С медведем шутки плохи

Часть 1

С медведем шутки плохи

Мой друг Проня и его помощник Стручок на баркасе развозят продукты по пушфакториям. Работа до одурения однообразная: “пилить” полдня по Колыме от одной остановки до другой. Мотор, как шмель в ухо:  ”у-у-у-у”. Скучно.
Колыма - река горная, бурная. Порой своенравная, опасная, а иногда и просто страшная. На каждом повороте хрипит, орёт, бесится от злости, грызёт каменистые берега. Злится на человека. Никак не может согласиться с тем, что тот отнял у неё тонюсенькую полоску и, не смотря на капризы и причуды, движется по ней. Любая оплошность здесь грозит людям неотвратимой  бедой. Проня и Стручок об этом знают, но забывают, потому-то ни один рейс у них не проходит без приключений.
Проня - моторист. Всегда сидит на корме, прислушивается к гулу агрегата. Специалист отменный, на слух предугадывает поломку, чтобы в нужный момент предотвратить её. Но страшно беспечный, как и его напарник Стручок. Тот вообще ещё пацан желторотый. Только-только закончил одиннадцать классов. Как говорится, ещё молоко не обсохло на губах. На вид щупленький, невзрачный, прыщеватый. Уши топориком. При знакомстве в отделе кадров, где его определили Проне в помощники, назвался Валерианом. ”Он такой же Валериан, - решил про себя Проня, - как я Аполлон
Бельведерский”, - подумал и нарёк его по своему: Стручок. Тот хоть и с заносистым именем, но с характером оказался уступчивым. Возражать не стал. Проня определил ему место на носу баркаса.
-Будешь беду отводить. Вроде лоцмана, - сказал ему моторист, - шестом топляки отталкивать, на скрытых перекатах оберегать баркас от подводных валунов.
Идут как-то мимо “рыбтреста”, шутливо прозванного рыбаками местечка у слияния Сеймчанки с Колымой. Ничто не предвещало беды. Напротив. Природа для полного счастья отрядила на сегодня солнечный тёплый день. Кучерявые берёзки, как молоденькие девчонки в коротеньких зелёных юбочках рассыпались по склону сопки. Рядом на крутом берегу вековые сосны кажутся строгими гувернантками, присматривающими за слишком легкомысленной молодёжью. Здесь Колыма глубже, шире и спокойнее. Баркас на тихой воде оживает, прибавляет ходу.
Глядь, от правого берега к левому движется что-то живое. Солнце слепит глаза, ничего не видно. Когда баркас приблизился- оказался медведь. Обыкновенный медведь плывёт на тот берег по своим надобностям. Туловище под водой. Одна голова торчит на поверхности. Она смешно шевелит ушами и отфыркивается. Такая безобидная головка (с ведро!).Так и хочется протянуть руку и погладить.
-Смотри, Проня, медведь, -кричит удивлённый Стручок напарнику, - давай подплывём поближе, я никогда не видел медведя живьём .Что ж не подплыть. Подплывём, жалко что ли. Идут на сближение с медведем, а вернее с его милой и смешной головкой.   ( Если бы они видели какая махина скрывается под водой!).
Встречу с людьми косолапый явно не планировал. Да и зачем они ему нужны? Жил себе жил. Нужда припёрла - поплыл на тот берег. Тут на тебе: ”Здрассьте, я ваша тётя! Желаем поближе познакомиться.” Шли бы вы ребята своей дорогой. С медведем шутки плохи!
Но баркас приближается почти вплотную. Медведь, увидев лодку с людьми, поворачивает обратно. Не тут-то было: Стручок зачем-то придерживает его шестом за шею, цепляет за лапы, мешает плыть. Медведь сопротивляется, увёртывается от шеста, не хочет связываться с людьми. Стручок не уступает, упорствует. Но есть же предел терпению! Медведю нет резона тонуть. Из-за чего? Только потому, что у какого-то лоботряса “поехала крыша”. Он разворачивается к баркасу, всем видом своим говоря: ”Ну, если вы так хотите, то пожалуйста!” Не будь дураком, цап за борт своей  лапищей. Баркас клонится на бок, того гляди опрокинется. Мотор надрывно переходит с высокого тона на низкий. С берега стрелой мчится длиннохвостая сорока: ”Ха-ха-ха-ха!” Нутром чувствует, бестия, намечается скандальчик.
Медведь своих намерений не скрывает. Слышно как хрустит бортовая доска под черными острыми когтями. Головка, несколько мгновений назад казавшаяся такой забавной и безобидной, увеличивается на глазах, приближаясь. Вот она уже рядом: ”Кто-то нас хотел тут погладить!” Медведь норовит и второй лапой зацепиться за борт. Стручок явно не ожидал такого поворота событий. В растерянности его глазёнки бегают из стороны в сторону. Он не знает, что делать. Хоть самому прыгай за борт. Тычет в медведя шестом, мешает тому ухватиться за борт второй лапой. На помощь бежит Проня. Хватает на ходу пустую флягу с широким горлом, набросив на голову медведю, лупит по ней веслом. Толстым концом весла упирается медведю повыше ключицы, в самую “дыхалку”. За бортом баркаса слышится скрежет когтей о металлическую обшивку днища. Медведь ищет опору. ”Если найдёт, - думает про себя Проня, - будет не до смеху”.
-Скидывай медведя! - кричит что есть мочи Проня, -шестом бей по лапе! По лапе бей!
Как бей?! Только что мальчишка заигрывал с медведем, шалил, а теперь бей!
-Ему больно же! -верещит мальчонка.
-Тебе ещё больнее будет! - грозит Проня, матерясь, - бей... твою мать...
Стручок понимает, что сейчас Проня страшнее медведя. Ослушаться его не моги. Вмиг детская душа ломается: удар!..  ещё удар!.. и он уже мужчина.., а медведь плюхается в воду, кружит на одном месте то ли от боли, то ли от злобы, то ли оттого, что забыл куда и зачем он плыл. Мотор, почувствовав облегчение, весело запел. Ууууууууууф-ф-ф-ф! Пронесло. Слава Богу!

Медвежий аттракцион

   За прииском “Большевик” дорожники ремонтировали участок трассы в сторону Мяунджи. Ранним утром приехали на место. Несколько человек начали зачищать старые выбоины на полотне, а двое (водитель Тупчий и тракторист Емеля) на самосвале поехали на берег Аян-Юряха. Там в карьере стоял бульдозер. На нем Емеля горновал гальку  и глину дорожникам.
Емелю потому и звали Емелей, что язык у него, как помяло. Каждую минуту травит какую - ни будь байку. Был бы слушатель. Пока ехали на Аян, ни на минуту не смолк.
- Представляешь, вчера с утра до вечера на том берегу реки медведище с корову ростом, прямо напротив меня метрах в ста от карьера вышел из леса.
- Может со слона? - загоготал Тупчий, не придав серьёзного значения словам тракториста.
- Не перебивай, - отмахнулся Емеля, - с мысли собьёшь... Вышел он из леса, сел на гальку, глазищи вытаращил. А я как на грех ружьё не взял, - Емеля похлопал ладошкой по зачехлённому ружью, - (беру с собой для отстрастки). А тут трактор, как на зло стал барахлить,  бензопровод засорился... вода откуда- то попала. Думаю, переплывет реку, и что я буду делать? Хоть криком кричи. У меня выхлоп на пускаче похож на пулемётную очередь. Дерну за шнур, пускач- ”та-та-та-та-,” медведь как подпрыгнет на месте, а уходить не уходит. От ружейного выстрела деру бы дал. А тут нет.  Концерт, да и только. Не то чтобы он испугался, а как бы играючи, вроде я с ним шучу. Завёлся мотор- маленько отлегло: всё- таки на работающий трактор не полезет. И он успокоился, упёрся в меня взглядом и сидел словно заворожённый.
Тупчий свободной рукой потеребил Емелю за колено:
- Он смотрел на тебя и думал: ”Где- то я видел этого мужика?”
-Ну, слушай, дурёха! Весь день просидел с места не тронулся. Может больной какой, подумалось мне, а потом я вспомнил рассказ Прони -моториста. Оказывается, медведь никогда не ест свежатину. Задерёт или замнёт кого- то, спрячет жертву свою, завалит камнями, валежником или буреломом. Отойдёт в сторонку и слушает, если жертва подает признаки жизни (стонет или ворочается), вновь раскопает и опять мнёт. Помнёт, опять заваливает. Караулит дня два, три. Когда от жертвы пойдёт душок, начинает есть. Смотрел я вчера на медведя и думал, может, он задрал олешку или сохатого и караулит, а на меня смотрит от нечего делать.
- Какой- то ты, Емеля чудной, - перебил его Тупчий.- Где не надо ты шустёр, без мыла влезешь... А тут такого маху дал.
- Чего, чего? - не понял Емеля.
- Попросил бы  мясца у него, - сегодня с ребятами шашлык бы сгандобили.
Емеля ухмыльнулся, шмыгнув носом, помолчал с минуту и продолжил тараторить:
- Мишка умный зверь. Вон в Москве медведи Филатова по улицам ездят на мотоциклах. Кстати, о мотоцикле.
Емеля такой человек, что на любой случай у него есть анекдот, любое слово рождает в его голове какую - ни будь побаску. Он легко переходит с одной темы на другую и так гладко, так незаметно, что нет конца и края его байкам .
- Кстати, о мотоциклах. В Липецке, а я родом оттуда, - для убедительности вставил Емеля, - в Нижнем парке был такой аттракцион- гонки по вертикали. У входа под лестницей небольшая бетонная площадка была огорожена металлической сеткой. Там на цепи и в наморднике прохаживался медвежонок лет двух, трёх. Непоседа был превеликий. На месте минуты не постоит. То сдерёт с досчатых стен афишу, то опрокинет бочку с песком, что стояла на случай пожара. Умудрялся ( к радости зевак) задней лапой достать урну из - под лестницы. Передней не дотягивался до неё, оборачивался задом и тащил урну задней лапой. (Контролёры в неё бросали оторванные корешки билетов). Так вот он её подтащит к себе, носом шарит по дну, потом с урной на голове поднимется во весь рост. Мусор, рваные бумажки сыплются на него. Народ гогочет, особенно ребятишки. Может, его держали специально для этих штучек? Для рекламы. Поговаривали, будто его учили ездить на мотоцикле, готовили с ним номер такой. К технике Мишка проявлял особый интерес. Не зря его звали Механиком. Мотоциклисты, чтобы заинтересовать зевак, выкатывали старый мотоцикл на площадку, вроде бы как ремонтировать собираются. Инструменты принесут, насос. Всё побросают около медведя, а сами бегут в павильон на мотоциклах развлекать публику. Пока они катаются, Механик “пытается завести” мотоцикл: дергает за провода, за шланги, спицы из колёс вырвет. Короче, уродует технику. Прибегут ребята, качают сокрушённо головой, мол, вот это “ремонт”. Приладят шланги, провода, спицы приткнут на старое место, откатят мотоцикл до следующего перерыва, - Емеля замолк.
Удивительная черта у Емели, - вовремя закончить свою байку. Только закончил, и самосвал подкатил к карьеру и по пологому спуску юркнул вниз к бульдозеру.
Оба вышли из кабины и остолбенели: бульдозер был совершенно раскурочен, как тот мотоцикл на мотогонках. Капоты сорваны с петель и измяты словно бумажные. Патрубки и шланги порваны. В кабине, словно Мамай прошёл: сиденья разодраны, ручка газа вырвана “с мясом”, рычаги управления были так изогнуты, словно их кто- то пытался завязать узлом. Медведь явно пытался завести трактор. Не зря  же он вчера целый день следил за Емелей, «перенимал» опыт...
Емеля, только что сорокой стрекотавший битых полчаса, потерял дар речи. Чесал затылок и бубнил одно и тоже: ”Ё- моё, ё- моё!”
Тупчий, как мог утешал друга:
- Ты не признал его, дурёха! Это же Липецкий медведь к тебе приходил вчера. Механик. 

Неравный бой

Мой хороший знакомый, Семёнычем его звали, работал в детском оздоровительном лагере на Кулу завхозом. Как –то раз ночью спал сладко и безмятежно. На рассвете его словно что-то ужалило, будто кто в бок пнул. Через открытую форточку доносился шорох пустых консервных банок с площадки, где на бетонном полу стояли мусорные баки. Завхоз присмотрелся: огромная туша тенью шастала по кустам вокруг тех баков легко и непринуждённо, словно курица по траве. “Медведь”, - мелькнуло в голове Семёныча.
Такое случается нечасто. Сразу и не придумаешь, что делать. Пугнуть бы чем! Взять на кухне пустую кастрюлю и постучать... Лучше, конечно, позвать охотников с ружьями... Как назло, телефон не работает... Сообщить бы в милицию.
Завхоз по-солдатски вскочил в штаны, взял рубашку со спинки стула и на цыпочках вышел в коридор. Тенью скользнул в комнату Генки-моториста, молодого парня, недавно вернувшегося из армии, работавшего в лагере киномехаником .
-А?.. Что?.. - всполошился спросонья парнишка.
-Тс-сс! -перебил его Семёныч, - медведь орудует около баков. Скачи на мотоцикле в посёлок. Собери охотников или милиционеров.
-Понял, -отчеканил тот по-армейски, застёгивая на ходу рубашку.
-Только мухой! Одна нога тут, другая там, - шёпотом наставлял Семёныч парня, - а то он мне детишек телятами сделает... Я пока его чем-нибудь займу...- последние слова Генка мог не слышать, ибо был уже в гараже. Через минуту мотоцикл рявкнул, боднув придорожную гальку, и Генка,  распластав руки над рулём, пулей умчался в посёлок.
Семёныч через запасную дверь столовой  незаметно прошёл на кухню. Отсюда площадка с мусорными баками, как на ладони. Завхоз глянул в окно через тюлевую занавеску. Медведь стоял на задних лапах, перегнувшись всей тушей через край металлического бака. Шерсть на боках его лоснилась и блестела. Передними лапами он доставал со дна бака консервную банку и языком вылизывал из неё оставшиеся крохи. “За тушёнку или сгущёнку медведь на ДОТ кинется”, - вспомнился Семёнычу рассказ геологов, отражавших с ружьями набеги медведей на их склады. Эта мысль подтолкнула завхоза к дальнейшему действию. Семёныч достал из картонных коробок несколько банок тушёнки и сгущёнки. Надрезал их ножом аккуратным образом, чтобы не вывалить содержимое, когда будет бросать медведю. Расставил банки на столе в рядок, как солдат гранаты перед боем. Горько ухмыльнулся, оглядывая “боеприпасы”, как бы соизмеряя свои возможности с непредсказуемой силищей зверя. Сила эта ему известна ещё со студенческих лет, когда в далёком Ленинграде он заходил в зоопарк. Перед глазами и сейчас таблички на клетке с медведями: ”Камчатский бурый медведь” и “Канадский рыжий медведь”. Оба почему-то жили в одном вольере. Не смотря на возраст, целыми днями играли меж собой, валяли друг друга. Когда они, ”играючи”, падали на пол, то вся земля и сам павильон вздрагивали, аж лампочка гасла. Глупые обезьянки в соседних клетках испуганно таращили глаза при этом и всякий раз вскрикивали, боясь, что это начало землетрясения.
Медведь Колымский в кустах у баков мало чем уступал тем, ленинградским, ни в росте, ни в весе. Не дай Бог такому в башку втемяшится какая дурь, так он двухэтажный спальный корпус, где спят триста детишек, по брёвнышку раскатает, и не надо никакого землетрясения. Семёныч, не спуская глаз с медведя, отодвинул от окна лишние столы и стулья, чтобы не мешали замахиваться, когда он будет кидать “гранаты”. Открыл шпингалеты на обоих створках рамы, потянул створки на себя- они легко подались. К “бою” всё было готово. Дело за супостатом, который продолжал старательно вылизывать пустые банки.
“Знал бы, какой ему презент приготовлен...”- мысль Семёныча не успела созреть, как медведь, будто подслушав думку завхоза, заковылял на своих четырёх в сторону спального корпуса. Не раздумывая, Семёныч первой “гранатой” чуть не угодил косолапому в бочину. Тот остановился, подозрительно посмотрел на “приманку”. Шкура на носу его, ноздри и губы вдруг дёрнулись, задвигались, как гуттаперчевые, придавая Мишке глуповатое выражение, будто он в уме таблицу умножения учит.  Аромат “приманки”, этой манны небесной, неожиданно пахнул ему в нос, и косолапый принялся за лакомство.
Чёрные, как смоль, усы Семёныча нервно вздрагивали, весь он напрягся, всё в нём натянулось, как струны на гитаре. Завхоз готов был все съестные запасы отдать медведю, лишь бы отвести беду от детишек. Всей душой, всем существом своим ушёл он в этот поединок. Доставал новые банки, надрезал их: “Ешь, ешь, миленький, ешь1 У меня их вон сколько..”. Надрезав бросал их прожорливому гостю. 
Увлечённый Семёныч не слышал, как зашуршала придорожная галька, скрипнули тормоза. Милицейский “газик” ткнулся в кусты и замолк. По задворкам лагеря, пригнувшись, пробежал сержант с автоматом Калашникова. За ним Генка и ещё один охотник с ружьями наперевес. Спаренные дуплеты грохнули рядом с открытым окном кухни, опрокинув  медведя в кусты. Семёныч вздрогнул и обмяк - внутри оборвались натянутые струны.  Обмяк всем телом, будто те пули прошили его, а не медведя. Семёныч  прикрыл глаза рукой, присаживаясь на подоконник. Такой развязки он не ожидал. Когда угроза ребятишкам миновала, вдруг нестерпимо жалко стало медведя. Жалко и стыдно перед зверем. Слишком не равным получился бой. За что? За желание полакомиться- получить пулю?!. Что скажешь теперь детям? Как глянешь им в глаза?. Они вон уже все высунулись из окон: ”Кто стрелял? Кого убили?”
Генка увидел Семёныча в проёме окна кухни, радостный подбежал к нему:
-Шабаш! Отшастался, голубчик! - нарочито громко доложил киномеханик, чтобы слышали и ребята. Семёныч поднял руку, желая что-то возразить, но тот продолжал громко рапортовать. - Больше здесь не появится. От такого грома косолапый наверное уже вторую сопку штурмует. Мы бабахнули холостыми. Боевые были только в автомате у сержанта, на всякий случай.
-Слава Богу! - облегчённо вздохнул Семёныч, - всё обошлось...все живы и целы...

 Смотрите! Паганини!

Проходившие мимо  оздоровительного лагеря грибники рассказали Семёнычу такую историю:
- Идём на восходе солнца мимо вашего забора, а вот у той большой сосны, что рядом с телефонным столбом, провод вдруг падает, как оборвавшаяся бельевая верёвка. Ветра, вроде бы, нет. Смотрим: с дерева спрыгнул медвежонок... ну так это лет двух-трёх. Испугавшись нас, дал дёру.
-Вот зараза! - удивился Семёныч, -а я -то грешным делом  всё  на детишек сваливал. Дважды на этой неделе вызывал монтёров. Вот ведь какая штука выходит... Только наладим связь, - глядь, а телефон не работает. Житья нам этот проказник не даст.
-Давай поймаем его, - предложил Генка- моторист.
- Гм-мм, поймаем... Легко сказать. Это тебе птичка что ли? - задумался завхоз, покручивая свой чёрный ус. - Капкан ставить...
-Зачем капкан? - перебил Генка, - это очень просто делается, -начал выдвигать свою идею парнишка. Завхоз смотрел на него насторожённо. “Молодёжь! Всё-то у них делается просто и легко”. А моторист всерьёз раскрывал свои планы. - В рыбной инспекции возьмём сеть - путанку. Там этого добра - навалом. Браконьеры чай ещё не перевелись. Воткнём колья вокруг сосны, на них сеть натянем и он наш.
-Вдвоём не управимся, -засомневался Семёныч. Другого выхода он не видел и мысленно был уже согласен с предложением моториста, только обдумывал конкретно детали дела. - Мужиков-то  -ты да я, да мы с тобой. Разве что парочку ребят  взять с собой. Тех, что покрепче.
- Карла Ургана из первого отряда. Он парень что надо, -поддакнул Генка, - Юрку Юркина из третьего. Уж шустрее не сыщешь. Прикажем им держать язык за зубами.
Так и решили. Пока монтёры натягивали провода, и в хвост, и в гриву ругая косолапого злоумышленника, Семёныч “добывал” сетку - путанку и вымаливал у главы администрации нужный до зарезу “газик”. Генка с ребятами вколотили колья вокруг сосны, натянули сеть, оставив для прохода небольшой прогалок со стороны реки Медвежки. К вечеру загнали “газик” в кусты, замаскировав его хорошенько ветками.
-Дикий зверь техники не боится, - объяснял Семёныч ребятам, - бензин человеческий запах заглушает. - Завхоз раздал всем тёплую одежду, сели в машину и начали, затаившись, ждать гостя. Несколько ночей там заночевали.
В начале августа на Колыме ночи не очень длинные, но зябкие. По ногам тянуло холодом. Ближе к утру капот “газика” побелел от инея. Несколько раз грелись чаем из термоса, молча, без разговоров. Изредка со стороны посёлка доносился лай собак, да где-то на перевале натужно выли карданы грузовиков. До самого рассвета всё было спокойно. Стало светать. Откуда-то появился ворон, сел на макушку сосны, закаркал. Юрка хихикнул, прыснув в рукав.
-Чего ты? - недовольно буркнул Урган.
-Это он тебе говорит:  ”Кар-рл, кар-раулишь? Кар-рл, кар-раулишь?”
-Тс-сс! Тихо! - одёрнул Семёныч ребят. - Слышите? Где-то бурундук застрекотал. Этот зверёк всегда сопровождает медведя. Предупреждает об опасности.
Ворон лениво взмахнул крыльями: ”кар-рл, кар-рауль!” и скрылся из виду. С пригорка из кустов карликовой берёзы выкатился какой-то тёмный шар. Перед ним трещал бурундук: ”Братва, спасайся!” Шар катился по краю опушки, то останавливаясь, то возвращаясь обратно назад. Шар походил на управляемую детскую игрушку.
Становилось светлее. И шар совсем близко подкатился. Теперь медвежонка можно было  рассмотреть. Он царапал землю когтями, доставал ими что-то, жевал, фыркая и чавкая. Бурундук заскочил на сухую лесину, ехидничая: ”Трескай, трескай! Скорее околеешь!”
Медвежонок был действительно невелик, чуть больше собаки-водолаза. Пройдя вдоль сети, ни о чём не подразумевая, зашёл в загон. Минут десять он “валял дурака”: будто знал про засаду и решил “помариновать” притаившихся людей. Он долго вылизывал шерсть на груди. Смотрите, мол, какой я чистюля. Потом пыхтел над “педикюром”: что-то старательно выгрызал меж когтей, толи там грязи много налипло, то ли заноза засела. Терпение мужиков кончалось. Очень трудно высидеть, не шевелясь десять, двадцать минут. А тот придурок лапу лижет, и так и эдак, словно мороженое ест.
-Давайте подождём, - успокаивал Семёныч ребят, - что дальше будет...
Какое-то время погодя медвежонок, как кошка, играючи, в несколько прыжков оказался на нижнем суку. Провода уже рядом у самого носа. Мишутка стал на задние лапы, спиной опёрся о ствол сосны. Когтями передней лапы зацепил провод, слегка оттянул его, а затем отпустил. Сам склонил голову над проводом, “приложил ухо” и замер. Долго слушал. Снова потянул провод и снова слушал. Видно было, как  медвежонок с каждым разом оттягивал провод всё сильнее и слушал, слушал...
-Во наяривает! - удивился Карл, - и ноты не нужны.
-Порвёт провода, - забеспокоился Генка, -опять ремонтировать.
-Не бойся, - успокоил его завхоз. -Такое случается раз в тысячу лет. Люди знают Паганини, Когана. А такого самородка только нам посчастливилось “послушать”.
Тут у “Паганини” лопнула струна, то бишь провод, упал на траву шурша и покручиваясь. Это нисколько не смутило “музыканта”. Он вознамерился уже “играть” на оставшихся  проводах, но из засады выскочили люди, с криком перегородили выход из загона. Мишутку как ветром сдуло с сосны. Через минуту он уже путался в сети.
-Попался живоглот! - дребезжал полосатик-бурундук, - так тебе и надо.
Мишутка кряхтел и взвизгивал, стараясь освободиться из сети. Чем дольше он это делал, тем теснее становилась “смирительная рубашка”.
-Упаковался, как тутовый шелкопряд, - смеялись работники стадиона посёлка, куда привезли медвежонка, чтобы поместить в металлическую клетку. В ней геологи каждое лето содержали осиротевших зверушек, доставляя жителям посёлка возможность пообщаться с братьями своими меньшими. Весть о медвежонке- ”музыканте” разнеслась быстро.
-Смотрите, ”Паганини”! - показывали прохожие на косолапого пальцем.
Сейчас, он в Москве в зоопарке. Теперь это здоровый медведь. Правда, никто не знает, что он “Паганини”, потому как своих музыкальных способностей косолапый больше не проявлял. Неволя, брат! тут не до музыки. Другими помыслами душа занята.

Вернул должок

-Говорите, медведя видели? - Стрелок  лукаво двинул правой бровью, глянул на косарей,  пивших чай, образовав круг подле костра, хмыкнул себе под нос, - гм-мм...Большой медведь-то?
-Я таких в жизни  не встречал, - изумлённо сказал один из косарей.
-Огромный, как лошадь, - вставил другой, - только приземистый…у лошади ноги длинные, а этого лапы короткие.
-Это он! – загадочно полушёпотом промолвил Стрелок. – Встречались мы с ним на тропе… не приведи, господи! Лучше б и не встречаться…
-Что- то серьёзное было?  – спросил косарь, сравнивший медведя с лошадью. – Расскажи, Стрелок.
- Уж больно деликатный случай со мной приключился. Ей-богу, прямо и не знаю с чего начать.  Грубо о том не расскажешь, - выйдет пошло, вульгарно. И слишком тонко тоже не годится, - можно  перетонить и всё испортить. А рассказать хочется-аа!  Ага! ажник под ложечкой свербит. Ну, слушайте. Шут с вами! Что получится, то и получится. А если что не так, - не прогневайтесь.
Я у геологов работал, - рассказчик жадно затянулся сигаретой, да так глубоко, будто хотел, чтобы дым достал до самых пяток. С шумом выдохнул и продолжил. - Был у них как бы на побегушках: специальности-то - ни какой, - бери больше- тащи дальше. Одним словом,  - денщик: помогал вещи перетаскивать. Два раза в месяц меня посылали на основную базу под Балагычан  за продуктами: хлеб, сахар, чай, тушёнка, сгущёнка. С рюкзаком на спине. А путь не ближний, - километров восемнадцать. То на сопку, то с сопки, как лось прыгаешь, бывало.
Шёл я как- то с базы к геологам. В бане напарился до сыта, на мне бельё чистое, аж хрустит. Словом сияю, как  новый пятак. Приятно в такой кочевой жизни чувствовать себя, как вновь народился. Иду, посвистываю. За плечами целый рюкзак с провизией. Хворостиной сшибаю макушки у травы - сухостоя. Вдруг сзади галька громыхнула. В душе так и ёкнуло: заяц или там ещё какая малая зверюшка, бурундук, например,  так  не шуршат галькой.  Человека тут днём с огнём не сыщешь. Сохатый или олешка , находясь рядом с человеком,  себя не выдадут. Не оборачиваясь, я нутром почувствовал,  это- «хозяин тайги». Только ему, косолапому, плевать на авторитеты. Хотя говорят, медведь людей боится. Как бы не так. Прямо из кустов вышел на поляну громила . (Я ему как раз по пупок  ростом буду. Вместе с шапкой). Встал на задние лапы и пошёл на меня. Рожа такая наглая и взгляд тупой- тупой. Такой убьёт и фамилию не спросит. Бандит с большой дороги и всё тут.  С испугу я как заору, что было мочи. Ору минуту, уже вторая пошла, надо б вздохнуть…, воздух- то внутри закончился, орать нечем,  уже кишками ору, а он не останавливается. -  Стрелок сделал большую паузу. Затянулся несколько раз сигаретой, сплюнув, продолжил рассказ. – Представляете, днём раньше, после бани я прочитал в журнале «Вокруг света» точно такой же случай. Один канадец возвращался  домой с грибами. Шёл лесом, - навстречу ему гризли. Что делать?!! Были б крылья, - взмыл вверх. Ан вишь господь не предусмотрел таких мероприятий. Как быть?!! Мужик  давай орать, что было мочи. Медведь остановился, стал слушать. Тогда мужик, видя такое дело, пустился в пляс, медведь сел и стал наблюдать. Чего только не делал мужик. Около двух часов продолжался концерт, пока гризли не надоело, он поднялся, развернулся и ушёл. - Стрелок     сделал сильную затяжку, стряхнув пепел с сигареты, закашлялся. Образовавшейся паузой воспользовался один из косарей:
-Смотри, что получается…а ведь гризли самый свирепый медведь на свете…
Тут дело не в медведе, - перехватил опять разговор Стрелок. – Менталитет, наверное, такой, - Запад есть Запад, - у них всё чин - чинарём. У нас же в России всё через пень колоду…Я ору, а он идёт… на задних лапах… Оно ж как получается… Белый медведь на жертву бросается со всех четырёх лап, а бурый…вот энтому побороться захотелось. ( Нашёл с кем связаться!) А коль медведь идёт на тебя  в такой позе, беды не миновать. Понял я, что пришёл  мой «издохен копец». А медведь уже в двух шагах от меня. Тут,  братцы, вдруг из меня дух пошёл тяжё-ё-ёлый, да так быстро, ну просто мгновенно. И до того тяжёл,  что дыхнуть нечем. Помню, я начал ловить ртом воздух, а поймать никак не могу, и потерял сознание. Всего на несколько минут. Очнулся, - медведя нет, я лежу на земле. Цел – целёхонек. Думаю, может сон приснился. Так ведь по штанам чувствую, не сон. Всё наяву, как положено.  «А что же он меня не тронул?» – подумалось мне, и тут же сам и догадался. Я ему сто лет не нужен был. Он учуял тушёнку со сгущёнкой, что лежали в моём рюкзаке. Вот ведь тварь какая! Банки герметически закупорены. Как же он, сволочь косолапая, унюхал их на расстоянии. А когда около меня глотнул тяжёлого духа, тут уж не до лакомств. Небось, и забыл за чем шёл…
-Моли Бога, что легко отделался, - засмеялись  косари.
-Да к на этом дело не кончилось, - живо возразил Стрелок. -  Он мне со временем отомстил. Как говорится, вернул должок.
-Каким образом? - хором удивились косари. 
Было это в конце апреля, в начале мая. Весна-аа! Солнце шпарило на всю катушку. Чуть за уступ зайдёшь, от ветерка спрячешься, - хоть полушубок скидывай. Припекало, аж спасу нет. А на юру так дуло, - холод до костей пробирал. Колыма есть Колыма. Шёл, то расстегнув овчину, то застегнув. И так меня распарило изнутри, что вот прямо в глотке огненный ком встал. Жажда обуяла. Пивка бы “жигулёвского”! Да где ж такую роскошь взять. Эх, ребятки, ребятки! На Колыме пива, как  и  птичьего молока, не достать. Всё на Колыме есть. Даже виноград растёт. Да-аа! Точно так. В Мяундже и на Талой виноград выращивают в теплицах. А об огурцах  и помидорах и говорить нечего: растут, как  миленькие, а вот пива на Колыме не варят.
Иду  я вот так вот, рассуждаю насчёт пива, слюнки глотаю. И вспомнились мне ягоды: жимолость с голубикой. Не раз, бывало, на охоте за куропатками по глубокому снегу намотаешься по распадку. Распаришься, пить охота незнамо как. И тут на пути у тебя, как подарок от Бога, куст голубики. Представляете, голубые ягоды на белом снегу! Взглянуть на такое чудо чего стоит! А уж на вкус!...  Ах! какая же благодать!!  Положишь ягодку в рот, а она – ледышка - ледышкой. Только кожура маленько оттает во рту, раздавишь её языком и холодный сладковато-кислый аромат, словно бальзам, потечёт в душу. Закроешь, бывало, глаза и мысленно провожаешь, как приятная ледышка медленно движется по пищеводу в желудок, гася собою жажду. Сравнить такой цимус можно разве что со строганиной, конечно, если вы её едали.
Размышляя о ягоде, вспомнил про кусты жимолости, мимо которых должен был проходить. Метрах в пятидесяти от тропы.  Там и голубики полно. “Ну, - думаю, - отведу душу”. Мне и невдомёк, что не один я такой  хороший выискался, дюже охочий до ягод. Как раз была пора, когда медведи, покинув берлогу, питаются исключительно одной  ягодой. У них весной такая специальная  диета существует, чтобы после долгой спячки легче было “вышибить пробку”.
Свернул я с тропы и с подветренней стороны по насту подошёл к тому месту. Вижу, - жимолости куст здоровый, а рядом голубика крупнющая ! Только протянул руку, хотел сорвать ягодку, слышу за кустами кто- то чавкает и сопит, тяжело дышит. И коню понятно кто. Откуда здесь взяться человеку? С  луны свалится! Тут за триста вёрст живой души не встретишь. Надо было мне тихонько  ноги в руки и айда назад, как говорится, пока трамваи ходят. А я как- то без всякого внимания решил полюбопытствовать: кто ж -таки пыхтит. Раздвинул кусты-  и... О мать моя родная!  Медведь …Старый знакомый…  На сотые доли секунды косолапый остолбенел. Взгляд с лукавинкой остекленел, замер в холодной усмешке: ”Ну что, мол, поинтересовался?”. В моих  глазах он увидел больше любопытства, нежели испуга. Это, наверное, и придало делу дальнейший ход развития. Испугайся я хоть чуть-чуть, самую малость, - неизвестно что было бы.
И вот такая махина, остолбеневший на мгновение,  мухой с возгласом : ”Хохх!”- как крутнётся на сто восемьдесят градусов, и как рванёт с места. Видать сильно поднатужился, аж “пробку вышибло”. Да так это жижей  богато гвозданул по кусту, по голым веткам да по стеблям срикошетило, будто из поливальной машины в тридцать три вилюшки… и всё на меня. Зараза бы тебя взяла! Сухого местечка на мне не оставил. Изгваздал с ног до головы. Два дня потом из бани не вылезал,  никак отмыться не мог. Весь одеколон на себя вылил. До чего ж вонюч... сволота! Не мудрено…семь месяцев копил для  меня.

Есть что вспомнить

Стрелок подложил дров в печку, собрался было уже лезть на печку, остановил свой взгляд на своём ружье, что висело на гвозде рядом с одеждой.
- Как посмотрю на своё ружьё обязательно что –ни будь вспомнится. Раз нас с Борисом, заядлых рыбаков и охотников попросили срочно придти в милицию. Мы уже знали зачем: накануне в пионерском лагере на Кулу медведь задрал двух девочек. Срочно нужно было его уничтожить. К обеду на милицейском “газике” нас доставили на Кулу, приток Колымы, где располагался лагерь с детишками. Места хорошо нам знакомые по рыбалке и охоте. В километре от лагеря вниз по реке была рыбачья избушка. Кто-то мастерил её на славу. Деревянная, в два этажа. На обе стороны выходили балконы. Внизу русская печь. Как положено, из кирпича. Труба-коллектор, называвшаяся ещё в народе “фонарём”, обогревала ту избушку. Рядом с ней бульдозером выкопали неглубокую яму, пустили из реки воду, которая очень хорошо прогревалась за день. Тут ребятишки логастались.
В этой избушке мы и расположились. Весь остаток дня прочёсывали окрестности лагеря квадрат за квадратом.
-Всё равно, что искать иголку в соломе, - заметил Борис за ужином. Ночь переспали, за завтраком напарник говорит мне:
-Медведь приходил на рассвете, - и в ответ на удивлённый мой взгляд пояснил, - шурудил консервными банками. Я спрыгнул на пол, прильнул к окну. От него только тень мелькнула. Хитрюга! Услышав скрип половиц, тут же слинял. Просто так его не возьмёшь. Нужно что-то придумать, - вздохнул приятель и предложил освободившиеся консервные банки подвесить перед домом. Так и сделали. Весь день опять прочёсывали лес. Пусто. Вернулись вечером, видим, все наши “метки” валяются на земле.
-Хитрая тварь! - ухмыльнулся напарник, - мы его ищем по лесу, а он за нами следит. Сейчас, небось, спрятался за лесину и наблюдает за нами. -Борис так уверенно говорил, что я невольно стал оглядываться вокруг, тщательно присматриваясь к каждому кусту и дереву. А вдруг и впрямь где затаился.
-Рыбки бы тухленькой достать...- помечталось мне вслух.
-Да, перед таким “деликатесом” ни один медведь не устоит, - согласился напарник. К вечеру сходили с ним в лагерь. Семёныч, местный завхоз, убитый горем, не пожалел ни чего, дал нам всё, что мы просили. Принесли в избушку много  трески, консервных банок и всё подвесили на кустах и деревьях вокруг избушки. Ночью поочерёдно дежурили на балконах, чтобы не выдать себя, даже не курили. И всё напрасно. Ни ночью, ни с рассветом “гость” не явился. Вечером же большинство подвешенных банок опять валялись на земле. Рыба не тронута.
-Ждёт, когда запашок пойдёт. Гурман-нн! -многозначительно протянул Борис. - Через денёк, другой будет в самый раз.
Рыба висела, привлекая целые рои мух, почти неделю. Медведь не клюнул “на приманку”. Значит, действительно, косолапый слишком хитёр. Стоило нам уйти из избушки, - он тут, как тут. Мы в избушку, его как -будто и в помине нет.  Игра в прятки. Кто кого перехитрит.
-А как у него с математикой дела обстоят? - засмеялся мой напарник. - Интересно, считать он умеет?
Вопрос Бориса меня озадачил. Зная плутоватую натуру напарника, я не торопился с ответом, тем более  не знал, о чём идет речь. Напарник прояснил мне свою идею.
-Ты берёшь транзистор, настраиваешь его на разговорную речь и уходишь с ним в лагерь. Я затаюсь здесь. Приманка пусть висит. Если косолапый силён в математике, то догадается, что один ушёл, а другой человек остался ждать. Если он не в состоянии просчитать до двух, то я его гохну. Только оставь мне своё ружьё- оно поточнее моего. Да, чуть не забыл. Не приходи сюда, пока я не объявлюсь в лагере.
Я уходил от избушки под разговор транзистора. Для видимости, что идём двоём, я иногда в паузах что-то говорил. Говорил, но сам думал о Борисе. Всё-таки удивительный он человек. Не верил в авторитеты. До всего доходил  собственным умом. На любой предмет имел свою, как он любил выражаться, “кочку” зрения. Однажды  на рыбалке мне задал вопрос:
-Почему мы, русские всегда едим черствый хлеб? Идём в магазин, берём несколько булок. Тот, что в хлебнице, черствый доедаем, а свежий ждёт своей очереди, пока зачерствеет. И так изо дня в день.
В таких случаях, когда нечем крыть, я поднимал вверх руки, мол, сдаюсь. И действительно, я не знал что сказать.
-Потому что жизнь у нас собачья. И не только сегодня. Так было вчера, сто лет назад и тысячу лет одинаковая собачья жизнь. Ты видел, собачка оставшийся кусок или косточку прикапывает. Так на всякий случай. На чёрный день. А у нас, русских черный день не прекращается ни когда. Где гарантия, что в пекарне не перемёрзнет труба, без воды нечем будет замесить тесто. Повар вчера назюзюкался и нынче лыка не вяжет. Завтра снова в магазине не будет хлеба. Вот и берём всегда с запасом. На всякий пожарный случай. А представляешь как в Африке?! Вышел из шалаша, а банан сам тебе в рот просится. Не задумываясь, ты уже пообедал.
С думкой о Борисе я заснул на металлической койке с панцирной сеткой, что отрядил нам Семёныч ещё в первый день приезда.
Разбудило меня необычное дело: что-то непонятное и лохматое тёрлось о моё лицо. Я отслонился: большая медвежья лапа с неприятным запахом тыкалась в меня. За ней на расстоянии вытянутой руки прятались маленькие хитроватые глазки Бориса. Хихикая, он подсел ко мне на кровать и стал рассказывать.
-Короче, с арифметикой косолапый не в ладах. Посчитал, что нас нет и на рассвете зашуршал банками. Я не спал. Почему-то верил, что вот-вот придёт. И, действительно, нарисовался. Я затаил дыхание на лежаке, не шевелюсь. А он обнаглел. Пошуршав банками, стал ломиться в дверь. Видя, что в избушку не войти, подошёл к окну, через стекло стал рассматривать наше жильё... тут я его и грохнул. Он рухнул вниз. Выскакиваю за дом, - никакого медведя нет. Вижу кровь на траве. Ранил, значит. Пошёл по следу. Страху натерпелся, не приведи Господь. След привёл к оврагу. Жуткое место, скажу я тебе. Овраг три метра глубиной наполовину завален огромными валунами, буреломом и ещё чёрт знает чем. Не дай Бог туда упасть, - ни в жисть не выбраться оттуда. Яма на яме. По дну вроде как тени бродят, прячутся на глубине. Волосы дыбом встают. Я уже не рад, что связался, но отступать некуда. Раненый медведь в сто раз опаснее здорового. Нужно добивать.  Медленно ступаю по краю оврага, оглядываюсь по сторонам. След-то кровавый затерялся. Остановился, стал прислушиваться. Слышу впереди тяжолое дыхание. За вывороченной сосной, за комелем, смотрю, лежит. И он меня увидел. Как в кино! Только там музыка постепенно нарастает. А тут тишина гробовая. Только слышно его дыхание. Всё в природе притаилось, выжидая, что будет. Глаза медведя налились зеленью, затем огнём засверкали. Начал драть лапами под собою землю, от злобы захлёбывается. Не стал я пытать судьбу, все патроны всадил в него для перестраховки. Так что теперь можешь хвастаться своим ружьём...
-Да, есть что вспомнить… - закончил Стрелок.


 Знать бы где упасть, соломки б постелил

Вечерняя заря угасала. Всё реже катились по гладкому озеру одиночные ружейные выстрелы. Наконец, сентябрьская темень установила полнейшую тишину, от которой всегда на душе  не совсем уютно: и жутковато, и прохладно.
Мы с Борисом развели костёр, поужинали, сетуя на длинную ночь (двенадцать часов придётся ждать утренней зорьки), раскатали меховые спальники, приготовились ко сну, как вдруг в холодной темени послышалось чавканье сапог по болотине.
-Ещё кому-то не сидится дома, - сказал Борис, снимая с себя болотные сапоги и ставя их на просушку. Через пару минут пламя костра выхватило из темноты фигуру охотника. Ружьё у него за плечами, в каждой руке по шилохвости. - А, Стрелок! Я только подумал про тебя. Лёгок на помине. Твоих как раз побасок не хватает. Вся ночь впереди, есть где разгуляться, только знай, рассказывай.
Стрелок кинул  селезней на землю.
-Здравствуйте, ребятки, - хрипловатым голосом поздоровался  гость. Снял ружьё, прислонил его в сторонке к кусту тальника, скинул рюкзак, спальный мешок, стал располагаться у костра. Достал из рюкзака несколько картофелин, присыпал их тлеющими углями.
-Попей чайку, Стрелок. В котелке ещё не остыло. Пока картошка испечётся, погреешься, - предложил Борис.
-Этт точно, - согласился гость, наливая из котелка в металлическую кружку чай. -Прежде надо промыть желудок. - Стрелок чему-то ухмыльнулся.
-Стрелок, - попросил Борис, - расскажи-ка на сон грядущий, что-нибудь пострашнее, чтоб чертям было тошно, - Борис обратился ко мне и стал давать характеристику Стрелку, которого я уже немного знал. -Память феноменальная. Такие удивительные истории рассказывает.
Стрелок был явно польщён словами Бориса. Робкая улыбка слегка тронула его верхнюю губу и растаяла в морщинах лица. Видно было, он что-то вспоминал, с прищуром глядя в костёр. Я достал сигареты, молча угостил Стрелка.
-Рассказать можно, - вздохнул Стрелок, - что ж не рассказать... достал вот из рюкзака картошку и вспомнил Захара Михайловича. Мы его Михалычем звали. Это он меня приучил печь картошку в костре. Пока балакаем, - она уже готова. -  Гость пил чай, разминая в пальцах сигарету, продолжил начатый рассказ. - Юнцом я пришёл работать к ним,  к геологам- картографам. Он мне сразу в душу запал. Такой был интеллигентный, обходительный. Грубого слова от него никто не слышал. Душа была чиста, как у младенца. А какие названия давал ручьям и озёрам! Например, ручей Желанный или Приветливый. Название прииска Широкий пошло от ручья, который нарёк Михалыч. Озеро Светлое. В любое время подходи к нему, оно, действительно, светлое.
Стрелок прикурил от полешка, этим же полешком подправил костёр, всколыхнув вверх веером искры.
- А как он играл на гитаре, - продолжил воспоминание рассказчик, - Что не попроси: “Полонез” Огинского- пожалуйста, “Баркаролу” Шуберта- пожалуйста. Как он её пел! Слушаешь его, бывало, и не веришь, что ты на Колыме. Где-то в Италии, во Франции или в Швейцарии. Голос у него не сильный был, но лёгкий и чистый, как вода в Колыме.
-Почему был? - перебил рассказчика Борис. - Он что уже умер?
-Хуже, - горько вздохнул Стрелок. По его задумчивому лицу бродили тени, то гася блеск грустных глаз, то вновь зажигая. Видно было, что история, о которой он завел речь, лично для него неприятная, но и молчать не мог, -хотелось выговориться, облегчить душу.
- В тот роковой день с базы нас вышло пятеро. Разделились на две группы. Мы с Михалычем пошли в левый распадок, трое других ребят - в правый. Должны были обойти сопку с двух сторон и в условленном месте встретиться. У нас с Михалычем путь был короче, и мы, придя на место, должны были сгондобить костёрик, приготовить чаю. Михалыч кинул рюкзак за спину, я взял чайник, повесил карабин на плечо и двинулись в путь. Всё шло хорошо. Как всегда Михалыч аккуратно заносил сведения в толстую тетрадь, делал пометки на кальке. К обеду подошли к обозначенному месту, где должны были дожидаться остальных ребят. Это была низина меж двух крутых сопок, абсолютно голая, ни деревьев, ни кустарников. Кое- где торчала засохшая осока. Сплошь одни кочки метровой высоты. Снег ещё не выпал, но уже стояли крепкие морозы. Вода меж кочек замёрзла основательно. “Вот у той осоки, -показал мне Михалыч на высокую засохшую траву, - лужи должны быть поглубже. Аккуратно разбей лёд, набери воды. Я пойду под сопку, соберу сушняку”. У ближней сопки, прямо у основания росли не высокие, но густые лиственницы. Туда пошёл Михалыч. Валежника там навалом.
С трудом разбил я лёд. Начал набирать в чайник воды и вижу, от противоположной сопки идёт огромная мёдведица с двумя медвежатами. Я в испуге оглянулся, Михалыча уже не было видно. К тому времени он уже вошёл в лесок. Всё бы ничего, да медведица держит курс как раз на то место. Под ложечкой у меня похолодело. Ну, думаю, дело - табак. Когда медведь один, он избегает встречи с человеком. Тут же другая картина: медведица с малыми детьми.  В такие минуты лучше не попадаться “строгой мамаше “ на глаза .
Нужно было как-то отпугнуть семейство косолапых, чтобы они изменили маршрут. Вылил воду из чайника, стал стучать об него прикладом карабина. Звон пустого чайника донёсся до животных, но не с моей стороны, а эхом отозвался сзади, от сопки. Звуки встревожили медведицу, заставили её прибавить ходу. Шибче засеменили лапками и медвежата, озираясь по сторонам. Вижу, мои действия только усугубляют дело. Не желая того, направляю беду прямо на Михалыча. Я закричал, чтобы привлечь внимание напарника, поставить его в известность. Потом выяснилось, что он меня не слышал. Зато медведица не только услышала меня, но и увидела. Была уже напротив меня метрах в двухстах пятидесяти. Промедли я пять минут и медведи начнут удаляться. Из карабина тогда я их не достану, а Михалычу  придётся расхлёбывать эту кашу. Стрелял я хорошо. Подкинутую вверх гильзу от карабина, дробовым зарядом из ружья срубал только так. Сомнений не было, что попаду. О судьбе животных  и мыслей не было, главное- огородить друга от беды. Прикладываю карабин, целюсь в переднюю лопатку. Выстрел, а за ним и последовавший шлепок пули, гулко отозвавшийся эхом, толкнул, как мне показалось, медведицу в сторону, но с ног не свалил. Она остановилась, злобно зыркнула на меня, развернулась и побежала в обратную сторону. За ней и медвежата. Я вздохнул облегчённо, радуясь за Михалыча, что беда его не коснулась. О своём выстреле и о том, что будет с медведицей я и не подумал.
-Зачем стрелял? - спросил Михалыч, разводя костёр.
-Медведица с двумя медвежатами прямо на тебя бежала, я её пугнул, -объяснил я старшему товарищу. О том, что делал прицельный выстрел, не сказал, дабы не компрометировать себя, как стрелка. Глупо, конечно, но кто же знал, что так случится.
Греем чайник, сидим ждём остальных геологов. Михалыч радостный оттого, что успеем приготовить чай ребятам. Он вообще очень любил угощать людей. Каждому на праздник хоть какую-то безделушку, но обязательно подарит.
Сидим, посматриваем на лесок, из которого вот-вот появятся геологи. И вдруг сзади нас, словно смерч поднялся по засохшей траве. Оглядываемся: медведица галопом мчится на нас. Держится правой стороны, направляясь прямо на меня. Карабин в метре от меня лежал на кочке. Тянусь к нему. Проходит, кажется, целая вечность. Михалыч вскочил, чтобы спасти меня, перегородил путь медведице. Та сгребла его в охапку,  приподняла перед собой, хотела, наверное, ударить об землю, но тут же рухнула вперёд, подминая под себя и геолога.  Смертельно раненая мною медведица сумела только добежать до нас, схватить Михалыча. Падала на землю она уже не живая. Я слышал человеческий стон из- под медведицы, а помочь старшему товарищу не мог: туша такая навалилась, да ещё меж кочек. Я долго возился, а когда вытащил Михалыча, было поздно. До сих пор спрашиваю: ”Господи, почему ты забрал его, а не меня?”
В последних словах Стрелка было больше упрёка, нежели вопроса. Он замолчал. Молчали и мы. (Глупо в такие минуты задавать наводящие вопросы или голословно сочувствовать). Молчало небо. Молчали звёзды. Всё вокруг молчало, как -будто ждало ответа.

Косолапый браконьер

Жил я в посёлке Ола, что в двадцати километрах от Магадана. Как и вся Колыма это место богато ягодами. Как- то мы с приятелем в поисках жимолости незаметно маханули через несколько сопок . Ягоду нашли великолепную, а главное крупную. Голубая, продолговатая, величиной чуть поменьше напёрстка. Собирать такую - одно удовольствие. Будто корову доишь: очень заметно прибавляется в ведре. С красной и чёрной смородиной не сравнить - в час по чайной ложке.
Набрали мы той жимолости по два ведра и в обратный путь. Радостно на душе от такой удачи, хотя обратно топать тяжеловато. Во - первых, уже порядком устали. Во- вторых, ягода какой- никакой вес имеет. Но главное, боязнь рассыпать ягоду сковывало наше движение. Быстро уставали, часто остонавливались, сидели, отдыхали, любовались Колымой с птичьего полёта. Мой приятель и говорит мне:
- Гляжу вот на распадки и диву даюсь. До чего же в них много нашего русского. Создатель природы, Господь Бог по натуре наш, русский. Щедрый как и мы, но не расчётливый: где у него получилось густо, а где пусто. Макушки сопок голые, как моя коленка, а внизу, смотри, - приятель тронул меня за плечо, - строевой лес растёт, да какой густой! Тут боженька не поскупился, - густо сыпанул. И уже по склонам сопок заметно, как он стал экономить: видишь, чем выше, тем реже кустики и меньше деревья.
Я молча смотрел вниз на буйно заросшую долину. По чьёму- то неведомому умыслу лес изредка прерывался, образуя прогалину, в которой просматривались отлогие берега Олы. Она здесь была ещё не рекой, а просто ручьём. В одной из таких прогалин на том берегу заметили медведя.  Средний такой медведь лет восьми. Он ходил по прибрежной гальке и что- то собирал. Мне показалось, он подбирает отнерестившуюся рыбу, которой летом на берегу Олы бывает предостаточно.
- А то он дурак! - возразил мне приятель и засмеялся. - Будет он тебе отнерестившуюся есть. Он - как и мы, любит, чтобы с икоркой была.
-Я слышал, медведь свежатину не ест, -живо возразил я.
- Правильно, - согласился приятель. - Ты думаешь, что он сейчас делает? - спросил собеседник и не дожидаясь моего ответа, продолжил, - запруду сооружает. Это громко сказано, конечно, “запруду”... просто сужает ручей, чтобы легче ловить кету. Поймает сейчас несколько штук, в лесу прикопает, а через тройку дней будет кайфофать.
После слов приятеля, присмотревшись, я убедился в его правоте. Мишка действительно таскал камни с берега и бросал их в воду. Причём, делал это довольно забавно: заходил с камнем в ручей по колено, разжимал передние лапы и, когда камень касался воды, чтобы избежать удара по задним лапам, медведь подпрыгивал и обязательно падал в воду. Поднимался, отряхивался и опять трюхал на берег. Не сговариваясь, мы решили досмотреть этот спектакль. Наконец, косолапый браконьер приступил к лову. Стал по пояс в воду и замер. Как только кета пошла мимо его, он - цап рыбину и через плечо кинул на галечный берег, и опять замер. Цап вторую, через плечо её на берег и опять замер.
- Смотри, рыба тоже не дура,  -толкнул меня приятель.
Выброшенная косолапым рыба, падая за его спиной, начинала прыгать. А рыба, подпрыгивая на берегу, всегда стремится к воде. Кета на гальке прыг- скок, прыг- скок, а вот уже и плёс. Как только касалась воды, рыбина, торпедой рассекая водную гладь плёса, уходила на глубину и там исчезала. Медведь ловил, а рыба спокойно себе удирала. Сколько бы это длилось, неизвестно, если бы не следующий казус. Одна рыбина то ли сильно ушиблась о гальку, то ли с перепугу потеряла ориентир и торпедой понеслась по плёсу параллельно берегу. Медведь её заметил, обернулся а рыбки-то тю- тю, ни одной нету. Последняя и та “образумилась” и на глазах косолапого браконьера скрылась на глубине. Что тут было! В цирке такого не увидишь. Медведь взбесился, заорал, что было мочи и давай в воде камни раскидывать. Подвернись кто из живых под горячую “лапу”, живым бы не остался. Мы с приятелем прилегли за кусты, не дай Бог он нас увидит! Не знаю как у приятеля, а у меня от медвежьего рёва по телу мурашки высыпали и вся кожа покрылась гусиными пупырышками.
Бог миловал. Мишка, чуть годя, успокоился и вновь стал трудиться чуть выше по ручью. Мы не стали испытывать судьбу. До того, как увидеть медведя, мы собирались спуститься с вершины сопки и идти лесом. Теперь передумали. По лесу идти труднее. На вершине сопки гораздо просторней, да и ветерком обдувает. Не знаю как приятелю, но мне почему- то стало жарко

Бедный мой малыш

На Буюнде за посёлком Балагычан располагалась перевалочная база геологов. Постройки остались ещё со времён лесоповала: изба, конюшни и прочее... Я у геологов года три там работал. Несколько якутских лошадёнок они имели для своих нужд, а я, значит, ухаживал за этими лошадками. На лето геологи всем табором уходили далеко за сопки. Они называли это “ходить в поле”. Всё лето я только тем и занимался, что заготавливал сено лошадям на зиму. Поздней осенью геологи возвращались из “полей”. Кто в отпуск до весны уходил, другие в Сеймчане квартиры имели. Я всю зиму присматривал за лошадями. Один- одинёшенек , как бирюк. Поговорить не с кем. Да и летом был бы в одиночестве, если бы не один студент из Москвы. По договору работал, заготавливал сено для совхозных коров. Звали его Алексеем. Приноровился парнишка каждое лето деньгу зашибать. А чего  ж! И правильно. Они на дороге не валяются. Деньжонки, видать, хорошие получал, если из самой Москвы несколько лет кряду сюда прилетал. Жил  на совхозных харчах. Кроме того, приноровился охотиться на ондатру. Её в озёрах тогда было видимо- невидимо, -дикий край. Охота на неё не запрещалась. Чудак!... из ружья собрался стрелять ондатру, а потом посмотрел на шкурку, - как решето. На что такая сгодится? Посоветовал ему достать мелкашку.  А с ней трудности определённые, с мелкашкой- то: надо в милиции разрешение брать, того- сего... обивать пороги, поручительства от охотников, а он никого тут не знал. Поступил Алексей проще. Написал в Москву друзьям, те из старого ствола мелкашки у токаря выточили вкладыш и прислали ему. А так как сено косили мы рядом, он брал мой трёхствольник и вечерами бродил по озёрам. Вот так мы жили с ним три лета.
Зимы наши колымские длиннющие, -  одному жить-  одичаешь запросто. Однажды Господь Бог, чтобы скрасить моё одиночество послал мне забаву. Ранней весной, одна из вновь доставленных по зимнику кобылок жеребёнка принесла. Забавный такой. Сам маленький, а шерсть длинная. На лошадь совсем не похож. Какая- то непонятная зверушка. А ласковый и добрый, - мухи не обидит. Он для меня, как малое дитя. Малышом его звал... и откликался чертёнок. Сквозь косматую чёлку грустными- грустными глазёнками посмотрит. До самого тепла держал его в избушке. (В конюшне лошади могли затоптать). Ухаживал, как за ребёнком. Первым я никогда не засыпал, - вдруг что случится с крохой. Свыкся с ним, за родного сынка был. Не поверите, смешно сказать...постоянно температуру измерял, всё боялся застудить Малыша. Заворачивал в стеганую фуфайку (на улице пятьдесят мороза) нёс в конюшню кормить. Прямо с  рук Малыш кормился, - с земли-то  не доставал. Он заметно прибавлял и в росте, и в весе. Я радовался за него от души. Не будь моего ухода, вряд ли бы он выдюжил. Как приятно сознавать, что ты кого- то поставил на ноги.
В начале апреля геологи, навьючив свои пожитки на лошадей, подались “в поле”.  Малыш остался со мной, -  не потащишь такого клопа в сопки. Когда появилась молоденькая травка, я привязывал жеребёнка к дереву, и он весь день пасся в лесу около дома. А тут и Алексей вскоре приехал, - сенокос начался. Вечером, возвратившись с делянок, наводили ему пойло из тёплой воды и сгущенки. Однажды  принесли пойло, а пить некому. На сосне, к которой я привязывал жеребёнка, короткий обрывок вожжей болтался. Сам жеребёнок оборвать их не мог, - силёнок у него не больше, чем у козы. Людей в округе не было, чтобы украсть. ”Зачем бы тогда рвать вожжи, - отвязал их и всё”, - рассуждали мы. Присмотрелись к месту. Видим кровавый след. По этому следу в километре от базы нашли останки бедняжечки. Короток век ему достался, -полгодика не прожил. Какой полгодика! Чуть больше четырёх месяцев. Стало ясно, - маленький хищник ( лиса там или куница ) не мог утащить бедняжку. Орудовал большой медведь. И мы не ошиблись. В дальнейшем наша с Алексеем версия подтвердилась. Медведь повадился захаживать к нам. Тайком. То на помойке следы оставит, то около сарая, где мы кур кормили. Как не пытались мы его подкараулить, выследить, - бесполезно, словно на расстоянии читал наши мысли. Нутром, видать, чувствовал, сколько есть патронов, - ни одного не пожалею за Малыша, все всажу в него. Так ли иначе, а убивать изверга нужно было непременно: дело шло к осени, вот- вот лошади появятся на базе. Он же на Малыше не остановится. Дело ясное, как божий день.
У меня в сарае висела чалка - металлический трос. Думаю, дай-ка  сделаю из него петлю, наподобие той, что на зайцев ставил. Сделал и прямо в калитке по дороге в конюшню, установил. Один конец  привязал к сосне, что служила столбом для дверок калитки, большая такая. А другой... ядритт её в качалку... хоть в руках держи. Тут увидел на бревне нижнего венца избы  стальную скобу. Возьми и догадайся к ней привязать второй конец троса. Знать бы какая громада попадётся в петлю! и не подумал бы этого сделать.
День проходит, неделя, вторая, - никто не попадается в мою ловушку. А тут подошло время сено в стога метать. Валков насушено много. А я до работы жаден. С утра до вечера, помню, вилы из рук не выпускал: Алексей наверху стога, а я ему подавал. Видать надорвался. Вечером пластом растянулся, не могу шевельнуться, спина аж огнём горит. Даже ужинать не стал. Алексей утром встал затемно, наготовил еды на весь день.
- Отлежись сегодня, - посоветовал он. - Может полегчает. Я один как-нибудь управлюсь. Трёхствольник только твой возьму. Вечерком ондатру пощёлкаю, - и ушёл.
Медведь, видать, выжидал, когда мы уйдём. А в математике- то шурупил слабо. Правду вторят, сила есть- ума не надо: Малыша истребить ему ума хватило, а вот просчитать до двух не в состоянии, - из избы один Алексей ушёл, а я- то остался. Не прошло и часа, смотрю, моя изба ходуном заходила. Пыль со всех щелей полетела. Ну, думаю, землетрясение али всемирный потоп. Кое- как дополз до дверей, открыл их и… Ооо! Боже! Видели бы вы такого медведя. ( Уж лучше бы всемирный потоп! Отмучиться сразу!). Больше лошади будет. У страха, конечно, глаза велики, но врать не буду, -такого медведя я и во сне никогда не видел. Затянул петлю он на себе капитально, - такая махина-аа! А задушиться в ней, даже если бы и захотел, не мог: вместе с головой он просунул в петлю переднюю лапу. Ситуация, ей богу, нарочно не придумаешь. Был бы какой- ни будь ствол,  -сейчас бы шваркнул  его. (За Малыша, была бы возможность, руками  удавил). На стене в избе ружьё висело, да что им делать, - дураков пугать: металлическое шептало лопнуло и зарядить его нет никакой возможности. Трёхствольник с патронташом, понятное дело, у Алексея. Пока добежишь три километра, косолапый избушку по брёвнышку раскатает. Вы знаете, с перепугу мою болячку как рукой сняло. Вот что значит стрессовая ситуация! Теперь я верю, что во время войны солдат ни одна зараза не брала, окромя пули. Да - аа! Однако мне - то что делать? Медведь пытается вырваться, дёргает трос со всей силой. Дури у него - на десятерых хватит. Спасало избу от немедленного разрушения одно обстоятельство: дергай медведь трос от фундамента,- бревно из первого венца выдернул бы сразу, но он дёргал в противоположную сторону и только раскачивал избу. Я ещё удивился: вот это изба- аа! на совесть строили заключённые, на века.
Тут меня осенило, и как вовремя! Надо ограничить действия косолапого, ослабить его рывки. Во дворе у меня осиновый кругляк лежал (баню  собирался рубить). Тяжеленный кругляк. В другой бы раз и от земли не оторвал. А тут хоть умри, но избу спасай!  Попробуй- ка её потом восстанови. Хвать, значит, бревно  за один конец, кое-как поставил “на попа”, стал крутить его, кантовать. Подтащил и на трос навалил, припёр второе - опять на трос. То на тот конец троса положу, то на этот. Тяжело невмоготу, весь потом заливаюсь, а тут вдруг меня смех разобрал. Ха- Ха- Ха! Не знаю почему, но со мной всегда такое бывает: хохочу до слёз и остановиться не могу. Не к добру этот смех, быть беде, а остановиться не могу. Последнее бревно хочу поднять и никак, покатываюсь со смеху. Видно на радостях, что могу отомстить за Малыша, свихнулся маленько. Разве не свихнёшься: как медведь ни велик, а выходит я сильнее его, утихомирил косолапого. Он перестал дергать трос. Сидит спокойно. Злобно смотрит на меня, будто не он, а я виноват в смерти Малыша. Меня взяло за живое! так и подмывало поговорить с ним... по- человечески.  Уж больно много в душе накипело. Хотелось высказать всё, а то ведь дурноухий уйдёт на тот свет, так и не узнает, за что я его собираюсь укокошить.
- Милок!  Тут не у Проньки. За всё мне ответишь, не посмотрю, что ты  гора- горой. Знаешь каких я быков в Лебедяни контрапупил!? Больше тонны весом. По загривку тюкну обухом, - и ты уже не жилец на белом свете. - Заговорил  про обух, и вспомнил, что у меня в сарае ещё с лесоповала топор остался  такой... с длинной ручкой. Дровяной колун с коротким топорищем, что лежал в сенях, тут не годится. Попробуй, подойди к косолапому, - сграбастает- чёрта с два вырвешься- эт вить не у милашки в объятьях. Принёс топор с длинной ручкой, а бить- то неудобно, - брёвна мешают. По кругляку лезу, как циркач на канате. Кое- как примостился, наметил приблизительно куда бить, размахнулся и... как у него так ловко получилось, не знаю, увернулся от удара и  свободной передней лапой хвать мой топор и себе под зад положил. Сел на него и смотрит, мол, что будем дальше делать?  Да-ааа! Вот это мочёнки! Теперь очередь медведя смеяться. Если бы мог, наверное, расхохотался . А мне уже не до смеха. Нужно бечь за трёхствольником. Медведь рано или поздно раскатает мои завалы. Гляжу ему в глаза, а у самого мурашки по телу: зенки красные, огнём налились, - попадись в его лапы- пощады не будет. Тут, как говорится, или он, или я. Отступать уж поздно, о мировой и думать нечего. Бегу на делянку. Алексея там нет. В шалаше только трёхствольник с патронташём, да сидорок. Искать напарника некогда, он наверняка на дальней делянке, - здесь всё сено уже убрано, значит он там. Беру трёхствольник с патронташём, по привычке вешаю их  на шею на случай, если вдруг второпях оступлюсь в болотину, чтобы оружие с патронами не упало в воду, - сам- то как ни будь выберусь. Бегу обратно, и мне глупому невдомёк, даже в голову эта мысль не приходила, что попадусь в объятья косолапому. Как он вылез из петли, - ума не приложу. До избушки оставалось метров сто. Стёжка проходила через густющий молодой ельник. Трехствольник ещё висел наискосок моей груди. ”Успею снять ”,- думал я. Кто- то цап меня за плечо и волоком в кусты. Я только запах своей крови почувствовал, да боль в плече от медвежьих когтей. Больше ничего не помню. Бил ли он меня, рвал или мял, не знаю и врать не хочу. Сколько времени  был в безпамятстве не помню, только очнулся я и не пойму, где нахожусь. Ноги стопудовые, в голове тяжесть и ничегошеньки не соображаю. Это уж  потом до меня дошло, что случилось на самом деле. Медведь задрать меня до смерти не мог, - трёхствольник наискосок  моей груди помешал ему. Но изуродовал хорошенько, рёбра ”посчитал”, “приплёл” к ним ключицу( эскулап хренов...ключицу отличить от ребра не мог). Короче,  всего изодрал. Живого места на мне не было. Ага! Отволок меня в какую- то яму. Присыпал галечником, навалил бурелома и сел в сторонке прямо напротив меня. Не попадись он в поле моего зрения, может быть было бы всё по другому. Только очнулся я и первое, что увидел -  это медведя. Сидит, значит, на пригорке и одни ухом  на сторону сечёт, вторым прислушивается, -не подам ли я признаков жизни, - стонать начну али заворочаюсь. Вот ведь хитрюга! Но не на того напал. Я ведь тоже не подарок. Лежу и пальцем не шевелю, даже дышать перестал. Очухался маленько, стал думать, как без шума выпростать трёхствольник? Если выпростаю, я из тебя, косолапого, дуршлаг сделаю. Теперь уж во мне кипела медвежья злоба. Взглянул бы он в мои глаза! Тихо отстегиваю ремень с обеих антабок, выпростал из- под себя оружие и опять замер. Супостат мой заёрзал-заёрзал на месте, либо нутром почувствовал, а может услышал, как я возился, расстёгивая ремень. Крякнул, развернулся  в пол-оборота и вразвалочку  в мою сторону заковылял неспеша.
Никогда на охоте не приходилось так спокойно целиться. ( Лёжа- то! Поди плохо!) При стрельбе обычно у меня руки дрожат, будто кур воровал. А тут на душе полный спокойняк (со смертью мы уже свиделись, она дозволила мне ещё пожить маленько, если я, конечно, второй раз не угожу косолапому в объятья ). “Ну, уж дудки! В этот раз не прогневайся. За Малыша и за себя”. Целюсь прямо в лоб. Он в десяти метрах. Первая пуля летит из нарезного ствола. Впервые в своей жизни видел, как маленькая свинцовая фитюлька осадила такую громадину. Медведя оттолкнуло назад, лапы дрогнули и он осел, заревев так громко, что стало жутко, сердце моё сжалось. Но расслабляться нельзя было ни в коем разе. Кровь хлестала по его морде, он рвал лапами дёрн из - под себя. Короче, был живой, хотя  и ничего не видел. Но медведь есть медведь. Наощупь найдёт меня, - небо в копеечку покажется. Прикладываюсь вторично и бью прямо в грудь, чтобы лишить зверя возможности работать передними лапами. Короче говоря, я заслуженно победил. Не бахвалюсь нисколько, тем более кровожадности во мне нет ни грамма. Мне жаль было зверя, но своя жизнь оказалась дороже. Да и месть за Малыша что- то стоила.
Бедный мой Малыш! Отомстить- то я отомстил! да разве мне легче от этого стало!?

След в след

Осенью поехали мы за Бурхалу на открытие утиной охоты. Край тихий, не пуганый. На сотни километров ни единой души. До вечерней зорьки оставалось время, решили “погонять чаи”. Борис, мой приятель, бывал не раз в этих местах, я же - впервые.
-Вот там на поляне кострище, - слезая с мотоцикла, показал он  в сторону строевого леса. -Можно  развести костёр. Оставили мотоцикл в кустах, нашли это кострище. Расположились на старых поваленных деревьях. Несколько минут - и котелок запел нам ту песню, которую знавали ещё косматые предки на заре цивилизации. Под эту мелодию хорошо рассказывать охотничьи истории, а ещё лучше их слушать.
-На этом месте, - первым заговорил Борис, - произошёл забавный случай. Двое мужиков вот так же, как мы с тобой, после вечерней зорьки решили перекусить у костра. Открыли консервные банки, разогрели тушёнку. Запах по всему лесу изумительный! Тушёнка была не импортная, наша барнаульская - пальчики оближешь. Достали из рюкзака бутылку спирту. Обмыть открытие охоты- святое дело. Вдруг на тебе: из-за кустов выходит Мишаня, медведь, значит. Лет десять, двенадцать ему будет. Огромный, в росте корове не уступит. Дурных намерений он не выказывал. Мотал головой, тяжело дышал, резко вздыхал. Вроде как бы испытывал некоторое неудобство перед мужиками, но позарез хотелось составить компанию по части тушёнки. ( За тушёнку медведь мать родную продаст). Мотая головой, косолапый настойчиво, шаг за шагом продвигался к мужикам, не опасаясь даже костра. Охотники вскочили, схватили ружья, а стрелять боятся. Вдруг не убьют, а от такой громилы тогда добра не жди. На полусогнутых стали отступать к лесу. Медведь, добравшись до рюкзаков, разговелся на славу: весь провиант охотничий зараз оприходовал и мирно ушёл.
Я слушал Бориса, а правая рука машинально нащупала ружьё. Потом разговорились про другие дела, и страх мой постепенно улёгся. Медведь как-то отошёл на второй план, особенно, когда увидели стайку чирков-свистунов. Уже солнце краешком зацепилось за сопку, косыми лучами высвечивая макушки высоченных сосен. Чирки заметили нас, взмыли вверх и тут же камнем упали вниз за лесом, по прикидкам не далеко от нас. Охотничий азарт взял верх над всякими разговорами. Борис поднялся, взял ружьё.
-За лесом глухая протока, - стал объяснять приятель полушёпотом, будто его могли услышать те чирки. - Типа озера. Ты через лесок крадись туда, а я пойду к котловану. Тут рядом, после драги остался. Ты их спугнёшь, они пойдут на меня. Тут озёр-то не так много.
Я вошёл в лес. Ружьё с дробовым зарядом наготове. Прошёл чуть меж деревьев и очутился на высоком обрыве. Внизу лежало старое пересохшее русло. Весной, да наверное и летом здесь бурлила вода и довольно сильная: в некоторых местах наискосок по руслу тянулись косы намытого черного песка. Я спустился вниз. Песок был чист, - ни одной травинки, ни одной соринки. Мои следы смотрелись одиноко, как в пустыне. Местами тучи комаров сидели на том песке, согретом за день солнцем. Чтобы не привлекать к себе их внимание, большими шагами, подобно цапле, шёл я по сухому руслу,  оставляя глубокие вмятины на песке.
Другой берег старой протоки был ниже и покрывал его уже не лес, а густой высокий кустарник. Был таков, что стоял как стена. Пробираться сквозь такие заросли трудно, а без шума и вовсе невозможно. Шуршала под ногами прошлогодняя трава, потрескивали ветки сушняка. Вдруг мне показалось, что сзади меня, а может впереди или сбоку, как эхо, раздаётся другое шуршание. Я замер, через минуту шуршание прекратилось. Я двинулся вперёд, прислушиваясь. Кто-то рядом продолжил продираться сквозь кусты. Я отчётливо  слышал треск сучьев. Специально, чтобы меня слышали, громко кашлянул. В ответ - молчок. Если бы то был охотник, как я, кравшийся к чиркам, он бы ответил. А тут молчок. Сразу стало не по себе. Кожей стал ощущать, что в этом кустарнике есть ещё кто-то. От одной этой мысли  по телу побежали мурашки, волосы под шапкой зашевелились, и холодком в душе потянуло. Странные, если не сказать страшные  мысли и чувства на меня нахлынули. Будто бы я накрыт невидимым стеклянным колпаком и за мной внимательно наблюдают. Страх обуял мною, отчего хотелось закричать во всю силу: ”Вот он я! А ты где? Выходи, я тоже хочу тебя видеть!” Какой песчинкой казался сам себе в эту минуту, как перст во всей вселенной. Ведь случись что, и не докричишься! Мурашки на моей коже превратились в гусиные пупырышки. Я ощетинился, как дикий зверь: каждый волосок на моём теле был поднят “в ружьё”. Было такое состояние, что крикни кто-то в эту минута или появись в кустах, - сердце моё готово разорваться на части.
Вскоре заметил, что стою на месте довольно долго, и “тот” притаился. Я перезарядил ружьё жаканами, патроны с дробью зажал зубами. Не раз слышал от бывалых охотников, что во время опасности нельзя сжимать зубы: может произойти обморок. Охотничий нож хорош для этих целей. Мой нож остался у кострища. Перезаряжая ружьё, я крутился на месте, стараясь увидеть незримого противника. При перезарядке моё ружьё щёлкнуло. Кто-то рядом шарахнулся в кустах.
Чирки напрочь были забыты мною. Выбраться бы из кустарника на чистое место, а лучше к дереву спиной прижаться. Так спокойнее. До деревьев далеко. А протока вот она, я уже ступаю по ней назад к кострищу. Глянул на песок и обомлел: рядом с моими следами сорок третьего размера - медвежьи, не меньше моих. Значит, когда я крался к чиркам, он шёл за мной по пятам. И теперь, когда я рассматривал вмятины на песке, он прятался в кустарнике и следил за мной. Неприятное ощущение! Будто тебе в затылок целятся и выжидают удобный момент, чтобы нажать на курок. По этой причине я не мог обернуться спиной и идти, как ходят нормальные люди. Шёл задом наперёд.
Я знал, для медведя страшнее всего на свете человеческий взгляд. Прямой, открытый, осмысленный. Его медведь не выдерживает. Когда задирает человека, медведь старается в первую очередь “надвинуть шапку на глаза”, то есть снять скальп. Теперь и я считал ружьё вторым оружием, а первым взгляд. Не оборачиваясь, кое-как поднялся на высокий берег. Медведь не попадался в поле моего зрения. И с крутого берега я его не увидел. Из рассказов охотников мне было известно, что медведь, как приведение - вмиг является и вмиг исчезает.
Я вернулся на дорогу, где был спрятан мотоцикл. Мне было уже не до охоты.
Борис складывал наши вещи в люльку.
-Здесь вряд ли что убьём, - уныло произнёс он. Борис опередил меня. Я собирался сказать ему тоже самое.
С той поры невзлюбил я ездить на мотоцикле: обернуться и посмотреть назад невозможно. А так хотелось! Когда мы удалялись, кто-то “сверлил” мой затылок взглядом.

В долине иван-чая
(Повесть)
Надо же! Нарочно не придумаешь. Оба случая похожи, как две капли воды! И оба на моём веку: только один произошёл в Воронежской области, где я родился и жил пацаном, а другой на Колыме, куда меня занесла «нелёгкая» после окончания вуза. Вот они, эти случаи.
1
Январь пятидесятого. На улице морозно. А в классе теплынь! и не только от того, что чугунина печки-голландки накалилась до бела, - урок вела незабываемая мною Любовь Михайловна.
Признаться, не смотря на столь юный возраст, я не обманулся в своих чувствах, - красивее женщины за всю свою жизнь так и не увидел. Одни глаза чего стоили. Не глаза, бездонное море! Голубое, голубое!. При встрече с ними становилось немножко жутко, а выплыву ли оттуда? Любовь Михайловна как - будто читала мои мысли. Ласковым взглядом давая понять, мол, плыви, плыви,  дурашка, не бойся, не утонешь! Тонкими длинными пальцами прикасалась к моей голове, заставляя следить за текстом в книге или писать в тетради, и неведомый ток пробегал по всему телу. Не-ет! Не только печка - голландка  согревала меня в классе.
Шёл последний урок. Вот-вот прозвенит звонок. Дверь  класса вдруг приоткрылась: за порогом  стояла моя мама. Она была чем-то озабочена. Я понял,  пришла за мной. Любовь Михайловна кивком головы разрешила мне выйти. В это время зазвенел звонок, все ринулись из класса и через минуту мы остались втроем: Любовь Михайловна, мама и я .
-Михаловна, - с деревенской простотой сказала мама, -посоветуй что делать. Ко мне в сенцы забежала зверюка...этот...как его...олень или лось. Забежала и лежит, - в комнату не войти. Не знаю, что и делать. Зверюка больше коровы.
Любовь Михайловна смутилась в растерянности, - что она могла посоветовать?
-Пойдёмте к директору, - нашлась учительница. Аким Григорьевич выслушал маму, приказал нам одеваться, сделал сам тоже самое, и мы четверо побежали к нашему дому прямиком, оставляя глубокие следы на снегу.
Двери в сенцы были распахнуты настежь, где прямо перед самым входом  лежала лосиха, действительно, большая, с корову. Появление людей ни сколько не потревожило её. Даже глазом не повела в нашу сторону, уставившись в одну точку. Так бывает когда человек или животное безразличен ко всему окружающему, - будь, что будет!
-Откуда она взялась? - удивлялись мы, разглядывая невиданную, до сей поры скотину. А и правда, откуда? Ведь у нас куда не глянь степи да поля колхозные. Лес от нашего села в двадцати километрах, - Усманский заповедник. Что заставило зверя проделать такой путь и очутиться в сенях деревенского дома? Появление лосихи тогда так и осталось для нас загадкой.
-Смотрите, - сказал Аким Григорьевич. - У неё нога сломана. Левая передняя нога ниже колена обрывалась острыми зубцами белой кости. Копыто и сломанная часть ноги болталась на сухожилии и на оставшейся не порванной полоске кожи.
-Варвара, - попросил Аким Григорьевич маму, - давай дадим ей воды. Может так лучше будет.
Мама принесла ведро с водой прямо из колодца, поставила перед лосихой. Та, почуяв влагу, задёргала ноздрями, задвигала губами, потянулась к ведру и в два счёта осушила его. Наши лица засветились радостью. Казалось, что тут такого? Обыкновенное дело-зверь попил воды. Мы смотрели друг на друга, не скрывая улыбок. Так приятно было слышать, как вода клокотала, собираясь в большой глоток, и потом бурно журчала уже внутри зверя.
Второе ведро лосиха не допила. Подняла голову, струйками воды поливая пол, равнодушно пережёвывая, вновь уставилась в одну точку. Не забыть никогда её взгляда: бездонная грусть в глазах, отрешённая печаль о чем-то безвозвратно ушедшем. Веки, опушённые длинными рыжими ресницами периодически смыкались, словно шторка фотоаппарата: щёлк и есть кадр воспоминаний, щёлк - ещё один кадр. Ах, если бы можно было составить из тех кадров киноплёнку и прокрутить трагедию на экране!
Тут к нашему дому на санях подкатил председатель сельского Совета однорукий Семён Михалыч. Прижав культёю ремённый кнут, который,  кстати, носил для проформы, ибо никогда не пускал его в дело, смотрел на лосиху, чмокал толстыми губами, что-то обдумывая.
-Волки, сволочи...это их рук дело... Нашла где спрятаться, - Семён Михалыч достал клочок курительной бумаги, зажав её губами, насыпал махорки и так быстро смастерил самокрутку, что со стороны казалось, вторая рука ему и вовсе не нужна, он так ловко управляется одной. - Надеялась на нашу помощь. А чем мы поможем. Она не жилец на свете, - категорически заявил он, повергая нас в уныние. - Будь-то корова, прирезал бы и вся недолга. Лось - государственный зверь, не имеем права. Это уже браконьерство. Нужно сообщить в исполком. Из Усмани приедут люди, заберут. Жаль, телефона у нас нету. Придётся кому-то ехать. Я могу дать вот... лошадь, - дымящейся цигаркой указал на повозку.
Тут же выяснилось, что ехать некому. Семён Михалыч и Аким Григорьевич, должны быть на заседании Совета, неотложные дела. Маме идти колхозных коров доить.
-Давайте я поеду, - вызвалась Любовь Михайловна, стоявшая молча в сторонке, пригорюнившись, жалостливо смотревшая на зверя.
- Лошадь - не трамвай. Нужно уметь править, - буркнул директор школы, намекая на  городское происхождение молоденькой учительницы.
-Я умею править, - сорвалось у меня с языка. Возражать никто не стал. В то время мы, ребятишки, с лошадьми  были на “ты”, во всём помогали колхозникам.
Любовь Михайловна села в сани. Семён Михалыч ловко укутал её тулупом, что лежал на грядушке. Вскочил в сани и я. Мама кинула мне на ноги старую стёганую фуфайку. Молодая кобыла Стрела, стоявшая с изогнутой шеей и выпученными бельмами глазевшая на лосиху, почуяв кровь, храпела и “танцевала” на месте. Как только я взял в руки вожжи, она рванулась, далеко выбрасывая перед собой передние копыта, вытянулась в струнку, прижала уши, закружила нас снежной метелью и клубами пара, что вырывался из её ноздрей.
Всякий раз, управляя лошадью, не раз удивлялся, насколько это умное животное. Вот и тогда Стрела не побежала прямо, в сторону Семёновки, или направо, к сельсовету. (Уж эти-то дороги она за день сто раз исходила! ) На месте развернув сани, точно взяла курс на Хаву, как бы поняв разговор людей и заранее сама определив себе задачу.
Стрела несла нас по Кирюхинскому порядку. Мимо летели саманные избёнки, крытые соломой, перекошённые и местами завалившиеся плетённые изгороди, редкие яблони и вишни на заснеженных огородах. В разгорячённое лицо дул морозный ветер. Он забирался через расстёгнутый ворот рубашки к телу, растекался ознобом по бокам и спине, остужая не столько тело, сколько рубашку и пальтишко. От этого одежда дубела, становилась колкой. Любовь Михайловна заметила, как мне зябко на ветру.
-Иди ко мне, - тронула она мой рукав, - здесь теплее.
-А мне не холодно, - начал я было хорохориться.
-Какой же ты глупый, - учительница распахнула верхнюю одежду и увлекла меня за руку к себе. Прикрыла полою пальто, укутала тулупом так, что снаружи торчала одна моя облезлая шапчонка. Со стороны я походил на писклока, выглядывавшего из-под тёплого крыла матери-наседки. Сразу одежда, а за ним и тело моё согрелись. Какой это был рай- ощущать тепло дорогого мне человека! И только ли тепло! ? Впервые я почувствовал до селе мне незнакомый, ни на что не похожий, но оттого не менее прекрасный запах женского тела. Еле уловимый, нежный аромат вместе с духами пьянил до головокружения. Что творилось в моей душе! Что творилось! До слёз было жаль лосиху, но я благодарил судьбу, что случилось именно так. Мысленно упрекал Стрелу,- так долго едем, с лосихой может случиться что угодно, и в тоже время хотелось, чтобы поездка длилась вечно и никогда не кончалась.
До Хавы и обратно время пролетело незаметно. Однако, дома произошли невероятные события: лосиха принесла приплод,- неуклюжего лосёнка, а сама, потеряв много крови, ушла в мир иной. Мы застали, когда неживую лосиху и лосёнка грузили в «полуторку», прибывшую из Усманского заповедника.
-Мой-то никак уснул? - спросила мама учительницу.
-Да, пригрелся,  - ответила Любовь Михайловна, распахнув тулуп и пальто. Меня сразу обдало холодом и я почему-то расплакался.
-Ему лосиху жалко, - определила Любовь Михайловна. - Уложите его спать, всё пройдёт.
Да, мне было жаль лосиху. Вот и лились мои слёзы ручьём. И не только от этого! Рядом с горем в моей душе одновременно поселилась и радость! Я плакал…Я плакал… Я плакал, от того счастья, которое пережил под тулупом. А ещё плакал оттого...оттого...Мало ли отчего плачут дети













2.Попрошайка
Прошло двадцать с лишним лет. Точно такой же случай с лосихой  повторился, но уже в другом месте. Тогда я жил на самом краю земли- на Колыме.
В Кадыкчане мы были проездом: в конце сентября ехали рыбачить на Индигирку как раз через этот посёлок. Остановились у магазина купить хлеба. На Колыме в каждом посёлке пекут свой хлеб. Чем меньше посёлок, тем вкуснее хлеб получается, -пекут же для себя! Ну, а нам зачем  везти с собой обыденный, когда можно было отовариться здесь чудесным хлебом.
Ещё  подъезжая к Кадыкчану, в карты разыграли кому идти в магазин за хлебом. Жребий выпал на меня. Расплатился я за покупку, повернулся к выходу, и тут в магазин зашла женщина. На пороге она остановилась и кому – то строго приказала в открытую дверь:
-Жди  здесь! Не ходи за мной.
Обычно так поступают с безотвязными и чересчур преданными собаками. Я люблю встретиться взглядом с такими собачками. Они обычно виновато смотрят на вас и дружелюбно крутят хвостом. Каково же было моё удивление, когда прямо за дверью я столкнулся нос к носу с лосёнком. Это было так неожиданно и так необычно: дикий зверь у дверей магазина, в людном месте, да ещё в роли попрошайки, потому как при виде хлеба в моих руках, он нисколько не стесняясь, вытянул губы трубочкой, языком мусоля верхнюю булку. На меня он ноль внимания, видно привык ходить у всех в друзьях. Хлеба я взял с запасом. Подкармливая попрошайку,  мог спокойно разглядеть его.
Я привык к тому, что лось красивый, большой, статный зверь. А тут вдруг неимоверный уродец. Части тела так разительно не соответствовали друг другу, смех да и только. Ножки тоненькие и прямые, как спички, изображали букву “л”, того гляди поломаются под тяжестью непропорционального брюха. Лосёнок сбрасывал первую в своей жизни шерсть, готовился к лютой зиме и шерсть та висела на нём клочьями. Хвостик, что тряпочка телепался на ветру. Смешнее всего выглядели уши. Они были явно не с его головы, а со взрослого сохатого. Лосёнок так чудно ими водил. Со стороны казалось, что уши не принадлежат ему, а двигаются сами по себе: до того координация их движений не совпадала друг с другом. Я смотрел на уродца и не верилось, что когда-то он будет красавцем-лосем. Мы встретились взглядом. Его глаза были добрыми и поразительно печальными. Будто он вспоминал о чём-то грустном, а хлеб жевал просто так, от нечего делать.
Его печальные глаза запали в мою душу, долго не давали мне покоя. Знаете, бывает иногда какая – нибудь  песня привяжется и ни как от неё не отмахнуться. День мурлычешь себе под нос знакомый мотив, второй, неделю. Так вот и глаза лосёнка долго преследовали меня, пока не подвернулся случай быть по работе в Кадыкчане, где знакомый мне работник библиотеки рассказал историю появления лосёнка в посёлке. Вот как это было.


               








 3. Железная Леди


В семи километрах к северу от Кадыкчана за грядою бесконечных сопок есть небольшая долина. Зажатая со всех сторон высоченными хребтами, заслонявшими собой солнце, долина скудна на грибы и ягоды.  Сюда не заглядывают ни грибники, ни охотники. Такие места обычно называют “медвежьими углами”.
Низина вся от сопки и до сопки покрыта иван-чаем. Эта трава, даже если взять отдельно  её пурпурно-розовую метёлочку, красоты неописуемой. А уж когда вся долина покрыта иван-чаем, картина и вовсе сказочная : летом склоны сопок утопают в сочной зелени, а низина пурпурно-розовая, как кратер кипящего вулкана, пышет жаром, а стоит по ней пробежаться лёгкому  ветерку, заволнуется “лава”, оживёт, того и гляди побежит ручьями по распадкам; осенью листья деревьев пожелтеют, склоны сопок покроются седым мхом, а низина всё такая же пурпурно-розовая; с октября пойдёт снег, засыплет всё вокруг и только в низине снега не видно, - оседая меж стеблей иван-чая на землю, он словно тает в красноте, оставляя долину всё в том же пурпурно-розовом цвете. Уж когда ударят сильные морозы, когда холода стаями рыщут в поисках живого, чтобы превратить всё в безжизненную ледышку, только тогда краснота угасает, а вместе с нею успокаивается “лава”, замирает до следующего лета.
Для грызунов такие места - сущий рай: и сама долина, и склоны сопок, покрытые шарообразными кустами стланика,  кишмя кишели бурундуками и полёвками.
С недавнего времени здесь жила старая медведица. Злая была, каких свет не видел. Очень большая и сильная. Будучи ещё медвежонком она показывала свой свирепый норов: не слушалась мать, постоянно ссорилась с нею, а порою и просто дралась. Росла быстро. Когда ходила в пестунах, уже была вровень с медведицей. Со стороны не отличить кто из них мать, а кто дочь.
Младший братишка натерпелся от неё столько горя, что хватило бы на десятерых. Боялся  её как огня. Лупила она нещадно  по поводу и без.
Когда пришло время покидать обжитое матерью  жилище, молодая медведица осатанела: с невиданной злобой набросилась на мать, устроила ей такую трёпку, что та не выдержала и вместе с медвежонком покинула долину иван-чая и никогда в ней не появлялась. Выгнав мать, как чужую квартирантку, злюка обошла теперь уже свои владения и установила жестокий порядок: ни один крупный зверь не имел права не то, что жить, бывать в долине иван-чая, тут же изгонялся медведицей, а непослушники расплачивались жизнями. (Рога и кости оленей, снежных баранов, валявшиеся среди кустов стланика, подтверждали эту истину). Сородичи - медведи и носа сюда не совали, зная дьявольский норов хозяйки долины. Лишь редкие дни она терпела медведя-самца, уступая зову матушки - природы.
Глухарям, рябчикам, куропаткам “железная леди “ не давала житья. В долине было мало ягод и дополнительные рты медведице были ни к чему. Длинные летние дни проходили у неё в поисках птичьих гнёзд. Птенцы, если попадались таковые, и яйца с хладнокровным расчётом пожирались ею.
-Ешь, ешь! Тварь ненасытная! Может треснешь, - возмущался по праву рыжеволосый бурундук Сеня. Уж кому- кому, а бурундукам злюка кровушки попортила вдоволь. Весной выйдет из берлоги ну в чем душа держится, - кожа да кости. Вначале, подчиняясь негласному закону медвежьей породы, чтобы “вышибить пробку”, объедается ягодами, а после этого целое лето только тем и занимается, что чавкает жёлтозубой пастью, - бурундуки и мыши только держись. К осени располнеет, - гора горой, еле в берлоге умещается, до того здорова  была зверюга.
Медведица строго блюла материнские обязанности. Каждый медвежонок получал надлежащее воспитание. Осенью следующего года, отбыв летом “практику” пестуна-няни, изгонялся матерью за перевал на Север, а там иди на все четыре стороны, но только обратную дорогу забудь навсегда.
Полтора десятка лет “Железная Леди” была в здравии. Затем стала сдавать. Старости не скажешь “Погоди!”. Последние две весны не было приплода. Это бесило медведицу, приводило  в ярость. Сознание её порой мутилось и в порыве бешенства она крушила всё на своём пути, -двухпудовые валуны, раскидывая, колола, как орехи. Потом успокаивалась, бродила по своим угодьям в поисках пищи. Лето на Колыме быстротечно. Надо успеть нагулять жиру. А какой тут нагул, если в рот кусок не лезет от такой жизни.
Чем больше валил снег по осени, тем короче становились маршруты медведицы. Теперь они не простирались дальше ягодников, что имелись в полукилометре от берлоги. Единственная забота оставалась у неё, - сберечь ягоды брусники и голубики. Без ягод весной- гибель! Пока снег не закрыл их хорошенько, “Железная Леди” к берлоге не подходила. До отдыха ли ей! Стоило  чуть отвернуться, откуда-то из-за перевала, как снег на голову, появлялись куропатки. После них ягодинки не сыщешь. Ладно когда урожай! нынче же лето выдалось паршивым. Ни единой капельки дождя! Раскалённое солнце целыми днями сушило и без того оголившуюся землю.
С тревожным чувством отправлялась медведица на покой, на зимнюю спячку. И без того длиннющая зима  казалась вечностью. Приходилось часто просыпаться от кошмарных снов. Грезились лихие схватки с непослушниками. Тогда медведица рычала, вздрагивая всем телом, впивалась когтями в землю, скрежетала зубами. Чаще снилась расправа над птицами и грызунами. Тогда “Железная Леди” сладко вздыхала, громко глотая обильную слюну.
Весна на Колыме удивительна! Просыпается медленно, как бы нехотя и тянется долго-долго. Порой не можешь точно определить, зима это ещё или уже весна. Снег тает медленно-медленно, словно понимает пустяшность всей этой затеи, - ведь не пройдёт и трёх месяцев, как ему придётся вновь укрывать эту богом забытую землю. Но приходит день и из космоса обрушивается лавина такого тепла и света, что всё окоченевшее за зиму, на глазах оживает. Под каждый кустик, под каждую травинку, заглянет солнце, выискивая, не остался ли где клочок снега, кусок льда. Из каждой ложбинки по капле выдавит чистую, как слеза младенца, студёную воду. Собирая её в ручейки, гонит с вершин сопок по распадкам к руслу реки, образуя хрустальную гладь Колымы и её притоков.
И уж совсем удивительно появление на свет божий молодой листвы. Происходит это, как все таинства природы, ночью. Ложишься спать, - почки на деревьях, заметно подросшие за последние дни, ещё крепки и не думают лопаться. Затаились. Ждут определённого момента. Вроде бы земля изнутри вот-вот должна нагреться до определённой точки, способной ослабить ледяной обруч Вечной Мерзлоты. В одну из весенних ночей этот момент наступает. Утром просыпаешься - мир будто вновь народился, -фантаст-художник не пожалел зелёной краски, поливал ею, как из ведра. Листья за одну только ночь станут крупными, какими бывают в середине лета. Каждый листок дружно лепечет на ветру, мол, здравствуйте! вот и мы. Явились не на время, на всегда. Душой  наивной хочется  верить, что это именно так, умом же понимаешь -вся радость до первых морозов.
Эта весна для “Железной Леди” была последней, хотя и долгожданной. Проснулась медведица задолго до того, как начало пригревать солнце. Запасы жира, с таким трудом накопленные летом, подходили к концу. Голод не давал покоя. Проснувшись однажды от очередного кошмарного сна, она так и не уснула. Голод, тревоживший  постоянно, теперь приобрел в её понятии живое очертание крупного зверя, пришедшего к ней из сна. Будто наяву “Железная Леди” дралась с супостатом, который - таки выкрал у неё большой кусок  мяса, заставив её голодать.
Подгоняя время, пришлось раньше положенного срока выйти из берлоги и тропить след к ягодникам. Косые лучи солнца еле-еле грели. Их тепла не хватало для того, чтобы жесткие крупинки снега сделать мягкими, липнувшими друг к другу. Под лапами медведицы они, как песок перекатывались с места на место. Утоптанного следа не получалось. Это беспокоило “Железную Леди”. И здесь она видела “происки” супостата. Постоянно оглядывалась в надежде увидеть лютого врага. А он не появлялся, скорее всего прятался, что тревожило и злило её ещё больше.
Медведица каждый день выходила из берлоги. Она сильно исхудала, так, что её покачивало из стороны в сторону, когда тропила след. Делала два, три неуверенных шага вперёд, останавливалась, вроде бы как передумав, возвращалась обратно. Садилась на зыбкий сыпучий снег и подолгу думала о чём-то. Ждала настоящего тепла, без которого ягодникам не избавиться от метрового снега.
Сразу после долгой зимней спячки есть кроме ягод ничего нельзя. Это медведица прекрасно знала. Суров закон медвежьей “диеты”, но без неё “не вышибить пробки”.
Медленно таял снег, зато быстро таяли силы “Железной Леди”. Теперь она была похожа на ходячую смерть. Мыши и бурундуки, деловито сновавшие по просохшим проталинам в поисках прошлогодних семечек стланика, нисколько не боялись свою вечную обидчицу. Наоборот, догадываясь о “диете”, злорадствовали. Бурундук Сеня вставал “столбиком” перед медведицей, оттопырив хвост, нагло заглядывал ей в глаза и насмешливо стрекотал:
- Старрая вешалка, старрая вешалка.
Медведицу раздражала эта наглая стойка выскочки. Она рычала отлежалым голосом во всю мощь (это ей ещё удавалось), но кидать и колоть валуны, как делала раньше, уже не могла. Для вида острыми и длинными когтями передних лап будоражила снег вокруг себя. Бурундук понимал, что это только “пыль в глаза” и продолжал потешаться над старой и немощной медведицей.
Вот, наконец-то, и знакомые кустики голубики. Вокруг них большие проталины, только внизу у самых корней долёживал обречённый снег.
Медведица потянула носом воздух, обнюхала ветки. Ягод нет. Ветки пусты. Белесый язык медведицы, не доверяя носу, несколько раз коснулся шершавой коры реденьких стебельков голубики. Значит, она опоздала, проторила тропинку гораздо позже, чем появились проталины и снег освободил кусты. Но ещё не всё потеряно. Можно поправить дело. Просто ягоды сорвало ветром. Они посыпались на камни и закатились в расщелины. Так бывало не раз. Стоит только языком смахнуть с расщелин прошлогоднюю листву. У медведицы ещё хватит на это сил. Она найдёт все до единой ягодки.  Достаточно двух горсточек, но она добудет их в два, в три раза больше. Шершавый язык тщетно скользит по расщелинам, не находит ягод. Расщелины пусты. Медведица с трудом бродит по склону сопки, обнюхивая каждый кустик. Ягода сама не могла исчезнуть. Значит, это дело обстряпали залётные куропатки. Твари негодные! Нет, не зря медведица разоряла их гнёзда. Пусть все считают её злюкой, самым страшным зверем на свете,  - ей от этого ни жарко, ни холодно. Зато каждую весну она была с ягодой. Стоило прошлым летом прихворнуть чуть-чуть, недосмотреть и теперь расплачивайся, возможно, самой жизнью.
Ягоды наверняка есть за хребтом, но медведице туда не добраться: сил совсем не осталось. Ей бы парочку бурундуков съесть, сразу бы окрепла. Однако инстинкт подсказывал, - вначале нужна ягода. Круг замкнулся сам собой: чтобы добыть ягоду, нужна сила, а чтобы появилась сила, нужно есть мясо, вопреки строгой “диете”, иначе - голодная смерть.
Медведица всё чаще делала вынужденные лёжки прямо среди ягодников. В участившихся голодных обмороках ей постоянно грезился тот зверь, который явился во сне и раньше времени прервал её спячку. Приходя в себя из забытьи, она и впрямь носом улавливала струи пота большого лося.






4. Непрошенная   гостья

Не от хорошей жизни лосиха появилась в долине иван-чая. Ей от роду семь лет. Вместе со стадом она обитала далеко от этих мест. Пять вёсен приносила приплод. Прошлым летом на Колыму пришла засуха и пожары. Стихия разметала всё стадо. Лосиха чудом спаслась вместе со старым самцом. Всю зиму искали новое пастбище. Облюбовали распадок в десяти километрах от долины иван-чая. Привлекло обилие молодых осин и частые кусты розового тальника, тянувшегося вдоль ручья.
Снег уже покрылся крепким настом, это признак весны, да и телёнок всё чаще заявлял о себе, беспокоил лосиху.  Самка искала место для отёла.
Всё шло хорошо: уже место облюбовано. Но однажды утром, когда солнце только-только осветило заснеженные дали, вдруг над сопками появилась железная стрекоза. Она летела вдоль хребта, высматривая снежных баранов и, казалось, ей не было дела до лосей. Но это только казалось. Винтокрылая жужжалка коварна! Не обнаружив снежных баранов, вмиг сменила направление, стала терять высоту, выравнивая курс на долину, где находились лоси.
Самка метнулась под развесистую сосну и замерла. Самец понял безысходность их положения, подал сигнал лосихе “отсидеться”, рванулся от подруги и крупной рысью стал удаляться к противоположному склону сопки, где и спрятаться - то негде было, - кругом реденькие кустики карликовой берёзы. Нужно отвлечь беду от самки, “вызвать “ огонь на себя. Металлическая дребезжалка “клюнула” на его приманку. Красавец - лось далеко  выбрасывал перед собой копыта, с необыкновенной легкостью вспарывая снежный наст, не бежал, а летел по воздуху, еле касаясь земли, оставляя позади те самые кусты розового тальника, обещавшего лосям такую сытую жизнь. Стрекоза устремилась за ним. Не торопилась, не спешила. Понимала, условия игры сто к одному в её пользу. На бреющем полёте замедлила скорость, наблюдая, как самец растерянно метался на чистом снегу и не находил укрытия. Чудак! Разве можно спрятаться от хлопков-выстрелов, что раздаются из дверок вертолёта и несут с собой смерть. Но лось и не думал прятаться. Невдомёк железной скотине, - другие жизни ему сейчас были дороже своей собственной.
Как только железная громыхалка, догоняя лося, удалилась, лосиха вышла из укрытия, не раздумывая,  широким намётом понеслась вверх по распадку, круша на своём пути кусты и снежный наст. Молодая, полная сил самка, подгоняемая инстинктом самосохранения, легко брала подъём за подъёмом. Через полчаса она была в долине иван-чая. Укрылась в густом сосняке, легла на снег, тяжело дыша и дрожа всем телом. Огромные уши-локаторы не стояли на месте, остро реагируя на каждый шорох, придавая беглянке тревожный вид.
Затаившись, лосиха долго приходила в себя. Когда дыхание успокоилось, пришла пора “осмотреться”. Для этого не обязательно ходить по долине. По запаху легко читалась вся информация о новом месте. В первую очередь самку беспокоило, есть ли угроза её жизни? В левом дальнем углу медвежья берлога. Неприятный и неотступный запах медвежьего пота заполонил воздух. Волков вроде бы не слышно. Остальная мелочь её не интересовала. Лёгкий ветерок вдруг донёс до лосихи слабый запах человеческого жилья. Он был еле заметным и шёл из-за хребта.
Знакомство самки с долиной прервал гул железной стрекозы. Лосиха прижала уши, замерла, боясь себя выдать.
А стрекозе уже было не до неё. Её холодное чрево пополнилось дополнительным грузом убитого самца. Дребезжание её стало спокойнее и гуще, как у любой такой скотины, утолившей ненасытный голод.
До вечера самка не сходила с места. Ночью перешла в дальний правый угол, подальше от медвежьей берлоги. И запах медведицы, и близость человеческого жилья беспокоили её, но выбора не было. Телёнок всё больше заявлял о себе. Нужно хорошенько готовить место для отёла. Для поиска другого, более подходящего места  просто не было времени.










5. СХВАТКА НЕИЗБЕЖНА

Пока лосиха собиралась в очередной раз стать матерью, перед медведицей возник вопрос жизни или смерти.  Ягод она так и не нашла. Эту беду-отсутствие ягод - в силу своих медвежьих способностей “Железная Леди” не могла считать природным явлением, например, засухой. Злой умысел мерещился ей постоянно с того самого сна, когда пришлось прервать спячку. Запах огромного зверя и сейчас повис над долиной, с каждым движением воздуха напоминая о себе.
“Железная Леди” впервые за прожитые ею годы решила отступить от закона, выработанного вековыми опытами предков и переданного ей с материнским молоком, решила нарушить “диету”.
У подножия сопок, в толстом слое земли, мышиных нор и укрытий бурундуков более чем достаточно. Для медведицы выловить грызуна, бывало, не составляло никакого труда. Прикладывала к норе нос, делала резкий короткий вдох с небольшим храпом и из норы в её рот вылетали не только живые обитатели подземного укрытия, но и гнездо вместе с мягкой подстилкой. Сейчас она настолько ослабла, что как ни старалась, резкого вдоха не получалось. Содержимое одной норы вроде бы подалось на её позыв, но когда медведица открыла пасть, юркий мышонок буквально перепрыгнул через её губу. Долго мучилась старая, пока ей удалось придавить зазевавшегося бурундука. Трапеза не вызвала у медведицы приятных ощущений. И мышь приличных размеров она жевала машинально. И только потом, спустя какое-то время, у  неё проснулся аппетит. Аппетит зверский! В глазах засверкали бесовские искорки. Мельтешивший перед ней бурундук Сеня заметил перемену во взгляде неистребимой злюки. Сидя на самой макушке сухой лесины, извещал своих родичей:
-Озвер-рела, братцы, озвер-рела!
И действительно она озверела. И днём, и ночью без устали жевала. Зверский аппетит взбудоражил её, появились силы. Пробудилось желание двигаться, и она двигалась, даже ночью не отдыхала. Так продолжалось два дня.
Лосиха тем временем меж кустов длиннолапого стланика облюбовала себе место, легла тёплым брюхом на утоптанный снег. Ни сегодня, завтра на этом месте появится проталина. Днём самка встанет, проталину согреет солнце, а на ночь лосиха вновь прикроет её своим телом. К моменту рождения телёнка на проталине подсохнет прошлогодняя трава и будет мягкой подстилкой сосунку. Лосиха не покидала место. Для питания у неё был достаточный запас в требухе. Воду заменил снег. Ей тяжело было стоять, и всё время она проводила лёжа. Монотонно пережёвывая, замечала, как, полнея, мягшали губы, увеличивалась скользкая мясистость носа. Под глазами набухала, вздуваясь, каждая жилочка. Всё тело самки готовилось к торжеству новой жизни. Лишь глаза, обрамлённые длиннющими ресницами, с обречённой печалью смотрели в одну точку, словно предчувствуя надвигавшуюся беду.
Медведица за эти два дня обшарила весь склон, что напротив её берлоги. Жизней загубленных не счесть. И всё в утробу, в утробу! В былые годы за сезон столько не съедала грызунов, сколько умудрилась заглотить за эти два дня. Голодные боли прекратились, но вскоре появились другие, щемящие, растекавшиеся по всему животу. В утробе начался необратимый процесс. Ни заглушить его, ни остановить! Согретые солнцем за день камни, к которым прикладывалась медведица, не помогали. Со стоном откинув один камень, она животом прикладывалась к другому. А боли усиливались. Стоны уступили место рёву, оглашавшему долину, приводя в ужас всё живое.
Лосихе медвежий рёв не в новинку. Весной медведи всегда ревут: самки облегчают свою участь при родах, самцы кричат, “вышибая пробку”.
Тут же было совсем другое. Рёв длинный, душераздирающий, ранящий в самое сердце. Лосиха беспокойно оглядывалась, как бы ища защиту. Защиты не было, да и откуда ей взяться. Защитник-самец ушёл в мир иной и только в виде запаха шашлыка доносился из-за хребта.
“Железная Леди” час от часу злилась всё больше, не понимая, откуда исходят боли. Случались и раньше боли, но они как приходили, так и уходили. Эти же постоянно усиливались, вводя медведицу в бешенство. Во злобе она ломала сухие лесины, выворачивала пни, разбрасывала камни. (За два дня “мясной диеты” силёнок прибавилось). Срывала зло на чем могла, но это не помогало - боль постоянно росла. Значит причина в другом, и виноват тот, кто прервал её спячку.
Темная туша медведицы среди ночи сливалась с чернотой кустарников. Не видимая глазу, но постоянно орущая, казалась чудищем, а не зверем.
Лосиха, чувствуя приближение медведицы, встала. С проталины поднялся лёгкий парок, разнося запах прелой листвы и прошлогодней травы. Он тут же таял в неприятном запахе медвежьего пота, который с каждой минутой усиливался и подавлял все остальные запахи. Постылый дух пробудил в самке ответную злобу. Она прерывисто дышала, порой переходя на храп.
Медведица всегда легко расправлялась с непрошенными гостями. Удар её лап настолько был силён, что опрокидывал супостатов на земь, а вырваться из длинных и острых когтей практически было невозможно. Но то было раньше. Теперь от былого мощного тела остались кожа да кости. Сейчас она походила на большой мешок, набитый невероятной злобой, да тяжёлым духом. Этого мало, чтобы сразить лосиху и остаться в живых.
Если ружейный выстрел не пробивает череп медведя, то удар лося передним копытом раскалывает его как орех. Лиственница толщиной в десять сантиметров крошится, как спичка.
“Железная леди” за пять метров до лосихи поднялась на задние лапы во весь рост, мотая головой и делая неопределённые движения передними.. Уши плотно прижала. Прижала уши и лосиха, давая понять, что не намерена уступать сумасбродной незнакомке. Из широко растопыренных ноздрей с огромной силой вырывались клубы пара. Внутри лосиха, подогреваемая инстинктом самосохранения, пылала жаром , злоба бурлила, как в котле. Она первой нанесла упреждающий удар передними копытами точно в грудь медведицы. Послышался приглушённый хруст, как - будто рядом валился не до конца сгнивший дуб. Если бы не стон, вырвавшийся из утробы медведицы, то можно было принять этот хруст за треск падавшего дерева. Но то ломалась грудина “Железной Леди”, её хребет, основа всей огромной туши.
-Кр-р-руши-и её !- верещал на соседнем дереве бурундук Сеня.
Мощнейший удар лосихи опрокинул навзничь медведицу. Лосиха прекрасно сделала своё дело! Ей бы отойти в сторонку и наблюдать за предсмертными судоргами “Железной Леди”.
-Кр-р-руши-и её !-просил бедняга бурундук, терпевший столько горя от этой твари. Лосиху обуяла злоба. Она кинулась на опрокинутую медведицу и стала нещадно топтать её. “Железная Леди” ещё дышала. На миг в её сознании промелькнула вся жизнь от рождения до настоящей минуты. Вдруг вспыхнуло яркое желание вцепиться в жизнь когтями и не отдавать её ни кому. Откуда-то взялись силы, она взмахнула лапами под брюхом лосихи. Острые длинные когти вонзились в шкуру самки. Медведица как бы вцепилась в жизнь, вздрогнула и замерла на веки вечные.
Жгучая боль живота образумила лосиху. Всем телом рванулась в сторону. Но и вес бездыханной медведицы был не мал. Брюшина будущей матери не выдержала напряжения, лопнула и потянулась лоскутами за острыми когтями медведицы. На мгновение лосиха замерла, почувствовав как по шерсти передних колен потекли тёплые струйки, запахло кровью. А тут ещё телочек шевельнулся прямо под самым сердцем.
-Беги к людям !-зазвенел звоночком бурундук Сеня, -К людям, к людям !Там за перевалом посёлок, -маленький зверёк всей душой убеждал лосиху в том, что люди, только люди сейчас смогут помочь ей, спасут телёночка.
Лосиха сделала два неуверенных шага в сторону хребта, откуда доносился запах жилища, потом перешла на рысь.  Силы тонкими струйками покидали её тело, оставляя на снегу кровавые пятна. Успеть бы добраться до посёлка ! Ах, жизнь, жизнь ! Почему ты не даешь покоя всему живому на свете, заставляешь спешить, торопиться? Или в этом и есть твой смысл!?
С вершины перевала посёлок, как на ладошке. В рассветных сумерках  высокие трубы клубами дыма и пара подпирали небо. Здесь на маленьком пятачке земли средь Вечной Мерзлоты теплилась жизнь. Посёлок просыпался. Хаотичными вспышками загорались окна домов.  Люди, как и всё живое, торопились жить.
Вот уже совсем близко крайние домики. Слышался одинокий лай собаки.
Копыта лосихи, пронизывая наст, вспарывали застоявшуюся тишину возле посёлка. Иногда плотный снег задерживал в себе копыта зверя и тогда лосиха припадала на передние колени, но не останавливалась, двигалась к намеченной цели. Тяжело дышала, стонала. Теперь это было едино: и стон, и дыхание.
Двери сеней второго с края домика открылись. Вышла женщина с ведром и направилась в сарай. Хорошо, что женщина! Но даже если бы на пороге появился мужчина с двумя железными дулами, изрыгающими смерть, то и тогда лосиха-мать поднялась бы с колен и пошла навстречу. Неужто  хватило бы ему безрассудства расстрелять любовь к жизни ?!!Нет! Любовь и жизнь вечны, как вечен мир и их уничтожить нельзя!
Лосиха собрала последние силы, поднялась с колен, качаясь по сторонам, добрела до сеней. В сенях спокойно опустилась на пол, издав вздох облегчения. Телёнок тем временем показал свои ножки. Вот и головка появилась на свет божий...
...Любовь Васильевна (так звали женщину, учительницу средней школы) вернулась из сарая в сени. От неожиданности выронила ведро с углём. Лосиха! В сенях! Десятое чувство женщины-матери помогло ей уловить ситуацию. У лосихи уже не было сил сделать последние потуги. Она всё реже и реже дышала. Любовь Васильевна нежно, по-матерински взяла телочка за ножки и потянула к себе. Скользкое тельце легко покинуло материнскую утробу, в которой только что теплилась жизнь.
-Миша ! Миша ! - закричала женщина, носком валенка приоткрыв дверь в комнату. - Проснись, сынок, иди сюда, помоги.
На пороге комнаты появился заспанный мальчуган лет десяти.  При виде лосёнка в руках матери глаза его округлились, мальчик удивлённо спросил:
-Откуда он у тебя?
-Долго рассказывать, -сказала мать, держа на руках телочка, как маленького сыночка, боясь выронить. Тонкие его ножонки касались пола. -Возьми в шкафу простынь и дай мне, да постели старое одеяло у печки, -распорядилась мать. Закутанного в простынь лосёнка уложила в угол на одеяло.
Так в посёлке Кадыкчан появился новый житель, о котором в дальнейшем заботился буквально каждый. Весть о новом жителе вскоре облетела весь посёлок. На другой день ребятишки во главе с преподавателем физкультуры Андреем Васильевичем Прошиным на лыжах, по не растаявшему насту, по кровавому следу лосихи побывали на месте события. Видели убитую медведицу. Потом каждый на свой лад рассказывал представшую их воображению картину происшедшего. Я же только пересказал   вам одну из них.










Часть 2  У чёрта на куличках

Стрелок  и его сны

   
У переправы через Аян  стояла ( может и сейчас стоит)  деревянная избушка.  Откуда она взялась, трудно сказать. Скорее всего, шофера приволокли. Укрыться  и обогреться в ней от непогоды, отдохнуть после двадцатикилометрового тягуна, что заканчивался как раз у переправы.
Жил в той избушке мужичок лет пятидесяти пяти. Кто таков, откуда взялся, - неизвестно. Фамилию его никто не знал,  по имени отчеству никогда не называли. Кликнут: «Стрелок» и он отзывался. Внимательный читатель в  одном из рассказов узнает, почему его так прозвали. Он же объяснял своё прозвище умением хорошо стрелять.
Жилище Стрелка было просто и примитивно, как всякая охотничья избушка. Забитые в брёвна  огромные гвозди  служили вешалкой.  Вместо кроватей - лежаки из жердей, покрытые старыми матрацами и одеялами. Самодельные табуретки были прочны, как камни - валуны: таковой, если огреешь,  убить наповал труда не составит. Стол из струганных досок приколочен к стене наглухо, чтобы не шатался. По стенам несколько полок под крупу и другую провизию. Полки со старыми газетами и журналами, аптечка вся в пыли и в паутине - признак того, что ею вряд ли кто когда пользовался.
С пропитанием Стрелок  нужды не имел. Мясо всегда свежее “бегало” по тайге, если нужно - только не ленись. Остальным его снабжали гости. Каждый охотник, шофёр или просто грибник-ягодник, покидая избушку, оставлял Стрелку остатки продуктов, зная, что в этом домике при случае он всегда найдёт что перекусить. Стрелок не жмотничал, угощал всегда всем, что есть. Охотники и рыбаки жили у него, как на постоялом дворе. Завезут к нему на несколько дней продуктов. Стрелок готовил им обеды и ужины.
Для постояльцев Стрелок был незаменим: отлично знал места охоты и как к ним добраться; где лучше ловится рыба и какая; места грибов и ягод, указанные стрелком, даже в неурожайные годы, бывали обильными и никто домой с пустыми руками не возвращался.
Его побаивались браконьеры, и простые охотники при нём чего лишнего не позволяли себе: стреляли столько, сколько разрешено по закону; раньше положенного срока никто охоту не начинал. Нужный был человек Стрелок, хотя копейки за это не получал. За переправой следил “просто так, для порядка”. Только морозы скуют Аян, Стрелок досками заколотит проезд, и до самой весны машины обходят мост рядом по льду. Оттого “проезд у Стрелка” всегда был в исправности. В благодарность шофера подкидывали Стрелку каменного угля на зиму. Иной раз канистру с керосином оставят. Для лампы. А два парня с Усть- Омчуга как-то разгрузили красного кирпича на русскую печь.
Случись так, что Стрелка не было бы вообще, многие в недоумении развели бы руками:
-Нешто такое может быть? Как же без Стрелка?
Стрелок любил рассказывать анекдоты, байки, разные небылицы. Знал уйму историй из жизни животных: будто из колодца черпал воду, а потом лил и лил без конца и края. Со стороны Стрелок ни как не походил на сказочника. Голова, коротко подстриженная была больше квадратною, чем круглою и в нём во всём преобладали углы над округлостями. Кулаки лежали на столе - точь- в- точь две половинки кирпича. Невысокого роста с прямыми плечами, он казался вытесанным из камня, ершистым, с крепкими и угловатыми движениями. Но стоило ему приступить к пересказу какой- либо истории, он тут же преображался: мог “парить” куропаткой или “бежать” зайцем, -  у него это так легко и непринуждённо получалось! Вот он рассказывает, как на прошлой неделе «мазанул» по чирку и вы зачарованы его сценкой: мелкий трепет рук, еле заметная дрожь в пальцах, точь- в- точь, как перья в крыльях  птицы; движение тазом вперёд на полусогнутых и “плюханье” в воображаемое озеро, стряхивание воды с перьев хвоста; тут у Стрелка уже “ружьё”, хотя в руках, сами понимаете, ничего нет; он “прикладывается”, ложей крепко “упирается в плечо”, целится, “нажимает” на курок, отдёргивает плечо, как при отдаче после выстрела, поднимая ствол кверху.
Коронный номер Стрелка- ловля хариуса “на муху”. Ногами шаркает по полу - это он “разгребает” гальку, чтобы устойчивее стоять. В одной руке у него “удилище”, в другой - “крючок- муха”. Вот он кидает на перекате “муху”, пригнулся, внимательно сопровождая её ”по течению” взглядом. Тут слышится “хап” ( Стрелок языком точно имитирует звук, издаваемый хариусом), делается ”подсечка” и по напряжению руки и тела зритель “видит” какую рыбину “выхватил” Стрелок.
Всё бы ничего, но были у Стрелка и недостатки. Он храпел по ночам и так сильно, словно рвал брезентуху, но это ещё  полбеды. Часто ночами ему снились страшные сны, тогда он кричал благим матом. Некоторые новички – постояльцы спросонья в темноте хватались за ружья, не понимая в чём дело.
Хорошо помню свою первую ночь в избушке Стрелка. На новом месте, в чужих людях я плохо засыпаю. И в этот раз долго ворочался с бока на бок. Изредка за стеной что- то ухало. Похоже лёд на Аяне, ломаясь, “садился”. Только задремлю, забудусь и вдруг “тра-ах” и эхо долго катится по руслу.
 Где-то к полуночи Стрелок на печи начал во сне легонько скулить. Я хотел было крикнуть Стрелку или чем стукнуть по лежаку, но передумал. Решил посмотреть, что будет дальше, всё равно не сплю. Звуки, произносимые Стрелком, походили на повизгивание маленькой собачонки, за которой гонится огромный пёс, и вот-вот цапнет за шкирку.  Дыхание Стрелка становилось всё чаще и громче, скулёжь всё яснее и яснее. Теперь это уже просто звук “а”, прерываемый толчками, как при езде на телеге по кочкам: “а-а-а-а-а-а-а-” и всё громче и громче. Далее  скулёжь  сменился частым сопением ( так делают, когда впопыхах лезут на дерево). Наконец, он орёт, что есть мочи и вскакивает на постели, вытянув перед собой руки, как в кино покойник.
-Ох, Ох, - тяжело вздыхает Стрелок и ловит, ловит ртом воздух. -Сла-а-ва-а  Бо-огу-у! Сла-ава Бо-о-гу-у! – Стрелок крестится в темноте. Зажигаю лампу.  Любопытствую не без иронии:
- Что случилось?
-Ох, не говори, - не может никак отдышаться Стрелок, словно после стометровки. Волосы на голове взъерошены, плечи ходуном ходят. Лицо осунулось, нос заострился - ну вылитый покойник. - Какой же я счастливчик! Промедли какую – то  минутку, не проснись во время и мне каюк. Медведище гнал меня  от самой дамбы. Я на дерево. На самую макушку, дальше не куда. Там вверху небо, а я же без крыльев. Всё, - хана мне. Он лапищей своей цап меня за плечо... рубаху порвал, сволочь, - Стрелок пальцами провёл по плечу и нащупал дыру в рубахе... оттопырил так это её пальцами и замолчал. С минуту сидел думал, а потом спохватился, - ядрёно корень... так это ж я плечо разодрал вчера... об гвоздь, - он загадочно улыбнулся и долго радовался, как ребёнок, что это был всего лишь только сон.
Такие сны к нему приходили, чуть ли не каждую ночь. Немного приукрасив, он иногда увиденное выдавал за действительность. Украдкой записывая в дневник всё, что рассказывал Стрелок, я не помечал, где сон, а где истинная история. Да и сам Стрелок частенько путал: сон то был или явь. А, впрочем, это не так уж и важно. Главное, чтобы читалось  интересно.

 Обмишурился

Первая охота, как первая любовь, неповторима и незабвенна. В Магадан я приехал в двадцать семь лет. Колыма не скупилась, щедро дарила свои богатства: ягод и грибов столько, что вообразить трудно, весь мир можно было ими накормить. В магазинах не хватало только птичьего молока. Я застал то время, когда красную икру давали в довесок к питьевому спирту.
Но больше всего меня обрадовали “подъёмные”. К деньжонкам, что мы привезли с собой, добавилась довольно кругленькая сумма.  Мне такую пачку не приходилось держать в руках.  Всю наличность мы сложили и честно поделили между собой: жена свою половину тратила на обустройство семьи, я всё до копейки пустил на охоту.
Как сейчас помню последнее воскресенье августа. Часов в девять утра, как новенький червонец (всё аж хрустит!)  вышел я из дома в охотничьих доспехах. Лётная куртка меховая, болотные сапоги с отворотами, стёганые брюки на помочах. Но главное - за плечом тулка-курковка шестнадцатого калибра. Так хотелось быстрее уединиться, скрыться за лесок, приложить её к плечу и хотя бы прицелиться. С детства мечтал об охоте, а ружьё заимел почти в тридцать.
Вот и последний дом посёлка, двухэтажное мужское общежитие. В открытую форточку  второго этажа кто-то выставил магнитофон, разнося по округе хриплый голос Высоцкого. Северяне обожали Высоцкого, особенно мы, только что приехавшие на Колыму за “запахом” тайги. Каждый принимал на свой счёт слова Владимира: “Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу!”, хотя, конечно же, мы не были его друзьями. Лично я его мог слушать часами, но в данный момент, когда я искал встречи с одиночеством, голос Высоцкого вызывал досаду. Казалось, вместе с голосом за мной неотступно следуют чьи-то глаза, и мне уж не придётся по-детски наедине порадоваться своей сбывшейся мечтой.
Миновал пустырь, а песня всё слышна, вошёл в лесок, углубился в него, только тогда мелодия преследовавшая меня, отступила на второй план. Здесь была необыкновенная тишина, словно очутился в другом мире: ни машинного гула, ни стука забиваемых строителями бетонных свай, ни того мирского гомона, что неотступно следует за нами в городе или посёлке. Изредка только засвиристит маленькая пташка  и всё снова замрёт. Берёзы, тополя, осины уже с пожелтевшими листьями понуро и обречённо ждали осенних неурядиц, когда закружат сумасшедшие ветры, захлещут дожди со снегом и время дня и ночи для деревьев будет одинаково безрадостным. Сейчас ещё тепло, сухо и можно, хотя бы  несколько дней спокойно постоять, забыться, вспоминая о весне и лете, пролетевших так незаметно. Грусть деревьев незаметно переселилась в меня, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: охота-это не только ружьё с его курками и сизым дымом.
Именно за этим леском постоянно слышалась “канонада”: только приду с работы домой, сяду ужинать, а в открытую форточку с этих мест доносится “ба-бах, ба-бах”.
Лесок кончился, передо мною открылась большая низина, покрытая местами небольшими островками тальника. Низина тянулась далеко на север и терялась на горизонте, соприкасаясь с темнеющим лесом. Справа змейкой вился ручей. Ему, очевидно, страсть как не хотелось бежать на север. Он не раз и не два делал петлю, пытаясь течь в обратном направлении, но какая-то неведомая сила поворачивала его вспять и заставила исчезнуть за горизонтом.
В центре и справа низина пестрела небольшими озерками. Их я решил дотошно обследовать. То, что не слышно и не видно охотников, мне и горюшка мало. Невдомёк, что днём утку так же трудно найти, как иголку в стоге сена. Возможно, она рядом жирует, затаясь в осоке, меж болотных кочек. Может пулей выскочить из-под ног, метнуться вверх и тут же камнем упасть в низину. Не то что ружьё вскинуть, глазом не успеешь моргнуть, а её уже и след простыл. Тогда я об этом ничего не знал, да и знать не мог. Шёл на охоту, что в магазин: набью сколько нужно дичи - и ешь- не хочу.
Крался к каждой воде, к каждой лужице, прятался за кусты, в высокой траве. Иногда на цыпочках, иногда на коленях передвигался, благо болотные сапоги давали такую возможность. На полусогнутых “бороздил” меж кочек у десятка озёр- и всё напрасно. Отдыхая на сухом островке, я не на шутку засомневался в том, что охота на Колыме “до отвала”, как убеждали меня приятели, провожавшие в Магадан. “Но ведь стреляют, -успокаивал я себя, - сам же слышал через форточку”. (Правда, вечерами,        но я этому не придавал значения.) Передохнув маленько, вновь стал “утюжить” кочки. Одно озеро, второе, третье. На четвертом - о чудо! -  метрах в ста от меня на  серебряной глади, напоминавшей до блеска вычищенную сковородку, в углу усыночка около осоки сидели четыре больших утки. Рядом пятая, поменьше этих, метрах в трёх от них. Она как-то неестественно тянула вверх головку, с интересом смотрела на своих больших сородичей и всем видом своим будто говорила: ”Возьмите в компанию”.
При виде птиц мои ноги в коленях подкосились, и я приземлился на кочку. Сердце, как у загнанного зайца, того и гляди выскочит. Душа с телом расстаётся: до того велико желание “добыть ”. А руки, будто я в лихорадке, ходуном ходят. Решил успокоить себя, делая глубокие и редкие вдохи, но выдыхаю тихонечко, - не спугнуть бы птицу. Заодно в уме стал прикидывать, как бы так состряпать дело, чтобы подстрелить всех уток. Всех никак не получалось. Маленькая далековато сидела,  и по ней могу “мазануть”. Утихомирил свою жадность: думаю, четырёх нашей семье на первый случай достаточно. Маленькую уточку я решил не лишать жизни - пусть ещё подрастёт. Больших вполне хватит. Мне, жене и сыну по утке. Четвёртой можно угостить соседа или кого-нибудь на работе. Я вообще-то парень-рубаха. А чего жмотничать? Авось не платил, добыл, считай даром.
Я приподнялся, посмотрел, не спугнул ли птиц каким-то неосторожным действием. Нет, слава Богу, утки сидят на месте. Теперь надо незаметно подползти, подкрасться на выстрел. Казалось, сама судьба мягко стелила мне дорожку: трава и кусты до озера высокие, можно на корточках передвигаться и быть незамеченным. Метров тридцать, сорок преодолел я не без труда, остановился перевести дух. Трава и кусты перед водой заметно поредели, так что легко просматривался противоположный берег. На той стороне озера, на взгорье в землю вкопан салон от старого автобуса. К озеру обращены два окна-глаза. Один глаз застеклён, другой заслонён  грязной фанерой, В целом охотничье укрытие походило на голову адмирала Нельсона: один глаз перетянут тёмной повязкой. Я взвёл курки, начал медленно подниматься, приладив должным образом ружьё к плечу. Руки и ноги подло тряслись, отчего конец ствола с мушкой рисовал в воздухе такую восьмёрку, что описать невозможно. Наконец подвёл мушку под цель, замер и... ”ба-бах” с правого. Дробь легла  в “кучу” ниже уток, подняв гребнем волну. Ближняя утка опрокинулась на спину, блеснув тёмным брюшком на солнце. Остальные недовольно закачались на взбесившейся волне. Пока утки не упорхнули, поспешно целюсь вторично... Тут скрипнул перевязанный глаз Нельсона: фанера отслонилась. Из окна высунулась заспанная борода. “Мужик! Ты чего, офанарел что ли? По резиновым манкам лупишь...”
Только теперь я понял, что утки эти резиновые. А маленькая уточка никогда не вырастет, ибо она не что иное, как выпиленный неаккуратным образом из фанеры профиль чирка.
Выстрелом напуганный бекас взмыл высоко-высоко в небо. Там, натянув в струнку крылья, камнем упал вниз, издавая при этом звуки, похожие на ржание молодого жеребчика: иго-го-го-го. Казалось, сама природа смеялась надо мной.

Счастливый заяц
 
Как-то зимой мы ехали на Шелоху под Оймяконом - самую холодную точку планеты. Баранку крутил Сенька Рыжов- Рыжик. Я на заднем сидении. Впереди Мих.Мих. из вторчермета . В ногах у него сидел пятимесячный щенок.
-Пусть привыкает к охотничьей жизни, - сказал Мих.Мих., когда брал Верного с собой.
Зимняя ночь на Колыме длиннее самой Колымы. Ещё длиннее трасса, по которой мы едем. Зимой она похожа на жёлоб бобслея: гладкая, как яйцо, с метровыми бортами -сугробами. Наш “газик”, словно санки, катится монотонно, повизгивая карданом на ухабах. Одному быть в таком пути - китайская казнь. Как-никак десять часов езды. Но мы - шумная компания, травим анекдоты, байки...
-Приходит заяц в охотничий магазин, - рассказывает Мих. Мих., спрашивает продавца:
“-Патроны есть?
-Нет.
-А порох?
-Нет.
-Может хоть дробь есть?
-Нету, ничего нету.
-Чихал тогда я на ваших охотников“.
Не успели мы как следует похохотать, вдруг на дорогу, словно из анекдота, выскакивает заяц - беляк.   Ослеплённый ярким светом фар, огребается во все лопатки впереди нашей машины.
-Во чешет, - замечает Рыжик, - как по нотам.
-”Когти рвёт” - уточняет Мих. Мих. А косой мчится по жёлобу, то бишь по дороге, во весь дух.
-Ослепили его, бедолагу, - вставляю я, - куда ему теперь деться?
-Его сейчас можно брать голыми руками, - говорит Рыжик.
-А давайте его поймаем, - предлагает Мих. Мих., - пусть мой Верный понюхает живого зайца.
Советуем Рыжику обогнать косого. Сенька жмёт на газушку, обходит его. Обогнав немного, тормозит. На дороге снег, местами наледь. “Газик” юзит, останавливается не сразу. Пока тормозим, пока собираемся выскочить из машины, заяц обходит нас слева и, не сбавляя хода, чешет по дороге.
-Надо было  подальше проехать. Эх ты, мазила, - подтрунивает Мих.Мих. -На охоте мажешь и тут не слава Богу...Гони снова, да подальше  тормозни, подальше.
“Газик” недовольно взвизгивает, кособочась, набирает скорость. Догоняем беляка. По нему видим: прыть уже не та, начинает сдавать. Рыжик делает всё, как посоветовал Мих. Мих. Обходим косого намного дальше, чем в первый раз, тормозим. Дверки машины нараспашку. Мих.Мих. первым выскакивает на дорогу. За ним я и щенок.
Луна на чистом небе окружена золотым кольцом. Значит, мороз под шестьдесят. В подтверждение этому с высоты падают мелкие-мелкие снежные кристаллики.
Косой продолжает бежать в нашу сторону, приближается к нам. Бежит уже не так быстро. Мих. Мих. принимает вратарскую стойку: ноги расставил шире, присел, руки на груди - приготовился к прыжку на живой “мяч”. Может и накрыл бы зайца, но в момент толчка его ноги скользят по льду, и он летит совершенно в другую сторону.  Слышится удар унтов о борт - сугроб. Заяц, не столько увидел нас, сколько услышал удар унтов о ледяную корку, опешил и “включил” свои тормоза: всеми четырьмя лапами, как прямыми палками, упирается в поверхность дороги. Но лёд и для зайца лёд. Естественно, он юзит и тютелька в тутельку  подкатывает к Верному. Тот ещё глуп, не соображает, что к чему, виляет приветливо хвостом, обнюхивает косого  и лижет его в  самую морду. Сказать, что после этого заяц дрожал, значит, ничего не сказать. Все силы отданы беготне и теперь всё тело его ходуном ходит.
Я стою в метре от животных. Рядом с дорогой в густом ельнике с ехидцей хихикнула сова, перелетая с одного дерева на другое: ”фи-фи-фи-фи.” Заяц, собрав последние силы, прыгнул ко мне в ноги, ища защиту от собачки. На свои он, очевидно, уже не надеялся.
Представьте теперь моё положение. Мих.Мих. мне кричит: ”Лови! Хватай!” А как хватать? Это же тебе не щенка взять на руки. Дикого живого зверя, даже и зайца, я в руках не держал. Взять его, как я беру своего кота Кузю и прижать к груди? Так ведь поцарапает. Я совершенно забыл, что у зайца для этого есть длинные уши. Они в полуметре от моих рук. Схвати я его за уши, он и не трепыхнётся. Но все мы крепки задним умом. Пока я раздумываю, что делать, косой, передохнув и привыкнув к свету, очухался и маханул через борт-сугроб, и поминай, как звали.
-Эх ты, Моцарт, - сместив в моём прозвище (я играю на гармошке) ударение на последний слог, Мих.Мих. намекнул, что я такой же негодный  охотник, как и  музыкант. В чём-то он был прав.

 Жулет
       
У старика Михеича есть собачка Дамка. Чистюля! Ухоженная, форменная краля «Фи-Фи», хотя и обыкновенная дворняжка. Сама вся белая, только кончики ушек чёрные. Те самые ушки она любит складывать крест на крест и по вечерам лает на полную луну. Недавно Дамка загуляла. Вышла на крыльцо  и стала прохаживаться. Желающих составить компанию «на рандеву» такой красавице оказалось, как  стоило ожидать, предостаточно. Первым прибежал приблудный чернявый кобель Анзор. О, уж эти беженцы! Везде- то они успевают быть  первыми. Жених    но уж больно драчлив («кров гарачий»). Сам не большой, а задиристый! - никому спуску не дает.
Дамка собачка сурьёзная, - с кем попало не якшается, тем более с первым встречным, как Анзор. Она легла на резиновый коврик, расстеленный у крыльца и стала ждать: может попутёвее кто объявится. Чернявый женишок, крутясь вокруг да около Дамки, твердил, как «отче наше», заученные фразы:
-Дэвушк…а  дэвушк… Верь мнэ.  Чесний слов…Клянусь аллах… другой так любит нэ можэт.
Тут у калитки появился Жулет, рыжий пёс с соседнего переулка. Нам придётся ждать и четвёртого героя моего рассказа. А пока я познакомлю вас с Жулетом. Французистого в нём ничего нет, ибо не «жю», а «жу», то есть русское производное слово. Не трудно догадаться, что подразумевал хозяин, давая кличку своему пёсику. Жуликоватый, аж спасу нет. Украдёт, а скажет, так было. Жулет преподобный страсть как любил «ловить рыбку в мутной воде». Бывает, из –за косточки стравит двух собачонок, пока те выясняют отношения, Жулет сам «оприходует» лакомство и был таков. Правда, достаётся ему за это  ого- го как. Посмотрите на его голову. Видите: три волосины на семи рядах. «Причёска испорчена» основательно, но вполне заслуженно.  И бородёнка у Жулета жиденькая, жиденькая. Глазки рачьи на выкате всегда слезятся, словно он плачет, отчего вид постоянно обиженного существа.
Пока мы с вами рассматривали его, Жулет подошёл к калитке. Хитрюга знал все выходы и входы, потому без труда нырнул во двор через дыру в калитке, сделанную хозяином распрекрасной Дамки для её же нужд. Пролез, значит, в дыру, но пойти в глубь двора побоялся рискнуть, ибо там можно было и «схлопотать».( У Анзора «не заржавеет»: чуть что, - сразу в глаз). А здесь, вдалеке, у калитки…он (Жулет) вроде бы с боку припёку. Присел так на всякий случай, и от выхода недалеко (если что,- во время «слинять»), а вдруг что «обломится». Ах, это «вдруг»!  Будь я поэтом, сложил бы гимн этому слову. Как часто оно выручает. И на этот раз…  Вдруг у калитки появился Охламон. Здоровенный пёс, весь неухоженный, дюже лохматый. Репей на репье сидел в его шерсти, ну вылитый батон с изюмом. На здоровье Охламон никогда не жаловался. (Это, кстати сказать, для таких красоток особой роли не играет). «Здоровье- ерунда! - считает она. – Был бы человек хороший». Охламон как раз был не из тех. Мнение Дамки о нём было однозначно (и я с ней согласен целиком и полностью): «Тюха – Матюха. Ни украсть, ни покараулить».
Дамка нехотя бросила взгляд в его сторону и скривила мордочку:
- Тоже мне жених! Хотя бы причесался…
Охламон, между прочим, знал, что женщины коварны и, если они тебя ругают, это ещё не значит, что не любят. Потому и ругают, что любят. Хотят, чтобы ты стал лучше, хотя бы внешне, в причёске. В парикмахерскую Охламон не побежал. Он справедливо полагал, что любить надо такого, какой есть,- не хрена припудриваться…
Пёс склонил свою бестолковку к дыре в калитке и увидел там Жулета.
-Ты…хмырь… Позови Дамку. Я хочу с ней погулять. А не то сейчас снесу к чертям собачьим весь забор вместе со столбами. -  Охламон просунул голову в дыру и слегка пошевелил ею. Петли заныли грудным ребёночком, и в лад им жалостливо затрещал штакетник. Звуки образумили Охламона. Он отпрянул от дыры. Зато Жулет наполовину высунулся через дыру, тряся бородёнкой, залебезил:
-Чего ты…Чего ты испугался…Заходи…Она вон с Анзором шашни водит…- Жулет вышел к Охламону, дружелюбно помахивая хвостом и преданно заглядывая ему в глаза. – Не бойся… заходи… Смотри как я это делаю, - и он стал проворно скакать туда и обратно, туда и обратно. Он делал это с превеликим удовольствием, потому что в голове уже имел план, как облапошить разом обоих соперников.
Если Охламон очутится по ту сторону забора, Анзор очумеет от злобы. На стороне Охламона сила, у Анзора  - дури на десятерых: будет биться до последнего издыхания, ни за что не уступит. Дамка усекла замысел Жулета (вот оно женское коварство!), лукаво ухмыльнулась и подмигнула ему, мол, в любом случае в накладе не останемся. Оно и действительно, зачем ей Анзор с Охламоном?! По - теперешней жизни  пронырливые в цене: детишки пойдут деловые, наподобие Чубайса и Березовского.
План Жулета сработал точно. Охламон аккуратно протиснулся в дыру ( чего не сделаешь ради любви!). Китка приподнялась на петлях, нудно вереща: «аккура - атней!!! Ссссорвусь же!»- но не сорвалась, а буквально повисла на честном слове, затая в себе угрозу в любой момент сорваться и прихлопнуть кого ни попадя.
Зенки Анзора налились всеми цветами радуги. Так бывает у южан. («Кров гарачий»). Шаровой молнией метнулся он на Охламона. Клубком покатились собачьи тела мимо крыльца к сараю, шипя и швыркоча, как яичница на перегретой сковородке. Слюни так и брызнули по сторонам. Началась битва не на жизнь, а на смерть. Драчунов уже водой не разлить.
А что же Дамка с Жулетом?
Тех тоже водой не разлить! Они предались той любви, которой могут предаваться только одни собаки: клещами не оторвать друг от друга.
Вскоре драчуны образумились и вдруг(!) увидели, что их наглым образом «надули»: не только «сливки были уже сняты, но и горшки перебиты». Анзор с Охламоном, опешив,  на мгновение замерли. Не сговариваясь, оба разом вцепились в загривок обольстителю, - только шерсть столбом. Бедный Жулет! Обычно его выручали ноги и сейчас спасли бы, кабы  не «прицеп» в виде Дамки, державший его, как якорь.
Скорее всего разъярённые друзья по несчастью разорвали бы Жулета, но тут угрожающе заскрипела  избяная дверь: хозяин, услышав возню во дворе, решил посмотреть, что за шум. Застигнутые врасплох, герои кинулись в рассыпную. Первым покинул двор Анзор(«горячий кров быстро стынет»).За ним бежал Охламон, забыв про осторожность.(Злопамятная калитка до поры до времени продолжала таить угрозу. Ждала только случая.) Охламон пулей рванулся в дыру, калитка сорвалась и прихлопнула… Жулета, бежавшего последним. На бедного Макара все шишки! А всё из – за чего? Непомерная хитрость. Не зря говорится, на хитрую… В общем вы меня поняли. С умом нужно всё делать! С у-мо-мом !

 У чёрта на куличках

С самого начала у нас всё пошло наперекосяк: перевернулась резиновая лодка и мы вымокли  до нитки. Хорошо, что ружья и рюкзаки уцелели. Малость обсушиться бы, да и двинуть домой, но куда там! Конец сентября на Колыме похож на Сталинградскую битву: и здесь палят, и там лупят. А если родился охотником, разве стерпишь, вернёшься домой? Как бы не так! Отжали маленько одежду и двинулись дальше.
Серые тучи сыплют на землю дождь вперемешку со снегом, словно прохудившиеся рогожные мешки; холодно, аж кожа дубеет. Ручейки в распадках вздулись, напряглись. Берелёх - речушка неказистая, летом воробей колена не замочит -вдруг раздался вширь, обратился этаким необъезженным, строптивым жеребцом. Мутная вода мечется, не зная куда податься: то на каменистый берег волной налетит задиристо. Запенится, закружится от удара и вспять отскочит, столкнётся на середине с другой грудь в грудь. поднимется пенистым гребнем, похожим на гриву шального скакуна. Лодка того и гляди налетит либо на острые подводные камни, либо на топляки, еле торчащие из воды. За всем этим нужен глаз да глаз, что мне явно не по плечу. Поэтому на вёслах Борис - мой приятель. Борис, как он утверждает, уйгур. Глаза у него узкие, с хитринкой, куртка нараспашку, а шапка набекрень. Похож он сейчас на удалого башкира из ватаги Стеньки Разина. Он сидит на корме, смотрит вперёд и правит лодкой. Я - на носу, задом наперёд, пригнувшись, чтобы не закрывать ему вид. Положение у меня неприятное: не вижу, куда нас черти несут. К тому же впечатление такое, что это не мы куда-то скачем, а всё, что нас окружает - сопки, терриконы из гальки и каменьев, намытые драгами, лес на берегу – всё сорвалось с места и несётся от нас сломя голову. Разлапистые сосны, удирая вдаль, сокрушённо качают макушками: “Куда вас несёт безумцы! Ополоумели что ли? Впереди - верная гибель! Бегите, как мы, назад.”
-Куда, куда? - смеясь переспрашивает  Борис, - к черту на кулички, -одновременно то одним веслом, то другим, а то и двумя сразу усмиряет нашего взбесившегося скакуна. Маленькие глазки Бориса искрятся бисером, и весь он там впереди. Лицо раскраснелось, весь жаром пышет - впору одежду скидывать. Снег тает у него на щеках, лбу, шее, подбородке и поднимается кверху лёгким паром. А лодка то в низину шарахнется, то вдруг вверх на гребень подскочит, аж дух захватывает.
Оказавшись временно “безработным”, я совершенно задубел от холода. Мокрая одежда ледяными колючками липнет к телу, струйки дождевой влаги сползают за воротник, тысячи мелких иголок атакуют одеревеневшие ноги. А шевельнуться нельзя -лодку и без того швыряет по сторонам, как щепку по ветру. Мне бы один глазик на затылок! До чего же хочется посмотреть вперёд, узнать, что там, и хотя бы за секунду предугадать место, где мы свернём себе шею. Бог знает, может быть, удалось бы увернуться от удара. Чтобы отвлечься, кричу Борису:
-Уток не видать? - и сам себе дивлюсь: ещё живой, если голос подаю.
-Потерпи немного, - успокаивает меня приятель, прекрасно понимая, что я помаленьку превращаюсь в сосульку. – Дальше -хорошие озера. Уже скоро. У меня тоже ноги задубели, надо бы размяться. Проскочим немного и остановимся.
Терплю, куда денешься. Нахожу себе занятие: оказывается, по лицу Бориса очень легко можно узнать, что там впереди. Вот он расслабился и легко касается веслами воды - всё спокойно. Вот напрягся, суетливо тенет голову вверх - значит, не всё гладко. Вот забеспокоился, заёрзал, стал заглядывать сбоку, как бы из-за меня - значит, обходим топляк. Вёсла заработали  активно, вздымая серебро брызг, - впереди опасность.
В очередной раз напрягся Борис, желваки заходили по скулам, привстал немного, кричит:
-Пригнись и не поднимайся!
Всё, впереди какой-то сюрприз. Эх, судьба - судьбинушка! Подскажи,  что там. Отвратительно, когда ждёшь чего-то нехорошего, а от тебя ровным счётом ничего не зависит. Словно проигрался чёрту в карты, и сам своей душе уже не хозяин. Борис мрачнеет, тускнеет блеск бисера в его глазах. Такое случается с ним редко, только если что-то уж очень серьёзное.
-Вот и  “подарок” судьбы  - кричит Борис, - нас несёт прямо на затопленную сосновую рощу.  Может, думаю, это сполз в воду участок берега с куском лесного массива, подмытый долгой водой. Несколько десятков деревьев, согнутых водным напором в три погибели и почти спрятавшиеся в воде, перегородили русло. Остановись вода на мгновение, и топляки выпрямятся, ощетинятся иглами сломанных веток, словно гигантский дикобраз. Борис искусно маневрирует, как слаломист среди флажков на горном спуске. Со вздутых вен на его шее поднимается парок, учащённо пульсирует еле заметная жилка. Топляки бегут мимо, рядом с бортами. Их обледенелые  концы хлопают по воде, словно утопленники своими костлявыми руками пытаются сцапать нас, но промахиваются. Будь у них пальцы, продырявили бы лодку! Но вот снова блеснули глаза приятеля, опали вены. Сосны на берегу присмирели, одобряюще покачивают макушками: не сдрейфили, мол, ребята, не стушевались. Даже холодные и  надменные сопки вроде бы стали приветливей. Но...Дело неладно: берега стоят, мы стоим, а вода с сумасшедшей скоростью огибает и гложет нашу лодку. Какая-то невидимая рука всё же схватила и держит лодку почти на весу. Вот тебе  на!
-Топляк зацепился за днище, - успокаивает меня Борис. Глазки его продолжают искриться, значит, всё в порядке. Он сидит, сложив руки, отдыхает, расслабился.
На берег напротив нас выскакивает лисица. Её гордость - пушистый хвост- превратился в замызганную скалку. Ещё пару дней назад она именно здесь переходила Берелёх вброд, а сейчас мечется у воды, не узнавая знакомого места. Может, на том берегу её ждут дети. (Кстати, и у нас с Борисом по двое детей, не мешало и нам бы поискать “броду”). Помоталась, помоталась, рыжуха, по берегу и скрылась в кустах.
Борис засучивает рукав и голой рукой лезет в воду нащупать топляк. Безуспешно: рука коротковата. Его спокойствию позавидуешь. Извлекает из воды мгновенно покрасневшую руку, обтирает её об штанину, застёгивает рукав. Подавшись вперёд, неторопливо разъединяет телескопический узел весла и длинным концом его, нащупав топляк, давит вниз.
Наш жеребец, снова, как чумной, рванулся с места и в карьер. Борис торопится соединить весло: жеребцом надо управлять. Облегчённо вздыхаю: пронесло! Однако, как оказалось, радоваться было рано. Пока всё это - только врата адовы, а вот чертовы кулички впереди, совсем рядом. Пока Борис возился с веслом, нас отнесло к левому берегу, где река делает крутой поворот, проходя через котлован, оставшийся после драги. О глубине его можно судить по высоченным терриконам, окружавших котлован с трёх сторон. Река здесь со всего маху ударяется в скалистый выступ. Одна часть её после удара уходит вправо, другая, большая, заворачивает в котлован, образуя водоворот диаметром метров пятнадцать с уходящей вниз метровой воронкой. Лодка наша, как по маслу сползла к воронке, которая со свистом втягивала в себя всё, что неслось по воде. Борис рванул вёслами, но поздно: нас уже разворачивало по кругу. И вдруг мы оба видим, как лопаточка правого весла, очевидно не успевшая защелкнуться на фиксаторе телескопического замка, собранного Борисом второпях, соскакивает в воду и идёт ко дну. Не как- ни будь, а “солдатиком” нырь и нету. Я мог бы её схватить, - время было, - но я так окоченел, что даже  не шевельнулся и только обречённым взглядом проводил её, пока она не исчезла в глубине. Вот тут-то сердце у меня и оборвалось: ведь из этого бучила мы и с вёслами-то вряд ли выберемся, а уж без вёсел, как без рук... Борис поднял ладони вверх над собой, словно сдаваясь невидимому противнику, потом закрыл руками глаза. Видно было, он устал безнадёжно.
Чудище меж тем, монотонно шипело, кружило, засасывало нас к себе в утробу, стараясь поставить лодку “на попа”: видимо, так ему удобнее проглотить нас. Впрочем, мне уже было наплевать: лёжа меня будут заглатывать или стоя. Сопротивляться не было сил. Хотелось забыться, отрешиться от всего. В конце концов, на фоне Вечной Мерзлоты кто мы есть? - так, букашки, вроде бабочек-однодневок, - мелькнули и нету. И вот тут-то, как это бывает иногда в жизни, случилось чудо: за нас вступилась лодка, решила не поддаваться чудищу. Она скрипела резиной, морщилась, но упрямо не становилась “на попа”. Лёжа же она была чудищу не по зубам: слишком большая.
Борис опустил руки, глянул на меня, улыбнулся. Правда, в глазах его не было  и искорки бисера, и сама улыбка казалась вымученной. Он огляделся по сторонам и вдруг, быстро задрав рукав, сунул ладонь в воду. Тут же вынул её наружу, крепко зажав пальцами... утонувшую лопаточку весла! Это было что –то невероятное. Второе чудо подряд разве бывает? Выходит, бывает. Внутри у меня затеплился лучик надежды, и стало даже немножко теплее, по крайней мере на душе. Борис улыбнулся во весь рот, а глаза его снова заискрились.
-Как это получилось? - крикнул я усаживаясь поудобнее. -Мистика!
-Ни какой мистики! Лопатка-то из пластмассы, пористая внутри. Она только притонула металлическим наконечником, и её кружило, как и лодку, только медленнее.
 Я пожал плечами. Что ж, версия правдоподобная, но чему-то другому хотелось верить, необъяснимому.
Борис тщательно прикрепил лопатку, подёргал её - не соскочит ли опять - и налёг на вёсла так, что они затрещали. Опасная воронка отдалилась от нас метра на три, но дальнейшие усилия ничего не дали.
-Давай вдвоём, - предложил я. Мы упёрлись ногами друг в друга и вместе налегли на вёсла. Но они только трещали, а лодка не дошла до заветной черты метра два...
-Да...- многозначительно протянул приятель, поднимая вёсла.  -Не догнали, зато погрелись, -прокомментировал неудачную попытку Борис.
Снова и снова возобновляли мы наши попытки и, хотя не достигли никаких результатов, хорошенько согрелись и приобрели кое-какой опыт. Так, оказалось, что если днище освободить от груза, лодка легче скользит по воде. Положили ружья на борта, на них - рюкзаки. Опробовали идею, но всё равно от той точки, где поверхность воды от горизонтального направления переходила к наклонному, нас отделяло не меньше метра. Чтобы вытащить репку, не хватало мышки...
К этому времени руки мы стёрли в кровь. Надежда на спасение снова стала постепенно улетучиваться. На очередное чудо вряд ли стоило надеяться. В голову лезли дурные мысли типа: найдут ли наши кости через тысячелетия? Ведь мамонтёнка нашли золотодобытчики прииска “Большевик”.
-Иде-е- я нахожусь, - скаламбурил Борис, подняв вверх палец. Он всегда так говорил, если его вдруг посещала какая-то неимоверная идея. - Ну-ка быстренько достань “мешочек  Плюшкина”!
Надо сказать, что у меня в рюкзаке всегда лежит брезентовая сумочка с разнообразной рыболовной мелочёвкой -  грузилами, крючками, кусками лески. Там же я носил “бороду” - приспособление доставать на озёрах убитую дичь, если охотишься без лодки: спиннинговая катушка с миллиметровой леской, на конце которой прикреплены поводки с большими крючками. Бросишь, бывало, “бороду” на убитую утку, поводки рассыплются веером и какой-нибудь крючок зацепит утку. Вот эту мою сумочку Борис называл мешочком Плюшкина.
Вытащив из сумки “бороду”, а также тройник со свинцовым шариком величиной с голубиное яйцо ( браконьерская снасть, найденная мною на льду Колымы ), Борис сцепил тройник с поводками и, размахнувшись, забросил “бороду” на берег. Я налёг на вёсла. Борис, хитренько улыбаясь, мотал катушку. Леска натянулась, как струна, и только тренькала от ударов волн. Вёсла скрипели, лодка  медленно пошла по спирали к краю. Чудище неохотно отпускало нас на свободу. Один только миг - и мы вне водоворота.  Уф-ф-ффф! Слава Богу! Проскочили. Теперь-то я знаю, где  чёртовы кулички.

 Тонкий подход

Вот уже двадцать пять лет повторяется одна и та же история: приезжаем рыбачить и охотиться на Индигирку (от нашего посёлка до нее семь часов езды на машине), приходит местный егерь-якут (их несколько братьев здесь живут). Вежливо так это поздоровается с нами, с дежурной улыбкой на лице  начинает выдворять нас. Довод у него один, но весьма весомый: сроки охоты Магаданской области и Якутии не совпадают, во-вторых, угодья эти принадлежат зверохозяйству. Здесь в клетках разводят песцов, норок, чернобурок. Наша беспорядочная стрельба, мол, пагубно влияет на зверьков. Уйму причин найдёт, чтобы запретить нам рыбачить и охотиться. По - дружески советует перебраться на свою территорию. Мы к нему в ноги, мол, отец родной, пощади. Шутка ли - пилили сюда целые сутки (прибрехнуть надо обязательно) за непонюшку табаку. И тут как раз время пустить тонкую дипломатию: угостить человека сначала чаем, для отвода глаз какую-нибудь байку завернуть, чтоб не то, что живой, мертвец бы зашевелился; тем временем незаметно разлить по кружкам спирту. Надо вам сказать, якуты до водки не падкие, к тому же в зверохозяйстве уже много лет сухой закон. Но из вежливости, со всеми вместе... Как тут устоишь! Где одна стопка, там другая, а после третьей егерь - друг до гробовой доски. Он “входит в наше положение” Показывает лучшие места охоты, рыбалки. Благодать! На зорьках бьём уток, весь день рыбачим. Чуть-чуть дипломатии и мы по -королевски проводим выходные.
Однажды чуть дело не сорвалось. Только мы разложили пожитки, видим по дороге от зверохозяйства, трюхает приземистая мохнатая лошадёнка. На глаза спущена косматая грива, закрывая обзор, и, чтобы хоть как-то видеть дорогу, ей приходится кособочить корпусом, заносить в сторону задние ноги, смотреть как бы из-за угла. На лошадёнке, свесив ноги на один бок, сидел егерь. За плечами длинная одностволка, обут в белые валенки с галошами, хотя зимой ещё и не пахнет. Довершала картину шапка якута. “Уши” её не опущены, но и не завязаны и болтаются сами по себе в такт лошадиного бега. А впечатление создавалось такое, будто на голове у него сокол машет крыльями, держа равновесие.
Якут шустро соскочил с лошадёнки, придерживая левой рукой ружьё, как Будённый шашку. Лошадка, как вкопанная, замерла к нам вполоборота, своим видом как бы давая понять, что хозяину некогда разводить антимонию. И, действительно, егерь достал огрызок карандаша и замызганный лист бумаги, стал записывать первым делом номера наших машин и тут же сухо, начальственным тоном, не терпящим возражения, предложил убираться.
-Поезжай своя территория... там ваша охота будет...
Мы его к столу. От чая наотрез отказался. Лисой перед ним юлили, умасливали - бесполезно. Пригрозил в случае чего позвонить “куда надо”. А уж вечерело. Солнце садилось, начинало темнеть. На ночь триста верст отматывать за рулём не сахар.
-Разреши нам хотя бы поужинать, пока светло,  и, коль здесь остановились, заодно и переночевать в спальниках у костра, -слёзно просим его. Плакала наша охота и рыбалка! Хочешь, не хочешь, а утром разворачивай оглобли и до дому несолоно хлебавши... Заночевать он нам разрешил, но утром без напоминаний мы должны отчалить.
Мы носы повесили, не знаем, что теперь делать.
-Не горюй, братва! - встрепенулся Мих. Мих. из вторчермета. Сегодня же хоккей, наши с канадцами играют, - он достал из багажника “Москвича” переносной японский телевизор, установил его на капоте машины перед костром, вернулся в нашу компанию, - трите к носу, - засмеялся он, - всё пройдёт.
Радости у нас не прибавилось. Хоккей хоккеем, а охота есть охота. Даже еда в рот не лезла. До полуночи гоняли чаи, думали - гадали, как выкрутиться из этой ситуации. Вскоре начался хоккей. Настроение и без того было некудышное, а тут ещё ажиотаж на экране, свист неимоверный. Казалось, весь мир ополчился против наших ребят. Семи минут не прошло, а канадцы уже вели в счёте два ноль. Ну, думаем, не зря канадский журналист обещал съесть собственную статью с русским борщом, если профи не выиграют первую встречу с разницей в десять шайб. Мы совсем приуныли, хана нашим, хотя каждый в душе сопротивлялся этой мысли. Наши и проиграть - не может быть! Вдруг Зимин забивает шайбу. Нам показалось, что шайба случайно влетела в канадские ворота, да и наши хоккеисты особого восторга от забитой шайбы не проявили. Но когда Михайлов с Петровым разыграли “стенку” и от клюшки Петрова шайба, как бильярдный шар затрепыхалась в сетке ворот, все наши семь лужёных глоток так заорали, что слышно было, наверное, и в Магадане, и в Якутске, и в Хабаровске. Радость была на всю страну. Мы воспрянули духом. Черт с ними, с выходными и с охотой. Наши лицом в грязь не ударили!
-Нужно обмыть это дело, - предложил Мих. Мих., налил в кружки спирту, - за равновесие в счёте!
Слышим, по дороге от зверохозяйства лошадёнка трюхает, видно, страж порядка спешит узнать, что за шум, а драки нету. Прыг с лошадёнки и остолбенел, прильнул взором к телевизору.
-У меня, - говорит он - батарейка в транзисторе мал-мал  садилась. Лежу,  загоревал. Знаю, сегодня игра.
Оказывается, наш егерь, а его звали Прокопием, заядлый болельщик. Пристрастился к хоккею, когда служил в армии в Липецке. А тут наши уже повели в счёте. Сам Бог велел “пропустить” за успех наших. Не устоял Прокопий, пил с нами вместе. После каждой забитой нашими ребятами шайбы орал, что было мочи. Мы забыли, что впереди два выходных дня, весь спиртовой запас “уговорили” за ночь. До утра балакали, кто кому “вмазал”, кто как забил.
Рассвет чуть тронулся, Прокопий засуетился, стал извиняться за первоначальную строгость. Дал нам “добро” на охоту и рыбалку. Перед нашим отъездом привёз целый мешок вяленной рыбы...
В этом году в двадцать шестой раз поедем на Индигирку. Если егерь –Прокопий -то наш умер -вдруг заартачится, расскажем ему про хоккей, про его замечательного предшественника. Против такого тонкого подхода ни один страж порядка не устоит.


Милкины страданья


Жил я тогда под Лебедянью. Деревянные домишки рядком сбегали к реке. Через огород пройдёшь, и вот он - красавец Дон.
Рядом со мной жила Настя Сливчиха. Разбитная такая бабёнка. Как ни глянешь, всё улыбается. Радостная, весёлая, а тут вдруг, смотрю, приуныла, сама на себя не похожа.
-Никак прихворнула? - спрашиваю её.
-Да какая меня лихоманка возьмёт! Зараза к заразе не пристаёт, -засмеялась Настюха, но по глазам вижу, хорохорится для куражу, а виду не подает. Правда, секрет вскоре открыла. Поправляя выбившиеся из под платка волосы, сказала, -корова у меня, Милка, штой-та задурила. Может, кто сглазил?! Притронуться к вымени не даёт, бьёт ногами. Головой крутит, сопит. Прямо не знаю, что делать... Какой день уже маюсь с ей.
-Не заболела ли? -спросил я, -Степаныча пригласи.
-Приходил сегодня, смотрел, - горестно вздохнула Настюха, -ничегошеньки не обнаружил.
Степаныч- наш ветврач, специалист отменный, человек известный во всём районе. Если он не определил, что с коровой, то и обращаться - то не к кому.
-Не знаю, что теперь и делать, хоть плачь, - она подумала немного и продолжила, - бабы посоветовали сбегать в Шукавку к Фёкле Могутной, знахарке. Может, сглаз какой у Милки-то... Глядишь, поможет.
Я не знал Фёклу, но много слышал про неё. Говорили, чудеса творит: у кого сглаз снимет, кому лишай заговорит или другую какую заразу изведёт. Но вот ведь беда- и знаменитая знахарка Насте не помогла.
Не будь разговора со Сливчихой, я бы и не обращал внимания на Милку. Корова и корова. Мало ли таких на селе. А тут стал присматриваться к ней при всяком удобном случае.
Вечерние зорьки я завсегда проводил на реке. За удочкой как-то думается иначе, и воспоминания всякие отчетливее проплывают перед глазами. А когда затрепыхается на леске серебристый карп или окунишка вёрткий, сразу душа будоражится, будто кто в тебя свежую кровь вливает.
Случилось это под вечер. Солнце уже садилось, потому как лягушки начали перекликаться друг с дружкой: ”Кум, спишь?” - “Сплю”. - “Кум, спишь?” - “Сплю”. Стадо коров, поднимая облако пыли, возвращалось с выпаса. Пастухи, не понукая скотину, плелись за стадом с завязанными кнутами. Каждая корова, поравнявшись со своим домом, чуть ли не рысью бежала к стойлу, где её ждало аппетитное пойло.
Милка, Настюхина  коровёнка, домой не свернула, а побежала к реке, зашла в неё, стала жадно пить воду, отмахиваясь хвостом от назойливых мух и оводов.
-Вот ведь какая чистюля, - промолвил один из пастухов. Они всегда подсаживались ко мне перекурить. - Хозяйке вымя мыть не надо - в реке скотина сама ополоснулась.
Пастухи кинули кнуты на землю, закурили и разлеглись на траве. Уморились,  бедняжки! За день сколько километров протопали?!! Ноги гудом гудят, а тут в низине на берегу трава прохладу держит. Им потому не до разговоров, расслабились, глаза закрыли...
Я у самой воды сижу на ведре, за поплавками слежу. Сквозь листву прибрежных кустов вижу Милку. Стоит довольная, сопит. Рада - радёшенька понежиться в холодке. Да и оводов над водой меньше, чем в поле. Смотрел я на неё, смотрел и вдруг слышу - кто- то зачавкал: ”Чвак, чвак”. Корова уже напилась, блаженствует молча, а чавканье идёт от воды. Уток рядом не видать. Обычно, они чавкают, “фильтруя” ряску. Не дай бог поплывут мимо моих поплавков, - все удочки перепутают. У меня такое уже не раз бывало. Но что за чёрт? Ни каких уток нет, а чавканье продолжается. Глянул на пастухов - дремлют мужики, прикрыв глаза. Опять глядь на воду и обомлел: от коровы волны кругами расходятся. Сама животина не шевелится, а волны из - под живота, от самого вымени расходятся кругами. Присмотрелся и вижу: копошится у неё кто-то под выменем, а кто не пойму. Да и зародившаяся заря, рдея на волнах, слепила глаза. Я тихонько сдвинулся с места чуть в сторонку, чтоб лучше было видно. Корова по- прежнему, касаясь брюхом воды и закрыв глаза, пребывала в состоянии блаженства.
А волны от неё всё идут и идут. Смотрю, а под Милкиным выменем какая- то большая галоша тычется в соски, чавкает и волну нагоняет. Гляжу и глазам своим не верю. Чудеса да и только! Ещё бы узнать, кто там шевелится. Вижу у самого носа галоши по бокам от неё два длинных уса. Ба-а-а! Это же сом! Да здоровенный какой! Голова чуть ли не в ведро. Вот почему Милка на седьмом небе от блаженства!
Тихонько растормошил я пастухов, шёпотом объяснил им, какая катавасия с коровой творится. Те дрёму с глаз никак прогнать не могут. Тут и Настя показалась на меже с обрывком верёвки в руках -за коровой пришла.
-Милка! - крикнула она, не видя нас за пригорком. - Хватит ублажаться, доиться пора.
-А она уже отдоилась, - засмеялись пастухи, рассказали женщине про сома. Смотрим, а волны вокруг коровы исчезли. Сом, услышав голоса, быстренько ушёл на глубину, исчез бесследно, как будто его и не было.
Соседка  оторопела. Вот это дела! Новость явно озадачила её. Вопрос с болезнью коровы сам собою  прояснился. А что дальше?
-Придётся ловить корову на мосту, - вслух подумала хозяйка, - и в воду близко не пускать.
-Поможет ли? -  усомнился подпасок Васёк. - Она же привыкла поди к сому.
-Да ладно! - перебил его пастух Егор, - можно попробовать отвадить. Попытка - не пытка.
Каждый вечер теперь соседка встречала стадо за мостом и вела Милку на верёвке к стойлу. Но и это не помогало делу: корова по - прежнему капризничала, молока давала мало. Всякий раз норовила вырваться, убежать к реке. Видно, руки женщины были грубее, чем губы сома в прохладной воде. Женщину это, наверное, задело за живое. Озлобилась моя соседка на корову.
-Беги, чёрт с тобой, - в сердцах выпалила Нюрка, когда Милка в очередной раз вырывалась из рук. Отпустила корову, а в душе крест на ней поставила. - До осени подержу, а там молоденькую тёлочку прикуплю.
До этого дело не дошло. Выручил случай. На выходные из Липецка к нам ездили рыбаки на машинах. Один из них  того “молочного” сома выловил. Говорят на жареного цыплёнка. Ни сома, ни рыбака я сам не видел, врать не буду. Но вот концерты, которые устраивала Милка в реке, посмотреть пришлось. Зайдёт по брюхо в воду, замрёт в ожидании. А сома- то нету.  Ждать -пождать...начинает беспокоиться. Оглядывается по сторонам. Задним копытом легонько “цакк” по воде. Это у них как бы пароль был, позывные что ли. Опять стоит, ждёт. Вот ведь вроде бы скотина, а понятие, как человек, имеет. С неделю, может больше ждала.  Настюху близко к вымени не подпускала. Потом, видать, смирилась. Много потом молока, говорят,  давала.

Немой


Мы со Стрелком шли на Дальнее озеро вдоль Аяна. Километра три будет. На плёсе за каменным уступом нас увидел мужчина, торопливо скрылся в кустах. Мне не раз доводилось видеть его, но он всегда избегал встречи. Я поинтересовался у Стрелка:
- Кто это?
-Петрович, - кратко ответил тот. Зная мой аппетит в любопытстве, а одного слова крайне мало для объяснения, Стрелок пообещал, - придём на озеро, расскажу всё о нём. Тут двумя словами не отделаешься.
Начиналась болотина, тянувшаяся километра два. Дорога опасная не до разговоров. Стрелок хорошо знал тропинку. Без него я бы и шагу не ступил. Уж больно страшное место, другой такой трясины на Колыме не сыскать. Даже в компании со знатоком этих мест ходить здесь неприятно. Одной ногой ступаешь, вторую неведомая сила выталкивает обратно. Ходишь вроде бы по огромному животу. ”Брюхо” под тобой проминается, того и гляди рюхнешь! Хорошо бы выпрыгнуть на твёрдую землю! Здесь куда прыгнешь. Несколько километров бучило. В добавок ко всему, внизу “в животе” что-то булькает, хрюкает, а по бокам тропинки то тут, то там кто- то бурки пускает, такие мелкие пузырьки: ”бурк, бурк”. Кажется, только- только утонул человек, и последний дух из него исходит.
-Того и гляди “шкура” под ногой лопнет, - говорю я, боязливо озираясь по сторонам, - засосёт в эту бучилу и не выскочишь.
Старайся мягонько ступать, как кот, - посоветовал Стрелок. - Лось вон махина какая, а не проваливается. Рысью идет ровнёхонько, плавно, будто на крыльях летит, еле касаясь копытом, аж вода шуршит. Пойди он намётом - тут же провалится. Известное дело - резкие толчки. - Сам Стрелок шёл, как на лыжах, движком. Попробовал и я - лучше стало и спокойнее на душе. Шмыг- шмыг, шмыг- шмыг. Незаметно до шмыгали до твёрди. А вот и Дальнее!
-Почему Дальнее? - спросил я попутчика, - а где Ближнее?
- Ближнее было, теперь там котлован, - сказал Стрелок, - видишь терриконы, - Стрелок обернулся и показал пальцем на темневшие вдали каменные отвалы. Высоченные тёмные насыпи, как заплатка на ковре, выделялись среди увядающей осенней природы. Пожелтевшие лиственницы, берёзки хоть и жалко взирали на белый свет, но всё же были живыми.
- На Ближнем сейчас драга работает, - продолжил Стрелок. - Скоро переберётся и на Дальнее.
Охота на вечерней зорьке не очень- то удалась. Всего по селезню шилохвости. По Колымским меркам это всё равно, что ничего. В избушку возвращаться не было смысла, ибо перед утренней зорькой надо быть здесь. К тому же за лето сенокосчики наметали такие стога в лесочке, можно  уложить спать целую роту. Термос с чаем у нас был с собой. Попили и в сено, на боковую! Хорошо в сене! Морозец в сентябре уже будь здоров! А в сене, как у Христа за пазухой. Так легко дышится, потому как воздух свежий-свежий. Небо вызвездило, и Колыма утонула в привычную  тишину. Только изредка с драги доносились глухие удары молота.
- Днём золото моют, а ночью ремонтируются. В две смены работают, - буркнул себе под нос Стрелок, укладываясь в сене поудобней. Светящийся циферблат моих часов показывал только семь вечера. До утренней зорьки времени - хоть кукуй. Я  намекнул Стрелку про обещание рассказать о мужчине, что спрятался в кустах.
- Ах, да-а! - спохватился мой собеседник. - Егор Петровичем зовут его. Да... дела... Был нормальным человеком. Заведовал магазином в Мяундже. Охотник и рыбак заядлый. Была семья у него. Жена красивая такая, голову высоко держала. Гордая была... А как не гордится... Сама тоже в торговле. Складами заведовала. Люди с достатком. Не нам чета. У кого дефицит, а у них - ложкой не провернёшь. Жили, дай Бог всякому так пожить. Сынишка у них был. Души в нём не чаяли. Всё для него.  И музыке учили, в спортивные секции ходил. Дома у него чего только не было: настольный хоккей, бильярд, разные конструкторы. Телевизионные приставки у него первого появились. Видики, плееры. Отец уедет в командировку в Москву, оттуда целый чемодан ему везёт: головоломки всевозможные, шарады, шахматные задачи. Уж очень хотелось, чтобы сын умным вырос. А тут вскоре начала болеть жена. Какая- то болячка к ней прилипла. Вскоре умерла. Умерла, значит, жена, они вдвоём стали жить. Год проходит - он вдовый, второй проходит, а он не женится. Какие девахи подставлялись! Закачаешься. Ему сорока не было. Жить да жить, как крепкий квас, - только-только настоялся. Нет. Ни на одну не позарился. Не потому, что однолюб (при жене- то живой он похаживал по бабёнкам, да ещё как!). Не хотелось ему раздваиваться: всю душу без остатка решил вложить в сына. Да и добро нажитое (у него на “материке” особняк трёхэтажный, иномарка, яхта в “Джугбе”) в чужие руки, видать, не хотел отдавать. Оно ж как... Я вот гол как сокол, так мне и не жалко отдать, потому что отдавать нечего. А с нажитым тяжело расставаться. Вот и он не женился, - хотел, чтобы всё досталось сыну.
В Кадыкчане у Егора Петровича моторная лодка стояла. Их, моторок- то не шибко много на Колыме. В основном у начальства. Собирается он как-то на охоту. Собирается, значит, а сынишка того... мол, папа возьми с собой.  Мальчик только- только закончил десять классов. В следующем году собирался поступать в МГУ, и поступил бы. Парень смышлёный. Окромя того, у отца мошна не мерена. Никаких денег не пожалел бы. Запросился значит сын: “Возьми, да возьми”. Как не взять? Вроде бы привык потакать сыну во всём. А сердце у отца так заныло, аж плохо стало. Душой чувствовал неприятность. Начал отговаривать сына, тот ни в какую. Парень был избалованный, ни в чём отказа не получал. Да и как отец откажет, - одна единственная кровинушка на всём свете. Случись разлад в их отношениях, дальше - больше. Отрезанного ломтя обратно не приставишь... Он этого страшно боялся. Короче, уступил отец. Стали собираться на охоту. Для парня всё было куплено заранее: японские болотные сапоги комбинезоном, такие, знаешь, со штанами, можно в них сидеть прямо в воде и ни капли не промокнешь; куртка- ветровка прорезиновая с капюшоном прилагалась к комбинезону; ружьецо иностранное “Зауэр три кольца”; пропитание в рюкзаке, - всё как положено. Собрались и на моторке поплыли. Вода в том году была не сильно полная, река берега оголила и шумела не столь строптиво, как в прежние годы. А на душе у Петовича кошки скребут. Нутром чувствовал, что добром это не кончится. Мысленно просчитал все варианты, если вдруг что... Мотор у лодки сильный. Надёжность гарантирована. Лодка юркая, чтобы от топляков уходить. По расчётам отца ничего не должно быть неожиданного. Однако судьба рассчитала намного дальше, о чём человек не мог даже догадываться: река обмелела, отсюда и беда подвернулась. Вот напротив того  утёса лодка ни с того, ни с сего вдруг остановилась. Мотор натужно заорал, захлёбываясь. Будто чёрт невидимой рукой снизу ухватил лодку и она сначала задом, а потом и вся ушла под воду.  Потом- то выяснилось: на дне реки был засыпан песком и камнями металлический трос. Один конец торчал из песка, он и намотался на винт. С драги мужики видели, - лодка  только что была, и нету. Отец схватил сына, чтобы пособить. Как же, родная кровинушка! Сын плавал плохо, да и одет был не для своих силёнок. (Прорезиновый комбинезон хорош, когда ты на воде,  когда в воде- это гро-об!) А течение в реке всегда сумасшедшее. Мальчишку и потащило. Отец держит сына, толкает его перед собой к берегу, а вода из рук выхватывает парня. Отца несёт вода на мель, а сына на самую стремнину, где бесится вода и пенится, и ревмя ревёт. Как раз место зауженное - меж двух уступов, где мы повстречали Петровича. Мужики  сказывали, жутко смотреть было на ту картину. Они- то ничем помочь не могли, - слишком далеко от драги это было. А всё произошло в считанные секунды. Отец уже опирался об дно ногами и держал сына за капюшон. И надо же такому случиться! Дальнейшее произошло будто по чьёму- то злому умыслу. Когда отец почти что вытащил сына, лодку отпустило и с силой поволокло по дну. Неожиданно налетевшая волна опрокинула парня навзничь, рванула как бешенная и вырвала его. Отец поскользнулся, упал, а тут и лодку как швырнёт к берегу, юзом она вынесла Петровича на гальку. Мужики прибежали на помощь, а парня и след простыл. Багров нет. Слегами потыкали  в воду, тем и кончилось всё. Труп парня так и не нашли. Обычно дня через три четыре прибивает к берегу. Парнишка, что называется, канул. Подошли к Петровичу, а он, видно, уже умом тронулся. Трясущими руками что- то показывает перед собою, а говорить не говорит: язык отнялся. Криво, как блаженный улыбается, что- то мычит, показывает на воду и головой трясёт.
- По- моему он таким и остался?  - осведомился я
- Да. В больницах лечили, - не помогло. Мужики с драги приютили его у себя. Кормят, одевают. А он почти каждый день и зимой, и летом на Аяне. То бродит по берегу, всё что- то высматривает под кустами, а то, задумавшись, стоит у тех каменных выступов. Волна налетит на камень, ударившись, рассыплется брызгами, - он вздрогнет, суетливо осмотрит  пучину и опять замрёт, как статуя.
Стрелок замолк, а кругом такая тишина, словно всё в округе слушало его рассказ. Над нами ясное- ясное небо. Только у горизонта собрались тучи, ни сегодня, так завтра обещая непогоду.

Колымский самородок


Проснулся я среди ночи от стука собственных зубов. Холодрыга в нашей рыбачьей палатке страшная, - дрова в буржуйке давно прогорели и шестидесятиградусный мороз свободно проникал сквозь брезентовую ткань и гулял по палатке, как ему вздумается.
Супротив меня на таком же точно лежаке спал мой приятель Иван Стешнёв. Покряхтывал от холода, словно медведь в берлоге. Терпеливый и ленивый до невозможности. Скорее ноги протянет, чем дотянется рукой до полена. Я не раз выговаривал приятелю:
- Хотя бы раз первым проснулся, подкинул дровишек в буржуйку.
- Чай мы не в Сочах. Можно маленько и помёрзнуть, - нехотя, скрипучим баритоном сквозь дрёму процедит Иван и продолжает спать, как ни в чём не бывало. Настоящий медведь! Знать бы такое дело, разве я согласился бы мастерить двухместную палатку. У всех рыбаков одноместные. Оно, конечно, вдвоем вроде бы сподручнее: пока один заготавливает дрова (рыбачим по несколько суток), другой - пешнёй долбит лунки в двухметровом льду. Лунки большие: пятьдесят на пятьдесят. Иной читатель сейчас ухмыльнётся в мою сторону, скажет: ”Во мужик загибает на холодную! Акул что ли в Колыме ловят в такие лунки?” Нет, конечно. Рыба, как рыба. Но,  во - первых, в двухметровом льду меньше лунку и не продолбишь,  - как будешь чистить ото льда? Во- вторых, и это главное, прелесть зимней рабалки на Колыме заключается именно в этом. Сидишь в палатке перед лункой, словно на огромном аквариуме. Вода колымская чиста, как слеза младенца. Водоросли совершенно отсутствуют. На любой глубине всё до мельчайшего камушка видно. С одной стороны ты как бы в магазине: выбирай какую хошь рыбину, а с другой - и облюбованную нужно ухитрится поймать.
Проснулся я среди ночи, зуб на зуб не попадает. Пошарил рукой под лежаком, выбрал дровишки помельче, сунул их в топку, в тлеющие угли. Буржуйка запела, зажурчала жестяной трубой, поднимая над крышей сизый столбик дыма. (Потому- то рыбацкие палатки  - домишки на Колыме называют “дымком”).
Заслышав знакомый мотив печурки, Иван кряхтение  сменил на храп, да такой, словно за углом кто- то усердно рвал брезентуху и никак не мог порвать.
Мой сон как рукой сняло. Посмотрел на светящийся циферблат часов. Было три ночи. До утра ещё далеко. Кругом стояла гробовая тишина, присущая только Вечной Мерзлоте. Словно какая- то нечистая сила затаилась до поры до времени и неусыпно стережёт тебя. Лишь изредка Колыма “вздыхала” - это лёд на реке “садился”. Ухнет так это капитально и по руслу долго-долго катится треск льда, постепенно затихая. При каждом “вздохе” реки в тёмной лунке вода загадочно шевелилась. Можно подумать, что там, под водой кто- то живой прячется. Всегда неприятно на это смотреть, аж жуть! а хочется, - вдруг и взаправду там есть кто-то. Знал, что окромя снасти на ловлю налима в лунке ничего нет, но какая- то нечистая сила ткнула меня под локоть, я возьми и загляни в лунку. Глянул и обомлел! Мать моя Родная! На дне, за водяными сумерками отчётливо, как на ладони вижу самородок ввиде золотой скобы. Никогда я в жизни золотых слитков не видел, хоть и двадцать лет прожил на Колыме.  Наверное, поэтому увиденная мною картина аж дух перехватила. Ведь с вечера ничего не было. За ночь стало быть течением притащило. Ничего удивительного. В Колыме золота - грести не перегрести. Вон один рыбак поймал щуку на десять килограммов, а внутри золотой слиток, похожий на блесну и величиной с чайную ложку. “Нет. Мой самородок, - тайно радовался я, - не чета блесне. И рядом не лежала! Вот это повезло! Слава богу!А то ведь кому не скажи,- смешно получается. Двадцать лет ходить по земле, где моют золото и не найти хотя бы кусочек... Чем я хуже Мишки Крикалёва, нашедшего в прошлом году на полигоне (он бульдозеристом на прииске работает) приличный самородок. На полученные деньги Мишка купил зелёный “Мерседесс”. (Между нами говоря, мне зелёный цвет не нравится. Другое дело голубой! У моей Мани глаза голубые - голубые, у детишек тоже, да и сам я, видите, голубоглазый. Представляете: на голубом “Мерседессе” да с голубыми глазами ! Шик !)
Склонился над лункой и налюбоваться не могу. Такой самородок разве щука проглотит! Слишком большой и сильно изогнутый. Напоминает собой серп, только без деревянной ручки. Совершенно верно, - лезвие от серпа. Надо же! какие природа заковыки делает.
Размышляя, стал я замечать, что золотая скоба не стоит на месте. Понятное дело, как-то же её сюда притащило. Течение в Колыме сумасшедшее- чёрта рогатого притащит. Песок, очевидно, из - под слитка вымывается и скоба незаметно, как часовая стрелка смещается к центру лунки. Надо было спешить и что- то предпринимать.
Снасть, поставленная вчера с вечера на налима, подходила для этого как нельзя лучше. На миллиметровой леске тройник, а выше тройника прикреплён свинцовый шар чуть поменьше куриного яйца, чтобы течение не сильно сносило наживку. Достал я эту снасть, сделал её “более послушной”, опустил свинцовый шар почти к самому тройнику, в надежде одним из крючков зацепить скобу. А глубина приличная: метра четыре, а то все и пять будет(рыбачим обычно на ямах). Как не тяжёл свинцовый шар, течение всё же сносило тройник. На скобу моё приспособление не ложилось. Рядышком, в нескольких сантиметрах. Я и так, и эдак. Не получалось. Хорошо, что самородок смещался к центру, и отчаиваться было излишне. Никуда он от меня не денется. Я облегченно вздохнул и только теперь заметил, что руки мои ходуном ходят, а сам взмок, как мышь. То ли оттого, что в палатке был уже “маленький Ташкент”, то ли неожиданная удача разогрела меня изнутри. Снял с гвоздя полотенце, стал вытирать лицо... шею.
“Куда спешить? - утешал я себя.  - Никуда самородок не денется. Если бы слиток был прямоугольным или неправильной формы, тогда, как говорится - видит око, да зуб неймёт, - такой предмет никаким крючком не выудишь со дна. А этот нужно только зацепить крючком за середину с внутренней стороны, тяжёлые концы перевесят, опустятся и скоба, как милая, пойдёт “до мэнэ”. Надо только дождаться, когда скобу подтащит к середине лунки”.
А Иван выводил такие рулады, совершенно не ведая о самородке. “Кстати, об Иване, - подумал я. - Брать его в долю или не брать? В принципе он никакого отношения к скобе не имеет. Так это- сбоку припёку. Возьми Ивана в долю, - плакал тогда мой голубой “Мерседесс”.  Если делить на двоих, то дай Бог, чтобы на “жигулёнка” хватило и то пятой модели... На красном “жигулёнке”  с голубыми глазами?!  Да ни в одни ворота такая картина не лезет” - украдкой вздохнул я, косясь на Ивана. А потом, что моя Маня скажет, если узнает? У-у-ууу! Лучше и не думать об этом. У неё ж не язык, а бритва, - сразу наголо бреет. Как- то в своём огороде в густом кустарнике я нашёл гнездо с куриными яйцами. Десятка полтора, два  их было. Для меня ясно- яйца не мои ( в том смысле, что мы кур не держим) . Не ты клал, не ты и возьмёшь. Так я полагаю, должно быть. Стал расспрашивать соседей, не их ли куры яйца... того...
- Нет, вы посмотрите на дурака! - Маня заложила руки в боки, глаза её сразу позеленели. - Во-о-оо Тюха- Матюха. Ходит, спрашивает, чьи это яйца! Да какой же дурак от такого добра откажется.
- Мишка Крикалёв сказал, что это его яйца и забрал, - стал оправдываться я.
- Да Крикалёвы в жизни кур не держали. Во дура-аак!
В общем, я твёрдо решил Ивана в долю не брать- с какой стати?!
Думки заметно успокоили меня. Разве дрожащими руками вытащил бы я самородок. Как бы не так!
Вот скоба, наконец, сместилась к центру лунки и стала по- моему ещё больше. Сделал попытку  ( Господи, помоги!) зацепить её. Неудачно. Тройник вроде бы ложится хорошо, но остриё, жало крючка скользит по самородку, ни на мгновение не задерживаясь. Понятно, золото гладкое как голыш. Песком и водой отшлифовало за годы- то. (Какие годы? За века! )Песок плотно прилегает к скобе, даже жало крючка не подсунуть. Вот если бы подковырнуть её, скобу чем- ни будь, слегка приподнять и тогда подсунешь жало крючка. А так она лежит как заколдованная. Была бы арматурина или проволока пятиметровая, - другой разговор. Может палку выломать? Лесину на берегу вырубить?  Но как ты её затащишь в лунку?! Или дыру в потолке “дымка” делать и через неё засовывать, или убирать палатку совсем, но тогда в лунке ничего не увидишь. Это пока палатка над лункой стоит, на дне всё до камушка видно. Убери её, - будет темно, как... незнамо как. Кроме того, пока найдёшь подходящую лесину, течение сдвинет самородок за край лунки. А край уж вот он.
Размышляя, я беспрестанно пытался зацепить скобу снастью. Пустые хлопоты... Может,  пока не поздно, Ивана разбудить?  Он -  малый башковитый, глядишь, подскажет, что сделать. Чёрт с ним... Нет не с Иваном...с “Мерседессом”. Вообще “дулю” можешь получить.
- А?... Что?... Самородок?...- всполошился Иван спросонок. - Где?... - поднялся с лежака, заглянул в лунку. Слипшиеся глаза таращит, ничего не понимая. Стал кулаками их тереть. Потом зачем- то посмотрел на потолок, на жестяную трубу и молча направился к выходу.
- Куда же ты? Помоги...
- Нужда припёрла, - нехотя процедил Иван уже за дверкой палатки. - Выйди тоже на минутку.
-А самородок? - выглянул я в дверку.
- Никуда твой самородок не денется. Глянь луна какая золотистая. Только при шестидесятиградусном морозе такая бывает.
- Ну и что?
- А теперь посмотри на потолок палатки. Между трубой и брезентом щель видишь?
- Вижу, - торопливо перебил я, глядя на потолок.  - Причём тут щель? Она не больше сантиметра, а самородок вон какой...
- А то ты не знаешь, как вода увеличивает. На дне хариус один, а вытащишь - смотрится иначе. То же самое с лунным отражением.
- Ну, хорошо, - не сдавался я, - но ведь самородок движется, его течением сносит..
- Оттого и движется, что земля вертится, чудик! Луна смещается, и самородок твой не стоит на месте. Вот сейчас я рукавицей прикрыл щель. Где твой самородок?  - Иван спокойно приложил рукавицу на крышу, подвинул к трубе и ... вдрызг разбил все мои мечты. Я молчал. Долго не мог прийти в себя. Эх, надежды наши! Вы так хрупки...
-