Смерти нет ребята! Глава 4 Юнга с Армании

Как, и кто меня тащил в беспамятстве я не представляю даже. Ощущал я лишь лёгкое покачивание самодельных носилок и приглушённые голоса вокруг. Вернувшись в лагерь, наши поспешно принялись разбредаться по своим шалашам, и тут же поплатились за свою торопливость.

Первый же шалаш, в который попытались войти ребята, взлетел на воздух, разнеся несколько человек в клочья. Эти гады похоже заминировали всю округу. Среди нас оказался дедушка, в прошлом сапёр, и он попытался было разминировать лагерь, но обнаружив перед входом в следующий шалаш мину, выкрутив из неё взрыватель, он начал вытягивать её из земли... это оказалась огромная противотанковая мина, и она похоже была поставлена на неизвлечение, под ней сработала мина-ловушка и дед рухнул на землю замертво, посечённый осколками.

Больше партизаны решили не рисковать, и крайне аккуратно, ступая след в след, покинули свою коварную базу. На небольшом совете было принято решение переместится подальше от проезжих дорог и жилья, но поближе к партизанам-военным в горы. Долго мы туда шли, лишь к вечеру нашли подходящее место, и стали там оборудовать новую базу.

Меня снова перевязали, опять это делала тётка Настя, и опять она рыдала, развернув окровавленные бинты на моей голове, поливая мои раны горьким слезами и причитая: «Да сколько ж у тебя дырок в твоей бедненькой головушке, уже больше на дуршлаг какой-то похожа, места нет живого на ней».

На что я, с максимально возможным в этой ситуации юмором, провозгласил: «Та не плачьте титка, це так и было задумано. Что бы мозги лучше думали, им обязательно надо давать побольше кислорода, так оно и получилось, как было запланировано заранее».

Она улыбнулась сквозь слёзы, потом что-то снова залила мне в рот жидкого-горячего. Я смиренно у неё поинтересовался: «Наверное, сегодня у нас отвар из свежих, жирненьких личинок дождевого червя?»

На что она не менее смиренно ответила: «Ошибаешься милок, сегодня бульончик из симпатичных, зелёненьких, болотных жаб. Мужики наши набрели на озерцо, и пол ведра их наловили. Пару дней царювать теперь будем».

Я, с трудом подавив рвотный рефлекс, сначала настороженно, а потом с огромным аппетитом стал уплетать бульончик из этих зловредных тварей, отваренных как обычно: в кипятке с одуванчиками, и листьями дикого щавеля, а мой желудок благодарно заурчал и даже возрадовался продолжающейся жизни.

«Похоже сегодня у нас в отряде таки получился отличный рыбный день» - произнёс я счастливо, выхлебав до конца свою миску. На что повариха резонно возразила: «Так жабы они ж вроде и не рыбы, а земноводные всегда были».

- Как скажете мадам – пусть будет сегодня не рыбный, а земноводный день. И это тоже, даже очень хорошо. Значит и наша земноводная жизнь продолжается дальше.

Я окончательно пришёл в себя, и рука практически не болела, потому что теперь зверски трещала моя голова. Но «хрен редьки ненамного слаще», как ехидно оценил я эти перемены в своём изрядно потрёпанном организме.

Ребята почти все вырвались живыми из лап фашистов, кроме троих подорвавшихся на первой мине в лагере, и одного, раненого осколками мины в руку, той, второй мины, убившей нашего старого минёра.

А вот в боестолкновение с противником вступила лишь одна наша группа, и даже вышла оттуда с оглушительной победой, о которой теперь все дружно расспрашивали деда Стефаноса, а тот важно поглаживая усы рассказывал о ней, в первую очередь прославляя конечно же свой стратегический гений, ну и мимоходом вспоминая как ему в этом немного посодействовали мы с Николкой.

В конечном итоге он великодушно провозгласил, что мы с пацаном конечно тоже в некоторой степени герои, почти что такие же, как и он, (а как по мне так особого нашего героизма там и не было, на передовой это были бы обычные фронтовые будни).

Ребята дружно принялись за устройство быта на новом месте. Место в этот раз было выбрано вроде бы получше прежнего. С одной стороны, к нашему лагерю вела узенькая тропка между обрывами. Если бы там пошёл немчура, то за раздачей трындюлей, ему пришлось бы долго стоять в порядке живой очереди, двоим там было не протиснуться уж точно.

Со второй стороны – отвесная скала уходящая вертикально в серые тучи, с весьма вместительной пещерой у подножья, которая неизвестно на сколько уходила вглубь земных недр, многочисленными карстовыми туннелями. А с двух остальных сторон, похоже были неприступные скалы, как мне тогда показалось.

Нас, раненых было всего двое. Я и молодой парнишка, которого все почему-то звали «юнга армянин», хотя ни на юнгу, а уж тем более на армянина он совершенно не был похож. Зато через всё его лицо проходил жуткий шрам, какие я в огромном количестве видел в гражданскую, и нанести его можно было лишь одним оружием - казацкой шашкой. Самое странное было то, что он, после такого удара ещё остался жив, ибо от меньших ран люди обычно падали замертво.

Нам соорудили в пещере мягкие лежанки из еловых веток, выдали одеяла, и оставили в покое, не мешая нашему скорейшему выздоровлению. В качестве обезболивающего, а ещё «За проявленные мною отвагу и героизм» (как об этом торжественно объявил наш командир), нам, с раненым парнем, было выделено по стакану самогонки из личных стратегических запасов командования.

После плотного контакта с «зелёным змием» боль куда-то улетучилась, зато появилась лёгкость мысли, и захотелось просто о чём-нибудь потрещать, забыв хоть на миг о войне, и прочих досадных недоразумениях этой нашей такой опасной и сложной, но такой кратковременной жизни.

Мы познакомились с коллегой по несчастью. Парнишка был никакой ни армянин, но юнгой таки когда-то всё же был. «Армянином» его назвали по имени судна, на котором он когда-то ходил юнгой. Это был большой санитарный транспорт под названием «Армания».

Звали паренька Игорем, и то ли «питие определило его сознание», то ли был он разговорчивым по жизни, но поведанная им жуткая история, уничтожила все мои устоявшиеся представления об окружающем меня мире. И окончательно добила мою веру в то, что "Человек - звучит гордо". Оказывается бывают люди, которых людьми можно назвать, чисто по принадлежности к виду человекообразных, а внутри у них суть - хищные волки, коварные и кровожадные.



Когда он назвал судно «Армания», я сразу перебил его вопросом: «Уж не тот ли это транспорт, который немцы в большой праздник одной лишь торпедой на дно отправили?»

Это помню в нашей какой-то газете писали. Да в таких страшных багровых тонах, что аж дух захватывало от некоего мистицизма и кровожадности проклятых фашистских кровососов, но одновременно терзали смутные сомненья в правдивости самого этого повествования.

Там было что то, типа: «Один-единственный фашистский самолёт-торпедоносец НЕ - 111, выскочив из облаков со стороны берега, сбросил две торпеды на транспорт Армания, который шёл под конвоем двух сторожевых катеров. Одна из выпущенных торпед попала этому транспорту в носовую часть, и оно всего за четыре минуты пошло ко дну. При этом погибло пять тысяч раненых красноармейцев, находившихся на борту, а на воде, подоспевшие катера сопровождения, подобрали лишь шесть человек спасшихся».

Я слишком долго работал на морском заводе и слишком хорошо знал внутреннюю конструкцию кораблей, чтобы поверить в эту страшную, сказочную липу, и почему-то был твёрдо уверен, что даже если бы не одна, а три торпеды в судно такого тоннажа попали, то оно бы и тогда тонуло подольше, чем четыре минуты.

И спаслось бы наверняка не шесть человек, а побольше. Шлюпок там должно было быть не меньше десятка, и по пятьдесят человек в каждую точно бы влезло. Значит несмотря на ноябрь месяц и холодное, штормящее море, спасённых должно было быть хотя бы человек пятьсот-семьсот, и не меньше. До берега оттуда было всего лишь около пятнадцати миль, а для спасательной шлюпки это совсем и не расстояние.

Эти то свои сомненья я и изложил юнге Игорю «армянину».

На что он только хмыкнул, и поведал мне события, от которых встали волосы у меня не только на голове, но и на всех остальных местах, где они ещё случайно смогли сохраниться.

И вот что он мне рассказал: - «Сначала по поводу твоей, (думаю она и была официальной), версии, скажу следующее: «В этот день я лично получал сводку погоды, и она гласила, что на море был шторм семь баллов, а в воздухе восемь баллов ветер. Если ты не представляешь, что это такое, то объясню: «Это на море убийственная волна, выше шести-семи метров, а на воздухе ветер, который легко ломает ветки на деревьях».

Чёрное море оно обладает редкой спецификой. Тут и при шести-бальном шторме любому судну плыть весьма проблематично. В иностранных справочниках судовождения оно вообще считается несудоходным при таких сложных погодных условиях, особенно с октября по апрель месяц. А уж мелким сторожевикам, сопровождающим нас, это и вообще было в принципе невозможно. Хотя они отчаянно и боролись со стихией, но силы были явно неравные.

Сначала не выдержал СКА №151 из нашего сопровождения, и черпая воду бортами повернул обратно в Севастополь. Второй сторожевик СКА №022, отважно борясь с волной, продолжал героически нас сопровождать, хотя и отстал безнадёжно, а о его присутствии мы могли знать, лишь общаясь с ним по радио. Короткая, но мощная черноморская волна бьёт судно с такой силой, что оно всё время пытается развалиться на части.

Облачность была практически максимально-возможной, тучи касались верхушек мачт, и для полётов самолётов это наверняка был полный минимум. Если бы какой-то сумасшедший лётчик и рискнул бы вылететь в такую погоду, и даже нашёл нас в этом облачном киселе, то ни какая торпеда в шестиметровую волну уж точно бы не пошла, и тем более не смогла бы попасть в наше судно».

А вот теперь я тебе расскажу, что с нами произошло на самом деле, но надо начинать рассказывать с момента загрузки нас в Севастополе. И так, слушай:

"Нас загрузили в основном богемой: артисты, певцы, медработники в больших чинах, а также ответственные парт-работники всех мастей и калибров. Попытались было втиснуться потом в Ялте раненые, которых на пирсе было огромное количество разложено на носилках, но ответственный товарищ, командующей погрузкой, категорически отказался их загружать, а капитану приказал отдать швартовы и отойти от пирса."

Этот рейс был явно не для простых смертных. На нём спасалась лишь белая кость, потому что фриц так резко приближался, что уже сходу проскочил Бахчисарай, и уверенно мчался к Севастополю, в котором тогда и войск то почти никаких не было, и если бы не случилось чудо, то через день, максимум два, немцы должны были войти в город. Это прекрасно понимало наше руководство всех уровней и даже не планировало оборонять город, а просто решило дать дёру.

Исключение при погрузке произошло, лишь когда на погрузочный трап выскочил какой-то ещё более ответственный работник, чем тот, который руководил погрузкой.

В одной руке он держал пистолет, в другой какую ту бумажку от высочайшего руководства, где было предписано погрузить с десяток особо привилегированных раненых при больших чинах. Он при этом дико кричал что-то на чистейшем русско-флотском-матерном языке, и яростно размахивал у нашего главного товарища под носом пистолетом, пока тот и великодушно согласился принять их всех на борт.

А было их человек десять, все с ног до головы, перевязанные свежими бинтами, и бездыханно возлегающие на носилках почти как среднестатистические покойники.

По окончании погрузки, мы вышли в море полным ходом и уже было направились в Туапсе, когда нас нагнала радиограмма: «Срочно вернуться на внешний рейд Балаклавы для приёма какого-то спец груза».

Мы тормознулись на траверзе Балаклавской бухты и к нам, невзирая на сумасшедшую волну, вскоре каким-то чудом не разбившись о наш борт, пришвартовался сторожевой катер, с которого суровые ребята со знаками различия войск НКВД и в васильковых фуражках, резво стали перегружать к нам на борт, да ещё прямиком в наши каюты, какие-то тяжеленные, опечатанные со всех сторон деревянные ящики. Когда они всё перегрузили, их начальник, собрал всю нашу команду на палубе, и устрашающе прохрипел, размахивая наганом у нас перед носом: «В этих ящиках находится наша победа. Тут как минимум три танковые армии и четыре воздушные. Ящики закрыты и опечатаны. Я вылетаю следом за вами самолётом, и буду вас встречать в Туапсе. Охранять сей ценный груз останутся мои ребятишки, - он указал на двоих гориллоподобных "ребяток", от одного вида которых сразу появлялось желание опустошить желудок не снимая штанов.

"Если хоть на одном из ящиков будет повреждена печать", - продолжил этот тип, - или будет хотя бы малейшая попытка проявить преступное любопытство, и их вскрыть, я вам всем до одного, там же, прямо на пирсе торжественно выпущу кишкИ. Вам, граждане-товарищи, матросы всё понятно?

- Понятней некуда, гражданин начальник – грустно пробурчал кто-то из наших

- Может у кого есть вопросы, или может даже возражения какие случайно имеются? – вызывающе прошипел этот гражданин-товарищ, демонстративно взводя курок.

Как это ни странно, но ни вопросов, а тем более возражений, ни у кого из команды не возникло. И мы снова вышли в открытое море.

Загрузка судна была полной. Все 980 пассажиров были растыканы по каютам и кубрикам, когда нас догнала новая радиограмма. Дословно не помню, но смысл примерно такой: «В связи с прорывом немцев к славному городу Ялте, срочно зайти в ялтинский порт, и загрузить весь крымский парт-актив, который туда со всего Крыма сбежался».

Капитан, громогласно разразился самыми последними связками слов, от которых, наверное, даже черти в аду заливались краской стыда, а некоторые, самые впечатлительные из них, наверняка попадали в обморок, но всё же приказал вахтенному сменить курс, потому что этот крюк был равносилен самоубийству. Хотя у нас на транспорте и установили две небольшие зенитные пушечки-сорокапятки с огромным запасом снарядов, и два зенитных пулемёта, хоть и сопровождали нас два сторожевых катера, и время от времени из тучек выскакивали два наших истребителя И-16, но при первой же встрече с немецкими самолётами у нашего неповоротливого корыта было слишком мало шансов уцелеть, особенно с таким большим перегрузом, который нам обещали дать в ялтинском порту.

Пришвартовавшись к ялтинскому причалу, мы, команда, были шокированы количеством народа, который там собрался. Если бы они все вдруг прорвались к нам на борт, мы бы просто тупо погрузились прямо там же под воду, и больше уже никогда и не всплыли.

Не знаю точно, но по виду, их тысяч пять-десять, а может быть и больше даже было. Поперек мола стояли в три ряда бойцы НКВД с винтовками наизготовку и пропускали только ответственных работников с их жёнами и детьми. Всех, пытающихся прорваться с наглой мордой, без разрешения на это, расстреливали на месте, чтобы предотвратить панику.

Грузили только тех, кто имел посадочные талоны, либо был в списках, либо кого они знали лично. Остальных охрана отгоняла всех, в том числе и раненых. Простому смертному тут опять же не было ни малейших шансов проникнуть на борт.

Загрузив двойную норму пассажиров, несмотря на бушевавший шторм и наступивший рассвет, мы пыхтя и скрипя поползли к кавказскому побережью. Перегруженное судно с трудом карабкалось на волну, и жалобно трещало, готовое в любой момент развалится на мелкие фрагменты.

С огромным трудом нам удалось разместить весь этот, избалованный вниманием, контингент, по нашим вонючим трюмам и каютам, потому что на палубе находится было категорически невозможно, из-за постоянно перекатывающихся через неё гигантских волн.

После такой каторжной погрузки, и моральной перегрузки, я незаметно прокрался в рубку управления на капитанский мостик, и там, забившись в пустой силовой шкаф, расположенный рядом с дымоходной трубой, прогревающей этот ящик, сладко захрапел.

Разбудили меня какие-то крики и вопли на мостике. Потом раздались звуки яростной борьбы и наконец громкий стук падающего тела. Приоткрыв слегка дверь своего шкафа, я был поражён увиденным.

На мостике спокойно стояло двое, из вчерашних, напрочь перевязанных раненых, загруженных в Севастополе, которые больше напоминали какие-то мумии фараонов, и отличались от них только наличием пистолетов в руках.

На палубе, в луже крови, лежал вахтенный матрос, без признаков жизни, а к голове капитана один из этих зомби приставил пистолет и спокойно диктовал текст радиограммы следующего содержания: «Капитанам, сопровождающим судно Армания, катеров СКА №022 и СКА № 151. Приказываю вам, в связи с ухудшением погодных условий, а также с передачей обязанностей по сопровождению Армании военно-воздушным силам, срочно вернуться в порт назначения. Доложите, как поняли приказ, и начинайте его выполнение немедленно».

Капитан попытался было вяло возразить, что радиорубка закрыта и опечатана руководством порта, потому что гражданским судам на переходе запрещено пользоваться радиосвязью, дабы не выдать своё место местоположение немцам. На что, видимо, их главарь со зловещей ухмылочкой ответил, что радиорубка уже вскрыта, радист сидит наготове и с нетерпением ждёт команды капитана с терстом радиограммы. После чего повторил текст этой радиограммы.

Капитан механически повторял каждое продиктованное ему слово по внутрикорабельной связи, и меланхолично передавал его радисту в радиорубку.

Буквально через пару минут радист сообщил о подтверждение приёма, и начале выполнения приказа, капитанами сторожевиков.

Перевязанный поблагодарил перепуганного до смерти капитана словами: «Молодец. Всё ты сделал правильно. Получи свою награду». И спокойно загнал ему в спину огромный тесак.

Капитан как подкошенный рухнул рядом с вахтенным, а эти двое бандитов спокойно, как ни в чём не бывало, вышли на палубу нашего корабля.

Я тихонько выполз из своего убежища, и стал незаметно наблюдать за их дальнейшими действиями, чтобы при первой возможности предупредить нашу команду об опасности. Но похоже предупреждать было уже некого, наши все уже лежали на палубе, истекая кровью без признаков жизни.

И даже пулемётчиков у зенитных пулемётов видно не было, а на месте где они ещё совсем недавно стояли, остались лишь кровавые пятна. Похоже тела успели отправить за борт. Пушка же на юте судна, как была в походном положении, зачехлённым стволом к носу корабля, так и осталась. Пушкарей возле неё тоже не наблюдалось.

Постепенно я увидел всех перевязанных, суетящихся на шлюпочной палубе. Они вытаскивали из наших кают через лацпорты — такой вырез в наружной обшивке судна для проведения грузовых операций, опечатанные ящики и грузили их в две спущенные на воду шлюпки, которые яростно бились о борт нашего корабля, готовые в любой мир рассыпаться вдребезги. Эти лацпорты были нами в Балаклаве наглухо задраены на все шесть запоров и даже сложно представить как они смогли их открыть. Все остальные шлюпки были сброшены ими за борт, а на канифас-блоках где эти шлюпки когда то висели, лишь болтались обрубки канатов.

Эти твари уже заканчивали погрузку, когда остановился наш главный двигатель, и судно стало быстро терять ход, опасно разворачиваясь бортом к волне. Как это ни странно бандиты видимо оказались моряками-профессионалами, и несмотря на страшный шторм, сумели не только ловко спустить шлюпки на воду, но даже благополучно отчалили в сторону берега, хотя на такой волне шансы уцелеть у них были ничтожные.

Я выскочил на дико раскачивающуюся от бортовой качки палубу, там повсюду лежали клубки из окровавленных тел членов нашей команды и случайно вышедших на палубу высокопоставленных пассажиров, со своими ещё более высокопоставленными жёнами. Люки ведущие в глубь судна были тщательно задраены, что бы никто из находящихся там случайно не вылез наружу.

Похоже эти гады были не только профессиональными моряками, но и профессиональными убийцами по совместительству, потому что никто из наших даже крикнуть, или выстрелить не успел.

Неожиданно я увидел, что лежащий в луже крови боцман подаёт ещё признаки жизни. Его видно резанули в лёгкое, и он хоть плохо мог говорить, а лишь что-то мычал, и с присвистом хрипел, но из его хрипов я всё же понял, что эти перевязанные, заминировали снарядные погреба под нашими зенитными орудиями, и наше судно с минуты на минуту взлетит на воздух.

Я помог боцману подняться, и мы побрели по выскальзывающей из-под ног палубе, искать целую шлюпку. Откинули брезент на последней из лодок, а оттуда на нас вдруг кинулся наш корабельный кок Петюня.

Он, когда увидел мясорубку, которая заварилась на нашем судне, юркнул под брезент самой дальней спасательной шлюпки, и когда мы подняли тот брезент, чуть не убил нас какой-то железякой с перепугу.

Эта шлюпка, единственная осталась целой. На счастье, наше, и особенно Петюнино, бандиты сюда не добрались, и это нас почти что спасло. Втроём мы смогли, несмотря на ужасную качку, спустить шлюпку на воду, и принялись усиленно грести подальше от нашего судна, каждую секунду ожидая взрыва. На такой огромной волне наше спасение было очень сомнительным, но в последний момент перед взрывом мы поймали-таки гребень волны, и она отнесла нас на безопасное расстояние.

Судно взорвалось одновременно с обоих бортов. Взрыв снарядных погребов, а там было примерно по тысяче снарядов на пушку, не оставил ему ни малейших шансов. Буквально через пару секунд оно переломилось ближе к корме и там раздался третий взрыв. Ещё через несколько минут под дикий свист выходящего из трюма воздуха корабль скрылся под волнами.

Мы были в шоке, отчаянно орудуя вёслами, пятнадцать миль проскочили чуть ли не на одном дыхании и на полном ходу выбросились на песчаный берег недалеко от Гурзуфа.

Мы уже радовались, что спаслись, но тут к нам подбежали какие-то люди, в форме красноармейцев, но без знаков различия, вооружённые саблями, и автоматами ППШ. Они нас сурово спросили кто мы такие и куда путь держим. На что болтливый Петюня ляпнул, что мы со взорванной Армании, матросы советского военно-морского флота.

Главный из ихнего отряда недобрым взглядом смерил нас со словами: «Значит красные пролетарские матросы? А мы вот белые антипролетарские казаки будем». И тут же шашкой рубанул меня с плеча. Я видимо успел чуть вывернутся, и удар этот оказался не смертельным. Когда я пришёл в себя, то увидел бредущую по берегу старушку, собирающую дрова, выброшенные волнами на берег. Рядом со мной лежали порубленные, бездыханные тела моих товарищей. Бабушка оказалась старенькой татаркой из прибрежной деревеньки. Она меня подобрала, спрятала у себя в подвале и буквально вытащила за уши с того света. А когда я смог ходить, отвела в лес к партизанам. Вот такая невесёлая история со мной приключилась».

Я первым нарушил затянувшуюся паузу словами: «Так кто же эти, гады перевязанные, были?

- А кто ж их разберёт то теперь? Судя по их слаженной работе, и профессиональной выучке во всём, начиная от управления судном и спуску спасательных шлюпок, до не менее профессиональных убийств, это скорее всего какое-то специальное подразделение фашистов.

Хотя, может быть и наши матёрые бандиты решили поживиться народным добром, и себе приханырить три танковые и четыре воздушные армии.

Но не думаю, что кроме меня, эти бандиты, ещё оставили свидетелей, волнение шибко сильным было, вода слишком была холодная, а шлюпки все уничтожены ими были. Да и само судно камнем под воду ушло, с задраенными люками. Думаю, те, которые в нём остались, даже и испугаться не успели. Проснулись уже на небесах.

Я был под впечатлением от всего услышанного, и первым делом подумал, что если кому рассказать эту историю, то ни один человек не поверит в её достоверность. И с этой мыслью меня сморил кошмарный сон ужасов.