Отец

        Памяти отца моего, Михаила Ивановича Апалькова, посвящается


        *   *   *


        Эпиграф

        «У меня был такой странный случай. Я стоял в нашем саду - у нас было двадцать семь соток – и расчищал тропинку, как велел мне отец. Вдруг раздается голос: «Обернись, посмотри. Никогда больше этого не будет». Никого рядом нет, пустой сад. Я обернулся и посмотрел. Позади меня была терраса, на ней бабушка и мама пили чай с малиной. Ну и что? Странно.
        Совсем недавно я приехал туда опять. Зря, не надо было приезжать. Встал на то же самое место. Обернулся и посмотрел. Все так же, та же терраса. А бабушки и мамы нет.
        Вот, наверное, в этом все дело...
        Очень хочется вернуться...»

        Олег Басилашвили


        *   *   *


        Отец мне запомнился годов с трех. Мне кажется, что именно с этого возраста я его помню. Большой, всегда в фуражке, неразговорчив. Он строил дом и я наблюдал за ним со стороны. Он обтесывал топором обрезки бревен и вставлял их в простенок – забирал стену.
        Я боялся отца. Он всегда был строг. Но никогда меня не бил. Даже не ругал, скажет в сердцах: «Ээх!!!» И этого было достаточно, чтобы я усвоил урок.
        Наверное еще до моего рождения он посадил грушу, она вытянулась, но долго не плодоносила. Наконец появились на самой вершине две грушки. Отец терпеливо ждал, когда они созреют, переживал, если был сильный ветер. И в какой-то момент я решил, что пора. Длинной палки не хватило и я привязал к ней ещё одну. Долго мучился и наконец обе груши упали к моим ногам. Укусив одну, я разочаровался. Понимая, что возмездие неминуемо, спрятал плоды в старое ручное точило и пошёл на луг к бабушке, она пасла корову. Вскоре я заигрался и забыл о своей проделке. И вдруг слышу: «Что-то Мишка не с добром идёт». Оглянувшись, я обомлел. С суровым лицом и пронзительным взглядом отец шёл прямо на меня. Ничего не говоря, он схватил меня за руку и молча повлёк за собой домой. Я едва поспевал за ним, оглядывался на бабушку, ожидая от неё защиты. Отец привёл меня к точилу, извлёк из него груши и грозно спросил: «Что это?! Это что, я тебя спрашиваю?!» В ответ я лишь рыдал и ждал худшего. «Ээх!!!» - выругался отец и, оставив меня, ушёл. Этого хватило, чтобы впредь я не делал опрометчивых поступков.

        Отец частенько выпивал. Но для меня и сестры это был праздник! Он становился сентиментальным и беспомощным. Алкоголь на него действовал расслабляюще. Он ник головой и плакал. Вначале, помню, приговаривал: «Немцы, гады! Убили отца!» Потом, пока я не вырос, он плакал и твердил: «Сашк, учись! Учись, сын!» Меня это раздражало. Казалось какое-то бессмысленное наставление. Но теперь я понимаю отца. В его годы ему некому было так сказать – он сам вырос без отца и получил образование всего 9 классов. И, говорят, хорошо учился. У него был красивый почерк. Но повелся не с теми ребятами и бросил школу. Отслужил армию. Пришел в колхоз разнорабочим. Это летом. Зимой работал скотником. Вставал в 4 часа, одевался в бурку, валенки, шапку и уходил в ночь. Возвращался в 8. В метели всегда шёл мелким шагом, чтобы я в школу шёл по его следам. Потом в обед уходил вновь и возвращался вечером. Я бывал у него, работа тяжелая. Надо было грузить солому, силос на сани или телегу и развозить этот корм на лошади скоту. В коровнике грязно и вонюче. Домой возвращался весь пропахший силосом.

        Он никогда никуда не выезжал. Единственный раз ему пришлось поехать через всю область, за 200 километров от родной деревни - в город Рыльск, проводить меня в армию. Он не умел общаться с ребенком. И как-то неумело проводил меня, то ли пожал руку, то ли приобнял. Что-то сказал. Типа «Ну, служи там…» Он не мог больше ничего сказать и не мог выразить свои чувства. Не потому, что ему нечего было сказать или не было чувств. Конечно были. Он был хорошим отцом. Но он не знал, как это делать. У всех деревенских был комплекс на проявление доброты. И он страдал этим.

        Он даже стыдился своей боли. Помню на пилораме ему упало на ногу бревно. И он лежал дома на кровати, на которой они спали с матерью, и с трудом сдерживал стоны. Он никогда раньше не лежал на этой кровати днем. Поэтому для меня такое событие воспринялось как выходящее вон за рамки. Я еще не ходил в школу. Стоял перед ним и смотрел. А он стонал и просил меня: «Оооххх! Поговори со мной, Саша». Я понимал, что надо что-то сказать и не знал что. Спросил: «Больно?» А он ответил: «Оооххх, больно…» Потом он поправился, но долго прихрамывал.

        После армии я изъявил желание работать в милиции. Родители хотели видеть во мне агронома. Или хотя б механика – до армии я учился в Рыльском сельхозтехникуме, оттуда и был призван на службу. Отец воспринял мое желание с недовольством: «Там ни одного хорошего человека нет!» «Я буду первым», – ответил ему.
        Поработав три года, решил поступать учиться в юридический ВУЗ. Казалось, что время уже ушло и ничего не получится, отец махнул рукой: «Никуда он не поступит».

        Я подал документы в Волгоградскую Высшую следственную школу. Сдал успешно и был зачислен. Родителям после каждого экзамена посылал телеграмму с оценкой, а последняя: «Зачислен слушателем Высшей следственной школы МВД СССР». Когда отцу передали телеграмму и он прочитал её, он заплакал.
        Потом я приезжал. Он мною гордился, на радостях выпивал и это длилось, пока я не уеду. Я злился на него. В очередной отъезд, а был уже на третьем курсе, ехали рано, часов в 6 утра, был ноябрь 1991 года, меня подвозил к автобусу друг Серега на колхозном ЗиЛе. Он знал наши отношения с отцом. Молча остановился напротив фермы, где работал отец. «Пойдешь?» - спросил он. «Нет, - ответил я, - Он меня две недели в пьянке не видел и сейчас я ему не нужен». И мы поехали.
        Я тогда слукавил. Я хотел к нему зайти, но внутренне считал, что должен проявить какую-то взрослую гордость и тем выразить отцу протест.
        Как глупо это было...

        А 24-го пришла телеграмма: «Приезжай срочно, умер папа».
        Был шок: как так?! В нашей семье при мне не было смертей. Умирает кто-то, но не мои близкие! И не верил, пока не увидел отца на оцинкованном столе в морге. Санитар не хотел готовить тело, пока не привезли ящик водки. 
        Хоронили поздно. Долго ждали батюшку, музыкантов и похороны затянулись до вечера. Я шел за машиной с гробом по слякотной дороге, о чем-то думал, но наверно не о том, что я не попрощался с ним при жизни. Об этом я стал думать позже. Спустя лет 10-15. Что мне стоило зайти? А может он меня ждал? Может сказать чего хотел? Да и если даже не хотел, – я не сказал ему прости. Не сказал спасибо, что не пошел по наклонной лишь потому, что он был строг со мной и я его боялся. А надо было сказать. А теперь некому. Некому сказать спасибо, что дал мне навыки в ремесле. Он не учил, как держать топор, но я видел, как он это делал и всегда, когда брался за какой инструмент, вспоминал, как его держал отец. Он ведь, хоть и выпивал, но все по хозяйству делал сам. Построил дом, постройки – все было красиво и стоит до сих пор, хотя его нет уже 30 лет. 
        И теперь, когда самому уже пора «подбивать бабки», когда сам трижды отец взрослых детей, хочется сказать, запоздало, но сказать… Спасибо, отец… И прости...


        Ноябрь 2021 г.

Рисунок Олега Ершова