Центр управления закатом 4. Кострома

Кострома Mon Amour

Белый голубь слетел,
Серый странник зашел посмотреть,
Посидит полчаса
 И, глядишь, опять улетел
Над безводной землей,
Через тишь, гладь
Костромской беспредел,
Без руля, без ветрил,
Но всегда как хотел…
(БГ, Летчик)

1.

Кострома, любовь моя, - воспел Борис Борисович Гребенщиков сей чудный городок, приютившийся на берегах красавицы-реки. Неоднократно мои мысли и стопы блуждали по улицам дивной столицы волжской, рождая поэтическую любовь к ней. Всякий раз кратковременные визиты оставляли восхищение и сладостное очарование от Ипатия, Торговых рядов, куполов, алого заката, и Владимира Ильича, указывающего путь в Царство Небесное.
С годами становится сложнее воспроизводить в памяти дорогие сердцу события, в которых заключалась настоящая жизнь. Бросая ретроспективный взгляд на прошлое и сравнивая его с настоящим, весьма непросто дать определние этому понятию «настоящая жизнь», тем более если мы будем рассматривать его с христианских позиций. Как же примирить отношение к жизни, характерное секулярному мировоззрению со взглядом верующего человека? Возникает масса противоречий. Тем не менее феномен «насотящей жизни», органично соединяющей все стороны человеческого бытия, существует. Лишь в контексте духовных школ он поддается полноценному анализу, поскольку именно там процветает дух свободы во Христе. Впрочем это краткое философское отступление имеет лишь косвенное отношение к нижеследующему очерку.
Многочисленные упоминания Костромы в учебниках по истории из покон века выделяли этот древнерусский город из массы тихих провинциальных поселений. В мышлении семинариста Кострома была накрепко связана с рядом знаменательных и судьбоносных событий российской истории, что предавало ей образ далеко не ординарный и возвращало чувство жизни в эти события.  По своей таинственной притягательности она могла соперничать с легендарным Китежем.
Начиная с 1995 года название города Кострома также ассоциировалось в сознании студентов потока «А» с именем добродушного очкарика по прозвищу Спайдер. Юноша гордился тем, что был родом оттуда.
Впрочем иное, не менее важное с точки зрения мировой истории событие оставило неизгладимый след на судьбе славного города. Для небольшой группы людей, объединенных системой в конце 20 столетия, Кострома будет навсегда связана с именем славного и доблестного воина Христова по имени Ромушка и фамилии Горячев.
В течение трех лет выпускник Ярославского университета смирял себя, «послушлив быв даже до смерти», что позволило ему органично вписаться в структуру системы. Для многих он стал примером истинного христианина. Богослужения и молитвы были для Ромы источником живительной духовной поддержки. В храме для него не существовало окружающего мира. Он предстоял перед Христом. В учебе не находиось ему равных. Однако и грешный системный люд находил в нем незаменимого товарища, готового принять участие в любых культурных мероприятиях. Участвуя в агапах, он всегда держал в уме имя Божие. Предстояние Ангела Хранителя было для него не менее реальным чем присутситвие опьяневших товарищей, но Рома никогда не гнушался ими и служил для многих путеводной звездой к духовному возрождению. Шура считал за честь сидеть на лекциях за одним столом с этим великим человеком. Они часто делились сокровенными мыслями относительно существования на сей бренной земле.
Система жестока. Она немилосердна даже к тем, кто честен с ней. Рома был отчислен на рубеже третьего и четвертого курсов. В одном из откровенных разговоров с Шурой он рассказал о своих духовных переживаниях, о том, что прогневал Ангела Хранителя, который не вытерпел двуличности своего подзащитного и отступил. Этим было нарушено чуткое равновесие духовного мира, в результате чего система проявила жестокий характер и отчислила Ромушку. 
Не секрет, что для семинариста лояльность системе служит критерием его веры и чистоты духовной жизни. Любая критика в адрес системы умолкает, когда дело доходит до рассмотрения ее глубинных основ и законов. Пусть подлость, стукачество, злоба и страх, наводняющие систему, противоречат евангельским идеалам, однако они являются лишь маленьким темным пятном на белоснежном полотне системного организма, который в сущности является носителем евангельской жизни. Именно внутри него живет Евангелие. Организм сей состоит не из чего иного, как из человеческих душ. Каждая из них дорога Христу настолько, что ради нее он претерпел смерть. Для Него всякая душа это бесценное сокровище. Соответственно, те кирпичики, из которых строится система, православные христиане, живут Христом, несмотря ни на какие темные пятна внутри себя. Впрочем, пятна эти легко смываются, исчезают, когда душа в горниле системы становится способной по-настоящему оценить любовь Божию и настоящие человеческие отношения, построенные на фундаменте этой любви. К сожалению, столь глубокие христианские мотивы ярче всего проявляются в среде, противоположной начальству. В этом видится извечное противостояние закона и благодати. Благодать живет там, где требуется ее присутствие, в среде грешников. Закон же, напротив, своим наличием препятствует ее пришествию. В сущности он является рукотворным подобием благодати и подобно всякому творению, лишенному духа, он мертв. Тем не менее закон нашел свое место в организме системы и стал ее незаменимым аттрибутом. Именно он отрывает душу отчисляемого от животворного источника духовной благодати. В этом его несправедливость. Душа начинает увядать как цвет, лишенный влаги. Все это наблюдалось в Ромушке.
К счастью, система многолика. Одна из ее частиц промыслительным образом оказалась расположеной в славном древнерусском городе, который раньше всплывал в умах семинаристов в контексте истории и при виде Спайдера.
Костромская духовная семинария в свое время явилась матрицей для многих известных ученых, среди которых был Ромушкин кумир, профессор Евгений Евстигнеевич Голубинский.
Ректор КДС не вникал в причины, поставившие Рому вне закона. Провидя в нем продолжателя славных котромских традиций, он без особых раздумий предоставил для него место на четвертом курсе.
Все его друзья были счастливы. С тех пор Кострома стала для нас священным именем, упоминаемым лишь в связи с жизнью и деятельностью Романа Горячева.

2.

Шелъ 1998 годъ отъ рождества Господа нашего Иисуса Христа. Близилось время зимней сессии четвертого курса. Пятница 4 декабря ничемъ не отличалась отъ тысяч предыдущихъ пятницъ. Северка по своему обычаю выпала изъ временного континуума и устроила агапе, подытоживъ нелегкую учебную седмицу.
В те дни в спальне царил пресвитер Чибъ, самый уважаемый друг и товарищ своего потока, продолжавший обучение на заочном секторе. К концу седмицы он устал, был необычайно голоден и по обычаю царской трапезы требовал к столу деликатесов. Обитатели кубриков уже неделю питались на деньги иерея и изрядно истощили его бюджет. В тот вечер Чибъ наотрез отказывался от каких-либо финансовых вложений со своей стороны.
Он бы так и остался голодным, но пять дней тому назад Шурке исполнился 21 год. Он чувствовал необходимость обрадовать братию очередным бессмысленным юбилеем и пошел за пивом. Его сумка обычно использовалась для сдачи пивной тары, собираемой в системных общежитиях. В тот вечер она, напротив, вместила в себя три десятка бутылок, наполненных свежим пивом, закупленных на прибыль от сдачи тары.
Потребление пива в системы было подобно работе вечного двигателя. Сдача бутылок обеспечивала закупку новых, которые вскоре опять приходилось сдавать. Впрочем, КПД данного механизма был отрицательным, ибо требовал больших затрат времени для накопления товара или денег в случае отсутствия первого.
Пара копченных горбуш, приобретенных вкупе с питием, логически восполняла трапезу.
Агапе началась под вечер. Как обычно, она вовлекла немногих избранных и проверенных друзей. Лёва, Вася, Юра, Косеныч, Артем и Биря сели на кроватях в кубрике Васи. Чибъ и Юра были примерно одинаковой комплекции. Их общий вес доходил до 300 килограмм. Поэтому, когда пресвитер логически увенчал компанию, он в очередной раз проломил Юрину койку.
Другой жилец описываемого кубрика, Орлушка, принципиально не появлялся в спальне днем. Он сторонился ее обитателей, - они могли бросить тень на его девственно-системный лик. Тем не менее, по вечерам он становился объектом допросов со стороны помощников, поскольку от его кровати перманентно воняло пивом и воблой. Когда он пытался доказывать свою непричастность к запретным запахам, помощник обычно указывал на подозрительные пятна на его покрывале. Именно они служили источником вышеупомянутого благоухания. С удивительным постоянством они обновлялись изо дня в день. Одно объяснение могло быть найдено, и всегда звучало из уст Орлушки: его кровать находилась между койками Васи и Юры и логически служила в качестве стола, покрытого универсальной скатертью – одеялом – полотенцем. Помощник верил, но сделать ничего не мог, поскольку кроме запахов, других доказательств не имелось, а взятие отпечатков пальцев с системного покрывала представлялось делом необычайно затруднительным.
В очередной раз вобла мягко легла на системный одр. Ее мелко порезанные кусочки быстро пустили сок в пахнущие стиральным порошком чистые простыни. В добавок к соку присоединилось пиво, - Юра не медлил с открытием бутылок. Братия мельком пошутила относительно несчастной судьбы Орлушки, призванного быть служителем трапезы, и жадно освежила рты охладевшим на морозе питием.
В кубрике тускло подобно свече мерцала лампочка, - свет в других отсеках спальни отсутствовал. При таком освещении внутренность северки, которая по сути являлась монастырской стеной, преображалась. На покрытых известкой кирпичах возникали причудливые тени. Все это создавало неуловимые для глаз трезвого человека картины, которые вполне могли послужить живой иллюстрацией истории римских катакомб. Именно так, в полутьме и холоде гонимые постоянной угрозой первые христиане устраивали свои агапе, являвшиеся наивысшим выражением братской любви. Окна северки были завешаны одеялами для сохранения тепла и во избежание разоблачения со стороны гонителей. Где-то далеко-далеко, в конце необычайно длинного темного тоннеля, в который превращалась спальня при отсутствии освещения, мерцал огонек вахты.
Какие только аналогии не возникали при созерцании таинства тоннеля. Можно было представить себя на дне глубочайшего колодца, позволявшего иногда увидеть звезды. Зимнее небо быстро темнело и скрывало в серых тучах все великолепие вселенной. Но в моменты созерцаний сквозь рваные окна облаков врывались мириады светил. Своим блеском, великолепием и тоской они пленяли. Бесконечность вселенной в такие минуты представала в сознании с особой выразительность. Кем же был человек, являясь несоизмеримо малой величиной физического мира. В болезненных размышлениях на подобные темы разум истощался и приходил, порой, к весьма неутешительным выводам о смысле жизни и смерти. Когда мысль заходила в тупик, в темницу ума внезапно врывался свет. Поначалу он был столь же печальный, как сияние вселенной. Однако при близком знакомстве с ним, свет разгорался, превращаясь в неописуемое по красоте солнце, центром которого была Любовь. В такие минуты все становилось на свои места: бесконечность космоса исчезала в свете этой Любви. Даже ее печаль отражала не что иное, как страдание Ее на Голгофе, следствием чего был свет воскресения. Семинарист, погружаясь в созерцание Бога-Любви в такие минуты, приобретал новый ум, просвещенный Христом, и был готов нести неисчислимые страдания, лишь бы еще раз приобщиться к настоящему Миру живого Бога.
Именно при наблюдении таких явлений в среде пассажиров трамвая зародилось понятие о центре вселенной, который располагался где-то между кубриком Васи и Левы, а именно под кроватью Бири.
…С другой стороны, глядя в темный тоннель и видя свет вдалеке, многие мысленно оказывались в тоннеле метро. Попав в оный, человек оставался один на один с темнотой, страхом, неизвестностью и надвигающимся поездом. Бежать вспять смысла не было – поезд мчится быстрее. Можно лишь смотреть вперед и наслаждаться зрелищем надвигающихся глаз состава, который либо сотрет тело в прах, либо остановится, либо свернет на другую ветку. Такие аналогии были подобны аду, в котором страдания превращались в смысл существования. Самым страшным было в нем отсутствие будущего. Бывало, поезд материализовывался, превращаясь в помощника, освещающего путь прожектором фонарика...

3.

- Вот ребята, у Саши был день рождения, поздравляем его, - начал  официальную часть речи Батя – так студенты тепло называли Чиба.
- Спасибо отче, очень рад, что мы снова собрались. Мое день рождения это не повод. На самом деле, просто мы объединились в желании насладиться братским общением, - похил пытался оправдываться.
- Да, Санек, с днем рождения! Давайте выпьем! - подытожил Юра.
Компания выпила. Вновь завязался разговор, свойственный всякой агапе:
- Да, братки, сидим, наслаждаемся, а что в жизни-то сделали? Есть ли у нас будущее? Кекс уже определил наше место в Церкви, поселив в этой спальне. В наши годы люди уже делом занимаются: деньги зарабатывают, семьи обеспечивают, детей растят. Многие уже священники – людей спасают. Не живут так как мы – в нищете, в беспечности. Сами знаете, сидим здесь, как у Христа за пазухой. Звонок – просыпайся, другой звонок – иди кушать, еще звонок – иди молись. Система делает нас уязвимыми. Мы не сможем выжить. А вот батюшка для нас всегда положительный пример привозит – в сей раз уже на машине приехал. Уважаемый священник. Весь город перед ним благоговеет – (Лев).
- Лева, ты не прав, я хоть и батюшка, хоть и счастлив, но ты знаешь, я ведь самые счастливые дни своей жизни нашел только в системе. Сам поймешь это когда выпустишься, и будешь плакать. Только здесь можно по настоящему жить во Христе, настоящей любовью любить Бога, друг друга. Сам ведь знаешь, что в нашей компании за все четыре года не было ни одной ссоры или разногласия, ибо мы имеем един разум во Христе. В миру ты это потеряешь - (Чиб).
- Да, батюшка прав, Скимен, слушай батюшку – (Вася).
- Братишки, мне одно не очень нравится - мы пьем вместе больше, чем молимся. Хотя и чувствуем, что Христос с нами, посреди нас, но приятно ли Ему это  - (Похил).
- Шурочка, ты прав конечно, но как могут сыны брачные поститься, в то время когда с ними есть жених. Вот придут времена, когда начнем молиться и поститься - (Тема).
- А я уже, порой, так переживаю, когда представляю себе, что жизнь нас раскидает, изменит, убьет. Обидно, что Церковь-то, порой, бывает настолько близка к миру, что и в ней видишь лишь то, что мир несет нам – (Косеныч).
- Сереж, это так, но не забывай, что Церковь-то, это не только люди, не только мы - разбойники, но и тот, кто живет среди нас, сам Бог – (Биря).
- Ладно, что мы опять о грустном…
- А о чем еще?
- Обидно то, что оставили все и пошли вслед Ему, отказались от всего, живем практически как монахи, как добровольные заключенные, а система все равно против нас. Что же еще ей доказать, пожертвовать. Пусть мы такие, какие есть – непослушные, пьем, но ведь есть же у нас и такие моменты, когда мы искренне плачем перед Богом, призывая его войти в сердце. Чем еще должно быть христианство? Неужели с самого начала праведники были подобны роботам, неужели не было никакой динамики в их судьбе? – (Похил).
- Была, Саня, была, мы просто еще не начали настоящей жизни, не вышли на свое мученическое поприще. Сидим и готовимся здесь к настоящему сражению, даже я – (Чиб).
- Толь, но ведь уже сейчас бывает настолько невыносимо, что не видишь никакого выхода. Более того, совсем не видишь будущего. Что делать когда доверился только Богу, пожертвовал всем, а в ответ – терпи – (Похил).
- Шурочка, знаешь, ты не совсем прав. Если жить такими мыслями, то недалек час, когда превратишься в одного из пациентов той системы, в которой мы проходили практику летом. Там много невыдержавших. Они вот и уходят в себя, спасаясь в своем мире, а людям являются сумасшедшими. А вот насчет будущего я с тобой согласен. У нас его нет, зато у нас есть Христос, какие бы мы не были – (Лев).
- Лева, я молюсь об одном и надеюсь на одно, - когда-нибудь мы будем вместе, будем вместе опять видеть Христа среди нас – (Похил).
- Да, ребята, вы правы. Что чувствуешь порой в сердце, - это именно то, о чем Он сам сказал – «придем и обитель у него сотворим» - (Вася).
- Аминь, давайте кушать, а то время летит – уже и ужин на подходе.
- Кстати, батюшка, а помнишь вы с Сашей обсуждали теорию термоядерного синтеза в условиях гипер гравитации, на примере звезд - (Юра).
- Юра, как ты запомнил эти термины!? – (Чиб).
- Да, поражает - (Похил).
- А все просто, сам знаешь, батюшка, каждое слово, реченное в нашей среде, попадает в сердце, как семя. Так и это. После вас, я все это представлял себе – неописуемость величин и подобное. Только так Бога восхвалить можно –(Юра).
- Хорошо. Если хочешь, сегодня поговорим о времени. Бать, если я не забыл, в ОТО (общая теория относительности) одним из постулатов является привязанность времени к конкретному объекту. Получается, что времени не существует самого по себе. Конечно – это можно познать только в вечности. Но все же разъясни в этой связи смысл тензорных уравнений Энштейна – (Похил).
- Саша, очень сложный вопрос. Несмотря на то, что у нас на физфаке был один из лучших в Союзе теоретиков, он сам иногда не понимал, как можно описать, например, движение электрона, тем более в тензорном  виде. С одной стороны, электрон существует и живет во времени, а с другой, его нет – или его время течет в обратном направлении. Поэтому о жизни электрона мы можем говорить только с известной степенью вероятности – (Чиб).
- Это понятно. Но ведь из чего мы состоим – материя – это то, что в свою очередь состоит из элементарных частиц, о которых мы даже не можем сказать с уверенностью существуют ли они. Например, если придерживаемся квантовой теории, получается, что мы – просто энергия, и, по сути, через миллион лет могилы последнее ядро костной ткани разделится на протон и нейтрон  и исчезнет во вселенной – (Похил).
- Да, это так с физической точки зрения, но ведь именно в микромире возникают такие феномены, которые можно описать только с позиции существования Бога – (Чиб).
- Ладно, ребята, хватит грузить, один разговор страшнее другого - (Тема).
- А мне интересно. Вот ты, Тема, чувствуешь себя, как поток элементарных частиц? Нет. А чувствуешь себя человеком – с Богом в сердце. Вот где чудо творения. Пойми теперь, что тому, которому, подвластно пространство и время не оставит нас без Своей любви. Не для того он сотворил нас, чтобы остаться лишь в памяти – мы живы во Христе! - (Юра).
- Ребята, давайте помолимся.
- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!
- Не бойтесь деточки, все будет хорошо - (услышал каждый в сердце).
- Ну ладно давайте поиграем и споем что-нибудь - (Биря).
- Возьми гитару у Феди, Серега - (Юра).
- Лева, спойте с Шурой Воронина – (Тема).
- А вы не уснете? Песня долгая, хотя и про всех нас.
- Давайте!
- Когда отряд въехал в город, было время людской доброты,
Население ушло в отпуск, на площади томились цветы,
Все было неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня,
Часы на башне давно били полдень какого-то ушедшего дня... (БГ, Песня Капитана Воронина)

Ребята пели тихо, чувствовалась искренность каждого слова. Даже пиво было поставлено в стороны, хотя его оставалось не так уж много. Вместе со словами песни в сознание каждого врывались воспоминания – хорошие и плохие, счастливые и грустные. Как много хранили слова той песни.

- А помните, как Ромушка играл «Вор да Палач»?
- О, да. Это был шедевр.
- Где сейчас Ромушка, чем занимается? Представь, вырвать тебя отсюда и кинуть в новую жизнь. Бедный, он наверное исстрадался. Говорят, не пьет больше – (Тема).
- Да ребята, Рому погубило спиртное.
- Шура, а помнишь, как мы однажды спасали его от Кайзера? Тогда чудом удалось избежать неприятностей – (Биря).
- Зато, что было потом... Ведь это Жиров его взял, когда он входные двери перепутал после того, как мы в «Уюте» зависли – (Вася).
- Что ж, с кем не бывает, а зачем так было пытать да еще и отчислять – (Косеныч).
- А ты представь себя на его месте. Очнешься вдруг в кабинете у Кекса в полночь. Тебе лампа в глаза и гипнотический монолог в уши: «Так Роман, нам уже все известно, но мы хотим, чтобы вы приняли на себя свою вину и рассказали нам все сами – что вы делали и с кем были, иначе мы сами вам напомним» - (Биря).
- А меня чудом тогда не отчислили, хоть и тропарь повесили. Ромушка тогда убежал как обычно на молитву, да сил не хватило – (Вася).
- Бать, а давай порадуем его. У Тебя машина. Рванем в Кострому, повидаем его. Он ведь Тебя любил как отца родного. Рад будет, оживет – (Похил).
- Классная идея. А как мы его найдем – (Юра).
- Да ладно, семинарию везде можно найти. Вот Байкера возьмем, он нам все и  покажет - (Лев).
- Правда, поехали завтра – (Вася).
- Нет, ребята, я не смогу. Сколько ехать до Костромы? – (Чиб).
- Да ладно, Толь, здесь километров сто, не больше. Мы на бензин скинемся. Поехали, не бойся, мы сами поведем если устанешь. Когда еще устроим себе такой праздник, да и Рому порадуем. Все решено – (Лев).
- Поедет Вася, я, Лева, Юра, возьмем гитару – (Похил).
- Не бойся, батюшка, все решено! – (Юра).
- Ну ладно, посмотрим – (Чиб).
- Давайте еще выпьем.

В этот момент в конце коридора хлопнула дверь. Моментально все следы агапе исчезли под кроватями.
- Тёма, кто?! – раздался шепот Васи.
- Ден, Гога, Байкер, еще кто-то, Мох, кажись. Сюда на свет ползут.
- О, чувачечечки, бухаете? О, Батя, благослови! Как сессия?
- Да вот с Божией помощью сдал сегодня Основное успешно.
- Никто и не сомневался. Ты у нас гений.
- Садись, Ваня, глотни пивка.
- Спасибо, Батя.
Лева вновь взял гитару, все продолжилось молча, - говорила песня:

- Что то мне как-то не так,
наверное пришел февраль.
о том, что ветры дуют в феврале
мне в детстве сказал букварь.
как это было давно,
сколько с тех пор нагрешено...
слушай, давай вернемся,
в прокуренной кухне осталось вино (Чайф, Про Бухло).

На звуки мелодии подтянулись Гога, Дэн и Байкер.
- Привет, ребята, на ужине не были? Молитва была сразу.
- Во круто! Cразу на все забили! A кто молитву проводил и проповедь?
- Проводил сам Тихон, читал Макс Каплун, а проповедовал какой-то левак из третьего курса, маленький такой, в кожаном плаще ходит.
- О, а вы пиво пьете? Батюшка Ты угощаешь?
- Ладно, возьмите по бутылочке.
- Лева, дай гитару, попытаюсь тему подобрать.
- Возьми, Дэн, только струны не порви.
- Байкер, а где в Костроме семинария расположена?
- А вы что, в Кострому собираетесь? Возьмите меня.
- У нас мест больше нет.
- Тогда не скажу.
- Ах ты сука, тебе что, жалко?!
- Дайте хотя бы пива.
- Ну ладно возьми, попей, да хоть улицу назови.
При виде халявного пива Байкер раскололся и поведал о том, что система расположена в здании епархиального управления, которое, в свою очередь, существует недалеко от исторического центра.
...Непонятно откуда вдруг возникла бутылка водки и так же неожиданно исчезла. Ребята еще долго сидели, дискутируя о жизни, о любви и о системе. Наконец, стали расходиться потихоньку – близился отбой. Вася с Юрой весь вечер объясняли Орлушке почему его кровать вновь испытала на себе вкусовые качества рыбы и пива. Помощник долго не приходил. Лева и Похил до поздней ночи обсуждали с Батюшкой вопросы христианской этики. Косеныч тщетно пытался спрятаться в подушку от этих разговоров. Шатыч уже дремал.

Сон – всесильная вещь, он сильнее системы. Сон окутывает систему в полночь, и ни один разговор, ни одна молитва  не могут противостоять ему. В ответ на очередной вопрос Чиб всхрапнул. Логика подсказывала – пора выключить свет и последовать примеру батюшки. Вскоре Лева и Шура умолкли, и только мужественные вахтеры продолжили борьбу с Морфеем на вахтах системы.
4.
Байкер растолкал Похила в 6.
- Санек, вставай, знаменный хор!
- Иду, Дэн.

Через пару минут полы их подрясников шуршали по свежему декабрьскому снегу в направлении Троицкого собора. Орлушка уже был там. Часы подходили к концу, начиналась «средняя» литургия, сопровождаемая пением знаменного хора. На ней системщики могли полностью отрешиться от мира, уйти ко Христу в Его царство, напитаться любовью Евхаристии. Прекращались любые противоречия (Орлушка уже с улыбкой вспоминал вчерашнюю трапезу на его одре), с литургии все уходили прощенными.
В тот день певцы успели вернуться в спальню перед завтраком в 7.40. Северка все еще пребывала в состоянии безмятежного блаженства. У ребят в запасе находилось целых 17 минут, чтобы наслаждаться сокровенным и свободой, обретаемыми во сне.
Было темно, несмотря на то, что на востоке уже занималась морозная декабрьская заря. В бойницы монастырской стены виднелись проблески алого солнца, скованного морозным инеем. Оно уже начинало увядать под натиском надвигавшихся серых туч. Температура на улице была 10 градусов ниже нуля, но в спальне господствовало тепло, накопленное за ночь и сохраненное одеялами на окнах.
Вахтер Женя Смирнов продолжал отчаянные попытки сосредоточиться над сочинением, которое он вырабатывал всю ночь, но отсутствие отдыха сковывало его разум, что отражалось вялой зевотой на лице. Пожелав ему доброго утра, певцы зашли в спальню. Байкер тихо проследовал к себе в дальний угол, где Упа уже заправлял белоснежную майку в дамские трусики. Каплун сквозь сон пытался заставить его выключить свет, но шумное появление Байкера окончательно развеяло такие попытки.
В кубрике Похила по-прежнему отсутствовали признаки пробуждения. Шатыч во сне общался со своей супругой. Чиб бодро храпел, его вид красноречиво давал понять, что на завтрак батюшка не собирался. Лев шевелился, он прятался в капюшон свитера от утренней прохлады и назойливого бриза, гулявшего по коридору трамвая. Жалко и трогательно было смотреть на сонных ребят от осознания того, что через десять минут им придется сквозь силы разрывать сладостные оковы сна и вновь рождаться в морозную действительность декабрьской  субботы 1998 года.
Похилу часто снились путешествия, в которых он наслаждался свободой в Боге. Он знал по опыту как тяжело адаптироваться после прекрасного летнего созерцания к безысходности семинарского утра. Молитва, завтрак, лекции, обед, богослужение, пара часов отдыха вечером и вновь сон. Завтра тоже самое. Когда живешь в таком ритме, являясь  частью механизма, начинаешь сугубо ценить минуты сна.
Некоторые ребята проделывали следующий фокус, чтобы создать иллюзию полноценного отдыха. Они заводили будильник на 4-5 часов утра, просыпались, лежали минут пять, в течение которых осознавали, что им не надо идти ни на какое послушание, а можно просто спать, спать еще 3-4 часа. О, это было блаженством! Похил часто практиковал это занятие. Обычно он просыпался в шесть, лежал неподвижно, глядя в потолок, иногда пытался молиться, но вскоре сладостно переворачивался на другой бок и получал исключительное удовольствие от мысли о том, что можно спать дальше...

Лева, вдруг, отрыл один глаз.
- Шура, сколько времени?
- 7.50, еще можно спать, - сказал Похил накрываясь одеялом.
- Я на завтрак не пойду, не выспался.
- Ты прав. Что там в пост дадут – селедку с чаем, да картошку...
- Может батюшку за едой пошлем?
В ответ Чиб угрожающе захрапел. Вряд ли он услышал разговор, но видимо на подсознательном уровне возмутился.
- Кстати, Лева, мы же сегодня едем в Кострому!
- Куда, куда??!!
- В Кострому к Ромушке. Мы же вчера решили.
- Ты в своем уме? То же было на пьяную голову. Сегодня лекции, всенощная.
- Ты как хочешь, а я поеду. Сейчас батюшку разбужу, потом с Кольцем договорюсь, чтобы в рапортичке не отмечал, и поедем. Если все сложится благополучно, то выехать могли бы уже в 10.
- Иди лучше с Васей поговори, что он скажет, а то я не уверен, что мы вчера серьезно говорили.

Кубрик ВМФ дремал. Там было намного темнее, чем в других отсеках несмотря на то, что они были одинаково завешаны. Свет и шуршание из соседнего отсека, где облачался Упа, теребил очи и ушеса самых культовых персонажей системы – Васи и Юры. Левушкин – смиренный овощ подвижнического склада жизни – с ранней ночи пребывал на исповеди, каясь в перманентной полюциях  от бесовских искушений. Это был безобидный отрок 30 лет, жизнь которого была поистине святой. Ни одного слова он не изрек против братии добровольно смиряясь с неудобствами кубрика ВМФ да и самой системы. Избранный Левушка всегда вызывал уважение на подсознательном уровне, но его исключительный исихазм не позволял вступать в контакт с другими анахоретами и подвижниками. Порой казалось, что он вовсе не страдал от неудобств спальни в отличие от Орлушки, постоянно недовольного собратьями, поэтому пример Левушки Похил считал святоотеческим.

- Дима, дай поспать! - наконец пробудившись, прошептал Юра.
- Заткнись,  толстый! Если молитву проспите, я Мусину скажу.
- Вася, Ты слышал, что сказал этот урод!!??
- Ты, козел, иди сюда!!! Если хоть слово скажешь, мы Тебя убьем! – пошутил моряк.

В этот момент Упа прошмыгнул мимо шевелящихся фигур, готовившихся вступить с ним в полемику и едва не напоролся на Похила. Ничего не сказав, он побежал дальше. Похил не обратил на него никакого внимания, поскольку Упы как человека для него в природе не существовало, имелся лишь ком дерьма, постоянно стучавший инспекции и кидавший немереные потны по поводу своего ненормативного интеллекта. Следом за Упой просеменил Байкер, подарив Каплунцу минуты долгожданной предподъемной тишины.

- Вась, вставай, Чиб уже машину заводит, – пошутил Похил в надежде разбудить старика.
- А что случилось?
- Мы же в Кострому едем, ты помнишь?
- Да, но почему в такую рань? Туда ехать час.
- Пока соберемся, отмажемся. Юр, Ты тоже не медли.
- Не, Сань, извини, я не смогу. Я вспомнил, - сегодня Батя и Ципин. Мне оценки надо получить до конца семестра.
- Хорошо, Вась, ты все равно вставай, иди объясни Леве, а то он не верит, что мы куда-то едем.
- Ладно, а сколько времени?
- 7.55. Я пока на завтрак пойду.

Папа встал, намазал пасту на зубную щетку, накинул полотенце на широкое военноморское плечо и побрел вслед убегающему на молитву Похилу.
  - Скимнушка, вставай, - папа начал будить Льва ковырянием в ухе спящего монстра.
- Вася, пошел прочь, дай поспать!
- Не спи, дорогой, упа обещал Мусина навести. Бдите, да не внидете в напасть – гласит Евангелие.
- Вот сука! Приедет Змий, заставит его прощения просить!

В это мгновение послышался скрип кровати косеныча. Отрок извлек из под подушки подобие головы, смешанное с утренней прической, посмотрел на солнечные часы и убедившись в их некомпетентности сонно пробормотал
- вася, сколько время
- дорогой, уже 7.59.
- Блииннн. Косеныч молниеносно подпрыгнул умудрившись при этим попасть руками в рукава подрясника, свисавшего с потолка, а ногами в незабвенные сланцы, служившие ему четвертый год незаменимой апостольской обувкой. Еще мгновение и он несся по улице мимо мертвых окон пустеющей северки.

- лева, не забудь, мы в кострому собрались
- это что правда.
- да.
- Ладно, тогда я предлагаю сходить к Кексу и взять направления в изолятор для отмазки.
- вот и вставай – это нужно провернуть до 9
Лев скинул капюшон, затеплил лампочку и полез за туалетной бумагой.
Утренние шорохи встрепенули спящего шатыча, который тем не менее лишь глубже окунулся в одеяло, поскольку находился на экстернате и мог не посещать никаких официальных мероприятий.
В большинстве своем пассажиры трамвая продолжали спать. Отсутствовали лишь болезненные ревнители утренней молитвы и любители тухлой селедки с бромированным чаем. Относившийся к первым и последним похил, уже преодолел расстояние до дверей столовой когда его настиг косеныч. Они не были одни. В заднюю дверь столовой ломились еще пара системщиков застигнутых временем и морозом врасплох. Под подрясниками как правило не было ничего кроме трусов, что на бегу привлекало молитвенное внимание фригидных иконописок, которые впрочем кроме осуждения не могли генерировать никаких чувств в своих испощенных мозгах.
В тот день дверь как назло была предательски закрыта дежурным. Им был биря. Чувствовалось, что он решил поиграть в доброго следователя, который в самый решающий момент открывает доступ в рай столовой. Заодно он хотел наказать некоторых недоброжелателей, потрепав им нервы. На грозный стук, обещавший проломить бетонные стены биря лениво улыбнулся, стоя за стеклом заветных врат.
- ну что козлы, будете стучать? – обратился он к представителям хохляцкой диаспоры – Крале и Боричевскому, но увидев, в следующее мгновение похила с косым за спинами стукачей, быстро отверз врата без дальнейших словопрений.
Боричевский мгновенно проявил максимальные способности своего интеллекта, выразившиеся в грязном наезде на бирю и быстро помчался прочь, чтобы не залететь. Краля важно проследовал за ним. Косой и похил бросились обнимать своего избавителя – бирю. В следующее мгновение донесся шорох из зала, сопровождаемый грохотом отодвигаемых стульев – начиналась утренняя молитва.

Как говорил известный системный исихаст и духовник Иларион Форкавец на одной из встреч со студентами, посвященной сущности молитвы: «молитва – оно молитва, это чтобы молиться». Хотя эти слова не несли никакой онтологической нагрузки, а лишь отображали полную атрофию мозгового вещества архимандрита, они порой действительно прельщали системника своей простотой и призывали его постоянно произносить покаянные глаголы молитвы Иисусовой или более пространных чинов, сопровождаемых истовым перекрещиванием лба.



Беспоповским чином чтец провозгласил – во имя .... в то время, когда похил продвигался к своему столику сквозь ряды почтительно расступавшейся молодежи, чтец уже стремительно приближался к молитвенному призыванию ангела хранителя, венчавшему круг утренних молитв. Еще бы – это был не кто иной как троеглазов – известный в системе как самый быстрый чтец. Благодаря его признанному искусству вся духовная школа доверяла чтение молитвенных правил только ему. В самом продолжительном варианте они не превышали 8 минут.
Не успев настроиться по уставу на покаянный дух, похил уже мысленно повторял славословие венчавшее правило вместе с залом наполненным двумя стами умных делателей.
 
Столик на четверых располагался в центре второго зала. Поистине то было культовое место! В самом начале второго курса Ермак, Зак, Балу и Похил отбили его у третьекурсников-леваков. С тех пор никто не смел посягнуть на заветную реликвию.
Не смотря на то, что располагался стол в центре зала и поэтому простреливался со всех сторон, его обитатели никогда не прибегали к какой-либо конспирации. Помощники неоднократно обламывались об эту твердыню, даже когда она становилась источником безблагодатного шума, наполнявшего зал, или поглощала немереное количество пищи, предназначавшейся младенцам первого и второго курса.
Стол имел свою историю. Его постоянным насельником был Похил, который считался хранителем стола. Он крайне редко покидал пределы системы, поэтому безотказно присутствовал на всех трапезах в течение последних трех лет за исключением каникулярных периодов. Похил практически не ухаживал за благосостоянием стола, а довольствовался лишь тем, что трапеза сама посылала ему. Тем не менее, он никогда не допускал за стол чужаков и в результате весьма часто пребывал в гордом одиночестве, наслаждаясь изобилием яств.
Не таков был Ермак. Большую часть времени он проводил вне системы, неся иподьяконское послушание, поэтому его место частенько пустовало. В систему же возвращался он изголодавшимся. Голод заставлял его активно бомбить соседние очаги продовольственных запасов – столики собратьев, молчаливо предлагавшие чайники и салаты на 6 и более персон вместо 4-х. Не брезговал Ермак использованием импровизированного продовольственного склада, который девочки-официантки спонтанно организовывали перед каждой трапезой, пряча всевозможные деликатесы в районе посудомоечной машины. Ермак применял тактику молниеносных бросков, во время которых девочки либо не замечали пропажи очередного подноса с котлетами, либо отваживались лишь кричать своими истощенными голосками вслед убегающему Мачо всевозможные пакости, которые изрядно возбуждали либидозное воображение Павлика.
Еще он регулярно навещал Зину – существо неопределенного пола, в течение последних тридцати лет варившее клюквенный компот и при этом умевшее в продолжение смены испортить нервы и настроение каждому, кто дерзал вступить с ней в контакт. Поговаривали, что в молодости Зина, как и сотни других несчастных, мечтала связать себя брачными узами с благородным юношей-семинаристом. Для осуществления сей цели она устроилась работать в семинарскую столовую. Что же произошло дальше, спросите вы?  - Неизвестно. Очевидно лишь то, что никто не пожелал разделить свою руку и сердце с отроковицей Зинаидой. С годами она привыкла к ужасам столовой и даже стала продвигаться по карьерной лестнице. Из официанток она была допущена в варочный цех, где и получила уникальную профессию варщика компотов.
Павлик был одним из немногих избранных, с которыми Зина старалась быть исключительно вежливой. Этот феномен имел два объяснения: во-первых он всегда был предельно любезен, витиевато восхваляя компот Зинаиды, что в системной среде можно было услышать не часто, во-вторых, он был настоящим Мачо, в котором Зина могла видеть свой давно потерянный идеал. В результате на каждом обеде под столиком был припасен Чайник, полный компота! В то время как окружающие системники осушали свои 200 миллилитровые  граненники, насельники культового стола позволяли себе истинную роскошь – несколько раз в течение обеда восполнять пустующие стаканы. Этот момент даже нес на себе оттенок протеста системе. Однако еще большим протестом было то, что Павлик регулярно доставлял из Москвы салфетки с логотипом ресторанов Макдональдс, которые обитатели стола культурно сервировали в районе тарелок, как бы подчеркивая свою независимость. При взгляде со стороны действительно чувствовалась некоторая экстраординарность сервиса, выделявшая стол из среды, оккупированной люмпенами. 

Долгое время стол также осваивал Зак. В его привычку входило появление в столовой раньше всех и восполнение вазы с сахаром за счет любезности дежурных. В сущности Зак бывал в системе реже Павлика, но иногда он производил весомые контрибуции в виде всевозможных консервов, неизменно популярных как в пост, так и в скоромные дни. Юноша, впрочем, женился и на рубеже четвертого курса навсегда покинул свое место в культовом клубе 2 зала. Было жалко, что человек, заслуживший свое место в системе долгими страданиями, так бесславно покинул свой удел. Тем не менее, фамилия Зака навсегда останется в анналах системы, не только потому, что Кекс ради шутки назначал их на дежурства в паре с Косым. Объявление обычно звучало так: Завтра днем на Вахту восточной стены заступает Закощиков, второй В, его меняет Косенко, второй В (специфика фамилий позволяла ожидать, что на вахте так никого и не будет, что иногда подтверждалось). Зак создал целую философию выживания в системе, которой будет уделено соответствующее место в свое время. Она была необычайно популярна.
В принципе, три вышеназванные персоны формировали костяк стола. Четвертое место было разделяемо многими. Его история нераздельно связана с теорией стола и требует поэтому отдельного упоминания ее героев.
Первым (и в своем роде выдающимся) в их ряду был Балу. Родом с Дальнего востока, отрок появился в семинарии и моментально заслужил авторитек у смазливых регентш. Юра, встретивший Балу на абитуре одарил его оным прозвищем основываясь на мультфильме Диснея где у одноименного героя – медведя Балу был необычайно широкий тазобедренный сустав, заметно превышавший ширину плеч. Во втором классе бедный мальчик был определен в спальню со страшным названием 8. спальню населяли не менее страшные персонажи, среди которых выделялись Евгений Липатов, пускавший немощные кулаченки в бой при любой спорной ситуации и наполнявший воздух визгливыми ругательствами. Другим монстром являлся Рома Черников, известный за мутированные размеры ротовой полости, вмещавшей литровую банку. Герои любили издеваться над Балу, над которым также издевалась судьба. Однажды во время облавы он был взят на воротах, как пропустивший вечернюю молитву. На все вопросы он правдиво отвечал, что покинул храм во время отпуста и незаметно прошмыгнул мимо инспекции на почту позвонить. Ни Кекс ни Савва не страдали слабостью зрения и лишь с усмешками выслушали историю юноши, повесив ему за ложь и изворотливость тропарь с последним предупреждением. Возможность искупить свою вину возникла в период весеннего призыва. Служба в армии по меткому выражению Кекса искупала практически все прегрешения против системы. Вернувшись из армии, студент начинал свою жизнь сначала, какие бы залеты не присутствовали в его личном деле прежде. Перед уходом в ряды ВС Балу научился есть сливочное масло в любых количествах и носить ящики с патронами под неусыпным попечением семинарских дедов.
Однако трагично сложилась его дальнейшая судьба. Вместо армии он попал в хор Николо-Угрешского монастыря, настоятель которого считал послушание альтернативной службой. Два года пролетели как два дня, и Балу вернулся в родные пенаты, но без военного билета. Данный факт вызвал подозрение инспекции и дальнейшие разбирательства, в результате которых выяснилось, что Балу банально косил в течение двух лет. За это он был отчислен и оставлен на сверхсрочную службу. Семинаристы шутили: наверное вернется полковником. Однако персоналия Балу больше не появлялась на системном горизонте.
Подобная, в своем роде история, постигла Валеру Гладилина. Отличник боевой и политической подготовки на втором курсе он пополнил ряды ВС, которые раз и навсегда изменили его жизнь. Вернувшись два года спустя, он пытался погрузить свои переживания в огромное количество спиртных напитков вместе с бывшими одноклассниками. Отчисление не замедлило себя ждать, однако формулировка тропаря заставила многих поразмыслить над своей судьбой. Она гласила: отчислить и направить в распоряжение епископа Магаданского и Чукотского сроком на один год, и при условии добросовестного несения послушания восстановить в составе учащихся. Валера был родом с Чукотки. Однако для большинства студентов это было не ведомо, поэтому многие подумали, что отныне инспекция ссылает неугодных на Дальний Восток. Валера как и Балу исчез надолго.
Другим героем в ряду неугодных обитателей стола был Афоня. Юноша небольшого роста, он обладал весьма низким басом, что действовало безотказно, когда он вступал в матернюю полемику с оппонентами. Никто не мог поверить, когда по семинарии прошел слух о том, что щуплый мальчуган «положил» всю лаврскую охрану, пока не сдался властям. Самые внушаемые семинаристы, услышав об этом на следующее утро отправились искать пулевые отверстия в районе главных ворот. Легенда звучала так: когда пьяного Афоню отказались пропустить в монастырь в 3 часа ночи, он достал узи и перестрелял обидчиков. Его друг Онисим прикрывал его из гранатомета и в итоге начисто снес вахту. Раненый охранник успел вызвать подмогу. Злодеев удалось взять лишь подоспевшему на бронетранспортере отряду омона. Чтобы уладить конфликт ректору пришлось отчислить хулиганов буквально на следующий день. Именно тогда студенты узнали, что на самом деле злостный Афоня, находясь в нетрезвом состоянии обругал вахтеров за что и был доставлен в местное отделение милиции, где в его кармане был обнаружен газовый баллончик. Богатое воображение семинаристов еще долго продолжало создавать немыслимые гротески из данной ситуации, в результате чего Афоня остался в системной памяти народным героем-освободителем.
Хотя Чиб редко оказывался за Великим столом, и не мог считаться его прямой жертвой, тем не менее неприятности изливаемые деревянным истуканом настигали его порой и в стенах родного дома, где он пребывал в перерывах между сессиями. Сполна испив этой чаши, в один из приездов Чиб спонтанно выразил девиз стола: «яждь, пий, веселись, ибо завтра умрешь». Несмотря на то, что девочки-официантки в страхе стерли надпись оставленную синим фломастером, ее следы до сих пор привлекают внимание новых и новых поколений системщиков.
Многие, садившиеся за стол случайно, или по неосторожности, оказывались его жертвами. Бумаги не хватит для перечисления несчастных имен. «Иных уж нет, и те далече».
До сих пор стол окружен священным трепетом и редко кто дерзает приблизиться  к нему. Так он и пустует по сей день.

Столик на четверых располагался в центре второго зала. Похил машинально отодвинул стул. Байкер пришел заранее и успел обеспечить все необходимое к завтраку – увеличенную порцию салата и чайник – на зависть и в научение окружающей молодежи.12