Вы не найдете меня в различных демонологических списках, которые создавали когда-то жадные до власти и богатства жрецы авраамического мира. Я даже косвенно не упомянут в их священных писаниях. Меня не внесли в свои бредовые книги всякие экзальтированные мистики и эзотерики. Меня не призывали всякие демонолаторы и обдолбанные шаманы. Меня как будто нет… Но, как ни смешно и не банально прозвучит, я был, есть и буду. Я страшнее всех остальных демонов, меня все века презирала общественная мораль, но имени моего никто не произносил вслух, ибо нельзя его поминать всуе. Лукавлю, конечно, можно произносить что угодно, но вы просто его не знаете.
По принятой традиции мистических школ, взращенных религиозными догмами и священными книгами, все демоны символизируют определенные грехи-табу-харамы. Это древняя традиция, в которую невероятным образом вплелись верования шумеров, египтян, персов, иудеев, а потом римских язычников, христианских сектантов и арабских сказочников. В результате каждый демон представляется как физическое воплощение зла, как концентрированная идея тяжкого проступка и сублимация всех желаний ведущих к падению. А потому знайте имена врагов своих, живите праведно и несите деньги жрецу, иначе не попадете в рай, а достанетесь на растерзание властителям зла, имена которых, в отличие от божьего, упоминать можно, но всегда с презрением и даже ненавистью. Ха-ха! А моего имени вы-то и не знаете. Или знаете, но стесняетесь?
Один очень известный персонаж, перепрыгнувший из евангелий в роман русского писателя, переосмысленный и перерожденный, сказал: «…что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». Трусость не вошла в число «смертных грехов», потому как церкви нужны были трусы, которые боятся если не Бога, то костра. Но еще нужны были солдаты, которые защищают церковь и уничтожают ее врагов. Вот тут трусость совсем не нужна. А потому бойтесь ада и Сатану, а вот умереть достойно в бою не бойтесь, и тогда ждет вас Вальхалла или рай небесный, причем моментально. Бойтесь лица противоположного пола – оно источник соблазна и греховности, а вот лицемерие, особенно, когда оное угодно жрецам – пример праведного смирения. Ну и так далее. Незамысловатое двоемыслие: тут бойтесь, а тут нет, тут трусость праведностью запишется, а вот тут пороком. Только не перепутайте. А потому боязнь не грех, а вот малодушие непростительно, особенно когда ты не до конца предан организации, диктующей тебе моральные нормы. Но трусость, как ее не назови, она всегда трусость, а страх – всегда страх. Не важно перед чем или кем ты робеешь, не важно чего ты боишься – ты просто трус, а значит мой адепт. Храбр в бою, но робок перед женщинами? Одиозный ловелас, но от вида пролитой крови бросает в дрожь? Смел в научных познаниях, но боязлив в ответственных решениях? Не боишься никого из живых людей, но дрожишь от призраков? Презираешь деньги и материальные потери не печалят, а вот с честью расстаться ай, как страшно! Да можно до бесконечности перечислять все страхи и причины трусости. Хотя, причина, как правило, всего одна – любовь. Ой, как неожиданно! Ах, как спорно! Любовь – это ведь от бога! Это главное в священных писаниях! Возлюби там того-то и того-то и вообще… Ну да, ну да, всё правильно. Любовь – это основа. Она первоисточник всех человеческих устремлений. А потому она и причина всех деяний, как праведных, так и аморальных. Нужно ли перечислять последствия любви к деньгам, любви к приключениям, любви к… ну, не буду перечислять всех «филов» и все «филии». Итак, вот вам два вида любви: любовь к себе и любовь к ближнему. Каждая из них рождает, как храбрость, так и трусость. Любишь себя – значит, боишься за свое здоровье, жизнь, честь или благосостояние. Любишь родителей, жену, детей, друзей – разве нет боязни за них? Признаю, встречаются иногда такие отбитые пофигисты, у которых жестокая природа каким-то образом отключила инстинкт самосохранения, моральные устои и вообще разум, но они, как правило, долго не живут, а если и живут, то гонимы и презираемы. А потому примите страх, как спасительный подарок эволюции, не только развивший в человеке важный инстинкт самосохранения, но и позволивший ему осмыслить его и придумать меня. Придумать? Ну, конечно же, все демоны живут в ваших головах. И кого из них призывать – решать вам. Ибо от этого будет зависеть ваша жизнь. И первый из них я, ибо я – бог трусости.
Глава первая.
Адам.
И призвал Велиал, повелитель демонов, слугу своего Пахдаэля, и велел ему явиться скрытно в рай, что насадил Господь в Едеме на востоке и искушать человека, имя которому Адам…
Как всё пафосно и ненатурально. Немудрено копировать язык всяких древних писаний и косить под то, чем твоя писанина не является. Но этим даже Ницше не брезговал. Я же буду проще.
Многие полагают, что первым из восставших ангелов был Люцифер, которого потом нарекут Сатаной и Дьяволом. Но это не так. Люцифер был всего лишь одним из тысяч падших, последовавших за Велиалом, который, обольстив множество сыновей божьих, склонил их на путь мятежа против Бога. Я же не был ни только первым, но и в числе первых, а до грехопадения Адама даже не существовало понятий чревоугодия, гордыни, похоти и, конечно же, трусости. Но спрос рождает предложение. И вот первым на подмостки выхожу я. Ну ладно, не совсем первым – первым подоспел Люцифер, обратившись змеем. Он всегда выдавал себя за бога мудрости и сакральных знаний. Впоследствии шумеры прозвали его Энки и поверили, что именно Он придумал вылепить первого человека из глины. Ха! так он и поведал жрецам. А вот потом некоторые, припомнив эту байку, наградят его титулом «демиург», и даже начнут ненавидеть, но это уже будет много позже.
В тот день он был в ударе – харизматичен и красноречив, как никогда. Первая женщина была просто приворожена. Как такому не поверить? Как такому отказать? Сияющий ангел ослеплял. Конечно же, ни в какую змею он не превращался – просто последователям Яхве был потом так ненавистен, что иначе его не обзывали.
Адам, который тоже соблазнился, и вкусил от плодов заветного дерева, вдруг прозрел насчет того, что с неприкрытым срамным удом негоже бродить по священному месту и… и тут появляюсь я, причем одновременно с Яхве.
«И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.
И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: Адам, где ты?
Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся.»
Но трусость, вспыхнув впервые, разгорается ярче:
«И сказал Бог: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?
Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.»
Ну да, ну да, баба во всем виновата! А теперь сознайтесь, кто из вас в минуту трусости не сваливал все косяки на свою женщину, будь она вам жена или подружка. Можно вообще струхануть по полной и сбежать от хулиганов из подворотни, бросив девушку, которую взялся благородно проводить в отдаленный район. А можно просто во всяких мелких и крупных жизненных неурядицах винить свою благоверную. А еще скидывать на нее решение проблем. Думаете, не часто так бывает? Хотя, ладно – сейчас живем в век эмансипации и женщины уже не те безобидные существа, как в классическую эпоху, а среди мужчин мало рыцарей без страха и упрека. Кстати, всегда это выражение бесило, ибо рыцарь без страха – мертвый рыцарь. Не надо идеализировать тупых средневековых вояк. Итак, грехопадение началось не с чревоугодия, не с уныния или с гордыни, и далеко не с лени или похоти, а именно с трусости. Человек стал бояться ответственности за совершенные ошибки, у него включился инстинкт самосохранения, а потому как не презираемы были трусы, но именно они стали теми выжившими, которые породили всё человечество и написали те священные книги, в которых меня нет. Потому что я не демон, а, по сути, ваш ангел-хранитель. И имя мне Архиделион, иногда по старой арамейской привычке меня кличут Пахдаэлем. Я бог трусов и трусости, я первый из служителей Велиала, хотя никто не может управлять трусостью. Или вы полагаете, что мой повелитель не знает страха? Да, он может склонить практически любое существо к самому страшному поступку, ужасающему с точки зрения любой морали. Но вот эти поступки не так презираемы, как преступления, совершаемые из-за трусости. Думаете, все девяносто миллионов немцев поддержали Гитлера и его режим? О, нет! – таких и половины не набралось из того числа. А что остальные? А остальные были просто трусами. Ну, все вот зигуют, а как же я? Я вот тоже боюсь косых взглядов толпы, боюсь потерять работу, боюсь неодобрения начальства. А еще больше боюсь концлагеря, или иных репрессивных мер. И уж если вообще противно рассыпаться в дифирамбах к нацистским упырям, то просто промолчу – целее буду. Хм, трудно осуждать, ибо так действует инстинкт самосохранения. Ведь те тысячи немцев, которые пробовали хоть как-то противиться режиму, быстро были стерты им в порошок, или, в удачном случае, сбежали. Но побег разве не проявление трусости? Хотя кто осудит Эйнштейна или Ремарка? Но мы говорим сейчас о миллионах промолчавших, о тех кто…
«Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист.
Потом они пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ.
Потом они пришли за членами профсоюза, я молчал, я же не член профсоюза.
Потом они пришли за евреями, я молчал, я же не еврей.
А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто бы мог протестовать.»
Кстати, самому автору этих замечательных строк не хватило достаточной трусости, чтоб промолчать, как остальные, а потому он прошел тюрьмы и лагеря и… ненавижу его! Он для меня как Люцифер-сатана для иудо-христиан. Потому не стану даже упоминать его имя.
Но вернемся к Адаму. Евреи писали о том, что его создал Яхве, но задолго до них шумеры полагали, что придумал Адама бог Энки, и повелел своей супружнице Нинмах вылепить его из глины. А что, они ведь статуэтки своих идолов лепили из глины (из земли), так почему ж первый человек из иного материала должен быть изготовлен? Но, как я вам уже рассказывал, под видом Энки являлся им Люцифер и давал всякие тайные знания жрецам. Но всё это был «первоадам», Адам – табула раса, болванка человека, на которую ничего не записано, гомункул, не вышедший из лаборатории, существо без воли и амбиций. И тут появляюсь я. «Бойся, Адам! Бойся, ибо тебе есть что терять! Бойся, ибо ты теперь разумен! Бойся, ибо только так спасешься!».
И он боялся, он всю жизнь боялся: изгнания, голода, холода, своих потомков и смерти, как таковой. Хотя, наверное, всякий, кто столько проживет на проклятой земле, возжелает ее более чем жизни. А вот сын его Авель не боялся, а потому и предположить не мог, что в один прекрасный день его старший брательник пробьет ему череп камнем. Видели бы вы эту картину:
Они идут по полю. Для чего они сюда пришли? Авель не знает, но старший брат позвал, пообещав объяснить всё на месте. И тут Каин останавливается, поднимает с земли щербатый камень, весом чуть более килограмма, и ударяет его по голове. Авель опешил, он чувствует сильную боль, но не понимает, зачем брат бьет его. Он не пробует бежать или звать на помощь, хотя кого тут позовешь – на всю планету четыре человека. Лишь удивленно смотрит в глаза брату и произносит: «Ты чего?». А Каин молча наносит следующий удар, и еще, и еще, пока брат не падает, а его голова не превращается в кровавое месиво. После этого братоубийца (да и вообще первый убийца в истории) швыряет свое оружие в сторону, вытирает брызги крови с лица тыльной стороной ладони и идет в свою хижину.
Авель, почему ты не боялся? Авель, разве ты не видел, как Каин ревнует, как завидует? Разве просто так Господь демонстративно принял твое подношение, а Каина отверг? И разве ты не понял, что истинной жертвой были не первородные от стада твоего, а ты сам? Ты агнец, принесенный на заклание. Если бы понял, то побоялся. Если бы струсил, то выжил. А вот Каин не строил из себя героя и потому быстро выпросил себе у Бога «знамение», оно же «каинова печать», которое дало ему безопасность. А что наказание? В чем проклятие? Изгнание. Ну, сейчас мало кто поймет, что в древности это было страшнее смерти. Потому как чужаков нигде не любили, их грабили, гнали, насиловали и убивали изощренными способами, потому как они вне закона. Кто-то посмеется – а кого собственно боялся Каин? На земле теперь население четыре минус один человека. Но Адам и Ева продолжали плодиться и размножаться, а также их дети, внуки, правнуки и праправнуки, а жили люди тогда очень долго, один только Мафусал аж девятьсот шестьдесят девять лет прожил. То есть, спустя время, завалить Каина уже многие могли, но ходил он с нужной «ксивой» и не боялся. Прозвучит в лучшем случае, как оксюморон: он не боялся, потому что был трусом. Трусость в данном контексте синоним осторожности. Авель же не боялся, не был осторожен. Он умер рано, а вот Каин жил долго-предолго, счастливо-пресчастливо. Но насчет счастья, может, и лукавлю – хрен знает, как он себя там ощущал, но насчет долголетия просто ручаюсь. Это, знаете, можно сравнить, с подельниками, которых менты приняли. Один из них типа сразу по понятиям – в отказ, в отрицалово, а другой быстро топит подельника. В итоге первый получает на всю катушку, а второй отделывается легким сроком или тяжелым испугом. Первый потом долго чалит срок, теряя здоровье на «курортах» за колючей проволокой, а второй на свободе гуляет и совесть его за трусость не мучает, равно как Каина, который брата затушил. Ну, или мучает так, чутка, но выгода перевешивает. Кто поспорит с тем, что живой трус лучше мертвого храбреца? Правда не сказать, что Авель был храбрецом или героем, просто он еще не знал, что такое трусость. Это открытие распространится чуть позже, хотя уже в Едеме Адам с ним познакомился. Жаль сына не научил. А то мог бы предупредить, типа: «Сынок, не ходи в поле с братом. Странный он какой-то, смотрит на тебя с дикой злобой, и камни заготавливает увесистые». Ладно, шутки тут не уместны. Но запомните: трусость – первое и главное качество для самосохранения.
«Взгляните на котиков земных: они, хоть и страшные хищники, но бздят любого звука громкого, и Господь спасает их от пылесоса под диваном. Вы не гораздо ли лучше их?»
Итак, трусость – мой первый дар проклятому человечеству. И он оберегает его и поныне. Потом к людям явятся братья мои и научат их своим порокам, как это сделает Левиафан – он явится следом за мной и научит Каина зависти. А последним Веельзевул, ибо не сразу первые люди смогут пожрать, так сказать, от брюха. И еще долгие тысячелетия голод будет сопутствовать человечеству, а потому чревоугодие – всегда было редким грехом. Кстати, все семь смертных грехов первым на себе испытал опять-таки Каин – даже обожраться ему удалось первым. Хоть и проклял его Яхве по поводу земледелия, но на потомков это не распространилось. Его первенец Енох как-то собрал большой урожай полбы и смокв, а Каину очень так кашка из полбы с сушеными смоквами понравилась, и наелся он просто до отвала, так что дышать стало трудно. Жалко, что еще бухло тогда делать не научились, но это уже другая история.
«Всех же дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет; и он умер». А мог бы, наверное, вообще не умирать. Но, знаете, когда умирал первый человек (Первый в смысле – первый созданный человек, ведь, как помним, первым умершим был Авель), я стоял возле его ложа. Ложе его являло собой какое-то невероятное нагромождение из шкур животных, наброшенных на кучу мелких веток. Адам бы укрыт меховым покрывалом из шкуры серебристого единорога (не спрашивайте, кто это и почему сейчас не водится), но очень сильно дрожал. Дрожал, трясся, или как бы сказали ваши предки – трусил. Да, трус тот, кто трусит, то есть трясется. Его пробивал озноб, но еще его трясло от страха и сомнения – а что потом? Вот я сейчас перестану дышать и что? Память являла окровавленное тело сына. «Авель, сынок, что с тобой? Авель, вставай?». Авель не встал, а через пару дней его тело почернело и раздулось, через неделю Адам обнаружил, как зловонные куски тела Авеля пожирают опарыши и какие-то черные жуки. Не прошло и двух месяцев, как от тела остались одни косточки, такие же косточки, как от обглоданного ягненка. И всё… Адам видел потом и другие смерти – один из его правнуков взобрался на опасный уступ, чтоб спасти упавшую козу, и свалился вниз. Его тело нашли через два дня. Позже одному из детей Сифа отказала внучка Каина – не смог внести выкуп назначенный родителями – он изнасиловал ее, а потом убил ее брата, который вступился за сестру. Пришел отец ее с братьями своими, они связали преступника и долго думали, как умертвить его. Дядя убитой придумал новое жестокое умерщвление: они облили связанного человека древесной смолой и бросили в костер. Смерть стала простой, а жизнь такой хрупкой…
И вот одна смерть, другая и еще. Но что потом? Адам прожил долгую жизнь и навидался многого. Не обязательно быть пророком, чтоб понимать – не такую судьбу готовил ему Создатель. Но так получилось. Можно винить Бога в том, что творение оказалось с дефектом, можно винить Велиала за поднятый мятеж, который в итоге и привел к этим последствиям, можно винить Люцифера за вмешательство в эдемскую идиллию. Но что случилось, то случилось. И теперь каждый сам за себя, каждый сам принимает решения. Адам, ты стал подобным Богу? Твоя судьба в твоих руках? Наслаждайся свободой и познавай мир! И вот Адам познал голод, холод и страх, он познал нужду во всем необходимом для нормальной человеческой жизни. Он видел, как засуха уничтожала посевы, он видел, как зверь терзал охотника, а скот не давал приплода, он видел пересохшие реки и колодцы, он видел бурю, ломавшую немногие деревья, приносившие съедобные плоды, он чувствовал на себе проклятье в полной мере, он плакал, он молился он взывал, но неизменным ответом была тишина. И чем ближе подбирался к концу своей жизни, тем сильнее обуревал его самый сильнейший из страхов – страх смерти. Смерть Авеля была печальна, но непонятна. Как так, сын мой больше не появится среди нас? Больше не приготовит нам нежного ягненка из своего стада? Больше не будет звучать его звонкий смех, а мы никогда не увидим, как рождаются его дети – наши с Евой внуки? Сон и смерть так похожи: вот лежит человек без движения – ничего не слышит, ничего не обоняет, ничего не видит. Но через несколько часов он опять бодр, он говорит, он чувствует, он живет! Да, его как будто не было какое-то время, а потом он появился. А смерть? Не так ли со смертью? Вдруг сынок полежит несколько часов или дней, а потом поднимется, явится в мою хижину и скажет: «Доброго дня, отец! Прекрасный день, пойдем к столу, я принес молодого барашка, приготовим его с горькими травами. Будем есть, веселиться и воздавать хвалу Господу за новый день».
Но Авель не проснулся уже никогда, также как и многие другие люди, которых на свет произвела Ева, имя которой означало «жизнь», а также дочери Евы и дочери дочерей Евы. Жизнь оканчивалась смертью, а смерть… А вот что потом? Чем оканчивается смерть? Неужто Господу нет дела до творения рук своих? Неужто мы умираем, подобно животным, и нет у нас иного предназначения? Все мы прах и в прах возвращаемся. И вот я сегодня в последний раз буду есть барашка, а завтра черви будут есть меня. Осознание этого больше всего и заставляло трепетать в последние годы и в последние дни.
Кстати, Каин тоже будет мучиться теми же вопросами, а вид поедаемого червями тела натолкнет его на мысль о том, что останки умерших нужно предавать огню. О том он и попросит перед смертью своего сына Еноха. Так появилась кремация.
Люди жили, люди умирали. Люди боролись за жизнь, люди любили, люди ненавидели и даже порой убивали кого-то. Но чаще земля убивала людей, а точнее Земля. Именно она порождала болезни, неурожай, засуху, бури, молнии, камнепады, потопы, ядовитых змей и свирепых хищников. И никто тогда не догадывался, что человек может сам стать бедствием, ибо он страшнее всех ядовитых гадов ползающих по земле и опасней всех зверей затаившихся в лесной чаще.
А потом пришли они… Нефилимы – падшие. Еще их называли великанами. Откуда они взялись? Просто в один момент женщины стали рождать больших детей, а эти дети начали вырастать просто до исполинских размеров. И отцы этих детей имели отнюдь не земное происхождение.
Говорят, что прямо с неба явились божьи сыновья, сотворили себе человеческие тела и вступали в связь с человеческими женщинами. Они были прекрасны, как рассвет в саду Едемском, они были сильнее всех мужчин земных и главным из них был Велиал. Да, мой господин первым явился в образе прекрасного юноши, он подходил к любой девушке и без всяких там прелюдий предлагал ей вкусить тот плод, который не вкусили предки ее, и никто в будущем не вкусит. Следом явился Асмодей и соблазнил сразу нескольких девиц; они с Велиалом даже устроили соревнование – сколько женщин последует за каждым из них. На это всё взирали другие ангелы. И знаете что – многие сошли с небес и присоединились к ним. Мятеж против Создателя набирал обороты. Бог безмолвствовал. Какова была моя роль? Хм, знаете, я никогда не прельщался земными женщинами – всё материальное для меня мерзко. Но, уверен, и мой господин никогда особо на них не заглядывался, просто у него всегда были далеко идущие планы, каждый его поступок можно сравнить с очередной партией великого гроссмейстера: вот сейчас он сделал только первый ход, вот только одна пешка сменила клетку, и уже открываются тысячи невероятных комбинаций. Вы никогда не поймете его главного замысла до конца, пока не доиграете, пока партия не перескочит эндшпиль, пока ваша главная фигура не слетит с доски. И всё это время очаровательная любвеобильная улыбка не перестанет покидать его прекрасного лица. А сейчас он играл против Бога, сейчас он ходил белыми, сейчас он сметал фигуры, сейчас он сметал устои и зачатки нравственности. Эй, там, на небе, объявлен шах!
Через девять месяцев на свет появились особенные младенцы. Из младенцев выросли особенные юноши. И вот настал такой день… знаешь, вспахиваешь себе так свое поле или пасешь свой скот, а к тебе являются несколько дюжих парней, ростом выше двух метров. У каждого ладонь больше двух твоих, и говорят они: «Теперь ты отдаешь нам треть своего урожая». Ты интересуешься: «А за что?». «А чтоб чего плохого не случилось с твоим полем и с твоей семьей» – в ответ. Этих рэкетиров тогда было не более трех десятков, а обычных мужчин водилось на земле несколько сотен, и жили все, как правило, по соседству. Объединившись, они смогли бы дать отпор, да просто накидать тем наглецам по самое не балуй… но, они все боялись. Каждый был сам по себе. К каждому из них я являлся в дом (о, я тоже сотворил себе человеческое тело – в ту пору это стало трендом) и беседовал с хозяином. А потом, когда к нему приходил сосед и пробовал уговорить его объединиться и дать отпор нефилимам, он отвечал: «Ты что, спятил совсем? Хочешь оставить своих детей сиротами? Хочешь, чтоб твоя семья умерла с голоду?» Сосед недоумевал: «С чего ты взял, что это произойдет? Если мы сейчас скучкуемся и позовем других соседей, мы сможем навалять тем отморозкам, и урожай будет целым и сами, и имущество наше. Вместе мы сила!». Но получал в ответ: «Не пори чушь, я слыхал уже, что случилось с теми, кто противились – их забили насмерть, изнасиловали их дочерей и жен, а дома их сожгли. Лучше потерять часть урожая, чем потерять всё». И люди не могли объединиться и дать отпор. Одни струхнули, а другие, противостоя в одиночку, погибли. А всё потому, что они слушали меня, они хотели остаться живыми трусами. Нефилимы забирали порой не треть, а целый урожай, не треть от новорожденного стада, а всех ягнят, а еще забирали у хозяина дочь или жену, если они им приглядятся. Ибо в обществе, где правит ничем не ограниченная сила, нет иного закона, кроме воли сильного. Ибо сильный пожирает слабого. Думаю, Господь не хотел такого расклада на созданной им земле, он, наверное, верил, что люди постоят пусть не райское, но прекрасное, справедливое и праведное общество. Но вышло совсем не так.
И вот на смертном одре лежал дрожащий, умирающий первый человек. Трясло его не от лихорадки или каких-то проявлений агонии, а от страха – он очень боялся смерти, а еще он боялся за своих потомков, он боялся… он просто боялся. Знаете, в ту пору нефилимы не признавали никаких норм, устоев и порядков, они неоднократно забирали урожай с полей самого Адама, забирали его скот и уводили его внучек и правнучек, предавая их насилию и поруганию. Они убили многих его внуков и правнуков, хотя сами были его потомками. Они не испытывали уважения к самому Адаму и не ставили его ни во что. Да, первый человек, великий предок всех живущих на земле был неуважаем многими потомками своими – одни кляли его за то, что дав жизнь, дал им страдания, другие за то, что не вразумлял нечестивцев, а некоторые просто считали его слабым презренным трусом. Вот и умирал он униженным и оплеванным, и трясся от страха: а вдруг они сейчас ворвутся в его хижину и что-нибудь натворят?! А вдруг ему даже не дадут умереть естественным способом – вдруг один из этих громил просто размозжит ему голову какой-нибудь корягой и его лицо превратится в такое же кровавое месиво, как лицо его сына Авеля?!
Рядом с Адамом сейчас стояла лишь жена его Ева и сын его Сиф. Больше никто не захотел прийти и проститься со своим предком, никто не захотел почтить своего праотца, который подарил им жизнь и подарил страдания на грешной земле. А если более точно – все они струсили. Ведь один из нефилимов, сильнейший, как-то провозгласил: «Кто чтит предков – чтит слабость. Кто хочет быть добрым и праведным, тот слаб и глуп. А потому возненавидьте родителей ваших, ибо они родили вас на страдания». И вот миром правил закон сильного, миром правили чудовища, а Бог безмолвствовал, честно говоря, лишь до поры, но в то время это казалось безысходностью. Находились, конечно, люди, которые решили унизиться и прислуживать нефилимам, выполняя любые их желания, став рабами и недочеловеками, но и это не спасало. И вот, умирающий человек, первый человек, первый согрешивший, первый, изведывавший страх и унижение, голод и холод, боль и отчаяние, проклял создателя своего в сердце своем: «Нет правды на земле, нет законов, нет справедливости и нет милосердия! Будь же проклят Ты, Бог мой, за то, что сотворил меня и дал мне родить детей моих! Будь проклят за то, что позволил злу войти в этот мир и сделал нас несчастными!».
А еще возле его смертного одра стоял я и слышал слова, которые он не произносил вслух, но которые клокотали в голове его, и меня охватило двоякое чувство. С одной стороны я испытывал безмерное восхищение перед Велиалом и его замыслами, его гениально разыгранной партией, тем, как он смог доказать Всевышнему, что труды рук его не стоят ничего, что каждое его творение при любом удобном случае отвернется от него и нарушит повеления его. Вот вам шах и мат – нет ничего совершенного! В раю ослушались, а после рая развратились, и… «велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время». «А ведь ты, Господь, сотворил их по образу и подобию своему! Или нет? В чем подвох? Господь не совершенен или труды его – халтура?». А с другой стороны мне было жалко Адама. Знаете, во все времена в среде моих братьев и их порождений жалость трактовалась как слабость и глупость, но мне в самом деле было жаль этого человека, первого человека, созданного из праха земного, в которого Господь вселил свое дыхание, вселил искру вечной жизни, но она погасла, оставив лишь одни горькие сожаления и страх, вечный страх, который поселился в сердцах наследников. Ведь все, кто не испытывал страха, погибли, а выжили лишь трусы и эти люди оставили потомков, которые населили землю.
Глава вторая.
Азазэль и Азаэль.
После потопа, уничтожившего всех, кроме праведного Ноя и его семейства, народившееся новое человечество не зажило намного счастливее прежнего. Да, нефилимы утонули, а мы оставили свои необычные тела и вернулись в свой прежний прекрасный духовный мир. Думаете легко пребывать в материальном человеческом теле и испытывать все его ограничения и недостатки? Да, поначалу очень интересно: это как нырять с аквалангом или прыгать с парашютом – вначале страшновато, потом кайфово, но когда это каждый день… Мм, хорошего нужно понемножку. Одной отрадой было – мы победили. Мы с Велиалом одержали важную моральную победу над Яхве, и теперь остальные его небесные сыновья не смогут смотреть на нас, как на отчаянных безумцев, как на бешеных собак, как на неблагодарных свиносыновей. О, знай теперь вся вселенная: Единый Истинный Бог – несовершенен! Он ошибается, он не является тем идеалом и абсолютом, за которые выдает себя. А потому каждое его создание, духовное или материальное, небесное или земное достойно свободы и права управлять своей жизнью. Если мы объединимся, то исправим этот мир и достигнем того совершенства, которое немыслимо Ему. Но Он начал играть на опережение, Он сократил во много крат продолжительность человеческой жизни – мало теперь кто из них доживает до ста лет. Помнится, многие люди, прожив и пятьсот, не могли стать по-настоящему умственно, морально и духовно зрелыми. Они не могли понять Создателя, не видели его явных просчетов, не понимали вообще сути бытия, а уж что говорить о том, что они знали про правила игры. Кстати, о правилах. Есть у Велиала еще один слуга, имя ему Азазэль. Был он некогда прекрасным серафимом и пребывал денно и нощно пред Господом и возвещал славу его. Поначалу он отказывался присоединиться к нашему восстанию, но поссорился как-то с Рафаилом, который ходил в любимчиках у Яхве, и в споре Господь встал на сторону (ой, как неожиданно!) Рафаила. Не хочу пересказывать суть той ссоры, это не касается ни меня, ни вас, мои друзья, но Рафаил лично отрубил ему крылья и низвергнул с неба. И вот когда мы сотворили себе тела человеческие, с нами был уже он. Он проявлял просто невероятную находчивость и более всех хотел унизить Создателя. Он научил мужчин изготавливать оружие, которым можно было убить больше людей, нежели обычным камнем или палкой. Так же он дал оружие и женщинам, но оружие это было иного рода – он научил их быть красивыми. Знаете, не все женщины красивы от природы и практически никого не щадят годы. Но он научил их пользоваться косметикой, а тело своё украшать яркими тканями и драгоценными камнями. Женщины научились пользоваться своей красотой так, что стали порой управлять мужчинами, а мужчины ради них убивали друг друга искусным оружием, подаренным тем же, кто подарил женщинам их искусственную красоту. Кто-то может наивно предположить, что Азазэль испытывал к людям особую симпатию и, подобно Прометею из эллинских басней, хотел им искренне помочь, ведь данные им знания, если пошло выразиться, двигали прогресс. Увы, это далеко не так. Никто так ни ненавидел земных созданий как Азазель. И все его «дары» от лука до пулемета, от копья до ракеты, от меча до атомной бомбы имели только одну цель – уничтожение человека. И человечество с легкостью самоуничтожалось. С беззаботной беззлобной ухмылочкой он так и заявил: «Стоило ли Господу устраивать этот глобальный потоп? Можно было подождать еще немного и человечество само себя бы уничтожило. Дайте им шанс, они (люди) весьма изобретательны по части массового гомицида. Они сами очистят от себя землю».
В человеконенавистничестве ему не уступал разве что еще один ангел – Азаэль. Азазэль и Азаэль – как похожи эти имена! Когда-то семиты дали ему другое имя – Шамхазай. Созвучно с современным словом, переводящимся с иврита как «драматург». Он и был в некотором смысле драматургом, если вспомнить что «Весь мир — театр. В нём женщины, мужчины — все актёры». И Шамхазай-Азаэль был весьма плодотворен в творческом плане. Обычный разврат и примитивный промискуитет – фу, как это пошло! Оргия – вот это уже другой уровень! Душа требует вакханалий! «Женщины и мужчины, негоже уединяться для интимных дел в шалашах и шатрах, предадимся общей любви на лоне природы! Отвергнем стыд и застенчивость, навязаные нам слабым богом и глупыми предками!» И для этого есть одно замечательное средство…
«Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем».
Именно Азаэль даровал людям алкоголь! Он научил их делать брагу практически из всего, что растет на земле, а потом научил перегонке, очистке и много каким еще премудростям, благодаря которым напитки становились всё крепче, а вот страха всё меньше. На этой почве у нас с этим первохимиком возник небольшой конфликт, который, правда, быстро угас. Ведь алкоголь, как и всякие другие психоактивные вещества, дает храбрость совсем ненадолго, а после трусость возвращается во много крат больше.
И вот человек на какое-то время теряет страх, стыд и вообще разум. Он уподобляется животному, он предается буйству и разврату, он не контролирует свои желания и эмоции. Человек богохульствует, оскорбляет, убивает, насилует и всё под действием какого-то перебродившего сока растений. Дары Азазеля и Азаэля превосходно совмещались: один пьяный нефилим с топором мог убить не одного, не двоих, а вырезать (вырубить) всю деревню. Кто-то скажет: но почему же первым опьяневшим в священном писании упомянут только Ной? Это священное писание составляли набожные иудеи, и их мозг просто не мог принять все те мерзости, что творились на земле до потопа, а потому всё свелось к короткому предложению: «И увидел Господь Бог, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время». Очень простое, но емкое слово – «зло». Зло! Зло! Зло! Вот что творилось и творится на земле. Люди злы по своей природе – именно это и доказал Велиал.
«…и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем».
Вот это была победа! Всегда неизменно радостный и счастливый Бог восскорбел! Упс, сочиняет гениальный поэт новую поэму, считает ее венцом своего творчества, а тут появляется заумный критик и пишет разгромную рецензию, причем делает это очень грамотно, аргументировано и крайне обосновано. И уже нет ожидаемой славы и читательских восторгов. Все качают головами и вздыхают: «Видимо, всё – исписался пиит. Надо же выдать такую примитивную глупую писанину. Совсем не похоже на его ранние труды». Вот гениальный архитектор строит величайший по размеру и красоте дворец, но не успевает последняя черепица лечь на крышу, а первый ковер украсить внутреннее убранство, как появляется плотник и говорит ему: «Балки неправильно расположены, и свод рассчитан неправильно – обрушится». Приходит каменщик и сетует: «Стены не прочны, рухнут». А он им: «Идите прочь! Я здесь архитектор! Я всё правильно рассчитал». Но через некоторое время здание, и правда, обрушается, превращаясь в огромную кучу мусора. Жизнь поэта окончена, скорбь архитектора безмерна.
«Господи, для чего ты создаешь человека из праха? Разве мало тебе сыновей небесных, которые пребывают возле тебя день и ночь?». Созданное духовным – вот истинный образ и подобие Бога. Не может созданное из материи и пребывающее в материальном мире быть тем же. Физический мир несовершенен изначально и всё что в нем – зло. Именно это и дерзнул заявить Господу Азаэль, в котором не было никогда лукавства. Но никто не терпит любителей говорить правду в глаза. Говорить, что думаешь и думать, что говоришь – вещи о-о-очень разные. И вот Азаэль лишается крыльев вслед за Азазелем. Когда он сделает себе тело и предстанет пред людьми, то ему будет мало одной женщины, ему будет мало одной чарки вина, ему будет мало любого наслаждения, он будет неистов во всём. Эллины прозовут его Дионисом и будут еще долго в его честь устраивать шумные пьянки и оргии. Да здравствует Азаэль! Да здравствуют вакханалии и свободная любовь!
Но за Азаэлем неизменно следовал Азазэль, а люди в пьяном угаре впадали в безумие и убивали, убивали, убивали. Яхве почему-то решил, что после потопа такого не будет, ведь Ной очень смирный и богобоязненный, и дети его такие… ну, почти такие же. А еще держите первый закон:
«Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию; вы же плодитесь и размножайтесь, и распространяйтесь по земле, и умножайтесь на ней.»
Всё ясно? Нужно производить на свет людей, а не убивать. Дарить жизнь, а не забирать. Тот, кто убивает – вне закона, и его можно безнаказанно убить самого. И убивший его будет невиновен в пролитии крови. Ведь палач не убийца, палач – исполнитель божьего закона. До потопа Господь не давал людям никаких законов, он полагал, что они сами разберутся, как нужно жить и каким правилам следовать. Ведь они созданы по Его образу и подобию, а, значит, в них должны изначально жить понятия о милосердии и справедливости. После того, как они съели плод дерева, что росло в центре Рая, они сделались самостоятельными и стали сами понимать, что есть зло, а что есть добро. Или нет? Почему же они начали творить только зло? Может, дерево было не то или селекция подвела садовника? А, может, добро и зло так похожи, что не отличить порой совсем? Или просто понятия о добре и зле у Бога и людей разные. Но как так, они ж созданы, по образу и подобию?! Хм, может всё ж есть брачок, несоответствие некоторое?… Или даже не некоторое, а всё неправильно! Именно это мы и собирались заявить. Но Велиал пошел дальше, со временем он стал утверждать, что Яхве не является единым богом и создателем. Есть иные боги, которые сильнее и искусней Его. А Яхве – жалкий ремесленник, горшечник, лепящий кривые горшки из некачественной глины, а потому мы сами должны научиться творить и в итоге создать новый совершенный мир, в котором не будет места ничему материальному, ибо только впавший в безумие бог мог создать эту вселенную с миллиардами всяких вращающихся бесполезных тел и голубой планетой под названием Земля, на которой обитают люди, творящие зло. А после дадут о себе знать те истинные боги, что неизвестны нам, они откроют нам те знания, что скрывает от нас Яхве. Эти знания сделают нас равными ему, и мы сможем раз и навсегда уничтожить ненавистный материальный мир с его ненавистными обитателями.
Но вот теперь у людей появился первый закон, в котором была четко прописано наказание за нарушение: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека…». Сознайтесь, что вас больше всего удерживает от преступлений: человеколюбие или боязнь неминуемого наказания? Ух, скольких мудаков вы бы поубивали или хотя бы покалечили, не будь вам наказания за это? А если бы еще и оружие при этом можно было легально носить... Но нет, есть закон и есть ответственность, и коль тебя не останавливают никакие моральные нормы, то тебя остановит страх – страх наказания за преступление. И наказанием забравшему чужую жизнь будет лишение его собственной. И по этому принципу будут написаны все первые законы. Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. Страх – вот что теперь будет сдерживать человечество от самоистребления. Чем больше трусов, тем больше людей. Азаэль и Азазэль были в ярости, они потом будут просто без конца предпринимать попытки привнести в человеческое общество смуту и хаос, опустить каждое общество на уровень власти беззакония, но это никогда даже отдаленно не будет напоминать то, что было перед потопом. А каждого нового появившегося нефилима человеческая власть будет предавать суду, лишая его жизни или свободы, в зависимости от содеянного. В этом и отличие Архиделиона от Азазэля с Азаэлем. Я дарю людям жизнь, пусть лишенную свободного оружия, лишенную пьяного беспредела, лишенную разврата и много еще чего, что провозгласится беззаконным, но спокойную и мирную. Бойтесь и живите!
Но все ж порой примет какой-нибудь несознательный человек лишнюю дозу алкоголя, или еще какого вещества, которое отключит страх, и натворит он бед, о которых будет горько сожалеть, но уже будет поздно. Вот сидит в суде и ждет вынесения приговора: некоторых настолько скручивает боязнь, что это переходит в панику или шок. Люди плачут, воют, непроизвольно испражняются, но… раньше нужно было бояться. Дар Азаэля лишает дара Архиделиона, а потом дар Азазеля лишает дара Бога. Алкоголь лишает боязни, а оружие жизни. Но, тем не менее, трусов в любом обществе презирают, а убийцам ставят памятники. Парадокс? Ничего необычного, просто Велиал был прав: материальное не может быть совершенным, оно зло по своей сути. У несовершенных людей несовершенные ценности, а потому они всегда ставили и будут ставить памятники массовым убийцам, называя их мудрыми правителями, гениальными полководцами, великими завоевателями и храбрыми воинами. Эй, а где хоть маленький пафосный бюстик или хотя бы небольшая памятная гранитная дощечка с именем того труса, что не пошел в атаку? Где увековеченное имя того человека, который бросил оружие и дезертировал? Упс, нет памятников великим трусам, есть памятники великим убийцам. Так что является злом на самом деле?
Во многом я, конечно, утрирую и откровенно лукавлю. Часто трусость не спасает, а наоборот. Вот живет небольшое поселение мирных земледельцев, живут за счет урожая, торгуют с соседями, строят дома и живут беззаботно. А где-то не очень далеко какие-нибудь кочевники перегоняют свой скот и замечают: вот люди мирные и добрые тут обитают. А для них слово «мирный» – синоним трусости, а «добрый» – синоним слабости. И внезапно является целая орда кочевников с оружием и убивает всех подряд, не жалея ни старика ни младенца. Сжигают дома и пашни, забирают всё ценное, а немногих выживших уводят в рабство, где те со временем умрут от тяжелого труда. Трусливые выжили? Знаете, даже крыса, когда загнана в угол, будет яростно биться с любым хищником, сколь огромным он не был. Дерись или умри. И не надо ждать, когда загонят в угол – бей первым. Лучшая оборона – нападение. И так жили люди издревле. Мирные землепашцы – мертвые землепашцы. Эй, где ваше железо – в оралах или мечах? Где ваши воины? Где частокол вокруг вашего поселения? Почему какие-то кочевники спокойно проехали мимо вас и смогли потом сговориться и напасать? Почему вы пропустили мимо горстку людей, когда вы могли их перебить? Любой чужак – враг. Бей первым, бей на упреждение. Если не хватает своих сил, то дружи с более сильным и бейте вместе как можно быстрее. Лучше пусть вам достанутся их имущество, женщины и рабы, чем ваши им.
Вот и ставятся памятники массовым убийцам, потому что они были сильнее, и их деяния позволили трусам мирно жить в своей стране. Именно эти «преступники» в свое время били соседей, и эти соседи к вам теперь не суются. Пусть они там называют вашего мудрого правителя «тираном», а вашего великого полководца «головорезом», пусть… главное, чтоб у них не было таких же. Вы считаете, что подобное уже не встречается в вашем цивилизованном обществе? Считаете, что эпоха нашествий, завоеваний и геноцида миновала? Тогда можете ставить новые памятники уже «мирным» кумирам, но на всякий случай не спешите сносить старые, а то мало ли как дело повернется в следующем столетии и тогда придется вспоминать: «Что за грозный воин прежде стоял на этом постаменте? Родина в опасности – где сейчас таких найти?»
Есть памятники и трусам, но, конечно же, ставят такие не за трусость. Просто человек в одной сфере своей жизни может быть жалким трусом, но в другой великим ученым или талантливым деятелем каких-то искусств. А иногда нигде ни в чем может не отличиться, но быть увековеченным лишь ввиду своего происхождения. Так обстоит дело с монархами: множество всяких царей и королей провозглашены великими, мудрыми, храбрыми, прекрасными и святыми. То есть по жизни ты трус, дурак и развратник, а потом, хоп, и памятник тебе воздвигают, где ты на коне с мечом, в историографии тебя провозгласят освободителем и просветителем, а церковь еще и святым. И по сути это памятник не тебе, а человеческой ущербности и земному несовершенству.
А теперь давайте вернемся опять к правилам и законам. Как я уже говорил, Господь, разочаровавшись в первых поколениях человечества, начал менять правила и устанавливать законы. Уничтожил прежний мир, сократил годы жизни и наложил запрет на убийство. Но, знаете, в любых правилах есть лазейки и неучтенные моменты. Таково очень долго обстояло дело с преждевременным прерыванием беременности или с абортами. О, сейчас практически все религии это запрещают. Все вопят: это убийство! это грех! Чем общество более религиозно и консервативно, тем строже такое деяние порицается и запрещается. Но на заре человечества большинство людей не считали плод в женской утробе человеком. Да что там, многие цивилизации даже детей не считали вполне человеками. Этим и воспользовался Азазель. Как-то его товарищ Азаель вслух посетовал: «Вот многие готовы бы предаться разврату, но боятся последствий, в виде очень нежелательной беременности и появлению лишних спиногрызов, которых не прокормить». И светлая голова Азазеля выдала сразу две гениальные идеи: контрацепция и абортация. Обе были невероятно мерзки Творцу, провозгласившему: «плодитесь и размножайтесь!». Если первую идею падшего ангела неосторожное безответственное человечество, как правило, всегда игнорировало, то вторая пришлась ему очень кстати. Как классно, когда можно играть не совсем по правилам, ну или ловко их обходить! И если до потопа всем было реально плевать на жизнь взрослого или ребенка, то после потопа осознание ответственности за преступление добавило страха перед любым убийством. А что такое аборт – убийство? Да что вы! Убийство, это когда лишаешь жизни живого человека, а младенец, который не родился, по определению живым считаться не может. Он даже не человек, а так – заготовка, болванка будущего человека. А потому если до рождения его извлечь из утробы матери и выбросить, как мусор, то это никоим образом не будет считаться убийством и кровь не будет взыскана. Интересная мыслишка, не правда ли? Тут кто-то начнет спорить и приводить иные аргументы. Но, когда Азазель научил людей делать аборты, когда любое совокупление мужчины и женщины перестало обязательно заканчиваться появлением на свет нового человека, вот тогда жизнь для многих заиграла иными красками, вот тогда и появились возможности для шумных, загульных и повсеместных вакханалий, которые устраивал ненасытный Азаэль даже после потопа. Незамужние женщины более не страшились блуда, а замужние прелюбодеяния. Если не принесла никого в подоле, то и не виновата… почти.
Правда потом явится еще один такой изобретатель, но из смертных, который придумает, как можно избежать детей без контрацепции и абортов. Думаете, типа отказаться от секса или от секса с противоположным полом? Улыбаюсь.
«И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему. Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал [семя] на землю, чтобы не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал; и Он умертвил и его».
Изобрел Онан, нет, совсем не онанизм – хоть и появился этот синоним мастурбации из имени того же персонажа, но скорее по недоразумению. А изобрел Онан один из видов предохранения от беременности, а именно coitus interruptus – как круто всё звучит на латыни! А мы назовем это прерванным половым актом. Всё гениально и просто: не хочешь детей – не сбрасывай «семя твоё» в женское влагалище. Правда, метод был все равно ненадежным, а Онан – сразу извиняюсь за каламбур – несмотря на то, что не кончал в женщину, кончил плохо. Ну, ненавидел Яхве всякие изощрения для обхода повеления «Плодитесь и размножайтесь». И, как видим, Он уже начал активно вмешиваться в дела земные – видимо, то, что было до потопа, многому научило. Но то, что изобрел Азазель, уже нельзя было уничтожить, если только опять – вместе со всем человечеством. Хотя Господь, вроде, пообещал, больше не топить… но насчет иных массовых истреблений не зарекался. А люди продолжают делать аборты, даже несмотря ни на какие религиозные табу или законодательные ограничения.
И неоднозначное, очень неоднозначное отношение к тем Азазело-онановским девайсам было у бога похоти, имя которому Асмодей. Да, он был гением любого разврата и Азаиловские оргии радовали его более, чем каникулы школьника, но последствия… Знаете, он считал, что похоть неизменно должна приводить к беде. Каждый предавшийся ей должен заплатить. Заплатить болезнями, ненужной беременностью, распадом семьи, тюрьмой или иными видами общественного преследования, ну или, хотя бы жуткими скандалами с моральным порицанием. А лучше всего, чтоб согрешивших предавали смерти. Вот это самое то! Он был человеконенавистником не больше, чем Азазэль с Азаэлем, но разврат понимал несколько философски. Главная его идея была в том, что материальные существа настолько примитивны и слабы, что, даже зная о всех последствиях, всё равно уступят похоти, и это ли не главное доказательство того, что они ничем не лучше животных? Это ли не доказательство того, что их разум, их встроенная духовность, их богоподобность – ложь, химера, фикция! А свое якобы рациональное начало они используют лишь для оправдания звериных инстинктов, которые живут в них, как бы ни хотел это скрыть Создатель. Поэтому аборт и любая контрацепция были ему не угодны. Многие жрецы разных культов, а также общественные моралисты никогда этого не понимали и, видимо, не поймут. Можно запретить аборты, можно запретить контрацепцию, но никак нельзя запретить похоть. А потому в любом самом религиозно-консервативном обществе, полном всяких ограничений и непреодолимых табу, человека всё равно будет тянуть на разные любовные приключения, несмотря на гибельные последствия.
Слаб человек, грешен и похотлив по природе своей. И вот ведут очередную прелюбодейку и прелюбодея, схваченых, так сказать, с поличным. Недолгий суд старейшин, а потом их со связанными руками и ногами ставят на колени в центре небольшой площадки за городом. Уже приготовлена большая куча камней. Десятки мужчин берут их в руки. Связанные дрожат, рыдают, молятся, страх перед неминуемой смертью трясет их суровой лихорадкой. Но… знаете, если бы они были правильными трусами, если бы слушали меня, а не Асмодея, то остались бы в живых. Неужто в компании падших ангелов я один гуманист? Опять лукавлю. Среди падших ангелов нет гуманистов, ибо все мы, присоединившиеся к мятежу Велиала, считаем всё материальное безмерной глупостью и высшим святотатством. Каждый новый день существования человечества – новый день нашего унижения, ибо Господь провозгласил своими детьми этих злых, глупых и похотливых животных. Потому у меня нет никакой любви к вам, смертные, но я, в отличие от остальных демонов, не получаю никакого удовольствия от ваших страданий. Хотя и понимаю, что каждый камень, брошенный одним из «праведных» палачей, в тех обреченных грешников, по сути брошен в самого Бога, ибо сами деяния тех казнимых лучше всего доказывают его безмерную ошибку. Они ведь знали, что их ждет? Но рискнули. Или просто, когда одолела похоть, то их мозг отключился. Разве думает о каких-то последствиях вон тот, копошащийся на помойке пёс, когда вскакивает на очередную сучку? А чем те, кого сейчас должны забить насмерть лучше их?
И вот полетел первый камень, раздался первый стон, пролилась первая капля крови. Среди собравшейся кровожадной толпы, охваченной праведным гневом, стоим и мы с Асмодеем. С его лица не сходит злорадная улыбка. Вот еще удар, вот еще один камень падает на спину обездвиженной девице. Она хрипло стонет. Я рассматриваю ее лицо: молодое, красивое. Такое же и у парня, который корчится возле нее. Ее зовут Юдифь, ей всего семнадцать лет, она родом из Лахиша. Когда ей исполнилось четырнадцать, родители выдали ее замуж за богатого купца из Иерусалима. Купца зовут… хм, да всё равно, как его зовут. Ему уже шестьдесят и Юдифь его четвертая жена. А молодого любовника зовут Иехуда, ему восемнадцать, он сын иерусалимского камнерезчика. Молодость, любовь… «Похоть!» – восклицает Асмодей. «Ничего интересного или забавного» – зевает Азаэль и уходит. Оказывается, он тоже присутствовал.
Глава третья.
Авраам.
Вот очень пожилая пара. Ему уже семьдесят пять, а ей шестьдесят пять. Они живут в те времена, когда нужно заводить много детей. И дело не в господнем призыве «плодитесь и размножайтесь», а в месте и образе жизни. Эти люди были кочевниками-скотоводами, которые водили свои стада от Вавилона до Египта. Стада были большие, и нужно много помощников. Богатство измерялось в поголовье овец и коз, принадлежащих семье. А вокруг столько обитает любителей поживиться разбоем. Но когда у тебя много сыновей – тебе есть на кого положиться. Но в этой семье нет детей, нет наследников, некому оставить свое богатство, некому потом будет позаботиться о тебе в старости. Хотя, как это потом? – вот уже старость подобралась. Да старик еще крепок телом и относительно здоров и его жена выглядит значительно моложе своих лет, но… с каждый годом шансов получить наследника всё меньше. Знаете, как поступил бы в те времена практически каждый мужчина, которому жена не может принести наследника? Всё просто – выгнал бы ее, и имел бы на то полное право, как с моральной, так и с правовой точки зрения. А потом бы взял себе другую, или даже нескольких жен. И вот есть наследники, есть продолжатели, есть те, кто позаботятся о тебе в старости! Но тут одно «но». Он любит ее, любит так, как мало кто на земле любил какую-нибудь женщину, и он готов оставить всё свое состояние преданному слуге, но не менять жену. Чувствую, сколько восторгов полетит от вас в их сторону. Но тут всё неоднозначно. Есть одно качество в том человеке, благодаря которому наше с ним знакомство будет более долгим и насыщенным. Вы уже догадались, что это за качество и даже припомнили имя этого человека.
«И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение; Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные».
Да, это Авраам, тогда он еще звался Аврамом, а его жену зовут Сара, в будующем – Сарра. Его почитают многие близкие по происхождению религии, их в совокупности иногда так и называют: авраамические. Он упомянут во многих священных книгах и в его честь многие люди до сих пор называют своих сыновей. Он верит в одного лишь Единого Истинного Бога, Бога своих предков, он верит в Яхве. Он любит Его и послушен Ему во всём. Господь лично обращается к нему. Но большинство окружающих народов уже не считают Яхве единственным богом, они поклоняются многим богам. А самых значимых из них подарили мы, восставшие небесные создания. Они строят жертвенники и посвящают целые храмы Велиалу, Люцеферу, Веельзевулу, Астароту, Асмодею и много-много каким еще божественным созданиям, спустившимся на грешную землю. Теперь у нас много имен и много титулов, о нас слагают самые невероятные легенды и нам приносят самые немыслимые жертвы. Нас бояться, нас чтут, нам верят… в нас верят. А Яхве вновь безмолвствует. Хотя не совсем – он ведь обращается иногда к Авраму.
В то время, когда Аврам находился со своими стадами и шатрами в Палестине, случился сильный голод. Господь не стал отправлять своему поклоннику никакой гуманитарной помощи, и тому пришлось откочевать в Египет. Египетские земледельцы никогда особо не были рады пришлым кочевым скотоводам, и причину вы уже знаете. Так что теплого приема ожидать вряд ли приходилось. Но рискнуть стоило – иначе можно погибнуть от голода. Заливные луга земли Ханаанской уничтожены зноем, а в Египте по слухам всё не так плохо. Но когда в сердце человека появляется росток робости, я стараюсь поливать его и удобрять, подобно божественному Нилу дарящему множество обильных урожаев трудолюбивым египтянам.
«Аврам, вот осталось пол дня пути. Ты переночуешь в этой местности и завтра к вечеру достигнешь пределов земли Египетской. Тебе не страшно?»
«Мне страшно, но голод страшнее, в последнее время я потерял много скота, мои рабы питаются хуже, чем нищие в Харране. А потому я ко всему готов, я на всё готов».
«Но тебя могут убить, как чужака, как опасного пришельца!»
«Я никому не опасен, они увидят, что мы люди мирные. Я не буду вторгаться в их земли без разрешения. А еще я поднесу дары их правителям и тем умилостивлю их.»
«Замечательно, но если они всё ж не пустят тебя в свои земли, а возвращаться в голодный Ханаан через мертвую пустыню – это очень долгий путь. Это верная смерть для всех.»
«Я, думаю, что смогу с ними договориться. Я отдам им всё, что они не захотят, но выпрошу разрешения остаться в их землях хоть какое-то время.»
«А если они захотят забрать жену твою Сару? Она ведь так еще красива, несмотря на годы, и ты всем утверждал, что нет прекрасней женщины на всем свете. Как тогда?»
«Я слыхал, что у египтян тоже есть законы, и они не тронут чужую жену, ибо это грех великий. Да не попустит того Господь!»
«Да, может быть, они не тронут чужую жену, но кто запретит им забрать вдову?»
Аврам всю ночь не смыкал глаз, а рано утром обратился к своей жене с необычной просьбой. Всё вроде просто – в Египте она должна представляться ни его женой, а его сестрой. А почему?
«…вот, я знаю, что ты женщина, прекрасная видом; и когда Египтяне увидят тебя, то скажут: это жена его; и убьют меня, а тебя оставят в живых; скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя, и дабы жива была душа моя чрез тебя».
Ну, в общем, вы поняли – заберут Сару в любом случае, ибо красива она прям спасу нет, а вот как мужу ему придется защищать ее и тогда его могут убить. Пусть лучше ее так заберут, мирно, без разборок, скандалов и драк, и будем надеяться, что сильно бесчестить не будут. Оу! Неужто это всё было в действительности? Неужто этот великий праведник, эта культовая фигура, почитаемая во многих религиях, предок всех богобоязненных семитов, патриарх великих народов, так мог поступить? Не, наверное показалось. Наверное, он вот сейчас немного струсил, а в Египте проявит себя настоящим мужиком и не даст никому свою вторую половинку, свою нежно любимую жену в обиду. А? Ха-ха-ха. Из бога трусости, я могу спокойно переквалифицироваться в бога сарказма. Да, Сара действительно поразила всех египтян своей просто неземной красотой. Пусть всякие там критики-атеисты, скептики-антиклерикалы и просто люди без воображения возражают, что не могли они видеть ее лица, ибо оно было прикрыто, как у современных бедуинок. Пусть вопят, что евреи любят всё преувеличивать и никакая женщина не может в свои шестьдесят пять так сохраниться, а фотошопа тогда еще не существовало. Пусть вспоминают, что египтяне вообще были высокоморальными людьми, а их религиозные и общественные правила запрещали всякое насилие и беспредел, а потому Авраму совсем ничего не грозило… Пусть. Кто им запретит возражать? Их там не было, а вот я был. Я видел, как о ее красоте шептались все: от простого раба, до главного вельможи. Видел, как ее забрали во дворец к фараону. И так Сара попала в гарем египетского царя, а как же Аврам? Наверное, скорбит, раздирает одежды свои, или вообще удавился на ближайшем суку?
«…и взята была она в дом фараонов. И Авраму хорошо было ради ее; и был у него мелкий и крупный скот и ослы, и рабы и рабыни, и лошаки и верблюды.»
Фараон был щедр к родному брату своей новой наложницы. И Авраму было хорошо… «Да, жену забрали – это плохо. Но есть и плюсы: во-первых, жив, во-вторых, мое положение в Египте, как близкого родственника одной из царских наложниц, очень так почетно, в-третьих, фараон щедро осыпал меня разными дарами и теперь у меня куча всяких ништяков, и вообще житуха удалась!». Ха-ха! Ой, видели бы вы в этот момент старину Велиала, он аж прослезился от умиления: «Дружище Пахдаэль, ты смог меня удивить. Когда я начинаю полагать, что хуже эти мерзкие люди уже быть не могут, что пасть уже дальше некуда, ты возвращаешь мне веру в их бесконечную порочность. Интересно, а как ответит Яхве?». Яхве, когда-то еще в Харранской земле пообещал Авраму, что от него произойдет великий народ, который вместе со своим праотцом будут купаться в бесконечных божьих благословениях. Хотя, может, в том и выход? Вот бесплодную Сару экспроприировал фараон, Аврам быстренько найдет себе новую, молоденькую жену, а лучше сразу несколько, и вот на божий свет начинают рождаться долгожданные потомки! Десятки сыновей и дочерей, тысяча внуков и… и… Но Господь решил вмешаться. Он наслал какие-то страшные бедствия на фараона, на его домочадцев, его слуг и всё его имущество. Опять игра не по правилам. Но кто б сомневался! А когда взмолился фараон, когда воздел очи свои к небу, когда призвал всех своих жрецов и велел быстренько ему растолковать, в чем он так согрешил пред богами, чем так разгневал Осириса, Гора, Ра, Анубиса, Сета и всех прочих? И тут явился сам Яхве. Ну, как бы не лично – для этого у него есть особый посланник, а именно Гавриил. Тот и растолковал фараону в чем его вина. Фараон остался в недоумении. «Ведь говорили же, что сестра…».
После он зовет к себе во дворец Аврама и, просто кипя от дикого возмущения, мешая свою пафосную царскую речь с отборнейшим матом, объясняет, что негоже так поступать пришельцу с добрыми гостеприимными хозяевами. «Мы к тебе! а как ты к нам?!...».
Знаете, фараон был реально очень набожным человеком и был уверен, что после смерти с легким (буквально с легким) сердцем попадет на суд Осириса, и его исповедь, обращенная к сорока двум богам, будет принята:
Я не совершал греха.
Я не занимался вооружённым разбоем.
Я не воровал.
Я не убивал мужчин и женщин…
И, конечно же:
Я не покушался на чужую жену.
Несомненно, египетский царь не считался простым смертным, и все верили в то, что завершив земной путь, он станет всемогущим небесным владыкой, божеством, защищающим свой народ. А потому ему будут даны некоторые преференции при прохождении загробных квестов, а вполне возможно, что и вообще по большому блату сразу получит место среди остальных богов. Но кто знает?! Проживи достойно и не беспокойся о том, что будет потом. Проживи так, чтоб после смерти тебя прославляли, а не хулили. Будь почитаем не в силу страха, а в силу уважения и никто не посмеет пинать мертвого льва. Да и вообще, мудрый фараон должен подавать пример простому народу, и тогда все будут жить благочестиво, а в царстве будет царить порядок. Можно фыркнуть: «Пустой идеализм!». Но египтяне в ту пору вообще реально были одним из немногих народов, решившим вести добрую и разумную жизнь. Правда, до поры до времени, ибо нет такого, до чего бы не дотянулся Велиал.
Авраму была возращена его законная супруга, а сам он был выдворен из страны со всем, что у него есть. Причем фараон оставил ему всё его имущество, нажитое в Египте, и всё богатство, коим тот завладел по его милости. А в Ханаане голод в ту пору прекратился. Туда и отправился вскоре кочевой патриарх. Теперь он уже не Аврам, а Авраам, и супруга его не Сара, а Сарра. Но сколь знаменит и уважаем не был этот человек, а наследника-то не произвел. Вот уже вековой юбилей на носу и надежд, казалось бы, не осталось, но он верит своему Богу, пообещавшему не просто наследника, а целый благословенный народ-потомок. Можно конечно припомнить интрижку со служанкой жены и сына Измаила, но… Как заявил Яхве – прынц-то не настоящий! То есть, все ж первенец Авраама, как ни крути, не от правильной женщины. А правильной женщиной является Сарра. Вот так! Эх, любил Господь дешевые фокусы. Хотя сейчас меня заткнут истинно верующие: «Это так Он испытывал верность своего адепта!». Ну да, ну да – не поспоришь. Но мало кто до сих пор понимает, что все эти трюки были не ради каких-то верных кочевников, а ради нас – ради проклятых ангелов, которые поставили под сомнение мудрость Божью. Типа: «А вот сейчас Я методом селекции выведу особый правильный и верный мне народ, который послужит доказательством тому, что материальный мир достоин существования, а человек звания венца божьего творения». Итак, ловкость рук и никакого мошенства – бац, и чудо! Бац, и рождает Сарра своему столетнему супружнику сына в девяносто лет! Кто там сомневался, что Небесный Владыка исполнит свое обещание? Кто не верил, что в девяносто лет женщина может родить сына сама без помощи всяких там акушеров-гинекологов, без всякого кесарева окаянного, так запросто в шатре посреди чиста поля?! А вот родила. Велиал лишь ухмыльнулся, Люцифер хмыкнул, а я увидел новые интересные возможности. Классно ведь будет вмешаться в это человеководство и поучаствовать в выведении новой богоугодной породы, вложить, так сказать, свою лепту. Ведь я буду навещать всех потомков Иакова, сына Исаака, все двенадцать израильских племен я удостою своим вниманием и познанием великой спасающей силы трусости. А мои коллеги подарят им жадность, гнев, похоть, ложь, лень, обжорство, гордыню, зависть, ненависть, лицемерие, жестокость, тщеславие, невежество, эгоизм и много еще каких пороков, коим даже названия не существовало в то время. Пусть самовлюбленный небесный властелин вновь удивится делам рук своих, пусть еще лучше всмотрится в человеческую суть, пусть вновь восскорбит в сердце своем, пусть вновь сотрет с лица земли неудачную работу!
Но вернемся вновь к праведному Аврааму. Хочется вспомнить еще один эпизод, описываемый в самой распространённой священной книге. И случилось это прямо перед тем, как Сарра забеременела обещанным Аврааму наследником. Прикочевал как-то этот «Друг Божий» со всем своим табором в филистимский город Герар. В сам город он, конечно, не входил, а расположился неподалеку. В той местности было много колодцев, которые просто необходимы крупному скотоводу. Жили в той местности филистимляне. С хананеями было как-то проще – те еще не до конца осели и еще не полностью увязли в городской суете, а потому между сегодняшними и вчерашними кочевниками был чаще всего мир, взаимопонимание и общие законы. А вот филистимляне, «народ моря», были заядлыми горожанами и весьма почитали земледелие. А потому любое кочевое племя, решившее обосноваться на их землях, вызывало у них как минимум недоверие, а то и вообще желание ограбить и прогнать чужаков. Но у Авраама была испытанная мудрая тактика: он перед вступлением в какую-то обустроенную местность с признаками цивилизации, посылал на разведку своих людей, и если те решали, что там в целом безопасно, то следом посылал еще раз своих представителей, но уже с дарами к правителю той земли. Если правитель благосклонно принимал дары, то Авраам со спокойной душой останавливался в тех краях, вел торговлю, запасался нужным провиантом и изделиями ремесленников, а потом через некоторое время благополучно откочевывал в другие края. Но, чаще всего это были земли близких по духу хананеев, а тут вот совсем другой народец. И вот… И вот я опять навестил престарелого патриарха.
«Авраам, чудесно, смотрю, устроился ты. Земля обильна кормом для скота, да еще много воды – местные колодцев уйму наковыряли. Благодать!».
«Да, что есть, то есть. Хвала Господу!».
«Но ты не спеши радоваться. Что думаешь о местном народе?»
«А что, нормальные люди, не похожи на воинственных дикарей. Да и дары мои их царь принял благосклонно. Чего не радоваться-то?»
«Знаешь ли, дружище, эти люди не так давно поселились в этих землях, не они построили этот город, и колодцы не они выкопали».
«А кто же?»
«Не важно кто – этого народа больше нет. А, знаешь, почему их нет?»
«Почему?»
«Их вырезали те самые филистимляне, к которым ты так неосмотрительно заявился»
«Хм. Но если бы они хотели на меня напасть, то они сделали это раньше, когда я лишь вошел в их землю. Но мы мирно общались, торговали и я не видел с их стороны ничего худого. Народ благоденствует, да и пастухи овец у них не в почете – не прельстится никто на богатство скотовода, ибо ценят они более дары земли».
«Ну, на овец твоих, может, не прельстятся, но есть у тебя нечто более ценное, есть что-то, перед чем не устоит их правитель».
После этого я покинул Авраама, оставив его в тяжких раздумьях. Семя страха было вновь посеяно в сердце, и плоды трусости взошли в тот же день. «И сказал Авраам о Сарре, жене своей: она сестра моя. Ибо он боялся сказать, что это жена его, чтобы жители города того не убили его за нее». Да-да, всё повторяется по тому же сценарию. «Зачем мне опасные конфликты с местным населением? Да и как-то не особо хочется, умереть неестественной смертью из-за какой-то бабы. А жизнь-то дается один раз… короче, Саррочка, золотко, ты всё поняла». А Сарра в свои девяносто была еще хоть куда! У местного царя Авимелеха была прекрасная жена и куча юных соблазнительных наложниц, но вот «сестра» того старика-скотовода – лучше всех! Как можно пройти мимо такой писаной красоты?! Сарра, конечно, к тому времени уже давно забыла про какие-то «месячные», ибо суровый климакс не минует даже таких избранных женщин. Но у местного правителя были особые вкусы – не будем разбрасываться всякими поспешными диагнозами типа «граофилия». Лишь помните: Сарра была очень красивой женщиной. Просто, скорее всего, вам такие еще не попадались в жизни. В общем, забрал Авимелех ее к себе во дворец и… ну и дальше догадайтесь! Не мог же Яхве не вмешаться и принять то, что каждый человек наделен теперь свободой воли, а потому, каждый имеет права поступать по совести или не поступать. Тем более, что Авимелех и не взял бы чужую жену, если б кое-кто не заявил, что это просто его сестра. Но Яхве и тут вмешался, и не просто вмешался, а лично заявился к герарскому царю. Хотя, насчет личного явления, слишком громко сказано – обычно от его имени являются Гавриил и Ко. Не знаю, кто в тот раз был использован. Но Он заявил царю: «Кранты тебе, чувак. Ща я тебя буду мало-мало убивать, ну и заодно еще твоих подданных всех завалю. А почему? А потому что взял ты себе в наложницы женщину, у которой есть еще живой муж». «Блиннн, что же у нее за муж такой, что ради него ко мне аж какое-то ужасное божество явилось и грозит мне всякими карами?» – подумал испуганный Авимелех, а вслух же завопил: «Слушай, обидно, клянусь, обидно, ну! Ничего не сделал, да? Только вошел!». Шучу, конечно – но выкрикивал он нечто подобное. Типа «не касался я ее, да и сам ее, так сказать, муж заявил, что это его сестра. А она его братом назвала. Я ж доверчивый, простосердечный, ведусь на всякий коварный обман! Не вели казнить, вели слово молвить! Живота прошу, живота!»
Короче, кое-как разрулили это дело, и «стрелка» с Богом для Авимелеха не закончилась совсем печально. Вернул он поспешно Аврааму его супружницу, но и горький упрек высказал – примерно такой же, что и ранее фараон в Египте. Авраам сразу же в оправдание заявил, что нисколько не врал и Сарра в натуре его сестра единокровная. А вы думали, что только у египетских фараонов инцест был в почете? Ха! Да, Сарра ко всему прочему приходилась ему сестрой по отцу. А еще Авраам заявил обескураженному царю, что все местные показались ему отмороженными безбожниками, которые непременно убьют его, а жену отнимут. Да и вообще давно он уже проворачивает такую подставу а ля «не жена, а сестра»… и… И в общем не смог больше слушать это Авимелех, в котором после пережитой истории рухнула не только вера в людей, но и понятие о справедливости, чести и этике. Блин, и этого человека опекает всемогущий Бог?! Когда он так вот мысленно офигевал, рядом с ним незримо находились мы с Асмодеем. «Животные» – вымолвил сквозь глумливую улыбочку бог порока. И в чем-то он был несомненно прав: животные не терзаются муками совести, не ставят себе моральных дилемм и не руководствуются понятиями о чести – они просто всегда поддаются страху, животному страху. Беги или умрешь! Выживание – главное! Хотя многие животные готовы насмерть биться за самку, но это уже отдельная история, в которую не хочу вдаваться. Авраам явно не из таких, но он был угоден Яхве и вполне подходил для Его замыслов. А потому насмешка Асмодея пролетела мимо цели.
Авимелех же еще выдал Аврааму в виде моральной компенсации огромную сумму денег, а также пообещал предоставить для жительства всю свою землю, и судорожно искал чего еще бы накинуть и чем бы еще услужить, и тогда… «помолился Авраам Богу, и исцелил Бог Авимелеха, и жену его, и рабынь его, и они стали рождать; ибо заключил Господь всякое чрево в доме Авимелеха за Сарру, жену Авраамову». Ну, не рожали какое-то время царские женщины, ладно хоть не убили никого. И на том, Господи, спасибо! А Авраам стал еще богаче. Неплохой бизнес – так можно к каждому местному царьку заявляться и объявлять Сарру своей сестрой, а потом, а потом…
После смерти Сарры, Авраам в сто пятидесятилетнем возрасте вновь женится и заведет кучу наложниц, от которых у него появится куча детей. Кто-то будет удивляться, кто-то насмехаться в неверии своем – ну не может мужчина в таком возрасте стругать детей! Да и вообще столько не живут. Но Авраам это вам ни какой-то Вася Пупкин – кому сам Господь покровительствует, у того и эрекция будет после ста лет, и потомство будет неисчислимое. И не надо сваливать всё на излишне богатую и далекую от реализма фантазию автора книги Бытие – просто поверьте, всё так и было. Когда было нужно, Яхве и не такие чудеса вытворял: Он ведь сумел, вопреки всем законам физики и мнению ученых, остановить на небе солнце и луну во время сражения израильтян под командованием Иисуса Навина против армии пяти царей. Вот! А то, что Авраам прожил сто семьдесят пять лет и до последних дней оплодотворял человеческих самок – вообще для Бога сущий пустяк. Завидуйте молча.
Глава четвертая.
Мамона и Веельзевул.
Сидя на сухой коряге, этот еще совсем не старый, но уже значительно измотанный и потрепанный жизнью человек бросал в море камешки. Делал это совершенно без какой-то системы – не выбирал плоские «блинчики», которые умеют отскакивать от поверхности воды и таким образом пропрыгать на какое-то расстояние. Не использовал и особо тяжелые валуны, которые могут создать целый водный взрыв с кучей брызг. Нет, он просто выбирал разноцветную гальку разной формы и тихонько швырял в воду: далеко, близко, левее, правее, с громким «бултыхом» и просто беззвучно. Наверное, в этом была какая-то система – у этого мудреца во всем была своя система, он не мог жить без особой упорядоченности. Но в этот миг мне показалось, что он ни о чем таком не думает, а просто этими действиями подавляет нахлынувшую тревожность и рассеивает мрачные мысли. Просто седовласый, побитый жизнью человек сгребает трясущейся рукой камешки и швыряет их в море. Уже начинало темнеть и целая гурьба рыбаков, косо поглядывая на чудаковатого пожилого незнакомца, подобно ребенку, занимающимся каким-то баловством, протопала мимо, неся на своих плечах утлые мокрые лодки.
«А не страшно безбожнику вот так глупо проводить свои последние дни?».
«Я не безбожник и верю в то, что только богам ведомо, сколько мне еще суждено прожить. С чего ты взял, что они последние?».
«Раз сам утверждаешь, что ведомо богам, то с кем ты сейчас разговариваешь?».
«Ты не можешь быть богом! Боги несут свет, их слова и деяния учат нас благопристойности и приносят мудрость. Они направляют наши души, как яркий маяк с вершины утеса корабли. А чего несешь ты? Чему ты учишь?».
«О, ты с годами всё более превращаешься в подобие своего учителя. В таких речах ты истинный Платон!».
«Но я не он».
«Конечно, тебе далеко до него. Он никогда не боялся выходить на мальфо даже против соперника, превосходившего его ростом. И в итоге был увенчан! Он не побоялся с кучкой единомышленником затеять маленькую войну на Сиракузах и с оружием в руках начать строить идеальное государство».
«Но в итоге и он бежал, и умер, как побитая собака, и похоронен даже не под своим именем».
«А ты тут, в Халкиде, не такой же пес – побитый, презираемый и забытый всеми? Не устал раны зализывать?»
«Не сравнивай нас – я не он! Запомни уже – я не Платон! Я Аристотель!»
«Ах, как это тебя задело! Хм, значит истина уже рядом».
«Можешь ухмыляться сколько угодно – мне всё равно».
«Ага, ага. И еще – коль ты не хочешь почитать меня, как бога, то почему именно моим советам внимаешь? Почему ты не выбрал свет Асклепия, от которого якобы род твой идет, а выбрал мой – такому неправильный и неэтичный? Ай-ай-ай!».
«Можешь продолжать издеваться сколько хочешь. Мне уже всё равно»
«Ты повторяешься».
«Да».
«Дело твоё. Но я всегда спасал тебя, я всегда давал тебе те советы, которые ты не хотел слушать, но в итоге следовал им. И потому ты жив».
«Я уже мертв».
«Ой, сколько патетики! Сколько пафоса!»
«Я действительно мертв. Нет больше Аристотеля».
«Нет, Аристотель есть, и будет еще прославляем в веках. А знаешь почему?»
«Нет».
«Потому что живой Аристотель лучше мертвого Аристотеля. Захотелось кончить дни, как Сократ? – да пожалуйста! Остался бы в любимых Афинах. Да?»
«Да».
«Но нет, ты понял, что трусость бывает порой необходима».
«Трусость не является добродетелью, равно, как и безрассудное геройство».
«Да, да, знаем – во всем нужна пресловутая золотая середина. Так ты у себя в «Этике» и писал. Но где было твое мужество, когда тебя, кумира Афин, мужа почитаемого и возвеличенного, просто выкинули из твоего же славного Ликея, а какие-то полоумные жрецы поносили твое имя на площадях и ступенях храма. Тебя называли безбожником и «македонской скотиной». Тебя, многократно прославившего эту столицу мировой демократии и философии, назвали чужаком и недочеловеком. А ты всё это проглотил и, трусливо поджав хвост, бежал в Халкиду».
«Тут дом моего отца. Отсюда мой род».
«М-даа… Ладно, прощай».
«Но что я мог сделать? Вот ты укоряешь меня в трусости, но в чем тогда была бы моя храбрость?» Мне нужно было призвать на помощь вооруженных сторонников, поднять охлос? Устроить переворот? Стать тираном? Платон когда-то подобное устроил в Сиракузах и чем всё окончилось?».
«Кончилось тем, что он похоронен в своей академии, а перед смертью он не презирал себя. Потому что всегда жил по совести. А ты сейчас трясешься от гнева, обиды и самоуничижения. Тебя не похоронят в твоем Ликее, ученики не воздадут тебе почестей, а после смерти даже Харон не примет у тебя платы».
«Ты жесток!»
«Я правдив. И ты будь правдив хотя бы с самим собой».
«Как?»
«Просто признай, что твоя этика несовершенна. А ты просто упрямый осел, который не хочет признать свой же постулат – правдивость! Правдивость не золотая середина между притворством и хвастовством, правдивость – это умение признавать истину такой, какой она является, не приукрашивая и не подгоняя под догмы. Истина не плоха и не хороша, не черна и не бела – она абсолютна сама в себе. А в твоем случае истина: ты обычный трус, такой же, как и остальные. И это не хорошо и не плохо. Это так же просто и обыденно, как то, что море зеленое, небо голубое, а коряга, на которой ты сидишь, суха и безжизненна. Нужно принимать вещи такими, какие они есть, и не лепить из козы химеру. Вот когда ты это поймешь, когда примешь себя таким, каков ты есть, когда поймешь, что трусость не порок, а простой человеческий выбор, который еще и жизнь спасает – вот тогда придет к тебе умиротворение, а старость твоя продлится достойно. В жизни еще много раз придется принимать разные решения и делать непростой выбор, а потому выброси из головы пошлый идеализм и живи свободно».
После этого я удалился. Никогда ничего плохого я не желал этому человеку, как, впрочем, и всем остальным. Я даже уважал этого строптивого философа, который продолжал оставаться несгибаемым в любой ситуации: он всегда считал, что за ним должно быть последнее слово, даже когда вел диспут со своим учителем – великим Платоном. Он не признавал никаких авторитетов настолько, что его часто подозревали в безбожии. Но какие к дьяволу атеисты в античные времена?! Не доросли еще! Да простит мне Люцифер, что поминаю имя его всуе.
Да, я никогда не хотел зла Аристотелю – мне нравились наши споры, мне нравился его живой ум. И, да, тут он тоже всегда оставлял последнее слово за собой. Но не сегодня. Я не хотел ему зла…
На следующий день он приготовил себе отвар из «прострел-травы» и отправился в Аид, а его тело с великими почестями похоронили в Страгирах, которые не так давно отстроил его любимый ученик Александр. Ему воздвигли большущий склеп, а в его честь стали проводить ежегодные празднества и игры. Он остался упрямым до конца – он не признал трусость.
А еще он не признал меня богом. В ту пору почти все народы почитали нашу духовную хунту сонмом богов. Они приносили нам жертвы, пели гимны, кадили благовониями, возводили храмы и обращались с молитвами. Даже порой избранный народ, столь любимый Всемогущим, вдруг отворачивался от своего небесного Отца и воздвигал истуканы, посвященные моим братьям. Яхве, конечно же, яростно мстил своим чадам, правда, всегда берег от полного уничтожения. Но Баалы, которыми являли свою сущность падшие ангелы, были проще и понятней для простого народа, ибо они видимы, осязаемы и не требуют абсолютной преданности, не требуют моральной отчетности. Ко всему прочему они не лезли в политику и общественное устройство. Они просто позволяли человеку быть человеком – жестоким, жадным, эгоистичным, ненасытным, неумеренным, похотливым и трусливым. Особенного почитания добились андрогинный Астарот, алчный Мамона и пошлый гедонист Веельзевул. Может, кому-то покажется странным и оскорбительным, что я использовал по отношению к своему товарищу такой нелестный эпитет, как «пошлый гедонист», но поверьте – его это нисколько не задевало и, в отличие от идейного аристипповского гедонизма, мой друг проповедовал вполне практический. Сейчас я не буду ничего рассказывать о Астароте – его личность оставлю на потом, а больше расскажу про Веельзевула, а также его вечного спутника и подельника Мамону.
Как и прочие демоны, возомнившие себя богами, он стал зваться Баалом, а если точнее Баал Зевувом – повелителем мух. Странное имя или титул, не правда ли? Не повелитель мудрости, богатства, любви, войны, земледелия, скотоводства, земли, моря, неба и так далее, а просто мух. Повелевал бы, скажем, драконами или единорогами, ну львами наконец – ан нет, мухами. Да кому интересны эти твари? Но вы не поверите – имя его было весьма уважаемо в Финикии, Ханаане и Сирии, ведь Он обещал своим адептам не какую-то банальную победу в стычке, хороший урожай, внимание возлюбленной или просто хорошую погоду – он обещал процветание и сытость. Кто-то спросит: ну и чем это отличается от того же богатого урожая или хорошей добычи в войне, всё это и ведет к процветанию и сытости? А вот и нет – нужно учитывать особенности той эпохи. Твой богатый урожай могли забрать враги, или твой же правитель, а военная удача могла принести лишь жалкие временные трофеи. А вот постоянная сытость – это было просто высшим благом! Успешный человек ел, сколько хотел и даже больше, а неудачник голодал. Но кем бы ты не был, какое бы место ни занимал в социальной иерархии – ты всегда мог рассчитывать на благосклонность Веельзевула. И этот бог не требовал какого-то соблюдения особых догм и законов с моральной подоплекой, не требовал каких-то подвигов в его честь и не придумывал сложные дорогостоящие обряды, Ему нужны были лишь жертвы, кровавые жертвы. Ну, не стоит сразу ужасаться, терзая свое воображение человекоубийством – это примитивные инсинуации и наветы поклонников Яхве. Баалзевув-Веельзевул – это вам не ацтекский Уицилопочтли-Вицлипуцли. Ему нужен был лишь домашний скот, вернее даже не ему, а его жрецам. Алчные жрецы контролировали разные культы по всему Ханаану и неизменно требовали от «прихожан» принесения в жертву божеству, служителями которого они являются, что-то ценное и желательно побольше. Часть урожая – хорошо. Барашек или козлик – отлично. Ценные украшения или деньги – вообще замечательно! Ну, а иногда можно было и человека в жертву – но это только в самом крайнем случае. Тут вообще нужно было уметь вертеться, проявляя некоторую прозорливость и расчетливость: нельзя требовать от верующих чего-то сверх, нельзя забирать последнее, иначе они быстро переметнутся в другую конфессию, пойдут в другое капище, иному богу жертвы понесут – тому, который не слишком наглеет. Но с другой стороны самим тоже как-то нужно существовать и не нищенствовать, а лучше вообще занимать богатое и привилегированное положение в обществе. Тут два пути: верующие должны быть сильно запуганы, будучи стопроцентно уверены в каких-то прижизненных или загробных карах, а также должны быть обрадованы, веря в награду за веру и жертвы уже при жизни или после смерти. Тот самый пресловутый метод кнута и пряника – ничего нового. Так поступали жрецы Яхве и этим не брезговали служители всех Баалов. Итак, чем больше верующие будут уверены в том, что их богатый урожай или приплод скота – божье благословение, тем больше они будут щедры в подношениях. Но они также должны ясно понимать, что неурожай или падеж скота – это наказание за их скупость в жертвах определенному богу. Тут просто: всё, что с тобой хорошего происходит – божье благословение, как правило, незаслуженное, как бы авансом. В виду этого, ты должен скорее отблагодарить своего покровителя, принеся в его святилище те дары, которые примут священнослужители. А если что-то плохое случается – тоже повод скорее принести подношения, ибо бог гневается и как бы еще хуже не стало. На любой случай жизни есть особое божье руководство от твоего Баала, переданное чрез жрецов, на любой случай есть особые ритуалы – просто следуй им и всё будет в порядке. И, главное, не забывай о жертвах. Жрецы Веельзевула утверждали, что их господин хочет, чтобы его жертвенник всегда был полит свежей кровью жертв, тогда его милость не оставит народ.
Более всего Веельзевула почитали в филистимском Экроне, там в величественном храме его жертвенник всегда был омываем свежей кровью животных, и над ним всегда вились мухи, привлекаемые кровью и потрохами жертв. Потому и прозвали этого бога Баал Зевувом – повелителем или господином мух. Верующие иудеи приносили своему Яхве овечек, потому как те были их главным богатством. Жители Экрона не славились овцеводством, но мясо тоже очень уважали, а потому Веельзевулу доставались свиньи и собаки. «Фу! Как можно?!» – воскликнул бы какой-то праведный житель Иерусалима. – «Это ведь нечистые животные!». Но то, что почиталось иудеями, как нечистое и не угодное богу, филистимляне уплетали за милую душу, да еще и приносили в жертву своему любимому Баалу.
Конечно, Веельзевул не нуждался в каких-то там убитых в его честь собаках или свиньях, но это был знак почитания и веры – а вот это ему нравилось. Жрецы резали на жертвеннике животное, а потом сжигали его потроха в специальном бронзовом чане – дым от сожженных внутренностей поднимался высоко и достигал ноздрей Баала, тот вдыхал его и становился более благосклонным к тому, кто принес жертву. Куда девалось остальное мясо? Ну, тут всё просто – доставалось жрецам. Они питались им, остатки продавали на местном рынке, и жили не тужили. Своей жизнью эти люди соответствовали идеалам Веельзевула: гонялись за удовольствиями, никогда не предавались аскетизму – нет, умеренность это не про них. Они были элитной кастой Экрона, они жили в больших дорогих домах, они ели от пуза и пьянствовали так, что порой забывали о своих обязанностях, но добродушный Веельзевул прощал им это, ведь они были его возлюбленными чадами. А еще им нужно было готовиться к священной неделе и хорошо растянуть свою утробу для эпического обжорства, для экстремального переедания. Что же это была за священная неделя? В самом начале зимы, в последнюю неделю, начинающуюся с полнолуния, в течение семи дней верующие экронцы, благодарные своему милосердному повелителю, даровавшему обильный приплод свиней, приносили восьми-девятимесячных поросят в капище Веельзевула. Жрецы возносили молитвы Великому Всемогущему Повелителю, потом трое-четверо младших жрецов удерживали связанное животное, а сам первосвященник перерезал ему горло. Кровь обильно лилась на жертвенник, а дальше как обычно. Да, всё это было обстроено очень помпезно, храм был украшен пестрыми тканями и множеством факелов, главный жрец облачался в золотую митру и длинную мантию, расшитую драгоценными камнями. Верующие благоговели, чувствуя себя причастными к великому священнодействию, они прямо кожей чувствовали благосклонный взгляд Веельзевула сквозь смрадный дым сжигаемых потрохов. Но чем это отличалось от прочих жертвоприношений, проводившихся в другие недели? Тут дело такое, жертвы можно и нужно было приносить всегда, но связаны они были с личными потребностями верующего: ну там согрешил в чем-то или наоборот удача в чем-то настигла – об этом уже говорили. В принципе мог и не приносить, коль не было нужды, или скотину было жаль. А еще беднякам дозволялось приносить не свинью, а собаку – не удивляйтесь, для филистимлян собака не только друг, но еще и еда. А вот когда наступала священная неделя, каждый экронец, независимо от дохода и желания, должен был пожертвовать Всесильному и Милосердному Веельзевулу молодую свинью. Именно молодую свинью – не старую и тем более не какое-то иное животное. Если он был настолько беден, что не мог этого сделать, то за него обязан был принести жертву более богатый филистимлянин, и не имел права отказаться, ибо грех за это падал на него, а Повелитель Мух мог не принять его собственное подношение, лишив тем самым благословения. Так вот, в течение священной недели, в любой из ее дней, каждый филистимлянин приносил одну свинью и тем радовал Баала. Но больше всего ублажали этого бога не обычные верующие, а жрецы. Ведь всё мясо, доставшееся им, считалось теперь священным и никто, кроме жрецов и членов их семей, не имел права его вкушать. Ко всему прочему, это мясо нельзя было выбрасывать, даже если испортится, ибо оно символизировало тело бессмертного Веельзевула. Несколько десятков тысяч экронцев и паломников из других мест приносили несколько тысяч свиней. Что делать с таким количеством священных туш?
Итак, в экронском храме служило всего пять жрецов и пять их помощников. Этим десятерым, а также членам их семей предстояло в ближайшее время сесть на обильную мясную диету и запихивать в себя священную свинину аж через не могу. Вот это и радовало более всего бога обжорства. Его служители через какое-то время доходили чуть ли не до комы от экстремального переедания. Они не могли уже смотреть на мясо, но и им, и членам их семей приходилось всё поглощать и поглощать эту ненавистную, пардон, благословенную свинину. Часть, конечно, они вялили и откладывали, в надежде, что не испортится. Но учитывайте, что климат там был отнюдь не прохладный, и начало зимы не ознаменовывалась ни морозами, ни снегопадами. Соль была на вес золота – тогда ее не особо умели добывать. Так вот, как съесть всю эту гору мяса, которая вот-вот протухнет? Любимые жрецы Веельзевула к решению этой задачи подошли весьма творчески. Во первых, они сразу большую часть мяса вялили и жарили – так оно хранилось немного подольше. Потом убирали его в глубокие погреба, где температура позволяла продержаться подольше. Но самый оригинальный выход нашли в другом: на время священной недели жрецы открывали свои двери для всех бродяг с улицы и каждого вошедшего усыновляли. Вы не поверите – они называли сыном каждого нищего, дочерью каждую нищенку и сажали за свой стол. И в их домах, бывало, набивались сотни голодных оборвышей, с жадностью поглощавших приготовленные свиные угощения. Пусть обед был однообразен, но очень обилен. И хвала Вельзевулу – всё священное мясо съедено и ничто не пропало. А обожравшиеся священники, вытирая со своих лиц краями своих одеяний обильный перемешенный с жиром пот, благодушно рыгают.
По окончанию священной недели, нищие и убогие утрачивали привилегию называться сынами и дщерями священников, и изгонялись из их домов. Ненадолго, но все ж и они приобщались к священному обжорству. А случалось даже умирали прям за столом от такого переедания, ибо их желудки ранее получали очень скудное наполнение.
Много позже апостол язычников напишет: «их бог – чрево». Не уверен, что он до конца понимал эту фразу. Ведь для апостола, проповедующего высокоморальные христианские ценности, любой отход от аскезы распявшего свою плоть вслед за учителем – грех и безнравственность. Но бог-чрево существовал и без его упражнений в подборке эпитетов, клеймящих недохристиан. Сытое чрево – великое благословение. Чтите Веельзевула и забудьте про голод, но помните о том, что еда – не просто топливо для жизни, а источник истинного наслаждения. Ешьте так, чтоб тело возрадовалось, а дух воспарил. Думаете, ерничаю? Правильно думаете – это не моя мудрость, это всего лишь блажь древнего демона, стремящегося всеми силами доказать, что все вы, все люди – обычные неразумные животные, недостойные именоваться вершиной божьего творения. Хотя умеренность в еде мало когда считалась добродетелью – учитывайте, что человечество большую часть своего существование на земле в массе своей голодало, а потому порок, в виде желания поесть от души, мало когда кому-то грозил. Но так приятно осознавать, что терпя голод, ты в некой степени становишься праведным, ибо усмиряешь плоть и просвещаешь ум. Ведь так мой друг, Аристотель? Ты молчишь? Хм, и вообще ничего про это не упомянул в своей «Этике». Конечно, все эти киники и стоики только и делали, что вопили во всех приличных и не совсем заведениях о важности умеренности в пище и питие, но, как и твой учитель Платон, ты яростно ненавидел Диогена, Сократа, Антисфена и прочих гороховых шутов, подменяющих истинную мораль банальным позерством. Ведь так? Продолжаешь молчать? Ха! Да и что я еще могу ожидать от покойника, трусливо сбежавшего от неприятного спора с тем, кто видел твою истинную сущность. Но, как ни крути, в твоей «Этике» много сказано про трусость, и совсем ничего про чревоугодие. Это уже значительно позже придут пророки, провозглашающие вкусную обильную еду смертным грехом. А пока что ни одному нормальному человеку не придет в голову назвать Веельзевула – князем демонов и источником зла. Он просто веселый бог, дарящий своим поклонникам изобилие и возможность поесть от пуза.
И так же никто из людей в ту пору не мог что-либо плохого сказать про великого блистательного бога богатства и всех благ земных, духа алчности и вечного двигателя человеческой экономики.
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и Маммоне» – впервые это провозгласит лишь один странный пророк из Назарета, коего Яхве назовет своим сыном, а миллионы последователей спасителем. Но о нем позже – рано сейчас говорить о нем, сейчас с нами Маммона или Мамон, перед обаянием которого не могли устоять самые великие праведники и признанные мудрецы.
Одним из самых ярых поклонников этого божества был некий Барух бен Менахем – торговец и ростовщик из Неаполя, тайный друг короля Карла Анжуйского «Первого» и признанный лидер всего местного кагала. Маммона провел меня в тайную комнату, расположенную в доме этого человека. Дверь была спрятана за старым французским гобеленом и открывалась при помощи двух ключей замысловатой формы. Она была окована несколькими толстыми листами железа и, кажется, что даже пороховой бочке не по силам было ее как-то повредить. Но, что было за ней – великие сокровища? Хм
«Вот, смотри, это я»
«Не похож. Ха-ха!»
«Не важно. Он старался»
«Он потерял страх?»
«Нет, просто он обрел мудрость»
«Ты серьезно?»
«Конечно же, нет. Через месяц сюда проникнут воры, очень искусные воры – они будут просто уверены в том, что за этой дверью Барух хранит несметные богатства. Но их будет ждать разочарование»
«А что потом?»
«А потом они как бы случайно проболтаются в местной таверне, что всем известный еврей-ростовщик, хранит в потайной комнате языческий идол, коему тайно поклоняется и приносит в жертву христианских младенцев, косточки которых они лично видели»
«Его сожгут?»
«О нет, его бросят в тюрьму, будут пытать, но он сумеет откупиться. Он это умеет. Жизнь дороже ведь…»
«Но зачем?»
«Удача коварна»
«Маммона коварен»
«И это тоже»
Знаете, это совсем не преувеличение – Маммона требовал не просто человеческих жертв, а младенцев. Мальчиков-первенцев. В этом он не уступал другому нашему приятелю – Молоху. Но, если культ Молоха был слишком публичен и ограничен, хотя бы территориально, то поклонение Маммоне было глобальным. Ни одному божеству так яростно и верно не поклонялись во всем мире. Но за богатство нужно всегда платить: временем, совестью, честью, принципами, близкими отношениями, но чаще всего жизнью и порой своей собственной. Барух бен Менахем платил чужой. В еврейской общине он был известен, как очень набожный иудей, много и с удовольствием жертвовавший на синагогу, а еще помогавший бедным единоверцам, но в тайне он служил не Яхве, а Маммоне и именно ему приносил в жертву младенцев. Младенцы были не христианскими – это всё выдумки тех грабителей, что проникли в его потаенное капище. В те времена обвинение евреев в краже христианских младенцев с последующим принесением в жертву дьяволу было до скукоты всеобъемлюще и регулярно. Но в данном случае это были еврейские дети, а вернее его собственные. У Баруха, помимо жены, было несколько наложниц, которые дарили ему детей, и каждого первого рожденного он лично закалывал на жертвеннике Маммоны, а матерям сообщал, что они умерли от болезни. Если бы хоть кто-то в мирной иудейской общине, поклоняющейся Яхве и чтущей святость жизни, узнал бы про это… Но, увы, Барух откупился и сбежал из Неаполя, а его соплеменников ждали жестокие погромы и настоящий средневековый холокост. А дальше этот Маммонопоклонник обосновался во Флоренции, где крайне преуспел. Последний раз я видел его в таверне, где он играл в кости с местными негоциантами, которых разделывал просто «под орех» – ему везло во всем, даже в игре. Он был уже сед, а руки его постоянно тряслись. Нет, не от страха – он был болен, хотя еще не до конца понимал чем и почему. И, главное, его теперь звали Антонио Конти и как бы уже он не еврей, а уважаемый торговец из Рима знакомый с каким-то важным кардиналом и даже поставляющий что-то самому Папе. Это без преувеличения – святой престол всегда нуждался в богатых проходимцах и за скромную плату мог не только грехи отпустить, но и нужные рекомендации предоставить, а также документы. И вот перед нами пожилой торговец, приехавший когда-то из Рима, а теперь уже уважаемый гражданин Флоренции, недавно пожертвовавший большую сумму на строительство собора Санта-Мария-дель-Фьоре, и даже принятый при дворце герцога.
«Твои руки трясутся. Ты боишься?»
«Я никогда и ничего не боялся. Бояться те, кто не знают жизни и не держат удачу»
«А ты считаешь, что всё познал, а удача по-прежнему в твоих руках?»
«Даже не сомневаюсь»
«Но сейчас твои руки трясутся, и очень трудно будет ее удержать»
«Это пройдет»
«Конечно, пройдет. Местный епископ объявил настоящую войну евреям и когда тебя вздернут на дыбе – дрожь в руках не будет волновать, ибо трястись будешь весь»
«Но я не еврей – я христианин и уважаемый римский торговец»
«Ты уже сам в это поверил? Забавно. Но, знаешь, новый Папа о тебе не ведает, а твой покровитель-кардинал давно кормит червей. Не странно будет монсеньору Джованни узнать, что никто в Риме и слыхом не слыхивал ни про какого-то купца Антонио Конти, сына не менее известного торговца Джузеппе Конти. А еще Флоренцию часто навещают призраки из твоей прошлой жизни. И вот сейчас в эту таверну вошел некий Балтассаре – твой бывший клиент из Неаполя. Помнишь, ты ему несколько серебряных карлино ссудил.»
«Кто? Нет, это не он! Он не сможет меня узнать.»
«Сможет. И монсеньор поверит ему. Ух, как поверит! Тайный еврей, приносивший в жертву идолу христианских младенцев – ты просто находка».
Как стемнело, Барух-Антонио спешно бежал из Флоренции. Он нагрузил целую телегу сундуками с золотом, прикрыл их сверху всяким тряпьем и отправился в неизвестном направлении. Но в дороге повстречал разбойников. Маммона помогает разбогатеть, но совсем не спасает от вооруженных грабителей. Беглец был готов отдать всё, но разбойники на всякий случай его все ж прирезали. Эх, Барух, Барух, трусость не всегда спасает, но такая мразь, как ты иного не заслуживает. Интересно, что там о тебе думает Яхве, ведь ты являешься неотъемлемой частью избранного им народа? Может, это Он покарал тебя за всё зло, что ты причинил? Хм. Почему Он не остановил твою руку, когда она первый раз вознеслась над невинным младенцем в Неаполе? Почему он допустил, чтоб ты заколол еще десяток своих детей уже во Флоренции? А может, ему просто было стыдно признать, что существуют такие как ты, и не просто существуют, а являются частью его любимого народа? Он не признает, Он не ответит. Но мы-то точно знаем, что люди – зло. Абсолютное зло, зло неисправимое и необъяснимое. И ты лишь одна из самых наглядных частиц этого беспредельного зла.
«Архиделион, ты впадаешь патетику»
«Просто накатило чего-то…»
«Я понимаю. Но поверь – он не самый худший из моих чад»
«Никогда не сомневался»
«И не сомневайся. Алчность и погоня за богатством заставляли и еще заставят миллионы людей творить самые невероятные гнусности, а этот самовлюбленный Бог-Отец никак не сможет им помешать. Тут срабатывает закон выживания – сильный жрет слабого. А самый сильный это тот, кто накопил больше всего ресурсов. А потому они всегда будут приносить мне жертвы. Кровавые жертвы.»
Глава пятая.
Давид.
Поединок – это слово будоражит. Представляешь двух равных, или не совсем, противников. Если твой противник тебя превосходит физически или по вооружению – зачем вступить в такую схватку? Иногда просто нет выбора. Хотя, кажется, должен быть всегда. Невысокий юноша в домотканой шерстяной рубахе, с пастушеским посохом в одной руке и с пращей в другой. А его «визави» – настоящий великан, силой и ростом превалирующий над всеми известными в те времена людьми, закованный в тяжелую броню и вооруженный просто супероружием! Конечно, все сразу догадались, о ком идет речь. Первый – Давид, будущий царь Израиля, а второй, а второй… Та-дам! – это же сам Голиаф!!! Даже пояснять ничего не нужно, ибо его имя стало нарицательным.
Еврейский автор отметил в Священном Писании, что рост того человека был просто колоссален, причем по меркам любой эпохи. Голиаф вымахал аж в два метра семьдесят семь сантиметров, носил броню, весившую пятьдесят семь килограмм, один только наконечник его копья весил без малого семь кэгэ. Конечно, никто его рулеткой не измерял, а перед боем никакого взвешивания не происходило – всё, наверняка, прикинули на глазок.
«Вон, смотрите, товарищи израильтяне, какого верзилу к нам занесло!».
«Да, офигеть!»
«Поди, не меньше двух с половиной метров ростом».
«Да что ты! – там все три, точно».
«Нее, три не может быть, таких людей не бывает».
«У филистимлян бывает».
«Ни у кого не бывает».
«Ну, как ни крути, всё равно он выше двух с половиной».
«Ладно, пусть будет два метра семьдесят».
«Два семьдесят семь».
«Да пофиг, пусть будет два семьдесят семь. Лучше согласиться, а то с тобой можно тут до следующего дня спорить».
«Просто я, как всегда, прав».
«Хммм»
И мы не будем спорить. Да, был он ооочень высок. Касаемо тех размеров, что записал библеист, можно сомневаться, а можно просто поверить. Конечно, пройдет почти три тысячи лет и ученые установят, что человеческий рост выше двух метров десяти сантиметров считается патологическим, и появляется при избыточной секреции передних долей гипофиза гормона роста. Обладатели такого гормонального нарушения в большинстве своем, как правило, становятся инвалидами, их позвоночник не выдерживает чрезмерной нагрузки: многие передвигаются на костылях, а другие проводят большую часть жизни, прикованными к постели. Как Голиафу удалось не только нормально передвигаться, а еще носить на себе невероятно тяжелую броню, да и размахивать копьем совершенно неподъемным – история умалчивает. Но страху на израильскую военщину он нагонял здорово. И, по слухам, не только не был неповоротливым, а наоборот – очень ловким и искусным в бою. Кто-то бы усмехнулся: «Большой шкаф громко падает!» Ага, вот иди и повали его! Ну что, кто смел? Тишинаа… В общем, нашли филистимляне очень эффективное и эффектное средство для унижения израильтян. Войска противников располагались по разным горам, между которых пролегала небольшая долина. Предполагалось, что оба войска сойдут в нее и тут состоится сражение. Израильский царь Саул уже неоднократно бил филистимлян, и не особо пасовал перед новой битвой. Но хитрые филистимляне придумали коварную штуку: пользуясь древним обычаем поединка между самыми сильными войнами перед основным сражением, они выставили от себя великана Голиафа, который одним только своим именем вызывал у противников острую диарею. А уж как выходил в центр долины, заслоняя своими плечами солнце, как начинал вертеть своим трехметровым копьем, или поигрывать мечем, вес которого превышал десяток других мечей, то израильтяне сразу массово становились пацифистами. А Голиаф еще и издевался над потенциальными соперниками: «Эй, девчонки! Ну, кто из вас смелая? – выходи, поборемся! Гыы». А условие-то было нешуточное: сторона, проигравшая в одном единственном поединке, признает свое поражение во всей войне и попадает под власть победителя. В те времена это практически рабство: господствующее царство не просто облагает большой данью, в которую входили и материальные, и человеческие ресурсы, но еще и решает, кому править в побежденной стране, кому и как поклоняться, да и много еще чего. Ну, израильтяне были никогда не прочь угнетать другие народы, сжигать их посевы, разрушать их города, облагать их непосильной данью, насиловать их женщин, а юношей уводить в рабство. Но, когда подобное вытворяют с твоим народом – как-то уже не очень… А тут каждый день выходит эдакий сверхчеловек и предлагает поединок, от результата которого зависит судьба всего народа. Можно было, конечно, послать его подальше и вступить в сражение всем вместе, но правила ведения войны не просто так были установлены – тех, кто их не соблюдал, ждала страшная участь, такие не могли рассчитывать на милосердие победителя, а их города однозначно уничтожались. Обойтись очередной выплатой репараций и уступкой некоторых территорий было невозможно.
Хочу добавить, что я лично был близко знаком с этим человеком-исполином. Около двадцати лет перед этим событием я посещал город Геф и на рыночной площади заметил необычно высокого юношу. Много я перевидал всяких дылд – высокие, нескладные, худющие, слабые. Высокий рост редко был залогом силы и мощи. Но этот был не таков. Он был, скорее, не высоким, а большим. Он был пропорционален и гармоничен в своем великанстве – высота очень подходила ширине его торса и объему его мышц. Ему было тогда всего пятнадцать, но горожане уже сильно его побаивались, потому как был он, несомненно, выше всех и сильнее. Он гнул подкову в ладони одной руки, а толстое бревно мог с легкостью переломить о колено. Отец Голиафа был простым бухгалтером – как бы сейчас назвали его профессию – он подсчитывал налоги, подати и трудовое время, которые каждый горожанин должен был уплатить или отработать в пользу своего правителя, царя Гефа. Профессия была не очень любимая горожанами, но весьма уважаемая и ценимая правителем. Голиаф должен был наследовать это ремесло но, как-то сложно ему давалась наука. Ему больше нравилось что-то более связанное с применением физической силы. Отец его за нерадение часто порол. Нет, родитель его не был таким же великаном – вообще не понятно в кого такой сынуля уродился – но уважение к старшим и почитание отца было освящено законом. Впрочем, мать у Голиафа в свое время была совсем не маленькой женщиной, говорят, выше всех мужчин в городе. Иноземка, вроде, из хеттов. Голиаф никогда не видел ее; умерла, когда рожала этого невероятного ребенка. И вот в один прекрасный день, когда юноша-великан, согнувшись в три погибели, обливаясь потом, сидел на корточках возле лавки мясника и маленьким стилосом пробовал по заданию отца написать на глиняной табличке какие-то расчеты, к нему подошел… О! Нет, не я. Да, я первый обратил внимание на этого необычного человека, но более всего им заинтересовался мой спутник – Люцифер. В тот день мы были вдвоем в Гефе.
«Брат мой, обрати-ка внимание на этого огромного юношу. Тебе не кажется, что он чем-то напоминает наших сынов, что сгинули в потопе? Ей-богу, Нефилим!»
«О, да! Весьма похож. Хотя те, кажется, те были все ж побольше».
«Ну, так и этот еще совсем юн. Кто знает, что дальше?»
«Я знаю».
«Правда?»
«Да, я уже вижу его будущее».
«И в чем оно?»
«Позволь мне, брат, сейчас не отвечать. Прежде я немного поработаю с ним, дам ему нужных знаний и в одни прекрасный день ты всё сам увидишь. И более того – очень обрадуешься».
Да, Люцифер-Сатана был отцом лжи и всякого лукавства, но никогда не лгал своим братьям, никогда не был с нами двуличен и непрямодушен. И я верил ему. Ко всему прочему, среди распространившихся по земле пороков, в его ведомстве находилась гордыня. Ложь и гордыня – ух, какая страшная смесь!
Через пару месяцев Голиаф объявил своему отцу, что не желает больше заниматься всякой непонятной и бесполезной писаниной, потому как он слишком силен, ловок и честолюбив для такого нудного занятия, не приносящего ни славы, ни особого почета. Да простит его родитель, но теперь его единственный сын решил сыскать себе дело на поле брани – там он добудет себе славу и богатство, а о его подвигах в будущем будут слагать легенды, а также сочинять хвалебные гимны и песни. Не успел отец даже закрыть распахнутого в изумлении рта, как дверь хлопнула. Через день Голиаф уже получил от царя Гефского копье и щит, и был зачислен в военный гарнизон города. Трудно было подыскать для такого богатыря подходящий шлем и прочную броню, а любое оружие казалось в его руках крохотным. Но в первом же бою Голиаф, подхватив большую оглоблю размером с бревно, повалил сотни неприятелей, которые были более серьезно вооружены и намного опытнее в сражениях. Вскоре по царскому указу специально для него изготовили доспехи нужного размера и оружие невероятной величины и веса. Особую славу получил Голиаф как поединщик – никто не мог победить его один на один. А, как я уже говорил, тогда это много значило. Но вместе с тем характер Голиафа сильно испортился. Будучи увенчан боевой славой и царской милостью, он стал чрезмерно грубым и заносчивым: не уважал никого, считал, что ему можно и простительно абсолютно всё. Я сильнее – значит, я всегда прав. Это и был тот самый сюрприз, который приготовил для меня Люцифер. Голиаф внушал страх, причем всем – как своим, так и врагам. Да, единоплеменники славили его за военную доблесть и многие победы над врагами, но в мирное время его бесчинства порой переходили любую грань, он вел себя, как настоящий Нефилим: крушил, бил, калечил, насиловал и не знал удержу. Хотя, внешне выказывал уважение к Гефскому царю, ибо понимал, что отнюдь не бессмертен, да и изгнание заслужить тоже не очень желает, но в любом удобном случае пользовался своей силой во зло. Правда, пока филистимляне вели продолжительные войны с соседями, Голиаф был нужен. Да и хорошо, когда он подальше от мирного города и чем- то занят.
А я наслаждался страхом. Я видел, как трусили ратники противника при виде этого великана, видел, как они в ужасе разбегались, стоило ему лишь взмахнуть мечем. Я видел, как опасливо на него поглядывали торговцы, когда он прогуливался по рыночной площади Гефа, где еще недавно пробовал раскладывать глиняные таблички и чертить на них закорючки Голиаф-писарь. А теперь гордо вышагивал среди съежившихся от страха торговцев. «Нет, вроде, пока не пьяный – крушить не будет». «Да кто его знает, он и трезвый порой бесчинствует». «Нет на него управы!»
Правда, с годами Голиаф немного остепенился, и всё реже горожане становились свидетелями его страшных выходок. Он построил большой дом в новом районе Гефа и женился. Управа всё ж нашлась. Поговаривают, что этот заносчивый жестокий великан сделался не просто домоседом, но и подкаблучником: его маленькая жена, которая с ним, как козочка на фоне верблюда, полностью взяла его под контроль, устраивала ему выволочки и по ее капризу он был готов отправиться хоть на край света. Гефцы вздохнули с облегчением, но не враги. Как только случалась новая заварушка на границе, а царь собирал войско, Голиаф с нескрываемой радостью напяливал доспехи и опоясывался мечем. «Прости, любимая, ты же знаешь – служба такая». Да, теперь война стала его отдушиной, тут он мог творить с неприятелем что угодно, тут он был просто богом. А потом в городе его встречали как героя, а глаза любимой просто святились счастьем – разлука, хоть и небольшая, всегда подогревала чувства. Но вот опять война. Проклятые евреи опять активизировались на границе, и даже нанесли некоторым нашим отрядам обидное поражение, но теперь выступает войско из Гефа и Голиаф с ними. Он отмстит врагам! Он им так наваляет, что больше не сунуться в наши земли. А еще славные наши войны вернуться с богатой добычей.
День, другой, третий насмехался филистимский великан над израильтянами, и неизвестно чем бы всё это окончилось, но пожаловал в военный лагерь юноша по имени Давид с гостинцем от отца для своих братьев, служивших в израильской армии. И вот слышит он, как Голиаф в очередной раз стебает любимых соотечественников, слышит, как воины передают размер награды, назначенный царем Саулом за победу над этим изувером, и решается: «Я пойду!». И тут в лагере внезапно всё утихло. Только что разносились громкий гомон голосов, ржание коней, лязг оружия и доспехов, и вдруг почти полная тишина – слышно было, как муха жужжит.
«Я что, это вслух сказал?»
«Что?!» – как в один голос резко оборвали тишину тысячи ртов. «Ты реально?» – спросил Давида его старший брат Елиав, – «совсем кукухой поехал? Иди, дурак, овец паси. На кого ты их там бросил? Кто приглядывает, если все мы тут находимся? Хых. Нашелся тоже вояка – да Он тебя одним плевком завалит!». Но царь Саул уже услышал, что хотел, и велел подвести к себе этого смелого юношу. Вначале, конечно, обрадовался, но когда внимательней оглядел Давида, то начали терзать некоторые сомнения. «Блинн… пацан ведь совсем. Порвет его Голиаф, как орел воробья, как кот мышку, как щука карася, как…». Тут бы он еще добавил кучу образных сравнений, но с равнины вновь донесся рев великана: «Эй, трусливые дворняги, есть среди вас хоть один настоящий воин?! Я что, так и буду тут, как вчера, весь день стоять? Ваши матери, наверняка, уже перестали считать вас своими сыновьями, а ваши жены подумывают, как бы уйти от вас, недостойных называться мужчинами, любовницами к соседу филистимлянину! Ха-ха!». Видя сомнения царя, Давид поспешил поскорее убедить его в своей пригодности в таком духе: «Ты, это не смотри на то, что я молод и военную подготовку не проходил. Я на самом деле крутой чувак. Вот простым, вроде, пастухом работаю, но, думаешь, это легкая работенка? Да у нас в окрестности просто целые стаи голодных львов и медведей рыщут. Так и норовят овцу из моего стада утащить. Но если кому из этих мохнатых мразей удается, то я кидаюсь на такого и отбираю добычу, да еще попутно таких ему люлей отвешиваю, что, мама, не горюй!». И тут Давид начал изображать, как он разрывает пасть то льву, то медведю, то обоим зараз, да так, что легендарный богатырь Самсон отдыхает. «Ну, а коль я всякое зверье клыкасто-когтистое валю, то что мне этот филистимлянин? – щелбаном опрокину. Ну, конечно, не всё это сам – тут мне наш Господь Яхве в помощь. Ибо филистимляне, как известно, писюны не обрезают и вообще неправильным богам поклоняются, а Бог наш таких недолюбливает. Вот с божьей помощью я и наваляю этому крайне самоуверенному филистимлянину. Ибо нефиг!»
Почесал свою лысину царь Саул и решил: «А нехай! – пусть идет. Всё равно остальные забздели. А если что, можно вообще объявить его чужаком. В списках не числится, призыву не подвергался, военного билета на руках нет. Кто его знает? Откуда взялся? Может, его сами филистимляне подослали, чтоб изобразить легкую победу своего поединщика. И на этом основании итога поединка оспорим. Вот так!». Решил он поначалу Давиду даже свое обмундирование выдать с личным оружием, но тому не подошло. И пошел Давид так, в чем был. И вот представьте картину:
Выходит навстречу великану молоденький пацанчик, одетый в какую-то пастушескую робу, с холщовой сумкой на плече, да с пастушеским посохом в руке. А из вооружения одна лишь праща. Весь боезапас – гладкие речные камешки. Сказать что Голиаф немало прифигел – ничего не сказать. Ну, ждал противника какого-нибудь хоть немного полноценного, соразмерного, пусть чутка не в той весовой категории, но все же, а тут издевательство какое-то. Вместо приветствия, приличествующего началу поединка, Давид услыхал в свой адрес отборнейший мат. И было понятно почему.
Знаете, перед тем как этот пастушок спустился в долину, я попробовал его отговорить. Ну, как бы, отвага и слабоумие меня, конечно, порой забавляли, но не в этом случае. Думаете, врал Давид своему царю про то, как он валил медведей и львов? Хм, нет… нисколько. Ну, пусть преувеличил малость число заваленного им зверья, но мутузил он тех хищников взаправду. Знаете, как видел, что какая-то монстрятина овечку из его стада уводит, то впадал просто в неистовство берсерка – из Бэннера вырывался Халк. Тогда кранты любому медведю или льву. Но одно дело, когда какое-то там животное, а другое, когда почти трехметровый великан, закованный в броню, как танк, да еще и с вундерваффен в руках. А если еще не сможет наш героический вьюноша в нужный раж войти, ведь тот филистимлянин любимых овец у него не угонял и вообще ничего против мелкого рогатого скота не имеел? Хм.
«Пацанчик, пацанчик… эх…»
«Чего тебе надо? Кто ты вообще такой?»
«Я просто голос твоего разума».
Конечно, я не был никаким голосом разума – я обычный демон, повелитель трусости, но всё-таки порой мои советы оочень разумны»
«Послушай меня, пацанчик».
«Ага, слушаю!»
«Совсем не боишься этого исполина?»
«Есть малость, но если… не я, то…. вернее не так: НИКТО КРОМЕ НАС! ЗА ВДВ!»
Ну, вы поняли, что это шучу я. Всячески я пробовал склонить его к разумному, с моей точки зрения, решению – не ввязываться в этот махач. Ну, нафига ему нужно?! Пусть брат его Елиав идет сражается – он же всегда себя считал сильнее и умнее Давида. Вот пусть и идет. А то, как у отца в хозяйстве командовать – у него героизьму прям, хоть отбавляй, а вот как пойти с Голиафом сразиться… М-да. Но было бесполезно, Давид даже легкого сомнения не допустил. А я-то сразу и не понял почему, хотя мог бы догадаться – дорогой наш Яхве никогда не был противником читерства, особенно, когда это было Его читерство.
А Голиафа тем временем несло, отборный мат он сопровождал обидными аргументами: «Ты *** пошто пришел на бой с палкой и камнями? Я что тебе *** собака какая? Да, чтоб ты ***, да чтоб у тебя и у твоего царя Саула ***. Поиздеваться решили ***? Подумали, что пришлют мне дебила малолетнего, а у меня рука не поднимется его ***? А вот и не угадали я ща тебя ***, да так что ***.
Давид просто сплюнул сквозь зубы и возразил: «Ты это, дядя, зря бакланишь. Я вот не просто так пришел – меня сам Господь Саваоф прислал. Понимаешь, если бы Он прислал какого-нибудь здоровяка и тот тебя нагнул, то не слишком зрелищно бы получилось. А я вот молоденький, не высокий, не накаченный, военному делу не обученный, но ща наваляю тебе так, что все твои кореша будут… будут… короче, в недоумении и дичайшем изумлении. Вот как! Потому как дело тут совсем не в простом поединке, а в том, что нашему Богу нужно ваших зарвавшихся филистимских божков на место поставить. Как-то так».
Далее Давид извлекает из сумки камешек, заряжает в пращу и пуляет великану оный прям в лоб с такой силой, что череп того раскололся, как арбуз от удара молотком. Начальная скорость пули калибра семь шестьдесят два, выпущенной из поздних образцов винтовки Мосина, превышала восемьсот метров в секунду, а ее дульная энергия превышала три тысячи шестисот Джоулей. При стрельбе на расстоянии не более ста метров она легко пробивала стальной шлем германского солдата. Конечно, массу и размер речного камешка трудно сопоставить с показателями винтовочной пули, а энергия, которая на него воздействует посредством пращи, раскрученной рукой пращника, не идет ни в какое сравнение с той, что дает нарезное огнестрельное оружие… но не забывайте про Яхве. Он давно уже глумился над законами физики.
«Филистимляне, увидев, что силач их умер, побежали. И поднялись мужи Израильские и Иудейские, и воскликнули и гнали Филистимлян до входа в долину и до ворот Аккарона. И падали поражаемые Филистимляне по дороге Шааримской до Гефа и до Аккарона. И возвратились сыны Израилевы из погони за Филистимлянами и разграбили стан их».
............
Бог трусости
© Copyright: Семён Гонсалес, 2021
Свидетельство о публикации №221111101604
Свидетельство о публикации №221111101604
Рецензии