Дождись

Нить, связавшая нас упруга,
Но восторга потерян след...
Нам бы глянуть в глаза друг друга
Только глаз на  затылке нет.
На сердцах - ледяные скобы,
Да рубцами следы от стрел...
Я молчала так долго, чтобы
Ты вернуться в себя успел...
Татьяна Парсанова
В самом начале была мимолётная, нечаянная влюблённость: игривая, внезапная, пылкая, но немного странная, чем-то неуловимо напоминающая процесс курения отсыревшей сигареты, или тщетные попытки избавиться от ужасной никотиновой зависимости.
То ли внешность девушки поразила воображение чем-то необъяснимым, то ли удивительной глубины пронзительный взгляд проник слишком глубоко в душу, или ошеломила до степени невменяемости загадочная полуулыбка. Теперь причину необъяснимого интереса уже не вспомнить.
Чувства вспыхнули, опалили внезапным влечением, возбудили воображение, и потухли, потому, что не сумел вовремя выдумать повод для знакомства.
Так Артём воспринял факт неизбежного расставания после нескольких минут ментального контакта.
Искры электрических разрядов эмоционально окрашенных переживаний рассыпались, но продолжили несанкционированно тлеть. Образ девушки отпечатался в памяти, но не статично. Впечатлительное воображение продолжило наполнять проекцию очаровательной прелестницы всё более основательным, ёмким и выразительным содержимым.
Артём помнил, даже мог воспроизвести в памяти по кадрам те несколько минут, которые беспощадно, или благосклонно, изменили его жизнь навсегда.
Провидение снисходительно похлопало застенчивого романтика по плечу, ловко провело рокировку логических связок, выстроив события в странную последовательность, позволившую юной паре не только ещё раз встретиться, а сделать шаг навстречу друг другу: робкий, неуверенный, пугливый.
Чувства, то остывали, то вновь разгорались.
И вот они снова встретились, более того – заговорили.
Юноше показалось, что девочка бессовестно кокетничает. Не так он представлял себе судьбоносное свидание.
Прежде Артём не замечал за собой трепетной, до степени невменяемости, впечатлительности. В отношении с девушками он не был дерзок, но и беспомощным себя никогда не чувствовал, знакомился довольно легко, и покорял без усилий.
С Ириной с самого начала всё было не так. Ей нравилось общаться на предельно близкой дистанции. Разговаривая, она едва не прижималась к юноше, дразнила открытыми для поцелуя губами, ласкала испытующим взглядом, но в решительный момент уходила от контакта, изображая рассеянное внимание, или внезапную заинтересованность чем-то отвлечённым, не имеющим в данных обстоятельствах значения.
Артём подолгу ждал встреч, возбуждённый её появлением с распростёртыми объятиями бежал навстречу, а она ловко уворачивалась, но в качестве бонуса давала хрупкую надежду на новое свидание.
Ему и этого было достаточно, но сентиментальная чувствительность жила предвкушением сладкого пиршества.
Неразделённая любовь напоминает поведение брошенной, безжалостно преданной хозяевами, потом многократно обиженной, гонимой отовсюду собаки. Она голодна, дезориентирована, обессилена, жалобно поскуливает, ни на что уже не рассчитывает (это синдром выученной беспомощности, если хотите), но не теряет надежды на помилование.
Обиженное животное не требует, безмолвно, одними глазами просит сочувствия, капельку внимания, но на  настороженную мольбу не обращают внимания… или намерено делают вид, будто поглощены чем-то иным, потому, что действительно равнодушны, или опасаются последствий: вдруг  необдуманная милость закончится неприятностью.
Ирина любила побеждать в поединке взглядов, но давала повод остаться наедине. Иногда приглашала в гости в вечернее время: соблазняла, искушала, дразнила. И не дозволяла прикасаться.
Девочка запросто инициировала разговоры на провокационные темы, допускала, и не единожды, довольно откровенные вольности, зорко охраняя при этом реальное приближение к границе интимной зоны.
Ирина могла запросто, не стесняясь заинтересованного взгляда Артёма, переодеться при нём, делая вид, что задумалась. Могла топлес бежать, чтобы выключить чайник из комнаты в кухню, безжалостно распространяя вокруг интенсивные греховные импульсы. Иной раз неожиданно довольно высоко приподнимала юбку, чтобы поправить сбившийся чулок, или наивно спросить, какие трусики лучше одеть, – эти или эти?
Невинная нескромность откровенно интимных снов, и чрезмерная напряжённость в измученном желанием теле одолевали Артёма, требовали покончить с коварной игрой раз и навсегда, или…
Побеждало каждый раз “или”, несмотря на то, что благосклонно разрешая к себе прикоснуться, даже порой попробовать на вкус пунцовые губы, Ирина делала нечто, похожее на жест курильщика, раздавливающего в грязной пепельнице окурок, отчего мальчишка впадал в подобное наркотическому состояние, переходящее в романтический сплин.
Стой там, иди сюда – дезориентирующая команда, цель которой сбить с толку, парализовать, поселить растерянность.
Нет, юноша не отчаивался: в нём было слишком много мужского начала, чтобы сломаться окончательно. Артём верил в то, что Ирина испытывает его на прочность, чтобы не ошибиться в выборе: ведь для девочки ошибки намного чувствительнее и драматичнее.
От преданного щенячьего взгляда её васильковых глаз (восторг и желание Ирина могла изобразить на пустом месте), от их возбуждающего блеска, не было спасения. Юноша млел, пьянея от близости, несмотря на то, что её невозможно было назвать интимной.
Через тончайшую ткань её одежд так объёмно угадывались очертания божественно многообещающего, восхитительно волнующего  тела, что он ощущал внутреннюю энергетику волнующей трепетной женственности на расстоянии.
Сколько раз мысленно ласкал он упругую грудь, лакомился вишнёвым соком спелых губ, смело проникал под многослойные покровы, после чего кровь бешено пульсировала в каждой клеточке обезумевшего от наслаждения тела.
Увы, большую часть времени Ирина была вне зоны доступа. Где она, с кем, о чём думает и мечтает, ему было неведомо, но ментальная связь, ни на секунду не прерывалась.
Ирина, Артём в этом был уверен, не была абсолютно равнодушной. Сколько раз, прикасаясь к податливым бархатистым губам, он извлекал из её груди стоны, сколько раз слышал гулкое биение уязвлённого искренними чувствами сердца.
Столь искусно притворяться немыслимо, невозможно.
Рассуждать о любви Ирочка категорически отказывалась, говорила, что не готова к обсуждению столь деликатных тем, что боится поверить в реальность чувств.
Расставаясь несколько дней назад, девочка обещала, что по приезде из командировки, то есть уже завтра, решит, что со всем этим делать, что сама измучилась неопределённостью.
– Ты только дождись.
До прихода поезда оставалось чуть больше двенадцати часов.
Много или мало?
Смотря, чего ждёшь.
Артём то и дело вскакивал. Досмотрев сон до угрожающего, или слишком сладкого момента, тревожно глядел на застывший циферблат электронного будильника, снова погружался в цветной многообещающий иллюзорный мир, где вновь и вновь надеялся увидеть будущее.
Картинки, диалоги и декорации, менялись, желанный исход событий манил изящной законченностью.
Любимая готова была сказать “да!”, но в решающий миг происходило одно и то же – появлялась разделяющая их прозрачная стена, по которой стекали молочные потёки, скрывающие перспективу.
Сон есть сон: нереальность, компиляция навязчивых желаний и сокровенных, не всегда достижимых, не до конца ясных помыслов.
Юноша знал, о чём мечтает, чего хочет, а она…
Приблизительно так Артём себя успокаивал, повторяя как мантру, – всё будет хо-ро-шо!
Так и не заснув по-настоящему, юноша вскочил от неожиданно громкого звонка.
Кровь стучала в висках, глаза невозможно было открыть, словно веки приклеили, голова протяжно гудела как корабельная рында при извещении о пожаре, или густом тумане.
Беспокойство нарастало, хотя по логике был реальный повод успокоиться: от него уже ничего не зависело, нужно было выслушать приговор, и только.
Ирина на данном этапе жизни была Верховной жрицей, вершительницей судеб: своей, и его, Артёма.
Продолжительный, до озноба, холодный душ, после, до ожога горячий, и опять холодный. Голова шла кругом от интенсивной циркуляции крови. Юноша намеренно замораживал мозг, лишая его возможности блуждать в лабиринтах непознанного, воспроизводить нежелательные ассоциации.
В воображении Ирина давно и прочно принадлежала ему. Артём не хотел ничего менять в своей жизни, кроме отношения любимой к себе.
“Хватит метаться! Подобное поведение недостойно мужчины. В конце концов, счастье – явление редкостное, весьма неустойчивое, и довольно хрупкое. Пусть оно достанется не мне. Главное, чтобы ей, Ирине, было хорошо. Ведь любовь не умирает в тот миг, когда её (ту самую бездомную собаку) перестают подкармливать сладким”.
На любимой рубашке никак не разглаживалась складка, ужасно раздражал в немыслимой спешке (до прибытия поезда шесть часов) испачканные каплями кофе брюки на самом видном месте. Отпариватель не помог решить эту проблему. Отлёжанные подушкой волосы топорщились, отнимая остатки спокойствия.
Всё шло неправильно, потому что....
Вспомнилось стихотворение в переводе Маршака о том, что любое сражение можно проиграть из-за мелочи, – “потому что в кузнице не было гвоздя”.
Маршрутки и автобусы как назло нагло пробегали мимо.
– Такси! До железнодорожного вокзала…
– Да без разницы, сколько скажешь. Только за цветами заедем.
– Музыку, можно выключить музыку! Мне бы помолчать в тишине, подумать.
“Какого чёрта припёрся за два часа! Этот веник из роз, не мог купить что-нибудь компактное, без шипов и намёков? Предлагала же продавщица эти… как их… разноцветные эустомы”.
Поезд безбожно опаздывал. Секундная стрелка прыгала как угорелая, минутная, напротив, застыла.
“Может платформу перепутал? Вагон… я забыл вагон! Кажется шестнадцатый… или шестой!”
Пассажиры вышли, Ирины нигде не было.
– Не меня встречаешь, – спросили из-за спины, – в моём вагоне спортсмены ехали, такие шумные, пришлось переселиться. Извини. Или не рад меня видеть? Чего застыл, целуй!
– Я, тебя!?
– Если настаиваешь, можно нарушить традицию. Я так соскучилась, что готова подчиниться!
– Ты!?
– Разве непонятно, ведь я люблю тебя!
Ирина повисла на шее Артёма, впилась в него губами.
Юноша не знал, что думать, не понимал, как поступить. Что, если это опять игра, очередная провокация?
Артём представил, как может шипеть сигаретный окурок, если потушить его о раскрытую ладонь, как пахнет при этом подгоревшая кожа.
Ирина была одета в лёгкий полупрозрачный сарафан, настолько невесомый, что коралловые соски невозможно было спрятать в складках ткани. Её нежная кожа источала непередаваемый аромат, не поверите – самой себя: ни грамма косметики, ни капли духов, только запах любимой женщины.
– Я так давно хотел тебе признаться…
– Не поверишь, я тоже.