К Валентина Дмитриевне Пономарёвой

Эх, Дмитриевна, Дмитриевна. Вы даже и не представляете, как Вы, сами того не зная, спасли душу мою от саморастерзания во времена, заполонившего  во все четыре стороны пространство и время, задвинутого коммунизьма.
Мне тридцать, пять лет из которых я живу только тем, что пишу какие-то странные тексты в рифму и уже понял, что...
Что НИКОГДА И НИ ЗА ЧТО.
НИКТО.
Не пустит хоть кого-нибудь, чтоб прочитали моё. И никакая политика здесь ни при чём. Стена до неба и темь с разбойными присвистами круглые сутки.
Была отдушина, Харьковская филармония, там можно было за смешные деньги купить абонемент на год.
Гениев тогда не очень часто пускали за бугор, вот, они и вынуждены были давать концерты в нашей провинции. И наступал праздник души. Четыре, пять раз за год. Гордо пройти мимо молящих о лишнем билетике мэломанов, сесть в кресло, закрыть глаза и слушать, слушать...
А потом домой и писать. Пока не угасло.
Но, по молодой моей дурости, грешен, хотелось, чтоб хоть как-то...
А потом накатило на меня полное отупение, представляете, даже стихи Борис Леонидыча не помогали.
А тут Кругозор пришёл, нумер второй за семьдесят четвёртый год прошлого века. С пластинками почти что на костях.
Я и не открывал, прочёл в предыдущем номере, что ожидается хит сезона, песни рабочей молодёжи Америки с музыкальным сопровождением на американской же алюминиевой балалайке.
Через какое-то время, подкатывет ко мне моя любимая и суёт журнальчик этот в руку со словами, мол, поставь, там есть романс. Цыганский. Я и встрепенулся, это тоже было тогда ощущением какого-то освобождения от оков, Ваш театр.
Ну и поставил.

Луны волшебной полосы.

Сначала я задрожал, как осиновый лист от звучания трио.
А когда начался Ваш вокализ, я не знаю, что со мной случилось, умчался не знаю куда, за какую укадыкину гору, да так и плыл вместе с мелодией, покуда это волшебство не закончилось.
И тут же...
Отпустило!!!
Это было необъяснимое чудо, парадокс. Ничего и никому не нужно было объяснять, никаких слов не нужно было никому говорить, всё внутри на последующие тридцать лет, пока я не запутался в Сети и не получил обещанного с лихвой.
С тех пор я, на какое-то время, стал отчаянно молчаливым, а в текстах моих появилась некая воздушность. И облака, облака. А по ночам, так даже и звёзды.
Пластинку эту мы вырезали из журнала и слушали до посинения, пока не заелозили её так, что игла адаптерная стала выпрыгивать из романса.
Но, тут на наше счастие, Апрелевский завод и подсуетился, выручил.
И я думаю, что не один я был такой, совсем не один.
И нас даже не два, с моей супругой было.
Спасибо вам, Валентина Димитревна, преогромное, и пусть вам шастить всегда и во всём!
А в Вашей деревне пусть расцветут Володины, Йошкиного друга, цветы.
Необычайной красоты!