Ковровая дорожка

1


На всех пяти этажах заводоуправления в установленные дни и часы совершается церемонное и строгое упорядоченное движение, напоминающее старинный танец полонез. Тишина помогает танцующим выдерживать такт, и в длинных коридорах слышно неумолчное шуршание ног по ковровым дорожкам при выполнении тех иль иных фигур этого степенного служебного полонеза. В нём участвуют все, независимо от пола, возраста и должности, едва ступят на эти магические вишнёвые дорожки с розовыми полосками по краям. Самая распространённая фигура танца – неторопливый шаг, учтивый кивок и негромкое обязательное «здравствуйте» или «добрый день». Обгонять не принято, и все фигуры выполняются по принципу «партнёр навстречу партнёру». В фигуре «мужчина – мужчина» распространено также подавание руки, причём обусловлено, кому подавать первым. Фигура «мужчина – женщина» усложнена более любезным кивком и улыбкой, а если женщина молодая, то и полуоборотом вслед ей со взглядом на талию. Куда труднее фигура «женщина – женщина»: тут всё зависит от интонации в голосе, выражения глаз, и бывает такие виртуозные «здравствуйте». что партнёрша бледнеет и не сразу находит, чем ответить. Разнообразие в танец вносит какой-нибудь мужчина, который, впрочем, внешне от других мужчин не отличается; встречные обоих полов и всех возрастов не только первыми кивают ему, но и совершают полупоклон корпусом, а то и уважительный шаг в сторону. Вступление в танец и выход из него совершается посредством дверей, которых по коридору множество. Выходящий из танца сначала останавливается у какого-нибудь кабинета, мужчина поправляет галстук, женщина – причёску, корпус чуть наклоняется вперёд, потом ладонь осторожно давит на ручку. Вступление в танец производится в тех же движениях, только в другой их последовательности – как в обратном кадре кино: служащий пятится из кабинета, закрывает дверь и, наконец, выпрямляется.
Кабинеты напоминают больничные палаты своими высокими потолками, огромными окнами, столами, которые, будто койки, в два ряда, и своим покоем. Замысловатый порядок тут состоит прежде всего в том, что чем ближе к окну стол, тем более старший по возрасту служащий его занимает. Когда один уходит на пенсию, другой, чья пенсия не за горами, вселяется за порожний стол, так что в течение трудового стажа служащие буквально продвигаются к окну; они об этом так и говорят: «Помню, давным-давно, когда я сидела у самой двери… В то время вот на этом (то есть – на моём) месте сидел Борис Борисыч…» За первые, особо привилегированные столы, когда хозяева их в отпуске или на больничном, временно садятся, опережая трудовой стаж, служащие со столов вторых, а если пустуют первые и вторые, то и с третьих. Размещение по рядам тоже упорядоченно – степенью знакомства и общностью взглядов: чтобы поговорить, переднему стоит отклониться назад, заднему – наклониться вперёд.
Вот один из кабинетов – тот самый, о котором вахтёрша, внизу, растолковывает посетителям так: «Этаж – пятый, с лестницы – налево, по коридору – справа».
Здесь на почётном месте у окна сидит плечистый Олег Олегович и широко разведёнными руками удерживает стол, словно тот может откатиться. Полная и флегматичная Юля привычно облокотилась на спинку стула, чтобы без лишнего усилия поворачиваться для разговора к Эле. Эля, судя по очерёдности стола, моложе Юли, а характером – активнее: каждую минуту она, словно надомница, за каким-нибудь рукоделием. В другой паре на предмет разговора – пожилая Ксения Алексеевна и моложавая Клавдия Алексеевна. Первой, сидящей у окна, поворачиваться затруднительно, поэтому вторая всегда начеку: ладони Клавдии Алексеевны образуют то огромные уши, то рупор около рта. Новенькая в кабинете – Анечка; широко распахнутая дверь стучит по ножке её стула.
Атмосфера в кабинете переменчивая, словно он наполнен не воздухом, а самим временем, которое в течение дня то и дело меняет свой запах: бывает такой, что служащие, кажется, только из приличия не морщатся, или такой, будто в кабинет вот-вот внесут горячий вкусный пирог. Чтобы ощутить запах, стоит взглянуть на часы: наручные – у каждого на руке, с медным маятником – над дверью, электронное табло – на соседнем здании.
Утром первой в кабинет приходит Ксения Алексеевна – для того, чтобы прийти раньше других. Сначала она смотрит на свои часы, потом – на стенные, потом – на электронные. Усаживается поудобнее и скорбно озирает пустые столы. Бьёт восемь-тридцать – тотчас входит Олег Олегович. И смотри на все часы в той же последовательности. Потом они здороваются, при этом интонацией в голосе она даёт понять, что пришла всё-таки первая, а он – что всё-таки не опоздал. Затем, в течение получаса, по очереди приходят Клавдия Алексеевна, Юля и Эля. Каждая из них сразу заводит свои часы и сетует, что с вечера не завела. Анечка, на второй неделе своего трудового стажа, приходит непунктуально: то в одно время с Олегом Олеговичем, то – с Элей; ещё не знает, кому подражать.
Сейчас у времени не очень приятный запах. Олег Олегович и Ксения Алексеевна разворачивают свежие газеты; на их лицах – упрёк и назидание, потому что другие занимаются вещами несерьёзными: Клавдия Алексеевна листает книжку, вспоминая, на какой странице вчера остановилась; Эля принесла журнал «Мода» и подсела на стул к ленивой Юле; Анечка – просто сидит. Так минует час, единодушно отведённый для того, чтобы «перевести дух после троллейбуса». Затем – полчаса, чтобы «настроиться»: Олег Олегович идёт с графином за водой, Ксения Алексеевна – в соседний кабинет к сверстнице-единомышленнице, Клавдия Алексеевна ищет, у кого бы занять денег. Юля и Эля спускаются на третий этаж покурить, Анечка – она ещё стесняется бегать к подружке даже в другой конец коридора.
Но вот опять все на своих местах. Атмосфера теперь – просто неприятная. Олег Олегович смотрит в телефонный справочник, как бы вспоминая номер; Ксения Алексеевна деловито сложила руки на груди, и голова её порывисто вздрагивает; Клавдия Алексеевна склонилась над книжкой, её ладони образуют у глаз щитки, какие делают лошадям, чтоб не пугались; Юля, полулёжа, рассматривает ногти; Эля шуршит в ящике стола вязанием; Анечка – смотрит на всех по очереди.
Между тем, в течение часа или двух, запах времени меняется к лучшему. И, по праву старшинства, Ксения Алексеевна начинает разговор – как и всегда, в таком волнении, словно дело весьма неотложное. «Это возмутительно!» – шепчет она, полуобернувшись и как бы стараясь клюнуть своё плечо. «Кошма-ар!» – соглашается с нею Клавдия Алексеевна. Юля перекатывается по спинке стула, что-то шепчет Эле, заканчивая: «Пикантно!» – и водит кончиком языка по верхней губе. «Маразм!» – уточняет Эля. Анечка – старается не слушать.
И вдруг кто-нибудь входит! Обрывается шёпот, захлопывается книжка, задвигается ящик, испуганно ползёт по справочнику палец, а Ксения Алексеевна успевает-таки раньше других крикнуть: «Вам кого?» Правда, к её досаде, этот бдительный окрик иногда обращён к уборщице Пелагее, которая не имеет привычки стучаться, а вбегает в кабинет, никого и ничего не замечая, кроме мусорных корзинок, за что её и называют (конечно, за глаза) просто Палагой.
Если же входит не кто-нибудь, а Вячеслав Вячеславович Вельветов, все торжественно встают смотрят на него, как на именинника, потому что он и есть тот особенный мужчина, который внешне от других мужчин не отличается. И если не «спросить зашёл», а «просто зашёл», то происходит разговор, называющийся сердечным. «Вячеслав Вячеславович, -- говорит тогда Олег Олегович, -- наш графин дал трещину!» – «Вячеслав Вячеславович, -- сетует Ксения Алексеевна, -- до каких же пор у нас будут висеть такие допотопные часы!» Вячеслав Вячеславович, нахмурившись, растерянно оглядывается, словно чего-то потерял на полу, и отвечает смущённо: «Будем решать… будем решать…» Далее, по старшинству, говорит Клавдия Алексеевна: «Вячеслав Вячеславович, неужели получка не в пятницу, а в понедельник?» – «Будем решать… будем решать…» Юля – по известной всем причине – стесняется обращаться к Вячеславу Вячеславовичу, Анечка ещё не знает забот, а Эля спрашивает дерзко: «Вячеслав Вячеславович, завтра будет дождь?» – «Будем решать… будем решать…» – машинально отвечает Вячеслав Вячеславович и уходит, всё ища что-то на полу – по крайней мере, ни разу не взглянув на Юлю. Такое посещение начальника – когда он «просто зашёл» – означает позволение говорить в полный голос, и все ласково переглядываются, добродушно хохочут. Время уже явно пахнет обедом.
А после обеда в кабинете самый неприятный запах. Олег Олегович подвигает к себе уже не телефонный справочник, а сам телефон. «Ало-о!.. Ало-о!..» – кричит он пронзительным голоском, странным для его плечистой фигуры. Если рядом ждёт посетитель, то Олег Олегович, не сумев дозвониться, подымает на него вопросительный взгляд и, по привычке, кричит ему: «Ало-о?..» Олегу Олеговичу все завидуют: ему не надо никуда идти. А первая, как и всегда и во всём, встаёт Ксения Алексеевна, победно оглядывает сидящих, и если не все на неё смотрят, говорит громко: «Ну, я пошла!» -- «Нечего делать, нечего делать…» – уныло говорит Клавдия Алексеевна, если тоже уходит. «Пойти или не пойти?..» – доверительно рассуждает Юла, и бывает, что и в самом деле никуда не идёт. Когда вызывают по телефону Элю, она в сердцах задвигает ящик с вязанием: «Ей-богу, как горит!» – и хлопает дверью. Анечка никуда не ходит, потому что ещё не знает, куда ей ходить, и к ней не приходят, так как никто не знает, зачем к ней приходить.
Когда кто-нибудь отлучается из кабинета, это вызывает оживление – тоже упорядоченное. Так, если выходит Олег Олегович, то Ксения Алексеевна говорит: «Ох, опять у него руки трясутся...» Если выходит она, то, в свою очередь, он напевает себе под нос: «Спи, ночь в июне только ше-есть часо-ов…» Когда выходит Клавдия Алексеевна, о ней говорят Ксения Алексеевна или Олег Олегович, или оба вместе: «Какая любовь к книге!» Когда выходит Юля, могут говорить все, кроме Эли и Анечки: «Наверно, к Вячеславу Вячеславовичу…» Если выходит Эля, то молчит лишь Анечка: «Привольно тому, у кого мама – главбух!» И наконец, когда выходит Анечка (на минутку, нельзя и без этого), говорят все: «Ну и тихоня!»
На вернувшегося в кабинет смотрят с завистью: ему теперь никуда идти на надо! – и с восхищением: ведь он только что преодолел «ковровый» коридор и вот, совершив тур поклонов и других фигур, благополучно добрался к своему столу – глаза его ещё блестят и на щеках румянец.
А время всё больше пахнет вкусным пирогом. Без пятнадцати семнадцать все в кабинете проверяют и заводят свои часы, как бы между прочим подымаются, берут сумки и сумочки, как бы между прочим подходят к двери, у которой стоят тесно и молча, словно незнакомые в лифте… Горячий пирог, кажется, поднесён уж к самым дверям… Кто-нибудь с нетерпением берётся за ручку… Бьют часы – и все разом выдавливаются из кабинета.


2


Однажды, в обычный рабочий день, то есть даже и не в предвыходной и не в день получки, Ксения Алексеевна пришла в заводоуправление, как обычно, раньше всех, поднялась на пятый этаж, на лестничной площадке чуть задержалась, приосанилась, чтоб горделиво прошествовать до своего кабинета по вишнёвой дорожке, – а дорожки нет!..
В ужасе Ксения Алексеевна смотрела себе под ноги, словно стояла не проёме распахнутых дверей, а на подоконнике пятого этажа, на пороге бездны… Голова у неё закружилась – она отпрянула назад. Потом ей почудилось, что в этой бездне парит нечто невесомое, стелясь по коридору плоским жёлтым облаком… Потом ей уже померещилось, что это и не облако, а сверкающая гладь какой-то прозрачной жёлтой жидкости, которой заводоуправление, словно гигантский аквариум, наполнено вровень с пятым этажом… Ксения Алексеевна, чутко-критическая ко всему непривычному, высунулась, превозмогая страх, в коридор, глянула вправо и влево. Ошеломляющая картина была перед нею: в одном конце коридора, как раз у её кабинета, над прозрачной сверкающей бездной, в которой отражались, как в воде, лапы освещения, висело, словно на плаву, круглое и продолговатое. Это и была скатанная дорожка!.. На ней, как на тостом бревне, сидела уборщица Палага и как ни в чём не бывало покачивала ногами, а рядом с нею ведро и швабра висели на месте, словно стояли на самом обыкновенном полу…
В это время внизу, на лестнице, уже слышались размеренные шаркающие по ступенькам шаги и полуделовой, предрабочий говор. Ксения Алексеевна оказалась в смехотворном положении. Однако со всеми служащими происходило то же самое, что и с нею. Словно в невидимую стену все упирались в дверях перед коридором. И с каждым вновь подошедшим всё больше нарастало всеобщее замешательство. На площадке стало тесно.
К дверям протискался Олег Олегович. Ксения Алексеевна всё ему рассказала и, в этот раз на свою беду, проговорилась, что и сегодня, как и всегда, пришла на работу первая. Сослуживцы тотчас подхватили это заявление и растолковали его явно тенденциозно: если она пришла первая, то, значит, первая и споткнулась у дверей, а раз так, то и развеять сомнения ей надлежит первой -- пройтись по коридору… И все наперебой стали внушать друг другу и, особенно, Ксении Алексеевне, что в коридоре сейчас вовсе никакая не бездна, а самый обыкновенный паркетный пол, просто – только вымытый, блестящий, и, главное, твёрдый – просто без дорожки. Ксения Алексеевна, как могла, защищалась. Она и Олег Олегович оказались в центре внимания. К ним толпа охотно -- и в то же время как бы с недовольством – пропустила ничего не подозревавших Клавдию Алексеевну, Юлю, Элю и Анечку. И вот все они, служащие кабинета, который «с лестницы – налево, по коридору – справа», стали усерднее других убеждать Ксению Алексеевну оставаться в передовиках. И она впервые за свой многолетний стаж пожалела, что не опоздала на работу.
Вдруг шаги послышались в коридоре!.. Умолкла толпа. Самые отчаянные выглянули. Там бродила – прямо по сверкающей бездне! – уборщица Палага. Она помахивала шваброй и делала вид, будто подметает, а на самом деле – подвигалась ближе к дверям, прислушиваясь к разговору. И этот факт – что по коридору, точнее, в пространстве коридора запросто ходит всем известная, то есть самая обыкновенная уборщица, -- этот факт намного успокоил толпу. Любопытные стали напирать и, впрочем, как бы невольно теснить служащих замешкавшегося кабинета, а те, в свою очередь, как бы невольно стали теснить Ксению Алексеевну – и вытолкнули её в коридор.
Ксения Алексеевна стояла на паркете!.. В последнее мгновение она успела повернуться к толпе, протянуть руки – но тут же сникла… Ни малейшего желания не было на её лице, безвольно покривился рот, блаженно полузакрылись глаза, вяло повисли руки, сумочка сползла с локтя и зацепилась за бесчувственный палец. Голова Ксении Алексеевны стала медленно клониться, порывисто вздрагивая, как это с нею бывало часто во время рабочего дня, -- и стало понятно, что лицо и вся фигура её всё-таки выражает одно желание – желание спать. Удивительно было и то, что Ксения Алексеевна, оглядываясь туманным взором, совсем не замечала в двух шагах от себя потрясённых сослуживцев. Покачиваясь и шаркая плечом по стене, она поковыляла в конец коридора. Сумочка выпала из её руки. Озабоченная Палага кинулась было к престарелой служащей, но та, не видя её, прошла мимо, улеглась на скатанную дорожку, будто на диван, и положила щеку на ладонь.
Толпа дружно заговорила. Никак нельзя было допустить, чтобы в рабочее время служащая, пусть и всеми уважаемая, спала, тем более – в самом коридоре заводоуправления. И все прямо-таки порывались вразумить Ксению Алексеевну. Однако доверить это решили Олегу Олеговичу -- под предлогом принадлежности его и спавшей к одному кабинету. Олег Олегович на это время уже убедился, что по коридору ходить можно, даже если нет дорожки. Сначала, правда, пощупал паркет, словно ненадёжный ледок.
А в коридоре Олег Олегович повёл себя даже чересчур беспечно: топнул одной ногой, потом другой; по лицу его вдруг растеклась умилённая улыбка, он удало раскинул руки – и запел своим пронзительным голоском:
Каблучки зазвякали,
отец и мать заплакали.
Не рыдай, отец и мать,
сырой земли не миновать!
Толпа загудела. Одни стали упрекать друг друга, что вовремя не заметили нетрезвого состояния коллеги. Другие захихикали. А когда Олег Олегович пропел о неутешных родителях раз десять подряд, некоторые вспомнили, что на всех свадьбах, где им случалось бывать с Олегом Олеговичем, он, разгулявшись, считал нужным петь частушки, но знал только одну частушку, эту самую, и, шокируя застолье, повторял её надоедливо бессчётное число раз. Однако случай был поистине нетерпимый. Надежды на Ксению Алексеевну быть не могло: пение и пляска ей спать не мешали. А уборщица Палага, раньше такая решительная и независимая, была перепугана необычайно; она забилась в угол, за скатанную дорожку, и когда приближался неистовый Олег Олегович, защищалась всерьёз – наставляла на него швабру. Урезонивать Олега Олеговича выбежала Клавдия Алексеевна. Порыв её, однако, выразился странно: она стала стучаться в двери кабинетов. И перед каждой дверью открывала кошелёк, считала деньги, составляла сумму, заранее, должно быть, ей известную, купюры складывала и зажимала в кулак, что делают, когда в людном месте возвращают долг.
-- Нравится им, что ли, от меня прятаться! – нервничала она. – Чтоб я хоть раз ещё заняла!
Щёлкая замком кошелька и разводя руками, Клавдия Алексеевна металась по коридору, нисколько не замечая ни уборщицы в углу, ни спавшей Ксении Алексеевны, ни даже плясавшего во всю прыть и неутомимо голосившего Олега Олеговича.
И теснившимся на площадке стало понятно, что ступать на оголённый паркет вовсе не безопасно. Анечку, как самую быстроногую, послали за Вячеславом Вячеславовичем.
Вячеслав Вячеславович, подходя, осматривался по сторонам с тем неуловимо переменчивым выражением, который имеет каждый начальник в любой ситуации: по лицам подчинённых он старался понять, что случилось, и в то же время делал вид, что ему уже всё известно и понятно. Но только он глянул в коридор – и тотчас стал застёгивать пиджак на все пуговицы, что делал всегда перед ответственным выступлением. «Понимаете… как бы это выразить…» Эти слова, обычно начинавшие его речи, сейчас были сказаны с большими паузами – ораторский приём, с помощью которого Вячеслав Вячеславович сразу догадывался (по реплике из зала), о чём ему говорить. Но на этот раз почему-то никто из подчинённых его не выручил.
И с Вячеславом Вячеславовичем, как все предполагали и надеялись, перемена тоже случилась. Правда, в отличие от вступивших на паркет ранее, он сразу обратился к толпе. И подчинённые, бывшие, кстати, с ним в самых разных отношениях, тут почувствовали на себе его откровенно нежный взгляд. Более того, с пугающе искренним чувством Вячеслав Вячеславович распахнул пиджак, рванул воротничок и поведал коллективу свои планы в области личной жизни:
-- Клянусь! – плаксиво воскликнул он. – На этой же неделе подам заявление на развод!
Невольно слушавшие опустили глаза.
-- Ну поверь же! – продолжал Вячеслав Вячеславович с трепетом в голосе, и стало ясно, что он обращается к кому-то одному, вернее всего – к одной. И точно: он отчаянно шагнул к дверям – и стал на колени перед Юлей.
Юля, обычно такая ленивая, сейчас энергично замахала руками, отбиваясь от тянувшегося к ней Вячеслава Вячеславовича, но тот неумолимо схватил её за руку и повлёк на себя. Юля заверещала. Но никто, разумеется, не стал вмешиваться в чужую личную жизнь. И Юля покорно умолкла – была уже на паркете. Вячеслав Вячеславович, всё ещё на коленях, обнимал её, а она кокетливо отталкивала его и смеялась.
«Юлька, опомнись!» – крикнула Эля и, самонадеянная, ступила в коридор… А через мгновение она достала из пакета кофту, покрутила её перед собой, приложила к груди, потом надела и, безмятежно мурлыкая, пошла по коридору:
-- Где же в этой конюшне зеркало?
Словом, на лестничной площадке не скучали. Вот если б ещё не частушка Олега Олеговича, уже изрядно надоевшая.
И тут Анечка сама пошла в коридор. Она – заплакала. Правда, перемена эта произошла с нею ещё до того, как она коснулась паркета, так что нельзя было объяснить её слёзы. Она шла мимо плясавшего, теперь устало, и певшего, уже хрипло, Олега Олеговича, мимо стучавшейся в закрытые двери Клавдии Алексеевны, мимо щеголявшей в кофте с одним рукавом Эли, мимо вдохновенного Вячеслава Вячеславовича, который носил на руках Юлю, -- шла и плакала. И уборщица Палага, в своём углу, завопила жалостливо:
-- Девушка милая! Спаси их, окаянных!
Анечка бережно сняла с дорожки ноги Ксении Алексеевны, усадила её, помогла встать и попросила Палагу поддержать её, но та со страхом закрутила головой. И Анечка пока прислонила Ксению Алексеевну к стене. Сама же перетупила через дорожку, катнула её, как тяжёлую бочку, в сторону коридора. Потом кое-как перевела на получившийся островок дорожки Ксению Алексеевну…
Деловито, словно она только прошествовала по коридору, Ксения Алексеевна достала из кармана ключ, церемонно оглянулась… И тут же, всё поняв, словно и не спала, принялась помогать Анечке. И служащие, кто был в коридоре, едва ступали на дорожку, -- сразу преображались: кто наконец-то умолк, кто поспешно спрятал деньги, кто стянул с себя недовязанную кофту, одна – стыдливо вскрикнула, другой – пробормотал: «Бу… ре…» И все помогали раскатывать. Даже Вячеслав Вячеславович шагал позади: «Понимаете ли… как бы это объяснить…»
И вот на пятом этаже вновь лежала ковровая дорожка, вишнёвая, с розовыми полосками по краям. Толпа, как ни в чём не бывало, хлынула на неё с лестницы. И возобновился будничный полонез. Служащие последнего по коридору кабинета – те самые, которые только что раскатывали дорожку, -- следовали на своё рабочее место. Уборщица, к которой они приближались, заметала в тупике коридора. Оторопело глянула она в спокойные, деловые, полные достоинства лица, загородилась шваброй – и упала в обморок.


3


После случившегося заводоуправление продолжало своё нормальное функционирование, как будто заминка у дверей произошла из-за какого-нибудь пустяка, например, из-за того, что по коридору несли шкаф и нельзя было пройти, так что вспоминать об этой чепухе не стоило. И действительно, если служащие пятого этажа час рабочего времени не сидели в кабинетах и не ходили по коридору, так ведь от этого завод не остановился; если некоторые на голом паркете проявили – на этот  раз откровенно – свои склонности, так ведь и раньше всем было известно, кто есть кто; Если Анечка, единственная, смогла запросто ходить по паркету без ковровой дорожки, так ведь подобные несуразицы допустимы и простительны для всякого начинающего служащего, ещё не вошедшего в ритм коллектива. Словом – нечего чрезвычайного.
На самом же деле заводоуправление, все пять этажей, точил червь тайного, из уст в уста, дознания. Уборщица Пелагея была предметом его. Стало известно, что Пелагея случайно обнаружила под дорожкой мусор, который заметала туда прежняя, не очень радивая уборщица, скатала дорожку и мусор убрала, пол вымыла. Все видели, насколько она при этом переутомилась. Но оказалось, что скатывать дорожку и убирать мусор – такого наряда уборщица не получала!.. Выходило, что она взялась за работу по своей личной инициативе. Вот и требовалось выяснить, какую же цель Пелагея преследовала. В отношении её было проведено то самое заочное, из уст в уста, дознание, которому подвергается каждый вновь поступивший в заводоуправление служащий. Дознание это выражалось в двух словах и в одном вопросе: «Кто она?» – и расшифровывалось так: кто именно из работников заводоуправления похлопотал за новенькую, чем именно она обязана ему или, напротив, чем он обязан своему протеже, далее, чем выгодно новенькой работать в заводоуправлении и чем радетелю выгодно её присутствие здесь. Такого-то строго, изысканного внимания и удостоилась простая уборщица. Но дознание упёрлось в явное недоразумение: выяснилось, что Пелагея попала на свою должность по обычному объявлению на заборе: «Туда-то требуется тот-то».
А сама приболевшая в заводоуправление не показывалась. Заявление с просьбой уволить по собственному желанию в отдел кадров принёс её сын, натуральный верзила, который, впрочем, беспокойно озирался по сторонам. Когда инспектор отдела стал говорить и писать в соответствии с установленным порядком, верзила почему-то счёл нужным уведомить его, что он «между прочим» работает в «литейке», и широкой ладонью потёр кулачище. Тем более странно было его пугливое поведение.

Ярославль, сентябрь 1986