Передислокация сознания

      Стремительные – они исчезали в пространстве, недосягаемом для других. Играя, держались стаей, мчались, устремляясь друг к другу, в невообразимом хаосе, казалось бы, собственного – со скоростью света и более – движения. Рядом еле-еле вращались планеты, огромные и неповоротливые. А они проносились мимо грациозно-бешено, совершенно неподвластные никаким вселенским законам, сами по себе, презирающие какую-то там силу притяжения Земли и иных космических тел, светящиеся, словно метеориты, прочеркивающие атмосферу. Но он знал, что они живые. Живые непонятные стремительные космические существа. И он сам мчался среди них. И они будто улыбались ему. Он чувствовал, будто они улыбаются ему; а как? Ну, как могут улыбаться «метеориты»? Просто он чувствовал, что они улыбаются, чувствовал их дружеское расположение к себе. Он сам мчался среди них, человек, и улыбался… И вдруг по всему телу пробегала дрожь. В этот момент он слегка пугался и, уже проснувшись, лежал, не в силах пошевелиться, скованный ещё силой странного сна, в её объятьях…
      Два раза… или больше… Снился ему этот сон. Яркий, запоминающийся. И, проснувшись, уже придя в себя, он явно слышал шепот, называющий его по имени: «Лёня… Лёня» Испуг неведанного преодолевал неясное желание отозваться, пульсировал толчками крови в голове. Если отзовется, он знал, нечто грандиозное произойдет с его жизнью. Но... не отзывался. И неведомая сила отпускала, уходила. Был ли это шёпот на самом деле?.. (Да был, был, явственно слышал...) Или просто он два раза просыпался, первый раз во сне, второй – на самом деле…
      Из «метеоритов» он их позже переименовал в «стремительные»… Кто они?

      Что-то из рубрики «Неизведанное», наверное, со многими случалось.
      И приснился ему однажды вовсе не сумбурный, как обычно – сны, а какой-то логически вполне обустроенный сон, но как бы и ни о чём, просто картинка. Но столь явная… После его поездки в Прибалтику, в Латвию. Он вспоминал поездку. На самолете – в Ригу. Затем из Риги в Скрунду на ночном поезде с почти поголовно пьяными почему-то латышами, но пьяными – вежливо, обходительно, без грубости и свинства. Далее – на автобусе в Кулдигу. Поездил он немного по Латвии, по своим делам...
      А приснилось, что он в составе туристической группы летит в самолете в Литву. В группе у них была девушка, узбечка, но одетая по-европейски, сверхмодно. Когда прилетели в Вильнюс, встречающая в аэропорту сказала, что сейчас сразу поедут на заказанном автобусе к Домy профсоюзов, где их встретит гид по городу и проведет экскурсию. Подъехали к Дoмy профсоюзов, окружённому какими-то земляными валами. Девушка-гид зашла в автобус и представилась: «Лаба дене, здравствуйте, меня зовут Юрайте. Я – ваш экскурсовод по городу».
      Сон как бы ни о чём, но в отличие от остальных – яркий. Он ещё тогда подумал: по мотивам его поездки в Прибалтику. А почему Литва... Ну, мало ли... Тоже Прибалтика...
      Всё. Забылось.
      А через десять лет, в предпоследний год существования СССР, прилетел он в составе тургруппы в Вильнюс, и когда подъезжали к Дoмy профсоюзов, он увидел земляные валы, вмиг вспомнил этот вроде ни о чем – тогдашний сон и сказал соседу по сиденью: «Сейчас зайдёт девушка, скажет: «Лаба дене, здравствуйте, меня зовут Юрайте. Я ваш экскурсовод по городу». И, кстати, есть ли в группе девушка-узбечка?.. В аэропорту Симферополя – группа большая – он всю и не рассмотрел, а на предварительное знакомство с группой не ходил. Он обернулся и увидел её через два ряда сидений…
      После автобусной экскурсии по Вильнюсу они поехали в белорусский город Лида, где и базировались. Но это – другая история.

      Бригада у них была: «Кому нести чего куда...» (Коммунистического труда). «Гремит как улей родной завод…» А дальше – нецензурное…
      Но завод и на самом деле стал родным. И ощущал он себя на своём заводе как рыба в воде... и было весело. Через много лет, вспоминая это время с кем-либо из давнишних знакомых, осознавали четко: да, жизнь была 6еззаботнее и веселее.
      И даже уже когда завод загибался, начались трудности с заказами, думалось, что это – проходящее – выправится.
      Весёлые были времена. У них на слесарно-заготовительном участке, если станки не заглушали, из радиоприемника звучали бодрые советские и не советские песенки, а во времена перестройки уже и «Голос Америки» перестали глушить. Если было не шумно, да и в обеденный перерыв радиоприемник поднимал настроение. Толя Сыромятников, работал с ними такой замечательный парень, предворял «концерт по заявкам»:
      – А сейчас послушайте лирическую песню про любовь: «В жопе х... а в небе – звезды».
      Хорошие времена были.
      Размечали, кернили, сверлили, нарезали резьбу... И резали и гнули металл. И было в бригаде много своеобразных персонажей. Но дружных. Большей частью.
      Перед развалом СССР, в последние годы перестройки, осмелели совсем, да ранее не очень боялись уже... Идеология хромала.
      Парторг цеха (неосвобождённый: цех небольшой) – из работяг, шлифовщик, не из начальников же цеховых, как в недавние времена, поэтому шутили с ним по-свойски.
      «Коммунистов – в гробы! – провозглашал Толя Сыромятников, когда парторг Рядченко приходил к ним на участок сыграть партию в домино в обеденный перерыв. – Хороших коммунистов – в хорошие гробы, плохих коммунистов – в плохие гробы».
      Парторг Рядченко обижался, грозился пойти позвонить куда надо. Один раз даже побежал наверх – на второй этаж цeха, – где администрация. Но он же из работяг, как и все… Знали, что не позвонит!
      Поэтому партию в домино всегда доигрывал.
      А у Петровича (из их бригады) любимой была поговорка из какого-то старинного фильма:
      «– О чем задумался, детина?..
      – О высоковольтных проводах».
      Петрович в жизни повидал многое, был старше остальных в бригаде. А сколько лет ему? Как-то и не задумывались. А в трудные времена послеперестроечные и не до расспросов было. Петрович оставался каким-то неувядаемым. Лет через тридцать (!!) он выглядел также бодро и моложаво. Лёня спросил, как это ему удается. Он ответил, возможно, чтобы просто отделаться:
      – Да никаких секретов... Давным-давно я прочёл в интервью с Софи Лорен о «секретах» её молодости. Так она говорит: после умывания утром тёплой водой затем всегда ополаскивает лицо не то что прохладной, чуть не ледяной водой… Я соответствую…
      Лёня после этого разговора стал поступать так же.
      Была у Петровича eщё одна любимая поговорка, тоже из древнего кино какого-то: «А я говорил и говорить буду: на каждой станции кипяток – бесплатный!..»
      А Лёне вспоминалось ещё, как на собрании комсомольском, уже в предельном его для комсомола возрасте, начальник цеха спросил:
      – А почему вы не вступаете в партию?
      И Лёня мгновенно ответил:
      – Я боюсь критиковать.
      – А вы критиковали когда-нибудь?
      – Нет. Но я наблюдал.
      Тут же сидящая в президиуме в качестве наставницы комсомола тётка из техбюро по фамилии Деревянкина, значит, прозвище – Фaнepa, бросила реплику:
      – Ишь ты, молодой да ранний... Критиковать...
      – А что, вас чувства посетили позже? – парировал Лёня.

      Станислав Башта... Знакомый просто. Приятель. В дальнейшем они стали друзьями. Но долгое время Лёня мало что знал о нём. Наверное, он и прежде, с его-то складом ума, был философом. Просто не афишировал себя на определённом этапе. И лишь затем, в компьютерные уже времена, ютубно-фейсбучные, начал распространять в Интернете свои мировоззренческие установки.
      Много позже, после их знакомства, рассказал Лёне то, что сам-то узнал от родителей уже  вполне в зрелом возрасте...
      Вспоминал Станислав – однажды в райкоме комсомола при постановке на комсомольский учёт секретарь-делопроизводитель спросила: «Вы венгр?» Вот отчего вдруг такой вопрос? Он просто назвал фамилию и имя-отчество, как учили родители, с ударением определенным: БаштА СтанИслав ИванОвич. Почему – венгр? При чем здесь венгр? Тогда подумал: смешно, с какой-то долей вероятности, может, и венгр.
      Что он знал о своих родителях? Мало что. Именно на тот момент. Много позже они открыли ему довольно сногсшибательные подробности о себе.
      Его родители: мама, – нейрохимик, папа – физик протонно-вакуумных систем – были выкрадены норвежской разведкой из подземной научно-военной секретной лаборатории венгерского города Секешфехервар и упрятаны норвежцами (или – норвегами – как модно их теперь называют) в подземном бункере на острове Шпицберген. Откуда им удалось сбежать в советский сектор острова.
      Правительство Венгрии узнало об этом и потребовало в секретной ноте у тогда уже почти братского СCCP выдачи своих ученых. Но в СССР притворились и сказали, что ничего не знают, а самих учёных в очередной раз засекретили и дали совершенно другие фамилии. Придумали легенду. Но венгры оказались твёрдыми орешками и отказались работать на советское правительство.
      Так они и жили в Восточной Сибири, где их упрятали и где родился Станислав. Жили под негласным надзором простыми гражданами. Лишь много позднее разрешили им уехать в европейскую часть СCCP. Папа работал всегда потом, куда бы ни переезжали, – завхозом, мама – заведующей каким-либо общепитом, столовой. Но обо всём этом они рассказали Станиславу, когда сами были в предпенсионном возрасте. А тогда, когда он поступал в технический университет и становился на новом месте на всевозможные учеты, как и все советские люди, стоящие везде и всюду на учете… тогда он этого не знал.
      Он вспоминал девушку-делопроизводителя в райкоме комсомола, когда уже родители всё ему рассказали, сам он был уже в довольно солидном возрасте… Вот почему она спросила: «Вы венгр?..»
      Он просто назвал фамилию, и имя, и отчество с ударениями как учили родители, потому что им не нравились их новые славянские имена, ведь и имя их ребенку – Станислав – тоже придумала советская разведка – КГБ. Почему она спросила: вы венгр? Ведь и в таком звучании – с таким ударением – нет ничего мадьярского. Провоцировала, выведать хотела, знает ли он что-либо, уже потом, позже вспоминал Стac.
      И после всего, что ему рассказали родители, и приоткрыли-то они ему некие тайны мироздания, то, что не стёрла в их памяти рутина повседневных забот. Это и послужило стартом для Станислава... А после он и сам стал совершенствоваться в познании устройства Вселенских пространств... Станислав начал публиковать свои научно-философские труды, вначале в фейсбуке, основанные ещё на некоторых открытиях его родителей.
      А венгерское правительство, после похищения своих ведущих учёных и после вручения секретной протестной ноты правительству СССР, начало проводить политику неподчинения ужe сложившимся принципам лагеря социалистических стран, что и спровоцировало печально-трагические события в Венгрии в 1956 году.
      А вообще его родители и не венгры вовсе, потому что, говорили, когда слышат польскую речь, им очень многое понятно, возможно, они попали в Венгрию в предподростковом возрасте из Западной Белоруссии, когда часть этих земель отходила к СССР вместе с населением. Но ребятишек из детдома в городе Пинске каким-то образом польские власти-невласти уже (Польша ведь была уже оккупирована Германией)вывезли в Варшаву. Но об этом времени они помнили смутно. Было так ли на самом деле, они не выяснили, просто – провалы в памяти. Иногда появлялись какие-то картинки и тут же исчезали. Как они потом поняли – из-за секретных экспериментов уже во время их пребывания в Венгрии в венгерском уже детском доме во времена фашистской диктатуры Хорти.
      И там, во время этих экспериментов, у них открылись сверхспособности в познании физико-химических основ мироздания, что они и совершенствовали затем в сверхсекретном научном заведении в городе Кечкемет. А затем работaли в подземном секретном институте в городе Секешфехервар... и что им внушили во время всех этих экспериментов в детском возрасте, как меняли их сознание?..

      Так они и познакомились… Стас вышел из здания райкома комсомола, где его почему-то спросили: «Вы венгр?..» (Он ещё долго не знал после историю своих родителей.)
      Лёня тоже вышел после постановки на учёт и оплаты взносов. Почти годичная просроченность у него образовалась по комсомольским ежемесячным взносам. А где ему было их платить в таёжном поселке, куда его понесло за романтикой, он и на учете комсомольском там не состоял. Но для дальнейшего нормального существования в тогдашней системе лучше было не терять своего «комсомольства». Мало ли чего... пригодится. Все чуть не поголовно были комсомольцами в своё время... А если в вуз поступать...
      Генке Битюцкому же было просто скучно. Генка был шофером у секретаря райкома комсомола. Ездил на машинке с брезентовым верхом, газике, но машина была новенькой и быстроходной. Ему было скучно: был свободен до конца дня и что делать – ещё не придумал.
      Он поглядел на Станислава, озабоченно взглянувшего на часы, на Лёню, только вышедшего из вестибюля – рядом со Стасом, наверное, подумал, что они – вместе. Подошёл, небрежно спросил:
      – Подвезти, ребята?..
      Станислав закашлялся, Лёня ничего не успел ответить, а Генка продолжил, поняв их медлительность по своему:
      – Нет. Ничего не надо. Я не такси и не колымщик.
Так он и подбросил Стаса прямиком к университету, и тот не опоздал на какую-то там «пару», а Лёню на автостанцию.
      И после, когда Лёня перебрался из родного посёлочка в портовый, белокаменный, и как постоянно напоминали – «легендарный» город у моря, связь с Битюцким не терял. Иногда время вместе проводили. И Станислав с ними. Тому способствовало то ещё, что Генка часто бывал в командировках в его, теперь, городе вместе с секретарём райкома.
      А Станислав стал немного знаменитым и известным философом современности через много-много лет, когда закончились времена СССР и родители открыли ему тайну своего происхождения – то, что они знали и помнили. И открыли некоторую суть процессов, происходящих на планете Земля и в остальной Вселенной, и некоторые тайны мироздания, то, что они eщё не успели забыть… А остальное Станислав развивал сам, благодаря наличию аналитического ума. И он не просто думал. Он понял, что и думать – нужно учиться. По мере накопления жизненного опыта, общения с людьми из различных научных сообществ, его способности и новые знания как бы тяготили его сознание. И открывая в себе всё новые способности к осмыслению вокруг происходящего и некие познания, проникающие будто – извне, понимал, что не имеет права не преподнести их обществу. Без подробностей о мироустройстве, но чтобы читающий задумался и учился бы делать выводы...
      Так он и стал фейсбучно-известным философом современности со своей способностью осмыслить мироустройство планетарное с привязкой к всеобщему мирозданию.

      «Если при сохраненном сознании зависнуть в межпланетном пространстве, то в этом статусе от тебя будет востребован единственный нюанс – участие в сохранении окружающей реальности посредством тех осознанных чувственных наработок, которые ты смог активировать и построить самостоятельно, созерцая ту окружающую реальность, в которой ты – находился во время процесса твоего построения. Можно бесконечно долго перечислять многообразие разных деталей окружающей тебя реальности; те практические занятия, в которые ты был вовлечён, являются хоть и базовым параметром возможности построения твоего потенциала, но относятся к вспомогательным процессам, которые позволяют существовать самому основному процессу – процессу построения твоего потенциала...»

      А Генка Битюцкий также был интересной личностью. Метис: мама – чеченка, папа – русский. Красавец. Такой утонченной красоты... Не грубовато-кавказской, на американских артистов был похож. И одновременно – на героев лермонтовских   повестей...
      Рассказывал свою историю появления в здешних местах… Приятель из Грозного его перетянул. Ну и устроился шофёром, секретаря райкома комсомола возить. А в то время, конец семидесятых годов прошлого века, гонял он по городу не всегда с дозволенной скоростью и не всегда по правилам. Сказывалось наличие кавказской крови. Ну и притормаживали его гаишники, даже однажды права изъять хотели или как-то серьёзно наказать. А необходимо заметить, в те времена, достаточно далекие уже от нынешних, вовсе не у всех, а если точнее, лишь у некоторых гаишников были гаишные автомобили или мотоциклы. Развозили их по городу, ставили на точки, и – дежурь сколько положено. Иногда забирали после дежурства, часто – нет... А у Генки времени свободного – хоть отбавляй. И приметил он, что обедают гаишники лишь в одной городской столовой, в отдалении от центра города некотором. Один раз он свозил туда и Стаса с Лёней отобедать. Гаишники все с ним здоровались по-приятельски... Наверное, он хотел перед Лёней и Стасом слегка похвастать своими знакомствами. И Генка сам стал там обедать. Перезнакомился постепенно со всеми гаишными ментами. Начал развозить их после обеда по точкам – у кого «колёс» не было... и теперь для них он стал вроде своего. Проезжает по городу, гаишники на посту – махнули ему рукой, подруливает, ага, за пивом сгонять надо, без проблем, деньги сунули, он поехал. Однажды Лёня и Стac катались с Битюцким по городу, так и произошло, так Генка, может, чтобы порисоваться перед Стасом и Лёней, прямо по тротуару подкатил к гаишникам – пиво привёз по их заданию. Весёлые у него были отношения с ними. Накороткe. Если появлялся в городе новобранец-гаишник, его непременно знакомили с Битюцким. Свой человек!.               
      Рассказывал Генка... Вез как-то секретаря райкома комсомола на своём газике, нужно было въехать на основную дорогу – от аэропорта, но въезд перекрыт ГАИ, очевидно, чтобы пропуститъ без заторов какую-то делегацию или какого-то важного чина из аэропорта. Гаишники, увидев Генкин газик, вмиг перекрыли основную дорогу, а там уже вдали и кавалькада чиновных авто показалась, и махнули Генке жезлом, – проезжай быстренько...
      Генкин шеф: «Уважают райком!..»
      Генка ухмыльнулся. Да они и не знают, что это райкомо-комсомольская машина. Они меня уважают... Но ничего не сказал шефу. Очень уж Генка умел расположить к себе. Пожалуй, любого. Дружелюбием таким природным. И любую... Внешне привлекателен и заболтать умел. А если девушка отказывала, он недоуменно спрашивал на полном серьезе: «А какая у тебя болезнь?..»

      Был где-то в недрах их завода почтовый ящик п/я, что означало – работа с секретной документацией. И этот секретный п/я располагался, скорее всего, даже и не в их городе, возможно в филиале их заводском совершенно в другом месте географически. У завода было два или три филиала в области и на кавказском берегу один.
      Из-за этого п/я, которое где-то существовало – непонятно... на заводе и не разрешались поездки за границу, то есть не распространялись туристические путевки в социалистические страны.
      В наступившие перестроечные времена узнал Лёня, что и их заводу предоставлялись путёвки в соцстраны в отделе туризма общегородской профсоюзной организации. Предложили ему там поездку в Болгарию. Только, разумеется, в общепринятом порядке: характеристика для поездки в Болгарию в турпоездку непосредственно с места работы (из цеха), утвержденная на партийном собрании (партийный ты или нет, не имеет значения) и далее – утверждённая на общезаводском партактиве. На цеховом партсобрании характеристику утвердили без проблем, а на общезаводском Лёне отказали, хоть и был он передовиком производства. Висело его фото на общезаводской доске почёта. Заводской парторг зарубил, как бы чего не вышло, обычная история, ведь до этого не было у них случая туристической поездки в соцстрану. Ну и ладно. Обидно, конечно, хотелось посмотреть, как там, за пределами СССР, пусть и в Болгарии…
      Был у Лёни знакомый – настоящий болгарин, студент сельхозинститута Пенко Бисеров. Успокоил Лёню:
      – Та никакого отличия от СССР нет. Единственное отличие – жевательная резинка продаётся повсеместно… Дa, ещё тётки-туристки из Германии на пляжах без лифчиков ходят.
      И рассказал Лёне, как он ломился в бар на Золотых Песках, а тётка-вахтер: «только для иностранцев!»
      А ей говорю:
      – Я – иностранец!
      Онa говорит:
      – Ну скажи что-нибудь по-иностранному...
      ...Пенко заговорщически прервался на несколько секунд:
      – И знаешь, что я ей сказал? Я наклонился и сказал ей на самое ухо: «Ибио мат...»
      …Да и парторг Рядченко посочувствовал, обозвав «козлом» общезаводского парторга. Проявил свою солидарность с прослойкой беспартийных, с простыми работягами. Но Толик Сыромятников не переставал допекать его. Даже играя в домино в паре с ним против другой пары игроков:
      – Мне сон приснился, как будут казнить коммунистов в двадцать первом веке... Будут возить по городу на открытой платформе в бочке с говном. А над бочкой будет стоять палач и размахивать мечом... – и, бац, очередной костяшкой домино!..
      ...Позакрывались заводы... пришли девяностые. Страшное время. Работы не было. Никакой.
      И шагал Лёня от центра города до конца города по одной улице, затем по другой в обратном направлении. Часа четыре уже ходил. И знал, домой возвращаться не устроившись на работу нельзя было. Вчepa только делили одну сосиску на четверых.. Он, жена и двое детей. Один – маленький совсем, детсадовец в младшей группе, другой – школьник начальных классов. Заходил в каждый магазин, пункт приёма стеклотары. Не нужен ли грузчик, подсобный рабочий?.. Где-то что-то строилось, частный дом ли, большая многоэтажка, напрашивался в разнорабочие. Жаль, что не сварщик или сантехник. Нужны были лишь определённые специальности.
      Отвернул Лёня от центра города к окраинным улицам, где и названия-то окраинные. Угольная, Перевалочная, Индустриальная. И вот здесь-то повезло... Прошел он всю Индустриальную, заходя поочередно в каждые ворота. В конце улицы на большой пилораме увольнялся грузчик, как раз сегодня последний день отрабатывал. Лёню и взяли. Два года относительно безбедной жизни были впереди. Правда, грыжу заработал паховую, очередную. Но ничего... прооперировали... Да, девяностые... Десятилетие выживания. Потом легче чуть стало. Приспособились все. И Лёня приспособился. Правда, и поумирало много народа. И из их заводских тоже. А ведь классные специалисты были. Поискать таких... Инструментальщики, токари, электромонтажники корабельных электрораспредустройств... Не вписались...
      А что до претензий к жизни в CCCР... Всё познается в сравнении. С позиций нынешних если рассматривать, в системе все были. Не выпадали, как ныне. И претензии к той системе хоть и справедливые, но с позиций нынешних глянуть – терпимые...
      Делился как-то Лёня с Петровичем своими воспоминаниями... В начале семидесятых в последнем классе средней школы, десятом, будущих призывников армейских, гоняли их на медкомиссию. И здесь же находился представитель военкомата. Прошёл медосмотр, подходишь к его столику, заполняешь анкету. А там среди прочих вопрос: «Есть ли родственники за границей?» Ну, с этим можно было согласиться. Но другой Лёню убил морально: «Были ли ваши родители во время Великой отечественной войны в оккупации?» Остальных ребят этот вопрос никоим образом не возмутил. Не задело их. А Лёню задело. Да, были его родители два гoдa в оккупации, бабушка и мама, в Сумской области, в деревне с названием Ободы, сорок второй – сорок третий годы. Мама была подростком, четырнадцатилетней девчушкой. Что, её завербовали? И спустя десятилетия она могла оставаться шпионкой?
      Если родители были в оккупации, значит, и он, Лёня, потенциальный предатель? А иначе зачем такие вопросы задавать?
      Американцы, англичане вернувшихся из немецкого плена встречали как героев, а наши, как известно, – как предателей.
      …Как бы в СCCP ни было, было беззаботнее. Это не оспорить. А с нынешними «приватизаторами» (теми же бывшими коммунистами-лицемерами) ох как тяжело.
      Петрович во всём с Лёней соглашался.

      В советское время в Лёнином посёлке построили очень уж приличненькое общежитие. Но использовалось оно лишь летом, и пустовало ли в межсезонье – Лёня уже и не помнит. А использовалось оно для проживания иностранных студентов. В их южном посёлке иностранные студенты, те, которые в дальнейшем обучались в вузах Украины, как и все советские студенты проходили трудовую практику. Короче – сельхозработы. Правда, в отличие от советских студентов, рабочий день у них был пятичасовым. А практика замечательная: уборка персиков, таких вкуснющих, что нигде прежде им пробовать не приходилось, ранних сортов винограда и прочего. Одна группа отрабатывала месяц-полтора, уезжала. Прибывала другая. Все летние месяцы по поселку гуляли и чёрненькие, и коричневые, и желтоватые парни и девушки, иностранцы. Из тех, кому предстояла учеба в вузах Украинской ССР. Первый год они обучались все в Киеве и учили только русский язык. И затем – на трудовую практику в Лёнин поселок. И затем уже распределяли их по всем вузам Украины. В Одессу, Львов, Харьков... Ну и кто на кого будет учиться...
      Сидел негр на скамеечке в поселковом парке, недалеко от общежития, где размещались иностранцы, к нему пристала куча ребятишек: «Как вас звать?» Лёня сидел на соседней скамейке. Негр ни хрена не понимал:
      – Ка ква цва?..
      – Как вас зовут?
      – Ка ква зву?..
      Опять:
      – Как вас звать?
      – Ка ква цва?
      Лёня, понимая, что их учат литературному русскому языку, пришёл на помощь ребятишкам:
      – Как ваше имя?
      – А, имя... – Негр заулыбался.
      Так и познакомились. Звали его Мусбау. Мусбау Салау. Позже он подписал своё фото, подаренное Лёне: «Мусбау А. А. Салау» Что ещё означали эти промежуточные заглавные буквы, Лёня и не вникал. Узнал, что он из Нигерии, из Лагоса. Посмотрел справочник «Страны мира», выяснил, что там проживает куча этносов: хayca, фульбе, йоруба... Спросил у Мусбау: «А ты кто?» Мусбау был йоруба, что совершенно ничего Лёне и не говорило. Пока он был на практике, постоянно общался с Лёней. Потом он уехал к месту учебы, в Одессу, в OИСИ, Одесский инженерно-строительный институт.
      Сдружились они. И впоследствии переписывались, пока Мусбау учился в СССР. И даже одно письмо Лёня получил, когда он уехал. Но не из Нигерии, а из Сеуты, испанского города на африканском марокканском побережье. Там он некоторое время задержится, а затем попытается перебраться в Европу...
      И вот, через двадцать лет, оказался он в Лёнином городе. Навёл справки (по старому адресу) и разыскал Лёню.
      Приехал в город почти двухметрового роста суперимпозантный негрище!
      Мусбау покупал и продавал корабли. На металлолом. Старые всякие. В основном – военные. Да, бывает и не совсем старыe, но все равно – на металлолом. Поле было непаханное, страна распалась. И в больших ли, маленьких частях бывшего Союза деребанилось всё и шло по дешёвке.
      Мусбау прекрасно говорил по-русски, чему способствовала и женитьба на русской девушке, сокурснице.
      Мусбау похвалился: чуть не ногой открывает дверь в кабинет флотского командующего, везде его привечают, так хочется им денежек.
      Лёня в этот период был без работы. Голова шла кругом. Искал случайные заработки, выживали еле.
      Продали обручальные кольца с женой, но и те деньги быстро проели. Когда Мусбау находился в их городе, где-то с неделю, виделись каждый день. Таскал он везде за собой Лёню. И по кабинетам флотским тоже вместе ходили. Подписывал как-то Мусбау у одного стареющего капраза (капитана первого ранга), засидевшегося штабиста очередную бумагу, и тот, выпив с Мусбау и с Лёней коньячку, вспомнил чего-то вдруг про свою послевоенную юность. Рассказал про какого-то Жору Циру, балаклавского ловеласа конца сороковых годов. Про то, что Жора Цира шоферил на грузовике трофейном. Всем девкам местным предлагал прокатиться и показать лимонную рощу. Привозил пару девок или одну за десяток километров от города. Ну, вот, приехали… Девки, заинтересованные, оглядывались. А где роща лимонная?..
      А вот вам, девки, и роща лимонная, и вот вам лимоны… Жopa расстегивал ремень и спускал штаны... Ну а дальше ясно... Кто не соглашался, возвращался пешком в город. Много он балаклавских девок перевозил к «роще». Пока они не стали друг дружке «по секрету» рассказывать про необыкновенную «рощу» с «лимонами»...
      Отправил Мусбау купленный корабль, тральщик, в Пакистан на разделку своим ходом с минимальным экипажем и срочно рванул в Калининград. Там тоже кому-то денежек очень понадобилось. Он раньше там уже покупал пару корабликов. Вручил Лёне двести долларов, давал больше, но Лёня отказался. И впредь они не терялись. Мусбау периодически звонил, иногда писал письма, и ему, и Лёне нравились обычные бумажные почтовые отправления. Звонил на домашний телефон. А позже, когда появились мобильные – в любой момент связывались.
      А жил Мусбау в Швеции, в Гётеборге...

      А Станислав Башта yжe вывел к этому времени столь очевидную формулу:
«ДЕМАГОГИЯ – ЭТО ОБРАЗ, СУТЬ И ФОРМА СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ».

       Лёня не всегда понимал, о чём речь, но было интересно. Суть почти улавливалась. А Станислав разошёлся на много-много страниц фейсбучных. Компьютерные уже были времена.
 
      «Никто извне не перемешает реальный пространственный наполнитель, стремящийся к усреднению, просто это сделать абсолютно некому потому, что, кроме него, в потенциальном объёмном пространстве абсолютно никого и ничего больше нет. Это всё происходит самопроизвольно именно посредством проявления единственного свойства наполнителя – стремления к усреднению. Именно стремление к усреднению при заполнении ниши в какой-либо точке приводит к избыточному перемещению пространственного наполнителя, приводящему к определённому всплеску (как на поверхности жидкости при заполнении ниши посредством выравнивания плоскости)... Любая информация к размышлению состоит из трёх составляющих: диапазон, глубина, эмоциональный окрас...
Мироздание (окружающая тебя реальность), нельзя даже сказать – по очень большому количеству причин, потому что абсолютно по всем причинам, которые только можно предположить, – не могло иметь начала. Значит, и не могло быть процесса совершенствования – абсолютно всё, что из окружающей тебя реальности тебя не удовлетворяет, является либо организацией процесса твоего построения, либо твоим проявлением ещё не совершенных построений…»

       Приспособился Лёня и к временам нынешнего «дикого капитализма», когда перевернули всё с ног на голову и идеалы поменялись. Но стяжательство представлялось ему отвратительным, примитивным. А приспособиться пришлось обыкновенным самым образом: овладев несколькими новыми для него специальностями. Научился всему... Стал он и сварщик, и сантехник, и электрик и т. д.
      А зародившийся олигархат с бешеной энергией прибирал к своим рукам всё-всё подряд. Как тут не вспомнить незабвенного Ильича... (Хотя для современного поколения, наверное, и забвенного...) Ленина. Лёня помнил наизусть из устраиваемых еженедельных, по средам, политинформаций для молодёжи строки из работ Владимира Ильича: «Империализм, – писал он, – есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрёл выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами».
      Опоздали они к разделу мира, нынешние российские империалисты (а в прошлом чуть ли не поголовно – коммунисты). Но не охваченная всеобщим империализмом территория бывшего Союза – ох какой же лакомый кусок... Кусище!..
      А как-то Лёня сам вычитал у Ленина, листая один из томов: «Люди были, есть и будут глупенькими жертвами обмана до тех пор, пока за теми или иными действиями не увидят интересов классов, которые эти действия отстаивают».

       Удивительно! Петрович выглядел не только бодро и весело. Петрович выглядел молодо. Не моложаво... Именно молодо. Вообще, выглядел бы юнцом, если бы не отпечаток некоей мудрости в глазах, как бы оттеняющей гладкое безморщинистое лицо. И сколько ему на самом деле? Тридцать?!. Может быть. И меньше, может. Шестьдесят? Что реально соответствовало периоду их знакомства. Его и Лёни. Лёня спросил напрямую, сколько ему лет? «Да все мои...» – почему-то не хотел признаваться Петрович. Лёня ему безапелляционно втулил высказывание Ежи Леца: «Многозначительность – стартовая площадка кретинизма». Петрович рассмеялся и не обиделся вроде. Но и признаваться не стал. Не примечал Лёня за ним кокетства, но ситуация как бы так и выглядела... Ну да ладно…
      Станислав сказал: «А я знаю, как это устроено. У него внутреннее время импрессивно-инерционное. Он, в силу неких психических свойств, как бы копит его в себе… замедляет, тормозит. И выдает маленькими порциями. Внутреннее время. А внешнее течет себе обыкновенно. Его просто oбтекает. Это как заводь в течении реки. Это может быть врождённой непроизвольной способностью, а может вырабатываться длительными тренировками, но только необходимы знания в данной области. А они доступны единицам...» И ещё чего-то говорил сложными непонятными формулами. И продолжал: короче, у него внутреннее время идет по-другому, не по-нашему. У него циркулярно-спиральное пересечение происходит внешней и внутренней хорды сознания. То есть он периодически-постоянно подключен к Вселенской информационной базе и обновляется, возможно сам того не сознавая, во сне, допустим, или же темнит чего-то, выдает себя не за того, кем есть, знает ходы подключения.
      И вот теперь, встретив Петровича случайно, уверовал Лёня, что не прост Петрович, есть у него какая-то тайна. Не виделись они более десяти лет. А Петрович не изменился. Вообще. Так как Петрович был давнишним приятелем Лёни, они уже постарались не теряться после многолетнего перерывa. И впредь не терялись. Созванивались по мобильному...

      Лёня уже будто и не прозябал в материальном смысле, но трудиться приходилось напрягаясь. Пересекался он с различными типами. Однажды – Валера, с которым трудился бок о бок с неделю где-то (прислали его выложить газобетонную стеночку, Лёня и сам бы смог, но занимался срочно водопроводньми работами), придя на работу, выдал с ходу:
      – Немцев вчера с двоюродным братом гоняли!..
      – А чего?
      – А он их ненавидит.
      – Зa что?
      – А они дядю его убили...
      Лёня не знал, что и подумать...
      – Когда?
      – А на войне...
      Лёня начинал что-то соображать. Подумал только: «И у меня они дядю убили на войне».
      Когда он давным-давно в Латвию ездил – не просто. Искал захоронение дяди. В память о котором его и назвали… В кулдигском военкомате перепечатали на машинке похоронку на имя Лёниной бабушки, дядиной мамы. Сверяли, уточняли, выяснили наконец место захоронения, под Скрундой. Оттуда Лёня и привез частичку земли. Бабушка уже и не верила, что разыщет он могилку её сыночка. В братской могиле он был похоронен. Их там тысячи.
      Курляндский котел...
      Восемнадцать лет ему было, когда погиб. Призвали только, обучили и...
      ...Оказалось, в город зашёл очередной океанский круизный лайнер. Было время, когда они в город заходили постоянно. И огромные, что не помещались даже у причальной стенки морвокзала, размещались на рейде, а туристов с лайнера катерками подвозили. И кораблики приходили типа «река-море». По Днепру из Киева в основном с немцами.
      А брат, – рассказывал Валера, – если услышит немецкую речь, теряет контроль, так их ненавидит.
      Выпили они вчера пива, идут по проспекту, а перед ними дед с бабкой холёненькие шкандыбают, сильно старые уже. А брат, как услышал немецкую речь, взбеленился весь: «Вон отсюда, – кричит, – нахер, в аэропорт и на самолет!» Дед с бабкой смертельно перепугались.
      – Гнали их до самой пристани, – рассказывал Валера. Лёня подумал, что, наверное, и ему нужно их ненавидеть. И как-то периодически, вспоминая рассказ Валеры, эта мысль у него появлялась. Но увидел по телевизору сюжет местного канала про командира корабельной батареи. Сняли с погибшего крейсера орудия и успешно долбили немцев до конца обороны города, даже Манштейн, немецкий фельдмаршал, в мемуарах об этой батарее писал, как она им досаждала. Тяжелораненым командир батареи попал в плен. В концлагере немецком на территории Германии же дождался освобождения. Но умер в фильтрационном лагере HКВД. Там же, на территории Германии. Понял, что впереди – Колыма. Не уточнили по телевизору, как умер. Да и так всё ясно. И вот теперь из сохранившегося захоронения останки командира той батареи хотят переправить в город, который он доблестно защищал…
      Возможно, в связи с этой историей, но Лёня перестал размышлять о том, ненавидеть ли немцев...

       А не совсем признанный и не совсем понятый философ современности, Станислав Башта, матерел на глазах...

       «Не обижайтесь, только вы совершенно перепутали суть существования человеческой цивилизации с сутью существования свинарника. Да, там главное пробиться к любой стоящей рядом кормушке, да, там необходимо яростно бороться за своё место, да, там главное не щёлкать и не расслабляться, иначе останешься ни с чем, но их режут и едят, а какой смысл в выращивании вас. Подумайте об этом».

       Генка Битюцкий стал успешным предпринимателем. Вчетвером: Стаc, Лёня, Генка и Петрович – сидели у обрыва над морем, смотрели на закат. Рядом расположился Генкин южнобережный домик с ухоженным участком с декоративными всякими растениями: и хвойники там были разные, и карликовые, и среднего размера, и разросшиеся, как тис ягодный, например, и пальмочка росла, и много прочего…
      Битюцкий заварил некий напиток, привезённый из Никарагуа, вот-вот связи наладил там с местными бизнесменами. Напиток cтранно пьянил. Название у него было не испанское, индейское, но название Генка забыл, и приобрел он его два кило у старого-престарого никарагуанца-отшельника, полуиндейца в центральной части страны, далеко от побережья, куда его привёз местный бизнесмен никарагуанец.
      В Никарагуа Генка добирался со всевозможными оказиями. Время было как раз самого разгула непонятного коронавируса, вдруг объявили когда, что этот коронавирус – всепланетная угроза, и передвижения по планете сократили до минимума. Назад Генка плыл на пароходе-банановозе, гружённом на этот раз не бананами, а ананасами из Коста-Рики. Уговорили никарагуанские бизнесмены коста-риканских логистов, и пароход в Никарагуа дозагрузился Генкиным товаром: сотней мешков с кофейными зёрнами и десятком мешков с местной полукустарниковой травой – не травой, что-то вроде полыни, название у Генки в блокноте записано, но это не аргентинский мате. Генка на своем производстве перемелет кофейные зерна и эту полукустарник-траву и расфасует в пропорции 1:10. На продажу. Вкус необыкновенный, сказал Генка, но это не то, что они пили в данный момент. То, что они пили в данный момент, есть только у местного старого никарагуанца-отшельника, и только у него в огороде. Названия научного у него не было, потому что растение науке неизвестное, и семена его никто не может прорастить, кроме того старика, секрет какой-то.
      А кофе с добавкой Генка обещал им презентоватъ через два месяца, когда наладит производство. Это будет пробная партия. А затем, Генка уверен, дело пойдет, лишь бы не было препон с поставками из Никарагуа.
      Генка-то на пароходе добрался до Роттердама. На берегу договорился с местными логистами, и его товар отправили дальше через Германию, Польшу, Белоруссию на попутных фурах. Прямых рейсов из Амстердама в Москву ещё не было из-за ограничений коронавирусных, пришлось лететь ему в Стамбул, а уже оттуда в Москву. Вот такое путешествие у него получилось. А товар только вчера прибыл, с перезагрузками, но ничего, благополучно доставили. Это как бы пробная партия.
      Неожиданно на Лёнином «мобильном устройстве» на видеосвязь вышел Мусбау. Просто заскучал чего-то, решил позвонить. А нужно отметить, что, по не совсем понятным для Лёни причинам, занесло его на самый север Швеции, за полярный круг, в город Кируна. Они поддерживали связь между собой. А теперь, когда и видеосвяэь наладилась, Мусбау стал почаще связываться с Лёней. И в этом городe Кируна занимался Мусбау созданием некоего громадного продуктово-перевалочного комплекса для всей Северной Европы: Швеции, Норветии и Финляндии. Бизнес с продажей кораблей вроде поутих, периодически лишь какие-то сделки возникали. Мусбау вложил огромные личные сбережения в этот, как он сказал, «пищевой хаб». Был уверен, что дело принесёт хорошую прибыль. Лёня позвал Битюцкого и познакомил его с Мусбау. Сказал Генке: представляешь – у тебя рынок сбыта будет! Вся Северная Европа. Генка уважительно пожал Лёне руку. «Расширяйся сразу», – сказал Лёня.
      Скучновато было Мусбау в этом заполярном городе со странным населением (для Заполярья). Как-то он для Лёни вёл прямой репортаж из Кируны, по улицам. Cтайкa ребятишек с мамой филиппинкой или тайкой и папа – швед белокурый. В ребятишках явно азиатская кровь побеждала, интересненькая такая внешность... Несколько негров, мулатов. Явно – индус один попался. Такое смешение рас и народов. Шведы хорошие люди, они всем рады, говорил Мусбау. Продемонстрировал Лёня ему южнобережный пейзаж, можжевельники и пальмы, гладь морскую и солнышко на закате. У Мусбау аж дыхание спёрло, понял Лёня. Мусбау в свою очередь продемонстрировал припорошенную, возможно, и не первым уже снежком полянку у дома…

      Лёня проснулся среди ночи на Генкиной даче. Дача и не дача вовсе, коттедж, вилла. Туалетно-ванных комнат целых четыре. И спали они каждый в отдельной комнате. Лёне нужно было в туалет. Но не пошёл он в туалетную комнату. На свежий воздух вышел. На кустик пописать. На звезды посмотреть. Воздух можжевелово-морской вдохнуть полною грудью. У обрыва, облокотясь на парапет, стояли Петрович и Станислав. Обрывок их разговора Лёня уловил:
      – Опасно это – познать им тайны мироздания, когда корысть преобладает.
      – Да, сознание так просто не передислоцируешь. Нужны не десятилетия, даже не сотни, возможно, тысячи лет…
      – Лишь бы планету не угробили...
      Заметили полусонного Лёню, махнули ему руками и замолчали.
      «Спелись… философы...» – подумал Лёня и пошел досыпать. А вообще, не странно ли, что Петрович со Станиславом встретились наконец (благодаря Лёне) и как будто узнали друг друга.
      А Лёнe опять приснились «стремительные». И он мчался среди них и улыбался.