2020 год
Наступил Новый год, а я опять задаю себе старый, надоевший вопрос: «Быть или не быть?» Продолжать мне работать на кафедре или увольняться?
Казалось бы, все уже решено. Все аргументы «за» и «против» рассмотрены, и выводы сделаны («Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…»). А я опять за старое («Может быть, мне еще рано уходить?»)
С другой стороны, как представлю себе лица моих коллег по кафедре, которым ведь надо будет что-то говорить (хотя бы для протокола) во время моего избрания. Как они будут выдавливать из себя эти самые протокольные слова. А я все это буду наблюдать и терпеть. И ждать с тоской, когда все кончится.
Можно, конечно, и потерпеть. Как говорится, пять минут позора и – два года относительно спокойной работы. Но стоит ли игра свеч? В следующем году грядет аттестация университета. А это значит, опять – программы, макеты, гранты. Все мозги вытянут. Я уже заговорил словами моей покойной матери. Нет, надо, видно, решаться.
(10.01.20)
* * *
Новый год начался для меня с неприятностей. Вчера позвонила Соловьева и чужим, холодным голосом сказала, что коллегам по кафедре не нравится, как я написал о них в своей книге. И что в связи с этим она написала мне письмо и просит ознакомиться с ним.
Письмо было официальное. Я бы даже сказал, угрожающее. Как из прокуратуры. Меня обвиняли в «разглашении конфиденциальной информации» и «в нарушении преподавательской этики». При этом мне «растолковывалась юридическая подоплёка происходящего».
«На что они намекают?», – мелькнуло в моей взволнованной голове.
Заканчивалось письмо «выводом», больше похожим на ультиматум (или на «приглашение на казнь»):
«Поставить вопрос на ближайшем заседании кафедры о целесообразности (и этичности) использования материалов книги в учебном процессе».
Я, конечно, перепугался. У меня поднялось давление. И в этот же день я послал своим обвинителям покаянное письмо. В нем я полностью признавал свои «ошибки» и обещал больше никогда не обсуждать свою книгу со студентами.
(18.01.20)
P. S. В этот же день Соловьева прислала мне еще одно письмо. Оно было уже не такое угрожающее, и даже в чем-то «примирительное». Она признавалась, что ей «очень неприятна эта ситуация» и та «функция», которую она «должна выполнять». Но при этом заметила, что «обмен письмами в данном случае лучше, чем обсуждение вопроса на заседании кафедры».
* * *
Вчера весь день я переживал эту неприятную новость. Переживал молча, про себя Анастасии не говорил. Не хотел расстраивать. Сегодня сказал. Она меня поддержала: «Я с тобой».
Мне сразу стало легче. Потом она предложила написать заявление об увольнении. Сам я об этом не подумал. А теперь думаю, что так, наверное, и надо сделать.
Анастасия меня утешает: «Соловьева не должна была писать тебе это письмо. Она могла вызвать тебя к себе и с глазу на глаз поговорить с тобой об этом. Так было бы по-человечески».
P. S. Вспомнился В. Розанов, который тоже позволял себе называть своих современников по фамилии и выставлять их не в лучшем свете. На него тоже обижались. Кто-то даже вызвал его на дуэль. Он испугался и спрятался. Почти так же, как я.
(19.01.20)
* * *
Моим коллегам не нравится, что я называю их в своих заметках по фамилии. В этом они видят какое-то неуважение к себе.
А как я должен называть их? По имени-отчеству? С указанием всех должностей, степеней и званий?
Читаю дневник Пушкина: «Утро провел я с Пестелем…». «Получил письмо от Чедаева…». «Поутру был у меня Алексеев. Обедал у Инзова. После обеда приехали ко мне Пущин, Алексеев и Пестель…».
Русские дворяне называли друг друга по фамилии. И никто не обижался.
То же самое (называние по фамилии) читаю в дневнике К. Чуковского.
(19.01.20)
* * *
Перечитывал сегодня «Мастера и Маргариту» М. Булгакова. Ту главу, в которой Мастер рассказывает Ивану Бездомному о том, как критик Латунский и его «команда» организовали травлю его романа.
Я тоже, в какой-то момент почувствовал себя «мастером». У меня ведь тоже есть «роман». И современные «критики» тоже хотят его уничтожить. А заодно и меня вместе с ним.
Как и булгаковский мастер, я испытываю страх перед этими критиками. И даже готов сжечь свое произведение.
Моя Маргарита, хотя и ругает меня, но все равно меня поддерживает и осуждает моих гонителей.
Как все повторяется в жизни. Разница только в том, что у М. Булгакова вышла трагедия. А у меня – неизвестно что.
(19.01.20)
* * *
Какой же я все-таки слабый и непоследовательный человек. Шел сегодня на встречу с Соловьевой с твердым намерением уволиться. Написал дома заявление. Сжег, как говорится, все мосты.
А когда вошел… Она меня уже ждала и, может быть, была готова к такому разговору. Мельком, косо взглянув на заявление (как будто его содержание ей было уже известно), спросила: «Зачем же Вы так, Виктор Александрович, скоропалительно?».
Я хотел сказать, что ничего скоропалительного здесь нет, давно собирался это сделать. Но вслух произнес что-то вроде: «время пришло», «пора».
«Может, подумаете, не будете так спешить? – продолжала она неожиданный для меня разговор. – Нагрузка у Вас небольшая, а деньги какие-никакие будут идти?».
«Не я была инициатором всего этого», – добавила она.
«Да, я знаю, кто был инициатором», – огорченно ответил я.
Когда стало ясно, что мои душевные силы недостаточны и надо соглашаться и дорабатывать этот семестр, я обратился к ней со своим предложением.
«Но тогда и у меня к Вам будет просьба. Не требуйте от меня программ. Какой смысл их делать, тратить нервы и время, если я все равно увольняюсь».
Она выдержала небольшую паузу и потом сказала: «Хорошо, я не буду требовать от вас программ. Раз у Вас другие планы».
На том и расстались. Я забрал заявление и пошел домой. На душе не было ни радости, ни горя. Была какая-то противная пустота.
(21.01.20)
* * *
Для меня это было что-то вроде игры. Литературной игры. Игры острой, озорной, местами рискованной, даже провокационной
Может быть, в какой-то момент я, как говорится, «заигрался». Перешел красную линию. Но все равно, игра была на первом месте. Я не хотел никого обидеть.
Думал над каждым словом, подбирал, недоговаривал. Создавал не только текст, но и подтекст. Рассчитывал на понимание, на сотворчество. Надеялся, что поймут, посмотрят на мою книжку как на литературное произведение. А в результате…
…Они увидели в ней только «разглашение конфиденциальной информации», «унижение чести и достоинства», «нарушение преподавательской этики». И больше ничего. Никакой литературы. И никакой игры.
А ведь все они – умные, начитанные, кандидаты и доктора наук. Могли бы, кажется, понять.
(27.01.20)
* * *
Я дал слово не обсуждать свою книгу со студентами. Но я дал его в минуту душевной слабости и страха. Сейчас, когда страх ушел, я уже сомневаюсь, думаю… А может, я поторопился. Может, возможен и другой, не такой кардинальный вариант.
Я ведь обещал не обсуждать свою книгу только в том виде, в каком она стала известна коллегам по кафедре. Где все персонажи названы своими именами.
А если я изменю имена? Придумаю для них псевдонимы? Может быть, тогда претензий ко мне не будет? Надо попробовать.
Жаль только, что я уже объявил о своем увольнении. Невозможно будет проверить на практике.
(2.03.20)
* * *
Проблема в том, что ничего уже изменить нельзя. Ни я от нее никуда не денусь, ни она от меня. Тысячи бытовых нитей связывают нас по рукам и ногам.
А есть еще нити невидимые. Не знаю, как их назвать. Они тоже держат нас вместе. И может быть, еще крепче, чем бытовые.
(после внезапной семейной ссоры, 9.02.20)
* * *
Позвонила Лена Базарова – моя бывшая ученица. Недавно ее назначили на должность заместителя декана. Спросила, почему я не хожу на курсы повышения квалификации.
«Лена, – спрашиваю я ее в свою очередь – А Вам разве не говорили, что я собираюсь увольняться?»
Нет, отвечает, не говорили.
«Зачем же я буду ходить на эти лекции, если не буду работать».
Кажется, она сказала, что ей очень жаль. Связь была плохая. И я не понял: «жаль», потому что я увольняюсь, или – потому, что не буду ходить на эти никому не нужные лекции.
15.02.20)
* * *
Полгода назад ко мне обратилась студентка пятого курса Ольга К. с просьбой стать ее научным руководителем. До этого она писала дипломную работу у Соловьевой. Но что-то у них там не сложилось, и она решила перейти ко мне.
Я согласился. Мы начали работать. А потом она предложила мне написать дипломную работу за нее, как говорится, «на заказ». «О цене мы договоримся», – деловито заметила она.
И я опять согласился, хотя мне это не очень понравилось. Я думал, что мне удастся быстро состряпать компиляцию на выбранную тему и заработать немного денег.
Но оказалось, что я не умею писать работы «на заказ». Вместо компиляции у меня получалась самостоятельная и кропотливая работа, на которую я не рассчитывал. И тогда я начал испытывать раздражение. Мне уже не хотелось ни денег, ничего другого. Я нашел первый попавшийся повод и отказался продолжать работу.
«Возвращайтесь к Соловьевой», – сказал я.
Первый раз в своей практике я столкнулся с тем, что студенты непрямую предлагают мне написать дипломную работу на заказ. До Ольги К. с такой же просьбой ко мне обратилась студентка из Туркмении. Я тогда подумал: все равно большую часть работы мне придется писать самому. И бесплатно. А тут предлагают деньги и немалые за ту же работу. И я согласился.
А потом… Что-то во мне взбунтовалось, и я отказался. Показалось унизительным, что ли. Наверное, я отстал от современной жизни. Говорят, в соседнем (техническом) университете преподаватели давно занимаются подобным способом зарабатывания денег. Сами дают задания, сами пишут, сами проверяют. И все довольны.
(28.02.20)
* * *
«Чем больше я с тобой живу, – улыбаясь сказала Анастасия, – тем больше убеждаюсь в том, что я тебя недостойна».
Сказала она это шутливо, но взгляд был серьезный.
«Это еще почему?», – удивился я.
«Не такая умная, не такая красивая...».
Слушать такие слова приятно. Но они слишком хороши, чтобы быть правдой.
(1.03.20)
* * *
Пытаюсь писать статью о дневниках К. Чуковского. Наверное, последнюю в моей жизни. И чувствую, что ничего не получается. Не могу сосредоточиться. Не могу собрать все в единое целое.
Что мне мешает? Раньше я тоже сомневался, путался, но в конце концов выходил на нужное направление и доводил дело до конца.
Сейчас же, в добавление к моим прежним, традиционным трудностям, добавилось еще и отсутствие необходимой мотивации. Зачем мне писать еще одну статью, говорю я себе, если я все равно скоро уволюсь?
Но я привык работать. И мне хочется работать. Поэтому я сижу и пишу. Хотя понимаю, что это уже не то…
(28.03.20)
* * *
В России объявили карантин. До 30-е апреля. Все трудоспособное население страны, включая учащихся и студентов, не должно выходить из своих квартир. Разрешается пойти только в близлежащий магазин за продуктами и в аптеку. И обязательно в масках. Люли старше шестидесяти пяти лет отнесены к группе риска.
Откуда-то (говорят, что из Китая) к нам пришел неизвестный вирус, названный «ковид-19» (в просторечии – коронавирус). И весь мир, включая США и Европу, замер в страхе и бессилии. Люди мрут, как мухи. За сутки в Нью-Йорке, например, умирает около двух тысяч человек.
Мне все это напоминает всемирный потоп, описанный в Библии. Много веков назад Бог разочаровался в людях и наслал на них беду. Современный вирус – это тоже как наказание Божье. Хотя некоторые говорят, что данный вирус создали сами люди.
«Сидите дома, – сказали нам наши руководители, – Только тогда вы обезопасите себя и своих близких».
И мы сидим.
(1.04.20)
* * *
«Я пожалуюсь на тебя Алеше, – сказала Анастасия, глядя прямо перед собой. – Ты ведешь себя недостойно мужчины».
«Что значит – “недостойно мужчины”»? – спросил я.
«Обижаешь меня… Говоришь такие слова. Что я вредная, что у меня тяжелый характер».
Я слушал ее и вспоминал свою мать. Когда я ее обижал, она тоже говорила, что пожалуется на меня Алеше (или тете Вале): «Как ты со мной обращаешься…».
Что мне делать со всем этим? Самые близкие мне люди страдают от моего поведения? Чувствую такую тоску. И – презрение к себе.
Но Анастасии сказал: «Мы с тобой – два сапога пара. Ты такая же, как я. Сначала обидишь, а потом жалеешь».
(1.04.20)
* * *
Вся страна сейчас живет в режиме самоизоляции. Люди боятся выходить из дома. Многие недовольны. Жизнь в четырех стенах угнетает их, вызывает раздражение.
А меня такая жизнь устраивает. Я всю жизнь провел в таком режиме. Могу неделями не выходить на улицу и не общаться с людьми. И не испытываю при этом особого неудобства.
(9.04.20)
* * *
Так совпало, что именно в эти дни, дни всеобщей эпидемии, я простудился и заболел. А через пять дней после меня заболела Анастасия.
До этого мы ходили в поликлинику. Сразу подумали на коронавирус. Могли заразиться там.
Атмосфера всеобщей подозрительности охватила всех. Даже родных людей.
(12.04.20)
P. S. До сих пор не могу вздохнуть полной грудью. Сразу начинается сухой кашель. Это – бронхи. При этом – температуры нет. Но общее состояние не очень хорошее. Одно утешает – что это не коронавирус.
(6.05.20)
* * *
Последние новости по радио и телевизору воспринимаются сейчас, как сводки с фронта. Каждый день количество заболевших (заразившихся) новым коронавирусом (covid-19) увеличивается на десять-одиннадцать тысяч человек. А количество умерших – на сто человек и больше. Мы уже занимаем пятое место в мире по числу заболевших. Режим самоизоляции (карантина) продлен до 11 мая. Что будет дальше – не знает, кажется, никто.
(6.05.20)
* * *
Голос в телефонной трубке звучал тускло и монотонно, как автоответчик: «…Закончился срок вашего договора. Мы готовим документы на увольнение».
«И правильно делаете», – ответил я бодрым голосом, хотя никакой бодрости не испытывал.
То, что так волновало меня последние годы-месяцы, прозвучало буднично и кратко: «Приходите 29-го июня за трудовой книжкой». .
«Конечно, приду, – сказал я сам себе, – Что мне еще остается делать».
(28.05.20)
* * *
Весенняя сессия для студентов-заочников прошла в удаленном режиме. И все из-за коронавируса. Занятия проводились дистанционно.
Никогда еще я так не готовился к занятиям. Перечитывал старые лекции (свои и чужие), добавлял что-то новое, готовил вопросы, составлял задания. А в результате…
А в результате ничего не произошло. Не было ни лекций, ни практических занятий. Я даже не видел ни одного студента в лицо. Связь была только по электронной почте и по телефону.
Какие знания они получили в результате такого общения, неизвестно. Проверить невозможно.
(17.06.20)
* * *
Вот и подходит к концу моя преподавательская деятельность.
Я, наконец-то, свободен. Свободен от лекций и практических занятий, от зачетов и экзаменов, от программ и грантов.
Но почему же нет радости в моей душе? Почему мне так грустно?
(поздно вечером, перед сном, 19.06.20)
Примечание к написанному. Никто даже не попытался поговорить со мной, спросить меня: почему я ухожу, почему не подаю документы на очередное избрание?
Такое ощущение, что все только и ждали, чтобы я написал заявление об уходе. Да и заявления никакого не было. Просто истек срок договора и меня уволили.
* * *
«Вы не должны увольняться, – сказала мне студентка-заочница, – Это неправильно. Вы должны работать. С вашими знаниями, вашим опытом…».
«Я тоже так считаю», – спокойно ответил я.
А про себя подумал: «Но как объяснить… Начальство считает иначе. Им нужно омолаживать кафедру. Сокращать штаты. Все остальное неважно. А кого сокращать, как не меня, пенсионера со стажем».
(26.06.20)
* * *
До последнего дня я надеялся, что найдется какой-то человек, какой-то большой начальник, который посмотрит мое личное дело и скажет: «Нет, Семенова нельзя увольнять. Такие специалисты на дороге не валяются. Пусть еще поработает».
Но чуда не произошло. Вчера опять позвонили из отдела кадров и сказали, чтобы я пришел за трудовой книжкой. В тот же день на мою платежную карту поступила последняя зарплата. Полный, как говорится, расчет. Семнадцать тысяч рублей с копейками.
Вот и вся награда, которую я получил от любимого университета за долгие годы службы.
(30.06.20)
* * *
Когда Алеша узнал, что меня уволили с работы, он посоветовал мне заняться каким-нибудь делом. Например, писать статьи. Передавать свой опыт другим, делиться знаниями с молодыми специалистами.
Я ему ответил, что это никому не нужно. А когда передал его слова Анастасии, она замахала руками: «Какие статьи! Я жду не дождусь, когда ты мне помогать будешь, а ты опять статьи собираешься писать. Хватит, отписался».
Я с ней согласился. Действительно, хватит. Хотя статью о дневниках К. Чуковского надо бы закончить.
(3.07.20)
* * *
Наверное, я уже ничего хорошего не напишу. Как говорится, «Кончились пули. Сорван твой голос. / Дождь заливает твой костерок».
Нет больше азарта. Нет волнения.
А ведь как все начиналось! Какое было воодушевление! Как было интересно! Каждая запись воспринималась как событие, как открытие. Кровь приливала к лицу. Артериальное давление поднималось.
Теперь ничего этого нет. Я спокоен.
(8.07.20)
* * *
Что делать пожилому человеку на пенсии? Вопрос не праздный. Особенно для тех, кто еще не так стар, чтобы ничего не хотеть и ничем не интересоваться?
Возможны разные варианты. Если у кого есть маленькие внуки, можно заниматься с внуками. Водить их в детский сад или в школу. Играть с ними, гулять. А еще – одевать, раздевать, кормить, поить. В общем – есть чем заняться.
Мои внуки – уже взрослые парни, и ничего этого им не нужно. К тому же они живут далеко от меня, за океаном. И даже если бы я захотел, все равно ничего бы не смог для них сделать.
Вариант второй – работа на даче. Здесь забот еще больше. На даче надо пахать, сажать, поливать, пропалывать, прививать, закатывать. К вечеру так наработаешься, что ни о чем другом думать уже не хочется.
А если дачи нет? У нас был когда-то участок земли шесть соток. Но мы его продали, Так получилось. Теперь жалеем. Но поезд уже ушел.
Остается третий вариант – писать мемуары. Вот этим я сейчас и займусь.
…Вступительные экзамены в пединститут я сдал легко. Не помню, что я получил за сочинение. Скорее всего «4». Я всегда не очень правильно расставлял знаки препинания. Но хорошо помню, что за устный ответ по литературе мне поставили «5».
Принимал экзамен Г.А. Мамаев. Тогда я еще не знал, что он был одним из самых уважаемых людей на факультете. Особенно ему понравился мой ответ по «Евгению Онегину».
А «Евгения Онегина» я знал чуть ли не всего наизусть. По крайней мере, первую главу мог прочитать почти всю по памяти.
Успех на экзамене, конечно же, обрадовал меня. Хотя, если четно, ничего удивительного для меня в этом не было.
Все предшествующие годы я жил одной литературой. Был в курсе всех литературных событий. Это для людей, не знавших меня, я был «слесарь», или «сменный инженер» (первые записи в трудовой книжке) на водоканале. Но я-то знал, что я никакой не «слесарь» и не «сменный инженер». Что все мое настоящее и будущее связано с литературой и только с ней.
(11.07.20)
* * *
После Армии, примерно через месяц, я решил поехать в Москву. Надо было как-то устраиваться в этой жизни.
Работать по специальности я не хотел. Я мечтал поступить в Литературный институт. Мечтал о литературной работе.
В Москве я надеялся устроиться на автомобильный завод им. Лихачева. Думал закрепиться там, получить место в общежитии, а потом… Такие были планы.
На что я надеялся? Почему был уверен, что меня примут? Поехал, почти как у Чехова: «на деревню дедушке». Не подготовился. Не заручился ни чьей поддержкой.
Женщина в отделе кадров посмотрела на меня как на досадное недоразумение и сказала, что сейчас им работники не нужны.
Я не стал настаивать. Повернулся и ушел. В тот же день я сел в поезд и уехал обратно в Астрахань. В Астрахани меня ждала Анастасия.
(14.07.20)
* * *
«Ты хочешь идеальной жизни, – раздраженно сказала Анастасия, – А сам для этого ничего не делаешь».
Наверное, она права. Не хочется соглашаться с ней, но, скорее всего, она права.
Приведу один пример. Я уже почти сорок лет живу (мы живем) на первом этаже. Мучаюсь от этого, но ничего не делаю, чтобы исправить положение.
А ведь можно было, например, поменяться. Или продать эту квартиру и купить другую. Но ничего этого не было сделано.
Сначала нам «мешала» мать. Непонятно было, где она будет жить после обмена. И вообще, хорошо ли это – оставлять ее одну, старую и больную.
Потом, когда матери не стало, Анастасия стала говорить, что привыкла к этой квартире и не хочет жить в другой.
Теперь у нее появилась новая отговорка: зачем нам продавать квартиру или меняться, если мы все равно уедем в Америку, к сыну.
Вот и получается, что я «ничего не делаю», чтобы добиться «идеальной жизни».
И таких примеров много.
(19.07.20)
* * *
«…Ваш роман еще принесет вам сюрпризы», – с улыбкой сказал Воланд мастеру (М. Булгаков. Мастер и Маргарита).
Моя книга поссорила меня почти со всеми, кто ее читал.
Анастасия недовольна тем, что я рассказал всем о нашей семейной жизни. Выставил на всеобщее обозрение подробности наших взаимоотношений. Особенно ее возмутила история с любовницей.
Невестке Людмиле не понравилось, что, вместо благостной истории семьи, которая была бы поучительна и полезна внукам, я написал книгу о себе. Да еще с такими интимными подробностями.
Коллеги по кафедре обиделись на то, что я без их разрешения обнародовал «конфиденциальную информацию», которая выставляла их в не очень выгодном свете.
Студенты тоже, в большинстве своем, не поняли, зачем и для кого я написал эту книгу, и почему им надо ее читать.
Одно успокаивает. Были, и такие, которым книга понравилась. Значит, не все так безнадежно.
(23.07.20)
* * *
Никак не привыкну к своему новому положению. А положение мое таково, что я остался без работы. Меня уволили. Точнее сказать, закончился срок моего договора с университетом, а я не стал его продлевать. Автоматически последовало увольнение.
Теперь мне не надо готовиться к занятиям, писать конспекты, учить стихи. Не надо спешить я университет (вечно опаздывал). И вообще, не надо делать ничего из того, чем я занимался последние сорок лет своей жизни.
Оказывается, эта работа много значила для меня. Мой организм с трудом привыкает к новому ритму жизни,
Опять вспоминается Г. Иванов: «Невероятно до смешного: / Был целый мир – и нет его…»
Да, был целый мир. Мир учебных занятий и научных конференций, преподавателей и студентов, зачетов и экзаменов. Мир, в котором я занимал свое, законное место. А теперь этого мира нет. И меня нет – прежнего.
(26.07.20)
* * *
Сегодня утром я посмотрел на себя в зеркало и не узнал себя. На меня смотрел старый, чужой, некрасивый человек.
Неужели это я, мелькнула в голове неприятная мысль?
Днем я рассказал об этом Анастасии. Она улыбнулась.
А вечером неожиданно сказала: «Ты самый лучший. Самый красивый. Ты такой… Я до сих пор не могу поверить, что я твоя жена. Мне кажется, я недостойна тебя».
При этом она улыбалась.
Я заподозрил подвох: «Ты издеваешься?»
«Я так и думала, что ты так скажешь. Ну почему сразу – издеваешься?»
«Ты улыбалась».
«А как я, по-твоему, должна это говорить? Серьезно?»
А может, действительно, она говорит правду. Тогда мне сильно повезло. Не каждому мужчине говорят такие слова.
Но как тогда относиться к тем приступам злости, которые иногда охватывают ее в разговоре со мной? Тогда она не улыбается. И сомневаться в ее неприязни ко мне не приходится.
Как все это уживается в ней?
(28.07.20)
* * *
Я, кажется, начинаю понимать, почему некоторые люди начинают пить, уходят в запой или подсаживаются на наркотики. Особенно на ранней стадии, когда у них еще не сформировалась банальная алкогольная зависимость.
Они уходят от безысходности. От пустоты. От утраты цели и смысла жизни. Когда ты никому не нужен, и тебе ни до кого нет дела.
От душевной боли, наконец.
Одна моя знакомая на вопрос, чем она занималась летом, ответила: «Если честно, я всё лето спала..., У меня действительно было трудное лето, и лишь сон спасал меня от реальности».
Сон – это тоже уход от действительности.
Моя мама в старости много спала. Она говорила: «Во сне я забываюсь…» А «забывалась» она от мыслей о старости, о болезнях, о смерти, о своем одиночестве.
Господи, прости меня за нее.
Последнее время я стал замечать, что тоже с нетерпением жду того часа, когда могу лечь спать. И не только поздним вечером. Днем тоже. Я тоже хочу забыться. Хочу уйти из этого шумного, агрессивного, грубого мира. Уйти в мир сна, где тоже все не просто, но все-таки лучше, чем наяву.
Как у Лермонтова: «Я хочу свободы и покоя! / Я б хотел забыться и заснуть!..».
(29.07.20)
* * *
Хороший, прохладный летний вечер испортили необузданные подростки. После весеннего карантина они как будто сошли с ума.
На этот раз они что-то не поделили между собой. И один из них назвал другую из них «шалавой». А для убедительности обозвал еще и «****ью».
И тут раздался возмущенный голос Анастасии. Я в это время складывал поливочный шланг.
«Вы почему ругаетесь матом. Здесь взрослые ходят, отдыхают. Дети играют. А вы так выражаетесь. Подростки, называется».
«Я не подросток», – вяло огрызнулся «один из них».
В нескольких метрах от происходящего сидели на скамейке женщины из нашего дома. Никто из них ничего не сказал. Я – тоже. Все произошло так неожиданно и быстро.
«Пока мы все будем молчать, – хотелось мне сказать этим женщинам, – они так и будут себя вести».
Но ничего не сказал.
«Они наркотики что ли принимают, – сказала потом Анастасия, – Глаза у них какие-то ненормальные».
(2.08.20)
* * *
«Когда люди живут так долго вместе, как мы с тобой, – сказала Анастасия, заглядывая мне в глаза, – значит они предназначены друг для друга»,
Наверное, это правда. Сколько раз мы ругались. Сколько раз в мыслях я уходил от нее. Но все в конце концов успокаивалось, и мы снова продолжали жить вместе. Как будто кто-то останавливал нас от последнего и непоправимого шага.
(3.08.20)
* * *
«Может, ты думаешь, что тебя позовут, и ты снова будешь работать? Как прежде? Поэтому не хочешь расставаться со своими книгами?», – не без иронии спросила Анастасия.
Я ничего не ответил. Хотя такие мысли у меня, и правда, есть. Тайные, смутные.
Анастасии не дают покоя мои книги. Она мечтает отдать их кому-нибудь. Готова даже выкинуть их на помойку. Только бы освободить квартиру от этого «хлама».
А у меня рука не поднимается это сделать. Я собирал их всю жизнь. Почти в каждой есть мои заметки, закладки, подчеркивания. Я сроднился с ними. Они стали частью моей жизни.
(6.08.20)
* * *
Мне стали сниться «учебные» сны. Во сне я читаю лекции, провожу занятия и принимаю экзамены. Сегодня мне приснилось, будто я читал лекцию о М. Булгакове. Читал хорошо. Не по бумажке. Испытывал удовольствие от самого процесса подачи материала. И чувствовал, как мои слова с благодарностью и восхищением воспринимаются слушателями.
Странно, раньше, когда я занимался реальным преподаванием, мне снились в основном неудачные занятия. Когда я забывал материал или не знал, что сказать.
Теперь все наоборот.
(7.08.20)
* * *
Пишу эти заметки «для каких-то “неведомых друзей” и хоть “ни для кому”…», как сказал бы В. Розанов.
Раньше (до увольнения) у меня была хоть какая-то надежда, что меня прочитают. Студенты, например, или преподаватели, или еще кто-нибудь.
Теперь и этого нет. Я остался один на один со своей книгой. Даже Анастасии не даю прочитать новые отрывки из нее. И, как ни странно, меня это пока устраивает.
(9.08.20)
* * *
Когда меня спрашивают, чем я теперь буду заниматься, я в шутку отвечаю: «Буду писать мемуары».
И действительно, чем еще заниматься человеку на пенсии, если у него нет ни маленьких внуков, ни дачи?
Поэтому я стал вспоминать и записывать то, что было интересного в моей жизни.
Но уже на второй странице остановился. Мне стало скучно. Писать мемуары последовательно и длинно мне оказалось не по силам.
(11.08.20)
* * *
…Так же легко я проучился все пять лет моего пребывания в институте. Счастливое было время.
Каждые полгода мне приходил вызов на сессию, и я с нетерпением и радостью погружался в мир учебных занятий.
В те годы система образования была устроена таким образом, что мне, человеку совсем из другой сферы деятельности (водоканал), давали оплачиваемый отпуск для учебы в педагогическом институте и позволяли получать совсем другую специальность.
Это были те самые (семидесятые) годы, которые сейчас с чьей-то тяжелой или злой руки названы годами застоя. Ничего подобного мы тогда не ощущали. Может быть, потому, что были молодыми и многого не знали. Просто наслаждались жизнью и молодостью.
На пятом курсе я написал две работы, которые сразу выделили меня из среды однокурсников.
Первая работа была рецензией на рассказ Е. Попова «Жду любви не вероломной». Это было задание по «Теории литературы», которую нам читал Д.Т. Чиров – требовательный и строгий преподаватель. Когда пришло время выставления оценок, он сказал в присутствии всей группы: «А вот работу Семенова я бы хотел отметить особо. С похвалой и благодарностью». Это было так неожиданно и приятно.
Второй моей работой стал доклад, прочитанный на студенческой конференции. Моим руководителем тогда был Д.Е. Казначеев. Странный и не всегда приятный человек. Он предложил мне написать доклад на материале романа Ю. Трифонова «Нетерпение».
Ю. Трифонов был тогда любимцем либеральной интеллигенции Советского Союза. Хотя слово «либеральный» в те годы еще не имело того негативного оттенка, который оно приобрело в наши дни.
Мне нравился Ю. Трифонов, и я с увлечением принялся за работу. Но чем глубже я погружался в материал, тем больше я понимал, что одним «Нетерпением» мне не обойтись. Необходимо было привлечь и другие произведения этого писателя. В частности, его «московские повести».
Когда Д.Е. Казначеев прочитал черновик доклада, он спросил: «Это Вы сами придумали? Подключить “московские повести”?». Кажется, он не ожидал от меня такой инициативы.
В конце конференции между преподавателями кафедры развернулась небольшая дискуссия. Спорили о том, кому отдать первое место. Б.Т. Чиров и Д.Е. Казначеев предлагали присудить первое место мне. Э.Н. Каландарова – принципиальная и несколько старомодная (точнее, консервативная) преподавательница, придерживалась другой точки зрения. Она сказала: «Я знаю возможности студента Семенова. И мне тоже понравилось его выступление. Но в данном случае считаю целесообразным на первое место поставить…». И она назвала фамилию студентки-очницы, подготовленную ей самой и представившую доклад на ленинскую тему.
Не помню, чем все закончилось. Да это и не важно. Главным было то, что меня заметили, меня похвалили.
После конференции Д.Е. Казначеев отозвал меня в сторону и сказал, что, хотя я и студент-заочник и у меня большие пробелы в систематическом образовании, на кафедре сейчас решается вопрос о принятии меня на работу в должности ассистента.
«Теперь, – закончил он, – многое будет зависеть от того, как вы сдадите государственные экзамены. Надо все сдать на отлично».
Это была моя минута счастья. Это была победа.
Примечание к написанному. Мое появление на кафедре многими расценивалось как что-то неожиданное и непонятное. Это сейчас в ассистенты берут почти каждого, кто закончил институт с отличием и кто имеет хоть какие-то способности к преподавательской и научной деятельности.
А тогда, чтобы попасть на это место, нужно было обладать еще чем-то, кроме хороших оценок. К тому же я учился заочно. А к заочникам всегда было отношение несколько… снисходительное, что ли. Как к чему-то второстепенному и не очень хорошо подготовленному.
(11.09.20)
* * *
Со своим сыном Алешей я могу говорить спокойно только о погоде. На все остальные темы спокойного разговора у нас не получается.
Это, наверное, потому, что мы с ним – разные. Хотя внешне, как говорят многие, очень похожи друг на друга. У нас противоположные взгляды практически на все. Даже стихи нам нравятся разные. Не говоря уже о политике.
Он убежденный либерал, западник, демократ, причем – американского разлива.
Я – консерватор, славянофил, приверженец традиционных ценностей,
Отсюда все наши разногласия.
(9.09.20)
* * *
У меня появилась мечта. Никогда не было и вдруг появилась.
А мечта такая. Хочется остаток дней пожить в своем доме. В отдельном доме. Без соседей и бегающих перед окнами орущих подростков. И я даже знаю, каким должен быть этот дом. Анастасия подсказала. А ей об этом рассказал Алеша.
Они с Людмилой как-то раз говорили о переезде в другое место, может быть, даже в другой штат. И о покупке другого дома. Дома, рассчитанного на две семьи. С отдельными входами.
Я видел такие дома. В них живут две семьи. Вроде бы – вместе и в то же время отдельно. Никто никому не мешает. Это был бы идеальный вариант совместного проживания.
Боюсь только, что эта моя мечта никогда не осуществится. Жизнь не балует меня такими подарками.
(11.09.29)
* * *
Против нас ополчился весь западный мир. Травят нас, как свора собак раненого медведя.
Американцы и европейцы в союзе с нашими «либералами-демократами» сначала разрушили Советский Союз, а потом сделали все, чтобы мы уже никогда не смогли встать на ноги. Стали бы похожими на них, но намного слабее
Не получилось. Россия выстояла, поднялась и окрепла. Тогда они стали нас душить санкциями. И чем сильнее и самостоятельней мы становились, тем больше ограничений и угроз приходило к нам с их стороны.
В 2014 году нас обвиняли в захвате, аннексии Крыма. В 2015 – во вмешательстве в дела Сирии. В 2018 – в отравлении отца и дочери Скрипалей в Англии. Сейчас – повесили на нас отравление блогера Навального и беспорядки в Белоруссии. Недовольны тем, что мы поддержали белорусского президента Лукашенко в его борьбе с протестующими оппозиционерами.
Сколько можно. Когда, наконец, они от нас отвяжутся.
(13.09.20)
* * *
Вчера по дороге в поликлинику я упал. Споткнулся о выбоину на тротуаре и упал. Можно сказать, рухнул всем телом. Испачкался. Ушиб руку и ногу. Хорошо, что ничего не сломал.
Навстречу мне шла молодая пара. В руках у них были телефоны. Они смотрели в них и, казалось, ничего не заметили. Даже не посмотрели в мою сторону.
(17.09.20)
* * *
«Неужели Соловьева тебе не позвонит!?», – удивлялась Анастасия.
Позвонила. Не прошло и трех месяцев, как позвонила.
«Виктор Александрович, – смущаясь и улыбаясь (так мне показалось), заговорила она, – хочу обратиться к Вам с просьбой или с предложением, не знаю, как сказать, Не могли бы Вы прийти на кафедру 30-го сентября, в среду, к 10 часам утра?»
«За-чем?», – медленно, почти по слогам спросил я.
«Мы расстались с Вами как-то… не по-человечески. Хотелось бы встретиться, поговорить…».
Я на секунду замолчал.
«Не знаю, что и ответить. Надо ли. Столько времени прошло».
Далее повторилось то, что уже было в нашем разговоре полгода назад, Мягко, но настойчиво она стала уговаривать меня сделать так, как она (они) задумали.
Но ситуация изменилась. Я не хотел с ними встречаться. В этот день (30-го сентября) я собирался идти на кладбище к маме. К тому же, мне предстояло сдать мазок на ковид.
Все это я ей и сказал. А чтобы смягчить свой отказ, добавил: «То, что Вы позвонили, это уже хорошо. По-человечески».
«Нет, – не согласилась она, – это не то. Это другое. Надо спросить на кафедре. Может, перенести на другой день».
На том и попрощались.
(25.09.20)
* * *
«И литература сделалась мне противна» (В. Розанов. Уединенное).
Примерно те же чувства я испытал сегодня, слушая радиопередачу о последних романах В. Пелевина и В. Сорокина – ярких представителях постмодернизма в нашей литературе.
Чуждые и эстетически неприятные мне произведения. Это не та литература, которая способна помочь людям или принести им радость.
Она может только расстроить людей, вывести их из душевного равновесия, посеять страх и уныние.
(26.09.20)
* * *
Все-таки они вспомнили обо мне. Позвонили.
Зачем? После того письма (с обвинениями и угрозой), которое они мне прислали в январе, добрые отношения между нами, как мне казалось, должны были прекратиться. Так я думал.
Потом случился (грянул) коронавирус. Вслед за ним (на его фоне) тихо и незаметно прошло мое увольнение. Все сидели по своим углам. Никому ни до кого не было дела. И казалось, обо мне забыли. Прочно и окончательно. И вдруг – звонок.
Не верится, что они это сделали по доброте душевной. Дело в том, что 5-го октября отмечается День учителя. Скорее всего, кто-то из начальства сказал, что надо поздравить ветеранов. Вот они и решили вспомнить уволившегося пенсионера. Выполнить, так сказать, задание руководства. А заодно и проявить «человечность». Хорошо, что я не согласился и не пошел на эту встречу. Все бы выглядело искусственно и фальшиво.
(поздно вечером, перед сном, 3.10.20)
Примечание к написанному. Я был прав. Приглашение на кафедру было чисто формальным. Просто оно совпало с днем учителя. Это было мероприятие «для галочки».
Больше они мне не звонили. И о новой встрече не договаривались.
(27.12.20)
* * *
«Надо уходить вовремя. Надо уходить вовремя…», – повторяю я про себя как заклинание.
Уходить и не ждать, пока тебя попросят или (что еще хуже) вынудят уйти. Не доводить до того, чтобы о тебе говорили, что ты уже стар, немощен, засиделся на своем месте, не даешь дорогу молодым.
Надо уходить, пока ты еще в силе и у тебя все получается. Уходить, когда ты еще способен удивлять и не быть скучным.
Кажется, у меня это получилось.
(9.10.20)
* * *
Одна из черт моего характера – обидчивость. Анастасия говорит, это оттого, что меня слишком много любили в детстве. И этим избаловали, захвалили. Поэтому любая неудача воспринимается мной так болезненно.
Не знаю. Может, она и права.
Сегодня я в очередной раз обиделся. А дело было так. Процедурная медсестра Маша посадила меня на стул и сказала, что я буду первый в очереди на укол. Рядом на кушетке сидели еще пять женщин.
Но пришел врач и попросил меня выйти из процедурной. «Вы будете делать последним», – сказал он.
Я встал и с некоторым недоумением и зарождающейся обидой вышел. Почему я должен быть «последним»? Разве я не такой же пациент, как все остальные?
После укола я сидел в коридоре и молча переживал случившееся. Проходившая мимо Маша спросила: «Вы что такой сердитый». В ответ я слабо улыбнулся. Потом зашел к Маше и объяснил ей, почему я такой «сердитый». Она тоже не могла понять: почему я должен быть – «последним».
Придя домой, я рассказал обо всем Анастасии. Она не увидела в этом ничего особенного. «Значит, ему так надо было, – сказала она. И добавила: Ты обижаешься не как мужчина».
Это был еще один удар по моему самолюбию.
(после посещения глазной клиники, 15.10.20)
Примечание к написанному. Всему можно найти объяснение, если хорошо подумать. Я наконец-то понял, почему лечащий врач попросил меня выйти. Дело в том, что к тому времени я уже не числился лежащим в стационаре. Лечился, так сказать, «незаконно». Утром приходил и сразу после лечения уходил. Поэтому и получил свой укол в последнюю очередь.
А вообще-то, обижаться на кого-либо – последнее дело. Я сам не раз говорил: «На обиженных воду возят». Надо не обижаться, а делать правильные выводы из случившегося и спрашивать прежде всего с себя.
* * *
«Жизнь на первом этаже». Так бы я хотел назвать книгу о своей жизни.
Название символическое. Его можно понимать как в прямом, так и в переносном значении.
Мои детство, отрочество и юность прошли в полуподвальном помещении большого каменного дома, построенного еще до революции 1917 года и принадлежащего какому-то богатому купцу. В те времена в этом помещении располагалась то ли конюшня, то ли прачечная, то ли еще что-то нежилое.
Помещение было темное и сырое. На внутренней стороне внешней стены зимой и в холодное время выступала плесень.
На верхних этажах дома жили люди побогаче и покультурнее. Одну из таких квартир занимала семья врачей. Мама называла их евреями. Они ее старались не замечать.
В другой такой квартире жила женщина, которая в годы войны задержала маму на проходной рыбозавода («за две селедки») и сдала ее «органам».
Мама рассказывала, что на допросе у следователя она плакала и кричала, просилась в тюрьму. Ей казалось, что там будет легче. Следователь оказался хорошим человеком. «Семенова. – строго сказал он маме, – ты была когда-нибудь в тюрьме? Вот и не стремись туда. Нечего тебе там делать. Иди и не попадайся больше».
(А та женщина, которая чуть не довела маму до тюрьмы, без задержки пропускала других работниц, которые платили ей за это определенную дань).
Жильцы верхних этажей не любили маму. Они считали ее некультурной и недостойной уважения.
Исключением была тетя Маруся – мать шестерых детей и очень религиозная женщина, Она жалела маму. Помогала ей стирать белье, когда затевала большую стирку для своей семьи и грела большой котел в дворовой прачечной.
В те годы я не особенно чувствовал ущербность своего социального положения. Маленький был. Но, наверное, что-то все-таки понимал.
Потом я вырос. Закончил институт. Защитил кандидатскую диссертацию. Одно время мы жили с Анастасией на втором этаже. Но это был все тот же «первый этаж». Мы оставались такими же бедными и бесправными. Ощущения полуподвала не исчезли.
«Жизнь на первом этаже» – это жизнь всех «униженных и оскорбленных», как сказал бы Ф. Достоевский. Жизнь тех, кого некому защитить, кому неоткуда ждать помощи.
(16.10.20)
Примечание к написанному. «У жизни на первом этаже есть одно преимущество, – заметил я, – Во время пожара можно выпрыгнуть в окно».
«И то, если на нем нет решетки», – добавила Анастасия.
(25.08.21)
* * *
Анастасия восемнадцать лет ухаживала за парализованной матерью. Это так врезалось в ее сознание, такой оставила след в психике, что она испугалась на всю оставшуюся жизнь.
Я помню, как она заплакала, когда меня везли на скорой помощи с инсультом. Я думал, она плачет потому, что жалеет меня. А она, возможно, жалела себя. Боялась, что я не поднимусь больше, и ей придется ухаживать еще и за мной.
Вот и теперь, когда мы стали старыми и больными, она боится, что ей опять придется ухаживать за беспомощным, лежачим человеком. Надевать на него памперсы, подмывать, кормить с ложки. переворачивать. И она этого уже не выдержит. Поэтому она так хочет переехать в Америку, к сыну.
«Там мы будем не одни, – говорит она, – рядом будут лети. Если с нами что случится, там они хотя бы сдадут нас в дом престарелых».
«Что ты говоришь! – в ответ говорю я. – Ехать в Америку, чтобы оказаться в тамошнем доме престарелых? Так они и у нас есть. Может быть, не такие хорошие. Хотя неизвестно еще, какие они там».
Тяжелые, грустные разговоры. Нерадостные перспективы. Хотя, какие могут быть перспективы у старости.
(24.10.20)
* * *
Улетают мои дни, улетают… И с каждым днем их становится все меньше. Не успеешь оглянуться, а на календаре опять суббота. А за ней спешит другая. И уже не за горами Новый год. А там – очередной день моего рождения. И вся моя оставшаяся жизнь, как шагреневая кожа, сжимается…
(25.10.20)
* * *
Что нас ждет в Америке, если мы переедем туда на постоянное местожительство? Как мы будем жить с Алешей и его семьей в одном доме?
«Это все равно, что в тюрьму ехать по собственному желанию», – сказал я Анастасии. И она, к моему удивлению, не удивилась и не возразила. Только улыбнулась понимающе.
«У нас здесь налаженный быт, – продолжал я, – Свои правила, привычки. Какие-то развлечения, телевизор, компьютер, деревья. А там…».
«Там ты умрешь от скуки», – ответила Анастасия.
Раньше она таких слов не говорила. Наверное, прошли первые приятные впечатления. И стала отчетливее видна повседневная, скучная, чужая жизнь.
(3.12.20)
* * *
Правильно я сделал, что уволился. Ну как бы я работал в это неспокойное, коронавирусное время? Потребовалось бы делать новые программы. Осваивать новые технологии. Работать дистанционно.
Всех преподавателей моего возраста (65+¬) отправляют на «удаленку». Таким, как я (пожилым пенсионерам) вообще запрещено выходить из дома.
Так что я все сделал правильно. Ушел тихо и незаметно. Как будто меня и не было.
(28.10.20)
* * *
Болезни, болезни, болезни… Вот что такое старость.
Но бывают и светлые дни. Точнее сказать, часы. Когда голова ясная, тело легкое, дыхание свободное. Когда встаешь утром с постели, и у тебя ничего не болит. В такие дни кажется, что не все так плохо. И жить еще можно и нужно.
(31.10.20)
* * *
А еще, старость – это воспоминания. Те самые, о которых писал Пушкин в своем известном стихотворении.
У каждого человека, наверное, есть свой «длинный свиток» таких воспоминаний (который он читает «с отвращением»).
Но не каждый, думается, способен «горевать» и «проливать слезы» по их поводу.
Для этого нужна совесть. Пушкин назвал ее «змеей сердечных угрызений».
(31.10.20)
* * *
«Я живу в ожидании смерти…». Так говорила моя мама о своих ощущениях в последние годы жизни.
Я не соглашался с ней. Раздражался, отмахивался. Мне это было неприятно. Нарушало относительно спокойное течение моей жизни.
Теперь я говорю эти слова самому себе. И понимаю, что мама была права. Это, действительно, жизнь с постоянными мыслями о смерти, Причем, смерти не какой-то абстрактной и далекой, которая где-то там, «за облаками»…
(31.10.20)
* * *
Уже не раз я вижу на наших улицах чепированных собак. Они лежат на асфальте, обычно около автобусных остановок и совсем не обращают внимания на проходящих мимо людей. Некоторые из них спят, уткнувшись головой в собственный хвост. Другие просто лежат и равнодушно смотрят перед собой. В их глазах нет ни беспокойства, ни тревоги. В них нет ничего. Они какие-то неживые, отрешенные.
Кто привел сюда этих собак? Кто вставил в их уши разноцветные бирки?
Говорят, что это делают какие-то «добрые люди», защитники живой природы. Они сначала отлавливают несчастных животных в местах их обитания, затем отвозят их в приют, делают им там операции по удалению детородных органов и потом выпускают на волю. На те же самые улицы, с которых взяли.
И теперь эти собаки бродят по дорогам и тротуарам нашего города в поисках какой-нибудь еды, и смотреть на них без жалости и стыда невозможно.
Когда я смотрю на них, вялых и равнодушных, мне кажется, что после увольнения с работы я стал похожим на них. Как будто у меня тоже вырезали какой-то жизненно важный орган. Что-то наподобие «фантазии», которую удаляли у непослушных «нумеров» в романе Е. Замятина «Мы».
Внешне, если посмотреть на меня со стороны, я такой же, как и прежде. Я так же ем, сплю, делаю зарядку, пишу эти заметки, что-то делаю по дому, даже хожу в бассейн.
Но все это я делаю без особого энтузиазма (потому что надо ведь что-то делать), вяло и с ощущением, что мне постоянно не хватает чего-то главного.
(3.11.20)
* * *
Соседка по подъезду рассказывала Анастасии:
«У меня было два мужа. Хорошие люди. И я к ним хорошо относилась. Но любила я другого. Того, за которого не смогла выйти замуж. Его родители помешали. Совсем другие ощущения были».
Наверное, в жизни каждой женщины был такой мужчина, с которым у нее были «совсем другие ощущения». О котором она постоянно помнила, сравнивая с другими мужчинами, появлявшимися в ее жизни. И о котором она никогда не говорила своим законным мужьям.
У моей матери тоже был молодой человек, с которым у нее были «совсем другие ощущения». Его звали Герман. Он был поляком по национальности. Гордым и красивым. Мама его любила. Они встречались. Но женился он на другой, из богатой семьи.
Мама часто вспоминала его. Упрекала в несамостоятельности. Говорила, что у него была «красивая морда», а характер слабый. Жалела его. Женитьба на богатой не принесла ему счастья. Он «гулял» от своей жены. А когда началась война, ушел на фронт, и его там убили.
У матери Анастасии тоже был такой молодой человек. Ее тайная любовь, о которой она помнила всю жизнь. И тоже им не суждено было быть вместе. Его женили на другой, на богатой.
Я иногда думаю: а что если и у моей Анастасии был такой молодой человек. И она тоже испытывала с ним «совсем другие ощущения».
Женщины умеют скрывать свои истинные чувства. И мужчинам лучше не знать о них.
(5.11.20)
* * *
Мне опять приснился «учебный» сон. На этот раз я проводил занятие по анализу художественного текста. Разбирал со студентами какое-то стихотворение. По методике М.Л. Гаспарова. Подробно, с вопросами и ответами, как я это не раз делал в аудитории.
Моя преподавательская деятельность постепенно переходит из реальной жизни в нереальную, сновидческую.
(7.11.20)
* * *
Вчера был день 7-го ноября. Годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Ни один из центральных телевизионных каналов не вспомнил об этом. Как будто не было такого исторического события
Почему-то французы помнят свою Великую революцию (конец 18-го века). Англичане – тоже не забывают свою (17-й век). Китайцы не отрекаются от Мао Дзэдуна, устроившего им кровавую культурную революцию (1966-1976). И только мы делаем вид, что у нас ничего подобного не было. Стараемся забыть, замолчать.
Придумали новый праздник, альтернативный – «Лень народного единства» (4-е ноября). Изгнание поляков из Москвы в начале 17-го века. И не говорим о том, что эти самые поляки пришли на нашу землю по приглашению наших же бояр-предателей.
Вот такая у нас история.
(8.11.20)
* * *
Какие-то… (не знаю, как их назвать) стучат по вечерам в нашу дверь. Стукнут и убегут, как партизаны. И поймать их невозможно. Пока подойдешь к двери, пока спросишь: «Кто там?», их уже нет.
Я уже вспоминал как-то раз стихи О. Мандельштама: «Я на лестнице черной живу, и в висок / Ударяет мне вырванный с мясом звонок, / И всю ночь напролет жду гостей дорогих, / Шевеля кандалами цепочек дверных».
Эти стихи про меня. Я тоже живу на «лестнице черной» и тоже каждый вечер жду «гостей дорогих». Только, в отличие от мандельштамовских, мои «гости» не такие кровожадные.
Это – местные подростки, «чертенята-бесенята, окаянные ребята», как сказал бы о них один хороший советский поэт. Но настроение испортить они способны.
Ситуации, конечно, разные. И обстоятельства другие. Но по сути – то же самое. Чувствуешь свою незащищенность и бессилие перед невидимой грубой силой.
Кто-то скажет – это мелочь, бытовуха. Что вы расстраиваетесь. Подумаешь, подростки стучат. Постучат и перестанут.
А я думаю, это не мелочь. С этих «мелочей» начинается неуважение к чужой жизни, чужому покою, чужой собственности.
Анастасия почему-то спокойнее относится к этим стукам. «Мы тоже в детстве ходили и стучали, – говорит она. – Не понимаю, почему это так задевает тебя. Ну, стукнули они. Убежали. Чего переживать? Ты что, боишься их?»
Я пытаюсь объяснить. Да, вроде бы ничего особенного в этих стуках нет. Но… Это же унизительно. Каждый вечер ждать, что тебе постучат. Грубо, нагло. Как будто в душу плюнут. А ты ничего не можешь сделать.
Что касается слов Анастасии… Я вспомнил, как в детстве мы тоже «хулиганили», тоже были такими «уродами». Или почти такими же. Напротив нашего дома жила старая и, как нам тогда казалось, злая женщина. Она одевалась во все черное, никогда не улыбалась. Ругала нас, прогоняла. А нас это только раззадоривало. Мы дразнили ее, злили. Стучали в дверь и убегали.
Теперь стучат нам.
(15.11.20)
Примечание к написанному. А подростки стучали не только в нашу дверь. Старшая по подъезду – женщина смелая и умеющая разговаривать с людьми – «отловила» одного из них и пригрозила постановкой на учет в детскую комнату полиции. Кажется, это подействовало. Стуки прекратились.
(17.11.20)
* * *
Слушал по радио комедию Гоголя «Ревизор» в исполнении артистов Малого театра.
Какой язык! Какой юмор! Я впервые за последние дни снова стал улыбаться. Моя душа успокоилась и подобрела. Все мои беды-печали отошли на задний план.
Наверное, таким и должно быть настоящее искусство. Светлым и обнадеживающим. Несущим радость и доброту в нашу жизнь.
P. S. А ведь пьеса-то о взяточниках и лихоимцах. В ней обличаются пороки и недостойные дела человеческие. Откуда же это светлое, умиротворяющее чувство?
(15.11.20)
* * *
В Россию пришла вторая волна коронавируса. Еще более сильная, чем первая, весенняя.
Власти вновь ввели обязательный масочный режим. Старикам опять запретили выходить из дома. Школьников и студентов в некоторых городах перевели на дистанционное обучение. Многие работают на «удаленке»
Каждые сутки заболевает по 25-27 тысяч человек. Умирает по 350-500 человек. Такого не было даже весной. В Европе и Америке дела еще хуже. Только в Китае и странах Юго-восточной Азии положение не такое тревожное.
(16.11.20)
Примечание к написанному. Сейчас идет третья волна этого проклятого коронавируса. Положение не улучшается. Каждый день заболевает 30-35 тысяч человек. А умирает уже не по пятьсот человек, а по тысяче и больше.
(октябрь 2021 г.)
* * *
Анастасия улетела в Америку. И я без нее – как без рук. Она была моим помощником, поводырем, защитником (слава Богу, таким и остается). Даже стыдно писать об этом.
У моего соседа по лестничной площадке недавно умерла жена. Простая, тихая, послушная. Никто от нее слова грубого не слышал.
Ее муж был не такой. Уже в день похорон он привел в дом другую женщину. Может, «помощницу», может, «уборщицу», как он сказал кому-то. Но дело даже не в этом.
Судя по внешним признакам, он не испытывал никакого неудобства от того, что остался один. Хотя – тоже не очень здоровый человек, имеет даже инвалидность.
Каждое утро он садится в свой автомобиль и едет на работу. Несмотря на то, что давно на пенсии. В выходные дни трудится на даче. Строит загородный дом. А по вечерам что-то делает в своей квартире, стучит, готовит. И все у него идет по заведенному ранее порядку. Время от времени в его машине замечают брюнетку, которую он как-то раз назвал «уборщицей».
Может, таким и должен быть настоящий мужчина? Уверенным в себе, сильным, добычливым?
(25.11.20)
* * *
Было время, когда я уезжал из дома, и Анастасия ждала моего возвращения, сначала из аспирантуры, потом из командировок в Москву и в другие города России. Приходила встречать на железнодорожный вокзал. Иногда с собакой, иногда с братом Анатолием. Я привозил подарки. Все радовались.
Теперь все изменилось. Теперь я ее жду. Но не из Москвы, а из Америки. Встречаю в аэропорту. Подарков не жду. Главное, чтобы сама вернулась.
Мне это напоминает зеркальную композицию романа Пушкина «Евгений Онегин». Когда правая рука в зеркале оказывается левой, а левая – правой.
В начале романа Татьяна влюбляется в Онегина, пишет ему письмо-признание, а он отвергает ее. В конце романа уже Онегин влюбляется в Татьяну, пишет ей почти такое же письмо-признание, но теперь уже Татьяна отвергает его.
В общем – «песня, которой тысяча лет, он ее любит, она его нет». И – наоборот.
(29.11.20)
* * *
«Даже не верится, – сказала парикмахерша Маша, оглаживая мою только что подстриженную под «ноль» голову. – Такие волосы были…».
«Что же делать?» – слабо улыбнулся я.
«Ничего, – ответила Маша, и еще раз провела рукой по моей лысеющей голове. – Все будет хорошо. Все будет хорошо».
На какой-то миг и я поверил, что, «все будет хорошо».
Но уже в следующий момент вспомнил, что «хорошо» уже не будет. Что мое время ушло – вместе с волосами.
(в парикмахерской, 2.12.20)
* * *
Почти всю эту ночь я не спал. На улице, около нашего подъезда была пьяная драка. Один пьяный сосед бил другого пьяного соседа.
«Вставай» – рычал тот, кто был сильнее. – Если ты мужчина, вставай!». И продолжал бить. А тот, которого били, вероятно, и встать уже не мог.
Потом откуда-то с верхних этажей раздался возмущенный крик женщины. Может быть, это была мать избиваемого. Рычание постепенно прекратилось.
«Педераст», – послышался с улицы слабый голос, – Он убивает меня». И – еще раз: «Он убивает меня». Потом все стихло.
Какое-то время я лежал, пытаясь заснуть. Ворочался с бока на бок. На улице был мороз –10*.
«А вдруг он замерзнет, – подумал я. – Не сможет встать и замерзнет. Как я тогда буду жить. Ведь один раз так уже было. Но тогда было лето. А сейчас зима».
В общем, проворочившись минут пять, я встал, кое-как оделся и пошел открывать входную дверь в подъезд. Не успел прозвучать сигнал домофона, как в дверь стал протискиваться тот, кто стоял снаружи. Он как будто ждал, что кто-нибудь придет и откроет.
«Вовка?», – спросил я его. Он был в куртке с капюшоном. Лицо показалось мне то ли разбитым, то ли распухшим. На Вовку он был не очень похож.
«Я пойду домой», – замерзшим голосом сказал он, и нетвердыми ногами стал подниматься по лестнице. Я еще подумал, почему он не поехал на лифте. Ведь он живет на восьмом этаже. На площадке между первым и вторым этажом он остановился и посмотрел на меня.
«Спасибо, батя, – услышал, наконец, я его голос. – Спасибо».
И я опять подумал, что это не похоже на Вовку. Он стал подниматься выше, а я пошел к себе.
На этом мои волнения не закончились. До четырех часов я не мог заснуть. Выпил три успокоительных. Через каждый час ходил в туалет. Вспомнил и прочитал все стихи, которые когда-то задавал студентам. Ничего не помогало. В голове назойливо, неотвязно вертелись звуки и слова прошедшей ночи.
А когда я все-таки заснул, мне приснились давно умершие преподаватели университета. Они смотрели на меня понимающими и ласковыми глазами. Как будто жалели.
(14.12.20)
* * *
«Они ударили в мое самое больное место», – сказал Пригов.
«В какое? – спросил Батя. – Женщина?»
«Нет. – резко ответил Пригов. – Честолюбие художника»
(из сериала «Морские дьяволы»)
Пригову, герою этого сериала, очень хотелось устроить персональную выставку своих картин. В этом ему помогала женщина-искусствовед, которую «враги» использовали в своих целях.
Мне тоже захотелось устроить свою «персональную выставку». Я, наконец, решился опубликовать свои «отрывки» в интернете. Захотелось внимания, взгляда со стороны.
Но не успел я с помощью Анастасии зарегистрироваться на портале «проза. ру», как на мою почту сразу пришло гнусное письмо-шантаж с требованием выплатить 750 долларов.
Оказывается, это очень опасное чувство – «честолюбие художника».
(26.12.20)
* * *
«Мы не в ответе за сны, которые нам снятся”», – сказала одна поэтесса.
А я думаю, что в ответе. Иначе, почему нам снятся умершие родители? Не потому ли, что мы перед ними виноватые.
(27.12.20)
* * *
1920-й год подошел к концу. Когда пробило 12 часов, и наступила полночь, в небо взвились десятки ракет-фейерверков. Раздались свисты и взрывы. Казалось, началась война.
Что же произошло в этом году? Чем он запомнился?
Во-первых, – коронавирусом. Вся страна и весь мир надели на себя маски и проведи этот год на самоизоляции.
А во-вторых, в этом году меня, наконец-то, уволили с работы. И я оказался как бы в двойной изоляции.
Частное и всеобщее каким-то странным образом совпали в моей жизни.
(31.12.20)
* * *
В. Федотов. Человек-фрагмент. Вторая книга
© Copyright: Владимир Федотов 4, 2021
Свидетельство о публикации №221111000849
Свидетельство о публикации №221111000849
Рецензии