Ох уж, эти дети. Часть 8. Лирики и физика

                8. Лирики  и   «физика»

   Моя  мама все  время  удивлялась  тому,  насколько  я не  равнодушна  к  сладкому. Беременной  я день  через  два  покупала  тортик «Подарочный»,  знаете,  такой  масляный  с  жареными  орешками,  и  большой  ложкой  съедала.  В  общей  сложности  прибавила  тогда  двадцать  три  кг. Если в  детстве  нас  с  братом  угощали  конфетами, то  я  точно  знала,  что  где-то  в  доме   есть  еще  «заначка».  Методом  дедукции я  ее  вычисляла  и  потихоньку  начинала «уравнивать»,  пока  не  обнаруживалась  недостача.
– Ну,  ты  и  лиса, – говорила  мама,  качая  головой, – как  моя  средняя  сестра. Та,  бывало,  и  у  меня  выманит,  и  у  матери  найдет  и  все  слопает.
   Рассказала  мама,  что  в  детстве  тоже  была  страшной  сладкоежкой. Жили  бедновато,  мать  выдавала  колотый  сахар (от  большой  сахарной «головы»  щипцами  откалывали  кусочки)  по  строгому  счету.  Отец  иногда  привозил  из  командировок  кулек  конфет, часть  выдавал  поровну  всем  трем  дочерям,  а  остальное  пряталось  подальше  до  особого  случая.  Мама  была  самой  младшей,  разница  межу ней  и  сестрами  была   семь  и  десять  лет.  Средняя  сестра  быстро  съедала  свою  долю  и  начинала  обхаживать  младшую,  то  так  подойдет,  то  так  подсядет,  а сама  зловещим  шепотом  приговаривает:
– Кто  конфету  мне  не  даст,  будет  вороний  глаз,  а  кто  даст,  будет  золотой  глаз!
Мама  была  девочкой  впечатлительной  и  со  слезами  на  глазах  отдавала  все,  что  не  успела  съесть.
   В  1948-м  году она  закончила  школу  и  поступила  в  Лесной  техникум.  В  общежитии  перебивалась  с  хлеба  на  воду  и  мечтала,  когда  пойдет  работать,  то  на  всю  первую  зарплату  накупит  себе  шоколадных  конфет. Помню,  я   спросила  у  мамы с  таким  пониманием ситуации,  что  она  даже  улыбнулась:
– Ну!  Ты  купила?!
– Знаешь, – вздохнула  она, – держала  деньги  в  руках,  тогда  купюры  такого  большого  размера  были,  а  сумма-то  – кот  наплакал, а  сама  думала,  надо  туфли  новые  купить,  старые  продырявились,  неудобно  уже,  потом  хозяйке  за  комнату   отдать…  Так  и  не  купила,  и  к  сладкому  с  того  времени  как  отрезало.

                §
   Насколько  уж  я  считаю  себя  уравновешенным  человеком,  но,  оставаясь  с  младшими  внуками,  нервы  мои  иногда  сдают. Они  погодки,  этим  все  сказано!  Если  одна  берет  какую-то  игрушку,  другому  тоже  надо   именно  ее.  Уложить  их  спать  одновременно  просто  нереально, они,  то  обнимаются  и  щекочут  друг  друга,  то  до  слез  делят  подушки  и  одеяла. Накормить – проблема  номер один,  что  ест  один,  другая  терпеть  не  может, вкусы  сходятся  только  при  виде  картошки  фри  и  чипсов.                Теперь  я  стала  понимать  своих  родителей  как  никогда,  мы  с  братом  тоже погодки. Папа,  как  человек  менее  склонный  к  филантропии,  мог,  потеряв  терпение,  и  в угол  нас  поставить,  и  снять  со  стены  солдатский  ремень  с  пряжкой.  Мама  же  была  более  тонкой  натурой,  пыталась  взывать  к  нашей  совести  и  чувству  достоинства.  Для  пущей  наглядности   она  приводила  нам  примеры  положительного  поведения  неведомых  нам  детей.  До  сих  пор  помню  и  ее  проникновенные  интонации  и  рассказы  почти  дословно.
   –  Вот  пришли  мы  с  отцом  в  гости  в  один  дом,  там  полно  всяких людей,  застолье, гармошка,  песни,  пляски.  Пробыли  там  не-е-сколько  часов  и,  только  уходя, вдруг  случа-а-йно  заметили,  что  занавеска  на  полатях  шевельнулась. Оказывается,  там  находилось  пятеро  детей. Пя-я-те-ро!  А  мы  их  и  не  заметили,  потому  что  никто  из  них  ни  разу  даже  не  пикнул,  никто  не  подбежал  к  столу  и  не стал  хватать  чего-нибудь  там. Вот  какие  дети!  Деревенские  дети,  а  до  чего  воспитанные  и  скромные. А  вы?  Как  кобылы  нагайские  носитесь,  задрав  головы!
   Кстати,  я  так  и  не  выяснила  у  мамы,  что  означает  выражение «нагайские  кобылы».  Подозреваю,  что  это  кобылы,  огретые  нагайкой,  но  это  только  мои  предположения,  хотя,  по  сути,  вполне  правдоподобные.
   Второй  пример  был  более  возвышенным.
– Вот  вы  не  видели  такую  замечательную  женщину, Евстолию  Анатольевну  Ватлину (в знак  особого уважения  к  этим  людям  отступлю  от  правила  не  упоминать здесь  настоящих  имен), – говорила  мама  с особым  пиететом, –  она  была  у  нас  учительницей. Осанка  одна  чего  стоит,  все  сразу  подтягивались  при  виде  ее,  миниатюрная,  одета  скромно.  Голос  вроде  и  негромкий,  а  тишина  стоит  такая,  что  все  слышат. Взгляд  добрый,  все   понимающий,  а  иногда  взглянет,  как  к  земле  пригвоздит. Если  она  называла  своего  сына  полным  именем  Викторин,  так  тот  сразу  понимал,  что  мать  чем-то  не  довольна.  И  все!  Его  уже  не видно  и  не  слышно!
   Положа  руку  на  сердце,  скажу,  что  я  не  верила  в  земное  существование  этого  мальчика  с  причудливым  именем  Викторин. Мы  были  нормальными  вольными  детьми  вечно  занятых  работой родителей,  и  выросли,  могу  сказать, вполне  добропорядочными  людьми.  Боже  мой,  думала  я,  слушая  маму,  какие  телячьи  нежности,  назвали  его  полным  именем,  а он  и  ручки  сложил  на  коленках.  Как  же! 
   Много  десятилетий  спустя,  судьба  свела  меня  с  этой  семьей. Я  пришла  в  гости  в  их  маленькую «хрущевку»  в  центре  города. Евстолии Анатольевне  было  уже  за девяносто (она  умерла в 98 лет,  хоть  и  говорила,  что  согласно  имени  должна  дожить  до  ста), Викторину – за  семьдесят (надеюсь, он по сей день  в  здравии). Седой  высокий  красавец,  к  тому  времени  уже  вдовец, он  жил  с  мамой  и  ухаживал  за  ней.
– Ну,  а  как  же  иначе? – говорил  он  с  легкой  улыбкой, – Мама  столько  для  нас  сделала,  теперь  мы  должны  о  ней  позаботиться. Отец  погиб  в  первый  месяц  войны, она  ни  на  одного  мужчину  не  посмотрела  с  тех  пор,  жила  для  нас. Раньше  мы  с  ней  гуляли,  а  после  перелома  шейки  бедра,  уже  не  встает,  ношу  на  руках  в  туалет,  внучки  приходят  мыть,  готовить.
   Я  рассказала,  чья  я  дочь,  кто  такая, об  истории  давнего  заочного  знакомства,  глаза  Евстолии  Анатольевны  потеплели. Многое  она  мне   поведала  о  своей  трагической  судьбе,  как  с  полутора  лет  ее  и  ее  сестер  воспитывала  крестная,  вдова  священника.   Показала  старинные  фотографии. Часть  из  них  я  потом  поместила  на  форзац  моей  книги,  а  жизненными   перипетиями  наделила  одного  из  своих  персонажей. 
   Викторин  был  Заслуженным  деятелем  искусств,  когда-то  руководил  известным  хором,  работал  на  Радио. Я,  не  без  труда,  упросила  его  сыграть  на  баяне,  обожаю  всех,  кто  владеет  любым  музыкальным  инструментом,  для  меня  это  непостижимое  волшебство. Он  вспомнил  свою  шуточную  песню  с  какого-то «капустника»,  некоторые  куплеты  были  достаточно  фривольными,  я  хохотала  до  слез.  Собираясь  спеть  еще  одну  песенку,  Викторин  взглянул  на  мать,  сидящую  перед  нами  на  диване,  со  всех  сторон  обложенную  подушками. Та  слегка  приподняла свою  почти  прозрачную  кисть  и  сказала с  некоторым  укором:
– Викторин,  тебе  не  кажется,  что  ты позволяешь  себе  немного  лишнее?
Заслуженный  деятель  искусств  свернул  меха,  и,  наклонясь  ко  мне,  прошептал:
– Извините,  я  бы  еще  вам  спел,  но  не  хочу  обидеть  маму.
   Я  еще  несколько  раз  бывала  у  них,  подарила  изданную  книгу,  и  всякий  раз  приходилось  объяснять  Евстолии  Анатольевне  с  помощью  ее  сына,  чья  я  дочь  и  кто  я  такая.  Удивительно,  как  избирательна  с  годами  память, эта  седая  беззащитная  женщина  с  ясным  взглядом  помнила  прошлое  до  мельчайших  подробностей  и  терялась  в  сегодняшнем  дне.
   Чем  больше  думаю,  тем  больше  убеждаюсь (не  сочтите  это  за  назидание),  что  научить  ребенка  чему-либо  можно  только  собственными  поступками.  Дети  не  по    своей  просьбе  явились  в  этот  мир,  глупо  требовать  от  них  криками  того,  чему  мы  их  не  сумели  научить,  и  ругать  за  то,  чему  их  научили  другие  при  нашем  попустительстве.
                §
   В  молодости  моя  мама  работала  лесничим  и  передвигалась   по  своим  владениям  исключительно  верхом  на  коне. Узнав  об  этом,  я  с восхищением  смотрела  на  нее,  с  трудом  представляя  себе  эту  картину (мама  к  тому  времени  была  довольно  грузная  женщина  с  распухшими  от  варикоза  ногами):
– А  как  ты  на  коня  забиралась?
– Что  ты  думаешь, – рассмеялась  мама, – я  всегда  такой  была?  Стройная  как  березка,  только  попа  как  у  гитары. Ногу  в  стремя  и  в  седло!  Парень  у  меня  был,  очень  он  стеснялся,  когда  я  по  поселку  скакала  верхом.  Все  просил  куда-нибудь  прятать  коня,  а  на  людях  пешком  ходить  в  платье,  не  позорить  его.
– И  что?  Ты  его  слушалась?
– Нет,  конечно. Куда  я  коня  спрячу,  не  иголка  ведь,  потом  работа  у  меня  такая  была  в  разъездах.  Отшила  тогда  этого  парня.
   Меня  тоже  всегда  тянуло  к  лошадям,  у  них  такие  умные  печальные  глаза,  грация  чувствуется  даже  в последней  доходяге. Верхом  так  ни  разу  и  не  решилась,  а  прокатиться  любым другим   способом   не  упускала  случая.  Как-то  нас  пригласили  в  деревню  на  свадьбу  папиного  племянника,  моего  двоюродного  брата,  собиралась  вся  наша  многочисленная  родня.  Мама  спросила,  поеду-ли  я. А  меня  учеба,  работа,  зачеты,  коллоквиумы,  на  улице  зима,  до  деревни  сто  шестьдесят  пять  км (та  же  известная  деревенька,  в  которую  много  позже  перебрались  жить  мои  родители).
– Поеду, – говорю, –  с  условием,  что  там  будем  кататься  на   тройке  лошадей.
– Будет  тебе  тройка!
   Снежная  дорога,  по  обе  стороны  стоят  высоченные  ели  с  широкими  лапами,  покрытые  белыми  шапками, потом  их  сменяют  бесконечные  до  горизонта, слепящие  голубоватой белизной  поля, девяносто  девять  поворотов  тракта.  Приехали  затемно,  собралась  большая  веселая  компания.
   Утром  в  доме  кутерьма: кто-то  наряжает  невесту,  жених  в  военной  форме  уже  готов,  кто-то  печет  пироги,  остальные  делят  зеркала,  чтобы  прихорошиться. Мама  кивает   мне  на  дверь:
– Ты  готова?  Выйди  за  ворота.  Тройка  не  тройка,  а  конь  тебя  там  дожидается. Ух,  такой,  зверь,  копытом  бьет!  Зовется  Тигром. Да,  в  сенях  тулупы  захвати.  По  твоей  просьбе  по  всей  деревне  искали.
   Я  вне  себя  от  радости  выпорхнула на  улицу. Там…  привязанная  к  забору  полисадника  стояла  понурая  коняшка со  спутанной  гривой,  запряженная  в  низкие  розвальни,  набитые  сеном. Ну,  что  ж, как  говорится, на  безрыбье  и  рак  рыба. Молодожены  уселись в  черную  служебную  «Волгу»  моего  папы,  остальные  гости  по  другим  машинам,  а  мы  втроем  на  лошадке  замыкали  свадебный  кортеж. Для  регистрации  брака  надо  было  ехать  в  соседнюю  деревню,  где  находился  районный  сельсовет,  расстояние,  примерно  четыре  км.
   Как  сейчас  помню,  одета  я  была  совершенно  в  тренде  сезона  текущего  года  по  нашему  региону: длинное  драповое  пальто  небесно-голубого  цвета  со  светлым  песцовым  воротником,  на  голове  имитация  ушанки  из  голубой  норки. Как  девушка  благоразумная,  я  продумала  все. Чтобы  не  простыть,  когда  с  ветерком  помчимся  на  лошади,  мы  с  родственницей-подругой  поверх  своих  пальто  надели шали  и  тулупы. За  возницу  у  нас  был  дядя,  отец  жениха,  с  гармошкой  наперевес. Тут  нас  ожидало  новое  разочарование.
   Наш  многострадальный  конь  по  имени  Тигр  плелся  по  заснеженной  колее  практически  в  режиме  пешего  хода.  Дядя  сказал,  что,  к  сожалению,  это  его  предельно  возможная  скорость,  взбодрить  может  только  музыка.  Вот  так  под  удалую  гармошку  мы  притащились  к  сельскому  клубу,  совершенно  взмокшие. Вошли  в  зал,  когда  родственники  уже  позировали  для  общей  фотографии.
– Ну, вы дае-ете, – только и смогла выговорить я, –  мы  что,  и  регистрацию  пропустили?
– Регистрация!!! –  вдруг  воскликнули  почти  одновременно почти  все  представители  старшего  поколения, –  В  книге  регистрации-то  не  расписались!
Все  бросились  искать  представителя  власти  с  заветной  книгой. Хоть  не  зря  приехали,  пронеслось  в  моей  всклоченной  голове.  Нам  предстояло еще  возвращаться  обратно  в  деревню…
   Свадьба  удалась  на  славу!  В  самом  деле,  у  нас  скучно  не  бывает.  Долго  еще  потом  я  не  могла  проветрить  пальто  от  запаха  навоза,  а  норковую  шапку уже  на   второй  день  деревенских  гуляний  пришлось  выжимать  руками. Вы  помните  старый  мультик,  где  скуповатый  купец  убеждал  скорняка  сшить  как  можно  больше  шапок  из  одной  заячьей  шкурки? Торг у  них  дошел  до  двадцати  восьми  штук.  Так  вот  моя  шапка,  высохнув,  была  похожа  на  двадцать  восьмую  и   эксплуатации  по  назначению  уже  не  подлежала.

                §
   Мой  папа  по  складу  характера  был  стопроцентным  флегматиком, но он  очень  дорожил  родственными  и  дружескими  отношениями  и  ради  них  был  способен  на      романтические  поступки. Особенно  тепло  он  относился  к  своей  старшей сестре,  которую  жизнь  не  очень-то  баловала.
   У   сестры  намечался  юбилей,  папа  решил  сделать  ей  приятный  сюрприз. Начал  задолго уговаривать  своих  двоюродных  братьев,  их  было  в  нашем  городе  трое,  поехать  в  гости  вместе. Не  знаю,  какие  аргументы  он  приводил  и  чем  завлекал,  остается  только  догадываться. Думаю,  типа: соединить  два  в  одном –  юбилей  и  встречу Нового  года  на  лоне  замечательной  деревенской  природы,  экстрим  посещения  бани  по-черному,  достоинства  эксклюзивной  деревенской  кумышки  или  братский долг.  В  общем,  уговорил  всех  троих,  те  уговорили  своих  жен.  Организовали  старенький  пузатый  автобус,  загрузили  съестное,  спиртное,  гармошку, и  четыре  супружеские  пары,  средний  возраст  которых  составлял  около  сорока  пяти  лет,  31-го  декабря  отправились  в  путь. Куда?  Вы  уже,  наверно,  догадались,  да,  все  в  ту  же  деревеньку  за  сто  шестьдесят  пять  км.
   Кто  живет  так  же  долго  как  я,  или  те,  кто  любит  и  изучает  историю  родного  края,  должен  помнить,  что  31-го   декабря  1978  года была  зарегистрирована  самая  низкая  температура  окружающего  воздуха  за  всю  историю  наблюдений  – 47 градусов  по  Цельсию. 
   По  словам  очевидцев,  события  в  мчавшемся  автобусе  развивались  следующим  образом: сначала  все  спокойно  сидели,  тесно  прижавшись  друг  к  другу,  потом  начали  похлопывать  руками,  притоптывать  ногами,  затем  решили  выпить,  чтобы   окончательно  не  замерзнуть,  от  жен  в  адрес  мужей,  а  потом  от  всех  женщин  в  адрес  моего  папы  сыпались  самые  лестные  слова,  мужья  в  ответ  просто  предлагали  выпить  еще.  Наконец  начались  танцы  между  сиденьями  и  песни  под  гармошку… Вот  в  таком  состоянии  вся  компания  доехала  до  вожделенного  дома,  где,  как  оказалось,  никто  гостей  не  ждал.
   Праздник  все-таки  состоялся!  Такова  уж  природа  русского  человека,  добиваться  своего,  не  смотря  ни  на  что.  Лично  я  была  свидетелем  многих  последующих  праздников,  где  собиралась  эта  веселая  компания, ни  один  из  них  не  проходил  без  упоминания  той  поездки. И,  хоть  все  ругали  папу,  как  змея  искусителя  (на  что  он  только  улыбался),  а  себя  за  безрассудство,  было  видно, что то новогоднее  приключение  стало  для  них  самым  незабываемым.

                §
   Помню  еще  в  детстве,  когда  рассказывали  друг  другу  о  своих  мечтах, я  говорила,  что  мечтаю  побывать  в  Африке,  все  дружно  смеялись.  Мечта,  конечно,  по  тем  временам  была  более  чем  заоблачной. Ассоциации  на  уровне  доктора  Айболита  с  рекой  Лимпопо  и  «не  ходите  дети  в  Африку  гулять,  в  Африке  акулы, в  Африке  гориллы,  в  Африке  большие  злые  крокодилы…».
   Жизнь  на  месте  не  стоит,  пал  «железный  занавес», со временем  поездки  за  границу  стали  доступны  и  людям  среднего  достатка. Мы  с  Дусей (ей было четыре  с половиной  года)  впервые  поехали  «за  бугор»,  в  Африку. До  реки  Лимпопо  далековато,  но  все  же,  это  тот  же  « черный  континент», страна  Египет, Хургада.  Олл  инклюзив, у  нас  раскошный    сьют,  балконная  дверь  открывается  на  огромную  площадку  балкона,  объединяющего  несколько  номеров,  внизу  под  балконом  внутренний  бассейн,  по  другую  его  сторону  –  кафе  с  ностальгическим  названием  «Ale, Garage». Дальше  цветущий  сад,  финиковые  пальмы,  горячий  песок  и  лазурное  мор-е-е.
   В  первый  же  день,  благодаря  неугомонной  Дусе,  мы  познакомились,  а  потом  и  подружились  с  одной  молодой  парой  из  Казани (до  сих  пор  общаемся,  они  называют  меня  египетской  мамой). Так  и  отдыхали  вчетвером,  днем  на  пляже,  вечером  гуляли  по  улицам,  залитым  неоновыми  огнями  причудливых  отелей  и заполненным  бесконечной  вереницей  магазинчиков  и  лавок.
   Куда  бы  мы  ни  заходили,  с  нами  везде  разговаривали  на  довольно  сносном  русском  языке. Мы  не  переставали  этому  удивляться,  часто  спрашивали,  откуда  такие  познания.
– Много  русских  приезжают. Говоримся,  учимся.  Мы  любим  русских! – с  неизменной  приветливой  улыбкой  отвечали  нам.   
   Я  всю  жизнь  живу  в  республике,  где  один  из  государственных  языков – удмуртский, но   знаю  только  несколько  слов.  А  английский?!  Зубрим  в  школе,  в  институте,  в  результате  объясняемся  жестами,  чуть  помогая  себе  из  небогатого  запаса  слов. Объяснить  это  можно  только  тем,  что  нет  жизненной  необходимости  в  языке.
   Две  недели  пролетели  как  один миг!  В  последний  день  задержались  в  ресторане  подольше. Дуся  чуть  поклевала  выбранные  явства  и  убежала играть с  подружкой,  белокурой  немкой. Ох  уж,  эти  дети!  Вот  кому  незнание  языков  не  мешает  общаться. Мы  втроем  сидели,  болтали,  попивали  красное  вино.  Все  включено!   
– Так,  ребятушки, –  говорю я,  понизив  голос, – самолет  завтра  рано  утром,  надо  что-нибудь  вкусненькое  с  собой  прихвати-и-ть,  а  то  Дуся  доведет  меня  до  повешения.  У  меня  и  пакетики  приготовлены.
Начала  складывать  в  пакетик со  стола  разные  вкусняшки,  тут,  как  из-под  земли  вырастает  официант.
– No. no! – машет  перед  моим  лицом  указательным  пальцем, – Мадам,  это  нельзя!
– Это  для  ребенка! Фо  май  литл  чайлд, – начинаю  объяснять  ему, – завтра, туморроу,  монинг, ви  флай,  флай! – машу  пальчиками,  изображая  крылышки.
Официант  не  отступает,  повторяет  как  заведенный,  грозя  пальчиком,  свое «ноу,  ноу,  мадам,  нельзя».  Попросила  его  пригласить   старшего  по  званию. Минут  через  пять семенит  к  нам  невысокий  мужчина  в  белом  халате. Лицо  лоснится  приветливостью,  широкая  улыбка  так  приподняла  его  пухлые  щечки,  что  глаза  превратились  в  узкие  блестящие  щелочки,  в общем,  вид   забавного  ласкового  мышонка. Он  немного  наклонился  над  нашим  столом:
– Добрый  вечер! Как  ваши  дела?
– Отлично! –  тоже  с  улыбкой  говорим  мы, –  А  у  вас  как?
– Зае...ь! – отвечает,  улыбаясь  еще  шире.
Секунда  молчания, наши  брови  поползли  вверх,  и   взрыв  хохота. Улыбка администратора  медленно  погасла,  он  побледнел,  на  лице  появилась  такая  невозможная  смесь  недоумения  и  испуга:
– Мадам, –  обратился  он  ко  мне, – Я  сказал  плохое?
– Да  уж, приличные  люди  так  не  говорят,  особенно  при  дамах, – я  обвела  рукой  присутствующих, – но  вы  не  расстраивайтесь  так.  Мы  поняли,  что  у  вас  были  плохие  учителя.
   Администратор  начал  извиняться,  мелко  кланяясь  каждому  в  отдельности,  разрешил  мне  взять  все,  что  я  захочу,  и  быстро  засеменил  к  выходу  из  зала.  Уже  взявшись  за  ручку  двери,  он  оглянулся  и  заспешил  обратно  к  нашему  столу. Наклонился  и  негромко  спросил:
–  Прошу  меня  извинить,  а   х..во,  тоже  плохое  слово?
Из-за  хохота  мы  не могли  уже  говорить, просто  в  изнеможении  махали  на  него  руками.
   Наши  мужчины,  конечно,  любят  поразвлекаться  на  отдыхе,  но  так  подставлять  братский  египетский  народ!  Ну,  посмеялись, что  теперь,  лишь  бы  не  было  войны.
   В  Турции в  городе  Сиде  женщина-гид  рассказала  нам,  что  стояла  у  самых  истоков  зарождения  массового  туризма в  эту  солнечную  страну.  Сначала  появились  немцы,  они  строили  там  дома,  ну,  как  турки  у  нас,  такая  трудовая  миграция. Затем  они  стали  привозить  с  собой  свои  семьи, появились  первые  отели.  Потом  потянулись  русские. Думаю,  в  числе  первых  были  наши  накаченные  ребята  в  малиновых  пиджаках  и  с  золотыми  крестами  размером  с  ладошку  на  мощной  груди. Людей,  знающих  русский  язык,  тогда  в  Турции  был  большой  дефицит.  Эту  женщину-гида  просто  замучивали  вызовами  на  разборки  русских  и  немцев.  В  конце  концов, немцы отказались  обедать  вместе  с  нашими. Пришлось  установить  раздельное  посещение  ресторанов, а  потом  рассадить  по  разным  концам  зала.  А  как-то  9-го  мая  ее   увезли  из  дома  прямо  ночью:  русские  отдыхающие  загнали   всех  отдыхающих  немцев  мужского  пола  в  бассейн  и  требовали,  чтобы  те   кричали  «Гитлер  капут!»

                §
   Прошел  шумный  летний  дождь  с  громом,  которого  Дуся  побаивается,  ей  еще  три  с  половиной  года.  Сразу  же  выглянуло  солнышко  и  в  небе  повисло  яркое  коромысло  радуги. Зову  внучку  и  ее  пятилетнюю  подружку  на  балкон:
– Девчонки,  бегите  скорее  сюда.  Смотрите,  какая  радуга!  Если  сейчас  загадаете  желание,  то  оно  обязательно  сбудется.
Подружка,  раскинув  руки  ладошками  вверх,  звонко  кричит:
– Желаю,  чтобы  все  люди  на  земле  были  здоровы  и  никогда  не  болели!
– А  ты,  Дуся,  что  загадаешь? –  беру  ее  на  руки  и  поднимаю  повыше.
– Подаркоф, – угрюмо  бурчит  она,  все  еще  с  опаской  поглядывая на  небо.
– Ну,  что  за  меркантильность,  Дуся? Может,  еще  что-то?– пытаюсь я  воодушевить  ребенка  на  более  возвышенные  мысли.
– Ла-а-дно. Пусть  не  болеют…   
   Дочь  устроила  в  Рождество  романтический  вечер   со  свечами.  Все  поздравили  друг  друга,  очередь  дошла  до  четырехлетней  Дуси:
– Мама,  папа,  я  вас  очень  люблю! Желаю,  чтобы  вы  были  счастливы  и  здоровы,  а  бабушка,  чтоб  вообще  была  здорове-е-нной!
   Дусе  уже  шесть  лет. Ищем  на  кухне  вместе  с  ней  мое  лекарство.
– Да,  что  же  это  такое?! – начинаю  нервничать  я, – Памяти  уже  никакой  у меня  не  стало.
– Зато,   бабуля,  у  тебя  есть  ум  и  рифмы, – успокаивает  внучка.
– Спасибо,  дорогая! Только  ты  мне  зубы  тут  не  заговаривай!  Все  должно  стоять  на  своих  местах,  а  у  вас  никакого  порядка  нет. Вот  эту  тарелку  могла  бы  и  вымыть!
– Ну,  тебе  же  мама  сказала,  что  я  еще  успею  в  жизни  намыться.
Опускаюсь  на  диванчик  и  усаживаю  внучку  на  колени:
– Понимаешь,  или  ты  будешь  мыть  посуду,  когда  вырастешь, как  Божье  наказание,  или  привычно  с  детства,  легко  и  не  задумываясь,  это  две  большие  разницы. Вот,  у  каждого  в  доме  есть  свои  обязанности,  и  тебе  уже  пора  за  что-нибудь  отвечать.
– А  у  меня  уже  есть  обязанность.
– Интересно.  И  какая же?
– Я  –  ваша  радость!

                §
   Анекдоты  берутся  из  жизни. Слышали  такой: над  первым  ребенком  боишься  дышать,  все  кипятишь  и  стерилизуешь, второй – лишь  бы  не  убился,  а если  третий  съел  собачий  корм,  то  это  его  проблемы.
   Кузнечик у  нас  был  третьим. Он еще  не  умел  ходить,  только  ползал  со  скоростью,  близкой  к  скорости  света.  Застукала  я  его  на полу  в   кухне за  совместной  трапезой  с  нашей  кошкой  и  собакой. Чтобы  никого  не  обидеть, внучок  обеими  ручками  загребал  горстями  из  той  и   другой  миски  сухой корм и  запихивал  себе  в  рот.  Я  была  в  шоке! Быстро  подхватила  ребенка,  начала  отмывать  его  рожицу,  на  что  дочь  спокойно  заметила:
– Мама,  не  надо  устраивать  трагедию. Ну, съел  и  съел. На  коробках  же  написано,  корм  сбалансированный.
   Когда  родилась   первая  внучка,  мне  было  сорок  семь  лет. Для  меня  это  стало  взрывом  энтузиазма  и  всех  творческих  наклонностей.  Я  загодя  купила  кинокамеру,  снимала  Дусю,  начиная  с  палаты  роддома (у дочери  была  отдельная  палата),  Ее первые  шаги,  первые  слова,  первые  книжки,  как  спит,  как  просыпается. Я  гуляла  с  ней   и   писала  детские  стишки…
   Для   изучения  букв  и  цифр,  когда  Дуся  подросла,  решила  я  сделать  для  нее  панно  на  стену,  чтоб  было  интересней. Вытащила  из  запасов  старинную бабушкину  скатерть  с  кистями  и  начала  творить. Вручную  расшила  белое  полотно  объемными  аппликациями. В  левом  верхнем  углу  звезды  и  полумесяц,  в  правом –  солнце,  между  ними  тучка  с  бусинками  дождя   и  радуга,  раскрашенная  акварелью. По  бокам  деревья  с  зелеными  кронами,  внизу  многочисленные  карманчики  из  коричневого ситца  с  цветочками.  В  центре  панно  был  черный  прямоугольник  «ученической  доски»  и  «учительница» – мягкая  кукла в  очках с  указкой. (Извините,  за  столь  детальное  описание,  не  могу  отказать  себе  в  удовольствии.) Полмесяца  увлекательного труда  по  вечерам  после  работы  и  шедевр  был  готов.
   А вскоре  попался  на  глаза  журнальчик  с  объявлением о  телевизионном  конкурсе  «Бабушкин  ларец».  Как  говорит  моя  дочь,  мы  за  любой  кипеж. Сфотографировали  панно  и  короб  для  игрушек,  который  я сделала  еще  раньше,  послали  по  адресу. Приехали  шумные  телевизионщики,  снимали  нас  и  так  и  сяк,  и  вместе  и  поврозь.  Все  съемки  вылились  в  пятиминутный  сюжет   в  местных  новостях,  и  стали  мы  звездами  экрана.  Несколько  дней  я  «купалась  в  лучах  славы»  и  принимала  многочисленные  поздравления! Два  из  них  были  самыми  оригинальными,  помню  до  сих  пор.
   Один  солидный  дядечка  на  работе  позвонил  и  попросил  зайти  к  нему  на  две  минутки. Открываю  дверь  в  кабинет,  сидит  за  столом:
– Смотрел  вчера  новости,  гляжу,  а  там  вы
– Ой,  ну  что  вы…, – начинаю  чуть  кокетливо  изображать  усталость  от  этой  бренной  славы.
– У  вас  там,  на  кухне,  какой-то  интересный  многоярусный  потолок.  Не  могли  бы  вы  мне  его  начертить?               
Ничего  себе,  думаю!  Я из  сюжета  помню  только  крупный  план  своей  толстенькой   руки,  включающей  газ  на  плите. Пришла  домой,  пересмотрела  новости  в  записи. Точно,  мелькнул  потолок  на  полсекунды.  Кому  что!
    Второй  была  очень  милая  женщина,  с  которой  когда-то  работали  вместе:
– Смотрели,  смотрели   тебя  по  новостям!  Молодец!
– Ой,  спасибо  тебе,  дорогая!
– С  мужем  вместе  смотрели.  Говорю  ему,  гляди,  эта  женщина  такая  умница,  а  до  сих  пор  работает  на  заводе,  да  еще  какие-то  старые  тряпки  расшивает.

                §
   Вы  бывали  в  Елабуге?  Я  обожаю  этот  город  с  тысячелетней  историей!  Он  весь  такой  светлый,  чистенький,  как  будто  выбелен  жарким  солнцем,  почему-то  напоминает  мне  какой-то  приморский  городок. Чего  там  только  нет!  У  домика  Марины  Цветаевой  пешеходная  зона  с  домами  прошлой  эпохи, музеи  Надежды Дуровой,  Ивана  Шишкина,  Чертово  городище…
   Всякий  раз,  как  мы  бываем  в  той  стороне,  мой  двоюродный  племянник,  милый  душевный  парень,  везет  нас  в  Елабугу. Для  меня  это  место  силы.  Брала  я  с  собой  туда  и  маленькую  Дусю,  и  Ясю,  когда  ей  было  лет  пять.
   Чертово  городище  с  разрушенной  крепостью  и  старой  башней  находится  на  высоченном  берегу  Камы,  его  видно  из  любой  точки  города. Но  самый  замечательный  вид  открывается  сверху,  когда  вы  стоите  на  самом  краю  обрыва  у  подножия  старой  башни. Это  незабываемо!   Внизу  под  вашими  ногами  река  разделяется  на  несколько  рукавов,  между  ними  живописные  зеленые  островки,  и  так  до  самого  горизонта. Мелкая  рябь  воды   искрится  под  солнцем,  где-то далеко   плывут  кораблики,  как  ножом  взрезает   гладь  длинная  баржа.  Сверху  купол  голубого  неба,  внизу  синяя  Кама,  между  ними  летают  белые  птицы!
– Ясенька! Давай  встанем  здесь,  посмотри,  какая  красота. Вот  такая  у  нас  замечательная  страна  Россия! – говорю  внучке,  захлебываяь  от  восторга.
Яся  осматривается  вокруг,  щурится  от  солнца  и  одобрительно  кивает:
– А  мы  в  Макдональдс  пойдем?
– Яся!  Причем  тут  Макдональдс?  Посмотри  вокруг,  запомни  эту  картину.
– Хорошо.  А  мы  в  Макдональдс  пойдем?
– Чудо ты  мое-е-е! Я  тебя  сейчас  зарою  на  этом  берегу,  будет  еще  одна  достопримечательность. Давай  раскинем  вот  так  руки  и  крикнем  «Это  моя  Родина!»
Я  кричу  заветные  слова, ветер  уносит  их  вдаль,  а  Яся  с  растопыренными  руками  смотрит  на  меня  снизу  вверх:
– Бабуль,  а  мы  в  Макдональдс  пойдем?

                §
   Ясе   пять  с  половиной. Конец  мая.  Мы  идем домой  из  детского  сада.  По  пути  рассматриваем  первые  липкие  еще  листочки  на  деревьях,  набираем  для  мамы  букетик    желтых  цветочков.  Останавливаемся,  чтобы  послушать  пение  птиц.
– Слышишь,  Яся,  как  поют?
– Да-а, – кивает  она  и  прислушивается,  чуть  наклонив  голову, – а,  что  они  поют?
– Ну, каждая  птичка  поет  о  своем. Есть  люди,  которые  по  голосу  могут  угадать,  какая  это  птица. Я  могу  отличить  только  воробья,  соловья  и  кукушку. Знаешь,  как  она  поет?  Ку-ку-ку.
– А  они  умеют  песню  хэллоу?
– Не  думаю. Вот  перед  нашим  домом  лесок,  там  столько  птиц,  оказывается. Когда  они  поют,  как  будто  выступает  хор  на  разные  голоса. Утром,  если  балконная  дверь  приоткрыта,  я  даже  просыпаюсь  от  их  пения. В  твоей  комнате  окна  на  другую  сторону,  ты  не  слышишь  этого.  Хочешь,  я  буду  будить  тебя  пораньше,  мы  вместе  послушаем?
– А  если  их  попросить,  они  споют  хэллоу?
– Я  же  тебе  говорю, что  у них  свои  песни. Придем  домой,  прочитаю  тебе  сказку,  как  и   чем  поют  разные  птицы.
– Так! – Яся  решительно  выставляет вперед  ладошку,  вижу  по  глазам,  у  нее  созрел  конкретный  план, – Бабушка,  ты  завтра  встаешь  пораньше,  идешь  в  лес,  договариваешься  с  птицами,  чтобы  они  спели  хэллоу,  потом  будишь  меня,  и  мы  вместе  слушаем!
– Вряд  ли  это  получится, –  меня  уже  разбирает  смех, – даже  у  меня.
– А  ты  договори-и-сь!
   Ох  уж,  эти  дети!