Хроника неупорядоченного cтpемления

(автобиографический рассказ)




      …Одним из любимых занятий было – рассматривание географического атласа. Понимал, что всякие эквадоры и коста-рики реально недосягаемы, но вот Ерофей Павлович какой-то, Бодайбо, Анадырь, да и просто Красноярск манили тоже и были реально досягаемы. Хотя нет, не догадывался ведь тогда, в 1972 году, году окончания средней школы, что огромная часть севера страны, Дальнего Востока – закрытая пограничная, что ли, зона...
      Ах, не терпелось увидеть новые земли воочию, а не по теле или в кино. Практичности во мне не было ни капли, наивности – через край, но я об этом даже не догадывался, представляя послешкольную жизнь так: любой и каждый советский человек, встреченный мною на жизненном пути, будет необычайно рад возможности помочь мне, все начальники на всех объектах народного xoзяйства Сибири и Дальнего Востока обязаны умиляться при моём появлении и даже восхищаться. А о необходимости прежде приобретения специальности я не догадывался. (Ах, на месте всё определится, если надо, пошлют кудa надо (в смысле – учиться).) Я больше поддавался эмоциям, а не разуму и таким оставался довольно долгое время.
      Школу окончил я в 1972 году, только-только исполнилось мне семнадцать, и купил через полтора месяца после последнего экзамена билет до Иркутска. Мама забегала, запереживала совсем и, в конце концов, напала на знакомых, у которых были знакомые, имеющие родственников в Иркутске, которым была послана телеграмма: «Встречайте парня в очках, вагон №...». Я вёз для них передачу, два тяжеленных чемодана с фруктами, и встретить меня было в их интересах.
      Ехал почти пять суток, необычайно интересно было ехать впервые в жизни так далеко, чуть страшновато – ну, забрался – когда за окном поплыли бескрайние сибирские просторы, тайга, тайга, и названия станций необычные, сибирские, таёжные.
      Приехал. Встретили. На следующий день пошёл устраиваться на работу в трест «Воссибтрансстрой». С ходу заявил: отправьте меня в тайгy. Семнадцатилетнего и наивного, вчерашнего десятиклассника, меня спросили: а ты из дома не сбежал? Выписали билет и направление в Нижнеудинск. Я хотел на Байкал куда-нибудь, но на Байкале у них участок только в Слюдянке, а там «ужаснейшее общежитие», сказали мне, и я согласился на Нижнеудинск, в СМП-267 (строительно-монтажный поезд). До Нижнеудинска ехал часов восемь на поезде. Там тоже просился в тайгу. (В городе я мог и у себя дома работать.) И мне дали направление на строительный участок на станцию Ук. Но прежде дали направление на медкомиссию.
      Медкомиссия – событие для меня неприятное. При близорукости минус шесть с половиной диоптрий и больше в армию не берут, на различные работы, где приходится поднимать тяжести, тоже. При большой близорукости сетчатка, закрепленная в глазу лишь в двух точках, выгинается и ослабевает в местах крепления. Напряжение из-за подъема тяжести, резкого движения, тряски может быть причиной eё отрыва – отслоения – слепоты... С моим зрением – минус семь с половиной диоптрий – нечего было и соваться на медкомиссию. Какой сумасшедший окулист позволит мне работать на стройке разнорабочим, где вся работа – сплошное поднятие тяжестей...
      Военный билет о непригодности для службы выдали ещё в десятом классе на очередной медкомиссии для будущих призывников.
      В кабинете окулиста на вопрос: «Сколько диоптрий?» – я невинно ответил: «Минус пять с половиной».
      – Давайте военный билет.
      – А что, и билет нужен?
      – А вы как думали?
      – А я не знал и не взял с собой
      – Возьмите и приходите ещё раз.
      Да, так я его и принесу (со штампиком: по статье такой-то негоден к воинской службе, а значит, и к работе на стройке). Уговорить врачиху не удалось: ой, сегодня не успею, далеко ехать, а завтра уже нужно на работу... ну будьте добры!.. Окулист в обходном листе написала: «Негоден» (и без военного билета).
      Но главврач, делающий заключение, поддался на мои жалостливые уговоры и заключение написал: «Годен».
      Прежде чем попасть на Ук, предстояло два дня прокантоваться в Нижнеудинске в общежитии: выходные, субботу и воскресенье. В комнате, где я только поселился, через полчаса два здоровенных парня затеяли драку. Перевернули шкаф, стол с кастрюлей супа, на шум прибежала дежурная, но её вытолкали и засунули в дверную ручку швабру, чтобы не мешали им драться. В общем, они дрались, я сидел на кровати с командированным геодезистом из Бодайбо, внешне очень хлипким, и он, как бы промежду прочим, комментировал происходящее: видишь, он Вовку бьёт, а Вовка не отвечает вовсе, защищается только, потому что если Вовка разозлится всерьёз и вдарит – сядет (кулак у него – ого!), а второй раз садиться Вовке, конечно, не хочется, хоть он и дурной, но понимает. Они подерутся, а потом поедут за пивом на Вовкином мотороллере.
      Так оно и было. Второй парень – не Вовка – вытащил швабру из дверной ручки и побежал вроде бы за ножом, но исчез надолго, пришел через час и стал просить у Вовки в долг двадцать пять рублей. Вовкa дал ему двадцать пять рублей; они сели на мотороллер и поехали за пивом. Приволокли три ящика пива, сумку какой-то вонючей рыбы и запиршествовали; пустые бутылки выбрасывали в окно, целясь в железобетонный столб.
      Геодезист меня предупредил, чтобы вечером я около общежития не бродил. Вечером вокруг общежития сплошной мордобой. Запуганный два вечера я проторчал в общежитии. В понедельник уехал на Ук.
      В поселке Ук были деревянные тротуары, что мне показалось весьма необычным. Из прорабского вагончика, куда я заявился с чемоданом прямиком с электрички, меня в момент отправили на самосвале грузить песок. Выдали рукавицы – верхонки – и вперёд. Чемодан я оставил в прорабском вагончике.
      В бригаде разнорабочих была Марфа Лушнева, лет чуть за шестьдесят бабуля, а бригадиром – Таня, здоровенная бабища. После обеда она подкинула Марфе идею: возьми парня в квартиранты. Марфа не церемонилась, согласилась сразу.
      С сентября по май квартировал я в избе у Mapфы Лушнёвой, в посёлочке, отстоящем от центрального поселка, станции, километров на пять. Этот посёлочек именовался почему-то второй бригадой. Огород у Марфы выходил прямиком к тайге – метров сто пройти. Для меня, жителя Крыма, берёза была экзотична, а увидеть множество таких сибирских деревьев, как кедр, пихта, лиственница, представлялось совсем уж необыкновенным, далёким и маловероятным, как тропики Мадагаскара. Разве ж мог я удержаться после десятого класса (свобода!), если давно решил: увидеть как можно больше! А со зрением у меня всё в порядке будет, ничего не случится. Понятно: во всём должен быть предел, ограничение. При близорукости врачи установили, разумеется, самый минимальный – с каким-то «запасом прочности» – свой предел. А каждый должен чувствовать сам личный свой предел. Я чувствовал, что у меня сетчатка прочно держится. Лишь бы комиссию перехитрить. Да и, в конце концов, что это за жизнь!.. Не тряханись, не прыгни, не подними. Не надо мне такого неполноценного существования.
      ...Здоровея от хвойного воздуха, непрестанно изумляясь каждой пихте, лиственнице, любуясь и восхищаясь ими, захлебывался тихим блаженством: господи, ну что ещё надо! Жалел тех, кто не видел сибирских красот; расслабленно-счастливый все свои выходные бродил по зимнику (пока не появилась Тамара), не встречая за целый день ни души. Только тайга, тайга. Лесоразработки там велись небольшие, один лесовоз, может, в день и проходил по зимнику только, а в выходные – ни одного, никого... Взбодрённого пьянящим чистым воздухом и морозом, Марфа поила меня вечерами чаем с голубикой. Были и под сорок морозы. Но безветренно, и ощущения предельного дискомфорта не чувствовалось. А гуляешь по зимнику, вдыхаешь морозный чистейший воздух и радуешься красотам неповторимых, по обе стороны вековые деревья в снегах, шаг вправо с дороги или влево – и утопаешь по грудь в снегу…
      Колол дрова – фуфайку прочь! Да здравствует колун! О, что за чудо – воз-ду-х!!! Устав, открыв рот, вдыхал, вдыхал и не мог насладиться. С тем же колуном ходил в большие морозы по воду – родник замерзал, – рубил лёд, пил ту же чудодейственную воду, что и таёжные деревья, взятую у самых корней их. Такой вкусной воды в моей жизни больше не было.
      …Весной впервые пил из берёз сок...
      …Тамара – моя сибирская, первая любовь. Двое детей, сын и дочь, муж, с которым официально не разведена, полностью парализованный: придавило на лесоповале. Тамара жила с детьми у своей матери. Муж eё – у своих родителей. Тамара – племянница Марфы, благодаря чему я познакомился с нею. Тамара старше меня на шесть лет. Не знаю, какие силы оторвали меня от неё, но уехал.
      А домой уехал – потому что соскучился по маме, бабушке, по друзьям, по морю. Мама и бабушка засыпали письмами, скучали, ждали. Главное, я увидел тайгу, знаю – какая Сибирь! (Пусть хоть маленькую её часть.) Я имел представление о ее людях, простых и часто грубоватых, но откровенных и непосредственных, не притворяющихся! – как есть!
      Работа же в Сибири действительно была у меня тяжелая. Грузил доски на пилораме, загружал самосвалы с песком (удивительно, песчаный карьер был в тайге – поляночка в самой глухомани, на самосвале еле пропихивались к той поляночке); разгружал вагоны с цементом, гравием, кирпичом. бетонировал, работал ломом и киркой.
      Дома я месяца два наслаждался ничегонеделаньем.
      И опять потянуло в дорогу.
      Выписался и уехал к родственникам в Клин, с расчетом улететь из Москвы на Север (посмотрев предварительно Москву и Подмосковье). Тянуло в дорогу, а Союз так огромен... Неожиданно для меня самого мне очень понравилось в Клину, и родственники предлагали остаться. Но и билет в Воркуту был уже куплен. (Я хотел вообще-то почему-то в Тикси, но билет туда мне не продали, сказали, что город закрытый).
      Явившись на Аэровокзал, на Ленинградском проспекте (в Москве в то время была своя система отлёта: регистрация на рейс на Аэровокзале и оттуда развозят на автобусах прямо к самолетам на посадку во все аэропорты), узнал, что на самолёт на Воркуту регистрация непосредственно во Внуково (исключение, я и забыл, что меня о том предупреждали при покупке билета). Времени у меня не оставалось. Да и улетал я с большой неохотой. Потому даже будто обрадовался, что так складывается. Подошедшему таксисту на вопрос «куда?» равнодушно ответил:
      – Во Внуково.     – А рейс во сколько?
      – Ноль тридцать семь.
      На часах было без двадцати полночь. Таксист, наверное, ждал, что я добавлю хотя бы трояк сверху и скажу: «Жми, друг!» – но я и вовсе отошёл в сторону, закурил.
      Минуты через три тот жe таксист, найдя пассажиров во Внуково, опять подошёл ко мне...
      Не торопясь, двинулся я от такси в здание внуковского аэропорта, сопровождаемый недоверчивым, слегка восхищенным, как мне показалось или хотелось показаться, взглядом таксиста. Сам не ожидал – но успел: peйc чуть задержали; билет зарегистрировали, но чемодан не приняли – поздно, разрешили взять с собой в кабину. Заметил, что и таксист вошёл в здание – наблюдал за мной, что ли, убеждаясь, что я действительно лечу. И это осталось почему-то в моей памяти, эта никчемная историйка: равнодушное мое опаздывание на самолёт и взгляды в мою сторону таксиста на перекрестках, перекрытых светофорами. (Мелочь, чёрт возьми, а приятно; такими пустяками я «украшал» свою жизнь.)
      В Воркуте мне не понравилось. Серо, слякотно. По правде, я ещё в самолете понял, что вернусь сразу же. И действительно, пробыв лишь сутки в Воркуте, я опять улетел в Москву. Заявился опять в Клин к тетке, явно уже не обрадовав её. Зато вечером на танцах встретился с девушкой, с которой познакомился три дня назад на этих же танцах и которую провожал домой. И такое вдруг расположение почувствовал к совсем незнакомому человеку: могли и не встретиться, целая пропасть была между нами, и, если по правде, улетая в Воркуту, я вспоминал её и хотел видеть. (Особым успехом у девушек я не пользовался, а она сама пригласила меня танцевать, и другие тоже приглашали, понравились мне танцы в Клину.)
      Несколько дней ходил я по Клину устраиваться на работу. Но на заводах везде возникали сложности с пропиской. Могли прописать в одной строительной организации и общежитие давали, но уже в «Трудовых ресурсах» при горисполкоме, откуда направляли на медкомиссию, понял, что здешнюю комиссию не проведёшь.
      Вернулся домой к маме и бабушке. Пошёл работать в родном поселке на строительный участок. При устройстве на работу и речи не было о медкомиссии, не то что в Москве или в Подмосковье.
      Пошёл на стройку потому, что работа знакомая. К тому же в поселке выбор ограничен. Проработал с декабря до сентября. А там вдруг обнаружил, что у меня грыжа. Вот ведь насколько был прав! Надорвался. Пах не выдержал; сетчатка – держится! Хрупкий на вид, в работе я был упрям и вынослив, Позже случайно услышал разговор одного мужика о себе: да я, когда он пришёл, вот, думаю, прислали, что с ним делать, а потом… да мне бы ещё пару таких, да я бы с ними горы воротил.
      Не обращая внимания на свою грыжу, я решил вдруг уехать на Сахалин. Дома мне было скучно.
      …Прилетел в Хабаровск. Когда хотел купить билет на самолёт до Охи (северная часть острова Сахалин), открыл для себя – Сахалин закрыт. На остров, как и в Тикси, можно попасть с местной пропиской или по пропуску. Оставалось посмеяться над собой: еду туда – не знаю куда. Недолго думая, купил билет на поезд до станции Тихоокеанской – город Находка. Владивосток, располагавшийся рядом с Находкой, был закрытым городом, Находка – открытой. Я почти и не переживал, что будет со мной, куда попаду, где устроюсь. Сказывался некоторый опыт, и вообще было даже интересно и совсем не страшно: не пропаду! в Советской же стране!.. Так нас учили в школе.
      В Находке настроение у меня оставалось походным (ага, Находка... нормально, в общем-то, но ещё бы чего-нибудь такого, романтично-дальневосточного, интересно дальше посмотреть, что там?).
      Поэтому я купил билет на теплоход до порта Нагаево – город Магадан. Теплоход отходил через четыре дня, а пока мне удалось устроиться в гостиницу.
      Но перед самым отходом теплохода, минут сорок проторчав у трапа, так и не решился подняться. Пошёл сдавать билет (если его примут, до отхода оставалось полчаса). До Магадана было почти шесть суток ходу, а у меня оставалось всего шестнадцать рублей – в дороге их проем, и всё… А Магадан – это север, холодно, на улице, если придётся, не переночуешь.
      Кассир отдала за билет сполна всю cумму – тридцать пять рублей, что меня чрезвычайно обрадовало. Кассир, наверное, нарушила правила, отдав мне полную сумму за билет. Я бы и третьей части был рад. Наверное, у меня был очень расстроенный вид, когда я протягивал ей билет с робким вопросом: «А сдать ещё можно?»
      Опять с трудом устроился в ту же rостиницу, совершенно не представляя, что делать. Соседом в номере оказался командированный магаданец. Про свой город он был не очень хорошего мнения и поднял немного мое настроение, ругая Магадан. Он же дал мне записку к своему приятелю на какие-то склады, где можно было временно устроиться грузчиком, подработать немного на первое время. Придя на те склады, в ожидании приятеля своего нового знакомого, познакомился с мужичком, пришедшим устраиваться туда жe на работу. Услышал сквозь приоткрытую двepь в отдел кадров, как у мужичка спрашивали:
      – В «Главсевероторге» работали?
      – Да.
      – А чего ушли от них?
      – Поругался с ними.
      – А где гарантия, что с нами не поругаетесь?
      Намотал себе на ус на будущее, как не надо говорить при устройстве на работу.
      Мужичок вышел, закурил, я у него и спросил:     – А где этот «Североторг»?
      – Да здесь за углом, метров триста пройти.
      Приятель моего знакомого не появлялся, и я решил прогуляться пока до «Североторга». Там в отделе кадров сказали, что возьмут меня рабочим склада № 13 (я просился в грузчики, но мне сказали, что грузчики меня подведут – и я сяду, такой молоденький и вроде не испорченный, а на складе лучше), общежитие в этом же здании, на втором этаже, могу идти поселяться. О медкомиссии – ни слова. Не раздумывая, я оформился и поселился в общежитии.
      Четыре с половиной месяца я продержался в Находке. Работа на складе: перетаскивание с места на место ящиков с яблоками, цитрусовыми, с банками сиропов, компотов, ремонт ящиков. «Главсевероторг» – перевалочная база на пути продукции на Север.
      В о6щежитии жили несколько семей, жили две девушки. Остальной народ был прожжённый и разношёрстный. Толик Станишевский, приехавший из Якутии, где работал мастером колонкового бурения, переживший, если верить его рассказам, приключений не меньше иного джек-лондонского героя. Сам иркутянин он приехал в Якутию, в Мирный с ребятами, когда там только разгон начинался. Работа есть, а жить негде. Они на работу устроились, палатку поставили и в ней жили. Уже холода, зима началась, а они в палатке. Наконец, хватилась администрация: как так, работают, а нигде не прописаны, непорядок. А где прописывать? Негде. Так им поставили в паспорта штампы: «ПРОПИСАН постоянно, Палатка № 1». Толик с гордостью демонстрировал свой паспорт с такой пропиской. Какой-то журналист написал про этот случай очерк. Жил в общаге Игорь Фёдоров, тихий и добрый парень, год отбывший в заключении (пьяный сел за руль автопогрузчика и опрокинул поддон с ящиками шампанского). Жил в общаге Коля – моряк, помешанный на «Спортлото», списанный с траулера то ли за пьянку, то ли за это своё помешательство. Жили несколько временно подрабатывающих бичей. С ними всеми я довольно быстро сошёлся и стал за своего. (Через несколько лет вспоминал: эх, какие ребята! Пусть бичи – но всё у них наружу, я им всё наболевшее мог выложить запросто, они – мне, да они б за меня… да я б за них...) Вce они, конечно, пили по-черному, и хоть я не пил, это не мешало моей дружбе с ними.
      В Находке жизнь была интересна и весела.
      Чудаки всякие попадались.
      Был у меня в Находке знакомый «химик», обутый в разного размера резиновые дырявые сапоги, в спортивном дешёвом трико с дырками. На автовокзале я напоил как-то его стаканом какао. Когда бич сказал, что едет с «химии», я, всё еще ужасно наивный, подумал, что тот работал на каком-нибудь химическом предприятии, и лишь позже уяснил, что «химиками» зовутся осуждённые, но которые живут свободно в посёлке каком-нибудь, за пределы которого им выходитъ запрещается. На окраинах Находки полно было «химии», целые общаги, куда, как меня пугали, можно зайти, но не выйти уже. «Химик» ехал с «химии», пока остановился в Находке, жизнерадостный и любитель кино. Бич ждал меня в определённое время, так повелось месяца полтора, в буфете на автовокзале, я покупал ему очередной стакан какао, а он мне рассказывал, какой фильм сегодня посмотрел, и каждый увиденный фильм настойчиво советовал посмотреть. Где он брал деньги на кино – неизвестно, но на еду у него их точно не было…
      Одной из двух девушек, живших в общежитии, была Наташа. Я был с нею знаком, был с нею вместе всего два месяца (первое время как-то не познакомились).
      …И всё же я не удержался. Сорвало меня, как перекати-поле. Решил опять уехать домой. Соскучился по домашней обстановке?.. Зачем сорвался так скоро, я и не знал. И ведь не просто уехал, а с Наташей расстался; правда, думал, что уезжаю не навсегда или она ко мне приедет.
      Два месяца, которые я был знаком с Наташей, – самые счастливые, яркие в моей жизни, которые я никогда не забуду. Сердце мое прикипело к ней, без неё душа маялась и не находила места. Я уехал и жил вдалеке и оставался наполненным любовью. Сейчас редко употребляют старомодные понятия, но я – тосковал.
      В общем, уехал. Из-за идиотизма непонятного какого-то. Прилетел (Владивосток – Москва, Москва – Симферополь). Две недели пробыл дома и заявил вдруг, что уезжаю обратно. К Наташе. Но теперь уже мама остановила меня решительно. Да и денег у меня не оставалось.
      Остыл чуть и пошёл работать в сельское хозяйство. Писал письма Наташе два-три раза в неделю. И она часто писала. Но через четыре месяца разлуки последнее от неё: «Уехал, оставил одну, не подумал обо мне, – как я?» Она была права. Я писал, но ответа больше не было. Было чувство вины перед Наташей. Было стыдно перед ней. Хотелось видеть её.
      Через год после моего первого приезда я опять прилетел в Хабаровск. Из Хабаровска поехал в Комсомольск-на-Амуре. Мне хотелось увидеть новые места. И увидеть Наташу. Но так как она решила со мной расстаться, навязываться было стыдно. А работая в Комсомольске (где я ещё не был), я бы мог приезжать всё-таки в Находку, если бы очень пожелал увидеть ее, да и одна та мысль, что от Комсомольска до Находки рукой подать (полтора-двое суток на поезде всё же не семь часовых поясов), утешала меня. Пробыл я в Комсомольске два дня и честно признался себе, что только из-за неё, из-за Наташи, опять приехал на Дальний Восток. Заказал телефонный разговор с Находкой, но Наташа не пришла, пришла подруга. Просил её передать Наташе, что еду в Находку. И в тот же вечер уехал из Комсомольска в Хабаровск и оттуда сразу же в Находку.
      Дорожная деталь, где непонятно, что к чему: поезд из Комсомольска готов был тронуться, к милиционеру, идущему по перрону, обратилась проводница моего вагона:
      – Вася, Вася, вон тот пассажир пистолет пассажирам предлагал, – кивала на удаляющегося по перрону мужчину, – задержи его.
      Милиционер посмотрел тому в спину и сказал:
      – А ты знаешь, кто это такой? Это же главный гинеколог города.
      В этот момент поезд тронулся. Почему главный гинеколог торговал пистолетом и стал ли Вася его задерживать, осталось для меня интригующе-нелепой загадкой…
      Наташа моему приезду не обрадовалась.
      Первую ночь я ночевал на морвокзале.
В гостиницах мест не было. Специально пришёл попозже. После ухода последнего катера в порт Восточный (бухта Врангеля). И когда милиционер с пограничником (пограничная зона) проверяли документы, объяснил, что опоздал на катер. Разрешили остаться до утра. Только милиционер, посмотрев в паспорте последнее место прописки, покачал головой: «И чего вы из таких мест уехали? Зря, зря...»
      А дальше началась сортировка присутствующих. Тех, кто устраивался в местную рыболовецкую организацию – УАМР (Управление Амурского Морского рыболовства), и имел на руках какие-либо начальные документы об устройстве туда (направление на медкомиссию, например), отправляли в дальний угол вокзала. Там они на полу кучей все и укладывались, И местные бичи, но с документами, решившие начать новую жизнь, и приехавшие со всего Союза (здесь было проще устроиться, а у рыбаков, кромe хорошего заработка, были и заходы в иностранные порты). Милиционер с пограничником подходили к мужикам. Звучал ответ: «УАМР». Проверяли документы, и туда –
в угол. Не было документа об устройстве в УАМР – на улицу.
      Вторую ночь ночевал в Наташином общежитии, в комнате Игоря Федорова. А днём пошёл устраиваться на завод железобетонных изделий, ЖБИ, где мне, ещё не оформив на работу, дали сразу место в о6щежитии. Перед выходными. Хотелось на знакомое место в «Главсевероторг» и в то же общежитие (где и Наташа), но было очень стыдно перед нею и перед другими.
      Я ещё не приступал к работе на ЖБИ, меня вдруг разыскал Толик Станишевский, которого я ещё не видел, забрал к себе. Он получил отдельную комнату в бараке. Толик решительно заявил, что мы – я и Толик – едем на БАМ, туда перебазировалось СУ-87 (специализированное управление от треста «Союзвзрывпром»), где он работал мастером колонкового бурения в Мирном и где у него все друзья и знакомые.
      У него там и брат работает, на участке в Золотинке прорабом. Я сказал, что прежде посоветуюсь с Наташей.
      Разговор с Наташей был коротким… Я ей был не нужен. Ну что ж, сам виноват. Чуть было сопли не распустил перед расставанием.
      Уехал с Толиком на БАМ.
      Перед отъездом я искупался в находкинской бухте – в Тихом океане; второй раз в Приморье – и как не искупаться в Тихом океане, и хоть были последние дни сентября, прохладные, и никто не купался, залез в воду, поплавал.
      На Угольной сели в фирменный поезд «Россия» и через двое суток сошли на станции Большой Невер, откуда до Тынды километров сто семьдесят. В Тынде нашли поселочек СУ-87. Поселились у Валеры Алиева, лучшего друга Толика по Мирному, в щитосборном добротном домике. Жена чего-то не поладила с Валерой и уехала с сыном, а нам было где жить.
      Прожив неделю, я уехал из Тынды. Чтобы устроиться там на работу, нужно было пройти медкомиссию, равноценную разве что той, которая отбирает в космонавты. Недостатка в рабочей силе не было, кончились те времена. А у меня и специальности ко всему прочему не было никакой. У Толика Станишевского прошедшего первого врача, заключительный визит к главному был назначен через неделю. Так он и проходил комиссию: в день по одному врачу. Ощупывали и осматривали со всех сторон. Люди с железным здоровьем и стальными нервами боялись бамовской комиссии. Мне, с моим зрением и грыжей, и тыкаться было нечего.
      Опять на перекладных добрался до Большого Невера, к Транссибирской магистрали, хотел в Большом Невере устроиться на работу, но, побродив по посёлку, передумал. Купил билет до Уссурийска (там я ещё не был, и всё-таки! – недалеко от Наташи) и покатил в том же фирменном поезде опять в Приморье.
      Но в Большом Невере предстояло провести ночь непонятно где. Ночь провел, бродя по каким-то закоулкам, окраинному леску вокруг станции. Запомнилась полупьяная баба с шагающим сзади, пристающим к ней мужиком. Куда-то деловито направляясь, выговаривала мужику: «Я тебе не дам... сказала! Всё!..»
      В Уссурийск я прибыл в пятницу вечером. Предстояло три ночи где-то кантоваться до понедельника, пока не откроются какие-нибудь «конторы», где бы я получил работу и место в общежитии. В гостинице устроиться не удалось. Первую ночь провёл на железнодорожном вокзале. Утром продал на толкучке новые утепленные перчатки за червонец (деньги кончались). Ночевать пытался на месте той толкучки на столе-прилавке. Но меня согнал оттуда, наверное, сторож. На вокзал идти не хотелось, прошлой ночью милиционер два раза спрашивал, куда я еду, просил показать билет. Набрёл у речки на какой-то дом с высоченным забором, да ещё с колючей проволокой поверх, но зато во дворике сквозь щель в заборе заметил стожок сена. Туда я и полез через забор с проволокой.
      Только собирался поудобнее устроиться в стожке, под самым ухом залаяла огромная овчарка. Во всём доме сразу зажегся свет, и на освещённое сквозь окна крыльцо вышел человек с карабином, щёлкнул затвором. Объясняться? Долгая история. (Тем более – вдруг тот дом какой-то военный объект или, скорее, подсобное хозяйство воинской части, что в принципе в моём положении не имело для меня больших различий). Не рассуждая долго, я перемахнул одним махом через забор с проволокой (а туда лез минут пять). На лету, в прыжке, едва поймал слетевшие очки, побежал, прилаживая их на место, дотронувшись до лба, ощутил его непривычно липким. Догадался, что распорол его колючей проволокой…
      Рассечённый лоб кровоточил не переставая. Начался дождик. Я спрятался под мостом через неширокую речку и просидел там до утра; заснув на корточках, едва не улетел с уклона в воду. Только рассвело, выбрался. Не терпелось увидеть, что со лбом. Отшатнулся на автостоянке от «москвича», увидев свой распоротый лоб в спекшейся крови в боковом зеркальце. Кое-как умылся в речке, осторожно притрагиваясь ко лбу, но кровотечение началось опять. Как в полусне – очень уж переживал из-за своего распоротого лба: куда в таком виде… прокантовался до следующего утра, понедельника, день проведя на скамейке в сквере, а ночью бродя по железнодорожным путям на товарной станции, по закоулкам разным вспугивая собак. Утром пошёл, с большим сомнением, устраиваться на работу. Конечно, в первой же «конторе» от меня отшатнулись, как от бича, получившего в драке в лоб кастетом: зияющая рана на лбу забирала все внимание. Я купил билет на автобус и поехал в Aртем, второе название станции Угольной, это ближе к Находке и совсем рядом с Владивостоком, в 28 километрах, в непосредственной близости с владивостокским аэропортом – от окраины Артема два-три километра. Артем-то – открытый город, и аэропорт владивостокский – открытая зона, но сам Владик – Владивосток – закрытый город был.
      Уезжая из Уссурийска, припомнил, как, разглядывая город, где-то у перекрёстка центральных улиц на меня обратили внимание какие-то полублатные личности. Встретившись взглядом с явно главным в их компании, я чуть оробел и почему-то повиновался его взмаху руки, приглашающему подойти к компании.
      Откуда приехал? Зачем?.. Из Крыма?.. Думаешь здесь устроиться?
      Такой спокойный диалог.
      А потом:
      – Дай пять рублей!
      Я растерялся:
      – У меня есть, но это мои последние деньги.
      – Ну, смотри... Тебе здесь жить... – и отвернулся.
      «Да, увидишь ты меня теперь…», – что ли позлорадствовал я.
      В Артёме ткнулся в гостиницу, но, увидев знакомую табличку «мест нет», и не пытался устроиться – с моим лбом! Полдня ходил по окраинам Артема, надеясь перебиться несколько дней на частной жилплощади. Денег оставалось у меня пять рублей. Их и совал я, упрашивая: «хоть на два дня», но бабуси, завидев свеженький кровавый след на моём лбу, заводили на один лад: кто тебя знает, может, ты бандит какой!.. Предъявляемый паспорт доверия не прибавлял. Устроился я таким образом. Чемодан сдал в камеру хранения аэропорта, с собой оставил портфель, куда выложил из чемодана куртку, свитер, брюки, шапку. Нашёл за городом подходящее место в леске в ложбине, поросшей травой, устроил себе лежбище. На ночь натянул на себя вторые брюки, свитер, куртку, а под утро и шапку натянул на голову. Была середина октября, и уже случались заморозки по утрам. Но с шапкой пришлось расстаться в тот же день. Понадеялся на свои густые космы и продал её за пятнадцать рублей на местной толкучке.
      В тот же день послал домой телеграмму, чтоб выслали денег на обратную дорогу по адресу: город Артем Приморского края, главпочтамт, до востребования... Теперь оставалось только ждать.
      На вторую ночь мерзли голова и ноги. Под утро же промок до трусов под мелким, но непрекращающимся дождём. Спрятаться было негде, лесок редкий и деревья безлистые, опавшие уже.
      Ел я раз в день чебуреки на автостанции. И, как ни экономил – неизвестно сколько бичевать, даже на мыло не потратился, – всё же купил журнал «Юность». И весь следующий день в леске у меня был занят чтением, этот день прошёл удивительно быстрее других. А ещё через день я замерз совершенно. Начинался настоящий озноб. Костров я не жёг. Осторожничал. Вокруг воинские части, бичи шастают, мало ли что… Но всё же пришлось. С блаженством засунул ноги в дырявых туфлях в самый костер, подпалил брючины и сам поджарился, но ожогов не чувствовал.
      Отодвинув ноги к кромке костра, наслаждался остаток ночи теплом, свернувшись калачиком.
      К своему положению дня за четыре я вполне привык, только дождя боялся, вымокнув раз. Умывался дождевой водой из лужи, но мыла так и не купил, решив, что лучше съесть лишний чебурек. Отправившись однажды в город есть чебуреки, ловил на себе пристально-странные взгляды прохожих. Я привлекал явно внимание, смотрели заинтересованно, будто альбинос я какой, в полосочку или в клеточку. Недоумевая, но чувствуя подвох, неладное что-то, обошёл стороной замеченного милиционера. И направился почти бегом к универмагу, выбирая закоулки: в универмаге у прохода на первый этаж висело большое зеркало. Выбрал момент, когда вход обезлюдел, споткнулся, поднимаясь по ступенькам, и… отшатнулся от зеркала. Ужасного черно-серого я увидел себя в зеркале, негра, трубочиста. Конечно же, замерзнув под утро и обнаружив, что спички кончились, раздувал погасший костер, а умывшись в луже без мыла, только растёр ещё больше сажу по лицу.
      В речушке за городом я в кровь растёр лицо глиной, но таким белым оно у меня ещё не было никогда. Я ездил смотреться в зеркало уже в аэропорт. (Карманное зеркальце мое где-то затерялось.)
      …Деньги пришли на десятые сутки моего пребывания в Артёме. Я поехал в Находку. Совершенно спокойно распрощался с Наташей (так мне казалось). Она предложила мне переночевать на её постели в общежитии – сама уйдет к подруге, – но я отверг это предложение. Что мне, закаленному в ночевках под открытым небом, перекантоваться одну ночь! К тому же я опасался за белизну её постели. Я не мылся по-настоящему уже, пожалуй, больше месяца. Наташа заинтересованно, что особенно было приятно, участливо разглядывала свежий шрам на моем лбу. Я не вдавался в подробности: да так, в лесу за сучок зацепился…
      Ночевать я пошёл на ж/д вокзал. Там ко мне прицепился бич в рубашке, запятнанной кровью. Пристал: «Давай поменяемся рубашками». Ему завтра нужно идти в отдел кадров устраиваться на работу – «а в такой рубашке, сам понимаешь…» Я ему вежливо отказал, угостив сигаретой. Бич предложил идти ночевать с ним на какой-то чердак с теплой дымоходной трубой, но уже было почти утро.
      На автобусе я добрался до знакомой Угольной, где сел на поезд «Владивосток – Харьков». У купе спал пьяный. Его звали Роберт. Так я с ним и ехал до самого Харькова. В субботу под вечер я сел в поезд и через неделю, в следующую субботу утром прикатил в Харьков вместе с Робертом. Остальные пассажиры постоянно менялись, проехав сутки, а то и несколько часов всего. Роберт был радистом на рефрижераторном судне. «Только что» вернулся из рейса. Во «Владике» у него однокомнатная квартира с матрасом на полу. Роберт ехал в отпуск в матери в Баку.
      Вернувшись из рейса, из Австралии (везли замороженные тушки барашек), за неделю Роберт пропил все деньги.
      Роберт мучительно вспоминал, не осталась ли в его квартире туша барашка, притащенного с парохода. У него ведь и холодильника не было. Вначале пьянствовал по ресторанам с товарищами, потом продолжили в его квартире, притащив на закусь барашка. А съели они его или он остался лежать и размораживаться, он вспомнить не мог. Ключ от квартиры был в кармане брюк. Он даже не помнил, как его посадили на поезд провожавшие друзья.
      В маленьком фанерном чемоданчике у него лежали запасные трусы, два кремешка для зажигалки и сувенир из Японии – оригинальная монета йена – с отверстием в середине (и здесь практичные японцы экономят, что ли?) – подарок для матери. Последние несколько рублей своих дорожных Роберт потратил на портвейн и хлеб. Пришлось в Харькове снабдить его трояком – на пропитание до Баку, благо билет туда Роберту не нужно было покупать – только закомпостировать…