Запечный сверчок

Роковые ошибки, совершенные мною в зрелом возрасте, я пытаюсь частично оправдать пережитыми детскими потрясениями. Они исполосовали меня осколками разбитой жизни, лишив спокойной старости. Вот и сейчас, монотонное нытье больничных датчиков вытягивают из души воспоминания, которые продолжают царапать измученное нутро зазубринами запоздалого раскаяния.

- « -
С самого рождения меня воспитывала баба Варя, по словам которой родители-физики безвылазно пропадали в заполярье. Необъятные формы бабы Вари, колыхавшиеся при ходьбе, вызывали во мне неописуемый восторг, а жар ее могучего тела согревал в промозглые осенние дни уютом русской печи. Утонув в теплых объятиях, я любил слушать бабушкины рассказы о далеком Севере. В ее певучий, убаюкивающий речитатив вкрадчиво вплетался мелодичный стрекот запечного сверчка. Его обнадеживающая ворожба сулила долгожданную встречу с родителями, и я сладко засыпал с трепетным ощущением близкого счастья.

Просыпался я от упоительных ароматов томленых в печи кислых щей и пшенной каши. За окном весело искрились сугробы. Во дворе призывно лаял пес, и голосила несушка, радуя хозяйку яичным прибавком. Наскоро проглотив несколько ложек пшенки, я вылетал на улицу. Со всего маху падал навзничь в снег и, до рези в глазах, насколько хватало терпения, смотрел на пылающее в небесах солнце. Потом крепко смыкал веки и внутренним взором созерцал многоцветные сполохи. По моему убеждению, они походили на северное сияние Арктики, где без отпусков работали родители; где скрипели полозья саней, впряженных в цепочку низкорослых оленей; где голодно ухала полярная сова в поисках провианта; где в вечных снегах бесследно терялись мои письма с коротким адресом: «Север. Маме и папе».

Еженедельно, втайне от бабули, я бросал эти весточки в почтовый ящик на соседней улице, рассчитывая на ответ. Правда, отклика не поступало, но, к очередному дню рождения, я получал от родителей  неизменную посылку с игрушкой. В обнимку с ней я засыпал под напевные бабушкины рассказы и переливчатые трели запечного сверчка. Душевное пение усатого музыканта было сродни певучести женского голоса и навевало чарующее ожидание чуда.

По осени случилась беда. Бабу Варю хватил удар в подполье, куда она спускала ведра с выкопанной картошкой. Услышав из огорода жалобные стоны, я влетел на кухню, спустился по шаткой лесенке в подвал и увидел нелепо лежащую бабушку с перекошенным лицом. На губах старушки пузырилась слюна, из глаз текли слезы, а пальцы рук беспомощно царапали твердь земляного пола. Вызволяли бабушку всем миром. Деревенским мужикам удалось пропихнуть брезент под огромное бабулино тело, вытащить его из подпола и уложить на постели. Местный фельдшер выявил паралич, прописал порошки и обязался еженедельно навещать больную.

- « -
Все последующие события слились в горькую цепь воспоминаний и только благодаря участию селян, я, десятилетний мальчуган, не тронулся в рассудке. Болезнь превратила бабу Варю в злое, желчное существо. Она с ненавистью косилась на соседку, когда та обмывала ее, и всякий раз пыталась плюнуть в след доброй женщине. Как правило, плевки больной не достигали цели. Они  растекались по двойному подбородку бабушки и вызывали ее возмущенное мычание. К зиме тяжкая болезнь слегка отступила, вернув речь, чувствительность плечевого пояса и аппетит, который оказался чрезмерным. Бабуля не упускала случая мстительно ущипнуть меня и смачно выругаться, когда я пытался вызволить пустую тарелку из ее цепких рук, и уже через полчаса она начинала плаксиво выпрашивать очередной кусочек хлеба. Чтобы слегка передохнуть от визгливых криков парализованной, я давал ей целый батон и, задыхаясь от застоявшейся вони, вылетал на улицу.

Однажды, там, в сенях, я чуть не сбил с ног свою учительницу, которая в сопровождении чужих женщин, входила в дом. Брезгливо прикрыв носы кружевными платочками, незнакомки предложили мне, как круглой сироте, переехать в детский дом для дальнейшего проживания. На миг лишившись дара речи от неожиданного предложения, я подлетел к бабуле и завопил:

- Что же ты молчишь, бабушка? Ну, скажи им, скажи, пожалуйста, что я не сирота… У меня же есть ты, есть родители. Они сейчас на Севере, но скоро обязательно приедут в отпуск. У них, полярников, отпуска длинные, по полгода…-

Бабушка немного помолчала, а потом, ерзая по постели, издевательски захохотала. От ее едкого смеха остолбенели гости, и  затаился домашний сверчок, оборвав вечернее песнопение. А бабуля, старательно прокашлявшись, зло произнесла:

- Ну,… ты, парень, …видать совсем убогий... Да, если хочешь знать, никакая я тебе не бабуля. Твоя непутевая мать, сучка молодая, сбежала из больницы сразу после родов. Ну, а я, старая дура, пожалела тебя и забрала домой для повадности.-

Мой маленький мир рухнул, как неустойчивый карточный домик. Привычная жизнь оборвалась перетянутой тетивой, хлестнув тугими обрывками по наивному сердцу. В это сердце, непривычное к предательству, прорвалась ненависть к бабе Варе, вытеснив прежнее обожание и сострадание. Еле сдерживаясь, чтобы не зареветь от отчаяния, я ухватился за последний аргумент:
 
- Н-е-т…, погоди… А как же посылки с подарками? Ведь они приходили от родителей на каждый день рождения. Там ведь были и письма… Ты их по сто раз перечитывала. В них и про северное сияние, и про оленей…-

Больная перебила меня на полуслове. Ее необъятное тело противно заколыхалось от издевательского смеха:

- Ну, говорю же, что ты убогий…  Никакого соображения…, а ведь уже большенький. Сама я, понимаешь, дурачок малохольный, сама,… и посылки паковала, и письма писала.-

Как безвольную марионетку, меня одели и обули чужие руки. После росчерка в каком-то документе с печатями, бабушка присмирела и даже всхлипнула, когда я не взял с собой игрушки, купленные ею. Вечером того же дня я оказался в приюте, где вскоре стал легендарной личностью, благодаря деликатности воспитателей и своим увлекательным рассказам о далеком Севере. Уважительное прозвище «Полярник» определило мою судьбу и, после выпуска из детдома, я стал студентом университетской кафедры по изучению Заполярья.

Правда, спустя год после зачисления в приют, воспитатель привозил меня в родную деревню на прощание с усопшей бабой Варей. В ее доме ничего не изменилось, разве что выветрился тяжкий дух, провисла до пола панцирная сетка бабушкиной кровати, и умолк запечный сверчок. Сердобольная соседка  шепнула на поминках, что перед уходом в вечность, баба Варя истово просила у меня прощение, заблаговременно оформив завещание на мое владение домом и усадьбой.

- « -
Когда я вошел в жениховскую пору, выбор суженой определялся тремя параметрами: доброте, домовитости и непременной худобе. И такая нашлась. Высокая, стройная, легкая, как ветерок! Ее привлекательная внешность заставляла прохожих оглянуться, чтобы продлить очарование горделивой осанки, каскада темных завитков, грации тонконогой лани. В Египте, где мы с женой отмечали очередной юбилей брака, уважаемый араб умолял продать любимую за стадо верблюдов и очень огорчился, получив отказ. Мне было лестно и весело, если учесть, что к моменту этого неожиданного торга, у нас было двое  женатых сыновей и парочка внуков.

Я много работал, чтобы моя любовь, была обеспечена и не познала лишений.
Она любила путешествовать, и  мы  исколесили весь мир.
Ее пленяла загадочная глубина аметистов, и ювелиры усиливали сияние фиолетовых самоцветов особой огранкой.
Она обожала наряды, и я с радостью покупал их, поражаясь, как ее неувядаемые прелесть и стать, выгодно оттеняли даже самые бесхитростные фасоны.
За один из них, невзирая на дороговизну и возражения любимой, я заплатил ощутимую сумму, предвкушая ее эффектное появление на своем приближающемся шестидесятилетии.

-« -
На празднование юбилея я прибыл прямо из аэропорта, испытывая сладостное волнение от встречи с женой. Но мое ожидание, длиной в год, сменилось разочарованием. Мое солнце, моя жена, мать моих великовозрастных детей, явилась в ресторан в странном балахоне, скрывающем рельефы родного тела. Конечно, ей не изменила природная стать, но я не видел смысла драпировать девичью хрупкость кипенью бликующих складок. Дорогущая прошлогодняя обновка, гораздо выгоднее выявила бы неувядающую красоту и стройность жены. Мой восторженный настрой мгновенно сменился раздражением и злостью, которые накрыли с головой и болезненно вгрызлись в нутро. Когда хмель слегка притупил досаду, пришло прозрение. Необъятное платье моей королевы не было розыгрышем, капризом или вольностью. Этот блестящий камуфляж обязан был скрыть ее раздобревшие формы, но эгоизм уязвленной натуры выявлял их, не допуская оправданий подобному изменению облика.

Меня раздражало в жене все:
слепящий блеск необъятного балахона;
нелепое исполнение сольной здравицы в мою честь;
пугающее колыхание грузного тела под драпировкой платья;
перекрас темной шевелюры в пшеничную гамму, выявивший ее сходство с расплывшимися чертами бабы Вари.
Сложно осознать, но вот так, в одночасье, я превратился в пленника обманутых ожиданий, болезненно царапнувших нутро горечью детских воспоминаний и обид.

- « -
Сейчас, находясь на больничной койке, я заново переживаю свое неприглядное поведение в тот вечер. С запоздалым раскаянием вспоминаю, как по моим глазам и холодности общения, жена уловила неприязнь и тихо, без слезливых сцен, исчезла из банкетного зала;
как мятежный сумбур мстительно взвинтил нутро неудовлетворенностью, и, без оглядки на общественный резонанс, я покинул ресторан в сопровождении юной чаровницы;
как опустошенный оплаченными ласками, я не посмел вернуться к жене за прощением:
как от  унизительного предательства и позора, я сбежал в деревню своего детства, где и планировал провести полугодовой отпуск.

Деревня встретила меня обмелевшим прудом с ленивыми пиявками; поредевшим ягодным перелеском; огородом, заросшим крапивой и лебедой; изобилием местного самогона. Ежедневная дегустация крепкого зелья превратила меня в любителя спиртного. Отчасти, я даже был рад этой зависимости, потому как пьяный угар ловко туманил самоедство и гасил грустные мысли о близких.

В Ильин день, когда сполохи далеких гроз избороздили потемневшее небо, у меня внезапно защемило сердце. Накатившая боль пульсировала в висках, выворачивала наизнанку нутро, мешала вдохнуть полной грудью. Я не смог  заползти на кровать, рухнув рядом с ней. Через туман грудной рези просочился прерывистый голос бабы Вари:

- Ну, что, малохольный полярник, доигрался? Сам себя в капкан загнал, недоумок... Поделом тебе, алкашу… А ведь, не каждому мужику выпадает фарт встретить хорошую бабу… В ней, бабе, главное, чтоб душа была добрая, да сердце чуткое. А ты, дубина, все изгадил… Располнела, видишь ли она…, обидела тебя, идиота… А может, у нее, не дай Бог, болячка какая завелась... Ума не приложу, чему только вас в институтах этих учат…
Вот, как ты думаешь, если бы я была худышкой, как ивовый прут, смогла бы ручным плугом все колхозные делянки перепахать под картошку? Да, благодаря этой картошке, мы и фронту помогли и сами с голоду не подохли. Ты поройся в комоде..., там где-то моя медалька была..., за ту самую пахоту...
Да, чуть не забыла. Ты уж, не кори меня за обман с посылками... Сердечко твое неокрепшее я нарочно горькой правдой разбередила, чтобы ты крепко обиделся и из того приюта обратно не прибежал... Ведь к той поре я уже была колода-колодой, а окромя меня, ты в деревне никому не был нужен... Помер бы с голоду...-
 
В голос бабы Вари вплелся бас старшего сына;
- Пап-пап, ты меня слышишь? «Скорая» во дворе. В больницу ехать надо.-
Сильные руки сыновей переложили меня на носилки и под аккомпанемент тревожной сирены доставили в кардиологию.

-« -
Через пару месяцев я вырвался из мучительного плена ночных воспоминаний. В небесах проклюнулось солнце. Оно скользнуло по лицам сыновей, которые бережно сопровождают меня к машине и везут в родную деревню. С порога я тону в аппетитном облаке печева. Не смея поверить в чудо, толкаю дверь. На столе высится горка любимых ватрушек, у шестка стоит раскрасневшаяся от жара жена, а за печью заливисто поет вернувшийся сверчок.