Центр управления закатом 4. Прерванная партия

Прерванная партия

Ручьи талой воды наполняли вечерний воздух серебряным звоном. Ожившее весеннее солнце, утрудившись от дневной заботы, медленно скатывалось за промерзшую монастырскую стену. Кое-где на ее белом фоне виднелись красные и черные пятна, точно клочки вырвавшейся из-под снега проснувшейся весенней почвы. Казалось, что стена приняла на себя эстафету талого снега.
Город был наполнен ароматом подснежников - остатков всевозможного мусора, разогретого солнцем, которые тоже не упускали шанса выползти навстречу весне.
Еще мгновенье, и последний солнечный лучик промчался по тусклому фарфору семинарских писсуаров, блеснул, отразившись в тазике, кишащем застиранными носками, и попрощался с обитателями общежития Северной стены.
Биря (Сергей Бирюков) включил дневной свет. Пространство вахты наполнилось характерным жужжанием. Некоторое время он стоял, уставившись в окно. В его глазах еще долго отражались пропитанные рыжим солнцем вечерние облака, не позволяя приступить к изучению научных дисциплин.
Послеобеденный сон обитателей плацкартного вагона заканчивался. (Плацкартным вагоном или Трамваем студенты называли культовую спальню № 23 общежития Северной стены. Плацкарта была спланирована в лучших традициях МПС. Помещение для четырех пассажиров отделялось от соседнего бельевым шкафом). Шаркая тапочками, в туалет проследовал Байкер (Денис Байков). Юра (Юрий Моисеев), проорав мамонтом, заявил о своем пробуждении. Косеныч (Сергей Косенко) лениво стряхнул с головы вспотевшую подушку, которая в очередной раз спасла его от посторонних шумов. То в одном, то в другом кубрике поскрипывали сетки оживших кроватей.
Большинство окон было плотно завешано одеялами, поэтому требовалось напрячь мысль, что бы соорентироваться во времени суток. Привкус бобового супа и протухшей селедки во рту позволял с уверенностью определить, что обед еще не переварился, в то время как аппетит свидетельстовал о неумолимом приближении ужина. Часов не требовалось, чтобы ответить - 18.00.
Скучающий Биря достал шахматы.
- Э, Косой, давай партию залабаем.
- Сейчас, только схожу по нужде. Расставляй фигуры.
«Нужда» звеня побежала по чугунной трубе. Вероятно, она скоро примкнет к игривым весенним ручьям, радующим слух, но Косеныч не думал об этом, его мысль уже блуждала по бескрайнему шахматному полю.
- Серега, твой ход.
- Я конем.
Биря дерзко продвинул жеребца. Косеныч имел обыкновение заниматься несколькими делами параллельно. В тот момент, кроме шахмат в его руках находился конспект по Сектоведению. В ответ на выпад Бири он вяло перевернул лист, где говорилось о движении Мармонов. Было очевидно, что сонный мозг неспособен разобраться в сложных перепитиях истории сектантства, поэтому пешка передвинулась на Е4. Это заставило Бирю встряхнуть клок волос на затылке. Партия завязалась.
Вообще семинаристы были неравнодушны к шахматам. Когда позволяло время, они любили проводить его за увлекательными баталиями, играя между собой, или участливо наблюдая за игрой товарищей.
В тот день переутомленные учебой умы позволили себе отдых. Почти все проснувшиеся, проходя мимо вахты, останавливались и давали советы игрокам. Вскоре вокруг стола собралась внушительная группа болельщиков. В такой суматохе Биря был вынужден заметно напрягаться, чтобы выделить свою мысль из потока сочувствующих фраз и реплик. Косеныч не испытывал видимого дискомфорта. Я понял, глядя на него, в тот момент он воплощал деревянного белого короля, заранее знавшего, как распределить своих верноподданных и победить злого черного монстра. Никто не смел давать советы королю.
Игра была в самом разгаре, когда проснулся Федя (Федор Романенко). Диковенные шумы, доносившиеся с вахты, назойливо теребили его слух и окончательно развеяли остатки сна. По своему обыкновению важно и размеренно Федор направился к игрокам.
- О-о, Федя проснулся! - обрадовался Байкер.
- Да, я проснулся, очкарик, а ты сейчас уснешь.
Федя принялся в шутку душить Дена, но в ответ получил пару грязных, отпугивающих фраз и успокоился. Сегодня он мечтал совсем о другом. Он собирался в Москву. Не прошло и пяти минут, как игроки и болельщики уже сопровождали высокую фигуру дяди Федора завистливыми взглядами. «Вот, Федя вырвался из нашей клоаки и едет заполнять свой желудок постными домашними пирожками. Потом он отправится к своей девушке, и, возможно, до глубокой ночи они будут беседовать о Боге, о Церкви и о любви, глядя на молодые весенние звезды», - с завистью думали многие.
Однако федина поездка оказалась не столь благополучной, как всегда.
- Федор, а куда Вы так спешите? - раздался противный въедчивый голос дежурного помощника Мусина-Пушкина (Соколова Михаила Николаевича).
- Я в Москву по прошению, - отчеканил заученную годами дежурную фразу Федор.
Еще в первой декаде сентября Федя придумал прошение согласно которому имел возможность ежедневно ночевать дома в столице. К сожалению, петиция не была рассмотрена инспекцией. Однако Федя не знал этого и был убежден, что поступает законно. До весеннего половодья он блефовал перед помощниками, регулярно отправляясь в самоход.
- Не хотите ли потрудиться? Пришла машина с мукой, - Соколов не отступал. Его хитрый голос и прищуренные глаза действовали гипнотизирующе и убедительно. Любой семинарист, слыша эти сорванные пением, скрипучие обертона, заранее считал себя виноватым, потому, что еще не приступил к работе, даже если не был назначен. Во всяком случае увильнуть от трудовой повинности не было никаких шансов. Порой даже справка о смерти не помогала. Федя же не сдавался…
- Нет, я как-нибудь в другой раз, спасибо.
- Ладно, ловлю на слове. Пойду тогда в Северную стену назначать на послушание.
Фигура Соколова, подметая полами подрясника испачканный птицами асфальт, приближалась к изолятору (лазарету), где ее уже обволакивали тени лысых деревьев, и сама она становилась похожей на дерево. Федор низко откланялся ему вслед и вдруг осознал, что в его руках находился уникльный шанс совершить подвиг.
Сонная братия мирно резалась в шахматы, а беда неумолимо приближалась. Федя, представив наше состояние и то, что нас могло ждат, принял решение спасти нас от тяжелого физического труда, возможно, даже жертвуя собой.
До Первой проходной, где находился телефон, оставалось около пятидесяти метров. Федору потребовалось не более трех секунд на преодоление этой дистанции. В следующее мгновение телефонная трубка была у него в руках. Опешивший вахтер забился в угол, видя, что его вербальное воздействие на двухметрового великана равно нулю.
Наконец, струя взбешенных электронов помчалась по телефонным проводам. Скорость данных элементарных частиц высока - 240 тысяч километров в секунду. Миллиардные доли секунды потребовались чтобы тревожный импульс достиг вахты Северки. Весенние ручьи могли бы иссохнуть от зависти при виде такой скорости течения, но в трубке у Феди раздавались длинные гудки.
Партия была в самом разгаре. Биря навис над столом - так он пытался оказывать психологическое давление на белого короля. Все были настолько поглощены событиями на шахматном поле, что когда раздался пронзительный звонок, ни одно лицо не изменило напряженного выражения. Телефон был накрыт кителями. Его трубка, подбрасываемая тревожными импульсами, казалось, была готова сбросить с себя ненавистную кучу гусарских мундиров. Телефон настойчиво визжал. В его распоряжении больше не было других средств воздействия.
Наконец Биря насторожился. Вахтер был обязан неукоснительно отвечать на все телефонные звонки. Однако в сложившейся ситуации, когда накал партии был подобен свечению солнца по своей интенсивности, звонок продолжал оставаться безответным. Оказалось, что игрок намеревался произвести очередной пат.
Сквозь телефонную трель лишь немногие услышали мягкий скрип входной двери на первом этаже. Подсознательно в голове у каждого человека существует рефлекс отрицательно реагировать на любые вторжения на его территорию, и тем более, в его жилище. Однако у семинариста дверной скрип мог вызвать лишь настороженность и страх и заставить его обезопаситься. Будь то во время лекций, студент уже давно лежал бы под кроватью или прятался в шкафу, затаив дыхание. Впрочем, то был обыденный вечер, и дверь скрипела каждые пять минут то впуская, то выпуская питомцев плацкартного и купейного вагонов. (Спальни, располагавшиеся этажом выше, в планировке не уступали лучшим немецким купе). Это был тот желанный час, в который семинаристы были свободны, подобно ветру. В заповедный период, предшествовавший ужину, по установленному на подсознательном уровне закону, ничто не имело права вмешиваться в частную жизнь студента.
Сформировавшая за годы Системы привычка доверять, но проверять заставила меня пересилить апатию, навеянную шахматами, и подойти к лестнице. То, что я увидел в следующее мгновение, ошарашило. Я не хотел верить своим глазам. Такая дерзость и надругательство над нашей свободой не вмещались в моем сознании. Однако я был совершенно бессилен перед этой стихией. У подножья лестницы притаился Мусин–Пушкин и внимательно слушал реплики участников партии. В одной его руке наготове были блокнот и ручка, а в другой – лазерный меч помощника – электрический фонарик с перманентно истощенными батарейками. Намерения злого вертухая были ясны.
Телефон в свою очередь не унимался. Биря, случайно увидев мое лицо, внезапно искаженное гримасой ужаса, медленно потянулся к аппарату. Откопав его из груды кителей, он поднял трубку. Оживление, царившее вокруг шахматного стола мгновенно сменилось неестественно тотальной тишиной, которая тут же превратилась в равномерно нарастающее гудение электрических ламп. Мух слышно не было – они все еще дремали в анабиозе. Я не мог произнести ни слова в страхе быть опознанным помощником и лишь отчаянно жестикулировал, изображая притаившуюся опасность. Болельщики смотрели то на меня, то на вахтера и ничего не понимали. Замешательство длилось доли секунды, пока Сергей подносил трубку к уху. То, что он услышал из динамика, повергло его в шок. Православно ругаясь, Федор прокричал:
- Идиоты, почему вы не берете трубку, я звоню уже пять минут. К вам в Северку идет Мусин-Пушкин записывать на работу. Он уже, вероятно, рядом с вами. Пришла машина с мукой.
В следующий момент Биря совершил весьма опрометчивый и необдуманный поступок. Не взирая на мои отчаянные попытки наладить коммуникацию языком жестов, он воскликнул, что было мочи:
- Полундра! Мусин идет писать на работу!
Этого импульса было достаточно для детонации взрыва.
Если Вы поклонник талантливых мультфильмов, Вам, по-видимому, знаком излюбленный метод мультипликаторов изображать бегство с мгновенным стартом. Рисованный герой за мгновенье перемещается в любую точку пространства, оставляя за собой лишь шлейф. Без преувеличения то же самое произошло в следующий момент драмы. Я не знал, какая сила заставила мышцы сократиться с такой скоростью в минуту опасности, но очевидно одно, за доли секунды большая часть публики, окружавшей шахматный стол, испарилась. Часть ее уже мчалась по лабиринтам Трамвая, абсорбируясь в пустующих кубриках. Среди них был я.
В тот же миг Соколов с не меньшей прытью взбежал по лестнице и возник перед вахтой с включенным фонариком в руке. Свидетели позднее говорили, что то движение, которым он перенес свою голову в положение визуального контакта с вахтером, было чем-то, сохранившимся с доисторических времен. Страшные рептилии эры динозавров, яростно рыкая, направляли таким образом свою пасть в сторону жертвы. Ныне лишь гигантские крокодилы сохранили сей коварный и величественный по красоте выпад. Оказалось, что некоторые помощники также не были чужды первобытных инстинктов. К тому же сей «па» сопровождался атакой лазерного меча. Возможно, фонарик рефлекторно включился в руке Пушкина, но при дневном свете это выглядело невыразимо глупо.
Соколову удалось увидеть лишь хлопающую по инерции дверь Трамвая и вахтера, полу стоявшего с телефонной трубкой в руке. Да, и самое главное, вместо Косеныча за столом сидел Алексей Зверев и симулировал мозговое напряжение перед очередным шахматным ходом. Одним ангелам было ведомо, каким образом он поменялся местами с Косым. Ясно было одно, обмен произошел со скоростью, неуловимой для человеческого глаза.
Пушкин был из той касты системных служащих, которые могли похвастаться светским образованием, полученным в «грешном миру». Ходили слухи о том, что он в свое время был замечен на филологическом факультете МГУ. Кроме того, в прошлой жизни он был курящим. С этой дурной привычкой Соколов распрощался раз и навсегда, вступив в семинарский орден. Его аскетическое житие, известное многим, опровергало слухи о прежнем курящем имидже лишь только они смели появляться в студенческой среде. Невзирая на это, убежденные апологеты компромата придумали оригинальную физиогномическую теорию. Приводя свои аргументы, они предлагали внимательно взглянуть на лицо Мусина-Пушкина. В профиль оно было очень похоже на крысиную морду, а длинный заостренный и жилистый нос придавал этой физиономии доподлинную крысиность. Так звучал первый тезис вышеупомянутой теории. Второй звучал следующим образом: «представьте, что у него в устах сигарета, тогда профильная линия его носа получает логическое продолжение за счет не менее острой и длинной папиросы, которая просто обязана гармонировать с общим крысиным профилем». Однако маловеры и нигелисты от компромата приводили свой не менее действенный аргумент, предлагая сравнить Пушкина с преподавателем Риторики Волковым, известным в научных кругах деятелем Московского университета, который все же продолжал курить, не смотря на то, что периодически проживал в Троице Сергиевой Лавре. Как и положено заурядному преподавателю, он не мог похвастаться миллионами на своем банковском счету и поэтому курил не что иное, как добрый советский «Беломор канал». Дурная привычка ярко отразилась на его лице, окрасив усы и бороду в серо-желтый цвет, создавав образ человека склонного к бездомному образу жизни. Так вот, глаголали адвокаты, курил бы Пушкин, его волосы обязательно должны были приобрести и сохранить подобную желтизну, чего явно не наблюдалось. Этот спор, по-видимому, продолжается до ныне, но непредственно к нашему повествованию он имеет лишь косвенную причастность.
Считаясь образованным человеком, Мусин в первую очередь обратился к Звереву, ибо знал, что Биря в тот день дежурит на вахте, и его присутсвие там не подвергалось сомнению, в отличие от несанкционированного пребывания второго отрока.
- Алексей, я вижу Вы в шахматы играете? (Собственно, не увидеть этого было крайне сложно).
- Да, – отрезал Зверь. Данное прозвище укрепилось за Алексием по причине некоторых звериных повадок, наблюдавшихся периодически. Одной из них была молниеносность высказываний, сопроваждаемая сопением, сходным по звучанию с дыханием волка, взявшего заячий след.
Такого ответа для Пушкина было вполне достаточно, чтобы мысленно вписать бедного Алексея в «книгу жизни», а затем воплотить написанное на затертой пожелтевшей бумаге блокнота, неотъемлемого атрибута всякого системного деятеля. Подобные блокноты порой несли в своих аналлах неисчерпаемый список улик против бедных семинаристов.
- Знаете, Алексей, у меня есть к Вам предложение. Поскольку Вы не готовитесь в данный момент к зачетам, Вы должны сходить на послушание, - Пушкин отличался вежливостью среди других помощников (и уж во всяком случае не позволял себе ненормативных высказыванией, как тот же пресловутый Лях, о котором дорогой читатель узнает позднее).
Природа христианского послушания весьма сложна. Она была частично рассмотрена святыми Отцами (читатель может познакомитсья с ней в Добротолюбии, например). Кроме того, небольшой тезис о послушании в семинарии помещен в очерке «Осторожно, двери закрываются», поэтому здесь мы не будем перегружать повествание философскими изысканиями на данную тему.
Если требовалось «сходить на послушание» в столь поздний час, да к тому же помощник искал людей во святая святых – общежитии четвертых курсов, - сие не предвещало ничего хорошего, а скорее означало нечто экстраординарное по своей тяжести.
- А какое послушание? – вопросил отрок.
- Пришла машина с мукой. Понимаете, да не одна, а с прицепом. Там многие ребята уже трудятся, но все равно не хватает людей. Это же в ваших интересах. Чем больше студентов соберется, тем быстрее они разгрузят продовольствие, которое кстати будет употреблено вами самими в пищу.
Слыша эту логическую вилку и осознавая, что шансов избежать работы практически нет, Алексий мысленно сдался, но последний лучик надежды блеснул в его голове:
- А давно машина пришла?
- Час назад.
«Лучик» пропал. Ибо в течение часа процесс разгрузки обычно лишь начинался.
- Ладно, записывайте, я пойду за рабочей одеждой, - еще раз сморкнувшиь в себя, Леша удалился.
- Так, Сергей, добрый вечер. Вы дежурный? – вкрадчивый голос Соколова заставил бедного Сережу задуматься, он ли действительно присутствовал на вахте или нет, чтобы избежать обмана.
- Да, я, Михал Николаевич.
- Тогда объясните мне, что, здесь происходит. Почему Вы закричали? Куда все разбежались? Кто здесь находился? Да, и самое главное, кто Вам сейчас звонил?
Расследование началось.
В подобной ситуации даже если семинарист желал объяснться, а тем более «отмазать» (покрыть вину) своих товарищей, единственная фраза рефлекторно вырывалась у него из уст: «Да я не знаю, если честно. Вот сидели, играли с Алексеем. Я даже и не видел, кто еще наблюдал за партией»
- А почему Вы вдруг закричали?
- Кто, я?! – выражение лица вопрошаемого заставило Пушкина засомневаться, – Я не кричал.
- Нет, это были Вы.
- Я?! Ну может быть я просто что-то громко произнес. Что-то вырвалось из уст моих во время столь напряженной баталии. (Сереже была свойственна ирония).
- Да, но Вы закричали, после чего все разбежались. Как это понимать?
Было ясно, что Пушкин о многом догадался. Масса улик собралась в его голове. Теперь оставалось воплотить их в логическую цепочку. Это было самым сложным звеном в расследовании.
- Может быть, они испугались того, что я так громко выразил свои чувства? – Серей продолжал «плетение словес».
- Нет. То, что Вы выкрикнули, было связано со мной, я знаю это точно.
- Да нет, ни в коем случае. Я и не думал, что Вы здесь. С чего Вы взяли?
Пушкину не хотелось произносить вслух собственную кличку для того, чтобы доказать ложность оправданий. Признав вину Сергея про себя, он повел допрос в другом направлении:
- Хорошо, если Вы не хотите сознаться, что это Вы кричали, Вы должны сказать мне, кто Вам сейчас звонил.
- Я не знаю, кто звонил. Сказали, что ошиблись номером, - Биря отказывался признавать явное поражение.
Одно обстоятельсто опровергало его аргументы. Телефон был подсоединен к внутренней линии, которая насчитывала не более двух десятков абонентов, больше половины которых относилась к категории «инспекция» и теоретически не могла ошибаться номером. Пушкин знал, что звонок был совершен с одного из малочисленных  телефонов, не подконтрольных инспекции, а именно с одной из вахт. В пользу данной версии свидельствовал еще один неоспоримый факт, ярко запечатлевшийся в его памяти. Федя не обладал профессиональными навыками скрывать свои намерения, поэтому его стремительный бег по направлению к телефонизированной будке был замечен помощником. Таким образом схема совершенного злодеяния и доказательства вины уже имелись в сознании Соколова. Воплотивший в себе все черты пресловутого ОСО (Особого Совещания – солженицинской Тройки), он сформулировал обвинение:
- Сергей, а Вы знаете, что лгать нехорошо? Я буду вынужден Вас наказать. Мне прекрасно известно, что звонил Вам Федор.
- Федор?! Какой Федор? В семинарии несколько десятков студентов с таким именем.
- Вы знаете, о ком я говорю. О Федоре Романенко. В Вашем положении бессмысленно обманывать и покрывать вину своих товарищей. Это лишь усугубит Вашу участь. Вы и так, наверное, знаете, что находитесь не на хорошем счету у инспекции.
Когда разговор перешел в столь угрожающее русло, у Сережи невольно вырвалось:
- Простите.
- Я-то Вас прощаю, но Вам придется искупить свою вину. Придется поработать вместе с другими.
- Да, но я дежурю на вахте, - для Сережи, как и для всякого семинариста, официальное послушание могло служить железным алиби от всякого рода дополнительных трудовых повинностей. Однако Пушкин был намерен до конца искоренить грех лжи из сердца бедного студента:
- А мы Вас заменим кем-нибудь еще, - тем, кто не может работать, например.
 Действительно, подобных тунеядцев было много особенно среди старшекурсников. В течение первых двух лет студентам порой приходится работать больше, чем учиться. Это обстоятельство заставляло многих обзаводиться медицинскими справками, запрещающими физический труд (уважаемый читатель будет иметь возможность познакомиться с отдельным очерком, посвященным историям про справки).
Столь радикальный ход событий в тот злополучный вечер заставил Сергея забыть про свои провинности перед инспекцией и вступиться за правое дело:
- Почему Вы думаете, что Федя поступил не правильно? Если Вы кого-то хотите наказать, то остановитесь на мне.
- Сергей, прекратите. Вы же понимаете, что Федя поступил не по-христиански. (Христианская подоплека всплывала практически во всех обвинениях в адрес студентов со стороны инспекции).
В тот момент упоминание Христианства заставило Сергея рефлекторно вспомнить один из принципов, усвоенный на уроках Нового Завета:
- А Вы, Михаил Николаевич, помните, что Христос сказал, что нет большей любви, если кто положит душу свою за ближних своих. Федя решил пожертвовать собой. Он, видимо, знал, что Вы его заметите, но все равно, он предупредил нас. Вот это и есть исполнение христианского долга.
В такой атмосфере спор мог продолжаться бесконечно долго. Пушкин знал это, и предпочел завершить дебаты.
- Ладно, Сергей. С Вами и Федором мы еще разберемся. А где остальные студенты?
- Не знаю, - уже безразлично произнес отрок.
Соколов никак не отреагировал на последнее проявление лжи и направил свои стопы в Трамвай. К тому же, он предложил Сергею проследовать вместе с ним. Последний неохотно согласился. Это означало, что будет найден некто, способный заменить дежурного на вахте.
Перед тем, как приступить к повествованию о том, насколько успешно развивалось следствие, следует упомянуть о студентах, которые по сигналу тревоги исчезли в темной бездне Трамвая. Бегство этой части шахматных болельщиков произошло настолько стремительно, что даже опытные умы не сразу осознали безысходность ситуации - спальня заканчивалась тупиком. Спастись иным образом не представлялось возможным, поскольку снег на улице таял, и эвакуация из окон могла быть опасной для здоровья. Впрочем, семинарская смекалка не могла подвести даже в безвыходной ситуации. В арсенале студентов было все: от справок до мимикрии, не говоря уже о специально приготовленных шкафах и лежбищах под кроватями.
Далее автор очерка изложит события, в качестве их непосредственного участника.
Оказавшись в толпе, мчащейся по спальне, я осознал, что спастись от всезнающего помощника можно, лишь применив экстраординарные меры. Времени на размышления было недостаточно, и мне пришлось абсорбироваться в первом кубрике при входе в спальню. Данное обстоятельство оказалось спасительным, поскольку это купе населяли Николай Неседов, числившийся послушником в Лавре, и отец диакон Сергей Белокрылов. Там мне пришла в голову идея применить наиболее надежное средство, миллионами лет развивавшееся в природе в процессе эволюции - мимикрию. Конечно, не обладая способностями хамелеона, я мог рассчитывать лишь на подручные средства. В итоге я облачился в рясу отца диакона и возложил свои бренные кости на его одр. Теперь передо мной стояла задача притвориться отдыхающим после утомительной службы служителем алтаря.
Первым, кого заметил Пушкин, был я. Видя, что фигура, почивающая на ложе, находится в состоянии блаженного покоя, помощник, видимо, не мог допустить подвоха и шепотом констатировал:
- Так, это у нас отец диакон спит…
- Да, это отец Сергий, - подтвердил тезка священнослужителя, очевидно, тоже не заметив подмены.
Моя ситуация могла осложниться лишь в том случае, если Соколов вдруг заподозрил бы, почему это диакон почивает в обуви да еще и в облачении, что было отнюдь не свойственно моему прототипу. Однако, как гласила пословица, циркулировавшая среди тинейджеров-киноманов в период надлома Советской реальности, «темнота – друг молодежи». Она-то и спасла псевдо-диакона.
Слыша, как удаляются шаги изыскателя по направлению дерзко горящего светильника в последнем отсеке вагона, мнимый наш отец незамедлительно пробудился и бесследно исчез в кулуарах писсуаров. Они были священны как для семинаристов, так и для инспекции. Если студент прятался в кабинке, которая к тому же иногда закрывалась изнутри, он мог быть уверен в том, что НИКТО не посмеет взломать дверь или проникнуть в сие интимное убежище каким-либо другим способом. Однако тем вечером ситуация осложнилась, поскольку многие беглецы уже оккупировали заветные места. Лишь настойчивость заставила одну из дверей приоткрыться. В результате псевдо-диакон, вновь трансформировавшийся в рядового семинариста, пополнил число скрывавшихся в кабинке, став четвертым. Оставалось возносить молитвы о том, чтобы помощник не дерзнул проникнуть в священное царство писсуаров.
Тем временем расследование в спальне продолжалось полным ходом. Как выяснилось впоследствии, в Трамвае нашли убежище лишь четверо студентов, двое из которых обладали спасительными индульгенциями (справками, освобождающими от работ), а двое других бедняг не успели спрятаться. Одним из них был вышеупомянутый белый король – Косеныч. Именно он стал следующей жертвой Пушкина.
- Так, Сергей, Вы тоже принимали участие в шахматной партии?
- Да, - Коченыч на удивление молниеносно признал свою вину. Соколов опешил, но нашел в себе силы задать следующий вопрос:
- А почему Вы убежали?
- Я подумал, что мы опять что-то обязательное проспали или пропустили: молитву, или встречу, или другое мероприятие. (Этот ответ красноречиво свидетельствовал о том, что комплекс вины, складывающийся у системника, порой трансформировался в инстинкт).
- Да, Сергей, Вам, наверное, придется помочь братии разгрузить машину с мукой.
- Я не могу, Михаил Николаевич, я сегодня старший дежурный по столовой.
Именно это ключевая фраза расставила все точки над «i». Пушкину стала понятна дерзость ответов студента. Даже он не имел полномочий отменить столь серьезное послушание, как дежурство в столовой. Ситуация была равносильна пощечине, под которую требовалось подставить другую щеку. Помощнику было крайне не легко примириться. Поэтому, оставляя Косеныча, он приглушенно промолвил:
- Ладно, Сергей, мы еще с Вами пообщаемся.
Косеныч не обратил внимания на последнюю реплику, поскольку чувствовал себя победителем. Следующий человек, которому предстояло нести ответ, был Юра.
Оказавшись в культовом кубрике Василия Панина и Юрия Моисеева, дежурный помощник Соколов-Мусин-Пушкин чувствовал себя не вполне уверенно. Данный кубрик был единственным местом в Системе, где на законных основаниях царила анархия. В этом очерке, мы не станем затрагивать глубинных причин, выделявших сей спасительный анклав из ряда вон. Впрочем, следует описать некоторые атрибуты вышеупомянутой цитадели. Во-первых, стены кубрика украшали военно-морские регалии, которые могли вызвать лишь уважение. Во-вторых, наряду со знаменами ВМС, соседствовали иконы и картины, явно не связанные никакой тематической линией, но своим количеством убеждавшие посетителя в том, что данное помещение было достойно обладать статусом музея или часовни, как минимум.
Пушкин, зайдя в этот уголок свободы, инстинктивно перекрестился. Затем его взгляд пал на Юрия. К четвертому курсу последний превратился в 120 килограммового тяжеловеса, который, ко всему прочему, не мог выполнять тяжелых физических послушаний по причине перенесенного в детстве простудного заболевания. Пушкин, видя себя в проигрышной ситуации, все же осмелился вопросить:
- А Вы, Юрий, тоже играете в шахматы?
- Нет, - театральным басом произнес ответчик.
- Но Вы ведь тоже побежали, не так ли?
- Да побежал.
- А почему?
- Все побежали, и я побежал, - ответ был настолько гениальным и исчерпывающим, что в комнате воцарилось молчание. Все же Пушкин  решил играть до конца:
- Юрий, Вы должны заменить Сергея на вахте пока он будет разгружать машину с мукой.
- Да, конечно, но я могу пропустить ужин и остаться голодным.
- Ничего, мы найдем Вам замену.
В итоге, Юрия все-таки постигло наказание, означавшее, что Сергей так же не останется в стороне от рабочей повинности.
Другой жертвой системной справедливости пал Пирог. Андрюша Пирогов числился иподиаконом митрополита Ювеналия и появлялся в семинарии крайне редко. Однако в тот вечер судьба была немилостива к вышеупомянутому аколуфу. После непродолжительного разговора с помощником, Андрей уже облачался в рабочую одежду, дабы не испортить добрую репутацию высокого церковнослужителя бесплодными спорами о гуманизме и правах человека.
Последним беглецом был Августон (Августин Соколовски). Являясь ветераном упраздненной спальни № 117, он обладал внушительной подборкой документов, доказывающих ряд тяжелых хронических недугов, постигших юношу за долгие годы обучения в Духовных школах. Лишь молодые помощники изредка пытались привлечь его к труду, но их попытки ни разу не увенчались успехом. Соколов не стал рисковать.
Выполнив свой долг, он направился к выходу из злополучного Трамвая, не весть каким образом, примчавшегося с Патриарших Прудов и срубившего головы не одному поколению несчастных. Именно эта аллюзия на произведение великого мистификатора, Булгакова «Мастер и Маргарита» могла превосходно иллюстрировать состояние большинства старшекурсников.
К великой радости семинаристов Пушкин так и не удосужился заглянуть в туалет, где в тот вечер укрылась многочисленная группа беженцев. Вероятно,  системная справедливость, восторжествовав в тот вечер, не требовала дополнительных жертв. Помощник тоже был счастлив. Он испытал полный катарсис, благополучно проведя серию допросов и заведя ряд дел. В среде студентов ходили слухи о том, что за успешное расследование, заканчивавшееся «объяснительной», служители системной Фемиды получали премиальные. Однако факты свидетельствовали, что данная практика была изжита во времена Перестройки.   
Лишь только фигура инквизитора скрылась за углом лазарета, вахта вновь наполнилась голосами, затмившими монотонное жужжание ламп. На сей раз, основной темой разговора были не шахматы, а участь Федора и других, которые должны были приступить к разгрузке муки. Впрочем, разговоры задержали последних минимум на полчаса. В течение этого времени безотказные первокурсники с молитвой на устах сумели транспортировать добрую половину животворной муки из злополучного грузовика с прицепом в закрома Системы. Братия Северной стены, не включенная в список трудящихся, сочувственными напутствиями и взглядами проводила товарищей, решивших принять участие в победном рывке, когда силы первокурсников были уже на исходе.
До ужина оставалось менее часа. После столь бурно развивавшихся событий ничто не могло заставить умы погрузиться в процесс поглощения знаний. Поэтому Косеныч апатично расставил фигуры в изначальную позицию на шахматной доске и произнес:
- Юра, Твой ход.
Партия продолжилась.
Тем временем за окном наступил вечер. Вместо солнца, окончательно спрятавшегося за монастырскую стену, воцарились звезды. Природа погрузилась в состояние блаженного сна в предвкушении очередного дня весны. Даже ручьи, наполнявшие воздух серебряным звоном, умолкли в кратковременном анабиозе. Лишь семинаристы продолжали бодрствовать. Они не могли следовать распорядку дня, который могучее светило диктовало всему живому, поскольку впереди их ожидала вечерняя трапеза, в просторечье именуемая ужином…

МПС – Министерство путей сообщения
ВМС – Военно-морские Силы 
МГУ – Московский Государственный Университет