Как я умирала от страха в самолёте

     Довольно долгую сознательную жизнь самолётами летала, но без всякого удовольствия: всегда был страх разбиться. Но соображения удобства, быстроты и недороговизны в итоге перевешивали, и я за три с половиной часа и двадцать рублей оказывалась у родителей на Украине. Ну не чудо ли? В самолёте при взлёте и особенно при посадке ладошки мокрые, но вида не подавала.

     Зачастила летать я, работая в Интуристе, благодаря которому посмотрела места, до которых вряд ли бы сама добралась.
     У меня группа американцев. Маршрут: Самарканд–Бухара–Ташкент. Поскольку слово «инфраструктура» в ту пору ещё не придумали, то её и не существовало. Зато всё очень колоритно, попадаешь в какое-то знойное средневековье.
     О жаре представление в моём мозгу было довольно смутное: это, по-видимому, немного жарче, чем, скажем, на Украине (с Ленинградом, конечно, не сравнивала).
Мой летний гардероб был количественно немногочисленным по причине чрезвычайно короткого лета и по расцветке, согласно принятым в Ленинграде нормам одеваться в сдержанные тона, был без яркости, броскости и пестроты, что сразу выдавало бы человека приезжего, читай, неинтеллигентного.
     Но я-то как раз туда и еду, откуда этот неинтеллигентный гость. Мне очень повезло: я купила только начинавший входить в моду огненной расцветки брючный костюм-пончо. На свои распрекрасные (в ту пору длинные) каштановые волосы я надела такой же огненный паричок (который мне, кстати, был очень к лицу!), а под пончо ещё и ослепительно белый синтетический банлон.

     Утром в захудалой гостинице Самарканда, но лучшей   в городе в ту пору, я всё это на себя напялила и стала спускаться по широкой лестнице на завтрак к ожидавшей меня очень легкомысленно, но правильно, как я поняла позже, одетой, или, скорее, раздетой группе, недоумевающе глядящей на мою экипировку. Из-под парика уже предательски стекала струйка пота. Но эффект был, в этом я уверена…
     А культурный шок от Самарканда я испытала накануне вечером, когда сразу по прилёте, поужинав, пошла наугад по улицам в быстро наступающих сумерках и благословенной прохладе. Петляла я, петляла по улицам среди глиняных домишек, как вдруг остановилась как вкопанная: по левую руку неожиданно возникло чудо- чудное,  диво-дивное  красоты и величия необычайных. Вот так, без всякого предупреждения, я наткнулась на настоящий Гур-Эмир начала пятнадцатого века, усыпальницу Тимура. Да, мы все знаем, что наподобие его в Петербурге, в начале 20-го века была воздвигнута Соборная мечеть, что и поныне украшает наш город, а в последние десятилетия стала Меккой для местных мусульман в их праздники. Но увидеть подлинник в естественной среде, на пустынной площади, в вечерних среднеазиатских сумерках — это незабываемо…
     В Бухаре мы не ночевали, ездили туда только на экскурсию.
Но Интурист есть Интурист, и в чём-то, почему-то называемом отелем, нам предоставили два номера для кратковременного отдыха перед обедом: один для мужчин, другой — для женщин. Спасибо и на том. Осмотрев за три часа изнурительной ходьбы по изматывающей жаре вдоль улиц из глинобитных домов с глухими заборами сам город, мы радостно устремились в отель с надеждой помыться, а может, и принять по очереди душ. Наконец дежурная открыла женский номер, и мы все радостно туда ввалились. И что же мы увидели? Такое не забывается. Справа была комната метров двадцать с маленьким окошком и земляным полом. Та-а-ак…  Самые бойкие уже  ринулись в ванную и замерли на пороге. Подошла и я… Почти всю комнату занимала огромная, снизу доверху покрытая ржавчиной   от   некогда   бывшей   там   воды  (а   может,  просто пожелтевшая с пятнадцатого века), с одним краном, из которого давно уже ничего не капало (разве что наши слёзы разочарования), стоящая на земляном полу, по которому в испуге бегали растревоженные нашим нашествием тараканы, ванна.
     Наконец, Ташкент и, о счастье, возвращение в цивилизацию. В самолёте хорошо, прохладно, стюард угощает пассажиров черешней. Повезло мне с соседом у окна: одетый в шикарный узбекский халат, лет 50–60, умница, с хорошим русским, он столько мне рассказал о тогдашней республике, что я заслушалась. Вскоре стюард, симпатичный молодой человек, положивший на меня глаз, пригласил  в служебный отсек на чашечку кофе. Рейс Ташкент–Ленинград длился пять часов, и многое можно было успеть. Я никак не отреагировала на его первый вопрос: «Как Вас муж отпускает в такие поездки?», мгновенно поняв традиционный контекст, мол, я такая вся из себя: мужчины, наверное, прохода не дают. Ан нет… Монолог развивался совсем в другом русле, мол, как он Вас отпускает в такие опасные рейсы. И стал подробно объяснять понятия усталости металла и необходимости длительного отдыха, чтобы снять с него напряжение. И в заключение добавил открытым текстом, буквально, что если сейчас наш самолёт разобьётся, то это никого не удивит, потому что он только что прилетел бог знает откуда, его доза-
правили — и вот мы в воздухе.
     Я молча вернулась на место и до самого момента приземления не произнесла ни единого слова. Я мысленно попрощалась со всеми близкими. И лишь когда наш самолёт коснулся земли, меня отпустило. Тут дядечка-узбек, который наблюдал за мной все эти часы молчания и не задавший мне из деликатности ни единого вопроса, спросил меня, наконец, о его причине.
     Узнав из моего рассказа о "шутке" стюарда, он при выходе из самолёта при всех хорошо ему врезал. Тот не увернулся и, похоже, даже не удивился. Вот такая была дружба народов…
 
     А теперь летим в Тбилиси, то есть собираемся лететь. Загрузили нас с вещами и американцами в самолёт, сидим, ждём взлета. Полчаса сидим, жарко, вентиляция не работает. Час сидим, в окна смотрим, ничего не понимаем, потому как ничего не сообщают. Стюардессы иногда, с бесстрастными и бесстрашными лицами глядя вдаль, проходят мимо. Наконец, поступает команда: «Все на выход!» Выходим как овцы, но довольные, что живы. Пока. Набираюсь смелости и, будучи при исполнении, спрашиваю, в чём, собственно, дело. На что одна из них с нескрываемым раздражением отвечает,  мол,  сами не видите, что ли, то один двигатель не работает, то другой. Весело… Наше стадо загнали в какой-то зал и велели сидеть тихо, мол, когда надо будет, позовут. Мои туристы уже, конечно, нутром чуют неладное. Одна дама подходит  и говорит, что группа требует замены самолёта, что даже после планируемого осмотра-ремонта они не доверят жизнь этому самолёту. Небось не знают, что они у нас все такие…
     Конечно-конечно, я клятвенно всех заверила, что лайнер дадут другой, новый, безупречный, что нет абсолютно никаких причин для беспокойства. Прошло тягостных три часа, и, наконец, нас пригласили на посадку. К счастью, никто из группы не запомнил номер нашего Ту-134, хотя уже после благополучного приземления в Тбилиси одна дама ко мне подошла и сказала, что забытая ею на борту неисправного самолёта книга так и осталась лежать на сиденье до её возвращения…

     Это было в семидесятые, а вот эпизод уже из третьего тысячелетия. С Интуристом давно завязала, о чём частенько жалею. Теперь границы приоткрыты, и я турист. Приобрела тур мечты: Англия–Шотландия. Эх, если бы ещё и Уэльс со всей Ирландией. Но увы, особенно теперь…
     Перелёт в Лондон, видимо, из соображений бюджетности, производился из Тампере, Финляндия, куда нас привёз туристский автобус. Перед нами какой-то странноватый сарай-ангар, какая-то коробка, а не международный аэропорт в нашем понимании. Процедура оформления пройдена, колюще-режущее пришлось изъять, но в целом всё обошлось. Летим, вроде всё нормально: взлёт, набор высоты. Порядок. Приближаемся к Лондону, пилот начинает снижение, готовится идти на посадку. И тут у меня возникает совершенно невыносимая головная боль в левой, прооперированной части головы, где у меня стоит клип, такая прищепка для нормального кровообращения. Так, понимаю я, клип съехал, сейчас будет хана. Живая уже не сяду, а делать нечего. Всё это длилось целую вечность, а на самом деле минут двадцать. После приземления боль стала утихать и, наконец, ушла совсем, но руководителю группы я сказала, что об обратном рейсе самолётом не может быть и речи, я этого не перенесу. Сначала она вяло обещала подумать, а потом и думать раздумала. Тур был прекрасный, но не для меня, потому что неотступно следовала мысль и воспоминания о невыносимой боли. Разве что, будучи в Йорке, в пабе четырнадцатого века и вкушая, именно вкушая, настоящее пиво «Гиннесс», я о ней забыла.
     Неизбежно пришёл день отъезда, вернее, отлёта. Вряд ли надо описывать моё состояние и переживания. Но вот я уже на борту, опять летим в Тампере. Решилась, рассказала юным стюардессам о своей проблеме, попросила совета. Они крайне ободрительно со мной общались и заверили, что глаз с меня спускать не будут. И от их слов мне стало немного спокойнее. Но то, что забыть невозможно — впереди.                Через пару минут одна из них подошла и, наклонившись, сказала, что они поговорили с пилотом и он обещал более плавно идти на посадку. Вот Вы, лично Вы, можете себе такое представить? Вот представить теперь и я могу. А поверить? Только в то, что девчонки — большие зайки, как говорит моя приятельница. А эффект, пусть и незначительный, всё же был…