошна разве  тебя одной скушайт одной такой маленка?
Франц не сдержался, решил перед отъездом  указать на калачи на жердях и отругать хозяйку Вари. Он постучал в окно спальни. Но Степанида уже выходила на крыльцо, чтобы тоже проводить квартиранточку.
- Тебе чего? – Грозно спросила Стёпанида.
- Меня, ничава. – Растерявшись, конюх, пошёл к саням, где уже сидела и ждала Варенька. – Ай, ай! Ня карашо хлебом расбросайтся.
- До свидания, тётя, Марусьевна! Я к вам, наверное, больше не приду никогда. Меня в город Норильск хотят отправить.
- Не счастнай рабёнок, - провожая Варю, соседка Степаниды, очень жалела  о том, что этот рабёнок шёл по рукам с самого дня рождения, толком то, не зная своих кровных родителей.
- Почему ты так думаешь, Аксинья?
- Мне то, что думать, у неё родители есть; вот нехай и думают за неё. Обломают с детства крылья у человечка, опустит их в не лёгкой борьбе за существование. И пойдёт следом за отцом в обнимку с логушком.
- Что ты, милая, городишь то? Она деваха за словом-от в карман не полезет, даст отпор своевременно. Был тут один случай…
Степанида чуть было не проговорилась про своих ребят, как они надоедали Варьке  своим любопытством; да, видно, саму грех попутал выгораживать их. У неё, как – будто слюна не тем горлом пошла. Поперхнувшись, она долго отходила, а затем и забыла, о чём хотела сказать соседке.
- Вот так, девка, не знашь,  в какое время сдохнешь. Таким-от манером  тяжело помирать. И фельдшер  спасти бы не смог.
- Ты, вот взяла себе её под крыло, - соседка подождала, как Степанида оправиться от неожиданного кашля, снова заговорила. – А того не ведаешь, как она у твоей соседки по ночам во хлеву убиралась. За три ночи всё подчистила досуха.
-  Вообче то она старательна, ну пущай себе на здоровье привыкает к труду. Токо я не пойму, почему «солтычиха» не выдаёт её. Говорит: не знаю, кто ухаживат за моей коровёнкой? Ещё просит, чтобы ей порчу с хлева сняли. Ни чё не понимаю и всё тут.
- За три ночи перетаскала колотые дрова к Дарье.
- Господи, твоя воля, да не городи ты на рабёнка чушь всяческу. – Степанида неловко перекрестилась. У неё это не особенно получалось, потому что  верила и не верила в бога.
– Не до надобностев мне всё это. И не хрещённой проживу! И опять-таки, я вечорась. в выходной денёк ходила подтапливать школу-от, и мне показалось, дровишки то у меня убывают. Токо щас до меня доходит. Токо вот зачем брехать на девку то. Скоко ни погляжу: она за вся на печи спит. Ни разу не видела постель-от пустой.
- Тогда откуда же сухие поленья-от у Дарьи? Ты вразум-от не взяла?
Пока рассуждали две соседки меж собой, Франц Карлович почти уже подъезжал к пасеке. Они обои пели песенки, но каждый думал о своём.
- Я чтой-то никак не могу понять, правда, откуда дрова у Дарьи?
- То-то и оно, сын-от старшой в Армии или на заработках где? А младшему-от надо ли знать, откуда дровишки. Пришёл козью ножку выкурил, переколол, что есть на виду; день прошёл и ладно, а там что господь бог, что опеть отвалит
- А, может, привалит, скорее всего? Подумай хорошеньче Стёпа.
- Господи, а я то думала: откуда у меня дрова берёзовые? Их отродясь в школе не бывало. Да  ещё сырые, дуешь в поддувало то, а они не загораются. А утресь то на меня же Дарья накинулась с коромыслом, хорошо, пока рабятёнок-от в школе не было. Не то без позору бы не обойтись. Ну, так я её убедила: Да не таскала я твои сырые дрова, на што оне мне. Она меня обозвала ни за что, ни про что воровкой. Говорит, что ты дрова-от берёзовые специально подкидываешь по верх жару, чтоба жарче голландка твоя была. Да ещё кулаком грозит и говорит напоследок: «Знаю, я тебя подстилка затёртая» Это ли не позорно для меня, а?! Ты то меня знашь лучше по-соседски, под кем это я валялася а ли нет? Да ещё меня она так матушкой накрыла, уши завяли от стыда. Ну, я взяла со злости  две охапки наложила в санки и ей оттартала. «На! – говорю, - грей кости! И больше не смей у меня воровать дрова!»

- Тпру! Останавливай кобыль! Выкоди, Варьварка, мне талёка есчё екаль нада.
Варя выскочила из саней. Снежок ещё хрустел под ногами, вытащив свои пожитки, из сеней омшаника крикнула Францу.
- Заходи, дедушка Франц! Чаю с мёдом попьёшь и дальше куда надо поедешь. Встречать будущую пятиклассницу из жилища не торопились выходить.
- Эй! Кто там живой челёвек ест или нет. Встречаль костью. Карошый, сдоровый человек тебе притащиль!
Франц и Варька стояли вплотную рядом, смотрели в чуть приоткрытую дверь.
- Мама мия! Не можно смотрель, я поекал! Кочешь са мной поекать?
Варвара не поняла, о чём говорит извозчик, но когда увидала в щель посторонних людей в фуфайках, а под фуфайками у них полосатая одежда в виде майки, то она немедленно выскочила из сеней вслед за Францем. А его и след простыл.
Не понимала она, кто сидел перед ней в подозрительной одежде. Она видела лицо матери, побелевшее до голубоватого цвета.
- Мама, что это с тобой? Они тебя били?
- Нет, не били. Забирай ребятишек, иди на улицу за пасеку.
- Никуда она не выйдет! – раздался грубый и внушительный голос постороннего мужика, сидевшего уже без верхней одежды. Он сидел за столом на широкой сосновой, только что выскобленной ножом скамейке. Чавкал, как свинья, как будто специально её изображая. Пыхтел, как будто  тащил гружёные сани, которые еле, еле поддавались его усилиям.
Двое зэков, по всей вероятности, уже поели. Затем спокойно наблюдая, за сидевшим  за столом, томно покуривали отцовскую махорку из моха.
- Оставь хоть нам то, тварь безбожная! – Варенька, долго не могла наблюдать за происходящим. – Ты что не видишь маленьких ребятишек?! Они ведь тоже жрать хотят! Кто вас тащил сюда? Объедать у нас последнее? Иди, там ещё в омшанике полно еды. Может там тебе понравится съедобное?
Мужики сидящие вне стола поговорили меж собой, отошли в сторону, подозвали из-за стола третьего.
Мария  сидевшая в позе умирающего, быстро сообразила, что придумала Варвара.
- Ну-ка, ребятишки, живо на улицу, только оденьтесь!
- Никуда они не выйдут! – снова приказал,  сидевший за столом.
- Мы какать хочем. – Захныкал Сенечка.
- А! Чёрт с вами, валяйте токо не в штаны! – Живо подталкивая в сени раздетого мальчишку.
Мать выбросила верхнюю одёжку и валенки  Семёну и Павлику. Варя, как приехала, ещё не раздевалась.
- Ну! Смелая, показывай, где в омшанике продукты. Там вам ещё осталось по лепёшке. Понимаем, не оставим голодными. – Прокуренный, хриплый голос пришельцев настораживал жителей омшаника. Они не догадывались, кто эти люди.
- Ну, чё встала, опешила, мы ждём, когда ты нам покажешь продукты.
- А я жду, когда мама оденется, ей ведь холодно быть на улице раздетой. Мама, когда ты оденешься? Семён, наверное, уже посинел от мороза. Я кому, говорю?!
- Ноги одеревенели, дочка. Идти не могу.
- Ты, подруга, давай, веди нас в омшаник! – Скомандовал длинный и тощий мужик.
- Чего вас вести то, вон дверь открытая. Бери керосинку и дуй вперёд.
- Да нет в ней керосина!  В лавке не было. А то бы, я что не прихватила себе?
Мать испугалась. Вдруг, как опрокинут? Мигом всё вспыхнет, потому и нашлась что сказать. Откуда ни возьмись, появились силы в ногах.
- Я вам лучше свечу зажгу. Сейчас немного подождите. Поискать надо, куда её положила, не помню. Ночью вязала, а теперь забыла, где положила.
- Ой, хитришь, однако, хозяйка? – Подозрительно спросил всё тот же человек высокого роста с не бритым лицом, но с красивыми открытыми глазами.
У Марии дрожали руки и невыносимо стучали зубы. Пока искала свечку, она прокручивала в голове:  «Где же Степан? Не дай, бог, как он сейчас появиться в дверях, что будет? Что будет, уму не постижимо».
 И тут же незамедлительно, отвечала на вопросы по её понятиям, сбежавшим заключённым
- Чего мне хитрить то?  Хуже смёрточки ничего не бывает, только вот детишек жалко, они то за что страдают. Ребёнок то поди-ка уже задубел на холоде.
- Говно тает, а ты своего ребёночка жалеешь. Не маленький  сам оденется, если мёрзнуть будет. Веди старая сама в омшаник. Чё с девки толку? Сама то ты, поди, лучше знаешь, где, что лежит?
- Ни мама солила рыбу, а я с папой! Я и пойду накладу сколько вам надо! Как вы думаете, хорошо поступаете с нами? Мы рыбу ловили, а вы на всё готовое припёрлись! Может, ещё вам медку подналожить?
- Ну, и деваха!?  Ты хоть понимаешь, с кем имеешь дело? – Мужики переглядывались меж собой,  посмеивались над Варькой.
-Чё тут не догадаться то?  Я с росомахой быстрее договорилась прошлой весной, она меня тут же отпустила. А вам то одно, то другое подай.
-Неужели правда, с росомахой трепалась? – Удивлённо спросил  маленького ростика мужик с рыжей бородой, весь шилом бритый.
- Цыц! – притопнул ногой  высокого роста мужик. – Давай веди нас в подвал за рыбой.
- А ты хозяйка спичек нам приготовь с собой. Мы здесь не долго задержимся.
- Поверьте, мужики, ей богу ни одной коробки не осталось. Мужика дома нет. Ушёл в тайгу и запропастился, в деревню бы надо, а детей то одних не оставишь.
- Тогда деньжат подкинь.
- Какие деньги с колхозника? – Закричала Варя. – Они под ведомость в магазине берут и колхозе также на трудодни! Вам не стыдно у нищих выпрашивать, а?
Варя потеряла всякий страх перед мужиками, стояла перед ними, как не пробиваемая броня, размахивая руками в разные стороны. Мне всего восемь лет; я и то, знаю: на какие шиши живут люди в деревне, а вы заявились тут. Нате вам – мы явились! Подай вам жрать и всё на тарелочке. Давай, если захотелось последнее выгрести у нас, лезь в яму нагребай рыбы и дуй, куда глаза глядят, не то вот-вот появиться с охоты папка!
- Пошли! Веди, иди первая! – трое мужиков осторожно вошли в темноту омшаника.
- Варя, я сама пойду, вернись! – Мать испугалась возможных действий насилия над ребёнком. – Вернись, я кому, говорю! Я тоже знаю не меньше твоего, что, где храниться!
Варенька смело шла на ощупь вперёд, зная все изгибы между ульями и стеной омшаника. Пришлые люди, пользуясь кратковременным освещением, от спички, и то только не много, ни мало,  вокруг себя. Она не позволяла дать возможности осмотреть дальнее расстояние, и мужики пользовались только еле слышимыми шагами маленькой хозяйки.
- Мама, ты сходи-ка, на улицу, не жди, когда ребятишки околеют.
Тем временем мать уже была на дворе и вместе с детьми бежала по тропе в сторону Папоротников, ближе к деревне.
- Ты, где, дочка? – спросил один из зеков.
Варенька определила по голосу человека, который противно чавкал, как свинья.
- Я то?
-Ты, то! – грозно повторил тот же страшный голос.- Ох, девка, схватишь ты у меня пилюлю.
-Зачем мне твоя пилюля? – Варя слышала это угрожающее слово «Пилюля», но не придавала ему значения по недоразвитости мышления.
- Ты, где, деточка? – ещё раз повторился другой голос.
- Да, что вы, пристали, где? Где? Тут я! Вот, где! Уже  подхожу к подполью. Я ведь тоже ни от совы родилась. Это она только может без света летать.
Варя поняла, что мужики уже зашли на середину омшаника, и без света им так просто скоро не выйти, она сама также тихо, поторапливаясь, проходила тем же путём, откуда пришла. Открыла леток самой  слабой семьи, про которую отец говаривал, что эта семья до весны не выживет. Поцарапала планочкой от летка. Затолкала, как можно дальше планочку и быстро удаляясь, сказала  мужикам.
- Ну, где вы, мужики! Я что за руку должна вас водить? Чиркайте спички, сколько есть! В яму залезем, там коробок большой со спичками лежит!
Мужики, облокотившись на самый слабый улей, старательно чиркали. Разговаривали не остерегаясь, что на шум, голос, и запах горевших спичек могут вылететь хозяева домиков. Не задерживаясь в улье после вмешательства Варьки, пчёлы медленно ползли по улью, по одежде пришельцев, издавая тревожный предостерегающий звук. Укус не облётной пчелы после зимней спячки для человека бывает смертельным. Варенька об этом знала; мысль её сработала мгновенно, потому она не могла допустить, чтобы мать повела зэков в омшаник. Не получилось бы у неё так как у дочери.
- Твою мать. – Заорал на всё горло высокий как веха мужик. -  Да я тя сука зарежу! Дай, только выйти отсюда.
- Ты зачем разговариваешь над ульями, то?! – Варька хохотала  над мужиками.- Ты, что не понимаешь, что возле них нужно тихо ходить? Не вздумай задеть улей! Наверное, уже задел? Уходите немедленно из омшаника. Вы и меня пчёлам скормите, голодные твари!
Вдруг, заорал второй, третий мужики. Они не знали, как выйти из омшаника. А пчёлы ползли и ползли за шиворот, под фуфайку, в ширинку штанов.
- Да, ну, вас дяденьки, я убегаю отсюда, не то и до меня доберутся пчёлы. Ну, что наелись чужим салом, проходимцы? Так вам и надо! Я сейчас побегу в деревню за милиционером. Живо попотчуют вас, да ещё папка вот-вот подойдёт. 
Варвара понимала, что мужикам уже не до живых людей, не до продуктов, им самим бы немедленно найти выход к спасению.
Пока Варька бежала в деревню, на полпути она догнала парней, что ездили за сеном. Рассказала им о зеках, те распрягли коней, верхом вернулись на пасеку. Перед ними была картина не оставлявшая надежду на выживание  сбежавших из зоны  мужиков. Они задыхались собственной рвотой, а пчёлы продолжали и продолжали их казнить.
Только к вечеру измождённый пасечник от голода, холода, в серой зэковской одежде и ботинках еле-еле приполз, опираясь на огромный сук.
- Кто бы мог подумать, что всё так случится. Сколько хожу по ухажьям, по лесу не однажды блудил, но чтобы вот так бесцеремонно меня раздели, нарядили в свою одежду, отобрать ружьё с провиантом. Они ведь гады весь запас продуктовый унесли.
- Не эти ли архаровцы, Степан  Петрович?
- Что-то пока не пойму? – Степан   долго разглядывал лица мёртвых.
- А, ты, гляди, ладом. Авось за своих признаешь?!
- Кажись, одного признаю. Слышал: они говорили, один из них уголовник, а  два то из них по пятьдесят восьмой шагают всю жисть. Двое то меня и отстояли. «Не трожь, говорит, Может у него семья имеется?» А вообче то их было человек шесть, семь. Одни на каменку подались, два этих, видать сюда.
- Крепись, Степан Петрович! Шибко они тебя побили?
- Было  дело. Оттого и приплёлся  еле-еле. Думал дуба дам. В плену легшее было. Там знал, что не сёдня завтре шлёпнут, а тут манежили трое суток. Убить – не убить. Хорошо собаки помогли. Прибежали откуда-то, и давай на зимовьё лаять. Они подумали, что напарник у меня есть. Ну, и дёру в другую сторону от зимовья то. Тем и спасло меня. Спасибо моим помощникам. А, где же семья то моя? – Отец от испуга побледнел, кусая губы.
- Семья то, говоришь? Говори спасибо Варюхе, она вас всех огородила от несчастья. Без оружия завалила троих проходимцев.
- Молодец, дочка, а как же иначе с имя поступать? Токо так и надо с имя.  Ить смикитила же голова садовая. Честное слово до меня бы не дошло, до экой-от мысли дойти. Ровно, будто не от меня она рождённая.
-От кого же боле? – Удивлённо спросил молоденький паренёк.
- Стало быть от Ивана, да не от Петровича, а от Ивана Сусанина.
- Надо у старухи спросить.
Всем стало весело.
- Вы, мужики, не расходитесь. Я щас сварганю по случаю законченных военных действий. У меня тама ещё немного сохранилось. Как сердце чуяло; пригодится ковды-нибудь.
К обилию,  с отцовской фантазией, к столу подоспели мужики  из деревни. Откуда ни возьмись с ними и участковый милиционер.
-Селезнёв Александр Иванович. – Молодой человек представился участковым. – Ну, что у вас тут произошло?
- Не знаю. Толком не могу ничего рассказать. Сам токо-токо забрёл  до дома с помощью сука.
- А ещё, кто здесь проживает? – Спросил милиционер.
- Хто может проживать со мной, как не моя семья?
- А, где она?.
- Сам не пойму, где, кто может быть. Видишь я токо-токо из тайги, по ухожьям ходил.  А они меня там подраздели, в своё оболокли.
- Кто, они?
- Черти их знат, кто оне такие? Мне самому хочется узнать от вас?
Степан  Петрович долго молчал, не проронив ни слова.
В омшаник вбежали, запыхавшиеся, Мария и Варька.
- Папка! Ты живой, папочка, что они с тобой сделали.
- Потом, дочка, обожди, потом. Всё расскажу, токо не щас.
- Вам придётся поехать со мной. – Сказал милиционер.
- Да, что же это деется то? Зачем его с собой то тащить?
- Не дам уводить папку, - Закричала Варвара, - Увозите их, эту падаль от нас. Чего им надо было делать здесь?!
- Подозрительный момент, уважаемые, понятые. Это придётся разобраться следствию. Почему именно к пасечнику пришли сбежавшие уголовники.
- Почему, почему. По кочану! Закричал, вдруг, пасечник. – Отпущать не надо было. Дали имя амнистию, вот они и поползли, как вши по загашнику. Толи ещё будет? Ни одну семью перережут.
- Но ведь вашу, почему-то не перерезали, - наступал, словно, на горло участковый.
- Александр, я тебя прошу, отпусти ты Степана, а ли тебе не знать его?
- Откуда ты его знаешь, Мария, аль бывший твой ухажёр? Так бы и сказала, чё смущаться то?
- Да брат это мой троюродный.
- А фамилия его кака, - почувствовав слабинку в напряжении, Петрович долго старался признать новоиспечённого свояка.- Что-то не признаю.
- Фамилию, скажи, Саша. Она ведь такая же, как моя девичья. Чего уж тут скрывать то?
- Ладно, живи с семьёй, а что это вся твоя семья? Только одна дочь, не настрогал больше?
- Есть, есть ещё трое.
- Где ж они?
- В деревне, я их спасла от смерти от этих гадов.
- Приходите в опорный пункт в понедельник. Там вам зададут несколько вопросов. И ты тоже. – Участковый  ласково глядел в глаза Варьке, поглаживая её рукой по волосам. – А, ты сестрёнка, не забывай, что тебе нужно явиться в контору. Говорят: повестка там тебе лежит под стеклом у председателя.
- Какая ещё повестка?
- Всё-таки двадцать четыре часа тебе обещают; я уже тебе здесь помочь не смогу.
- Ну, что, мужики, к столу! Давайте обмоем не совсем счастливый случай.  Чем богат – тем и рад. Какую, мать твою, ты притащил новость ещё? От  одной новости не отделались, ты о третьей говоришь.
- А, ты, со своей старушкой поговори. Она лечила, а ты продукты жрал. Ей двадцать четыре часа, а тебе что надо за это воткнуть? Ты ведь наблюдал за её действиями, нет, бы  предупредить её. Так и ты же этим удовольствием пользовался. У нас, что хреновые медики? Суёшь нос свой, куда не следует! Ты ей добро сделала, грыжу вылечила, а она эта тварь тебя же и заложила! А теперь расхлёбывай, мотать тебе сестрёнка надо будет
- Куда с семьищей то такой я побегу?
- Не имею понятия, если сама не надумаешь, то мне же тебя по родственному понятию придётся садить в телегу и айда на катер, куда подальше.
- Мне председатель корову выделил от колхоза, куда я её теперь дену?
- Вот у председателя и спроси сама. Может назад заберёт. Откантуешься с годик на чужой стороне, возьмёшь корову обратно. Вроде, такой разговор идёт по деревне. - Александр посмотрел на беженцев.- А эту банду утащить бы надо отсюда и немедленно!
- Не все  смахивают на эких-от. Вон Варвара говорит:  двое её защищали.
- Куда теперь их? На себе что ли?
-Да выкинь их в прорубь.
- Слушай, шурин, какие бы ни были энти, так ить всё жа человеки.
- В прорубь  их и бесследно исчезнут.
-Энто, што? До проруби шагать два километра, на себе ташшить, да потом ишо прорубь-от долбить нады. Ить на дворе почти зима. Как, говорят: пришёл марток, надевай сорок порток. Ты милиционер, вот и распоряжайся имя сам. Не то ишо чо доброго мне же и навешают.
- Не навешают, я замну это дело.
- Сначала замни,  после расследования, а потом предлагай.
- Ведь человеки же всё-таки они, их бы по-людски, как-то бы надо схоронить.
- А они бы тебя пожалели, если бы не девчонка ваша. Вобщем так: подъедут мужики, а вы тут их сбросайте на сани.
- Что это они тебе скелеты какие? У них, поди, и родня кака существует. Найти бы родню то нады. Ты, сестра, не разговаривай много. А собирайся в путь дорогу по первому пароходу. 
- Ой! Однако, брешешь ты шурин?! Не заводи скандала. Садись лучше за стол, а там и поговорим.
Участковый попращался с родственниками, ступил на тропу таёжную и скрылся за лесом.
Степан Петрович  понял, в чём суть дела, дрожь пробивала  сквозь зубы и у Марии, но они обои вида детям не подавали.


 В путь по  приказу властей.

-  Та, хошь все сорок восемь часов! Твою мать! Где наша не пропадала. Рванём-ка, мы с тобой старушка в Норильск, к брату. Он ведь там не маловажная шишка. Не пропадём. Щас поедим, и собираться станем в путь дальнюю дорожку. На пароходе «Вейнбаумане». Три дня и там будем, вниз по течению судно быстро дошлёпает. А в Дудинке  брата по телефону вызову, чтобы встречал.
Мария целый месяц приходила в себя от пережитого через  сбежавших уголовников. Да честно сказать эти люди были не по пятьдесят восьмой статье, а настоящие уголовники. Много они натворили в тот год. Они не щадили ни стариков, ни детей. Но все  жители, перенёсшие страдания, помалкивали; лишь в укромном тихом уюте перешептывались друг с другом, в ожидании чего страшного впереди.
На пароходе играла постоянно весёлая  музыка. На палубных скамеечках сидели пассажиры. Кто книги читал, кто так просто сидел, рассматривал чудесную дикую природу берегов. Жёлтозелёные крутые берега, освещаемые ярким солнцем, издали смотрелись разноцветьем гранита.  Здесь совсем близко, то где-то издали можно было неожиданно увидеть, как медведь с медвежатами купается в воде Енисея, не обращая внимания на проплывающий пароход или на быстро уплывающую лодку с рыбаками. На крутом трудно проходимом зелёном косогоре  спокойно стоит сохатый с лосёнком и обдирает кору у осины. Второй лосёнок  беззаботно навёрстывал круги вокруг лосихи.
Степан Петрович  не спешил занять места третьего класса, согласно купленных билетов на взрослых и детей. Семья расположилась  на первой палубе между  камерой хранения и  магазином плавлаки.  На проходе стояли огромные весы, для взвешивания багажа. За лишний вес пассажирам приходилось оплачивать  дополнительно.
Отец семейства раскладывал матрацы, одеялы, подушки, взятые с собой,  и на них спалина лоне природы и на фоне стен парохода «Вейнбауна».  Родители,  бывало, далеко за полночь уже во всю храпели,  а Варенька сидела среди багажа, слушала блатные песни.  Откуда доносились, песни, она не видела, но понимала, что откуда-то из-под пола парохода, а точнее из трюма.  Отец видел дочь, уже спящую, но к утру её не оказалось, среди вещей. Опросы пассажиров, кто-нибудь видел или нет девочку, не дали результатов.
Прошло два дня. Девочка не появлялась.
- Может, ты, Степан, опять погрозил ей? Или, что-то сказал грубо ей?
- Ты, чё рехнулась умом или, как? С какого рожна я на неё буду нападать?
- Эй! Ты, девочка! Ты как сюда попала? – из трюма доходили возгласы  зэков.
- Не смей, подходить к ребёнку! – снова послышался чей-то голос.
- Только пусть хоть один волосок  упадёт с её головы?
- Ты, как сюда попала?  Может, дыру знаешь, как нам отсюда  удрать?
- Капитан, капитан! Бросай якорь! Девка моя в трюме среди зеков.
- Не может быть! Я не имею права без указания с выше бросать якорь. Трюм полный и забит зеками. Успокойся, не тронут они твою дочь, если она среди них.
Был дан приказ бросить якорь среди Енисея, напротив села Ворогово, но не по просьбе пассажира. Точно никто не знает. Гудок парохода ревел так громко, пронзительно и очень-очень долго. А Варька, как ни в чём не бывало, расхаживала по верхней палубе, напевая блатную песню зэка, только, что выученную.
- Где была, шлюха, ты несчастная! – кричала Мария на дочь.- Жаль, что в дороге, а то бы я тебя выучила, как шляться по трюмам.
А через некоторое время от берега села Ворогово зэки вплавь возвращались  в свои трюмы. В руках и в зубах они держали туши ободранных собак. Из карман, вывороченых  охранниками, сыпались монеты, бумажные деньги, золотые украшения. А из деревни доносилась стрельба, вслед уплывающим зекам,  да крики износилованных  женщин.
-Дочка, иди к нам! Я вот тут тебе подарок приготовил. – Зек показал куклу Варе, а из-за пазухи протянул кулёк с подмоченными леденцами.
- Ты как к ним попала? Я тебя спрашиваю?
- Никуда я не ходила! Я спала. Разве ты не видела меня среди узлов с вещами.
- Мать, не надо ей надоедать, не то опять учешет. А по ночам её караулить надо. Неужели ты не поймёшь? Она  опять лунатила.
Лопастной пароход, «Вейнбаум» по случаю бегства зеков из трюма добирался до Дудинки семнадцать дней,  вместо четырёх дней. В ларьке парохода скупили продукты, что и мышам ничего не доставалось. Пассажиры были злые и голодные. Но по просьбе пассажиров капитан не имел права бросать якоря для забора продуктов с берега. Только у следующего населённого пункта, подошла вплотную баржа с продуктами и обеспечила всех желающих.
Долго моргала глазами соседка перед Степанидой, да так ничего и не поняла: Кто чистил у Вахрушихи во хлеву, кто же у кого воровал дрова? Ну и Варвара! Уехала, лбами столкнула соседей. А тот, кто знал о повадках Варькиных,  помалкивал.
Варенька лежала на тюках домашнего скарба, глядя в ночное звёздное небо. Ей казалось, что летние звёзды намного тускнее в отличии от зимних. Она переживала за всё прошлое, что случилось после отъезда из детского дома. А главное, больше всего сердце её ныло через эпизод, и, кажется, она его никогда не забудет. Однажды, после окончания учебного года, шла объездной старой заросшей дорогой. Эти дороги в одном месте соединялись. Варенька не ожидала встретить телегу  со свежим сеном, а в телеге лежала её мама с незнакомым ей мужчиной. В первую очередь она приняла незнакомого мужчину за председателя колхоза деревни «Брусничный». Слышала некоторые фразы матери:
- Миленький, ты мой, как же я ждала долгое время встречи с тобой. Давай, уедем, ведь мне всё равно уезжать. А вернусь я или нет - бабка надвое сказала. Ведь люблю же я тебя. Знаешь, как люблю?
- Я тебя тоже всю жизнь из сердца не вынимаю, но любить нам друг друга придётся через великое расстояние.
- Почему? – Спрашивала мама.
- Первое. Я партийный.
- Если любишь, сдай свои корочки.
- Да, ты, что, девка, белены объелась?
- Значит, не люба я тебе.
- Люба, милая моя, люба, только вот в тюрьму я как Степан Петрович  ни шагу по доброй воле.
-  Значит, не любишь. - Мария расплакалась.
- Так ведь надо подумать ещё и над тем, что у тебя и у меня семья. У каждого по трое детей. Ты решила оставить детей сиротами в мирное время из-за нашей головомойки.
- Значит, не любишь. – Твердила мать одно и тоже, - А я то тебя ждала всю войну. И даже раньше. Я же не знала, что ты раньше меня женился. Зачем было обнадёживать Илья Иванович? Зачем было врать в письмах? Прости: я дойду сама одна до дома. Останови лошадь, Илья. Ты стал совсем другим.
- Да. Я стал давно уже не тем.  До войны я был директором школы, а теперь Партия мне доверила людей в более ответственной сфере, то есть поднимать народное хозяйство. А директором школы, могла и ты быть. Ты же работала пионер вожатой?
- Ну и что из того, что работала.
- Вот и достигла бы той планки, о которой мечтала. Так нет же зачесалось, засвербилось опрометью выскочила не известно за какого прощелыгу. Теперь что уж думать о разводе мне? Это не по партийному Марьюшка.
-Прощай! -  Мария на ходу застегивала кофточку и поправляла юбчонку. Дороги влюблённых разошлись, но одна из дорог привела на встречу с Варенькой.
- Ты это откуда? – Спросила мать свою дочку.
- Оттуда. – Варя повернула голову назад. – Оттуда, откуда и ты. Только тебе повезло. Тебя подвезли, а я опять пешедралом. Мама, не буду скрывать; всё слышала. Я не специально это сделала. Обстоятельства помешали, и если бы ни эти перекрёстные дороги.
- Ну и, что? Отцу расскажешь?
- Зачем? Родные матери детям, так не поступают.
Глядя в небо не моргая, Варенька задумалась: «Кого же она больше всего ждала, папу или этого председателя? Может, она меня водила за нос в молитве этого мужика называла  Яковым? А молитва то не глупая; помогла выжить обоим мужикам, Вот что  значит любовь».
Девочка к середине ночи  под темнотой неба и звёздами крепко  заснула.
Мария Григорьевна долго смотрела в широкое ночное необъятное небо в звёздах, как будто она никогда его таким не видела, вспоминая то самое последнее свидание с первой любовью после войны.
- Ну и пусть! Пусть расскажет отцу, обо всём, что видела. Только я уже теперь не та. Ждала я совсем не того парня, мужа. Я ни сколько не боюсь его потерять. Пусть он этого боиться,  находясь в минуты радости, и наслаждения с любимым человеком; имела понятие своё женское  достоинство и минутную слабость любви. От кого моя дочка, это уже не важно. Моя дочь от любви, а потому я её так и назвала. Чем и буду до конца дней своих радоваться и гордится. И никому нет дела до моей жизни. Если, что и без него проживу. Варька уже почти взрослая.
Мария  проснулась от тревожного гудка парохода.
- Что опять случилось? Где Варенька?
А пассажиры на верхней палубе бились до утра в карты, в домино, и никто из них  не догадывался, что плывут они до Дудинки с зэками в трюмах от первой пристани.   И никто, кажется, не догадался, что Варвара явилась виновницей всего происшествия. Она лунатик. Наверное,  это она открыла засов трюма и в порядке вещей вошла к зэкам  виде «куратора». Сама Варенька о себе ни чего не знала. Заподозрил в её действиях Степан Петрович. Это только заподозрил. Перед рассветом  отец проснулся и тоже, глядя в небо, вспоминал, как перед отъездом к  его семье  пришли родные и близкие знакомые; посожалеть по их отъезду, отговорить, или уж проводить по добру и по совести, как хороших людей.
Устроившись поудобнее, среди шмуток и багажа Степан Петрович чинил дратвой с помощью крючка ичиги себе, чтобы отправиться, как-то на рыбалку. Озеро находилось, по словам брата, между двумя городами: Дудинкой и Норильском. Отправиться в дальний путь, чтобы  всё было надёжно. А про себя думал:
«Ить как ни как стоко плывём, можно за энто время ни одного быка свалить в лесу, ить же не дают людям покойно жить.
Господь,  зачем ты человеку даёшь жизнь на земле? Чтобы, вот эдак то мучиться всю жизнь. Чем не житуха была у нас с Марией в районе? Работёнка была у меня и у жены, дети имеются; уже двое народилися. Эвон какея оне. Сын-от на мать схож, а Варька-от не понятно на кого смахиват. Ну,  вот токо, как ни как, а вот нет у меня к ней тяги и всё тут. Надо отколоться от людей, чтобы мои глаза не видели их тварей божьих. Сгубили эвон скоко народу. Воевали, бунтовали, а к чему пришли? Народ плодиться, что кошки, а ить он не сытый и не голоден. Народец-от сам себя грызёт. Я как уйду с энтих городских-от  краёв, подальше в глухия места, глядишь, и заживём мы со старушкой. Он вспомнил первую свою жену, Клавдию. Чем вот была ни баба? Статная, чернобровая с чёрнушшими шарами, а коса-от до пояса толстая в кулак мой. И што энто её толкнуло залести в петлю? Хто её надоумил. Ну, подумашь, елеф загуляла пока я был на курсах бухгалтеров. Так и я не леденец, и я не без грешен. Уж простили ба друг друга. Я ить её за три года жизни пальцем-от не тронул. За што её было наказывать-от? Любил, я её страшно любил. Ить на сносях уже была, ребёнка сгубила и себя не пожалела. А, может, и не сгубила? Может, скрыла чево от меня, когда вторым-от забеременела. Оно ить  штой-то с Варькой схожие года? Может это он рабёнчишко то и есть Клавкин. Зря не попытал у Федоры-от. Она ить как-то сказывала: придёт время, узнашь все подробности. Токо вот уж дюже я нагрешил перед дочерью Клавдии. Не взлюбил и баста. А при чём тута дитё? Надо, как-то в душе мировую применить к Варваре. Токо вряд ли она пойдёт на мировую? Озлобил я её своим поведением. Нет, однако, не пойдёт.- Степан Петрович глубоко и тяжело вздохнул. Мария. услышав тяжёлое дыхание мужа, повернула голову в его сторону
- Что ты сказал, Стёпа? – жена специально попробовала отвести мужа от дурных и скучных мыслей.
- Да, вот, говорю: не правильно господь батюшка определил житуху для людей. Кому всё, а кому и вовсе ни чо, ну хошь яйца вылупись наружу всё одна чехарда, пробовал пуп рвать и то же самое получается. Эвон Андрюха, занял моё место в райсобесе, и на войне-от не был ни одного дня; здоровье-от на бычье схоже. А рожа,  на солнце  смахиват, того и гляди прикурить можно; ни каким дождём не зальёшь. Ишь, ты ить, как присосался к партии, видать  хлебные корочки шибко выручили его; к войне гожим не пришёлся. Хто ево знат, если ба не лагерь, разве бы я не блистал орденами да медалями. На медведя хожу без ружья, когда нет пороха. А тут в предатели зачислили. Видать всю житуху отсарапывать буду, не очишшусь во веки веков. Степан посмотрел в сторону спящих сыновей и слёзы ему сдавили горло. Жестоко утирая слёзы галяшкой ичигов.- Гузёнка выползет, а до бога не докричишься. И правда, Варвара-от говорит, ты чо энто бьёшь поклоны. Ты к ней «Божьей Матери» с душой навывороть, а она всё поглядыват и поглядыват.  А помощи-от тебе никакой. Вот и суди. Есть ли он, бог-от или нет его.   Я думаю: так, мать: Я сам себе Бог. Как потопаю, то и лопать стану.
Пароход  «Вейнбаум» опять подал сигнал.
- Гляди, мать! Пароход, што жеребец, тот тожить к дому подъезжат, голос подаёт.
- Что уже приплыли? – четверо детей соскочили по команде, чувствуя приближение пристани «Дудинка».
- Папка, как ты думаешь? Мы сюда навсегда приплыли, или ещё нет?
- Хто её, мать знат,  навсегда, а ли как? Брат обещал встренуть, да вот штой-то не показывается. А, ну - как, встреча не получиться. Виделись, то мы с ним ещё; ребятишками почти были. Поди-ка ещё не узнаем  друг друга и разминемся не ровён час. До курсов пчеловодов это было, до войны за три года, до женитьбы на первой жёнушке. Вот дура набитая, порешила себя и своего  ребятёнчишка из-за наговоров соседей.(Степан Петрович  рассуждал про себя в слух, как бы сожалея, что случилось давно и уже не поправимое).Доносила она его,  а, ли нет – вот ба узнать.
Степан Петрович сидит на домашнем скарбе, на берегу Енисея.  Мария Григорьевна ушла  на железнодорожную станцию узнать расписание поездов от Дудинки до Норильска.
Списывает на старый затёртый листик бумаги: дату, время прибытия.
- Да что же это такое деется то? Поезд то уже ушёл вот только что. Следующий будет только утром. Или надо ждать ночи, когда пойдёт второй поезд. Нам жульё здесь не даст спокойно посидеть.