Пламя. повесть-размышление. глава 2

КОГДА МЫ БЫЛИ МОЛОДЫМИ

В послевоенное время одной из множества проблем у большинства родителей была невозможность, как следует контролировать поведение детей. Они рано становились «самостоятельными» из-за чрезмерной занятости родителей. При восьмичасовом рабочем дне трудящиеся имели один выходной, да и тот зачастую уходил на «воскресники», которые считались обязательными. Особенно были перегружены женщины. Донимало их приготовление пищи, добывание продуктов, стирка, уборка, воспитание детей, уход за стариками.
Большинство горожан находилось в ужасающих жилищно-бытовых условиях: печное отопление, вода из колодцев и уличных колонок с ручной откачкой воды, которых было недостаточно. Чтобы набрать воды, нужно постоять в очереди. Колонки, как и общественные туалеты, находились в отдалении от жилищ. Жилой фонд состоял в основном из дощатых бараков с засыпными стенками из опилок. В пустотах, образовавшихся при оседании опилочного утепления, водилось множество мышей и крыс.
В перенаселённых бараках нередко в одной комнате жили две семьи, не имеющие родственных связей. Детей было много и они почти всё свободное время, особенно летом, приходили в дом только покушать и переночевать. Вот и мы, будущие герои этой повести, жили в таких же условиях, в сводных семьях при той же нужде и неустроенности, как наши знакомые, друзья и другие жители нашего скромного провинциального города, разрушенного и обездоленного войной.
Главная городская улица Пролетарская (с 1960 года она носит имя В. И. Ленина) пролегала через весь город, имея несколько десятков условно пригодных для жилья построек, густонаселённых людьми. По обе стороны улицы после былых пожаров образовались пустыри, которые смотрели встречной печалью на такие же заросшие бурьяном пустыри, находящиеся напротив.
В центре города сохранились несколько старинных одноэтажных зданий из красного кирпича с замшелыми стенами необычной толщины, уже простоявших пару веков и вросших в землю так, что подоконники располагались по высоте ниже пояса. Дверные пороги находились ниже уровня пролегающей рядом дороги чуть ли не на полметра.
В этих зданиях размещались магазины, фотография, парикмахерская, аптека. Но самой примечательной была торговая точка под названием «Американка». Днём «Американка» почти пустовала, а вечером или в воскресный день в ней кипело весёлое оживление.
Торговал там пожилой человек – дядя Сёма – с помощницей. Мы, подростки, несколько раз заходили в «Американку». Денег у нас не было, но по названию этого заведения нам казалось, что там работал непременно американец, и нам хотелось посмотреть на него. Каждый раз буфетчик, не похожий на американца, у нас спрашивал:
– Дети! У вас есть капиталы? Почему молчите? Языки проглотили? Ждёте, когда они виглянут с другого конца?
Мы, представив, как наши языки будут выглядывать с «другого конца», смущённо хихикали и ждали, что он нам ещё скажет. И он говорил следующую фразу картавым языком:
– Газ не подходите на пгилавок, значится, капиталов у вас нет. Тогда гуляйте сибе отсюдова, пока они не появятся в кагмане! У вас ищё всё впигеди – и деньги, и свобода, и неволя. Ви живёте в стгане больших возможностей…
Буфетчик, окинув нас оценивающим взглядом, встрепенулся и, как бы для себя, настороженно пробормотал:
– О, зохун вэй, что я несу, пгости, Господи… – и, с улыбкой глядя на нас, беззлобно добавил: – Киш отсюда. Ви мине пока не клиенты. Вам нужно подгасти.
Мы не спешили уходить. Нам было весело. Тогда буфетчик, обращаясь ко мне, сказал:
– Мальчик! Ты, ты, худого госта, это я к тибе обгащаюсь. Не кгути галавой куда попало! Как тибя завут?
– Серёжа.
– Сигожа! Ты у них камандиг?
– У нас нет командиров, мы все – рядовые необученные! – бодро ответил я.
– Ты не камандиг? Нет? А почему тогда ггомче всех смеёшься? Я тибя назначаю камандигом. Веди свою команду пгочь. Создаёте непотгебную толпу, а люди подумают, что у нас не «Амегиканка», а неизвестно что. Веди своё войско в школу. Там есть кому погтить негвы. Знаю, сам учился в своё вгемя. Чуть отличником не стал, да вовгемя вигнали…
Мы со смехом уходили, передразнивая разговорную речь забавного буфетчика, а через некоторое время опять возвращались в «Американку» и спрашивали:
– А где здесь американец?
– Ви в этой дыге ищите амегиканец? А пгинцессу ни хатите посмотгеть? – спросил буфетчик и, заглянув в смежное помещение, громко говорил: – Люба! Вигляни, это к тибе… кавалегы интегисуются…
Из подсобки вышла грудастая упитанная девушка с добродушным лицом и, увидев нас, недовольно сказала:
– Дядя Сёма, оставьте ваши штучки-дрючки, надоело уже…
Буфетчика не смутило недовольство напарницы.
– Дети, ви – мужчины не того калибга, чтобы на вам имела интегес пгекгасная, добгая душой и телом пгинцесса. Я забыл, что ей нужны пгынцы, но пгынцев давно уже нет. Пгавда, сейчас подойдут лётчики, котогых она любит, – сказал дядя Сёма и запел:
Мама, я лётчика люблю. Мама, я за лётчика пойду!
Лётчик висако летает, много денег получает,
Вот за это я его люблю… тгу-лю-лю!
Мы хохотали, а Люба, вспыхнув, пригрозила:
– Дядя Сёма! Я вас тоже подразню, когда придёт к вам устраивать глазки и просить денег ваша любимая Фирочка, а вы перед ней запрыгаете, как козлик, забывая, что ваш возраст старого козла ей годится только для выдуривания денег.
Дядя Сёма натопырился вниманием к сказанному и глянул на нас.
– Дети! А ну, бгысь отсюда! Вам – ни по ушам, что имеет на языке эта Люба. Так она сегчает, что ахвийцегчики пгисосутся к ней ненадолго и отпадают, как пиявки от здогового тела человека. А что им, да пги сваих «пинёнзах», до этой бедной кгали? Они сибе таких дам найдут! Столичных!
Мы не торопились уходить…
– Дети! Вы слышали, что вам сказал дядя Сёма? Чего вам нужно? Тайны хозяйственного двора «Американки»? – спросила Люба и уставилась на нас своими глазами, грустными от несчастной любви и от неуёмного желания выйти замуж.
Тут, мой приятель Володя сказал всю правду, имеющуюся у нас в интересе:
– Дядя Сёма, мы пришли понюхать запахи еды!
– Хогошо, гебята, пять минут я вас потегплю. К нам ского пгидут ахвийцегы, а их нужно когмить и поить на всю губу! В них водка идёт как вода в песок! Нам с Любой тогда будит не до газговогов. Я буду вагить пелимени, а Люба будит стгоить глазки и вилять хвостом пегед кавалегами…
В тот же миг Люба решила досказать буфетчику обиду:
– Дядя Сёма! Я – свободный человек, а вы – нет! Стыдно вам должно быть за своё поведение. Не ваше дело рассуждать за меня. Вы – изменщик перед своей женой. Расскажу ей всё, и она вас загрызёт!
– Ой, ой, Любушка! Шо ты панимаешь в жизни? Если я заженатый, это не значит, что пгигавогённый к неволе. Пгиходит вгемя, что супгуга стонет не от любви и болячек, а за то, что ей денег мало. Пгоявлять любовь не желает – хоть к стенке ставь. Настгоение она мине не поднимает, а только давление. Газве это жизнь? А Фигочка – савсем дгугое дело! Для миня она – пегсик, а для молодых – ничего особенного… яблоко-паданка из ящика заготовителя гайзага Садовского! И опять тибе скажу: пожмакал бы тибя, но на габоте, со своими – не положено, а на стогоне – никто не запгещает.
– Дядя Сёма! Стыдно вам такие разговоры разговаривать, уймитесь. Дети ваши глупости слушают! Подумают, что дед сошёл с ума!
– Любушка! Не надо за детей, они больше тебя знают! Пускай слушают. Им посмеяться над стагиком – в удовольствие, а выгастут – сами такие будут. Ты думаешь, зачем они сюда ходют? Для газ-вле-че-ния! Пусть газвлекаются. В жизни им хватит слёз… и больших, и малых. Будит что по щекам газмазывать. Пгавда, гебята – жегебята? – спросил он у нас, подмигивая красными воспалёнными глазами.
Мы хихикали, слушая картавый разговор пожилого мужчины, похожего на питекантропа, только маленького размера, пока дядя Сёма не выскочил и, замахнувшись мокрой тряпкой, не прогнал нас со словами:
– Такие клиенты тут не патгебны! Нашли спектакль без денег, только ггязи натоптали. Чтобы я вас здесь не видел! Падшиванцы беспгизогные.
И тут же, заметив приближающихся лётчиков, приветливо защебетал:
– Заходите, молодые люди. Мы вас и накогмим, и напоим. Любушка уже вбгосила в бульон пелимени. Она вас давно ждёт. Такие кавалегы, такие кавалегы! И она – девица хогошая, добгая. Бегите иё замуж бистгей, пока в самом соку!
Чмокнув губами, дядя Сёма бросился в работу, как в омут. Клиенты для него были желанны и важны. А мы стояли в стороне, смотрели на офицеров, топающих на деревянном крыльце начищенными до блеска сапогами. Услышав про пельмени, мы ощутили чувство голода – ноющее, щемящее. Пельмени нам были недоступны, и мы могли только тешить себя воображаемой надеждой ощутить их вкус…
Но, кроме еды, в жизни имеется много интересного, и мы пошли далее по городу, останавливаясь возле каждого примечательного места в поисках того, что могло нас привлечь.