Similis simili

Сотрудник «Эрмитажа» Ордунянский нажал на кнопку в старой стене, покрытой толстыми, местами отходившими слоями зеленой краски, и вышел через скрипучую решетчатую калитку на Садовую. После вечного сумрака двора глаза не сразу привыкли к свету. Солнце уже припекало на другой стороне улицы, подчеркивая заляпанность недавно обновленного фасада доходного дома напротив — грязь весенних бензиновых луж беспощадно летела из-под проносившихся мимо машин и попадала на не успевших увернуться прохожих, на окна полуподвалов и простенки зданий. Трамвай был еще далеко, и Ордунянский, воспользовавшись моментом, перешел дорогу наискосок, в неположенном месте. На Итальянскую возвращаться ему не с руки, а переход на Невском проспекте слишком бестолковый. Все равно машины там едут, даже если пешеходам горит зеленый.

Меньше, чем через минуту музейщик завернул за угол и оказался на Невском. Скупое питерское солнце светило непривычно щедро. День обещал быть по крайней мере не хуже других. Проезжую часть, как всегда в эти часы, заполонили бесконечные ряды машин. В последнее же время к ним прибавились и воющие сиренами скорые. Но у пандемийных времен питерцы отмечали и хорошие стороны. Отсутствовали толпы китайцев, заполнявшие обычно все городские пространства — не только платформы Московского вокзала, но и узкие набережные Мойки, мостики Фонтанки, так что пройти не представлялось никакой возможности. Поостерегались ехать в Питер по всякому поводу, а не только пить, надоевшие всем, наглые и бескультурные москвичи.

Сам Ордунянский против москвичей ничего в принципе не имел. Ему нередко приходилось проводить для них экскурсии по «Бриллиантовой кладовой», которую он знал как никто. Те, кто покупал сюда билет, стоивший намного дороже, чем на общую экспозицию музея, были готовы слушать о старинных часах, золоте скифов и других ювелирных диковинах сколь угодно долго, не ограничиваясь рамками сеанса. И кто-то даже оставался и внимал рассказчику до конца. Поэтому сейчас, по дороге на работу, Ордунянский предвкушал свой день среди уникальных экспонатов, намереваясь и дальше обезоруживать своим энтузиазмом и начальство, и работниц гардероба. Правда, те ворчали всякий раз, когда он перед закрытием музея принимал очередную группу туристов и им приходилось задерживаться.
 
По традиции Ордунянский покупал в киоске у метро «Санкт-Петербургские ведомости», просматривал первую и последнюю страницы. Заголовки статей о новостях родного города вдохновляли его на весь путь до работы. Вот и сейчас он с немалым удовлетворением прочел, как подрались из-за двух книг читатели библиотеки на проспекте Ветеранов, как администрация Русского музея не знает, что делать с посетителем, вывесившим свой портрет в зале с «Девятым валом» и «Последним днем Помпеи». Небольшое сообщение на первой полосе посвящалось недавно пропавшему рыжему коту из Ахматовского музея. Строились предположения, что он сбежал скорее всего сам, предлагались две версии — либо надумал переселиться в открывшиеся «Полторы комнаты» в доме Мурузи, поближе к перевезенным вещам Бродского, к которым за долгие годы привык, либо присоединился к котам «Эрмитажа»: нашествие крыс и мышей в хранилищах будоражило воображение не только музейных работников, но и всех причастных к культурной жизни города. К тому же эрмитажные хвостатые всегда пользовались своим особым положением. Правда, репортер при этом робко заметил, что в городе все подорожало, и котам урезали содержание, а в этой связи животные могли изменить поведение и начать искать собственные источники пропитания.

Регулярные сводки от МЧС о спасенных рыбаках, вышедших, как водится, на весенний лед Финского залива ради ловли корюшки, как и статья о вчерашней победе «Зенита» над «Спартаком», дополняли главные новости культурной столицы. О корюшке вообще в последнее время много писали и говорили по местным каналам радио и телевидения. Из-за пандемии цены на традиционное блюдо питерцев подскочили, старожилы вспоминали, как совсем недавно покупали ее по сорок рублей за килограмм, а нынче вон — больше семисот приходится выкладывать, и неизменное питерское «как все подорожало и мы не можем себе этого позволить» звучало повсюду рефреном. Кто-то утверждал, что именно из-за этого прибавилось рыбаков на льдинах, а для эмчеэсников — работы.

Ордунянский предпочитал не спускаться в тесное метро, не садиться в переполненный троллейбус, а пройти пешком по Невскому до самой Дворцовой площади. Пожилой музейщик любил свой маршрут еще и потому, что имел привычку, ставшую за многие годы традицией, обязательно заходить в кафе «Север», чтобы купить пирожок с капустой. На птифуры, которые любила покупать его матушка, он просто поглядывал, отмечая, что они уже не те, что прежде. А вот пирожок его выручал и радовал всегда: положенный продавщицей в крафтовый конверт, который Ордунянский заботливо упрятывал для надежности в целлофан, трепетно опускался в глубокий карман пальто или пиджака, в зависимости от сезона и погоды за окном. Наверное, оттого неизменный темно-синий пиджак музейщика всегда был не только обсыпан перхотью, но и нес на себе жирные свидетельства неравнодушия хозяина к выпечке — пятна особенно густо покрывали обшлага и карманные клапаны.

Приближаясь к Дому Зингера, Ордунянский с удивлением обнаружил, что на противоположной стороне, у Казанского собора, скапливается толпа людей, которые ближе к храму выстраиваются в очередь. Мало кто из них собирался соблюдать дистанцию или надевать маску. Он вспомнил, что к Пасхе по инициативе бывшего комсомольского лидера, отвечающего нынче в правительстве за коммуникации между Церковью и государством, завезли очередную святыню, и народ стоял, бесстрашно и отважно, чтобы поклониться и припасть, поскольку только вера давала убежденность — никакому вирусу их не победить.

Выйдя через арку Главного штаба на Дворцовую, Ордунянский огляделся. Здесь он частенько встречал своего друга по университету, ныне профессора, Чимарозова Матвея Купидоновича. Он жил в известном доме на Мойке, напротив квартиры Пушкина, и обычно шел на работу от Певческого моста к старинному зданию своего факультета, расположенному на Васильевском острове. Пересекая вместе площадь у Александровской колонны, но в разных направлениях, они видели в этом нечто символическое. Оба историки, но выбравшие разные занятия — один музейное дело, другой — преподавательскую судьбу, они встречались почти каждый день именно в этой точке, считая ее главной для города и страны, а ансамбль Дворцовой — самой прекрасной площадью в мире.

Когда Ордунянский вошел в свой кабинет, он обнаружил на письменном столе рыжего кота, а на клавиатуре компьютера — дохлую мышь. По описанию рыжее создание напоминало того самого беглеца из Фонтанного дома — крупный, упитанный, немолодой.
 
После всех проведенных экскурсий Ордунянский созвонился с сотрудницами музея Ахматовой и сообщил, что кот у него, и он его к вечеру привезет. Кота поместили в сумку, ради такого дела для музейщика вызвали такси, и беглеца доставили по месту назначения. Не зная как отблагодарить коллегу, служительницы торжественно объявили, что сегодня у их соседей, в музыкальном музее — а это только с другой стороны дворец обойти — играет легендарный клавесинист Варфоломей Клюквин. Его концерты пользуются успехом, и вообще — это для настоящих ценителей. Ордунянский не смог возразить, и дамы повели его в парадный зал. Там действительно стоял расписанный изящно, по-французски, старинный инструмент — явно из местных дорогих экспонатов. На стульях расположились редкие посетители, которые, судя по виду, за сто пятьдесят рублей получили возможность спрятаться от вечерней непогоды.
 
Когда к публике вышел исполнитель, он сразу показался Ордунянскому своим человеком, настоящим петербуржцем, культурным, образованным, правда, еще больше погруженным в свои, ему одному ведомые эмпиреи. Артист поклонился, тряхнул длинными прядями давно не мытых седоватых волос — в городе продолжались перебои с водой — и сел играть. В этот вечер звучали Рамо, Люлли, Марэ и кто-то еще. Все пьесы и циклы похожие, практически не отличались друг от друга. Музыка прекрасная, бесконечная и абсолютно медитативная. Полтора часа первое отделение, полтора часа — второе. Некоторые слушатели, явно из командировочных, скорее всего, москвичей, стали уходить по одному, на полусогнутых, стараясь не привлекать внимания. Ордунянский сидел в первом ряду с дамами и позволить себе такого никак не мог. Кто-то имел неосторожность увлечься аплодисментами, артист воспринял это как бис и продолжил играть, потеряв окончательно связь с реальностью.

Когда Ордунянский добрался до дома, на дворе стояла глубокая ночь. Он посмотрел в небо: огромный диск луны проглядывал сквозь плавно движущееся кружево облаков. На телефоне высветилось сообщение: «Кот сбежал. Что-то тут нечисто. Концерт был отвлекающим фактором». Эка невидаль, захочет есть — дорогу найдет. И со спокойной совестью отправился спать…

На следующий день, выйдя из дома и привычно купив «Санкт-Петербургские ведомости», он не сразу зашел в кафе «Север» — его увлекли заголовки, один удивительнее другого, а статьи наперебой свидетельствовали о том, что в городе происходило нечто невероятное.

Поздно вечером, еще до разведения мостов, прогуливающиеся по Дворцовой набережной наблюдали, как стая котов, перепрыгивая через гранитный парапет, выбегала на весенний, местами подтаявший лед Невы, причем возглавлял кошачий парад рыжий кот, по всем признакам напоминавший музейного беглеца. В связи с чем журналист предположил, что это действительно реинкарнация поэта-нобелиата, и он неслучайно двинул к своей «водичке», подстегиваемый своей же хордовой памятью… Другие утверждали, что собственными глазами видели в разных районах Северной столицы отдельных представителей кошачьих, разбегавшихся по подворотням с корюшкой в зубах.

Нашлись очевидцы, которые утверждали, что в доме на углу Малой Морской и Гороховой, где когда-то умер Петр Ильич Чайковский, слышались крики «уйдите, уйдите, это не то, что вы думаете, это другое», а потом громкие тяжелые стоны. Кто-то заметил людей в темной форме, похожих на выпускников Императорского училища правоведения, севших в черную карету, запряженную двойкой лошадей, и исчезнувших за поворотом.

В это же время в следственном изоляторе на Шпалерной, где в свое время содержались под стражей Ленин и Перовская, сидевший за решеткой бизнесмен Колымагин бился яростно в дверь и громко требовал, чтобы его выпустили немедленно или же дали срочно перо и бумагу, поскольку он, наконец, благодаря всем людям и нелюдям, в том числе своим котам Альбусу и Бадди, а также бенфотиамину, Al-имемазину и прочим, сделавшим все озарения возможным, осмыслил свою теорию познания. Периодически Колымагин кричал не своим голосом: «Революция, о необходимости которой так долго говорили большевики, свершилась! Ура, товарищи!» Надо сказать, что арестованный официально обвинялся в предоставлении банкам ложных сведений о своих компаниях, но в действительности все обстояло совершенно иначе.

Как большой ценитель современного искусства, Колымагин старался обогатить любимый город инсталляциями и всевозможными арт-объектами, которые ему в большом количестве поставляли западные дилеры. Но многочисленные металлические деревья, стеклянные игольчатые конструкции, скамьи причудливых форм оскорбляли чувства консервативных жителей города, в частности, членов клуба любителей раннего Гумилёва. У них нашлись свои люди среди офицеров ФСБ из поколения нынешнего президента, и достаточно было одного звонка, как дело завертелось. В конце статьи как бы между прочим отмечалось, что упоминаемый кот Альбус в эту ночь исчез из дома арестованного предпринимателя. По всей видимости, даже этому ушастому баловню, живущему в роскошных апартаментах, урезали рацион, а он, будучи истинным британцем, не мог с этим смириться.

Еще об одном любопытном факте Ордунянский узнал, когда проходил мимо Дома Зингера. На углу в дверях наблюдалась некоторая суматоха и ажитация. Из горячих обсуждений прохожих, толпящихся рядом и не спешивших уходить, он понял, что в известном всем книжном магазине ночью случилось невообразимое. Все томики Пелевина и Сорокина кто-то сбросил с полок и витрин. Они валялись на полу, полураскрытые, переплетаясь страницами друг с другом — книга одного автора с книгой другого. Разъединить их не представлялось невозможным. Страницы как будто склеились между собой. Кто-то даже вспомнил о таком явлении, как крысиный король, когда особи крыс в тесном пространстве спутываются хвостами и отделить их друг от друга уже нельзя — только заспиртовать.
 
Стоявший в толпе парнишка субтильного вида задумчиво произнес — наконец Пелевин и Сорокин полюбили друг друга…


* Similis simili gaudet (латинская пословица) можно перевести, как "Похожий похожему рад" (близка по значению русской — "Рыбак рыбака видит издалека")

Москва 2021