На улице детства

На главной улице шахтного поселка жили почти все главные специалисты шахты и руководители ее подразделений. Как правило, жены руководителей не работали. Многие женщины имели малолетних детей, рабочих мест для женщин в поселке практически не было. Неработающие женщины поселка были очень активны. Организовали женсовет поселка. Они могли внезапно зайти в дом начальника участка, к примеру, проверить санитарное состояние дома, выяснить, что приготовлено на обед кормильцу семьи, даже заглянуть в кастрюлю на печке. После нескольких мелких скандалов с домашними хозяйками женсовет перестал работать официально.

Но общественное мнение продолжало довлеть над жизнью рабочего поселка. Местом встречи и обсуждений была водокачка и постоянные очереди в мясном магазине и на местном рынке. Кстати о водокачке. Это замечательное сооружение работало и зимой и летом. Скромная хибара была расположена поверх глубинной скважины. Вода была очень вкусная, всегда ледяная. По воду ходили с ведрами, иногда с тележками и бачками. Часто по домам развозил воду веселый водовоз по имени Василек. Бочка на бричке, саврасая кобылка постоянно разъезжали по улицам поселка.

Всех женщин в поселке, за редким исключением, называли попросту по фамилиям мужей – Ефименчиха, Барышманчиха. Иногда использовали уличные прозвища – офицерова жена, Гулена, Певичка. Задавала тон в обсуждениях жена начальника участка Михаила Барышмана. Она знала все про всех, прекрасно готовила, в доме были исключительная чистота и порядок. Дети прекрасно учились. Оба маленьких сыночка обучались игре на пианино. Правда, младший сынок, Иосиф, был постоянно сопливым. В уличных разговорах укрепилось крылатое выражение: «Блестит, как у Еськи под носом»!

Мария, так звали супругу Михаила, была постоянным источником оригинальных рецептов кухни народов мира. Мою маму она научила печь замечательный торт «Наполеон». Для меня это был тройной праздник и даже больше... Я выскабливал чашку деревянной ложкой, доедая скудные остатки  теста. Это было очень вкусно. Затем я вылизывал глубокую тарелку с остатками изумительного крема. Если коржи, приготовленные для изготовления крема, подгорали или ломались, то я их съедал в сухом виде. Но самое главное наступало тогда, когда торт доходил до кондиции. Коржи пропитывались кремом, торт становился мягким и пушистым от присыпки сверху. Этот момент наступал через два очень длинных дня ожидания после приготовления торта. Обычно мама готовила торты в количестве трех или четырех штук на праздники. На мой день рождения обязательно.

Тетя Маша всегда готовила национальное блюдо, под названием «фаршированная щука». Я хорошо помню общие моменты замечательного рецепта. С очищенной щуки по надрезу около головы целиком снимается чулком кожа. После потрошения выбираются крупные кости. Мякоть перемалывается с небольшим количеством белого хлеба с добавлением: яиц, приправ, лука и молока. Варится до полуготовности пшенная каша, смешивается с фаршем. Все продукты тщательно перемешиваются и складываются в емкость «чулка щуки» плотненько, но без напряга, чтобы не прорвать шкурку рыбы. Далее щука запекается в духовке. К столу подается охлажденный продукт, порезанный на порционные кусочки. Это очень вкусно Особым шиком считалось сохранить полоски кожи около головы и хвоста, чтобы запечь рыбу в духовке как бы целиком.

Отец, по мере возможности, старался выбираться на рыбалку со старым бредешком на ближайшую речку. Рыбы в казахстанских речках было как хорошем аквариуме. Хорошо помню прекрасные ощущения, когда пескари кусают меня за пальцы ног, в то время как я стоял по пояс в воде с удочкой в руках. Я видел в проточной прозрачной воде, как плотвички и пескари кружат вокруг моего крючка с наживкой. Когда поплавок резко ныряет в глубину, мое сердечко падает куда-то вниз, подсечка…, упругая рыба уже прыгает на песке.

Один, два захода с бреднем, и половина, а то и больше, ведра речной рыбы плескались в большом ведре. Если мы ловили две или больше щук, то я бежал с ведром, в котором переносились две живые щуки, к тете Маше. На следующее утро наша семейка имела на обед одну вкуснейшую фаршированную щуку, вторая оставалась на столе у тети Маши. Рецепт приготовления щуки был открытый, но никто не мог приготовить ее так, как это делала уроженка прекрасного приморского города.

Миша Барышман был бесстрашным горняком. Немногословный, небольшого роста умел поговорить с рабочими таким образом, чтобы процесс добычи угля был эффективный и бесперебойный. Каждый день спускался в шахту, наблюдал за поведением кровли, слушал «дыхание» пласта угля, обеспечивал участок крепежным лесом и порожняком. Коллектив участка почти всегда выполнял и перевыполнял плановые задания, рабочие получали хорошие деньги. Злые языки говорили, что подкаблучный Миша получал физические наказания от любящей Маши в те дни, когда участок не выполнял план. Маша всю жизнь любила и собирала деньги. После выхода Миши на пенсию дружная семья купила за большие деньги домик в пригороде Одессы. Здоровье Миши было подорвано после более чем тридцатилетнего напряженного труда в шахте. Вскоре после переезда старый горняк скончался. Маша сильно ожесточилась после смерти мужа. По слухам из славного города, она выгнала из дома и перестала общаться с любимым сыном Иосифом. Сын без материнского благословения и разрешения женился на русской девушке.

В соседней квартире дома Барышманов жил замечательный человек и очень интересная личность. Арон Хаймович работал на шахте главным бухгалтером. Очень квалифицированный специалист. В его бухгалтерском учете был «полный ажур». Это означает, что все хозяйственные операции отражаются в учете в день их совершения, актив сходится с пассивом. Но по жизни Арон Хаймович всегда попадал в различные комичные ситуации. Причем комичные они были только для других. Главный бухгалтер без тени улыбки комментировал свои приключения так, что слушатели, вольные или невольные, еще долго улыбались, вспоминая серьезное лицо великого специалиста.
В пятничный очень жаркий день Арон Хаймович отправился в банк за достаточно крупной суммой денег для выдачи отпускных работникам шахты.
 Раньше с большими деньгами кассиры ходили без охраны. Просто старый портфель в руках с двумя металлическими застежками. Получив деньги, бухгалтер решил попить кваса на местном рынка. Потом посетил рыночный туалет типа сортир. Неудачно повернулся и порвал штаны ниже спины. Просто вырвал клок парусиновой ткани. Прикрыв портфелем место аварии, Арон Хаймович купил новые штаны аналогичного типа. Зашел в сортир, чтобы переодеться. Старые брюки выбросил в выгребную яму. Надел новые брюки и обнаружил, что они не сходятся на животе сантиметров на десять. Но Арон был не только умный, но и запасливый. В портфеле нашлась веревочка. Арон связал брюки в поясе и пошел на шахту, прикрывая прореху портфелем. С работы позвонил жене, и Мария принесла мужу на замену другую одежду.

 Арон Хаймович никогда не пил и не курил, читал все газеты, знал и осторожно комментировал  новости. Мария всегда курила как паровоз, иногда выпивала с подругами. Детей у них не было. Через пару лет Мария подняла бунт и захотела пойти на работу. Поскольку специального образования и квалификации не имела, то устроилась в клуб билетершей. Через год родила крупного курносого мальчика. Арон Хаймович воспитал его как родного, но в узком кругу так комментировал событие: «Машка просто дура, переспала с солдатом, но могла бы переспать с офицером. Теперь вот растет двоечник»! Мальчик Вася вырос добрым и здоровым парнем, уважительно относился к родителям, отслужил в Советской армии, женился. Все у него было хорошо.

Поселковые дети по моим воспоминаниям росли «как трава в степи». Ходили без всякого спроса пешком на речку за 5-6 километров. Ловили сусликов, заливая их норы водой из болота. Один раз даже раскопали нору тушканчика. Бедный грызун рванул в открытую степь пятиметровыми прыжками. Мы только заметили длинный хвост с характерной метелочкой на конце. В степи выкапывали  и поедали дикий лук. Собирали грибы и ягоды. Рвали полевые цветы в подарок маме. Собирали мелкие ягоды неизвестного кустарника. Мы их называли маслинами. Вызревшие ягоды были чуть меньше фасоли. Были несколько терпкими, но вкусными и полезными. Совсем недавно узнал его правильное название – лох узколистый (джидда - Узбекистан, жида - Казахстан). Лазили по строениям шахтного двора с риском для жизни. Делали лук и стрелы, пытались стрелять степных копчиков, применяя самодельные стрелы с жестяным наконечником.
 

По улицам поселка иногда проезжали тележки с привлекательными сокровищами. Осликами управляли корейцы, выселенные с Дальнего востока. Они приспособились делать самодельные петушки на палочке из жженого сахара. Кроме того, торговцы предлагали много самодельных игрушек. Хорошо помню револьвер, который стрелял пистонами. Он был изготовлен из неизвестного хрупкого сплава, типа силумина. В барабан нагана можно было заправить рулончик самодельных пистонов, что позволяло выстрелить 7-8 раз. Револьвер стоил один рубль или десять пустых бутылок. Бутылки также принимали по 10 копеек. В приемном пункте они стоили уже 12 копеек. К сравнению, в шахтном буфете пирожки стоили 4-5 копеек. Знакомый парикмахер стриг меня в шахтном комбинате бесплатно. Сэкономленные десять копеек шли на покупку двух очень вкусных жаренных в масле пирожков. Никто не говорил, что это очень вредно. Торговцы также принимали старую ветошь, макулатуру и, конечно, живые деньги. До сих пор помню призывный клич «Петуулее, петууле». Что означало – «Петушки, петушки». Приезд осликов с тележкой всегда был праздником для поселковой детворы. Не всегда радость детей разделяли взрослые. Из кладовых шахтерских домов и сараев исчезали стеклянные банки и бутылки, иногда старые вещи, выпрашивались монетки. По улицам бегали веселые ребятки с петушками, слышен был звук взрываемых пистонов, треск игрушек и ругань мамочек, которые обнаруживали пропажу копеек, стеклотары и вещей, еще годных к употреблению.


Население поселка было многонациональным. Но дети никогда этим не заморачивались. Жили дружно. Если дрались, то до первой крови, потом мирились. Запрещенные приемы не использовались. Были и интернациональные семьи. У стоматолога Гольдберга была очаровательная жена – кореянка. Теща, естественно тоже кореянка, очень плохо говорила на русском языке. На нашей улице во всех квартирах были установлены телефоны. Мальчишки из хулиганских побуждений, собирались на свободной от взрослых квартире, и звонили старой женщине. Она брала трубку и отвечала тонким голоском: «Голибери нету дома»! После этого бросала трубку. Хулиганы хохотали, через пять минут повторяли вызов. Можно было звонить пять раз. Содержание и интонация ответа не менялись.

Не было смартфонов и интернета. Но было много интересных игр. Кто помнит, это были игры: штандр, городки, ножички, пристеночка, игры в кости (асики) из бабок барашка. Приходили домой грязные, уставшие, голодные. Можно было уменьшить свой вес, просто помыв ноги до пояса. А сколько было ремесленных поделок из мусорных материалов! Ножи и мечи из планок старого забора, свинцовое литье из оболочек шахтного кабеля, луки и стрелы. Коробки и чехлы от шахтных самоспасателей использовались для различных военных игр. Один рукастый подросток с помощью папы изготовил к зависти всех пацанов полный комплект снаряжения древнего рыцаря. Когда он вышел на очередную игру в одеяние рыцаря средних веков, то все игры прекратились. Все стали рассматривать самодельную кольчугу, сплетенную из проволоки, жестяной шлем. Мальчик был вооружен деревянным мечом, кинжалом, защищен кожаным щитом. Все искренне удивлялись и восхищались диковинными игрушками. Примеряли кольчугу, шлем. Щит оказался достаточно тяжелым. Деревянная основа была слишком массивной. Все было слишком киношным для продолжения игры.

Насколько мне известно, большинство мальчишек и девчонок с нашей улицы получили высшее образование. Один инженер работает на метрополитене Нью-Йорка, несколько семей, имеющих немецкие корни, уехали на ПМЖ в Германию. Примерно половина бывших босоногих ребят остались жить и работать в Казахстане.

К настоящему времени воспоминания постепенно стираются в памяти. Как сказал А. Пушкин в своем бессмертном произведении «Евгений Онегин»:

Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.