Елизаров Колумб погребальной тематики

Полное и оригинальное название:

Земля!!! Михаил Елизаров – Колумб погребальной тематики

Эпиграф:
Какого хрена не отображается тире в заголовке данного сайта?



Если кто-то не читал этого семисотстраничного тома под названием «Земля» авторства Михаила Елизарова, то данная рецензия поможет ему определиться с решением.

Если же кто-то начал погружение и забуксовал на философских диалогах или лекциях по неосатанизму, то может порадоваться, ибо сразу скажу, что чтение до конца не имеет никакого смысла, роман оставляет впечатление незаконченности, и все эти усвоенные – прочитанные, проглоченные – информационные пласты не оставляют никакого следа в памяти.

В памяти три дня спустя после прочтения, действительно, остается не так уж много вещей, но и они повисают, провисают, не связанные в единую цельность. Начнем по порядку.

История семьи Володи Кротышева. Она интересна прежде всего тем, что через эту историю осмысливается недавний (или давний) опыт советского (или постсоветского) прошлого. Это у Елизарова хорошо получается: серая действительность предстает как серая и безнадежная, а интересные люди как трагические одиночки, их взаимоотношения сплошь токсичны, а судьба детей травматична.

Кстати, токсичный отец, о котором герой сказал, что практически его не помнит, привязал своих детей к себе при помощи странного подарка – «биологических» часов. Эти часы уже странны тем, что циферблат у них показывает суточный цикл и состоит из двадцати четырех делений. Детям (и читателям) внушена мысль, что если часы остановятся, то случится непоправимое, поэтому они должны исправно заводить их раз в сутки. А по мере взросления детей выступает иная задача: не потерять их, не сломать.

Казалось бы, с этих часов начинается фантастическая реальность, в которую вступает повествование. Но нет, автор удерживает нудную реалистическую тональность. Братья от разных матерей знакомятся, сходятся и далее ссорятся из-за женщины. Часы, как смерть Кощея Бессмертного, казалось бы, полностью находятся под контролем – в алюминиевом футлярчике, во внутреннем кармане. Но вдруг женщина, из-за которой развязалась драка, ломает часы старшего брата и тем самым делает выбор.

Однако, похоже, автор и сам не знает, как выйти из этой драматической ситуации без того, чтобы не скатиться в фантастическое повествование. Он не нашел ничего лучшего, как просто удалить Никиту Кротышева из романного пространства. Вот так просто – герой исчезает, казалось бы на время, а получается навсегда. Кто-то о нем что-то слышал, но никто не может понять, почему крепкий мужик, авторитет среди братков, вдруг бросает свой бизнес и куда-то сваливает, не отвечая на звонки.

После всего этого Володя Кротышев, главный герой, как бы забывает о своих часах – ведь уже все понятно. Мы, пластилиновые персонажи, постоянно находимся в крепких пальцах автора, который разминает нас по своему усмотрению и по своему хотению распоряжается нашими судьбами. Примитив низкой пробы.
   
По-другому биологические часы уже не работают в романе. А ведь их можно было бы осмыслить в таком плане, что эти необычные часы применяются у подводников для различения суток. И тут можно было бы как-то связать погружение в море с погружением в землю, на что, казалось бы, намекает название. Но этого нет, похоже, в замысле романа.

Второй аспект, который запоминается, это некоторые говорящие персонажи. Они, возможно, образуют, какую-то систему. То что система есть, это уже хорошо. Она начинает доминировать во второй части романа, где-то со страницы 180. Если в первой части действие было связано с каким-то движением, работой, деланием, то во второй части событийность развивается в сфере говорения: важно кто что говорит. Каждый персонаж выделяется своей речью, причем каждый из них пытается переговорить другого. По сути своей, они говорят одно и то же, только по-разному. Автор вовсю старается и создает видимость вербальной стычки, словесной потасовки, порождает бурные и шумные потоки, сливая все эти миазмы в канализацию, в ухо персонажа. Словесные извержения приобретают всевозможные формы: от подкалывания случайного таксиста-украинца («а шо ж тогда спрашиваешь») до корежащих ухо скабрезных шуток Гапона, «кладезя обсценного фольклора», и отупляющих монологических лекций Дениса Борисовича, «гиганта мысли».
 
Володя Кротышев очень пассивный человек, он не говорящий, а слушающий, поэтому занимает низ системы. Далее герои утверждаются по способности переговорить, заболтать друг друга. В армии был сержант-дед Купреинов, острослов и балагур, в мастерской по изготовлению надгробий хитрый гастарбайтер Шервиц, в Загорске брат Никита со своим простодушным и сальным юморком, в постели Эвелина (она же Алина Кияшко) с лекциями по неосатанизму, в фирме по изготовлению гробов Валера Чернаков тоже не грешил отсутствием каламбуров. Казалось бы, всю систему венчает Гапон (он же Гапоненко), способный своей скабрезностью подавить кого угодно. Один проход Гапона со свитой из одного больничного корпуса в другой занимает страниц сто – сто двадцать. Что за это время происходит? Ничего. Они идут, идут, идут. Гапон ковыляет на своем протезе (он одноног) и балагурит в своей манере, и его слушают, читают, ругаются по ходу.

Итак, Гапон кого хочешь может подавить. Но только не Дениса Борисовича, заявившегося под самый конец огромного романа. Этот таинственный персонаж, москвич, толкает короткие, но усыпляющие и отупляющие своей монотонностью речи. Последние полтораста тире двести страниц представляет собой беседа в обществе Гапона и Дениса Борисовича, так что действие никуда не едет, а происходит утомительная смена авторитетов, наставников Володи. Что тоже удачно вписывается в систему, но окончательно похеривает сюжет. Когда система была создана, автор внезапно обрывает повествование, оставляя незаконченными судьбы персонажей.

Обращает на себя внимание и тот факт, что многие из балагуров украинцы: некий таксист, Шервиц, Кияшко, Гапон (Гапоненко). Убитый давным-давно бандит Кирза тоже внезапно оказывается Керзаченкой. Автор пытается отметить этот факт убийственной фразой: «Аркадий Зиновьевич (Гапон-Гапоненко), как всякий этнический украинец, несистемный антисемит». Возможно, автор, этнический русский, родившийся на Украине, проживающий в Германии и печатающийся в России, таким образом избывает свои комплексы или ностальгирует по бывшим/настоящим соотечественникам. Но тем не менее, его украинские гоголи наиболее колоритные персонажи.

Непонятной остается маскарадная сцена, в которой кто-то из стихийных актеров, местный дурачок, накричал в ухо Володе. В этой сцене Никита приводит Володю в некое заведение, стилизованное под советский общепит. Было ли это перемещение во времени? Какую роль выполняет эта столовка времен 70-х годов? Очень трудно осмыслить вообще суть диалога странных посетителей. Никита намекает на какую-то инициацию – но в чем она заключается и куда, на какой уровень «переводят» Володю? Все это безнадежно провисает.  После этого шумового эффекта у героя открылась способность слышать то, что другие не слышат: например, подслушивать разговор, ведущийся вдалеке, открылось «вещее ухо». Но кроме дополнительной информации нам это подслушивание ничего не приносит, а автор не объясняет, как работать с информацией вообще.

И вот тут проявляется главная слабость романа. Как связать все эти распавшиеся, разрозненные куски: сюжет о родителях, биологические часы, вещее ухо, гутарящих отборнейших матом украинцев, водопады информаций, кота Шредингера, проход Гапона из одного корпуса в другой и философские диалоги, пародирующие платоновский пир – как связать все это в единое целое.

Здесь мы вправе задуматься о том, какова основная мысль романа, сшивающая (призванная сшить) расползающиеся части в единое целое. Пусть это целое будет многосоставным и емким, пусть для его описания потребуется сказать много больше, чем статья.

Но тут вполне определенно выражено, что то, чем занимается или склонен заниматься герой – гробовщик, землекоп, копщик, копарь, могильщик и т.д. – очень сильно расходится с философской частью романа. Тема земли связана с рытьем могил, но вот остальной бизнес, надстраиваясь над могилами, уходит в сферу, которую можно назвать погребальной индустрией. Философия же романа занимается дискурсом смерти – это третий компонент, который никак не связан с первыми двумя.

Сюжет же, повествующий о развитии главного героя, вообще-то заходит в тупик. Смотрите, что получается. Герой, с одной стороны, тянется к свету: мечтает поступить в институт (какой именно, неважно), найти свое место в жизни, встретить любимую женщину. Но с другой стороны, он умеет только копать могилы, автор позиционирует его как недалекого человека, институт это предел его желаний, после чего его ожидает только деградация, пьянство и смерть от белой горячки. Если ему нравится копать землю, то почему бы ему не пойти по соответствующей стезе и не устроиться, например, в дорожно-ремонтной сфере? Два дурака могут найти друг для друга соответствующие точки приложения.

Все, буквально все благожелательно настроенные к Володе люди, увлекают его в сферы повыше копания могил – в погребальный бизнес. Но Володя не хочет.

(Продолжение следует)