У ангелов хриплые голоса 11

Уилсон стаскивает со свободной кровати одеяло и, закутавшись в него, садится рядом со спящим Хаусом прямо на пол. За окном снова ветер — неустойчивая погода межсезонья. Волны разбиваются о камни, сначала с шипеньем набегая, потом ударяя, гулко, с плеском, и, наконец, шелестяще откатывая, оставляя пену и переворачивая камешки на берегу, как котлеты на сковородке, с боку на бок. Эти монотонные размеренные удары напоминают сердцебиение какого-то гигантского организма с пороком аортального клапана. «А в Принстоне сейчас уже осень, - думает Уилсон, плотнее кутаясь в одеяло. - Деревья ещё зелёные, но ночи уже холодные. Ещё немного - и клёны покраснеют, как на наших бейджиках». Воспоминание о Принстоне награждает его приступом острой тоски и одиночества. Здесь, в Мексиканском курортном городке, всё чужое, ненужное ему. А Принстона он, скорее всего, уже и не увидит. Даже если Ковард не передумал испытывать на нём своё ноу-хау, шанс на успех очень невелик. И тогда всё закончится для него здесь, под размеренные удары волн, под хриплые вопли чаек. И, значит, что-то уже ушло от него безвозвратно. Например, снег. Снега здесь практически не бывает, да и в Нью-Джерси он выпадет, скорее всего, только в декабре. Все эти атрибуты предновогодней предрождественской суеты, которая, несмотря на иудейское вероисповедание, с детства будоражила его ожиданием чего-то нового, сказочного, прекрасного: ёлки, разноцветные шары, свечи, мишура, ледяные ангелы, лёгкий свист коньков по чистому льду катка, горячее какао с бисквитами — ушли для него в прошлое. Как когда-то ушли в прошлое и витые булочки, источающие аромат ванили и корицы, и длинные пейсы дяди Элохима, каждый раз приносящего жёлтые леденцы в форме шестиконечной звезды, и торжественный гнусавый голос деда: «Барух Ата А донай Элоэну Мэлэх аолам...». Ему доставалась пятая свеча — после деда, отца, дяди Элохима и старшего брата. Потом, через несколько лет — четвёртая, ещё через несколько лет — третья. Тогда очень не хотелось думать о дне, когда он должен будет зажигать ханукальный светильник первым, а теперь похоже было, что такой день и не настанет. Как не настанет и день первого по-настоящему весеннего тепла, когда он снимет пальто и тёплую обувь и выйдет на улицу, чувствуя, что воздух сделался осязаемым и нежно гладит его лицо, ерошит волосы, а почки на тонких, ещё по-зимнему зябких ветках набухли и лопнули, выпустив ярко-зелёные клювики новорожденных листьев. Не настанет и пыльный зной, пропитанный запахом петуний в палисадниках, когда до безумия хочется бросить всё и с размаху бултыхнуться в озеро, подняв фонтан брызг, когда даже Хаус, опасливо попробовав босой ступнёй воду, решается продемонстрировать свой шрам пустынному пляжу, и сначала заходит по пояс, а потом сильным броском швыряет на берег мокрую трость и плывёт, не особенно задумываясь над тем, как будет выходить из воды, когда наплавается.
Уилсон сидит, прикрыв глаза, и, как истиный шейлок, подсчитывает свои убытки, пока не начинает ощущать приближение накатывающей волной панической атаки.

Продолжение четвёртого внутривквеливания

Насколько Бонни отторгала всем своим существом Хауса, настолько она неожиданно легко приняла Стейси. Именно неожиданно, потому что поначалу Джеймс настроился на процесс долгий и мучительный. Впервые все вчетвером они встретились в летнем кафе-мороженом неподалёку от больницы. Хаус был в лёгкой тенниске и джинсах, и официально одетый Уилсон в его обществе смотрелся, как пропылённый раритет. Бонни это отметила, как отметила и простое белое платье Стейси, украшенное только тонкой серебряной брошкой, тогда как её собственная блузка топорщилась множеством рюшей и оборок в надежде подстегнуть воображение мужчин в отношении размеров её груди. Девушки окинули друг друга быстрыми взглядами изготовившихся к нападению кобр, и у Джеймса душа ушла в пятки, но тут Хаус пихнул его локтем и предложил отойти «припудрить носики».
Он оттащил Джеймса за внешнюю ограду кафе к небольшой ярко-синей будочке и жёстко блокировал все пути к досрочному возвращению.
- Дай им возможность обнюхаться, - сказал он. - Понимаешь же, что ни ты, ни я не заинтересованы в кровавой междоусобице. Я не брошу Стейс, ты, видимо, тоже ещё не дозрел до очередного развода, а если девочки передерутся, пить пиво по средам нам станет куда проблематичнее. Наоборот, если они подружатся, мы будем замыкать их друг на друга, когда напряжение достигнет критического, и нам с тобой не придётся для мужского разговора запираться в мужском туалете.
- А сейчас ты не это делаешь? - кротко осведомился Джеймс, не особенно возражая.
- Один раз, чувак! - возмутился Хаус. - Нужно же создать какой-то задел.
Выждав минут пять, они вернулись за столик и увидели, как Стейси, чуть не плача, отчищает салфеткой с платья пятнышко от шоколада.
- Всегда завидовала женщинам с маленькой грудью, - пожаловалась она вслух. - Формы должны быть, как у козочки, а не как у коровы, я имею в виду. Ну, что теперь делать? Ляпнула, как ворона на постамент — испортила платье. Лучшее, между прочим.
Бонни с готовностью бросилась утешать её, тщетно стараясь подавить так и раздвигающую губы улыбку.
- Ну что ты, почти незаметно — совсем маленькое пятнышко. Переколи брошку вот так, и будет совсем ничего не видно.
- О, спасибо! - обрадовалась Стейси. - У тебя креативное мышление.
- Подожди, я помогу.
- Только не уколись — там тугая застёжка.
Джеймс и Хаус переглянулись. В глазах Хауса дрожали смешинки.
- С тебя новое платье, - украдкой шепнула Стейси Джеймсу, когда они, сговорившись вместе провести следующий уик-энд, прощались у дверей их с Бонни квартиры.
- Почему с меня, а не с Хауса? - попробовал поторговаться он.
- Потому что она — твоя жена, а не Хауса, - и, заметив, что Бонни на них смотрит, улыбнулась и помахала рукой:
- До встречи, увидимся!
И, действительно, они следующий уик-энд провели вместе, выбравшись в дикий парк на берегу озера, а потом ещё немало уик-эндов, пока не случилось это несчастье с Хаусом, и вся их налаженная жизнь не полетела в тартарары.
Впрочем, самый памятный свой уик-энд они с Хаусом провели «без девчонок». Инициатором, конечно, был Хаус, который появился в его рабочем кабинете утром в пятницу, когда Джеймс буквально зашивался, подбирая «хвосты» за неделю.
- Знаешь новость? - спросил Хаус, плюхаясь на диван.
Джеймс покосился на него, не отрываясь от писанины — что-то явно распирало приятеля изнутри и искало выход.
- Какую?
- Твой босс подал в отставку.
- Это не новость, - ровным голосом ответил Джеймс, по линейке отчёркивая надпись над длинным текстом обоснования терапии — случай был спорный, и ему не хотелось ударить в грязь лицом в случае разбирательства. - Он говорит об этом уже третью неделю.
- А о том, что рекомендовал тебя на своё место, он тоже уже третью неделю говорит?
- Меня? - Джеймс от растерянности выронил ручку, и она обрадованно скатилась со стола и, ударившись об пол, отлетела в самый дальний угол.
Он был самым молодым в отделе онкологом, он проработал в учебном госпитале «Принстон Плейнсборо» меньше всех. Таким образом, он и мечтать не мог, хотя, чего греха таить, мечтал втайне, чувствуя, что может, что справится. А какой повод погордиться им был бы для родителей, да и прибавка к зарплате не лишняя — семейная жизнь требовала куда больших вложений, чем холостяцкая. Но нет, не может быть - Хаус что-то путает...
- Что так уставился? Приказ у Кадди на столе, дело за её закорючкой, за которой дело как раз не станет, учитывая её к тебе слабость.Тем более, что археопаг старых пердунов твою кандидатуру уже одобрил. Так что поздравляю с повышением, и с тебя ужин.
Джеймс задумчиво потеребил ухо. Если на кону ужин, Хаус, в принципе, мог и соврать — это было, по его понятиям, достаточно спортивно. С другой стороны, он не мог не понимать, что такое повышение для Джеймса значит очень много, и, пожалуй, пожалел бы приятеля и не стал разыгрывать так жестоко.
- Эй, онемел от счастья? - окликнул нетерпеливо Хаус. - Или ты только плохим вестникам головы рубишь, а хороших просто игнорируешь?
- Ты серьёзно? - жалобно переспросил он. - Ты меня не разводишь?
Хаус протестующе фыркнул.
И практически в то же мгновение ожил селектор: « Доктор Уилсон, вас приглашает главный врач, зайдите к доктору Кадди в её кабинет».
Он поспешно поднялся, чуть не опрокинув стол, недоумевая про себя, и чего уж так-то разволновался?
- Я тебя тут подожду, - бросил в спину Хаус.
Кадди казалась приподнято-нервозной. Он уже знал такую её ипостась — слишком молодая для главврача, Лиза всегда немного паниковала, принимая знаковые решения, как будто боялась фатальной ошибки, а ещё больше — того, что допущенную ею ошибку заметят другие, поэтому в минуты наибольшей неуверенности принимала и наиболее независимый вид.
- Садись, - кивнула она ему на кресло, и, всмотревшись: - Ты уже знаешь? Хаус тебе растрепал, да?
- Что «знаю»? - сдерживая волнение и слегка досадуя на то, что не «удержал лицо», улыбнулся он. - Ничего я не знаю.
Кадди шутливо погрозила пальцем:
- Не ври. Я всё равно вижу, когда ты врёшь. В общем, так: Малер уходит — у него семейные проблемы. Я думаю, онкологический отдел возглавишь ты. Справишься?
- Справлюсь, - кажется он ответил слишком поспешно, потому что Кадди не то насмешливо, не то недоверчиво выгнула бровь:
- Уверен?
Почувствовав свою ошибку, на этот раз он выдержал не длинную, но приличествующую паузу, после чего твёрдо кивнул:
- Уверен.
Это, кажется, удовлетворило Кадди — она тоже кивнула, на этот раз серьёзно:
- Малер тоже уверен — он сам тебя назвал. Ну... - она быстро наклонилась к столу, подмахнула приказ и выпрямилась, уже улыбаясь. - Поздравляю с повышением, доктор Уилсон. Принимай дела. И поторапливайся с этим — скоро начинается крупномасштабное клиническое исследование по детским лейкемиям, в котором госпиталю полезно принять участие. Вот, полистай проект дизайна. Видишь, какие условия включения? Сам понимаешь, без твоей онкологии тут никак.
«Твоей онкологии», - отозвалось эхом у него в ушах.
- Завтра я тебя представлю отделу... Хотя нет — завтра суббота, серьёзные дела лучше начинать в понедельник. Значит, в понедельник. Это всё. Удачи, доктор Уилсон.
Из кабинета Кадди он вышел почти окрылённый, на ходу листая папку, но уже через несколько шагов вдруг почувствовал, как плечи ощутимо давит груз ответственности. Как только его повышение оказалось не шуткой, оно сделалось, что называется, суровой реальностью. И по дороге до своего — теперь полностью своего - отдела, где оставил Хауса, он постепенно проникся тяжестью взваленной на себя ноши. Отделение онкологии в последний год не было успешным — замороченный своими семейными проблемами Малер  управлял им, спустя рукава, и это отразилось на показателях — не катастрофически, но ощутимо. Большое клиническое исследование, конечно, сулило прибыли, но оно и предъявляло требования, и не только к оснащению. Нужно было сразу, с места, придумать что-то радикальное, свой стиль управления, встряхнуть слежавшийся и закосневший коллектив. Не маленький коллектив — пять врачей, не считая интернов и ординаторов, трое из которых значительно старше, и все пятеро опытнее его. Плюс средний персонал. Таким образом, к кабинету, где оставил Хауса, он подошёл уже порядком загруженный.
Хаус рылся в ящиках стола. Что самое обидное, увидев Джеймса, он даже не прервал своего занятия.
- Что ты ищешь? - сдержанно спросил Джеймс.
- Для человека, только что получившего пинок вверх по карьерной лестнице, ты выглядишь не слишком счастливым, - прозорливо заметил Хаус, невозмутимо засовывая в карман вытащенную из стола упаковку цветных стикеров, из чего следовало, что ничего конкретного он и не искал — рылся просто для интереса. - Или пинок так и не состоялся?
- Положи на место, это не моё. Да нет, как раз состоялся...
- Не рад? - «положи на место» Хаус проигнорировал.
- Рад. Очень рад. Даже не ожидал, - Джеймс тоже решил оставить мелкий вопрос о стикерах, как малосущественный.
- Тогда откуда похоронный вид? И что это там у тебя в руках? Завещание?
Джеймс молча положил перед ним раскрытую папку.
Несколько мгновений Хаус присматривался к ней, потом презрительно хмыкнул:
- И что? Мы таких тысячи проводим. Размах, конечно, впечатляет, но, в принципе, ничего нового. Чего ты испугался?
- Отделение не готово. Посмотри, какие там предлагаются сроки. Я едва вникнуть успею, а уже нужно будет набрать группу и сделать первые замеры.
- Ну, откажись.
- Ничего себе! Первое, что я сделаю в новой должности — провалю важное для всей больницы исследование?
Хаус насмешливо улыбнулся, как позже совсем разучился улыбаться —  после инфаркта он растерял большую часть арсенала своих улыбок, и Джеймс иногда отчаянно скучал по ним, стараясь увидеть, поймать в лице Хауса что-то, имеющее хотя бы отдалённое сходство с тем, прежним, выражением. В хорошие минуты, случалось, и ловил.
- Тогда просто подбери сопли, впрягайся и работай, - сказал Хаус. - У тебя всё получится — ты упёртый, и ты хороший врач. Только не прогибайся и думай наперёд, а не когда поезд уже ушёл.
- Уже впрягся, - откликнулся Джеймс. - И поезд уже ушёл вообще-то.
- Новые дела лучше начинать с понедельника, - наставительно сказал Хаус, попадая с Кадди в полный резонанс. - А на твой уик-энд у меня уже есть кое- какие планы. Я что к тебе шёл-то...

хххххх

За ночь погода окончательно испортилась. Когда Хаус проснулся, в номере было сумрачно, как будто утро передумало наступать, и стёкла окна подрагивали от напора дождя и ветра. Обычного после медикаментозного сна ощущения лёгкого похмелья не было — похоже, Уилсон не соврал о том, что не злоупотребил успокоительными в своих таинственных смесях. Нога тоже почти не болела. Впрочем, после таких сильных изматывающих приступов, как в эту ночь, всегда на какое-то время наступало относительное затишье.
- Уилсон! - окликнул он, ещё не сделав попытки не только встать, но даже шевельнуться — такие попытки без прикрытия анальгетиков могли снова  разбудить боль, он не хотел рисковать.
Уилсон не ответил, но Хаус чувствовал его присутствие, слышал его дыхание. Он беспокойно поднял голову, озираясь.
Одеяло валялось на полу, Уилсон стоял у окна. Вернее сказать, Уилсон замер у окна, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в косяки. Рукав на правой руке закатан, и он, а также всё предплечье, запястье, ладонь — в потёках крови. На подоконнике — раскрытый перочинный нож. Лезвие и подоконник под ним перепачканы. Что это? Попытка взрезать себе вены? Непохоже. Кровотечение не такое сильное, и порезы поперечные, короткие, насколько ему отсюда видно. Уилсон не идиот — он врач, хороший, толковый врач, и уж взрезать себе вены с целью самоубийства сумел бы грамотно. Тут что-то другое.
Всё это пронеслось у Хауса в голове быстрее, чем он успел, оставив все заботы о боли, вскочить и метнуться, чуть не свалив тумбочку, о которую оперся вместо трости, потому что не мог тратить время на её поиски. Но именно из-за этих мгновенно промелькнувших мыслей порывистое начало движения в конце перетекло в почти вкрадчивое.
- Уилсон, - повторил он ещё раз тихо, почти интимно, и положил ладони ему на плечи. - Что с тобой тут было, пока я спал, Уилсон?
На какое-то мгновение его прошило коротким страхом того, что Уилсон не откликнется, что он ушёл куда-то совсем далеко, оставив в номере захолустной гостиницы только вибрирующую от напряжения оболочку. Но Уилсон обернулся, заговорив легко и обыкновенно:
- Уже всё хорошо, Хаус. Просто паническая атака. У тебя был сильный приступ, у меня — тоже вроде того. Ночь сильных приступов. Но я справился.
- Ты это называешь «справился»? - он кивнул на его посечённое короткими неглубокими порезами предплечье. Уилсон тоже перевёл на него взгляд, рассматривая с интересом, как будто впервые увидел.
- Ну и что? Важен результат. Я даже тебя не разбудил — разве это плохо? Несколько поверхностных царапин, в два дня заживут. Зато подстегнул свои эндорфины — лучше, чем глотать наркоту. В итоге я в порядке.
- Ты это называешь «в порядке»?
- У меня даже температура снизилась. Я чувствую. Все бы проблемы так решались.
- Ладно. Перекись у нас есть? Нужно обработать твоё «решение проблем».
- Да подожди. Хаус... Хаус, всё опять очень плохо. Мне Ковард звонил.
- Ночью?
- Уже давно не ночь. Но он, действительно, звонил очень рано. И не на рецепшен — на мобильный.
- Подожди! Откуда он его знает?
- Всегда знал. Я же не менял номер уже бог знает, сколько лет.
- Да, точно. Забыл, что это у тебя на грани помешательства.
- Никакого помешательства — просто не люблю перемен, они чаще к худшему. И ещё плохо запоминаю числа. Да и зачем бы я это делал? Я совершенно официально взял отпуск, сказал, что уезжаю, что не хочу возвращаться. Меня некому и незачем искать — все и так знают, что я умирать уехал. Не знают только, что с тобой, но это даже в самую буйную голову не придёт.
- Значит, он просто вот так среди ночи набрал знакомый номер и... что? Что он тебе сказал? Что у него просто вылетело из головы, что он, оказывается, не лечит мудаков — извините?
- Хаус... Пожалуйста, не злись, Хаус.
- О`кей! Только не говори, что опять передумал лечиться, не то я не просто разозлюсь, я тебя прямо сейчас на месте...
Уилсон обречённо покачал головой:
- Я не передумал. Это Ковард. Он сказал, что...
- Ковард? - Хаус даже фыркнул от облегчения. - Да ладно, ерунда. Он просто оскорбился из-за того, что ты ему наговорил, «et nihil humanum...», его можно понять. Один сеанс психотерапии с униженными извинениями... или тебя на это не хватит?
- Меня бы хватило — не вопрос, только дело не в этом.
- А в чём? В чём? Ну, в чём?
- Ты же читал: методика Кавардеса напоминает традиционную термотерапию, но температуры он использует гораздо более высокие.
- Ты будешь удивлён, но я читал.
- При таких высоких температурах, - ровным голосом продолжал Уилсон, - необходимо во время процедуры непрерывное охлаждение области сердца и мозга, потому что без этого они наверняка будут повреждены. Методика отработана, но...
- Но?
- В моём случае она не сработает. Потому что очаг воздействия расположен у меня как раз в области сердца. Если его охлаждать, процедура не подействует. А если не охлаждать, конец сердцу. Вот так, Хаус...

- Вот так! - повторил Хаус. - Вот так, чёрт возьми! Вот так! - в его голосе прозвучало отчаянье, и его кулак с силой врезался в подоконник — так, что заныли отшибленные костяшки пальцев. Но этого ему показалось мало, и он ударил ещё раз.
Уилсон со слабой улыбкой взял с подоконника перочинный нож, протянул его рукояткой вперёд:
- Надо?
Хаус почувствовал острое желание рассмеяться этой горькой шутке, но тут же понял, что делать этого не стоит, не то у них с Уилсоном может появиться шанс попсиховать на пару ещё несколько часов.
- Давай руку обработаю, - грубовато сказал он. - Сядь к столу.

Продолжение четвёртого внутривквеливания

Судя по количеству крови, порез достигал кости, перехватив по дороге все подвернувшиеся сосуды. Обнадёживал только густой цвет и вялое вытекание — она не била фонтанчиком, как при артериальном кровотечении, и даже не текла широкой струёй, как при повреждении крупной вены.
- Да не дёргайся ты! - прикрикнул Грег. - И так ни пса не видно.
- «Не дёргайся»! Мне, наверное, всё-таки больно, как ты думаешь?
- Можем выпустить ещё немного, и тебе станет всё равно, - предложил Грег решение, но Уилсону оно почему-то не понравилось.
Стоило поторапливаться с гемостазом — у Уилсона уже губы побелели, а весь перед свитера пропитался кровью, как хлебный мякиш вареньем.
- Тебя в детстве не учили пользоваться ножом, что ли? - ворчал Грег, накладывая сначала губку, а затем тугую повязку. - Или ты решил самоотверженно пожертвовать свою конечность для нужд общего котла?
-Я просто пытался нащипать щепы, а рука соскользнула, - виновато объяснил Уилсон.
- «Соскользнула», - передразнил Грег. - А если сосуд сшивать придётся, то как ты мне это прикажешь организовать в походных условиях?
Уилсон зевнул.
- Эй-эй! - тревожно окликнул Грег. - Ты это от скуки или от кровопотери?
- От скуки, - Уилсон зевнул ещё раз, его выражение лица сделалось смазанным, сонным.
Грег нахмурился. Теперь всё его внимание было сосредоточено на алом пятне проступавшем сквозь слои бинта.
- Не двигай рукой. И не опускай слишком низко. И не спи — я должен контролировать твоё состояние.
- С тобой уснёшь, - проворчал Уилсон, всё тяжелее наваливаясь на его плечо.
Осторожно придержав его за плечи, Грег потянул из кармашка рюкзака карту — поскольку случайному привалу, похоже, была уготована судьба случайного ночлега, не мешало бы уточнить, где они находятся.
Поход был задуман давно — ещё летом. «Без девчонок», - поставил условие Уилсон, и хотя Грег не имел ничего против присутствия рядом Стейси,   он согласился, как соглашался практически всегда, когда Уилсон просил, требовал, настаивал, предлагал или ставил условия. Глядя со стороны, этому можно было только дивиться — Грега Хауса все окружающие знали, как строптивого, своевольного и «себе на уме», не прогибающегося ни под кого ни из страха наказания, ни ради поощрения. Но для Уилсона он неизменно делал исключения. Тем более, что с Бонни у Уилсона как раз начался какой-то тяжёлый натянутый период взаимного охлаждения и взаимных претензий - возможно, им, действительно, следовало отдохнуть друг от друга. Так что Уилсон купил Бонни и Стейси пятидневный тур во Флориду, а себе с Грегом — двухместную палатку, компас и пару новеньких рюкзаков. Они доехали почти до самой границы Пенобскота и, оставив автомобиль в маленьком паркинге у подножия Аппалачей, принялись взбираться по тропе, надеясь в пару переходов покорить Катадин.
- Смотри, - сказал Грег, выкладывая компас на карту и поворачивая лист так, чтобы правильно сориентировать его по сторонам света. - Вот здесь мы сейчас находимся. Это — плато. Слышишь? Не спи!
Уилсон без особого интереса покосился в карту:
- И что?
- Палатку можно поставить и заночевать. Смотри: вот тут кустарники — значит, будут и сучья, и хворост, а чуть левее — вода бежит из расщелины. Родник. Ты как?
- Думаешь, стану возражать против стоянки вблизи дров для костра и воды и с энтузиазмом полезу вверх ещё пару сотен метров — туда, где нет ни того, ни другого? - с усталой иронией уточнил Уилсон.
- Один нюанс. «Здесь могут водицца тигры», - процитировал Грег классика триллера. - Вернее, медведи. Чёрный ужас Аппалачей — слышал?
- Брось! - Уилсон скептически сморщил нос. - Здешние медведи давным-давно водятся только в туристических буклетах для лохов. Комары гораздо опаснее. Ты крем не забыл?
Грег, у которого каждый комариный укус сопровождался волдырём, размером с фасолину, и мучительным зудом, взял, как выяснилось, кроме тюбика с кремом, баллон с аэрозолем и ультразвуковой отпугитватель, что вместе с арсеналом менее чувствительного к укусам, но более запасливого Уилсона, обеспечивало полное обескомаривание стоянки на всю ночь, так что на этот счёт можно было не волноваться.
- Ну, и всё в порядке, - заключил Уилсон. - От комаров мы защищены, а медведи, по крайней мере, не жужжат над ухом.
- Моё дело — предупредить, - Грег с комичной обречённостью пожал плечами и принялся вытряхивать из мешка палатку.
- Ну, как там твоя рука? - спросил он, раскатывая полотно палаточной ткани с водонепроницаемым покрытием ярко-оранжевого цвета.
- Кажется, больше не кровит. Пятно не увеличивается.
- Значит, сможешь забивать колышки. Одной левой — правую береги пока.
- Ага. А держать колышек я ногами буду?
- Можешь даже хвостом обмотать, если хочешь. Короче, так: я пошёл за дровами, всё подготовь, приду — натянем тросы, - он ухватил небольшой топорик, но уже сделав несколько шагов прочь от лагеря, вдруг обернулся и спросил небрежно, скрывая беспокойство:
- Ты в порядке?
Уилсон махнул на него неповреждённой рукой.
Маршрут, который они выбрали, вился вокруг Катадина, как винтовая лестница, а место, подвернувшееся для ночлега, было одной из трёх площадок на этой лестнице. В целом, по мнению каждого, поход удался Листья уже желтели, и по ночам было холодно, но днём, при солнце, мягкое осеннее тепло, струящееся с ярко-синего неба, заставляло расстёгивать куртки и, запрокидывая лица, с удовольствием подставлять их лучам. Грег, умевший находить наслаждение во всём — впрочем, надо отдать ему справедливость, повод для сарказма он находил ещё успешнее — при этом жмурился и раздувал ноздри, словно надеялся таким образом вдохнуть сладковатой свежести чуть больше, чем ему причитается. Подвижный от природы, он не просто шёл, а умудрялся буквально виться вокруг степенного и не настолько спортивного, чтобы не уставать, Уилсона, то взбегая вверх по склону до «интересного» камня, то подпрыгивая, чтобы сорвать кисть рябины, то, обогнав, притаиваясь за поворотом тропы и выскакивая с грозным: «Бу!»
- Ты чего какой? - наконец, не выдержал Уилсон. - В лотерею выиграл?
- У Стейс задержка, - внезапной откровенностью огорошил его Грег. - Так что к лету у неё с определённой вероятностью будет ребёнок.
Уилсон сбил шаг от неожиданности, но тут же, спохватившись, небрежно спросил:
- От тебя?
Грег в ответ запулил в него горстью камешков, некоторые из которых оказались довольно острыми.
- Ай! Полегче!
- Сам полегче, остряк!
- Не поверю, что ты со своей одержимостью всезнайством не заставил её сделать тест, - сказал Уилсон, стряхивая с рубашки песчинки и каменную крошку.
- Не верь, - разрешил Грег.
- Серьёзно?
- Не буду я на неё давить. И если ей нужно время, пусть у неё будет его столько, сколько нужно.
- Хаус, да ты, оказывается, подкаблучник.
- От подкаблучника слышу, - огрызнулся Грег, старательно задавливая смущение.
- Ну... - Уилсон замялся. - Молодцы. Здорово. Рад за вас...
Радовался он старательно, но потом весь остаток дня был какой-то рассеянный. А в конце его так полоснул себе ножом по руке, что пришлось оказывать срочную помощь.
Хвороста и сучьев потолще, на ночь, Грег принёс и снова пошёл за водой, насвистывая без единой фальшивой ноты увертюру к «Тангейзеру». Уилсон терялся перед такой эклектичностью натуры приятеля — насвистывать Вагнера или Сен-Санса, как будто это простенький модный шансон, а потом за роялем всерьёз расцвечивать невообразимыми вариациями какую-нибудь «Money» или «Hafanana». Он задумчиво глядел несколько мгновений в удаляющуюсяспину Грега, но потом, вспомнив о своих обязанностях, отвлёкся на содержимое продуктового мешка.
«Кофе с корицей. Есть печенье. Это хорошо. А что у нас будет в существенной части?» Уилсон выкатил из мешка банку консервов, вытащил кусок ветчины, хлеб и с некоторой опаской взялся за нож.
Когда Грег вернулся, ужин уже находился на стадии «почти готов — только подогреть», колышки для палатки торчали на своих местах, а Уилсон ломал голову над чертежом — руководством для установки этой самой палатки.
- Вот смотри, - не поднимая головы, сказал он. - Здесь указаны дуги каркаса, которые крепятся между собой, но я попытался, и не нашёл ничего, похожего на крепления.
- А ты Джерома читал? - невинно поинтересовался Грег, пристраивая над огнём чайник.
- У Джерома написано, как установить палатку?
- Нет. У Джерома написано, как не надо её устанавливать. Во всяком случае, не стоит руководствоваться инструкцией с чертежом. Кстати, о комарах. Я видел медвежьи следы и помёт.
- О`кей, запиши себе, что я поверил.
- Пожалуйста, не верь. Только не удивляйся, если проснёшься оттого, что тебя грызёт кто-нибудь вроде... знаешь... медведя.
- У нас будет огонь. Он что, идиот, твой медведь, лезть туда, где есть шанс опалить морду, а то и пулю схлопотать?
- Не знаю. Я его ай-кью не проверял, - Грег потянулся за печеньем и получил по руке.
- Сладкое на десерт, и то только хорошим детям.
- Ну, ма-а... - заныл Грег. - Я хороший. Я дров принёс, воды принёс, спас тебя от острой анемии, между прочим.
Уилсон поднял голову и посмотрел ему в глаза. Смешинки между ними повисли неподвижно и как-то постепенно медленно растаяли в тепле разгорающегося костра.
- Хорошо здесь, правда? - вздохнул Уилсон.
- Грустишь? Из-за Бонни?
- Ничего... Я, правда, рад за вас.
- Не грусти. Всё будет хорошо у тебя. Давай палатку ставить, а то стемнеет.

ххххххх

- Забавно, - со смешком проговорил вдруг Уилсон. - Знаешь, у нас была довольно прогрессивная семья, отец — врач, и всё такое. Дед ещё как-то молился, но нас никто не принуждал и не учил. Ханукальный светильник на праздник, хала, суфганийот — это всё. А потом, бывало, и Санта-Клаус появлялся с подарками — ему, видимо, вообще всё равно, какого ты вероисповедания. Или никакого...
- Зачем ты мне это говоришь? - сумрачно спросил Хаус, смывая последние следы крови с его запястья.
- Никогда не думал, что буду жалеть о своём неверии.
Хаус пожал плечами, не желая вступать на скользкий путь теософической дискуссии.
- Хаус... - Уилсона, однако, его молчание не устраивало.
- Что? - спросил он с обречённостью в голосе.
- Не хочу умирать...
Хаус подавил вспышку раздражения и поднял взгляд. Сейчас в лице Уилсона не было ни апатии, ни злости, ни надрыва — только очень глубокая печаль. Тёмные глаза тонули в ней, как каштаны в кленовом сиропе. И снова Хаус с болью отметил ещё сильнее истончившуюся кожу, тёмные круги вокруг глаз, бескровные губы. Раздражение ушло — захотелось взять его руки, развернуть ладони лодочкой и уткнуться лицом, пряча в них усталую безысходность.
- Я тоже этого не хочу, Джимми, - абсолютно честно сказал он. - Я так и не могу представить свой мир без тебя. Давай сейчас не будем об этом, ладно? Тебе нужна опора, а я... Не сейчас.
- Молча сидеть в четырёх стенах я тоже сейчас не выдержу, - вздохнул, формально соглашаясь с ним, Уилсон. - Как твоя нога? Может, пойдём на берег? Не знаю, как тебе, а мне там как-то легче...
- Сначала завтрак. Тебе нужно хорошо питаться.
- Зачем? Чтобы прожить на день дольше?
- Да, - сказал Хаус и снова посмотрел ему в глаза. Уилсон смешался, не нашёлся с ответом и только буркнул капитулируя:
- Ну... ладно.
Он старался изо всех сил, чтобы вернуть себе тот бездумный настрой, который владел им последнюю неделю, снова раствориться в воздухе, море, скалах, обрести желанный покой и умиротворение, он на какой-то миг, пока Хаус был рядом и держал его за руку, промывая порезы, даже вообразил, что ему удалось, но поманившая пальцем и обманувшая надежда испортила всё непоправимо, разрушив тот защитный кокон отстранённости, ктоторый он себе воздвиг, и Уилсон уже по дороге в кафетерий снова почувствовал себя, как кошка на горящей крыше — адреналин лился в его кровь широкой струёй и не кончался. Руки дрожали, мысли путались, снова его захлёстывала подступающая паника, и заставить её откатить каждый раз оказывалось всё труднее. За завтраком он не смог осилить ничего. Попробовал, но его чуть не вырвало. Как назло, кафетерий был почти полон, и все взгляды, разговоры, звуки действовали на него, как удушливый дым пожара. Было трудно втягивать этот густой вязкий воздух в лёгкие, а в какой-то момент вдруг пришло осознание того, что он вообще не может этого сделать. Он захрипел, закашлялся, схватился за отозвавшуюся болью грудь.
- Да что такое? Ты что? - допытывался не на шутку встревоженный Хаус.
- Пойдём, - задыхаясь, еле выговорил он. - Пойдём отсюда, прошу! - и так, согнувшись, бросился к выходу.
На берегу стало легче. Ветер ослабел, но совсем не утих, его порыв прорвался наконец в лёгкие Уилсона острым режущим вдохом, он перевёл дыхание, выпрямился, вытер слёзы, виновато обернулся на подошедшего сзади Хауса.
- Извини, я сам не понял. Вдруг нечем стало дышать. Как будто забыл, как это делается.
- Расстегнись, - велел Хаус, наклонился и ухом плотно прижался к его груди.- Помолчи и подыши. Открытым ртом.
Уилсон покорно приоткрыл рот, чтобы усилить звук. Ухо Хауса и его висок были горячими, пряди волос щекотали кожу. Это не было неприятно — наоборот, Уилсон чувствовал какую-то защищённость от этого тепла, от крепости хватки руки Хауса, притягивающей его ближе, чтобы обеспечить плотный контакт. Чувство, охватившее его в кафетерии, мало-помалу сошло на нет, он успокоился.
Хаус слушал долго, сосредоточенно, но, наконец, отпустил его и выпрямился.
- Я не слышу ни жидкости, ни обструкции. Наверное, ты прав, и это просто паника, хотя у меня есть ещё вариант. Ты слышал про острое мышечное утомление?
- Феномен истощения клеточного насоса? - постарался он припомнить начальный курс физиологии.
- Не такая уж неслыханная штука при миастении, а миастения — не неслыханная штука при тимоме. Так что если тут сыграла диафрагма, всё могло быть гораздо более материально, чем просто паника. А скорее, оба процесса заключили против тебя военный союз.
Уилсон на минутку задумался, но покачал головой.
- Миастения подразумевает довольно высокую дифференциацию опухоли, а у меня...
- Ну, во всяком случае, это не та новость, из-за которой нужно расстраиваться.
- Но и радоваться особенно нечему... Хаус, пойдём к той скале? Ты же можешь? Тебе не очень... трудно? То есть, прости, я понимаю, что тебе трудно, тем более по камням, по песку, но...
Хаус слегка поморщился:
- Хватит уже расшаркиваться, Джимми-бой. Моя нога достаёт меня годами, ты — тоже. Ничего не изменилось. Пошли.
Уилсон ласково улыбнулся ему.