Мальчик из созвездия Рыб Глава 14

Первая книга дилогии "Предисловие к себе"
Глава 14
               
Пришло письмо из Белоруссии от Володи со Светой. Обычно письма в Болгарию писала Светлана, но на этот раз пять страниц были заполнены убористым, четким, чуть угловатым почерком Владимира. Вместе с письмом он прислал красочный проспект своей первой персональной выставки на новом месте.
Комиссаровы приехали в этот небольшой белорусский городок в переломное для города время. В самом начале 80-х годов  здесь началось большое строительство первого в Советском Союзе   металлургического завода, работающего на вторсырье. Такое было в новинку. Строили завод «под ключ» известные всему свету австрийская и итальянская фирмы, и провинциальный городок переживал настоящий антипатриотический бум. Местные невесты тут же дали отвод всем своим  женихам и устремили взоры на молодых  специалистов из Австрии, Италии, Германии и прочих западных стран. Иностранные женихи были куда более щедрыми и обходительными. Они понимали толк в женской красоте, и белокурые  голубоглазые белорусочки явно пользовались их тёплым и даже, более того, горячим  вниманием.
Случались здесь и небольшие политические скандалы. Студентку, красавицу и просто комсомолку Людмилу полюбил итальянский парень Антонио и предложил выйти за него замуж. Людмила согласилась, не представляя, во что это выльется. Поскольку она была дочерью крупного партийного работника, то первой жертвой их «неправильной любви» пал её отец, которому тут же объявили  строгий выговор по партийной линии за плохое воспитание дочери.
Потом вызвали на ковёр в горком комсомола саму  Людмилу и поставили вопрос ребром – или любовь к иностранцу, или комсомольский билет. Плача и рыдая, Людмила выбрала… билет. Антонио посчитал выбор Людмилы чёрным предательством и навсегда вырвал из сердца образ своей любимой. Но страдания влюблённого юноши были так велики, что он несколько дней не выходил на работу, заливая своё несчастье итальянским вином в маленьком уютном ресторанчике на кемпинге, где жили иностранные специалисты.
Такие строгие законы касались только настоящей любви. К продажной любви, любви за деньги, местные власти относились куда более снисходительно.
На кемпинг из  всех близлежащих сёл и городов, и даже из Минска и Москвы, слетались на  зелёный денежный фейерверк красивые  «ночные бабочки» и зажигали по полной. Это считалось чем-то вроде шефских культурных связей и дружественных  встреч представителей разных народов.
Только, глядя на всю эту международную вакханалию, не совсем ясно  было – а как же духовные ценности этих двух таких разных политических систем? Стучат они пеплом в сердце в минуты интимной близости или же, наперекор всяким капитализмам и социализмам, плюют на всё с высокой колокольни и  сплетаются воедино, как тела любовников на ложе страсти?
У кого спросить? Кто расскажет? Скорее всего, никто и никогда. Разве только пропахшие хорошим  мужским дезодорантом двухэтажные  бараки на кемпинге да  крепкие  безотказные кровати в этих бараках.  Но кто им поверит? Равно как и маленьким холодильникам, под завязку набитым хорошей  заморской едой и спиртными напитками, на которые оказались так падки не избалованные вниманием девчонки из сельских глубинок и больших городов когда-то великой и сильной державы.   

Но вернемся к нашим героям. Владимир Комиссаров, выйдя в отставку в звании полковника морской авиации, будто родился заново. Наконец-то он мог позволить себе целиком заняться любимым делом. Рисовать он начал лет с трёх и рисовал всегда и везде. Вначале были рисунки карандашом, затем акварели. Когда стал кадровым военным, страсть к рисованию не прошла. Север, Шпицберген подарили ему немало сюжетов. И первая персональная выставка картин Владимира Комиссарова прошла именно в Баренцбурге. Успех был огромный!
Постепенно тайны рисования постигала и Светлана. Были моменты, когда Володе не нравились начатые им работы, и тогда за их дорисовку бралась Света. И это у неё получалось не хуже, чем у настоящих художников.  Она вносила в картину «своё видение мира», и в результате получалось такое, от чего Володя или приходил в полный восторг, или хватался за голову.
А путь в большую живопись начался у Владимира на Всесоюзной выставке художников Севера. Это был его первый «выход в свет», и довольно удачный. Академик Свешников высоко оценил тогда  северные пейзажи Владимира Комиссарова. Он назвал автора этих работ  североморским Левитаном и вручил ему свою книгу и главный приз выставки – Серебряную ладью.
Не стал исключением и дебют Володи на белорусской земле. Востребованными оказались и его северные работы, они чудесно дополняли всё, что Владимир Комиссаров написал уже в Белоруссии.
Мирослав обо всём этом знал и радовался успехам своего далёкого друга. Он ещё и ещё раз перечитывал письмо Володи, где тот рассказывал и о своей жизни,  и о призвании художника.
«Роден говорил, что он берет глыбу мрамора и отсекает от неё все лишнее… Когда люди будут смотреть мои работы, мне хотелось бы, чтобы они не искали в них что-то особое. Это просто желание передать личные впечатления и поделиться тем, что заставило восхититься.
Помню, как в детстве у меня  перехватывало дыхание от синих теней на окрашенных вечерним солнцем белых стенах славгородских одноэтажных домиков. Я не сразу понял, что это на всю жизнь!.. 
Я покупал одну коробку красок за другой, пытаясь нарисовать эти тени так, как я их видел. Но когда эти синие тени я увидел на репродукции картины Куинджи «Вечер на Украине», я понял, что передать это состояние так, как сделал  великий Мастер, не смогу. Поэтому я, то брался за рисование, то разочаровывался и бросал.
В каждом из нас спрятан и поэт, и музыкант, и художник… Нам не дано прожить тысячи жизней, мы выбираем из них одну, зачастую, ошибаясь при этом. Только на Шпицбергене я понял, что карьера военного не для меня. Только в Баренцбурге я поверил в себя, как в художника. И во многом благодаря тебе, Мирослав. Ведь это ты запретил мне рвать свои работы, посоветовал писать маслом, подсказал мне формулу Марка Твена, который говорил: «Для того, чтобы быть успешным, надо обладать двумя качествами – невежеством и уверенностью в себе». Невежества у меня было, хоть отбавляй, но ты мне прибавил уверенности, а ещё желания – почаще «нырять» в мой параллельный мир, где царствует живопись. В этом мире было удивительно легко и свободно, исчезали все проблемы.
Помнишь, как мы ходили с тобой  в горы, на сопки – ты с фотоаппаратом, а я с мольбертом и этюдником? Главным было, запомнить и как можно точнее передать сочетания красок, переливы света и тени, ухватить  мимолётное состояние природы. Не всегда получалось, но радовало то, что я видел это чудо.
Как всякий «ныряльщик», я возвращался в свой мир, где, вероятно, тоже был нужен. Поэтому не любил, когда ты называл меня художником, так как я не жил в этом мире постоянно. Сейчас всё по-другому, и я могу с полным правом назвать себя художником.
Высылаю тебе проспект с репродукциями моих картин. Напиши, какая из них тебе больше всего нравится, подарю с великой радостью. Слава Богу, что я не в Союзе художников, тогда с пересылкой картины за пределы страны были бы большие проблемы».
Письмо Володи снова напомнило Мирославу Шпицберген и годы, проведенные в Арктике. Почему-то вспомнился Вадим. Где он сейчас? Кого любит? С кем дружит? Была от него пара коротеньких писем, по-мужски немногословных и сдержанных. Известно только, что свою геологоразведку Вадим оставил, навсегда распрощался с романтикой дальних дорог, обосновался в большом промышленном городе на Волге и, кажется, влюбился по-настоящему.
Мирослав улыбнулся,  знал бы Вадим, каким заправским ловеласом  стал его друг, с какой потрясающей женщиной сейчас встречается и совсем не грузит себя вредными воспоминаниями о прошлом. Случилось то, что случилось. И они с Вадимом словно поменялись местами. Интересно было бы  взглянуть на ту  девушку, которая, наконец-то, заставила Вадима полюбить себя и остановиться в  долгих любовных поисках.

За вечерним чаем Тереза рассказала Мирославу, что Рада собирается в Софию на встречу с Любомиром. Заходила к ней советоваться: ехать или нет. 
- И что ты ей посоветовала? – с улыбкой спросил Мирослав.
Тереза испытующе посмотрела на сына:
- А ты как думаешь? Конечно, посоветовала ехать. Любомир чудесный парень и, кажется, влюблен в Раду. Пусть хоть у них всё сложится.
- Я тоже рад за них.
- А за себя? – спросила Тереза.
- Не понял.
- За себя ты рад? Я видела женщину, с которой ты встречаешься.  Записалась на приём в ту клинику, не к ней, а к другому врачу. Красавица, ничего не скажешь. Только счастливой я бы её не назвала. В глазах столько печали…
Мирослав смутился:
- Ты следила за мной?
- И следить не надо. Всё было ясно и так. Плохой из тебя конспиратор.
- Да, мама. Видно, ничего от тебя не скроешь. Твой сын стал любовником замужней женщины. Невесёлое известие для тебя. Верно?
- А муж где?
- Сказала, путешествует по свету.
- Красивая женщина, но несчастная, – повторила Тереза.
- Да с чего ты взяла, что она несчастная?! – воскликнул Мирослав.
- Любви нет – ни у тебя, ни у неё. А без любви какое же счастье?
Мирослав встал из-за стола и нервно заходил по комнате.
- Когда-то ты мне говорила, что мое несчастье в том, что я слишком сильно люблю. Теперь говоришь, что я несчастен, потому что не люблю.
- Сынок, не сердись. Иногда мне кажется, будто какая-то высшая сила ведёт тебя через все эти испытания… Может, любовь, которую ты когда-то потерял? У нас с твоим отцом всё просто было: жили на одной улице, учились в одной школе, сначала просто дружили, потом полюбили друг друга. Двадцать лет прожили душа в душу. Его смерть не сломила меня только потому, что рядом был ты.
- Прости меня, мама. Вот увидишь, всё будет хорошо. Ты веришь мне?
Тереза лишь вздохнула.

Этот вечерний разговор с матерью не на шутку встревожил Мирослава. Было ясно, что в его жизни что-то не так. Что-то не так с ним самим, что-то не так с Боженой. Почему мама сказала, что Божена  несчастна? Когда она увидела печаль в глазах этой красивой и успешной женщины? Чепуха какая-то…
Они встречались уже несколько месяцев, но он по-прежнему знал о ней совсем немного. Да и не хотел он ничего знать о прошлой жизни Божены. Важным для него было только то, что давали ему и ей эти страстные, ни с чем не сравнимые,  минуты их близости.
Мирослав подошёл к телефону и позвонил. Хотелось слышать голос Божены, хотелось говорить с ней. Ответом были короткие гудки. Ничего не изменилось ни через десять минут, ни через полчаса.
С кем она могла говорить так поздно и так долго? Очередной сеанс  психотерапии (Божена упрямо называла их встречи только так) назначен на завтра, но ждать так долго Мирослав не мог. Сердце холодело при мысли, что у Божены мог быть кто-то другой. Он позвонил ещё раз, телефон по-прежнему был занят.
Тогда он спустился в гараж, завёл машину и поехал в ночной,  сияющий огнями и такой близкий сейчас район Катана.
(Продолжение следует)