Е. В. Д. Глава 3

Глава 3.

Летом меня призвали в армию, или отдать долг Родине по выражению некоторых людей, которые при этом почему-то улыбаются. Второй юрист отговаривал меня это делать, когда наши отношения всё же наладились. «Ты хочешь перемен, но разве ради этого уходят из хорошей квартиры на помойку?» - вопрошал он меня. Но до 27 – уйма времени, и, представив, как я буду хорониться от военкомата и испытывать при этом страх, я решил отдать год жизни просто так – именно это и случилось, потому что ничего действительно важного ни для своей работы, ни для своих умений в течение последующего года я не получил.
Запись в дневнике: «Важное ищется на поверхности, но важное происходит внутри. Оказавшись среди людей, державших в своих головах другие цели и имевших другое отношение к людям, я обнаружил в себе качества, ранее не проявлявшиеся».
Служба моя заключалась в охране здания в статусе помощника следователя. Гарнизон состоял из таких же призывников – помощников и водителей.
Один из таких водителей имел прозвище «Глотка» - как говорил его начальник, из-за большой страсти этого солдата к еде. Эта страсть, однако, не отразилась на комплекции Глотки. Глаза всё же выдавали причину прозвища.
В мой год призыва он уже был старослужащим, но статус таких солдат разительно отличался от похожего статуса в воинской части. Здесь не били за неподчинение, даже больше – помогали оформлять документы по делам, советовали, как лучше поступить. Давить авторитетом тоже не получалось – сделать это довольно трудно, если новички хорошо учились в своих институтах и университетах. Всё могло быть сведено к равенству, но эта система не предполагала его, и Глотка поддерживал эту особенность системы.
К примеру, «старики» перекидывали свои ночные дежурства на «молодых». Я пару раз отказался принимать такую повинность, и Глотка подошёл ко мне и стал говорить о том, что так полагается, что «стариков» надо уважать. Ещё он сказал, что я «себе на уме», и он не знает, поможет ли это качество здесь. «Если ты не уважаешь «стариков», будучи «молодым», то и «молодые» не будут уважать тебя, когда ты будешь «стариком» - подытожил он.

Запись в дневнике: «Я шёл в военной форме к зданию гарнизона. Люди, не носившие её и одетые в то, что они захотели надеть по разрешению своих начальников, стояли у крыльца и смотрели на меня. Их взгляды не обнадёживали. В них сквозила надежда на мою слабость перед ними, которая позволит им не делать того, чего они не хотят, а заставить меня делать это. А ещё я увидел в этих взглядах толику жалости, ибо я стал одним из них».
Следователь, к которому меня прикрепили, не отлынивал от работы, хотя и ругался, когда её становилось много. Он гордился собой, если ему давали сложные дела, говоря, что он достойнейший в этом гарнизоне. Одно из таких дел он и взял, когда я только начал служить.
Запись в дневнике: «Жизнь небесконечна на этой земле, и никто не знает, когда она закончится. Мне кажется, что каждый боится её неожиданного окончания, и никто не знает, как он поведёт себя с тем, кто явно захочет лишить её. Поэтому желание держать убийц в безопасном для других состоянии естественно».
Е.Н., так звали моего следователя, сказал, что убийцу должны поймать на днях. Направили две роты солдат искать его. Прочешут лес группами и найдут. Позже стало известно: нашли. Когда брали, он не сопротивлялся. Вскоре он уже сидел в нашем кабинете на допросе.
Им оказался парень небольшого роста, щуплый, с уверенным в себе выражением глаз. Цепь родинок на левой стороне лица почему-то говорила, что именно он совершил это.
Он хотел учиться в военном училище, но не поступил. Попал в воинскую часть при этом училище в качестве рядового по призыву. Время на службе он проводил на лесопилке. Другие солдаты его не били, но отношения с сослуживцами у него не сложились. Возможно, звучали какие-то шуточки в его адрес, проходили какие-то издевательства. В один из летних дней он сбежал с этой лесопилки. Наступил вечер, и он вышел на территорию близлежащего к воинской части посёлка. Стал накрапывать дождь. Чтобы укрыться от него, солдат решил зайти в один из домов. Но оказалось заперто. Зашёл во двор другого – тоже. В третьем дверь оказалась открыта. Зашёл. Ни света, ни намёка на живущих в нём людей. Нашёл кухню. На плите обнаружил кастрюлю, в ней – макароны. Снял часы с левой руки, положил их у раковины, помыл руки. Стал есть. Через несколько минут после начала трапезы услышал шум позади себя. Оглянувшись, он увидел старика. Тот стал кричать, подошёл к солдату, стал выгонять его из кухни. Солдат взял нож, лежавший у плиты, и стал тыкать им в хозяина. Как посчитали потом, девятнадцать ранений. В кухню вбежала старуха. Увидев падающего от солдатской атаки на пол мужа, она закричала «убивают!». Солдат побежал за ней. Та, споткнувшись, упала на матрас, лежавший в коридоре. Семнадцать ножевых ранений. Уже умирающую старуху солдат укрыл одеялом и пожелал ей спокойной ночи.

Потом мама этого солдата расскажет, что получила от него смс-сообщение, в котором он просил у неё прощения и писал, что дождь плачет вместе с ним. А на допросе его подруги – по виду школьницы старших классов – мы с Е.Н. узнали, что никаких отношений у неё с солдатом не существовало. Пара встреч, подарки в день рождения – и больше ничего. Школьница неожиданно пару раз вспрыснула от смеха.
Для проведения одной из процедур я принёс из комнаты хранения бумажные мешки с бирками. На растянутую целлофановую плёнку я вытащил из мешков рубашку и брюки. На бирке значились фамилия и инициалы убитого. На одежде бурели пятна крови, они источали стойкий неприятный запах. Такой же запах встречал меня в морге, где я получал заключения по телам.
Следователь считал важным ответ на один вопрос: «Зачем?». Убийца дал этот ответ: «Не дали покушать». Может быть, простота этого ответа сподвигла Е.Н. отправить солдата на психиатрическую экспертизу. Она проводилась в здании, которое было закрыто от внешнего мира как тюрьма. Позже я получил заключение, по которому оказывалось, что солдат вменяем.
По поручению Е.Н. я поехал с повесткой для вызова на допрос сына убитого. По адресу в этой повестке находилось малосемейное общежитие. Никогда прежде я не видел, чтобы взрослые работающие люди, то есть уже не студенты, могут жить в таких домах. Длинный коридор с множеством железных дверей – первое, что я увидел, поднявшись на нужный этаж. Уже проходя до комнаты сына убитого, я заметил вдоль этих дверей велосипеды, игрушки. Сына не оказалось дома, и я оставил повестку его жене, которая выглянула из комнаты, из которой виднелись ковёр на стене, большая люстра и также большой мерцающий телевизор.
Целью этого допроса служил сбор сведений для составления характеристики убитых. Одним из фактов оказался случай, произошедший незадолго до той летней ночи. Старуха подавала в отдел милиции заявление на старика, и по этому заявлению могли возбудить уголовное дело по статье «Угроза убийством». Старик бегал за старухой с ружьём по двору и кричал: «Убью!».

Солдата признали виновным в убийстве двух лиц и дали ему семнадцать лет лишения свободы.
Запись в дневнике: «Сколь далеко я отошёл от дороги, по которой должен идти? Я словно очутился в подземелье вместо того, чтобы быть на поверхности. В этом подземелье я вижу фигуры людей. Подойдя к ним ближе, вскоре я начинаю понимать, что это не те люди, которых я встречал после окончания школы. Эти люди сталкиваются с горем – горем подчинения воле другого человека, горем утраты свободы. Этих людей словно поместили в стеклянную банку. Они жмутся друг к другу. Верхние топчут ногами нижних. Нижние злятся и сильнее начинают топтать тех, кто упирается об дно банки. А эти уже не могут злиться – они плачут».
На службе я носил чёрный свитер и джинсы такого же цвета. Заступая на дежурство, я заходил в комнату, которую не мог покидать в течение всего времени дежурства. Для облегчения выполнения этой обязанности в распоряжении дежурных была переносная телефонная трубка, куда и мог поступить звонок для начальника гарнизона.
Одним из первых солдат, с которым я познакомился в этом гарнизоне, оказался парень с лицом некрасивой женщины – той, которую я видел в деревне отца. Тот же ряд верхних зубов, выкатывающийся при смехе, тот же взгляд, застывающий при удивлении. Он любил хвастаться своим успехом у девушек. Про знакомство с двумя из них он рассказывал при мне Е.Н. Именно этот солдат заявил мне о своих правах старослужащего. Однажды, когда все солдаты гарнизона убирали мусор и ненужные старые вещи во внутреннем дворе здания, он стал приказывать мне делать что-то. Убедившись в том, что я не собираюсь ему подчиняться, он сочинил на своём лице злобную гримасу и, потянув меня за рукав, позвал в арку, закрытую от улицы железными воротами, а от глаз офицеров самим расположением, выяснить, кто прав, на кулаках.
Идти я не собирался, но краем глаза заметил, что за этой сценой с моим участием наблюдает другой солдат, имевший репутацию лидера среди солдат, живших на первом этаже нашего здания. Положение этих солдат было чуть хуже положения тех, кто служил на втором этаже (среди них был и я). Они собственно и занимались только охраной здания. Их начальник обладал большей строгостью в сравнении с нашими следователями. Им не разрешалось покидать здание – соответственно, они жили в казармах нашего здания, питались тем, что привозили из военного училища в тёмно-зелёных бидонах. Эта еда не пользовалась у них популярностью, и, если выдавалась возможность, они бегали в магазин через парк, расположенный напротив нашего здания, и покупали вермишель, завариваемую кипятком, а ещё пакетик майонеза, содержимое которого потом выдавливалось на кусочек хлеба.

Этот солдат-лидер и другие старослужащие-первоэтажники любили вечерами уходить из казармы в город. Они обходили два других запрета, отсутствовавших у нас со второго этажа: ношение гражданской одежды и присутствие на вечерней поверке.
Последняя проводилась в десять вечера перед отбоем. Как ни странно, наличие солдат в казарме проверяли по фамилиям, а не по лицам. Мне, удивлённому этому обстоятельству, казалось, что поверяющий офицер должен знать солдат в лицо. Самовольщики (а если бы они покинули воинскую часть, и их отсутствие было бы обнаружено, то «сочники») использовали такое отношение офицеров к поверке и не возвращались в казарму до десяти вечера. Вместо них в строю стояли дежурный с нашего этажа либо водители судей. Эти замены требовались и потом – офицеры могли заглянуть в казарму и пересчитать спящих на кроватях. Поэтому наш дежурный мог ещё и лежать ночью среди чужих солдат, а не сидеть в дежурном помещении. Эта обязанность воспринималась нашими как сама собой разумеющаяся.
Запись в дневнике: «Ты – мне, я – тебе? С чего я должен бежать ночью с телефонной трубкой в руке вниз, потом лежать на койке вместо солдата, решившего погулять? Никого не волнует, что я – дежурный, которому не полагается отлучаться из помещения? У тебя же есть телефонная трубка – услышу я в ответ. Если что случится, то мне позвонят, и за 5 сек взбегу на второй этаж…А что взамен? Я выручаю самовольщика, а в ответ даже хорошее отношение не получаю. Обязан – и всё».
В один из таких вечеров, когда я лежал на койке самовольщика, тот солдат проявлял свои лидерские качества в отношении одного из сослуживцев. Последний же был из тех, кто служил здесь и не проявлял себя бравыми солдатами. Да и как они могли проявить себя таковыми, если слонялись весь день без дела по зданию либо выезжали по поручению начальника в какие-то места несколько раз в неделю? А не будучи бравыми людьми, они становились теми, кого притесняли, шпыняли, гоняли, над кем издевались.

Одним из таких притесняемых был солдат, по своему внешнему виду никак не отвечающий образу защитника Родины. Округлые щёчки, такое же тело, взгляд безропотного, смиренного человека – все эти виды, возможно, образовали одну из причин неравного отношения к нему.
Вот и теперь, «лидер» лежал на кровати и высчитывал количество отжиманий безропотного солдата. Он покорно держал руки на полу, опуская и поднимая своё тело. В одно из мгновений тому, кто измывался, не понравилось качество выполняемого упражнения, и он кинул в сослуживца кружку.
Запись в дневнике: « Ах, сколько раз! Подойти и врезать обидчику! Но не хватает духа. Я – представитель немого стада».
Говорили, что безропотный солдат слишком многое позволял в отношении себя, и мне такое утверждение казалось правдой.
Другой солдат-старослужащий, судейский водитель, взял себе в привычку давать указания «молодому», тоже судейскому водителю, как будто тот ещё и перешёл к первому в качестве лакея. При мне «старик» за плохое исполнение указания отвесил пинок «молодому». У меня резко возникло желание отвесить этому «старику» по зубам. Сила этого желания превосходила силу желания наказать «лидера». Может быть, потому, что у судейского не было никаких оснований считать себя лидером.
В ноябре я решил навестить Р. По моим расчётам он уже мог вернуться из армии. После вручения повесток для вызова к следователю, а вызываемые жили вблизи Р., я решил его навестить. Дома находилась его мама. Она встретила меня радушно, попеняв на то, что я давно к ним не заходил. Р. ушёл в церковь, сообщила она. От неё же я узнал, что его комиссовали больше года назад по психическому заболеванию. В части над ним издевались. После одной из стычек он попал в госпиталь, потом в другой, в котором лежал до решения комиссии.
Запись в дневнике: «Всё ли я сделал для того, чтобы быть хорошим другом? До сих пор обидно, что нет того – прежнего Р. Того человека, с которым могло быть взаимопонимание. Нет того Р., который нравился как человек большинству окружающих».

Сразу после наступления нового года, в те дни, когда и следователи не работали, мне довелось находиться на дежурстве. Перед отбоем позвонили по телефону. Первоэтажники вновь просили заменить отсутствующего – на этот раз «лидера». Я отказался. Потом позвонил сам «лидер». Прослушав угрозу в свой адрес, я твёрдым голосом отчеканил об обязанности дежурного быть в помещении. Сработало – отстали. На следующий день я узнал, что «лидера» с другим солдатом арестовали за кражу телевизора из квартиры. Позже этого любителя измываться над другими комиссовали по психическому заболеванию. Мне стало радостно за безропотного солдата.
Весной гарнизон проверяли. Солдаты на втором этаже в обязательном порядке надели военную форму. Я заменял телефониста, находившегося на больничном с вывихом руки. Солдат с лицом некрасивой женщины удивился, увидев на мне лычки младшего сержанта. А вскоре я заметил в его глазах уважение, когда я стал передавать солдатам приказы начальства.
А уже в конце мая, получив военный билет на руки и став «дембелем», я попытался подраться с тем судейским «стариком», который обижал сослуживца, но выпитый алкоголь и камни под ногами помогли мне упасть, не дав мне завершить удар в веснушчатое лицо.