Вступался за замерзших перелетных птиц...

Друзья!

С раннего детства люблю литературные произведения моего великого земляка Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка! Конечно, это шедевры: великолепная сказка "Серая шейка" и  трагические рассказы "Емеля-охотник"и "Зимовье на Студёной".
"...За сотню верст от поселка, на далеком зимовье, живет сторож Елеска со своей собакой Музгаркой, заменяющей ему иногда и собеседника (рассказ «Зимовье на Студеной»).
А вот охотник и лесной сторож, по прозвищу Сохач, герой рассказа «Малиновые горы». Прозвище пристало к нему как бы в насмешку: маленький, худенький старичок с жиденькой бородкой, слезящимися глазами и утиным носом нисколько не напоминает собой могучего лесного зверя лося – сохача. Но неказистый Сохач обладает красивой поэтической душой Весенними ночами он со слезами на глазах любуется пробуждающейся природой.
Высокую оценку читателей получил рассказ Мамина-Сибиряка «Емеля-охотник». Он был отмечен в 1884 году международной премией. В нем показан бедняк охотник Емеля. По просьбе больного внука Гришутки старик Емеля выследил в лесу желтенького олененка. Но оленья матка, защищая детеныша, своим поведением напомнила старику о том, как погибла мать Гриши, спасая ребенка от напавших волков. И охотник Емеля пожалел олененка. А дома вместе с Гришуткой он вспоминал, как резво убежал олененок, и радовался, что не убил его.
Обездолен и жалок охотник Яшка из рассказа «Вольный человек Яшка». Но и он становится совсем другим человеком, гордым и сильным, когда вступается за замерзших перелетных птиц.
Так показал Мамин-Сибиряк доброту и благородство простых людей из народа".https://ruslit.traumlibrary.net/
Певец Урала! Так называют моего любимого писателя! "Маминские горы"- это про нынешний заповедник "Висимский" на Главном Уральском хребте,на границе Европы и Азии!
Но ведь есть у него и большой петербургский период, важные события в "северной столице".
Из  Сети.
"Жизнь и творческая судьба Д.Н. Мамина-Сибиряка, как и многих других русских писателей, родившихся в провинции (вспомним, например, Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, И.А. Гончарова), складывалась в контексте двух духовно-ментальных полюсов: “малой родины” и “северной столицы”. В итоге в творческой биографии Мамина-Сибиряка отчетливо выделяются два петербургских периода: первый — юношеский, студенческий, в контексте литературного творчества Мамина получивший название “периода первого вхождения в литературу” (1872—1877 гг.), и период зрелого писательства (с 1891 г. и до конца жизни), инициированный во многом личными обстоятельствами (разрыв с первой женой, М.Я. Алексеевой, страстная взаимная любовь и гражданский брак с петербургской актрисой М.М. Гейнрих-Абрамовой). Между этими датами — 1877 и 1891 гг. — и располагается уральский период жизни и творчества Мамина-Сибиряка, длившийся, таким образом, чуть меньше полутора десятилетий. Но именно эти годы принесли Мамину литературную известность — в отечественную литературу и культуру писатель вошел прежде всего как “певец Урала”. Эта метафорическая перифраза уже давно стала универсальной: достаточно ее произнести — практически любой русский (причем необязательно уралец!) назовет имя Мамина-Сибиряка. Однако в первую очередь уральский период биографии Мамина тесными узами связан с Екатеринбургом. От Пропадинска до Узла — таков художественный диапазон современной “уральской столицы” в творчестве “певца Урала”. Именно уральский (екатеринбургский) период творческой биографии Мамина-Сибиряка, характеризующийся широкими общественными, литературными и культурными связями, и будет в центре внимания нашей статьи.

Интерес Мамина-Сибиряка к малой родине корнями своими уходит в петербургскую юность: по словам Б.Д. Удинцева, Мамин “всегда мучительно ощущал связь с семьей”. В декабре 1876 г. в связи с каникулами вдали от дома Дмитрий Наркисович выскажется так: “Я часто вспоминаю Висим, засыпанный теперь по самые крыши снегом, и жалею, что не придется еще пожить в нем. Часто уношусь мечтами в далекий, глухой уголок, самый дорогой для меня по воспоминаниям. Когда бывает трудно, когда хочется отдохнуть от ежедневных дрязг, особенно вечером, когда на столе ворчит самовар, я витаю мыслью среди моих старых знакомых, среди знакомых мест, среди патриархальной жизни”. Однако Мамина интересует не только семья — родители, братья, сестра. Начинающий писатель с тревогой наблюдает за тем, как быстротекущая жизнь смывает следы прошлого. Отсюда его пристальный интерес к истории области и края в целом, к фольклорным первоисточникам, внимание к такому феномену русской (и уральской в частности) культуры, как старообрядчество.

В письме к отцу от 21 августа 1875 г. жаждущий писательства петербургский студент Д. Мамин так обозначил интересные ему основные грани социально-исторической действительности Урала:

— раскольничья жизнь;

— Демидовы (противопоставляет энергии первых распущенность последних);

— разбойники (выделяет типы: фабричные; рудниковые; беглые; дает качественную характеристику — “знаменитые”);

— рассказы о Ермаке, Пугачеве, Малороссии и проч. (очевиден интерес к героическому прошлому Урала, а также к освоению и заселению уральских земель).

В начале лета 1877 г. в связи с материальными затруднениями и обострившейся болезнью (по-видимому, туберкулезом) Мамин уезжает из Петербурга на Урал к родителям. Семья Маминых в этот период жила в Нижней Салде. Несмотря на свою краткость (чуть больше полугода), нижнесалдинский период оставил в жизни и творчестве Мамина яркий след. В реальной жизни — это установление дружеских отношений с семьей инженера К.П. Поленова, в творчестве — образ Константина Бахарева в романе “Приваловские миллионы”, прототипом для которого и послужил заводской служащий из Нижней Салды. В жизни — интерес к заводскому “делу”, а в творчестве — яркий и самобытный очерк “Сестры” и роман “Горное гнездо”. В жизни — знакомство с уникальной для своего времени и места женщиной, М.Я. Алексеевой, ставшей вскоре его гражданской женой, другом, советчиком в литературных делах, более того, первым редактором его произведений, а в творчестве — роман “Омут”, воплотивший черты реальной биографии Марии Якимовны в судьбе главной героини Маши Останиной.

Трудно не согласиться с известным уральским литературоведом Г.К. Щенниковым, что встреча с М.Я. Алексеевой “была для Мамина поистине судьбоносной”. Алексеева-Останина играла на рояле и пела, знала несколько иностранных языков, в подлиннике читала Гете и Бальзака, словом, была одной из самых образованных женщин на Урале — именно это и явилось причиной ее внутреннего одиночества и внешнего конфликта с окружающими: отцом, мужем, нижнесалдинским заводским обществом в целом. Петербургский студент Дмитрий Мамин, любящий словесность и жаждущий писательства, своим появлением буквально взорвал ровное течение провинциальной жизни и одинокое драматическое существование Марии Якимовны. Скоропостижная смерть отца писателя, последующие безуспешные поиски работы в Нижнем Тагиле, стоустая молва, которая впоследствии станет непременной спутницей уральских романов на тему городского и заводского бомонда (см., например, “Приваловские миллионы” и “Горное гнездо”) — все это способствовало переезду Д.Н. Мамина и М.Я. Алексеевой в апреле 1878 г. на постоянное жительство в Екатеринбург.

Бытие и бытность Мамина и Марии Якимовны в Екатеринбурге во многом были определены своеобразием их натур: их общей любовью к словесности и музыке, ее высокой образованностью и его талантом рассказчика и юмориста. Вообще, шутка, тонкая острота, живой, искрометный юмор были важной составляющей жизненного поведения Мамина-Сибиряка и его мировоззрения в целом. Яркое свидетельство тому — воспоминания близких друзей писателя по екатеринбургскому периоду жизни: Н.Ф. Магницкого, И.Н. Климшина, самой М.Я. Алексеевой, племянника писателя Б.Д. Удинцева, дочери А.И. Куприна Л.А. Куприной, а также А.Р. Челышевой, В.П. Луканина, М.А. Казанцевой-Ивановой и многих, многих других. По воспоминаниям М.Я. Алексеевой, “Дмитрий Наркисович был великолепный рассказчик — юморист, остроумный, наблюдательный, тонко подмечавший и красочно передававший разные характерные подробности. Впрочем, Дмитрий Наркисович и в университете славился рассказами”.

Благодаря личностным качествам Мамина и Марии Якимовны в 1878—1879 гг. вокруг них сформировался небольшой дружный кружок, состоящий из молодых, но уже имеющих определенный социальный статус людей. Самый старший из них, Николай Владимирович Казанцев, был Мамину духовно ближе остальных: их объединяли литературные интересы и жажда писательства. Н.В. Казанцев — яркая и увлекающаяся личность, органичная идейным исканиям своего времени. Так, вера в необходимость тесного сближения с народом способствовала созданию им в Башкирии колонии из таких же интеллигентов, решивших жить на земле своим собственным трудом. В рассказе Мамина-Сибиряка “Все мы хлеб едим” (с пометой “Из жизни на Урале”), напечатанном в 1882 г. в журнале “Дело”, эту жизненную коллизию воплотит “упростивишийся человек” по имени Лекандра. Три года спустя, когда колония развалилась, Казанцев кинулся в другую крайность, которая опять-таки вполне соответствовала духу времени и места — уральского края: Казанцев решает мгновенно разбогатеть — и, естественно, через золото. В итоге он терпит опустошительный крах. Однако через подобного рода затеи Казанцев знакомился с народной жизнью...".
...Други!
У Дмитрия Наркисовича есть роман- тоже о золоте! "Приваловские миллионы" (1883) - одно из самых его значительных произведений. Сюжет романа основан на реальных фактах из жизни промышленного Урала прошлого столетия. Особый быт, яркие характеры, глубокий демократизм книги помогают, по словам Горького, "понять и полюбить русский народ, русский язык".
Конечно,сейчас, в период дикого капитализма в России и народ, и его язык подвергаются большим испытаниям! Но верю, что великая страна стряхнет с себя жадных кровопийц, "пауков наживы"! Впереди у Святой Руси- сияющий Свет!!!

Вл.Назаров
 
****************   
1.По следам путешествия Мамина-Сибиряка
по Южному Уралу: встреча с Челябинском


   В рамках проекта «Писатели земли Уральской» в библиотеке №22 имени Д.Н. Мамина-Сибиряка по традиции в ноябре проходят «Маминские чтения». Они приурочены ко Дню рождения известного уральского писателя Д.Н. Мамина-Сибиряка. В 2020 году «Маминские чтения» перешли в виртуальный формат, поэтому предлагаем вам совершить экскурсию по следам путешествия Мамина-Сибиряка по Южному Уралу и узнать, какие впечатления остались у писателя после визита в Челябинск.
   
   Нет такого человека на Урале, кто не слышал бы имени Мамина-Сибиряка, не прочитал хотя бы одной его книги: «Серая шейка», «Алёнушкины сказки», «Приваловские миллионы», «Золото», «Три конца», «Горное гнездо», «Хлеб». При этом имя уральского писателя за десятилетия советской власти покрылось толстым слоем «хрестоматийного глянца», сегодня многие не знают ни настоящей судьбы писателя, ни его творчества.
   А знаете ли вы, как появился у писателя его литературный псевдоним? Свои первые журналистские работы Дмитрий Мамин подписывал Д. Сибиряк. В те времена всё, что находилось за Уральским хребтом, называлось Сибирью. Романы он стал подписывать двойной фамилией Мамин-Сибиряк. Сейчас он назвал бы себя Маминым-Уральцем.
   Многие писатели любили путешествовать, Дмитрий Мамин ездил по Уралу. Не случайно его называют «лучший географ Урала», «певец Урала». Он исходил много дорог по Уралу, сплавлялся по уральским рекам, познакомился со многими людьми, изучал архивы, занимался археологическими раскопками. Он знал историю, экономику, природу Урала, народные сказания и легенды. Мамин-Сибиряк «открыл» миру Урал со всеми его богатствами и историей.
   Дмитрий Наркисович мечтал побывать в наших местах, пока ещё не была построена железная дорога, которая изменила жизнь на Южном Урале. Мамин-Сибиряк сам сообщал о причинах, побудивших его поехать на Южный Урал. Об этом можно прочесть в его книге «По Зауралью». Вот эти три причины: кумысолечение, осмотр диких мест, на которых будет строиться железная дорога. А самая неожиданная причина – он интересовался золотыми приисками! Писателю очень хотелось наладить своё дело по добыче золота с другом-единомышленником Иваном Васильевичем Поповым. У Дмитрия Мамина родилась идея – нужно разбогатеть! «Зауралье – это наше золотое дно!» – часто любил повторять Дмитрий Наркисович. А Зауральем считал он весь восточный склон Уральских гор: Екатеринбург, Шадринск, уезды Пермской губернии и часть Оренбургской. Нужно отметить, что с золотыми приисками у него ничего не получилось. Все земли, насыщенные золотом, были скуплены или выработаны. Зато он много написал после поездок, ведь столько всего нового и интересного узнал о Южном Урале! Это «Уральские рассказы» в 2-х томах.
   В июне 1886 года его мечта исполнилась. Он проехал на лошадях в своём экипаже из Екатеринбурга через Касли, Кыштым, Златоуст, Миасс. Места, по которым путешествовал Дмитрий Мамин в 1886 году, вскоре обросли железной дорогой. В 1892 году была построена железная дорога из Златоуста в Челябинск. 25 октября 1892 года на станцию Челябинск прибыл первый поезд. Так был совершён переход через Урал.
   «Проехать по благословенному Зауралью именно накануне строительства железной дороги, направление которой от Златоуста пока ещё не определено – быть может, она пройдёт через Кыштымские заводы прямо на Екатеринбург, может быть, повернёт на город Челябинск, а то уйдёт совсем на юг, в степь. Важно, что Зауралье – это наше золотое дно – будет соединено железным путём с Расеей». Тогда впервые писатель так полно увидел горы и озёра, города и заводы, бедные башкирские деревни. Мамин-Сибиряк оставил в своих путевых заметках не только восторженное описание природы, городов, народного быта, но и, как опытный экономист, рассказал о проблемах в промышленности, сельском хозяйстве, добыче золота, проблемах коренного населения.
   Путевые заметки написаны Маминым-Сибиряком в результате поездки писателя по Южному Уралу летом 1886 года. Красиво изложенные, они представляют огромный интерес, позволяя нам переместиться в знаковые места на 128 лет назад. В заметках рассказывается о Сысерти, Каслях, Кыштыме, о горе Сугомак, Вишнёвых горах, Златоусте, Миассе, озере Тургояк и других местах Среднего и Южного Урала. «По Зауралью» – это 70 страниц ярких впечатлений от путешествия. Нужно особо подчеркнуть, что Зауральем писатель называл Южный Урал.
   Предлагаем вашему вниманию несколько интересных отрывков из путевых заметок. Вы получите наглядное впечатление об этой книге, и вам захочется познакомиться с ней поближе.
   «Особенно хорош вид на оз. Большие Касли, на Вишнёвые горы и на далёкую панораму Каслинского завода от оз. Кисегача. Это настоящая уральская Швейцария.
   «Скоро показался уголок громадного горного озера Увильды, которое в длину имеет 25 вёрст и в ширину 20. Глубина достигает 25 сажен. Замечательно то, что в Увильдах вода совершенно прозрачная, и можно отчётливо рассмотреть каждый камушек на глубине несколько саже. Как рассказывают, это самое красивое из горных озёр: со всех сторон лес, много островов…».
   
   «Миясский завод залёг по р. Миясу в широкой долине, и по своему наружному виду решительно ничего замечательного не представляет, кроме разве одной реки, этой глубокой и бойкой красавицы, полной ещё дикой свежести. Кругом оголённая холмистая равнина, горы остаются на западе, составляя довольно картинный фон, повитый синевато-фиолетовой дымкой. Заводские постройки как везде по заводам: прямые, широкие улицы, кучка хороших домов в центре, церковь…».
   Мог ли тогда Мамин-Сибиряк предположить, что скоро строить железную дорогу в этих местах будет инженер и писатель Гарин-Михайловский, который станет одним из самых близких его друзей?
   Многие годы эти очень интересные для нас путевые заметки были почти недоступны читателям. В 1887 году они вышли в свет в Екатеринбурге и только в 1952 году – в Челябинске, в альманахе «Южный Урал», в номерах 8 и 9. Очень жаль, что в столице Южного Урала не нашлось ни одного книгоиздателя, который бы выпустил «По Зауралью» отдельной книжкой! После посещения озера Увильды, нашей «голубой жемчужины», появился ещё один из «уральских рассказов» – «Мёртвое озеро», переводят, как «Озеро смерти». Мёртвым писатель его назвал потому, что тогда на его берегах не было никаких поселений. Рассказ «Мёртвое озеро» во время советской власти не публиковался. Впервые его увидели читатели в 2006 году. Сейчас его можно прочитать в сборнике «Старица»: проза и поэзия писателей Урала начала XX века», который вышел в свет в Челябинске в 2006 году.
   Зато был очень популярен рассказ Мамина-Сибиряка «Ночёвка», написанный в 1891 году, в котором писатель рассказывает об одной неудачной остановке в Челябинске. Наш город показался ему грязным, серым, злым, ему не давали спать клопы, мухи, лай собак. Город, объединивший и башкир, и русских. Мамин-Сибиряк видел город холодным и враждебным к отдельному человеку. Рассказ полон острой иронии. Его печатали часто потому, что он был прекрасной иллюстрацией того, как изменился Челябинск за годы советской власти.
   
   Вот такие непростые бывают судьбы у книг!
   
   Рассказ «Ночёвка» будет интересен прежде всего челябинцам, любителям истории. Художественное повествование идёт от лица автора. Главные герои – писатель, кучер Андрон, Спирька, Афоня, старуха. Действие рассказа начинается летним вечером и продолжается до часу ночи. О своих челябинских злоключениях в поисках постоялого двора – так можно коротко определить тему рассказа. «Ночёвка» начинается с диалога писателя с Андронычем: «А где мы в Челябе остановимся?» Кучер успокаивает барина, что он раз 10 уже был в Челябе и знает, где они остановятся на постоялом дворе. Дмитрий Мамин впервые приехал в Челябинск, его сразу удивило, что «маленький степной городок уже спал, несмотря на то, что было ровно 10 часов вечера. Автор начинает рассказ доброжелательно, но на протяжении всего повествования настроение у писателя становится безрадостным. «Я находился в отличном расположении духа чудным летним вечером и лошади тоже находились в прекрасном расположении духа, въехали в Челябинск с большим шиком, как, вероятно, ездит только местное начальство». Удивительные события происходят с путешественниками потому, что кучер Андроныч забыл адрес, точное место, где они хотели остановиться на ночлег.
   Прочитав произведение, читатель легко догадается, что действие рассказа происходит в центре города, в родном челябинском Заречье. На современной улице Кирова, бывшей улице Уфимской, когда-то был постоялый двор, ведь отсюда уходили в разные стороны три тракта: Уфимский, Сибирский и Екатеринбургский. Самой старой улицей считается улица Труда, на набережной реки Миасс. Здесь тоже могли развиваться события, описанные Маминым-Сибиряком.

«Постоялые дворы находились за рекой Мияс, но путешественники заблудились. Они проехали мимо каких-то лавок, потом по большому мосту через Мияс».
   
   
   «Эта великолепная степная река катилась здесь широким разливом, оживляя небольшой степной городок. Челябинск славится, как хлебный центр. Степной хлеб отсюда идёт на горные заводы. За мостом опять начиналась какая-то площадь и ряды деревянных лавчонок. По всем признакам, это был хлебный рынок».
   
   «На улице и по тракту стояла пыль столбом, а во дворе была такая грязь, точно мы заехали в болото. Даже лошади остановились, увязнув по колено в навозе».
   «И лошадей утопил, и экипаж не вытащил. Не чистили двор, прямо, как помойная яма…Воздух был невозможный»
   «Вошёл в низкую избу, такую грязную, что страшно было сесть на лавку»
   «Оплывшая сальная свечка горела около неё в облепленном разной гадостью железном подсвечнике»
   «Куда ты меня завёз, Андроныч? Разве можно ночевать в этой проклятой помойной яме?»
   «О тротуарах, конечно, не было помину, и, чтобы не сломать шею, я отправился серединой улицы. Но и тут приходилось постоянно натыкаться на какие-то камни, точно их подкидывала мне под ноги какая-то невидимая рука. Раза два я делал отчаянные курбеты, как лошадь на скачках с препятствиями. Как на грех, ночь была тёмная, а фонарей не полагалось, как и тротуаров. Я брёл по улице буквально ощупью, высоко поднимая ноги и ощупывая каждый раз место, на которое ставил ногу. Как ездят по такой проклятой дороге? В душе у меня закипело озлобление».
   «В провинции все лавки и торговые помещения оберегаются злющими псами, на меня с удушливым лаем бросились обозлённые торговые псы. Где я бежал, и как я спасся от зубов челябинского злейшего пса – не помню».
   Объездные казаки, делая ночной обход по городу, заметили ночного путника и помогли ему, указали место, где находится постоялый двор.
   Поиски ночлега продолжались «битых» два с половиной часа.
   «Все с курицами спать ложатся у нас, такое уж заведенье. И на город не походит…».
   «Напиться чаю с дороги - это невинное удовольствие для меня было отравлено мухами, которых оказались целые полчища, как только внесли огонь. Они самым нахальным образом облепили стол, хлеб, сахар, кринку с молоком, лезли в рот, падали в горячий чай, и вообще получался какой-то мушиный шабаш. Пока несёшь стакан с чаем, в него мухи валились буквально десятками. Никогда, ни раньше, ни после, я не видал ничего подобного и выразил невольное удивлению незлобию Афони, который мог жить в таком улье». На совет: истребить мух, получил ответ: «Вот зима придёт, так и мухам конец».
   «Из-за мух, оставаться спать во флигеле, нечего было и думать. Я отправился в свой дорожный тарантас. После всех тревог этого испорченного вечера так приятно было отдохнуть».
   «Да в горнице лёг спать. Ну, только и Афоня: настоящее муравьище развёл у себя - и клопы, и блохи, и тараканы, и мухи, точно в крапиве проснулся. Андроныч неистово чесался, дёргал головой и обругал ещё раз всю Челябу».
   Жаль, что нет продолжения у рассказа, описана только одна ночёвка, поэтому такое название – «Ночёвка». Любопытно было узнать, а куда Дмитрий Мамин поехал в Челябинске утром, как провёл день в нашем городе, чем занимался, с какими людьми встречался? Ночной город – это совсем другое дело, а если бы писатель приехал не в 22 часа ночи, а утром? Вероятно, тогда в памяти у Дмитрия Наркисовича остался бы совсем другой Челябинск! А какой? Ни в цикле «Уральские рассказы», ни в путевых заметках «По Зауралью» нет ответа на этот вопрос.
   Маминская Челяба каждому читателю представляется по-своему. Тогда, в XIX веке – это было азиатское поселение. А сегодня, в XXI веке Челябинск – это современный мегаполис.
   
   Мы надеемся, что «Маминские чтения-2020» помогли вам открыть для себя замечательного уральского писателя и его книги заново. Рекомендуем их всем, кто неравнодушен к литературной истории уральского края.

 
   
1.По следам путешествия Мамина-Сибиряка
по Южному Уралу: встреча с Челябинском


   В рамках проекта «Писатели земли Уральской» в библиотеке №22 имени Д.Н. Мамина-Сибиряка по традиции в ноябре проходят «Маминские чтения». Они приурочены ко Дню рождения известного уральского писателя Д.Н. Мамина-Сибиряка. В 2020 году «Маминские чтения» перешли в виртуальный формат, поэтому предлагаем вам совершить экскурсию по следам путешествия Мамина-Сибиряка по Южному Уралу и узнать, какие впечатления остались у писателя после визита в Челябинск.
   
   Нет такого человека на Урале, кто не слышал бы имени Мамина-Сибиряка, не прочитал хотя бы одной его книги: «Серая шейка», «Алёнушкины сказки», «Приваловские миллионы», «Золото», «Три конца», «Горное гнездо», «Хлеб». При этом имя уральского писателя за десятилетия советской власти покрылось толстым слоем «хрестоматийного глянца», сегодня многие не знают ни настоящей судьбы писателя, ни его творчества.
   А знаете ли вы, как появился у писателя его литературный псевдоним? Свои первые журналистские работы Дмитрий Мамин подписывал Д. Сибиряк. В те времена всё, что находилось за Уральским хребтом, называлось Сибирью. Романы он стал подписывать двойной фамилией Мамин-Сибиряк. Сейчас он назвал бы себя Маминым-Уральцем.
   Многие писатели любили путешествовать, Дмитрий Мамин ездил по Уралу. Не случайно его называют «лучший географ Урала», «певец Урала». Он исходил много дорог по Уралу, сплавлялся по уральским рекам, познакомился со многими людьми, изучал архивы, занимался археологическими раскопками. Он знал историю, экономику, природу Урала, народные сказания и легенды. Мамин-Сибиряк «открыл» миру Урал со всеми его богатствами и историей.
   Дмитрий Наркисович мечтал побывать в наших местах, пока ещё не была построена железная дорога, которая изменила жизнь на Южном Урале. Мамин-Сибиряк сам сообщал о причинах, побудивших его поехать на Южный Урал. Об этом можно прочесть в его книге «По Зауралью». Вот эти три причины: кумысолечение, осмотр диких мест, на которых будет строиться железная дорога. А самая неожиданная причина – он интересовался золотыми приисками! Писателю очень хотелось наладить своё дело по добыче золота с другом-единомышленником Иваном Васильевичем Поповым. У Дмитрия Мамина родилась идея – нужно разбогатеть! «Зауралье – это наше золотое дно!» – часто любил повторять Дмитрий Наркисович. А Зауральем считал он весь восточный склон Уральских гор: Екатеринбург, Шадринск, уезды Пермской губернии и часть Оренбургской. Нужно отметить, что с золотыми приисками у него ничего не получилось. Все земли, насыщенные золотом, были скуплены или выработаны. Зато он много написал после поездок, ведь столько всего нового и интересного узнал о Южном Урале! Это «Уральские рассказы» в 2-х томах.
   В июне 1886 года его мечта исполнилась. Он проехал на лошадях в своём экипаже из Екатеринбурга через Касли, Кыштым, Златоуст, Миасс. Места, по которым путешествовал Дмитрий Мамин в 1886 году, вскоре обросли железной дорогой. В 1892 году была построена железная дорога из Златоуста в Челябинск. 25 октября 1892 года на станцию Челябинск прибыл первый поезд. Так был совершён переход через Урал.
   «Проехать по благословенному Зауралью именно накануне строительства железной дороги, направление которой от Златоуста пока ещё не определено – быть может, она пройдёт через Кыштымские заводы прямо на Екатеринбург, может быть, повернёт на город Челябинск, а то уйдёт совсем на юг, в степь. Важно, что Зауралье – это наше золотое дно – будет соединено железным путём с Расеей». Тогда впервые писатель так полно увидел горы и озёра, города и заводы, бедные башкирские деревни. Мамин-Сибиряк оставил в своих путевых заметках не только восторженное описание природы, городов, народного быта, но и, как опытный экономист, рассказал о проблемах в промышленности, сельском хозяйстве, добыче золота, проблемах коренного населения.
   Путевые заметки написаны Маминым-Сибиряком в результате поездки писателя по Южному Уралу летом 1886 года. Красиво изложенные, они представляют огромный интерес, позволяя нам переместиться в знаковые места на 128 лет назад. В заметках рассказывается о Сысерти, Каслях, Кыштыме, о горе Сугомак, Вишнёвых горах, Златоусте, Миассе, озере Тургояк и других местах Среднего и Южного Урала. «По Зауралью» – это 70 страниц ярких впечатлений от путешествия. Нужно особо подчеркнуть, что Зауральем писатель называл Южный Урал.
   Предлагаем вашему вниманию несколько интересных отрывков из путевых заметок. Вы получите наглядное впечатление об этой книге, и вам захочется познакомиться с ней поближе.
   «Особенно хорош вид на оз. Большие Касли, на Вишнёвые горы и на далёкую панораму Каслинского завода от оз. Кисегача. Это настоящая уральская Швейцария.
   «Скоро показался уголок громадного горного озера Увильды, которое в длину имеет 25 вёрст и в ширину 20. Глубина достигает 25 сажен. Замечательно то, что в Увильдах вода совершенно прозрачная, и можно отчётливо рассмотреть каждый камушек на глубине несколько саже. Как рассказывают, это самое красивое из горных озёр: со всех сторон лес, много островов…».
   
   «Миясский завод залёг по р. Миясу в широкой долине, и по своему наружному виду решительно ничего замечательного не представляет, кроме разве одной реки, этой глубокой и бойкой красавицы, полной ещё дикой свежести. Кругом оголённая холмистая равнина, горы остаются на западе, составляя довольно картинный фон, повитый синевато-фиолетовой дымкой. Заводские постройки как везде по заводам: прямые, широкие улицы, кучка хороших домов в центре, церковь…».
   Мог ли тогда Мамин-Сибиряк предположить, что скоро строить железную дорогу в этих местах будет инженер и писатель Гарин-Михайловский, который станет одним из самых близких его друзей?
   Многие годы эти очень интересные для нас путевые заметки были почти недоступны читателям. В 1887 году они вышли в свет в Екатеринбурге и только в 1952 году – в Челябинске, в альманахе «Южный Урал», в номерах 8 и 9. Очень жаль, что в столице Южного Урала не нашлось ни одного книгоиздателя, который бы выпустил «По Зауралью» отдельной книжкой! После посещения озера Увильды, нашей «голубой жемчужины», появился ещё один из «уральских рассказов» – «Мёртвое озеро», переводят, как «Озеро смерти». Мёртвым писатель его назвал потому, что тогда на его берегах не было никаких поселений. Рассказ «Мёртвое озеро» во время советской власти не публиковался. Впервые его увидели читатели в 2006 году. Сейчас его можно прочитать в сборнике «Старица»: проза и поэзия писателей Урала начала XX века», который вышел в свет в Челябинске в 2006 году.
   Зато был очень популярен рассказ Мамина-Сибиряка «Ночёвка», написанный в 1891 году, в котором писатель рассказывает об одной неудачной остановке в Челябинске. Наш город показался ему грязным, серым, злым, ему не давали спать клопы, мухи, лай собак. Город, объединивший и башкир, и русских. Мамин-Сибиряк видел город холодным и враждебным к отдельному человеку. Рассказ полон острой иронии. Его печатали часто потому, что он был прекрасной иллюстрацией того, как изменился Челябинск за годы советской власти.
   
   Вот такие непростые бывают судьбы у книг!
   
   Рассказ «Ночёвка» будет интересен прежде всего челябинцам, любителям истории. Художественное повествование идёт от лица автора. Главные герои – писатель, кучер Андрон, Спирька, Афоня, старуха. Действие рассказа начинается летним вечером и продолжается до часу ночи. О своих челябинских злоключениях в поисках постоялого двора – так можно коротко определить тему рассказа. «Ночёвка» начинается с диалога писателя с Андронычем: «А где мы в Челябе остановимся?» Кучер успокаивает барина, что он раз 10 уже был в Челябе и знает, где они остановятся на постоялом дворе. Дмитрий Мамин впервые приехал в Челябинск, его сразу удивило, что «маленький степной городок уже спал, несмотря на то, что было ровно 10 часов вечера. Автор начинает рассказ доброжелательно, но на протяжении всего повествования настроение у писателя становится безрадостным. «Я находился в отличном расположении духа чудным летним вечером и лошади тоже находились в прекрасном расположении духа, въехали в Челябинск с большим шиком, как, вероятно, ездит только местное начальство». Удивительные события происходят с путешественниками потому, что кучер Андроныч забыл адрес, точное место, где они хотели остановиться на ночлег.
   Прочитав произведение, читатель легко догадается, что действие рассказа происходит в центре города, в родном челябинском Заречье. На современной улице Кирова, бывшей улице Уфимской, когда-то был постоялый двор, ведь отсюда уходили в разные стороны три тракта: Уфимский, Сибирский и Екатеринбургский. Самой старой улицей считается улица Труда, на набережной реки Миасс. Здесь тоже могли развиваться события, описанные Маминым-Сибиряком.

«Постоялые дворы находились за рекой Мияс, но путешественники заблудились. Они проехали мимо каких-то лавок, потом по большому мосту через Мияс».
   
   
   «Эта великолепная степная река катилась здесь широким разливом, оживляя небольшой степной городок. Челябинск славится, как хлебный центр. Степной хлеб отсюда идёт на горные заводы. За мостом опять начиналась какая-то площадь и ряды деревянных лавчонок. По всем признакам, это был хлебный рынок».
   
   «На улице и по тракту стояла пыль столбом, а во дворе была такая грязь, точно мы заехали в болото. Даже лошади остановились, увязнув по колено в навозе».
   «И лошадей утопил, и экипаж не вытащил. Не чистили двор, прямо, как помойная яма…Воздух был невозможный»
   «Вошёл в низкую избу, такую грязную, что страшно было сесть на лавку»
   «Оплывшая сальная свечка горела около неё в облепленном разной гадостью железном подсвечнике»
   «Куда ты меня завёз, Андроныч? Разве можно ночевать в этой проклятой помойной яме?»
   «О тротуарах, конечно, не было помину, и, чтобы не сломать шею, я отправился серединой улицы. Но и тут приходилось постоянно натыкаться на какие-то камни, точно их подкидывала мне под ноги какая-то невидимая рука. Раза два я делал отчаянные курбеты, как лошадь на скачках с препятствиями. Как на грех, ночь была тёмная, а фонарей не полагалось, как и тротуаров. Я брёл по улице буквально ощупью, высоко поднимая ноги и ощупывая каждый раз место, на которое ставил ногу. Как ездят по такой проклятой дороге? В душе у меня закипело озлобление».
   «В провинции все лавки и торговые помещения оберегаются злющими псами, на меня с удушливым лаем бросились обозлённые торговые псы. Где я бежал, и как я спасся от зубов челябинского злейшего пса – не помню».
   Объездные казаки, делая ночной обход по городу, заметили ночного путника и помогли ему, указали место, где находится постоялый двор.
   Поиски ночлега продолжались «битых» два с половиной часа.
   «Все с курицами спать ложатся у нас, такое уж заведенье. И на город не походит…».
   «Напиться чаю с дороги - это невинное удовольствие для меня было отравлено мухами, которых оказались целые полчища, как только внесли огонь. Они самым нахальным образом облепили стол, хлеб, сахар, кринку с молоком, лезли в рот, падали в горячий чай, и вообще получался какой-то мушиный шабаш. Пока несёшь стакан с чаем, в него мухи валились буквально десятками. Никогда, ни раньше, ни после, я не видал ничего подобного и выразил невольное удивлению незлобию Афони, который мог жить в таком улье». На совет: истребить мух, получил ответ: «Вот зима придёт, так и мухам конец».
   «Из-за мух, оставаться спать во флигеле, нечего было и думать. Я отправился в свой дорожный тарантас. После всех тревог этого испорченного вечера так приятно было отдохнуть».
   «Да в горнице лёг спать. Ну, только и Афоня: настоящее муравьище развёл у себя - и клопы, и блохи, и тараканы, и мухи, точно в крапиве проснулся. Андроныч неистово чесался, дёргал головой и обругал ещё раз всю Челябу».
   Жаль, что нет продолжения у рассказа, описана только одна ночёвка, поэтому такое название – «Ночёвка». Любопытно было узнать, а куда Дмитрий Мамин поехал в Челябинске утром, как провёл день в нашем городе, чем занимался, с какими людьми встречался? Ночной город – это совсем другое дело, а если бы писатель приехал не в 22 часа ночи, а утром? Вероятно, тогда в памяти у Дмитрия Наркисовича остался бы совсем другой Челябинск! А какой? Ни в цикле «Уральские рассказы», ни в путевых заметках «По Зауралью» нет ответа на этот вопрос.
   Маминская Челяба каждому читателю представляется по-своему. Тогда, в XIX веке – это было азиатское поселение. А сегодня, в XXI веке Челябинск – это современный мегаполис.
   
   Мы надеемся, что «Маминские чтения-2020» помогли вам открыть для себя замечательного уральского писателя и его книги заново. Рекомендуем их всем, кто неравнодушен к литературной истории уральского края.
http://kray.chelib.ru/

***********
2. Д.Н. Мамин-Сибиряк. Мёртвое озеро
(Из летних экскурсий)

Перед вами малоизвестный очерк писателя Д.Н. Мамина-Сибиряка о поездке на озеро Увильды. Он отправился туда вместе с екатеринбургским художником Владимиром Гавриловичем Казанцевым. Очерк содержит интересные сведения о природе и истории этого красивого уголка Урала. 
Очерк впервые печатался в журнале «Мир божий» (Санкт-Петербург, 1892, № 3, стр. 44-64). В других книгах с сочинениями Мамина-Сибиряка он не размещался, за исключением книги: Д.Н. Мамин-Сибиряк. Повесть и рассказы. Уфа, Башкирское книжное издательство, 1978.

I
Чего мы боялись, то и случилось: когда наш дорожный экипаж свернул на четырнадцатой версте с большой трактовой дороги на маленькую лесную дорожку, начало уже быстро темнеть. Спускались быстрые летние сумерки, которые в густом сосновом бору казались уже ночью.
– Всего версты с четыре до саймы будет – не будет, – утешал нас ямщик, ловко объезжая какой-то пень, точно нарочно вылезший на самую дорогу. - Рукой подать...
– Ты вот крыло-то у экипажа не оборви, – заметил я, наблюдая за целостью собственного экипажа.
– Не впервой! – обиженно заметил ямщик и сейчас же, в доказательство своих слов, задел крылом за сосну, так что собственный экипаж накренился и где-то раздался подозрительный треск.
– Тише!.. – посоветовал мой спутник. – Тебе, видно, не впервой ломать чужие экипажи?..
Ямщик, по всей вероятности, обвинял нас же за свойственную всем проезжающим господам строптивость, потому что ямщики всегда правы, даже когда вываливаю в канавы, ломают экипажи и рвут сбрую.
Сайма – рыбацкая избушка на берегу озера. Нам хотелось доехать до нее засветло, чтобы осмотреть местность, насколько она подходит к цели нашего путешествия, и осмотреть самую сайму, насколько она удовлетворяла нашим требованиям, как удобное помещение. Я особенно волновался, потому что по слухам насказал своему спутнику про озеро Увельды всяческих чудес, а так как сам не видал его, то рассказы и слухи могли и не оправдаться, что случается нередко. Мой спутник, известный художник Владимир Гаврилович Казанцев, ехал со специальной целью рисовать этюды для своих пейзажей, и мне было бы неприятно, если бы моя рекомендация не оправдалась. И художники прихотливы, и озеро могло оказаться неинтересным, а ночью, вдобавок, ничего не разглядишь. Лично мне решительно было все равно куда бы ни ехать, а Увельды славилось своими рыбными ловлями и массой дичи. Ружье и записная книжка во всех поездках по Уралу для меня составляли весь багаж, а тут в перспективе предстояло прожить в лесу целую неделю в оригинальной обстановке рыбачьей стоянки. Решение вопроса об удаче поездки приходилось отложить до следующего утра.

В сосновом лесу вечером особенно хорошо. Нагревшаяся за день земля курилась смолистым ароматом. Откуда-то наносило запахом свежего сена. Наша дорожка невидимой змейкой вилась среди высоких сосен, экипаж покачивало, лошади фыркали, ямщик посвистывал художник Владимир Гаврилович Казанцев – э, будь что будет! Отлично провести одну ночь в таком лесу. Жаль, что мой спутник не был охотником.
– Ну, мы твои четыре версты проехали, – заявил он, раскуривая папиросу. – Где же сайма?
– А кордон сейчас, барин...
– Какой кордон?.. Нам не кордон нужен, а сайма...
– Да это на дороге кордон стоит, на канаве, которая, значит, из озера проведена, а от кордона до саймы доплюнуть можно...
Экипаж начал спускаться куда-то под гору. Лошади упирались, ощупывая каждый шаг. В темноте казалось, что мы сейчас же полетим вместе с экипажем и тройкой лошадей по меньшей мере в пропасть. Мало ли что бывает вот на таких милых лесных дорожках... Но вот точно где-то под землей тявкнула собачонка – значит, кордон близко. Действительно, со дна глубокого лога глянул на нас красным глазом огонек, а через несколько минут под колесами экипажа загремел деревянный мостик. В темноте на нас с азартным лаем накинулась кордонная собачонка, точно она хотела по меньшей мере проглотить нас вместе с экипажем.
– Вам на которую сайму надо-то? – спрашивал старик сторож, когда наш экипаж остановился.
– Разве две саймы?
– Да, видно, две: одна поближе, другая поодаль... Вы на которую едете?.. А то еще есть Миляев мыс... Барон завсегда туды ездить. Такое приятное местечко...
– Нам куда-нибудь поближе, а завтра разберем.
– Ну, так вот на старую сайму... Отседа рукой подать. Там и избушка есть... Укроетесь, ежели дождь.
Мы тронулись дальше, сопровождаемые отчаянным лаем кордонной собачонки.
– Там повертка будет направо, так не прокараульте! – крикнул из темноты кордонщик. – Всего одна повертка.
Теперь уже окончательно стемнело, и трудно было рассмотреть далее дорогу. Наш экипаж поднялся на какую-то лесистую горку и опять исчез в сосновом бору, обступавшем дорожку с обеих сторон сплошной стеной.
– Смотри, не пропусти повертки! – предостерегали мы ямщика.
– На вот... Не впервой!.. Ну-ко, мы, омморошные, помешивай!.. И места осталось одинова плюнуть...
Странная вещь, нам эта вторая половина показалась даже длиннее первой, так что явилось даже сомнение, не пропустили ли мы повертки. Мой спутник особенно волновался и даже уверял, что мы заблудились.
– Куда-нибудь приедем, – успокаивал я.
– Вот тебе и плюнуть... – роптал художник. – Нет, наверно прозевали повертку.
– Ах, барин, да в лесу завсегда блазнит, – объяснял ямщик. – Особливо ночью... Знакомого места не узнаешь.
– Да, ведь, плюнуть до саймы, а мы целых полчаса едем...
А ночь была тихая, нигде не шелохнет. Тройке было тесно на лесной дорожке, и пристяжная постоянно наваливалась на коренника. Но вот мы начали спускаться куда-то под гору, и нас точно обдало теплом: это было озеро. Земля остывает быстрее воды, а поэтому близость большого водоема всегда можно почувствовать еще издали, особенно вечером.
– Вон она, повертка-то! – весело крикнул ямщик, указывая кнутовищем влево.
Где-то внизу опять послышался осторожный лай, раздававшийся в лесу громким эхом. Очевидно, это была сайма. Опять экипаж начал осторожно спускаться под гору, где все было закутано белесоватой мглой. Вот мелькнуло в тумане расплывающимся пятном зарево костра, а потом показался и сам огонь. В освещенном пространстве двигались какие-то темные фигуры. Две собачонки вылетели к нам навстречу, заливаясь таким отчаянным лаем, точно они были оскорблены в своих лучших чувствах нашим неожиданным появлением в такое опасное время.
– Мир на стану! – крикнул ямщик, осаживая тройки почти в черте освещенного костром круга. –Николка, ты здесь, што ли?
– Я... – ответил мужик в красной рубахе, выделяясь из группы.
– Господ к тебе привез. Получай...
Наше внимание было привлечено стоявшей в стороне обыкновенной деревенской избой и горбившимися вокруг нее хозяйственными пристройками, – это и была сайма в собственном смысле. Пока можно было рассмотреть только один силуэт.
– Ты хозяин? – обратился я к Николаю. – Нам нужно остановиться на несколько дней... Найдется место?
– Сколь угодно... В избе будет превосходно. Упоместитесь в лучшем виде. Хошь всю избу берите...
Сколько мы ни вглядывались в сторону озера, трудно было что-нибудь разглядеть – туман застилал все кругом. Пришлось отложить решение вопроса об удаче поездки до следующего утра, что мне было очень неприятно, хотя и пришлось помириться с таким положением. Экипаж закатили во двор, наши вещи перенесли в избу, оказавшуюся очень грязной и неудобной, а пока мы устроились около костра, где поставлен был самовар. Наш хозяин проявлял необыкновенную суетливость и угодливость, как человек привыкший к обращению с порядочными господами.
– За охотой приехали? – спрашивал он несколько раз.
– За охотой...
– А, может, и порыбачить.
– Может, и порыбачить...
– Уток в озере несчерпаемое множество... А, может, насчет малины, так на Миляевом мысу сколь угодно.
– Доберемся и до малины... А есть рыба на уху?
– Сию минуту оборудуем... Я сгоняю на лодке, мережки выкинуты у меня, так, может, на уху выберу окунишек.
Все-таки мы были счастливы, что добрались до места. Берег весь зарос густым лесом, который начинался сейчас же за избой. Сквозь туман пока можно было разглядеть только камыши, а озеро все застлано было густым туманом. Где-то в прибережной заросли крякали утки. Наш хозяин быстро пропал в темноте, и было слышно шлепали по земле его босые ноги, а потом как эти ноги бросились в лодку, и как захлопало в сонной воде весло. В воздухе стояла такая тишь, что каждый звук передавался с замечательной отчетливостью, точно под колпаком. Вот лодка зашуршала в камышах, потом по ее дну черкнула под водная коряга, вспугнув жалобно чиликавшую птичку, дремавшую в прибережных кустах.
Мы присели к огню, кругом которого в живописном беспорядке разместились неизвестные нам мужики и бабы. На первом плане, грея над огнем руки, сидел сгорбленный старик с длинной, окладистой, седой бородой. Это был на стоящий патриарх, да и какое же озеро без старика – на каждом озере должен быть такой старик.
– Ты здесь живешь, дедушка? – спросил я.
– Нет, родной... Мы страдуем тут недалеко, а ночевать на сайму приходим. Оно все же способнее, потому как изба и всякое протчее.
Я про себя пожалел, что такой славный старик оказался здесь чужим, – это портило общую картину рыбачьей саймы. Точно дополнением этого патриарха служили три мужика и несколько баб, осматривавших нас с жадным бабьим любопытством. Баба, ставившая самовар (на сайме оказался и свой самовар и чайная посуда), по всем признакам была хозяйкой. За ее сарафан цеплялся белоголовый мальчуган лет пяти, принимавший нас, кажется, за людоедов, явившихся на озеро с специальной целью скушать его.
Самовар уже кипел, послышалось хлопанье весла, и невидимая лодка причалила к берегу.
– Уху привез! – торжественно заявил Николка, появляясь из тумана с плетеным кузовком, в котором трепескалась живая рыба.
– Какая нынче рыба... – заметил старик, разглядывая добычу. – Так, кот наплакал.
Николка сейчас же произвел целую революцию: вытащил из избы стол, потом скамейку и устроил нам чай по всей форме. Даже появилось молоко в крынке. Мужики и бабы ушли, а оставался только старик да наши хозяева, хлопотавшие около ухи. Я предложил старику чашку чаю.
– Спасибо... – согласился он, подсаживаясь к столу.
Мы пили наш чай при самой фантастической обстановке, Чудная черная ночь, близость дремавшего во сне громадного озера, незнакомые люди – все это нагоняло то безотчетно-мечтательное настроение, которым именно и хороши все путешествия. Мы стали расспрашивать старика про озеро.
– Самое большое озеро по всему Зауралью, – объяснил он. – В длину больше двадцати верст будет, да в ширину все пятнадцать. Сайма-то у двора налажена.
– У какого двора?
– А так называется... Тоже, значит, озеро, только оно меж островов заперто. Ну, и вышел по нашему двор, в котором молодь прежде держали, как в садке. Завтра увидите...
– А ты часто бываешь здесь, дедушка? – спросил Владимир Гаврилович.
– Случалось... Сорок лет выжил рыбаком вот на этой сайме. Годов с пять будет, как ушел отсюда, потому как обессилел.
– А сколько тебе всего-то лет?
– Да на озеро я пришел уже под пятьдесят годов, вот и считайте... Я-то за девяносто считаю, этак с хвостиком.
Все это были почтенные цифры, которые как-то совсем не укладывались в моей житейской арифметике: сорок лет прожить на сайме – уже целая жизнь, да еще сюда пришел под пятьдесят –это был двойной век. Да еще в девяносто лет с хвостиком приехал с семьей страдовать... Вот это называется жить!.. Я с удивлением рассматривал худое старческой худобой лицо нашего Мафусаила, которое поросло точно мохом. Даже передние зубы все целы, и голова была покрыта шапкой седых волос. Только на ухо был немного туговат старик – вот и все физические недостатки. Мы невольно переглянулись – у каждого мелькнула мысль о том, что с нами станется через каких-нибудь двадцать лет? – Да и эти двадцать лет не прожить, благодаря ненормальным условиям нашей городской жизни.
– Дедко-то еще страдует наряду с правнуками, – проговорил Николка, вслушивавшийся в наш разговор. – Правильный старичок...
– А что, хорошо озеро? – спрашивал старика Владимир Гаврилович.
– Да уж лучше, видно, не бывает, барин... Семьдесят островов считают. А главное вода в ем: хрусталь. В тихую погоду без малого сажени на три дно видать... И в других озерах светлая вода, а в Увельдах светлее всех. Рыбка любит светлую-то воду... Тоже вон лавды, няши, ситники, заводи, побережье – самое это для рыбки золотое дело.
Первая уха на Увельдах много потеряла для нас от того, что и было поздно, и очень уж мы устали. Искусство Николки пропало даром: уха была съедена равнодушным образом.
– А вот как мы спать будем? – спрашивал Владимир Гаврилович.
– А в избе, – отвечал Николка. – В избе превосходно...
– Может быть, в избе-то и клопы, и тараканы, и блохи, Насекомая, известно... Даже это в проезжающих номерах, господин, не убережешься.
Когда мы забрались в избу осветились захваченной с собой стеариновой свечой, сразу выступали все неудобства хваленой саймы. Изба была маленькая, как говорится, кошку за хвост повернуть негде. Почти половину ее занимала русская печь. У двери, направо в углу, стояла большая двуспальная кровать, очевидно, предназначенная для нас, но захваченная двумя девицами из партии страдовавших.
– Эй, вы, куда залезли? – накинулся на них Николка. – Не по чину разлеглись... Послышалось сонное бормотанье, а потом девицы зашептались, хихикнули и очень кокетливо закрылись с головами какими-то понявами. Мы, впрочем, не стали тревожить сладкого девственного сна, потому что кровать с грязным матрацом из какой-то дерюги ничего привлекательного не представляла. Владимир Гаврилович внушительно пожал плечами, рассматривая стену, испещренную запятыми от раздавленных клопов. Остававшаяся половина избы разделилась так: половину этой половины занимала незамеченная нами давеча люлька с почивавшим в ней отпрыском Николки, а под ней уже спала хозяйка с мальчиком; нам оставался уголок на полу как раз такой величины, чтобы два взрослых человека могли протянуть ноги.
– Да, сегодня мы будем спать в стиле рококо, – заметил Владимир Гаврилович, нюхая зараженный воздух.
После роскоши горной ночи убожество нашего первого ночлега особенно казалось мрачным, но приходилось мириться. Николка, приготовляя нам барскую постель, несколько раз принимался бранить невинно почивавших девиц, пока не утешился таким соображением:
– А я их завтра за малиной пошлю... ей-богу!.. Другие господа весьма уважают малину...
II
Первую ночь на сайме я почти не спал. И душно было, и все казалось, что кто-то ползает по телу. Одним словом, скверно... К довершению всего, мой спутник спал мертвым сном, а это уже было совсем обидно. Я едва дождался рассвета, чтобы выйти на свежий воздух. Июльское горячее утро только еще загоралось. По озеру бродил густой туман. медленно раскутывавший берега, острова и водяную даль. Та картина, которая рисовалась ночью, совершенно исчезла. Я был в восторге и с нетерпением ждал пробуждения Владимира Гавриловича, который должен был окончательно решить, достойны ли Увельды кисти художника. В ожидании я развел потухший огонек и кстати познакомился с маленькой кудластой собачонкой Шариком, которая всеми силами старалась загладить свое вчерашнее злобное неистовство. Я очень люблю именно таких простых собак неизвестной породы, которые удивительно умны и, на мой взгляд, очень грациозны. К огню из густой травы вышел маленький теленок и тоже принял участие в нашей семейной радости.
Когда озеро разделось от ночного тумана, я мог рассмотреть в подробностях развертывавшуюся картину. Наша сайма стояла в береговой впадине. Кругом ее обошел смешанный лес. Перед саймой блестел на солнце «двор», т. е. небольшое озерко, соединявшееся с настоящим озером протоками «трубой». Сейчас за двором» разлегся низкий Вязовый остров. Направо, в глубине брезжились синеватыми контурами горы, а налево дымку горизонта главная уходила из глаз в туманную масса воды, так называемое «море», как называли рыбаки главное озеро. Острова скучились главным образом в западной части озера, которою оно точно прижалось к горам. Картина получалась, во всяком случае, очень оригинальная и красивая, особенно потому, что и берега, и острова сплошь заросли великолепным лесом, совершенно нетронутым, а таких нетронутых уголков так немного можно встретить даже на Урале. Освеженная ночной росой, зелень так и блестела под лучами поднимавшегося солнца, а вода стояла, как зеркало. Мое созерцательное настроение было нарушено появлением Николки.
– Барин, поедем мережки осматривать, – предлагал он, сталкивая в воду лодку-душегубку. – Садись рылом-то ко мне. Вот так.
Меня возмутило на первый раз весло, каким греб Николка – это была какая-то пародия на весло. Короткое, точно обгрызанное, оно походило скорее на те мешалки, которыми бабы месят хлеб в своих квашонках. Будь такое весло где-нибудь на маленькой реке или маленьком озере, – с ним еще можно было помириться, а на таком громадном озере оно было просто возмутительно, характеризуя нашу русскую неаккуратность и леность. Сам Николай тоже не представлял своей особой ничего особенного: русоволосый мужик с окладистой русой бородой и глуповато-хитрым выражением лица. Шапки он не признавал, как и сапог. Работая своим огрызком-веслом, он улыбался и морщил лицо. Наша душегубка, переваливаясь с боку на бок, тихо подвигалась по «двору» вправо, где «труба» была перегорожена первой мережкой. Меня прежде всего поразила удивительная прозрачность воды: все дно было видно до мельчайших подробностей. Камушки-речники пестрили его настоящей мозаикой. Когда лодка пошла близ камышей, в воде за мелькали быстрые тени спугнутого «руна»: пестрые спинки окуней пронеслись с быстротой стрелы.
– Вот и уха готова! – весело заявил Николка, когда наша душегубка подползла к «трубе».
Вход в проток был перегорожен мережкой, в которой там и сям блестела запутавшаяся в нитяных ячейках рыба. Правда, добыча была не особенно велика, всего до десятка рыбок, но сейчас рыба вообще плохо шла в сеть, и Николка довольствовался малым. Он выбрал мережку из воды и сложил ее в нос лодки вместе с рыбой. Кстати, по своему устройству, мережка отличается от всякой другой сети. Она составляется из трех сетей, средняя – самая частая, а по краям – с крупными ячейками; нижняя тетива усажена глиняными грузилами (кибасья), а на верхней – поплавки из скрученой бересты. Такая мережка висит в воде прозрачным кружевом. Ее выкидывают на ночь в таких местах, где рыба имеет ход – в протоках, около камышей, у плавучих островков водорослей. Бреднем и неводом как бы вычерпывают рыбу на воды, а мережкой можно достать только ту, которая сама запутывается в ней. Удобства этой снасти в том, что ее можно выкинуть в любом месте, где неводом ничего не поделаете, а затем с мережкой может работать всего один человек.
«Труба» вывела нас вправо на большое горное озеро – это было долгий конец Увельдов, отделенный от «моря» рядом островов. Но и этот хвост озера настолько был велик, что дальний берег едва брезжился в утренней лучезарной мгле. Вязовый остров кончался красивым мысом, обозначавшим ночную стоянку случайных рыбаков, да по зеркальной глади чертила лодка-точка, и только. Такое красивое озеро – и кругом полное безлюдье, настоящая пустыня. Я просто не мог оторвать глаз от этого дикого приволья. Когда лодка вышла из трубы, дно точно утонуло в зеленоватой воде. На глубине двух сажен можно было рассмотреть каждый камушек. Особенно хороши были те места, где со дна поднимались зелеными косами, нитями и целыми гирляндами подводные растения. В заводях лопухи и нимфеи плавали зелеными сетками. Получалась редкая по красоте картина.
Мы осмотрели еще несколько мережек, в которых рыбы оказалось еще меньше, чем в первой.
– Что так мало? – заметил я.
– Фунта с три будет... А главная причина, что рыбак-то я необыкновенный, а рыбка тоже к рукам: умеючи ее надо брать. Я-то так, для себя только ловлю, а не на продажу...
«Необыкновенный» на языке Николки значило «непривычный».
– А вы полюбопытничать приехали на озеро? – спрашивал он. – Господа наезжают сюда... И все ко мне: «Николка, устрой то, устрой это» – а я на все руки, можно сказать. Всякого могу удовлетворить...
– А лучить сейчас можно?
– Ночи светлы, барин... Кабы по осени, так это бы превосходно получили. Может, вывернется ночка потемнее, так поедем и лучить... Вода светлая, и кажную рыбину видать, как она присунется к берегу.
Мне не случалось видеть этот род рыбной ловли, а здесь все условия были самые подходящие: прозрачная вода, масса рыбы, удобные берега. Оставалось только выждать ночь потемнее. Когда наша душегубка выплыла из трубы во «двор», я издали невольно полюбовался нашей саймой, красивой даже в своем убожестве, – художники любят рисовать такие избушки. И сам художник был налицо... Влади мир Гаврилович в белом пиджаке уже ждал нас около огонька, а около него вертелся Шарик. Одним словом, полная идиллия.
– Уху добыли, барин, – хвастался необыкновенный рыбак Николка, вытаскивая лодку на берег.
– Ну что, Владимир Гаврилович, как вы нашли озеро? – спросил я.
– Ничего, не вредно...
– Можно будет работать?..
– Да...
Мы напились чаю в самом хорошем настроении духа и сейчас же отправились осматривать озеро. Я захватил с собой на всякий случай ружье. Николка правил своим огрызком, а мы рассматривали берега. Когда лодка вышла из трубы, берега точно раздвинулись. Вязовый остров остался назади, а впереди расстилалась неоглядная водяная гладь.
– Посмотрите, какая прозрачная вода! – восхищался я.
– Да, не вредно...
Мой спутник был невозмутим и только щурился, глядя на блестевшую под солнечными лучами воду. Впрочем, эта гладь была скоро нарушена налетевшим с гор ветром, точно дохнула какая-то необъятная пасть, и вода покрылась мелкой рябью, а в «море» она казалась совсем темной от начинавшегося волнения.
– В море вода тихо не стоит, – объяснял Николка. – Чуть дунуло, и пошли валы гулять. Налево-то сейчас будет Миляев мыс, а вон там острова: Еловый, Журавлев, Березовый... А вон прямо в море стоит Голодай-остров. На него попадешь, так наголодаешься, особливо осенью, когда день и ночь ветер катит. Как-то рыбаки с неделю выжили на Голодае: не пущает волна, и шабаш. Чуть с голоду не померли.
Все эти острова, за исключением Голодая, точно прижались к берегу, так что их можно было отличить только по другой окраске леса – берег казался синее. Самый дальний берег озера чуть брезжил мутной полоской, сливавшейся с водой. Его можно было отличить только по белой точке – церкви села Рождественского, единственного населенного пункта по всему берегу. Да и это село расположилось не на самом берегу, а верстах в двух, так что Увельды, в буквальном смысле слова, могли считаться необитаемым озером. Площадь озера по приблизительным вычислениям равняется 250 квадр. верстам, - величина очень почтенная. Это самое большое из всех уральских озер и, кажется, самое мертвое. Одна береговая линия занимает около ста верст, и здесь могли бы красоваться десятки сел и деревень.
Мы осмотрели Миляев мыс и несколько островов, а выехать в море не решились, благодаря усиливавшемуся волнению. Показались уже беляки, т. е. волны с белым гребнем, а вода совсем почернела. К нам приближался грозный шум разгулявшейся стихии.
– На море завсегда так, – объяснял Николка. – Ровно и настоящего ветру нет, а там валы с пеной зажаривают... Здесь, за островами, куды тише. Вон на Миляевом мысу наш барон [Барон Меллер-Закомельский, один из владельцев Кыштымских заводов, к даче которых принадлежали и Увельды] всегда останавливается, потому как здесь затишье. Малины на этом мысу страсть, а только барон малину не уважает...
Когда мы вернулись на свой «двор», здесь стояла еще полная тишина, представлявшая такой резкий контраст с бушевавшим морем, рокот которого слышался далеко. Поднятые ветром утки летели в тихие заводи. Я сделал несколько неудачных попыток убить одну из таких, и после каждого неудачного выстрела Владимир Гаврилович, провожая глазами благополучно улетавшую утку, иронически замечал:
– Не согласна?..
Конечно, это было обидно для моего охотничьего самолюбия, а Владимир Гаврилович так добродушно улыбался. Я еще не описал его наружности – это был полный белокурый господин с улыбающимися умными глазами. Серьезное лицо с развитой нижней частью придавало ему вид английского джентльмена, и только добродушная русская улыбка сразу уничтожала эту этнографическую иллюзию. Неистощимый рассказчик и веселый хорошим, добродушным весельем, Владимир Гаврилович являлся для меня дорогим спутником. Прибавьте к этому, что это был человек с высшим образованием и настоящий художник, много поработавший специально для уральского пейзажа. Отсутствие солидного образования – главный недостаток наших русских художников, и Владимир Гаврилович представлял в этом случае редкое исключение.
– Ничего, можно работать, – коротко резюмировал Владимир Гаврилович результат нашего осмотра Увельдов.
Сейчас после завтрака он отправился «на этюды», выбрав сюжетом правый мыс Вязового острова. В тени развесистой березы был водружен громадный белый зонтик из парусины, а под ним установлен походный мольберт, походный стул и на особой подставке ящик с красками. Срисовав на полотно контуры, Владимир Гаврилович приступил к своей работе красками. Я и мальчик Петя изображали собой публику, следя затаенным дыханием, как из-под кисти выходили деревья, горы, небо, вода. Работа художника медленная, требующая громадного усидчивого труда, особенно когда июльское солнце палит так нещадно и лень даже думать. Много нужно написать таких этюдов, чтобы заготовить материал для нескольких картин.
Первый день пролетел незаметно. Часов в пять я отправился на лодке удить рыбу. Место, где «берет окунь», указал мне Николка еще утром, – это был плавучий островок водорослей сейчас за Вязовым. В качестве «необыкновенного рыбака», я и не рассчитывал на особую удачу, а просто ехал убить время. Спустив якоря, т. е. простые камни, обмотанные веревкой, я положил около себя ружье и занялся удочкой. Место было за ветром, и вода стояла тихо, как зеркало. На глубине полуторых сажень было видно, как подходили к крючку окуни, кружились несколько времени около приманки, а затем самый храбрый хватал крючок с жадностью, на какую способны одни окуни. Удить приходилось без поплавка, прямо на глаз, и в течение какого-нибудь часа на дне лодки уже трепескалось больше десятка окуней-ровняков. У настоящего страстного рыбака от такой удачи захватило бы дух, а Николка с сожалением покачал головой, когда выбирал из лодки рыбу.
– Какая это добыча: фунта с четыре будет – не будет... – заметил он почти с презрением.
– А тебе сколько нужно?..
– Когда настоящий жар, так и пуд можно наудить, а по зимам рыбаки и по три пуда в день науживают.
– По рыбакам и рыба...
Вечером мы ели собственную уху, а Владимир Гаврилович еще роптал, требуя с меня жареной утки, уверяя, что давеча видел одну такую, т. е. совсем готовую, чтобы подать на стол.
Считаю необходимым сказать несколько слов о зауральских озерах, из которых Увельды самое большое. По восточному склону Урала и в прилегающей к нему черноземной полосе таких озер сотни. Но они резко разделяются на две категории: озера горные и озера степные. Первые – неправильной формы, с массой островов; вода в них отличается необыкновенной прозрачностью, глубина достигает до 25 сажен, как в Увельдах. Целая сеть горных речек, ручьев и ключиков несут в них светлую, холодную горную воду, а из озер выходят несколько больших рек, как Синара и Теча. К особенностям горных озер принадлежит еще то, что они все соединены между собой протоками, так что в общем составляют один резервуар вечно обновляющейся живой воды. Благодаря этому, горные озера не зарастают и не высыхают и, вероятно, навсегда останутся такими. Степные озера отличаются своей округленной формой и незначительной глубиной, в среднем едва достигающей от 2 до 3 аршин. Самое громадное степное озеро Маян, а затем Уэльки или Увельки. Благодаря тому, что лес давно вырублен, степные озера быстро мелеют и зарастают, постепенно превращаясь в болота. Вся эта озерная область составляет только северную часть арало-каспийского бассейна, – на восток идут озера сибирские. Из горных озер замечательны по величине Увельды, Иртяш, Иткуль, Синарское, Большие Касли, Силач и Сунгул; из степных – Маян, Увельки, Айдакуль и др.
Вся эта озерная область составляла в свое время центр благословенной Башкирии, а теперь за башкирами осталась сравнительно очень небольшая часть. Достаточно сказать, что общая площадь, занимаемая этими башкирскими озерами, равняется 2.400 кв. верст... Почти все горные озера принадлежат к даче Кыштымских заводов, хотя пользование ими принадлежит и сейчас башкирам.
III
Мы провели на Увельдах целую неделю, которая промелькнула замечательно быстро. Владимир Гаврилович целые дни сидел за мольбертом, и я мог только удивляться его терпению. Да, хорошие картины достаются не дешево, и публика даже не подозревает, сколько черновой, подготовительной работы требует каждая картина. Чего, кажется, проще нарисовать пейзаж, когда художник умеет рисовать и дерево, и камни, и воду, и зелень, и небо – а между тем это только простая техника, и для картины требуется многое другое. Все мы любим природу, но нужно ее понимать с тонкостью художественного чутья, понимать ту живую душу, которая незримо витает в этой, по-видимому, мертвой природе. Северный пейзаж хорош своей красотой: готические линии елей и пихт, бледное шелковое небо, задумчивые сумерки, эта быстро распускающаяся и еще быстрее увядающая зелень короткого лета. Уловить поэзию этой сравнительно бедной красками и цветами природы и сравнительно слабого освещения, передать красками то, что дорого каждому из нас и для выражения чего бессильно даже слово – задача во всяком случае очень и очень нелегкая. Владимиру Гавриловичу лучше всего удавались рассветы и сумерки, составляющие главную красоту этого се верного пейзажа, а также туманные серенькие дни и полинявшая краска осени. Мне приходилось бездельничать поневоле, и я проводил время в охоте и рыбной ловле. Лучшим собеседником являлся для меня девяностолетний рыбак Филипп Щикин, который любил рассказывать про озеро, на котором провел полжизни. Мы подолгу засиживались около огонька в этих беседах, и старик точно молодел.
– Што делается на озере по весне, когда налетит с теплого моря птица, – рассказывал он с особенным восторгом. – Стон стоит... Выйдешь это на заре, прислушаешься, а все озеро так и стонет. И лебеди, и гуси, утки, и гагары, и чайки - всякого сословия птица собралась, и всякая по-своему наговаривает. Станица за станицей летят божьи птички, отдохнут малость на озере, покормятся денек-два и опять в дорогу... Тварь, а только не говорит. Которые птицы останутся здесь, сейчас же гнезда вить: хлопот-то сколько, радости... Шныряют, плешутся, обыщут каждый уголок, гнезд навьют, а потом и затихнут. Матки, значит, на яйца по гнездам засели, а на воде остались одни селезни. В лесу тоже своя работа: по зарям косачи на токах играют, глухари по лиственям бормочут, и каждая-то тварь радуется... На Вазовый к нам по песне соловьи прилетают: как свистнет, как щелкнет... Мудреная тварь птичка и самая божья тварь. Сколь она разумна: ведь какие тыщи верст пролетит от теплого-то моря! Выведет деток, вырастит, собьется к осени в стайки, сгрудится и опять в дорогу. Как она, милая, собирается-то в дорогу, как хлопочет... Нет приятнее этой перелетной птички! Премудрость Господня... Только вот мы этого ничего не понимаем по своей темноте и считаем птицу глупой. Домашняя птица, конечно, глупая, ежели разобрать, а перелетная, вольная пташка – другое. Поглядишь на них, так ровно и сам помолодеешь. В другой раз тяжело сделается, а посмотришь, как божья птичка работает – и полегчает... Она знает, что ей нужно делать, ну, и ты свое достигай... У всякого, значит, свой предел положен, а работа у всех одна. Без работы невозможно...
В той же Кыштымской даче, верстах в сорока от Увельдов, есть Вишневые горы, которые служат яркой иллюстрацией к этим размышлениям с той разницей, что действующими лицами здесь являются, кроме птицы, и четвероногие. Это Вишневые горы, покрытые дикими вишневками, во время поспевания ягоды являются сборным пунктом всевозможных зерноядных птиц. Сюда же являются на это время хищные птицы и четвероногие хищники. Затем, горы служат каким-то таинственным сборным пунктом для диких коз. Вообще, зоологическая картина этой озерной области представляет много интересного. Но всего интереснее, конечно, жизнь рыб, населяющих эти громадные водоемы. Рыбные богатства здесь принимают изумительные формы, благодаря ничтожному рачку мормышу, который служит главной пищей всей озерной рыбы. По своей форме этот рачок напоминает увеличенную в несколько тысяч раз блоху, почти с таракана-пруссака; цвет мормыша прозрачно-беловатый, как улитка. Водится он в ужасающих количествах, особенно в так называемых «кормовых» озерах, которые служат как бы естественными садками для молоди, т. е. молодой рыбы. Благодаря мормышу, рыба здесь растет в пять раз быстрее, чем в обыкновенных реках, как, например, Волга. В одно лето молодой чебак увеличивается в пять раз, а через полтора года – в шестнадцать раз. В результате получаются сказочные чудеса: ерш-фунтовик в здешних озерах не редкость, а попадаются ерши и в 1 ? ф. весом: окуни достигают нередко 10 ф. веса, щуки – до полупуда. Г. Сабанеев, автор прекрасного сочинения о зауральских озерах, говорит, что в Увельдах лет сорок назад был пойман окунь гигант в 30 фунтов и щука в 3 ? пуда. Последняя из рыб плотва достигает здесь веса в 5-6 фунтов.
Я расспрашивал старика Щикина подробно о рыбном промысле, и он охотно рассказывал, что знал.
– Нынче и Увельдах не стало, почитай, рыбы совсем, а в прежние времена ее было неисчерпаемое множество. С одной гони зимой брали тыщи по полторы пудов, а то и побольше. Невода огромадные, поведут ею рыбку к прорубям да и черпают в другой раз цельную неделю. Молодь в бочкак перевозили в кормовые озера.... А на степных озерах тони еще больше, потому как там всю рыбу можно неводом взять: дно ровное, песчаное. На Маян, сказывают, бывали тони в пять тысяч пудов... На горных озерах всю рыбу не вычерпаешь, потому как она уйдет по глубям, где ее неводом не добыть.
– Отчего же рыбы меньше стало в Увельдах?
– Да кто ее знает... Случается это: вдруг пропадет вся рыба. И год ее нет, и два... Как на хлеб неурожай бывает, так и на рыбку. Опять хворь на нее нападает... Мало ли что делается, а мы только не знаем. Любопытная тоже тварь... По весне, когда рыба начнет икру метать, поглядел бы ты, как она напрет в горные речонки: глазом видно, как идет. Запрещено ее ловить в это время, а все-таки мужики ловят прямо рубахами и штанами... Ежели морду поставить, так она полнехонька рыбы набьется. Много этой рыбы по озерам.
Трехпудовых щук старик, однако, не видал и не слыхал о таких, а также и о тридцати фунтовых окунях.
– Может, давно это и было, а на моих памятях не случалось, – прибавил он. – Вот князька видел два раза...
– Какого князька?
– А как же, у каждого сословия рыбы - есть свой князек: у окуней свой, у карасей свой... Я-то карасиного видел. Неводом мы и вытащили этого самого князька: как жар горит, точно золотой. Ну, мы его поглядели, полюбовались и сейчас в воду, в озеро пустили.
– Для чего же в озеро?
– Да так... Без князька рыба не будет водиться, как вce равно пчелы без матки.
Много интересного рассказывал старик о своей жизни на озере в течение сорока лет. Для него оно было живым существом. И действительно, жизнь здесь кипела, только нужно было уметь ее видеть. Раз в жаркий полдень я плыл в лодке около Вязового. Вода в озере стояла совершенно тихо. На небе ни облачка. Вдруг послышался отдаленный удар грома... второй... третий... Я с удивлением искал на небе грозовой тучи, но такой не было. Потом уже я сообразил, в чем дело: из воды выскакивали рыбки и падали обратно все зараз, точно дождь. Тысячи таких маленьких всплесков и производили звук, похожий на раскаты грома. Замечательно в этом явлении то, что выскакивали из воды только маленькие рыбки, и что это происходило в один момент на громадном расстоянии. Сабанев упоминает об этом странном явлении в своей книге.
– Душно ей в жар, вот и скачет, – объяснил Щикин.
– Почему же вся зараз скачет?
– Ну, это уж ее дело... Значит, так ей надобно. В море так настоящий гром бывает от нее... Может, играет по-своему рыбка. Не нашего ума это самое дело, потому как всякой твари положен свой предел.
В свою очередь я рассказывал сторожу-рыбаку о чудесах писцикультуры и о том, что сделали бы с этими озерами американцы. При усовершенствованных способах искусственного разведения рыбы и правильного рыбного хозяйства можно было бы увеличить уловы в десятки раз. Кроме того, можно было бы разводить в этих же озерах новые по роды рыб, как форель или лососина. Мой слушатель недоверчиво покачал головой.
– У нас одно хозяйство: выловить всю рыбу... – соглашался он. – Потому озера в аренде у купцов, а купцу только свою выгоду достигнуть. Башкирам озера принадлежат, а башкиры сами ничего не умеют. Много озер пустых стоят: вычерпают из них всю рыбу дотла, ну, они и пустуют...
Громадная озерная область Зауралья еще ждет своих предпринимателей, которые оживят рыбные промыслы новыми приемами. Где сейчас наживаются десяток купцов арендаторов, будут иметь заработок сотни предприимчивых людей, вооруженных новейшими знаниями. Много таких русских богатств лежит без употребления.
Мы проводили дни на открытом воздухе, а ночи – в амбаре, где хранились невода. На этих неводах была устроена и наша постель. Владимир Гаврилович рисовал целые дни, а мне уже пора было ехать.
– Я останусь еще на недельку, чтобы кончить работу, – говорил он. – Место отличное...
Мой план лучить рыбу так и не удался, благодаря коварству Николки, которого Владимир Гаврилович прозвал по этому случаю «извергом естества». Последняя ночь перед моим отъездом была темная, и можно было ею воспользоваться, чтобы ехать «с лучом». Я хватился Николки, а его и след простыл. Я хотел ехать с острогой без него, но оказалось, что изверг естества увел и свою лодку. Дело в том, что на Миляев мыс приехал «барон», и Николка отправился прислуживать туда, изменив нам. Утром я так и уехал, не видав Николки. Несмотря на эту маленькую неудачу, я был очень доволен своей экскурсией: таких мест, как Увельды, немного.

Д.Н. Мамин-Сибиряк
"Ураловед"
**************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
9 ноября 2021 года.