Нежные руки, или Подарок судьбы

      Не пошёл он в торгаши. Иногда жалел об этом. Но время было упущено. Да и, наблюдая в последнее время в торговых рядах скучающие физиономии продавцов (конкуренция бешеная), не очень расстраивался. Каких-то навыков нахватался на отделке квартир. Работодатель был, конечно, прижимистый. Но терпимо. Выжили.
      Лето в разгаре. Но свободного времени – не очень… Ну, на море сходить только в воскресенье, потому что суббота рабочая полностью. Ну, ничё, скоплю денег – отдохну месяц, боле, – утешал себя Данила Свирский. И время отпуска, действительно, приближалось. Собственно, отпуск у него – по мере накопления денег. То есть: хочу – работаю, не хочу – не работаю. Не работаю – не получаю. И обычно отдыхал он в конце лета, в сентябре, когда жара понемногу уходила. А так – в любой момент. Но… не работаю – не получаю. А суббота – рабочая, как-то так повелось, было так у всех отделочников, ну он и не стал нарушать принципы, что ли. Работал, конечно, без оформления. Раздражали призывы к официальному трудоустройству. Заводы позакрывались. Людей повыбрасывали. Где это официальное трудоустройство? Будучи в отпуске без сохранения содержания на родном заводе (четыре года – работы не было), устроился одно время на другой, ещё живой заводик, по своей слесарной специальности. Но как и на родном заводе – малюсенькие авансы и задержки зарплаты до непонятного времени. Не прокормиться. Да ещё двойной подоходный налог высчитывали, типа по совместительству устроился (числился официально он на своём заводе, хоть и гулял уже годами). Уроды!.. Ругал Данила Свирский то ли местные власти, то ли вообще всех призывающих к официальному трудоустройству, в том числе и правителей страны, то ли олигархов всевозможных. То ли просто на судьбу жаловался (перестройки эти, революции всякие), но не вслух. Знал, что и сам виноват. Поактивнее нужно быть.
      Так, Свирский был более-менее видным мужчиной (попытался себя трезво оценить). Вроде видный, ну не очень, может, но чем-то видный, хоть и возраст уже почтительный, за пятьдесят.
      Да чё… если не пить, и не курить, и не жрать свински (в смысле обжорствовать), можно выглядеть ого-го!..
      А ещё заниматься физкультурой. И плавать. Свирский иногда часами плавал в море. Обожал в шторм купаться!..
      И думать! Чтоб мыслительный процесс был отражен на лице… И читать! Это у него с детства.
      Но всё равно непонятно было, какого хрена пялится на него эта девушка. Как бы ни выглядеть, себя-то нужно оценивать адекватно. Да и в путь на работу он надевал не совсем «фирменную» одежду. Иногда после работы и помыться толком было негде. Приходилось каким-то полупыльным с работы уходить. Так, лицо оботрёт, руки очистит от шпаклёвки, растворов всяких, красок, лаков, всячины строительной. Дома уже помоется основательно. Так что непонятно было, чего она на него пялится.
      Не «деваха» она была, именно – девушка. Не просто, а красотуля с подиума…
      Но не проститутка же искала себе жертву…
      Она всю неделю сопровождала его. Садилась на его же остановке, когда он ехал с работы. Выходили почти вместе. Она сразу за ним. Шла за ним, потом резко сворачивала. В троллейбусе ли, в автобусе бросала на него непонятные взгляды. Чё за игра? Да фиг с ней. Пусть играется.
      Несколько дней назад она стояла совсем рядом со Свирским, зазвонил телефон. Она, как-то нехотя прижав его к уху, произнесла что-то на английском тихонечко, явно чтоб не привлекать внимание посторонних. Шпионка, что ли?..
      После недельного его сопровождения незнакомкой, уже поднимаясь в подъезд, вспомнил, что жена просила купить кое-что в гастрономе. Вернулся к остановке и дальше – на стоянке увидел «молодую аристократочку». Садилась за руль дорогой новенькой «Ауди». Свирский в машинах не очень-то… Но эта была явно из дорогой серии, какой-то эксклюзив, наверное…
      На следующий день игра продолжилась. В троллейбусе она неожиданно притиснулась к нему (было много народа, и она стала вдруг рядом). Свирский смутился как-то… Вот, и взрослый-превзрослый. Вздохнул чуть ли не облегчённо, направляясь к выходу.
      – Подождите, – сказала она, выходя за ним, и протянула руку, стоя ещё на подножке.
      Он непроизвольно подал ей руку.
      – Я поняла, вы меня не помните, – сказала она
      – ?..
      Свирский стоял смущённый и удивлённый.
      – Одиннадцать лет назад… – продолжала она со знаком вопроса в голосе.
      Свирский опять не понял.
      Они стояли на остановке, потом как-то, не сговариваясь, пошли совсем не к его дому. Куда-то в сторону. Свирский немножко обомлел от её близости. Тем более что она зачем-то приобняла его за талию. Непроизвольно как-то, наверное. Улыбнулась, чуть ли не на голову плечо положила.
      «Чего ж такое?.. – трезвел Свирский. – А сколько ж ей лет?»
      – Да, мне двадцать четыре! – сказала она, угадав его мысли.
      Остановились…
      – Одиннадцать лет назад мне было тринадцать. Ну, почти четырнадцать, – сказала она. – Не вспомнили?
      – Нет.
      – Я тонула! Вы ж меня спасли.
      И не было в этом «вы ж» ничего аристократичного. По-простецки она сказала как-то.
      И он раскрепостился. И тем боле вспомнил.
Конечно…
      И сказал совсем неожиданно для себя и для неё тоже:
       – Так вы за тюбетейкой?..
      – За какой тюбетейкой?
      Данила рассказал ей анекдот:
      – Стоит мужик в ГУМе в Москве. Сзади его по плечу кто-то похлопал. Оглядывается: какой-то тип с узкими глазами… «Ты в прошлом году озеро Иссык-Куль отдыхал?» – «Отдыхал». – «Мальчик тонул. Мальчика спасал?» – «Спасал…» – «Тюбетейка где?»
      Она расхохоталась так, что полуобняла его двумя руками за плечи и лицом уткнулась ему в грудь.
      – Скорее за купальником… – сказала.
      «Ну вот они и расслабились», – подумал Даниил про себя и про неё почему-то в третьем лице. И сам немного полуобнял её за плечи. Инстинктивно. «И почувствовал упругую грудь молодую», – проскользнуло в голове, и вообще притуманилось в голове.
      Она взяла его за руку ниже локтя. Подошли к её машине. Сели.
      – Не спешишь? – Она перешла на ты.
      – Нет вроде…
      Выехали за город. Туда, где кончалась набережная, где начинались дикие скалки. Это место так и называли: «Скалки». Где он её «спас», наверное. Почему «спас» в кавычках? Да. Как-то он сам не совсем верил, что он её спас. А почему? Ведь действительно спас… Ехали молча. А там – она открыла дверцу – и они тоже молча смотрели на слегка волнующееся море.
      Они молчали, но было все равно уютно…

      Да… был уже октябрь. Вода резко остыла. А она, девчоночка, дошла до конца набережной, перепрыгнула на скалки, перебралась ещё чуть дальше, где совсем безлюдно, вздумала искупаться. Можно было раздеться совсем… Нет, вспоминал он, скорее всего бюстгальтер сорвало волнами возле скал подводных.
      Они прогуливались вдвоём с отцом по набережной. Но папе вдруг позвонили на мобильный. Он усадил доченьку на скамейку и резво побежал назад к машине (в машине документы какие-то оставались, нужно было чего-то там глянуть и перезвонить, дела, – в общем). А машину оставил в начале набережной.
      Волнение было нешуточное. Плавала она хорошо. В бассейне занималась. Но минут пять поплавав, уже не могла выбраться на берег. Отбойное течение со вдруг почти ураганными порывами ветра гнало в море. Настоящий шторм.
      И вот она запаниковала. И замерзла. Данила отгуливал последние дни отпуска. Возвращался с самого дальнего дикого пляжика, перепрыгивая через камни. А там чуть ли не толпа собралась, человек пять, не знали, чего ж предпринять. Кричали ей, чтоб держалась за скалу в море покрепче, искали верёвку, но где её сразу взять. Было заметно, что она теряет силы. Мотало волнами из стороны в сторону, порой накрывало с головой.
      Данила бросил сумку под ноги, подумал, что да, успеет раздеться, вроде держится она, скинул джинсы, футболку, зашёл за камень, поменял трусы на ещё мокрые после купания плавки и – вперёд… Но когда подплыл к ней (надо было еще в полосе прибоя, у прибрежных скал, увернуться от волн, чтоб не кидануло о скалы), увидел совсем обессилевшую девчушку. Глаза испуганные. Плохо соображающие уже. Возможно, она была на грани потери сознания. И от холода тоже. И обессилела. И от испуга. Он пытался всю её как-то обнять, обхватить, чтоб согреть, но подумал, что он сам холодный. Соображал, как лучше её буксировать к берегу. Вначале сказал, чтоб держалась за шею, лежа у него на спине. Она так и сделала, но вцепилась так, что притапливала его. Тогда он стал спрашивать, как её зовут, даже пытался пошутить. И сказал спокойно: «Да не бойся, выплывем…» Она уже что-то сообразила и сказала: «Х-холодно!» Данила немного растер её по спине, по плечам, задевая её вообще-то почти и не детские уже груди. Вроде успокоилась. И не так дрожала. Заглянул ей в глаза. Испуга уже не было. Пришла в себя, поверила ему, что выплывут. Поменяли дислокацию. Командовал спокойно. Держала его за шею, но уже лицом к лицу. Она внизу, он над ней, пытались так плыть. Получалось, хоть и притапливала его чуть. Она вжималась животом в его живот, грудью в его грудь. А он одной рукой грёб, другой вжимал её в себя, обвив за спину. Какая-то мысль проскользнула о двусмысленности их положения, но не до того было, спасаться нужно было.
      У берега их отбрасывало в море. Назад. Тогда он отплыл довольно-таки в сторону, где спокойнее. Велел взгромоздиться ему на спину. Выбрались!
      На берегу её чем-то укутывали, растирали. А Данила пошёл к своей сумке. Зашёл за большой камень, выкрутил плавки, обтёрся полотенцем, надел сухие трусы.
      Ушёл незаметно, по-геройски…
      В городе выходила одна солидная газета, строгая, почти по-партийному, советской закалки. Там просто констатировали факт спасения девочки каким-то незнакомцем. А ещё в городе выходили новоявленные газетки. Кому не лень, тот и выпускал (были бы деньги). Из одной из тех газет Данилу разыскали, кто-то его узнал… И стали интервьюировать.
      На вопрос, что его подвигло на столь геройский поступок, Данила, зная, с кем имеет дело, повыпендривался. Вместо того чтобы сказать, что на его месте так поступил бы каждый порядочный человек, сказал, что, в общем, девочку он спас из спортивного интереса. А так… непонятно ведь, что из этой девочки вырастет (именно «что»). Вдруг какая-то стервоза сволочная, непотребная…
      В общем, они так и опубликовали. Это же не газета центральная, городская, ещё партийной закалки.
      Папе девочки эту газету преподнесли, он, конечно, мягко говоря, обиделся очень – донесли Даниле (а был он крупный бизнесмен московский) и вместо какой-то там суммы долларовой в благодарность за спасение дочки – пшик!..
Ну да и ладно.
      В общем, повспоминали они с Машей ту историю. Машей её звали. Марией.
      – А сколько он мне приготовил? – спросил Данила про деньги.
      – Пятнадцать тысяч долларов, – сказала Маша. Для него это вообще ничего. Я даже обиделась чуть. Да и для меня это тоже – пшик!
      После недолгого молчания спросила:
      –Ты можешь уехать на пару дней со мной?
      Данила даже не задумался – зачем и куда?
      Сказал:
      – Придумаю что-нибудь жене сказать… По работе вроде…
      – Завтра утром на остановке, – сказала она.
      И повезла его к дому.
      А вообще-то, сказала, что отдыхает с мамой недалеко от города, где отелей всяких для отдыха как грибов, в каком-то суперновострое, пятизвёздочном конечно – «Жемчужный берег».
      А следила за Данилой почти неделю, разыскав его, просто так.
      Так и сказала: «Просто так».
      «Элемент игры какой-то», – подумал Данила. Но она потом сказала, что хотела убедиться – соответствует ли образ Данилы тому, что она о нём напридумала. Если бы не соответствовал, наверное, – не подошла бы.
      Жила она то в Англии, то в Москве, то ещё где-нибудь. Это она ему рассказывала лежа в постели, обвивая его ногами. Замужем. Он полуангличанин-полурусский. Высокий. Метр девяносто два. Красивый. Старше на восемь лет. У них уже ребенок. Десять месяцев. Девочка. Мама и няня сейчас с ней возятся. Мама внучку обожает… А они с Данилой умчались подальше, в какой-то не очень богатенький отельчик, но приличненький.
      «Тихий чтоб был», – сказала она.
      Замуж вышла после всяких кембриджей-принстонов. «Ну вышла и вышла… – так ещё сказала. – Но чего-то в нём не хватает…» Ее любит. Хороший, но очень деловой. Рафинированный какой-то.
      «У него не такие нежные руки, как у тебя», – сказала она.
      – Знаешь, а я немного возбуждалась позже, потом, когда вспоминала, как ты меня спасал… Как прижимал к себе…
      – Но ты же девочка была. Не думай… Я далек от Набокова с его «Лолитой» (а то, что произведения несут оттенок личности автора, он не сомневался. В общем, в каком-то смысле, Набоков – сам герой своей «Лолиты», а не какой-то вымышленный… Тем более у него, кроме «Лолиты», чего-то там есть около этой темы… «Камера-обскура», например).
      – Но сейчас я убедилась, что у тебя действительно нежные руки, – сказала она.
      – Всё ж не пойму, чего ты так прониклась?
      – У тебя нежные руки, – ещё раз сказала она.
Позже он поразмышлял об этом. Ну, да, нежные… Было такое свойство у его ладоней. Несмотря на физическую работу, мозоли, естественно, и появлялись, но сходили быстренько. Ладони оставались не огрубевшими, даже если лопатой целый день ворочал… Но здесь, конечно, и другое, знал Данила. Примерно так, как в романе Ричарда Олдингтона он прочёл, что женщина так привыкла отдаваться, что и сама наслаждается этим, забывая, что мужчина тоже приносит себя в дар. А он себя Маше дарил. И этот дар, эта нежность передавалась через руки (даже если б они были и огрубевшие – физически)… Нежность души по отношению к Маше через нежность рук. Что ли…
      Он сказал ей невпопад ахинею, вдруг придуманную, но сказал с нежностью:
      – Машу каслом не испортишь…
      К чему, сам не понял.
      Она засмеялась.
      Потом она иногда повторяла это его выражение, как пароль, что ли, многозначительно поглядывая на него, и он начинал её нежно гладить.
      «Касло ты моё…» – говорила она.

      Через год она ему позвонила, назначила встречу в Москве.
      Он постарался.
      В тот же день они улетели в Неаполь. Оттуда на Сардинию… Загранпаспорт… Билет… Всё без его участия.
      – Как? – спросил он у Маши.
      – Но я же богатая, – сказала Маша. – У меня много возможностей.
      Днем они совершали вылазки на дикие пляжики. Вечером возвращались. Она сняла уютный домик на отшибе глухой деревни. Но чистота вокруг потрясающая. Да какая деревня! Двенадцать домиков. Мощённая старинной плиткой улочка. Декорация к фильму! Жителей почти не видно.
      Вот и всё.
      Восемь дней они провели на Сардинии.
      Больше она не звонила.