Донской казак

На Колыме среди охотников есть такая забава.  Осенью,  допустим,  от вечерней зорьки до утренней времени до черта.. Чем себя занять в прохладной охотничьей избушке или в стожке сена? Придумали забаву: каждый должен рассказать забавную историю, неважно на какую тему. Кто не сможет этого сделать, «служит»  истопником. Разводит  костёр на берегу озера, в избушке  топит печь-буржуйку, чтобы в нужное время был чай на мази.
Главный герой моей книги «ДОНСКРЙ КАЗАК» Лесников Николай Палыч воспользовался этой забавой. Дом у него большой, друзей и знакомых много. В выходные и праздничные дни стены дома заполнялись удивительными историями. Я, как живой свидетель, записал их и предлагаю Вам, читатель.







Д О Н С К О Й   К А З А К


Зыряновой Галине Всеволодовне , прекрасному педагогу,  специалисту в области литературы и русского языка.






Предисловие

На репетицию в красный уголок я  пришёл заранее. Следом за мной, будто ждал меня за дверью, зашёл Николай Палыч. Пока я доставал баян из футляра,  он полюбопытствовал: умею ли я играть «Матаню» и  «Воронежские страдания». Вот душа человек! Нашёл о чём спрашивать! Да я ещё с соской во рту слушал эту чудную музыку и шевелил в воздухе непослушными пальчиками, словно нажимая мнимые клавиши. Как говорится, с материнским молоком впитал все замысловатые коленца, что веками собирались и хранились мудростью народной. Я взял первый аккорд «Матани». Николай Палыч вдруг подпрыгнул. Мне  подумалось,  он тут же пустится в пляс. Нет. Он лёгким прыжком вернулся к входной двери, припёр её тяжелым креслом, чтобы никто не помешал, а сам расположился на стуле прямо у входа. Мои пальцы, подвластные уху, стали выводить кружевные мотивы. Конечно, баян - это не рояльная гармошка, колорит не тот. Но всё равно коленца получались одно краше другого! Николай Палыч наклонился вперёд, поставил локти на колени,  ладонями закрыл лицо, стал слушать. Увлёкшись музыкой, я не заметил, когда он начал плакать. Сначала стеснительно всхлипывал, затем его плечи  судорожно задрожали, при этом лопатки под белой рубашкой  зашевелились, голова в такт музыки вздрагивала всё больше и больше. Видя эту картину, я не знал, что делать. Остановиться? Или чёрт с ней! Мужика прорвало. С кем такого не бывает. Копишь, копишь порой в себе весь негатив, а потом вдруг брызнет из глаз, словно там полнёхонькое  ведро набралось.
      Моим пальцам дай лишь волю. Стали выгребать из сусеков такие коленца, пальчики оближешь! Пустил переборчики  вход, чтоб достали до самой  глубины души, да не царапнули, а копанули на полный штык, дабы облегчить душу. А коль переборчики пошли, ну, это уже настоящая рассыпуха. Эх! Сюда бы пяток  воронежских  баб, и не знаю, что стало бы с полами красного уголка. А ещё я подумал, что стало бы с Николай Палычем, если бы вместо меня заиграл Толя Корольков, мой закадычный друг юности, который впоследствии стал и является лучшим гармонистом  России.
    Краем уха слышу, в коридоре стали собираться  студенты  на репетицию. И Николай Палыч услышал. Резко поднялся, вытер лицо платком, извинился:
     - Прости минутную слабость,- и вышел вон. Так случалось перед каждой репетицией.
     И у таких людей, оказывается, бывают минуты слабости. Не человек, а кремень, утёс, скала. Вспомнились, как потом он мне говорил,  далёкие детские годы. Дедушка иногда доставал из кованого сундука Елецкую гармошку. Вечерами слышалась незабвенная Матаня,  краковяк, Елецкие страдания.
     Вот таким образом я сблизился с донским казаком, директором горно-металлургического техникума (по-нынешнему колледжа). Николай Палыч Лесников иногда казался чудаковатым. Дисциплина у него была железная. Будь то будни,  выходные, или просто праздничные дни, он, хоть проверяй часы, появлялся в общежитии ровно в шесть утра и поднимал всех на ноги на физзарядку. По выходным и  праздничным дням тех, кто любил понежиться в постели, слегка журил: «Так всю жизнь проспишь, и вспомнить будет нечего». А уж что говорить про занятия. Попробуй, какой ни будь студент опоздать к началу! До урока ещё пять минут, а коридоры техникума пусты, как тундра в зимнюю стужу. Одинокую муху, что за занавеской  дребезжит крыльями о стекло, слышно аж в другом конце длинного помещения.
     Предки Лесникова со времён Петра жили на слиянии  двух рек: Дона и Воронежа. Мастерили лодки, баркасы и всё, что двигалось по рекам. Дальнейшая жизнь  чуть потеснила их, и они осели на границе с Ростовской областью. По всяким меркам стали донскими казаками. Николай Палыч гордился своим происхождением, «казачьей кровью», как он выражался. Это как раз и заставляло его «чудить». Но обо всём по порядку.
     Судьба свела меня с ним на Колыме. Он намного раньше меня по распределению ВУЗ-а приехал в этот суровый край. Той же дорогой, но с опозданием на четверть века прибыл туда и я, т.е. по распределению. Директор местной музшколы, где мне предстояло трудиться, не покладая рук, прикрепил меня к дополнительному заработку: руководить художественной самодеятельностью в техникуме. Надо честно признаться, ехал я на Колыму не только «за туманом и за запахом тайги». Мечта иметь «жигулёнка» не одного меня сводила с ума. Тогда в моду входили  «копейка» и «трёшка». Зарплата в техникуме, а она была неплохой, оказалась кстати. А что же ещё нужно было молодому человеку, решившему не отставать от жизни, шагать в одном ряду с современниками.
     Должен вам заметить, что культурная жизнь колымчан, так называемый заслуженный отдых в выходные дни своей организованностью намного превышал тот досуг, который  бывал на европейской части страны.  Возможно, уровень колымских мероприятий был пониже «материковских». Но он был в любом посёлке, в любой деревушке, в отличие от деревень европейской части. Они вообще не знали, что такое концерты. Здесь же, на Колыме…
Вот как чешется моя душа рассказать о такой прелести. Например. Пришла пора заготовки грибов (к иному выходному ягоды созревали). Выбирается в лесу грибное место недалеко от посёлка, а этих мест хоть пруд пруди,- везде грибы, под каждым кустом.  Продторг на поляне устанавливает огромные чаны для варки и мариновки грибов. Жгут под ними костры, кипятят для этого воду. Тем временем жители посёлка, как дружная семейка и мал и стар, с лукошками ходят по лесу, кто с вёдрами, кто с рюкзаками. Набив их доверху, сносили к чанам. Обязательно каждый взвешивал набранное, ибо после этого учётчики  выдавали справку, по которой в магазинах можно было получить необходимые, но редко доступные вещи, как то: шубки детишкам, радиоприёмники, магнитофоны.  В конце дня уставшие грибники располагались на поляне. Кузов открытого грузовика превращался в импровизированную   сцену. Завершалось всё концертом, где сегодняшний артист и зритель на поляне никто иные, как соседи по квартире или по дому.
   Представляю всё это и  с ножом к горлу подступает вопрос:
     -Господа демократы! Вас не прошибает слеза от этой идиллии?!!! А я плачу, ибо дружнее наших людей трудно было подыскать в подлунном мире. Вам, заворовавшимся и обожравшимся,  недосуг помнить о таких «мелочах». Поскорее набить карманы, пока не дали по рукам! Конечно, Вы сейчас станете утверждать, что, живя по-старому, нам бы многим не видать компьютеров, не сидеть в Интернете. Но вы и это испохабили! Благодаря Вам мировая паутина превратилась в огромную мировую помойку. Мат на мате и матом погоняет. Побереги Боже!
     Простите, бесценный мой читатель, за то, что сбился с намеченной дороги. Но согласитесь, трудно, очень трудно сознавать, что всё бездумно разрушено и возврату не подлежит.
     Так вот стал я прирабатывать в техникуме, а за одно и сблизился с Донским казаком. Николай  Палыч ввёл меня в своё окружение, а оно было далеко не ординарным. Когда собирались вместе по выходным и праздникам, то  проводили всевозможные казачьи ритуалы. Сам Николай Палыч  был, как бы  атаманом. Другие участники имели разные звания. Тут были  вахмистр, хорунжий и  сотник, есаул, даже два полковника. Меня они дружно приняли в свою когорту. Присвоили  звание полковника,  уж не знаю, за какие заслуги.
     И самое главное. В довольно просторной комнате, где проходили церемонии и  ритуалы,  на стене под самым потолком был прикреплён большой портрет М.А.Шолохова. Вокруг этого портрета, а вернее человека, всё крутилось и вращалось. Вроде бы взрослые, солидные люди на какое-то время становились детьми, простодушными и непосредственными, беззаботными весельчаками и балагурами. Тут обсуждались семейные и житейские вопросы. Темы были разнообразные, но ни в коем случае о работе. О ней никто и не вспоминал. Наверное, в негласном уставе было запрещено говорить на эту тему. Надо заметить, что по такому же негласному уставу на работе никто и никогда не вспоминал о «детских шалостях» накануне.
     На таких вечеринках - посиделках всегда была дружелюбная шутливая  обстановка. Друг над другом подтрунивали, подшучивали, но злобы, даже малейшей зависти и в помине не было.
     Длинный стол от одной стенки комнаты, до другой  был заставлен разными закусками и выпивкой. К выпивке никто никого не принуждал. Соблюдался  колымский закон,- каждый наливал себе сам. Душа меру должна  знать!
     Для женщин был большой выбор европейских вин, начиная от сладкого «Бисера» и кончая  кислым «Тырнова». Мужчин тешила просто  «Водка» и «Пшеничная водка», «Столичная водка» и «Старка», «Черные Тучи» 63 градусов крепости и просто чистый спирт в графинчике, а с ним рядом стояла бутылка минеральной воды. Те, кто помнит старые времена, сейчас, наверное, слюнки глотают. Ещё бы!!!  Тогда мы отраву, которой сейчас потчуют нас торгаши, не пили. 
     В торцах стола стояли по креслу. Одно для атамана, другое для его жены. Атаманово кресло располагалось как раз под портретом писателя. От первой  стопки и до последней соблюдался определённый ритуал. Атаман с рюмкой в руке, встав на колени перед портретом М.А.Шолохова, говорил примерно такие слова:
     -Дорогой Михаил Александрович! Разреши рабам твоим пропустить по рюмочке. Уверяем Вас и обещаем, что честь Вашу не запятнаем дурными поступками.
     Между первой  и последующими рюмками шло восхваление блюд и медленное их поедание. А на столе чего только не было: рябчики и куропатки, заяц, запечённый в духовке, для чего  его сутки терпеливо вымачивали в уксусе. Вкус бесподобный! Иногда бывали глухари, и даже гуси гумённики с яблоками. Я уж промолчу про всякую рыбу, корюшку и чавычу, про красную икру. Они просто не сходили с праздничных столов. Ведь каждый мужик был рыбаком и охотником. Добытчики!
      Первостатейно хвалили женщин за их умелые руки.
     -Машенька! Твоя икра из маслят просто тает во рту!
     -Анюта! Рябчики в сметане - это твоя стезя!
      Между тем рассказывались и обсуждались всевозможные  события и новости. При этом зимние колымские вечера и ночи становились удивительно короткими. Только-только вроде бы сели за стол, туда, сюда, а уже полночь и до утра недалеко. Интересно проводили время!
      Пришло это, скорее всего, из охотничьих обычаев, когда с вечерней зорьки и до утренней (с шести вечера, до семи утра) приходилось коротать длиннющие - длиннющие ночи. Тогда охотники завели такой порядок: каждый должен рассказать интересную историю. Кто не знал таких историй, наказывался строго, но справедливо. Представляете, в охотничьей избушке перед рассветом такая холодрыга, что пальца боязно показать из спального мешка, не то, что носа. А наказуемый должен был наколоть дрова, растопить печь, натаскать снега в ведро, в кастрюлю или чайник. Конечно, каждый стремился что-то рассказать, чтобы не нести рабскую повинность. Если виновного не оказывалось, тогда прибегали к простому способу: играли в карты в подкидного. Кто «дурак», тому и топор в руки.
     За праздничным столом порою рассказывались не только безделушки. Очень интересные и серьёзные истории. Я внимательно их слушал и отправлял на полку памяти в свой мозговой компьютер. Всякий раз при этом думал: «Пригодится для рассказа, а может быть и для повести». И  вот теперь, пятьдесят лет спустя, они появляются в окнах моего ноутбука. Некоторые из них я хочу обнародовать.
Конечно же, первым рассказчиком будет, как и положено по  чину, атаман. Вот его история.




ИСПОВЕДЬ КАЗАКА


-Шёл  последний курс в  университете.  Уже куча собранного мной материала для дипломной работы раскладывалась по отдельным папкам, согласно тому плану, который был утверждён научным руководителем, Тут меня неожиданно вызвали в деканат, а оттуда прямой наводкой направили на совещание в кабинете ректора университета. Народу собралось достаточно. Все учёные мужи нашего факультета. Не буду их перечислять, это ни к чему. Совещание начал ректор. Он сообщил нам, что вчера его посетил Михаил Александрович Шолохов. Ректор с радостью поведал  о том, что сейчас Шолохов пишет книгу «Они сражались за Родину». Книга эта очень важная и нужная для   народа, для  истории страны. Огромную, мол, ношу взвалил на себя наш знаменитый земляк-писатель. Ему необходим помощник. Энергичный человек. Записать оброненную писателем фразу или мысль, покопаться в армейских архивах, найти интересные события, геройские поступки солдат и офицеров. Одним словом, ему нужен секретарь.
Не трудно догадаться, что на эту должность наметили меня, для чего и пригласили на совещание. Я поблагодарил собравшихся за доверие, пообещал, что приложу все усилия, какие во мне есть, но оговорился, что лучше бы было  обозначить некоторый испытательный срок. Ведь не всякая овца достойна ловца.
-Да,- посоветовали мне,- тебе сначала надо приглядеться к ситуации, обвыкнуть. Из огня да в полымя не лезь.
Короче, с лёгким портфельчиком я прибыл в Вёшенскую. Шолохову доложили обо мне. Он вышел из флигеля в охотничьих сапогах, в брезентовой ветровке. Наверное,  только что вернулся или собирался уходить на рыбалку. Не знаю. Писатель принял меня тепло, душевно. Какое-то время поговорили с ним в беседке. Тут же он дал распоряжение домашним обустроить во флигеле моё жильё-бытьё.
Эх, как же хорош, воздух в Вёшенской. Лёгкий ветерок порою дунет на тебя букетом разнотравья, одурманит сразу полынью, чабрецом. Вроде бы ты окунулся в иной мир. А какие ночи там тёмные! Словно тебя полушубком накрыли, Только далёкие ясные звёзды, как отблеск надоедливых городских лампочек, равномерно мигают над тобой, умиротворяя тебя и успокаивая. Хорошо здесь работается. Никто не мешает. Конечно же, Михаил Александрович напишет замечательную книгу. И я, чем смогу, помогу ему в этом
Утром раненько поднялся, привёл себя в порядок, стал
ждать указаний. Михаил Александрович не выходил. Спал ли он, а может, и работал. Ведь многие ночами пишут, утром.
Ближе к восьми часам услышал скрип калитки: какой-то мужчина, полусогнувшись,  прошёл и сел в беседке.
-Кто бы это мог быть?- спросил я прислугу
-Прототип Нагульного,- сухо ответила женщина, глянув в окно.- Щас все соберутся,- недовольно подытожила она.- Размётнов придёть,  дед Щукарь туда жа. С кнутом. Собаки прохода не дають. А Яков Лукич заявица аж сам друг: брата приведёть.
Да, действительно, вскоре в беседке места пустого надо было уже поискать. Когда среди них появился  Михаил Александрович, я не видел, чем- то отвлёкся. Они перебрасывались редкими словами, и тут Яков   
Лукич, прищурив левый глаз, проскрипел:
-Разговорчика  бы купить. В глотке сушняк полный.
Надо вам заметить, Шолохов никогда не носил кошелька. Деньги держал в карманах брюк. Он выгреб из одного кармана мятую десятку, в том же виде пятерик и трояк. Лёгкого на ногу брата Лукича, как ветром сдуло. Секундная стрелка, наверняка, не успела сделать круг, другой, как он уж тут как тут с «разговорчиком». Ожидавшие явно оживились. И пошло и поехало. Как водится на Руси, дело катилось к поцелуям и естественной фразе: «Ты меня уважаешь?» О Русь святая! Сколько талантов утонуло под громкие поцелуи и такое простое: «Ты меня уважаешь?» Не счесть числа.
Я перед открытым окном ёрзал на табуретке, не находя себе места, в ожидании когда это кончится.
-Та, не трусь сиди. Нужен будешь, позовуть,- с безразличием высказалась женщина прислуга.
Так продолжалось до вечера. Быстрые ноги брата Лукича несколько раз мотались в кооперацию. Так что разговорчик не прекращался ни на минуту.  Расходились, когда стадо коров, подняв облако пыли над станицей, «мукало» с неотвязной настойчивостью говоря людям: «Бросайте всё! Нам невмоготу таскаться с такой тяжестью».
Завтра повторялось вчерашнее. Меня, привыкшего к дисциплине и порядку, это коробило и бесило. Надо же! Как электрички приходят по расписанию, так и прототипы появлялись в беседке. Иные люди на работу с такой аккуратностью  не ходят
Позже, до меня, как до жирафа дошла такая мысль: «Михаил Александрович писал в основном ночью. Игра с прототипами своего рода отдушина, так необходима была ему, после ночных переживаний и вхождений в образы» Я помню его лицо, когда он сидел в беседке. Маленечко пригубив рюмку, он отрешённо вглядывался вдаль. Уже другие прототипы плыли перед его очами. А здесь он только присутствовал, улыбался, согласно кивая головой, нисколько не вдумываясь в суть беседы. Общение с людьми (а у казаков язык, как бритва: не успеешь очухаться, хвать, хвать, а ты уже лысый)  рождало искромётный юмор, буйно рассыпанный в книге «Они сражались за Родину».
Тогда я был молод и малость глуп. Попытался откровенно поговорить с посетителями беседки. Они пожимали плечами, мол, мы тут не при чём. Готовы, хоть сегодня стушеваться, но что на это скажет авторитет. И тут я понял, этот гордиев узел мне не разрубить. Я сослался на семейные обстоятельства, с тем же лёгким портфельчиком и той же дорогой вернулся в город. Успешно защитил диплом. Умные люди советовали поступать в аспирантуру при МГУ. Но я выбрал при распределении Колыму. Решил посмотреть, где начинал свою писательскую деятельность другой авторитет  с Дона, Солженицын, некоторым образом мой однокашник.
-Но о Шолохове это ещё не всё. Я просто обязан вам рассказать, как ему вручали нобелевскую премию. Это интересно.
-Надо, между прочим, вам напомнить, что ни одного писателя не поливали так напраслиной, как Михаила Александровича Шолохова. Примером тому может служить «Тихий Дон». Помню студенческие годы. Сидишь, бывало, в тенистом скверике библиотеки с кучей книг, готовишься к экзаменам. Подсаживается к тебе солидный гражданин. С виду, глядя на него, не скажешь, что он какой- ни будь там проходимец. Со знанием дела рассуждает о литературе. По крайней мере, не чуждый ей человек.    Заводит речь о том, что, мол, Шолохов не писал «Тихого Дона». Якобы он, будучи солдатом продотряда, отобрал чемодан с рукописью книги у раненного белогвардейского офицера.
 О  дневниках белого офицера.  И, если бы он один был такой. Их довольно много шлялось, дурачили студентов. Поначалу меня оторопь брала. Не мудрено в такой ситуации и поверить в их бредни. Один из них, помнится, был якобы даже наследником того белогвардейского офицера. Этот наследник, по его собственному заявлению, стал бы богачом, если бы восторжествовала правда с «Тихим Доном». А теперь он влачит нищенское сосуществование, нигде не работает, мол, мотается по судам, ищет правду. И действительно, вид у наследника, прямо скажем неважнецкий: в разбитых штиблетах, в штанах латка на латке, и не известно, что на нём, толи куртка-ветровка, толи рубашка из толстого сукна. Он постоянно ошивался среди студентов, подбирал у них пустые бутылки. Иной состоятельный студент пошлёт его в магазин за лимонадом, за печеньем. Сдачи с него не требовали. Смотришь, к обеду, он зюзя зюзей. Кувыркнётся в скверике на скамейку, а иногда промахнётся, да шмякнется рядом с ней и спит себе беспробудно, только сопли пузырём да рой мух под носом. Наследничек!
Но, слава Богу, правда, как и должно статься, оказалась на стороне писателя. А после этого и рукопись «Тихого Дона» нашлась. Говорили, что она сгорела во время бомбёжки Вёшенской. Пустить такой слух, а на самом деле спрятать её- это дело рук всё тех же недругов Шолохова. Мне так кажется. А может быть какие-то другие коллизии.
-Так вот о том, как Шолохов получал Нобелевскую премию. Приехал он, значит,  дня за два, за три до церемонии. С будущими лауреатами  проводилась репетиция. А как же?!!! По всему миру будут показывать по телевизору. Не дай Бог вдруг что-то не так, какие-то неувязки приключатся. Без репетиций нельзя. Даже каждую репетицию стелили ковры и всё подобное. Понятно, чтоб люди привыкли к обстановке, не растерялись во время церемонии. 
- Церемониймейстер и говорит нашему Шолохову: «Вы стоите здесь за кулисой. Король с грамотой на той стороне  то же за кулисой. Вы его будете видеть.  Следите за ним. Как только он пойдёт вам на встречу, и вы идите. Да соизмеряйте свои шаги с шагами Их Величества. Не спешите и не запаздывайте, чтобы вы встретились строго по середине сцены. Затем вы должны поклониться королю. Это громко сказано «поклониться». Просто склонить слегка голову, чтобы ваш подбородок коснулся узла на галстуке».
-Идёт церемония. Вспомните, как весело шагал Юрий Гагарин по ковровой дорожке к трибуне у мавзолея. Только Их Величество тронулось с места и наш Шолохов,  как Гагарин, зашагал по сцене. Король вынужден был забыть свою степенность, и прибавил шагу. Понятно, встретились не совсем на середине, и все репетиции пошли коту под хвост. Ладно. Вручил король Шолохову, что положено по церемонии. Всех пригласили к праздничному столу. Шведский король сел рядом с Шолоховым. Как обычно, между первой и второй перерывчик не большой. Пошли разговоры, да восторженные беседы. Тут король выбрал момент, склонился к Шолохову и тихо говорит: «А вы ведь не поклонились мне при вручении. Почему?» Писатель приложил руку к сердцу и ответил: «Ваше Высочество! Поймите меня правильно. Донские казаки триста лет не склоняли головы перед русским царём. Склони я голову в этот раз,- они бы в гробу  перевернулись ».
Вот что такое Донской Казак!














Шапка батьки Махно
 (Эту историю рассказал есаул Цыкавый).

 История,  которую рассказал  Цыкавый, происходила как раз в станице, где проживал в своё время сам рассказчик. Так что,  не верить ему,  мы не имеем никакого права. Как- никак,  живой свидетель.

  -Когда это произошло, убей, зарежь, не помню. Знаю только, что в том году стал печататься журнал «Журналист». Большая дискуссия, как раз шла по этому факту на страницах первого и последующих номеров журнала.
     -А случай этот был таков. В нашей станице, районном центре жил парнишка. Назову его Павлом. Был любознательным, прилежным и не в меру смышленым. Вот-вот должен был окончить среднюю школу. Очень хотелось ему написать настоящее сочинение.  Уж, больно не нравились ему штампы, которыми заставляли думать  учителя. Его привлекали иные, не стандартные взгляды на всевозможные темы. Пошёл он в редакцию местной многотиражки, к редактору. Так, мол, и так. Хочу научиться по-настоящему писать. Редактор оказался удивительно чутким человеком. Взял его под своё крылышко, приютил. Самобытный талант Павла рос, как на дрожжах. Через полгода парнишка уже был литературным сотрудником отдела писем в этой газете. Должность эта незавидная: отвечать на письма, а они приходят пачками, разбирать всевозможные склоки и ссоры. Писать свои статьи некогда, времени в обрез.  Приходилось ночами не спать. А вскоре добавилась тяжёлая, но радостная ноша: Павла приняли в университет на заочное отделение факультета журналистики. Всё шло, как по маслу. Не за горами свадьба. Детишки пошли. Всё чин чинарём.
       - Как-то по письму пришлось побывать в одном хуторе. Между делом Павел узнал об одном удивительном  старике. Сазон Левоныч- уникальный самородок! Играет на любом инструменте. Да не просто какие-то там частушки-мастушки. Серьёзную музыку, классическую. Играет так, аж закачаешься. Полонез Огиньского, вальсы Чайковского. А ведь нот совсем не знает. Всё играет на слух, да так, что комар носа не подточит. Да ладно, чтобы только играл, он же любой инструмент сделать может: хочешь балалайку, пожалуйста, хочешь флейту, из тростника и флейту смастерит. Во всей округе пособирал рога бараньи да коровьи,- все пустил на рожки.
      -Павел выспросил всё у соседей, разузнал всякие подробности, дотошно занёс на бумагу, стал писать очерк об уникальном самородке. Несколько раз приезжал в хутор, гостил, сблизился с Сазоном Левонычем. Грешным делом, даже первача не раз чекалдыкнули с ним. А как же иначе?!!! Разговор-то клеиться должен: рядком-ладком, да со смешинкою. Смотришь, а ручеёк уже и в реку образуется. Веселей дела идут. Пишет Павел, значит, очерк. Чуть ли ни на первой странице напечатали  его. Любо дорого читать. Люди читали, гордость испытывали: не перевелись народные таланты! И вдруг… Ба! Чека выпала, колесо соскочило и телегу поволокло в неминуемую пропасть,- прощай поклажа, прощайте седоки, прощай и ты лошадушка! Кто-то написал в райком партии писульку не писульку, письмо не письмо. В ней промежду прочим с явной издёвкой сообщалось, что корреспондент такой-то не всё рассказал о Сазоне Левоныче. За рюмкой первача он запамятовал такой важный факт. Сазон Левоныч в молодости служил в отряде Батьки Махно. Мастер на все руки из овчины сшил для Батьки шапку с интересной чёрной полоской на лбу. Батька Махно нарадоваться не мог. Носил её постоянно, да же спал в ней.
      - « Вот те хрен!- подумали в райкоме партии.- Не болит, а красный» Начали искать не автора писульки, а заслали в хутор лазутчика, разузнать, действительно ли корреспондент газеты и Сазон сошлись на короткой ноге, да ещё пили первач. Они не стали разыскивать автора писульки Район большой, хуторов да селений много. Это всё равно, что искать иголку в стоге сена. А тут адрес известен, виновники под рукой. Не хватает только кнута, да казачьей плётки. И потом, а, может, писал вовсе и не житель района. Заезжий какой из области. Ищи- свищи его. А вдруг не простой этот заезжий, а всё знающий. У страха глаза велики. Стало у райкомовцев очко поигрывать. Играй, играй, да не заигрывайся. Надо что-то предпринимать. Вдруг до области дойдёт! Батюшки святы! Такое тёпленькое кресло уплывёт, как пить дать. Срочное совещание! Срочное решение! Уволить корреспондента из редакции.
     -За что!- не говорю я, а ору на весь белый свет.- Да! Было такое у Сазона, да и быльём поросло. Что ж ему бедному теперь усра…ся и не жить! Вот до чего же гадки эти дрожащие твари. Не властьимущие, а дурьимущие маразматики уволили  Павла. Общественность поднялась в его защиту. Очень многое в этом плане сделал журнал «Журналист». Но тщетно! Райкомовцы упёрлись рогами в стену, и ни с места.  Павел с семьёй, как перекати-поле влекомое ветром, стал искать прибежища. А ведь ни за каждым углом у нас редакция, да газеты. Кроме того, хула, да домыслы скакали  перед ним вприпрыжку. Кто ж такого возьмёт на работу. Дальнейшая судьба Павла мне неизвестна.




ХОРЬКИ.

(Чт о мы услышали от сотника Романова,  только что прибывшего  на Колыму).

Перед самым отъездом сюда со мной случилась нервная история!
Надоело всё. На-до-е-ло! С самой перестройки гоняюсь за долларами да за рублями, как белка в колесе. Белка, понятно, печётся о своём здоровье, но я- то чего рванул не хуже стайера? И толку? Буксую, как коровы на льду - то дефолт, то инфляция. (Не понос, так - золотуха). Гори они синим пламенем! Всех денег не заработаешь. Плюнул  на все дела, решил отдохнуть от городской нервотрёпки. Поехал на природу,  за восемьдесят километров от Москвы на водохранилище. Когда-то постоянно по выходным ездил туда на рыбалку, снимал комнатку у добрых людей в доме прямо на берегу.  ( Огородами пройдёшь, - и ты уже у воды).
Фомич и Клава встретили радушно. Не забыли, хотя и пролетело уже лет пятнадцать.
-Да как же забыть?! - смущённо пожимая руку, сказал хозяин. Се-дина забелила его каштановые кудри, но выглядел Фомич очень и очень крепким, как тот дуб, которого ещё не коснулась червоточина.
-Это вы нас забыли, - с лёгкой обидой стала выговаривать хозяйка. Клава моложе Фомича на десять лет. Она всегда, сколько помню её, счастлива и выглядит, как Софи Ротару, (год от года всё моложе и моложе). - Совсем забыли и глаз не кажете.
До вечера калякали о прошлом, а когда солнце стало садиться, мы с Фомичом отправились по старой памяти на рыбалку. Уходя, я попросил хозяйку:
-Мне бы яиц купить на завтраки...
Клава как раз доила корову.
-Э-ээ, милок, - она повернулась ко мне на стульчике в пол- оборота, промокая утиркой раскрасневшиеся ладони, -чего нема, того нема. Курочек у нас -  тю-тю, и попросить не у кого, - во всей деревне кур порешили,  - женщина с горечью отвернулась,
склонилась к вымени, и дойник вновь запел свою обворожительную песню.
-Хорёк что ли завёлся ?- спросил я Фомича, когда отошли от дома. Тот какое-то время молча ступал по стёжке, потом тяжело вздохнул, обернувшись, озабоченно произнёс:
-Да, хорьки... только двуногие. Их щщас много развелось.
-Кто ж такие?
-Тутошние они, местные, - Фомич согнутым пальцем указал на деревню. - Молодые парни. Работать не хотят, а пить на что- то надо. Способностей трудиться  - кот наплакал, а запросы ого-го какие, - Фомич при каждом слове махал кулачищем, словно забивал гвозди в деревяшку. Попадись какой “хорёк” под руку, - голова ”всмятку”. - А чего ж им... поди плохо. Не жизнь, а малина. Никто не притесняет. Вон как ту лебеду на развалинах старой церкви,  - Фомич удилищем показал на взгорье.  В своё время на лодке в поисках клёва я облазил всё водохранилище. Ото всюду развалины церкви видны, как на ладони. Неотступно мозолят глаза людям, мстя за прошлое безумие. - Без четверти сто лет, как ломанули церковь. Совсем разрушить не сумели,  - кишка тонка, стены- то почти метровые и кладка - монолит. Но лебеда своё возьмёт...  Лебеда, что хочешь разрушит. Надо же на какую высоту  забралась. Будто бы её там кто-то сеял.
Пришли на берег. Расположились недалеко друг от друга, чтобы можно было перекинуться словечком. Клёва не было. Да и шут с ним! Разве рыбаку это так уж важно. Главное - вода перед тобой. С берега кусты нависли над водой, как в зеркале, любуясь своим отражением. В сторонке куга слегка шевелилась, словно кто- то там на дне, перебирая, считал её.  Чуть подальше за кустами, у самого берега домашний селезень, густо разукрашенный сизым цветом, “обхаживал” серовато-простенькую уточку. Та спокойно и тщательно перебирала клювом каждое перышко хвоста, изредка косила на “жениха” смоляным глазом, как бы говоря: 
” -Какой же ты нетерпеливый! Не могу же я выглядеть, как лохудра.”.
У того берега две лягушки разругались вдрызг. Одна другой  говорит:
-”Курр-рва ты, курр-рва ты”, - а та ей  в ответ:
-”А ты ка-кко-ва !  А ты ка-кко-ва!”
По берегу, наполовину отражаясь в воде, кошачьей походкой скользил человек, прижимая какой-то свёрток к груди. На голое тело его накинут был замызганный офицерский китель. Долговязый, тонкой фигурой был похож на парня, но приблизившись, одутловатым морщинисто- небритым лицом скорее напоминал чахоточного старца, нежели молодого человека. Не лицо, а выжатый лимон, к тому же немытое несколько дней, если не недель.
-Здорово были, рыбаки,  - надтреснутым пропитым голосом поздоровался прохожий, хотел было улыбнуться, но покосился сначала на свёрток, потом на меня, не останавливаясь, пошёл огородами к дому.  - Фомич... хозяйка дома? - спросил он, не оборачиваясь.
-А, Мотыль, - нарочито запоздало отозвался Фёдор Фомич, не проявив присущей ему учтивости, холодно буркнул, - дома... где ей быть...
По отношению Фомича к  прохожему, было понятно, - это “хорёк”.  Спросил его об этом.
- Он самый,  - недовольно и брезгливо отозвался тот. - Видеть его не могу. - Фомич сплюнул на крючок с червяком, с остервенением “вжикнул” лесой, забрасывая удочку. - Всё в нём от хорька: и наглый взгляд, и повадка, и хитрость. Даже вонь от него, как от хорька, - за версту несёт.
И действительно, пахнуло от прохожего таким запашком, хоть святых выноси.
-Кто ж он будет? - спросил я.
-Племяш моей Клавдии, - всё также брезгливо ответил Фомич. - Сын её брата.
-Того, что застрелился?
-Того самого... Лёшкин сын... Э, тварь, не клюёт, а сосёт... смотри что делает! Кладёт поплавок и всё тут. Потянешь -фигушки - Фомич поправил червяка, смачно поплевал на него и опять в сердцах ”вжикнул” лесой. - Лёшка и застрелился- то из- за него. Пьёт в три горла, нигде не работает. Понёс в тряпке... что- то спёр...
Рыбалка в этот вечер не заладилась. Уже стало темнеть. Лягушки перестали ссориться, убаюкивая всех в округе: ”Кум, спишь?...” “Сплю-у”. “Кум, спишь?...” “Сплю-у”. Мы вернулись домой. В комнате, где я квартировал, на тумбочке меня ждала кружка парного молока. Люблю такое молоко незнамо как. Особенно с карябкой белого хлеба. Обмакнёшь кусок такого хлеба в молоко, - и половина кружки уже нету. Ещё раз обмакнёшь - и ты сыт по горло.
Я уже задремал, как послышался негромкий разговор на кухне.
-Что он приносил? - шёпотом, но твёрдо спросил Фомич жену, не желая, очевидно, чтобы разговор получил огласку.
-Маленькую индюшку, уже ощипанную, - робко сказала жена в от-вет.
-И куда ж ты её дела? - уже громче спросил муж.
-Только не кипятись, Федюнь, выслушай, - Клавдия прибавила в голосе. - Я тот раз не стала тебе говорить, промолчала, а теперь скажу. Не могу ему отказать... Боюсь его, чёрта. Вдруг разозлю. В тюряге ведь сидел. Возьмёт и корову прирежет. Вон Акинишне от поросёнка одни кишки оставили в сарае. Артачилась, всё грозилась найти на них управу. Теперь сидит, слезами умывается.
-За корову я ему ноги выдерну и спички вставлю, - злобно перебил Фомич жену. - Не посмотрю, что он - из тюряги, как ты говоришь... И куда ты её дела?...Индюшку-то...
-Куда дела... поросёнку скормила, чтобы ты не узнал... Пристал, как с ножом к глотке: ”Дай на бутылку, - помираю, похмелиться надо”.  Какой-то  бешенный последнее время. Попрекает: ”Родная тётка и никогда не выручишь. Вон Никоноровна, чего не принеси, всё берёт”. Пришлось взять...
-Могла бы просто дать денег...
-И что ж он, Мотыль, понесёт украденную индюшку обратно хозяину. Смеёшься, что ли...
-Вот, вот...- наступал Фомич на жену, - Никаноровне он наших кур отдал за бутылку, - мы чью- то индюшку взяли. Не жизнь у Мотыля, а коммунизм. И не хочешь, от безделья запьёшь.
-Прошлый раз, когда он спёр у нас на погребце баллон с газом, я его выследила. Ты помнишь. Пригрозила тогда ему: ”Если не вернёшь баллон, не посмотрю, что ты мне племянник, пойду к участковому”. А он с наглой рожей говорит: ” Ой, напужала !  Аж поджилочки трясутся. Что мне твой участковый. В тюрьму посадит, - да я там уже дважды был. Вот вы меня за глаза “хорьком” называете. Участковый такой же “хорёк” как и я, только “хорёк “в законе. Ты думаешь, он кинется счас искать твоих кур или баллон. Ага-аа !  Раскатала губу. Ты ж ему копейки за это не дашь. Он вон ошивается вокруг коттеджев. Там для него манна небесная. Как кот в мясной лавке, - отстёгивают зелёными. На иномарке рассекает. Хорошо жить не запретишь и милиционеру”... Вот ведь сволочь, какие речи ведёт.
Долго они ещё говорили. От них я узнал, что конец августа, начало сентября, когда подходит  уборка картофеля, моркови, свеклы,  - для сельчан это время становится  настоящим бедствием: приезжают из города “сомнительные личности” с рюкзаками, с мешками и грабят всё подряд. От местных “хорьков” житья нету, а тут еще городские  докучают. Хоть волком вой сельчанину.
-Беззаконие доходит до абсурда, - слышу я с кухни голос Фомича. - Своровал рюкзак картошки, тут же становится на трассе и продаёт её. Ни документов, ни спросу с него.
- Милиция у нас такими мелочами не займается, - вставила Клава. - Всё воров в законе никак не переловят.
- Но хуже и гаже другое: допустим, милиция ладно. А те, кто покупает картошку, что не знают, что это краденное? У него же, у продавца на роже написано, что он бомж, немытый, небритый, нечёсаный. Не гадко ли брать продукты из его рук. Покупают, - значит не гадко. Стало быть, и покупатель- “хорёк”, участник преступления, помогает сбыть краденное. Выходит все вокруг “хорьки”.
Это уж был камень и в мой “огород”. И мне иногда приходится покупать продукты на трассе, но  как- то не задумывался, что и я “хорёк”. Под предлогом покурить  вышел на кухню и сразу включился в разговор.
-Я согласен, что всё это по бедности, - раскрасневшийся Фомич принял в штыки мои доводы о том, что при обилии всего на прилавках, но при отсутствии денег, каждый старается купить дешевле. - Допустим, что нам с тобой захотелось сейчас красной икорки, балыка, севрюжки...
-Федь, ты так говоришь, что у меня слюнки текут, - перебила Клава мужа, смеясь.
-Ничего. Это полезно для пищеварения... Так вот неплохо бы щщас икорки, хотя бы и паюсной, но у нас деньжонок тю- тю, кот наплакал. Пойдём... грабанём банк, купим, наедимся вдоволь.! Никому же эта мысль даже в голову не приходит, потому как этого делать нельзя, все знают, - нельзя и точка. Почему тогда в московской подворотне можно за бутылку купить с рук кроссовки, которым в магазине красная цена триста целковых, или дублёнку за полцены. Какая ни будь бабуля, или Сидоров Иван Сидорович, сидя на скамейке возле подъезда, наслушавшись по телеку криминальных сводок о “домушниках”, клянёт на чём свет милицию. Да хоть золотая милиция будь. К каждой душе сторожа не поставишь.
Разговор  длился, чуть ли не до утра, и я  не думал, что эта тема продолжится и через сутки, только в слегка изменённой форме. В воскресный день, когда утром собрался уезжать, хвать, а машина не заводится. Открыл капот, - аккумулятор  корова языком слизала: был, и нету. Фомич прирос к месту, с минуту не мог двинуть ни ногами, ни языком. Клава, принимая на себя вину за племянника (чужой украсть не мог, ибо Шарик, подал бы знать), стала молча плакать, приложив к глазам уголок платка. И я стоял в виноватой позе, как тот прохожий, которого случайно обдали помоями: нечего шляться...
-Однако ехать- то надо,  - прервал я образовавшуюся паузу  - хотя бы с буксира завестись...
-Подожди, я щщас, - очнулся Фомич и легко, что не вязалось с его фигурой и осанкой, припустился вдоль домов.
-Беги на Гудовку, - напутствовала ему  во след Клава, - там Васька Бельчик картошку перепахивает на “Белорусе”. Приедет, - дёрнет. - Она продолжала бесшумно плакать. Я стал утешать её, как мог. Минут пятнадцать, двадцать мы с ней говорили, потом с низов послышался гул трактора и голубой “Белорусь”, спотыкаясь и подпрыгивая  передним мостом на кочках, семенил мне на выручку. Трактор лихо затормозил рядом с моим “жигулём”, стал, как вкопанный и заглох. Дверку открыл рыжеватый парень со стальной фиксой, весело улыбаясь, предложил:
- Ваш аккумулятор? Забирайте!
В ногах у тракториста стоял мой белый аккумулятор с обёрнутой изолентой переносной ручкой ( для удобства я всегда ручки обматываю изолентой).
-А где Федя? - тревожно спросила Клава.
-Фомича в милицию забрали. Комедия!- и Бельчик стал рассказывать историю. - Перепахиваю картошку Уляхе, вижу бежит Фомич, машет мне. Зачем-то я ему понадобился. Потом вдруг резко свернул с дороги к  дому Сёмки Желудка. У того за гаражом на бревне примостилась компания: Мотыль, Педаль и Корчик. Семён Желудок им самогонку разливает в стаканы. Ворота гаража распахнуты. Из-за них как раз и выскочил Фомич. Мотыль - к нему с протянутым стаканом. Тот как врежет племяннику по - свойски. Мотыль с копыла долой (кулачище- то у Фомича, - любого быка с ног сшибёт). Педаль с Коржом вскочили с кулаками. Он давай их метелить. Ох, как метелил: одному в зубы, другому - в глаз, тому в глаз, этому- в зубы. Желудок видит, что дело швах, кинулся закрывать ворота. Фомич цап его за шиворот, - ”стой там, иди сюда” - и вместе с воротиной пошире распахнул гараж. Вошёл, забрал аккумулятор и тут они как мухи налетели на него. Все четверо. Я поднял культиватор, на “пя-той” заспешил  на помощь Фомичу. Он аккумулятор не бросает, а они воспользовались тем, что руки заняты... Да у них удары- то копеечные... Пьянь-рвань стакан до рта, не расплескав,  донести не могут... А тут как раз и участковый на иномарке, и всех под гребёнку.
-Его теперь в тюрьму посадят, - запричитала Клава.
-За что? - возмутился Бельчик. - Он же не виноват. Пришёл за своей вещью, а они накинулись. Я же свидетель, - тракторист обратился ко мне, - Фомич просил вас подъехать в милицию, как свидетеля... я тоже поеду- и стал заводить трактор.
На обратном пути до самого дома рой неотвязных мыслей одолевали меня:
“Фомичу ничего не будет. Да и тем четверым вряд ли что грозит, - рассуждал я.  (В милиции они “выкрутились”, заявив, что взяли аккумулятор только для того, чтобы завести машину Желудка). А вот зуботычина на пользу пойдёт им, это точно. По крайней мере, за километр теперь будут обходить дом Фомича“...
“...Что мы за народ, россияне? Почему, чтобы поставить каждого на своё место, обязательно нужно выколачивать из него душу?...”
“...Про лебеду Фомич сильно сказал. “Сорная трава”  в душах людских - страшная вещь: давно ли в праведниках ходили все поголовно!?!... Какими чистенькими прикидывались при “Советах”, хоть в магазин да на витрину! Куда всё делось? Теперь каждый друг из - под друга готов  последнюю простынку выдернуть...“
 Ехал домой, а голова от мыслей гудела, как чугунная. И это называется: отдохнул на природе.

2002 г.
;


Не тревожьте тихий омут
(Слово полковнику  Тропину)


Беда пришла к Пожидаевым незаметно, как бы крадучись и вывернула на их пути такую глыбу, что не обойти её и не объехать. Началось с гонконгского гриппа. Вся семья им переболела. К пятилетнему Жене и трёхлетнему Славику простуда словно прилипла. Вот ведь зараза какая! Одного вылечат, она на другого перекинется. Прыгуча, как блоха! Ведь, чтоб не заражались друг от друга,  мальцов держали в разных комнатах. И всё равно только-только старшенький оклемается, пойдёт в садик, - смотришь, уже младшенький засопливел. Последнее время Анюта (жена Алексея Пожидаева) на работу не ходила, всё сидела по справке. Вскоре участковый педиатр Валентина Георгиевна Машкова собрала в поселковой поликлинике врачей, в виде коллоквиума, куда пригласила и Алексея Пожидаева, главу семейства. Врачи были категоричны: «Климат севера вреден его детям. Срочно сменить место жительства». Эти, поначалу простые и ясные слова подняли в душе Алексея настоящий переполох. В их смысл он стал вникать позже, надевая шубу в вестибюле поликлиники. «Сменить место жительства». Значит опять туда, откуда шесть лет назад приехал в Колымск. Приехал добровольно, прознав от знакомых, что здесь, на Колыме, как молодому специалисту можно получить мало-мальски человеческое жильё. В №ске, где обитал до Колымы, жилья не имел, всё слонялся, снимая у частников комнатушки. Хозяева постоя три шкуры драли с холостяка, - брали, как с семьи. Им тоже хотелось жить богаче. С квартирой Алексею «не светило»: самое малое – пятнадцать лет в очереди. Раскинул мозгами: за эти пятнадцать лет можно заработать льготную пенсию и на кооперативную квартиру деньжонок сколотить.
«Вот и сколотил», - с такими несладкими мыслями шёл Алексей по посёлку. Хотелось вот так вот идти, идти и идти. Никуда не сворачивать. На тысячи вёрст от этой жизни, от забот, обрушившихся разом на его плечи. Домой не хотелось, - смотреть на слёзы жены!? Тут самому впору расплакаться, да не умел. Ещё не умел утешить плачущего, например, Анюту. Чего зря реветь? Нужно искать выход, а не нюни распускать…
Алексей тяжело вздохнул и клубы пара, вырываясь из-под шарфа, прикрывавшего рот, шлейфом потянулся назад, через плечи, оставляя на воротнике мелкие кристаллики снега. Зимнее солнце холодным блином прилипло к чистому небу. Морозный воздух затянуло густым туманом, - то мелкие кристаллики льда еле заметно оседали на землю. На градуснике авось под пятьдесят. За коленки кусает ого-го как. При таком морозе долго не погуляешь. Куда бы зайти погреться. Алексей осмотрелся. Был уже край посёлка. Вместо пятиэтажек кругом маленькие деревянные домишки жались друг к друг, подпирая небо столбами сизого дыма. Над дверями одного из домишек тускло светилась электрическая лампочка, похожая на красный шар, которыми украшают ёлку. На стене сбоку от дверей вывеска: «Продуктовый магазин № 6». Алексей усмехнулся . Здесь он бывал несколько раз, но чудной вывески этой не замечал. Дело в том, что в посёлке всего три магазина, а тут «№6». Алексей взялся за металлическую ручку двери, потянул на себя и с клубами пара, как на гривастой лошади вкатился в магазин, скользя по доскам кованными от мороза подмётками унтов.
-Ха – ха – ха! – засмеялся у прилавка Стива Кухлевский. Для многих ответственный секретарь многотиражки «Северные Зори» был Степаном Дмитриевичем Кухлевским. Близкие звали его просто Стива. Он жил тут рядом в крайней        пятиэтажке. В рыжей лисьей шапке с длинными «ушами» да с раскрасневшимся лицом сиял, как новый пятак. –Лёгок на помине! Только подумал, с кем бы партийку сгонять. – Стива – шахматист. По его словам, в шахматы не играют, а отдыхают от этой «проклятой жизни». Алексей хотел было отказаться от приглашения, но вспомнив постулат Стивы о шахматах, решил расслабиться, забыться за шахматной доской. На всякий случай купил бутылку «Черные тучи» (шестидесятиградусная водка магаданского разлива).
Игра у Алексея не пошла. Словно ослеп. В два, три хода растерял инициативу, а к пятнадцатому ходу и вовсе конь с ладьёй зависли, и позиция вскоре  рассыпалась.
-Что – то ты, старик, скис? – спросил Стива. – Не пропустить ли по стопке?
-Валя-ай! – согласился Алексей, сознавая, что сейчас не до шахмат. Душу давила нараставшая беда. Рассказал о ней Стиве. –Понимаешь, только-только жить начал, как говорится, пригрел местечко: двухкомнатная квартира, центральное отопление… все удобства… Даже телефон… и вдруг на тебе: «Сменить место жительства»,- последние слова в его устах прозвучали язвительно.
-Чего ты на врачей – то … они хотят как лучше. –Стива резал большими кусками минскую колбасу, открыл банку фасоли в томате. Холостяцкая еда Стивы мало чем отличалась от меню охотника и рыболова. Тяжёлые посеребрённые рюмки, в которые была налита водка, отдалённо напоминали посетителю о том, что в этой квартире когда – то  был уют. – Ну, давай… будем…
-Злюсь не на врачей. Причём тут врачи. – Алексей опрокинул рюмку в рот, - хо-охх! Аж к пяткам пошла, унты не замочить бы… Я на судьбу свою злюсь. Ведь на «материке» мне разом приткнуться не где.
- Ты как – то говорил, у тебя мать живёт под Воронежем. Свой домишко, участок.
-Этот вариант отпадает, -живо возразил Алексей.
-Почему же отпадает? Есть небось школа, так что и тебе и Анюте работа найдётся.
-Школа есть, но дело не в этом. Конечно, если разобраться по-хорошему… чо б нам не жить у матери? Домишко хоть и саманный, но на наш век хватит. О климате и говорить нечего. Мама присмотрела бы за детишками. Вот так вот прикинешь, - уйма плюсов.
- Ну, и в чём же дело? Детей в охапку и айда на родину!
-А-ааа,- отмахнулся Алексей. – Тормоз есть: Анюта. Поехали в отпуск (тогда ещё первенец грудным был). Около кургана автобус нас высадил. До деревни два километра грунтовой дороги. Ну, мы пошли.  Несу грудного и чемодан. Анюта сумочку и ещё какую – то авоську. Туфли на высоком каблуке, на шпильке, сама в платье из крепдешина. Хотела понравиться моим, а вышло всё на оборот. Ещё , когда автобус трогался от Хавы, небо со стороны Шукавки почернело. Туча до того синяя, аж в фиолетовый цвет отдавала. Прошли мы с километр, и небо словно рухнуло на нас. Спрятаться негде, кругом поля и ни единого кустика. Ливень как из ведра. Пацана – то прикрыл пиджаком, а Анюту прикрыть нечем. Все её старания кобелю под хвост: шпильки поломала, платьишко сборками полезло на живот, причёска, ресницы, как воск на огне растаяли. А тут ещё Бельчиха Верка, моя одноклассница, зараза бы её взяла! Никак простить мне не может, что женился не на ней: чем –ни будь да укусит. Матери моей проходу не давала, всё пытала, когда меня жена выгонит, а она, Бельчиха, с удовольствием примет «такого мужика».
Её дом на краю деревни, первый со стороны кургана. Идём мимо. Она в сенцах от дождя спряталась, облокотилась о притолоку крепкая, розовощёкая. Поздоровалась с нами, и, глядя на Анюту, возьми и сказани: « Жана штоль твоя? Стоило из-за такой мымры ехать в Магадан, на край света. Нешта мы хуже?!?», подалась вся вперёд, выпятив свои «цистерны с молоком». Я глянул на Анюту. Действительно, выглядела она… Никогда такой не видел. Стало жаль её. Эту жалость Анюта уловила в моём взгляде. Глаза её злобно блеснули в ответ на моё непреднамеренное предательство, и вот с той поры о деревне не заикайся6 чуть тронь – вспыхнет, как порох.
Стива налил ещё. Выпили. О деревне уже молчок, - отошла на второй план за ненадобностью. Сидели, перебирали иные варианты. Неплохо бы вступить в жилищно-строительный кооператив в каком – ни будь городишке.
-Мысль хорошая, но трудно осуществимая, - Стива закурил, приспособив под пепельницу железную пробку от бутылки. –Был бы ты на месте, где –то подмазал бы и дело в шляпе.
-Обязательно подмазать? Написать письма в двадцать городов, глядишь кто – то и откликнется.
-Ты как ребёнок! Честное слово. Там сидят и ждут твоих писем, - усмехнулся Стива. – Там ждут когда у них в карманах  захрустят бумажки, а не писем твоих.
-Неужели все продажные?.. Даже не верится.
-Спорим на литр коньяка, - Стива завёлся. Спорить – это его конёк. Мёдом не корми, а дай поспорить. – Берём сорок городов европейской части Союза. Так. Пишешь туда письма. Если получишь хоть один положительный ответ, - ставлю литр коньяка. Идёт?
Алексей молча кивнул головой. Стива дал ему ручку  и лист бумаги, сам с красным карандашом стал у кровати с железной сеткой, над которой во всю стену швейными иголками была приколота «Географическая карта СССР».
-Пиши, - спорщик ловко водрузил на переносицу очки, стал диктовать. –Ростов, Краснодар, Ставрополь… Ты порядковые номера ставь, потом легче будет считать. Написал Ставрополь. - Каждый из перечисленных городов Стива обводил красным кружочком, чтобы не повториться. Сорок городов европейской части страны были аккуратным образом перечислены и записаны.
-Надо было родиться Гомером, - засмеялся Алексей, - тогда бы меня любой город нарасхват…
-Так это ж после смерти Гомера сорок городов оспаривают право считаться его родиной. При жизни тоже, небось, пинали, и умер в нищете.
Алексей положил в карман список городов, стал прощаться, но в последний момент увидел в углу на стуле пишущую машинку.
-Ты бы дал мне её на пару дней, - попросил он.  Анюта отстучит сорок писем, всё равно делать нечего.
-На тебе и копирку, - предложил Стива, - так быстрее получится.
Алексей воспрянул духом. Домой летел на крыльях, полагая, что половина дела в этом вопросе уже сделана.
-Нужно собирать деньги на первый взнос, - весело подмигнул Анюте.
-Сколько ж нужно – то? –с тревогой спросила жена, вспомнив про сбережения, которые собирала по крохам, и всё ни как не подворачивался случай купить ребятишкам шубёнки. А теперь вот взнос. Что ж – надо, значит надо. Она даже слегка обрадовалась. Да и, действительно, дело за малым осталось: как только получат ответ, нужно, чтобы были деньги в наличии. Стали считать свои сбережения. Прикинули, у кого можно на время перехватить. Одним словом зашевелились. Анюта написала сорок писем, и ни одно не походило на другое. От копирки отказалась: слишком бездушная и казённая была бы писанина. Под копирку писать о страшных морозах и нехватке кислорода на Колыме? С чувством собственной вины ссылалась она на болезнь детей и на безвыходное положение, в котором оказалась их семья. Каждая строка взывала о помощи. Анюта мысленно представила, как там, на «материке», будут читать её письма и лить слёзы (она то и дело вытирала платочком глаза). У всех ведь дети! Какое же родительское сердце не содрогнётся, узнав о такой беде, у какого же «сухаря» не подкатит ком к горлу.
Три дня спустя, Алексей занёс Стиве  машинку, как и договорились.
-Месяца через полтора будем подводить итоги, - посмеиваясь, встретил его Стива. – Готовь деньги…
-Есть немного своих, - не чувствуя подвоха, серьёзно ответил Алексей. - если что, займём.
-Ты меня не понял. На коньяк готовь денег…ха-ха-ха! – опять засмеялся Стива.
 На шутливой волне и расстались, но ненадолго. Через месяц с небольшим Алексей пришёл к Стиве. Поставил на стол две бутылки коньяка и разложил пачку писем.
- Вот сорок одно письмо…
- А почему сорок одно, - недоумённо спросил Стива.
-Кострома почему – то дважды ответила, -виновато сказал Алексей, словно он тому причиной.
-А я тебе что толковал!? – Стива перелистывал бумажки, вникая в их смысл. -Каждый ответ подписан заместителем председателя облисполкома. Ты видишь, будто сговорились, взяточники. Вот где тихий омут! – Он то поверх очков смотрел на Алексея, то опять вникал в письма. –Во –оо жульё –то, так жульё! Посмотри, формулировка отказа у всех одна и та же: «В связи с недостатком стройматериалов постановка на очередь временно прекращена…» Будто в Сахаре живём. Дай заработать рабочим, так они тебя завалят этими стройматериалами. Жжжуки навозные! Дефицит создают…Принцип социализма. Чтобы держать всех в узде, а свои карманы набитыми. – Стива разлил коньяк по рюмкам. Усаживаясь удобнее. Тяжёлые посеребрённые рюмочки звякнули в руках собеседников, на какое – то время воцарилась тишина. Алексей первым нарушил молчание:
-Крепкую оборону держат мужики. Ничем не прошибёшь. Ни слезой, ни мольбой, ни болезнью.
-Ерунда всё это, - скривил лицо Стива, как – будто имел дело с чем то грязным, недостойным, вызывающим тошноту. –Давай выпьем, - поторопил он. Видно было, что Стива внутренне возбуждён. Его глаза упёрлись в одну точку, и весь он набычился, как перед дракой, внешне как бы окаменел, копя силы внутри. Алексей помолчал с минуту, кашлянул в кулак, взял бутылку, стал разливать коньяк по рюмкам. При звоне бутылки о рюмку Стива очнулся, глубоко вздохнул. – Всё это ерунда. Их круговая оборона рухнет, как сигаретный пепел, - Стива стряхивал пепел в ладонь и приминал его горящим концом сигареты. – Вспомни Ахилеса. И у этих мужиков есть слабые места.
-И ты знаешь их слабинку? –спросил Алексей.
-Не знал, не говорил бы, - сухо ответил Стива и продолжил строго с укором, - ты же шахматист, можешь просчитывать на несколько ходов вперёд.
-Так то шахматы, - перебил его Алексей, - а тут совсем другое.
-Тоже самое, - возразил Стива. – Вот власть, - он взял в руки чёрного короля с доски, которая никогда не убиралась со стола, - чего он боится? Мата. Угроза мата обращает его в бегство. Не пальчиком, конечно, грозить…Настоящая угроза нужна, чтоб запугать, так запугать…до смерти.
-Слушай, давай ещё выпьем, - предложил Алексей. – Что- то я никак не врублюсь. Наверное, мало выпил.
-Ну, будем…- Стива взмахнул рюмкой и тут же опрокинул её в рот, отёр губы кулаком, слегка крякнув. – Я тебе расскажу вот такой случай, послушай. – Стива прикурил новую сигарету от старой, придавил окурок в тарелке, стал рассказывать. – в  институте города №-ска работала лаборантка. Лет ей было за тридцать, а жила в общежитии, в одной комнате с девчонками. Семь лет стояла в очереди на квартиру и ещё бы три раза постольку стояла. А она возьми и напиши письмо в МИД примерно такого содержания: «Я женщина в таких летах, что могла бы принимать у себя мужчин, но не делаю этого, дабы не растлевать молодых девчонок. Прошу выдать мне визу на выезд в любую капиталистическую страну. Там моя жизнь сложится иначе». Через неделю она уже переклеивала обои в своей однокомнатной квартире, - закончил Стива и замолчал.
Алексей, изрядно захмелевший, смотрел на него удивлёнными глазами. Не верил, что ларчик просто открылся. А потом, женщина – то какая отчаянная! – Бросить камень в такой омут.
-Как же не побоялась – то?
-А чего ей бояться!? В тюрьму посадят? Так тюрьма для неё лучше, чем общежитие. По крайней мере,  знаешь, за что сидишь. В общежитии же не живёшь, - вянешь, пропадаешь.
Алексей пришёл домой, разделся, ужинать отказался. Прошёл в маленькую комнату, в брюках и свитере лёг на диван, положив ногу на ногу. Детишки играли на полу в большой комнате. Анюта вязала варежки. Никто не мешал, самое время подумать. Дело не шуточное. При Сталине за такие дела по головке не гладили. Да и сейчас неизвестно, как дело обернётся. Сам ладно, а семья. Что с ними будет? С другой стороны, он же не рвач, о здоровье детей беспокоится. И что - за это сажать?! Неожиданно для домочадцев Алексей вдруг засмеялся:
-На Колыму меня сошлют? Я уже на Колыме. Пусть в Сочи ссылают. Я не против, - с этими словами Алексей поднялся и сел к столу.
-Папа у нас уже тронулся, -пошутила Анюта, -сам с собой разговаривать стал.
Алексей не ответил на шутку жены. Он писал. Писал письмо на имя министра иностранных дел  Андрея Андреевича Громыко, где толково и грамотно изложил свою просьбу. В конверт вложил полученные из областных центров отказы и справку о состоянии здоровья детей.
Обычно письмо до Москвы шло четыре дня. Заказное – значительно дольше. Где-то через месяц, надо ждать ответа. Однако через неделю телеграмма №ского облисполкома извещала: «Появилась возможность принять Вас в кооператив тчк Срочно перечислите тысячу семьсот рублей на указанный счёт…»
-Попал в самую точку! – кричал в телефонную трубку Алексей. На том конце провода был Стива и никак не мог понять, что за «точка». Когда Алексей сказал, что с него, с Алексея, причитается ящик коньяка, только тогда дошло до Стивы. Осенью того же года Пожидаевы были уже в №ске. Алексей писал Стиве: «Получил четырёх комнатную квартиру недалеко от вокзала. Окна выходят на «Площадь Космонавтов». Ночью красотища: на серебристой стелле «вверх взмывает» настоящий военный самолёт, а в нём горят лампочки. Детишки такие довольные. Сам временно устроился в котельную оператором, а проще – кочегаром. Был в гороно. Заведующая провела со мной собеседование. Как педагог я оказался ей неинтересен. (Сейчас они внедряют какой –то свой метод). Думаю, это не что иное, как брызги от того камушка, которым я потревожил тихий омут».
Вскоре письмо вернулось обратно, « не нашло адресата». Алексей не знал, что волной того омута смыло с насиженного места и Стиву. (Литеры всех пишущих машинок были на учёте).
До самой пенсии Алексей работал кочегаром. Нередко «поддавал» с мужиками. «Поддавал» капитально. Чуть тёпленьким приходил домой, но так, чтобы соседи не видели, за что был прозван «тихоней». Только однажды сорвался: в стельку пьяный угодил в милицию. Куражился, когда сажали в воронок. Старушки, сидевшие на лавочке, шушукались:
-Смотри–ко наш тихоня…
-Да-аа. В тихом омуте черти водятся…
Когда дверка воронка захлопнулась, Алексей бил кулаком в решётку:
-Собаку, чтобы  лаяла, сажают на цепь. Меня же наоборот, привязали квартирой, чтобы не вякал.
Окружающие пожимали плечами: «О чём это он? Вот что водка делает!»









Хоть волком вой! 
(Рассказ Мих. Мих. из вторчермета)


Жил себе у нас в деревне Егор Попов до восьмидесяти годов. Тихо, мирно. Особо не высовывался: держался в сторонке, не мешая другим жить. Так бы, глядишь, и умер незаметно, будто свечка затухла. Не-ет. Её, судьбу- то, не переиначишь. Она вона какие коленца выкидывает. Устроила ему под конец жизни фейерверк.
-Егорушка, ты ба съездил в раён  што-ля,- надоумила утром на днях старуха. За безумолчный её язык Егор звал свою Анюту Молотилкой. Молотит, молотит языком без остановки.
-Чаво я там забыл? - огрызнулся Егор, не отрываясь от телевизора. Шла трансляция кубка Дэвиса. Старик давно пристрастился к теннису, повидав игру Марата Сафина. (Настоящий Российский Мужик: под настроение гору на бок своротит к чертям собачьим).
-”Чаво, чаво”,- передразнила старуха, протирая насухо вафельной утиркой вымытые тарелки.- Зачавокал...Что ж ты- мужик, а наравне со мной пенсию получаешь. Я всю жизнь уборщица.... Ты- то вон сварщиком Колымскую электростанцию строил... скока лет яйца морозил, а получаешь что?
-Ну, завела свой барабан,- буркнул себе под нос Егор и уж погромче  усмехнулся .- Твоя молотилка сегодня на ремённом приводе али на цепном?
-Сам ты цепной...только не скажу кто,- обиделась старуха.- Ему дельное,  - он артачится. Вон Путин в телевизоре когда ещё обещал прибавить северянам...
При фамилии президента Егор посерьёзнел. Не потому, что президент. Нет. Просто, как мужик, Путин ему нравился. Без пышных лозунгов, наперекор недоброжелателям в самой  России и, особенно,  на Западе, Путин по кирпичику, по гвоздику восстанавливает былую мощь страны,  разваленную бывшими  мудаками - правителями. Горбачёву, считал старик, вообще не надо было из комбайнёров лезть в президенты: доверь чудаку член  хрустальный он  его, не думая,  расколотит. Развалить такую страну!- это тебе не огрехи понаделать в колхозе Ставрополья. Уж так хотелось мужику затесаться в историю Отечества рядом с Петром Великим, с Лениным, со Сталиным.
А на Ельцина вообще глаза бы не глядели: пил и пил, пил и пил. Скока можно? Как увидишь его  с экрана, ну  хоть закусывай. Стыдоба!
А этот, теперешний президент- мужик, что надо. Ясное дело, выпивает (как же без того), но с умом. Сам- то Егор не ангелом жил. Бывало, схлестнётся с кем- ни будь получку обмыть, или какую круглую дату отметить,- чуть тёпленьким приползал домой. Теперь- то уж шалишь...- друзья все повымирали,- давненько не выпивал. Одному  как-то без интересу, а так чикалдыкнул бы стакашек, для разговорчику.  Правда, втихаря, чтоб старуха не вынюхала. Уж больно она печётся о его здоровье. Всё в книжках вычитывает, чем да как его, Егора, кормить, чтоб не потревожить язву (сувенир с Колымы крепко прижился).
- Вона Нюрочка  Слепкова хвасталась,- ей прибавили аж двести рублей,- назидательным тоном продолжала старуха, не глядя на мужа. Она всегда так делала. Будто у неё где-то внутри патефонная пластинка крутится, а старуха только рот открывает, озвучивает, что на пластинке- то записано. Всё у неё выходило складно, без запинки,  не ошибалась. И не придерёшься, и не возразишь,- говорила по  делу. Не мытьём, так катаньем заставляла Егора делать по-своему. А он и не возникал. Долго молча слушал и смотрел, пока Марат не  выиграл (не будь его,- наши  продули бы!). На радостях Егор  засобирался. Достал из-за портрета сына документы, завернутые в пакет, сунул в боковой карман пиджака.
-Да смотри не схлестнись там с кем-а-а,- наказывала Анюта, будто чуяла неладное. Сняла прилипшую к рукаву пиджака белую нитку, доверительно глянула на мужа,- табе пить не идёть,- глаза делаюца как у замороженного судака, страх аж взглянуть.
-На какие это я шиши схлестнусь? Скажешь то жа...-буркнул Егор.
-Свинья грязи всяда найдёть...- отмахнулась старая.
В районном центре Егор нашёл четырёхэтажное  здание, в котором когда-то размещалась школа. Была когда-то замурзанная, с обвалившейся штукатуркой, с разными росписями на облупившихся стенах типа: «Тут был Вася». Теперь фасад сиял коричневым кабанчиком. У входной двери на стене слепила глаза размером метр на метр бронзовая вывеска, на которой затейливым курсивом значилось:    ”ПЕНСИОННЫЙ ФОНД”.
Не умей читать, Егор подумал бы, что он - в Белокаменной, а не в районном центре, попал в министерство каких-то там цветных металлов..
-Вот они, где наши денежки- то!- невольно сорвалось с языка Егора, и правая рука сама собою указала на бронзу, ослепившую старика. Егор крепко зажмурился  и на мгновение застыл, вроде как протянутой рукой шарил дверь.
-Дедушка, вход здесь,- откуда ни возьмись, явилась расфуфыренная дамочка средних лет, сильно надушенная,  намного сильнее размалёванная. Она любезно открыла входную дверь, придержав её, пропустила  Егора вперёд.- Если насчёт пенсии,- поднимайтесь на третий этаж.
В вестибюле перед лестницей, ведущей на этажи, стоял большущий стол. Около него охранники: два огромных мордоворота, перед которыми Илья Муромец, наверное, выглядел бы маломеркой. Одетые с иголочки в униформу, они безудержно над чем-то хохотали, не обращая внимания ни на дамочку, цокавшую каблучками по паркету длинного коридора, ни на Егора, поднимавшегося по лестнице наверх. Их громкий смех неприятен был Егору, казалось, они смеются над ним.  «Жирные коты!- подумал Егор, с опаской косясь на охранников.- Недурно устроились!»- старик  десятым чувством понимал, что и тут без доли его пенсии не обошлось. 
На третьем этаже такой же длинный коридор. Старик стал в сторонке,- нужно было отдышаться, осмотреться, куда далее путь держать. Тот коридор напоминал встревоженный улей. Дверей пятнадцать вдоль коридора, и у каждой, где змейкой, где кучей, а где и просто вроссыпь толпились люди. Они были похожи друг на друга возрастом, простотой в одежде, утомлёнными лицами. Какая-то серая однообразная невесёлая масса раздражёнными голосами вела недовольные разговоры. То и дело гомон толпы стихал, забиваемый бойким цоканьем дамского  каблучка: открывалась под дуб дверь какого-нибудь кабинета, и «слуга народа» в виде расфуфыренной особы важно проходила к двери другого кабинета. Стоголовая толпа, как подсолнухи за солнцем, смиренно сопровождала удивлённым взглядом «деликатную» особу, как будто та с другой планеты: «Не явление ли Христа народу?!» По крайней мере, её одежды и манера держать себя и двигаться ну ни как не совпадали с серой массой пенсионеров. «Инопланетянки» постоянно слонялись из кабинета в кабинет. Делают они это вот по какой причине: сегодня они принимают от посетителей документы; завтра не приёмный день,- они будут те бумаги обрабатывать, и  нет резона  набирать целую охапку, когда можно обойтись двумя, тремя, организуя себе дополнительный выходной. Вот почему «инопланетянки» слоняются весь день из кабинета в кабинет. В одной руке у них чайник или кофейник, чашка с недопитым кофе, или просто ключ от кабинета. Другая рука, прижавши к груди кипу документов, сообщала,  мол, иду к начальнице выяснить тот или иной вопрос. «Но если сама не можешь решить данного вопроса, на кой ляд ты тут сидишь?! Иди, торгуй пирожками, мороженым, ситро продавай. Прямо вот зло берёт! Кукла чёртова. Глаза бы на них  не глядели!»- Егор начинал «заводиться». Он терпеть не мог всяких дармоедов, особенно «кабинетных крыс»: каждая из себя меня корёжит, как - будто она -  пуп земли, а сама чуть что,- бежит к начальнику с вопросами. Пустышка!!!
Егор отдышался, осмотрелся. Первая с краю дверь, с обеих сторон богато обитая жёлтой кожей с позолоченной канителью, открыта настежь. Егор несмело заглянул в комнату: приёмная. И никого. Справа дверь к заведующему, слева - к заместителю. Старик решил зайти, тронул правую дверь и надавил на неё. Его глазу открылась огромная комната, как  армейская столовая. Весь пол застлан персидскими коврами. По стенам, где не было окон, стояли большие красивые импортные кожаные диваны. Между ними шикарные кресла. Около окон столы. На одном восседал компьютер со всеми его причиндалами, на другом огромный телевизор. На других столах цветы, цветы, цветы. По середине длинный большущий стол с массивными ножками-тумбами,  покрытый зелёным сукном. Стулья из красного дерева с высокими фигурными спинками придвинуты были к столу. (Прислонить голову на таковые во время заседаний, все равно, что витать в эмпиреях по соседству  с Господом Богом). Над всем этим висела большущая люстра с вентилятором. Её хрусталь серебрился своими многочисленными  гранями. «Царские палаты»- мелькнуло в голове старика.
-Ну, кто там расхлебенил дверь?!- раздался зычный и властный мужской голос из-за двери.- Заходи.- Голос у заведующего пенсионным фондом, Михал Ефимовича Прыткого, командирский. Порою какому-нибудь незадачливому полковнику, чтобы стать генералом, не хватает как раз вот такого зычного голоса. А у Прыткого всё при всём, и вообще, он мужик разбитной. Был начальником городской свалки, завотделом культуры в райсовете, даже главврачом районной больницы, правда, с известной приставкой «И.О.». Теперь вот здесь.
Егор застал Михаила Ефимовича за любимым занятием. Всё свободное время  заведующий прохаживался вдоль длинной пустой стены, на которой были наклеены фотообои: во всю стену с потолка до пола красовалась картина Ивана Шишкина  с соснами среди огромного ржаного поля. Фотообои, по словам жены Прыткого,- анахронизм при таком современном убранстве кабинета, но Михал Ефимович специально не тронул их во время ремонта. Дело в том,  что он от кого-то слышал, якобы, всякий раз, когда смотришь на произведение искусства, открываешь для себя что-то новое. Пока Михал Ефимычу не удавалось этого сделать. На полотне он видел только три вещи: огромное ржаное поле, сосны и пыльную дорогу, тянувшуюся наискосок через всю стену от пола до самого потолка. Заведующий замер в пол-оборота,  как раз ступив ногами у края жёлтой пыльной дороги, как бы собираясь по ней идти в поисках искомой отгадки. Прыткый держал руки глубоко в карманах брюк, качаясь с бока на бок, как маятник метронома, то в одну сторону, то в другую, играл  «в карманный бильярд». Появление Егора нисколечко  не смутило его и не оторвало от любимого занятия: он продолжал «катать шары». Егор высказал  цель своего визита.
-Зайди, напротив, к заму,- указал кивком на противоположную дверь заведующий, и не раздумывая, зашагал… в дальний угол «палаты», отказавшись идти пыльной дорогой. (Да и действительно, с какой стати обувку пачкать?!)
Замом у Прыткого была Нелли Фёдоровна Кобылянская, миловидная дамочка с чудными ямочками на щеках, с шикарной причёской и с неизменным спутником современных женщин- детективом, хитро спрятанным среди прочих бумаг. Так не вовремя и так некстати заглянул этот старик! На самой развязке повествования! Кобылянская, не поднимая головы, отмахнулась от старика, как от мухи и послала его… к своей помощнице в 44-ый кабинет.
-Пом…зам… зава!- чеканя каждый слог, громко усмехнулся старик, проходя по коридору через всю толпу. А получилось, будто собачий лай: «гав-гав-гав». - Неровен час,  скоро залаешь.
Задумавшаяся было о чём-то старушка, очнулась вдруг и сказала:
-Э-э-х, милок! Торчу тут, как забытая клизма, уже третий день, - не токмо залаешь, волком завоешь! 
  Около дверей с двумя четвёрками толпилось всего человека три, не более. Егор облегчённо вздохнул и стал осматриваться, искать место, где бы приземлиться. Кстати, в подобных заведениях сесть разом не на что, чтобы посетители особо- то не засиживались. Иным, глядишь, захочется и вздремнуть!  Егору приходилось и ранее бывать в оных учреждениях, и всегда он отмечал характерную деталь: в помещениях, как будто нарочно затевали  ремонт или проводку телефонных кабелей, или вставляли новые рамы. Добрая половина кабинетов, естественно, не работала, потому- то  «инопланетянки» на законных основаниях  весь день слонялись  по магазинам, парикмахерским и другим подобным местечкам. Конечно, слабонервный посетитель махнёт рукой на очередь и отложит своё дело до будущего раза, хотя в следующий раз, возможно, будут перестилать или красить полы, или натирать паркет. Ну, это так, к слову сказать.
Егор приметил, что кабинеты и после 44-ого номера продолжались, но все были закрыты. Вывешенное объявление гласило: «ИДУТ МОНТАЖНЫЕ РАБОТЫ».
Только крайняя дверь была приоткрыта, из которой тянулись в несколько следов белые провода и слышались мужские голоса. Егор полюбопытствовал и заглянул в кабинет, желая попросить стул. На стульях в кабинете, на полу лежали бобины проводов, стояли раскрытые специальные ящики с инструментами. Два мужичка в фирменной спецовке сидели возле стола, разложив всевозможную еду и прочую  закуску. Очевидно, завтракали. Было на столе и что выпить.
-Заходи, отец!- приветствовал старика тот, что сидел передом к нему.- Не бойся, мы не кусаемся.
Тут к старику на вращающемся кресле скоро обернулся и второй мужичок. Батюшки мои ! Свят, свят! Вылитый - Путин. Невысок росточком, с резвыми, умными, но без всякой хитрости глазками, гладенькая причёска с залысинами, нос слегка продолговатый. Ну ни дать, ни взять Владимир Владимирович! Дед Егор остолбенел. Рука, вначале просившая стул, сама замерла на месте: «Не привидение ли это?!» Егор хотел перекреститься, но рука  не слушалась,- неожиданность так шибанула его.
-Присаживайся к нам, батя, - подчёркнуто учтиво сказал Путин, однако голос был уже не тот. Это размагнитило слегка старика, но не разочаровало. Он попросил стул, не спуская глаз с мнимого Путина, как бы изучая его. Тот убрал бобины проводов со стула, придвинул его ближе к столу и пригласил старика присесть. Егор продолжал находиться во власти иллюзии. Он так уважал настоящего Путина, можно даже сказать боготворил его, что и мнимому  Путину не мог просто так отказать. Потребовалось бы какое- то время, чтобы окончательно размагнититься. Но прежде пришлось присесть хотя бы и на краешек предложенного стула. Пока он садился, напарник мнимого Путина выглянул в коридор, попросил женщин, чтобы сказали, когда подойдёт очередь старика, идти в кабинет. Похожий на Путина взял со стола зелёную пузатую бутылку, на этикетке которой большими буквами значилось: «НАПОЛЕОН», налил не больше напёрстка в пластиковый стаканчик, поднёс старику. Егор слышал про армянский коньяк, про тот же «НАПОЛЕОЕН», но пить никогда не  приходилось. Оно бы и сейчас  не нужно было. Разве что пригубить маленько! Хотя бы попробовать на вкус: шо оно вин такэ. Подвернётся ли ещё когда случай попробовать?! (На свои шиши и рассчитывать нечего). Так что  отказывать хоть и не настоящему Путину не было никакого резона. Егор решил малость пригубить, но подлая рука, вечно трясущаяся в таких случаях, и на этот раз подвела: выплеснула всё содержимое стаканчика старику в рот. Вку-у-ус необыкновенный! Бальзам, да и только. Сразу по жилочкам потекло тепло и некая истома. Блажен тот человек, кто сотворил такой напиток!
Парень, похожий  на Путина, предложил старику кусочек шоколада. Тоже приятный, тает во рту и жевать не надо (кстати, оно и нечем). Вот так вот случись встретиться нос к носу с настоящим Путиным, сразу и не найдёшься что сказать, с чего начать разговор. Дед Егор молча шамкал впалым ртом, подыскивая надлежащие слова. Напарник похожего на Путина угадал состояние старика:
-А мы его, разговорчик- то, сейчас спрыснем и оживим,- и плеснул в стаканчики не больше первого раза.
-Спасибо вам, ребятки, огромное, - возразил старик.- Уважили.  Но это уже будет слишком,- и указал пальцем на стаканчик.- Не сдюжу. Сами понимаете, года…
-От него только здоровее будете,- стал успокаивать Егора не настоящий Путин.- Только настроение поднимется. Мы ж сами не пьянки ради…поднять тонус…
Настроение у старика и так  уже было на мази. Много ли человеку надо для счастья?! Теплое движение доброй души,- и ты уже на седьмом небе. Егору было достаточно того, что предложили сесть. Он отдохнул, даже разомлел немного. Во второй раз не надо бы было соглашаться,  но отказать Путину, хоть и не настоящему, язык не поворачивался. И в руке появилась крепость, уверенность. По крайней мере, не дрожала, подлая, как в первый раз, чётко опрокинула стаканчик в рот. Напарник не настоящего Путина предложил конфетку, раздев её догола. Егор только положил её в рот, из коридора послышался женский голос:
-Дедушка! Ваша очередь подошла.
На ходу, поблагодарив ребят,  бодро засеменил ножками в желаемый кабинет, что был рядом, за перегородкой, откуда периодически доносились голоса, пока Егор гостил у ребят.
Убран кабинет был немножко иначе, нежели те два, но все равно тот, кто колдовал над внутренним убранством комнат, хотел, чтобы в этих стенах больше отдыхали, нежели работали. Об этом говорил и вид молодой девушки, которая всякими там прикидами  принарядилась на дискотеку, да вспомнила, что сначала надо сходить на работу, а уж потом дискотека. Время поджимало, переодеться некогда, пришла, в чём была. А выглядела она красивой, как и вся молодёжь. Суховата в деловом разговоре и чувствовала себя не совсем уверенно. Егор заметил это при первых же её словах. Он назвался, подал свои документы и высказал суть вопроса, интересовавшего его. Девушка быстренько потыкала клавиши компьютера, стала читать на экране высветившиеся данные.
-Пенсия вам начислена правильно,- сухо произнесла она.
-Как же правильно?- возмутился старик не столько смыслом, сколько сухостью сказанного.- Простая уборщица больше меня получает. Выходит я зря на Колыме морозил… эти… самые… И мне меньше…Где же тут правильно?... – старик «заводился», что называется на «холодную», голос его постепенно крепчал, становился звонче, как - будто внутри у него  кто- то сидел и давил на газушку. Дед Егор пытался и никак не мог вспомнить   что -то важное, о чём говорила старуха ему на дорожку, потому, наверное, начинал терять контроль над своей речью: то вдруг замолкал, будто внутри его запал кончался, с открытым ртом стоял посреди кабинета, то вновь «его движок» начинал тарахтеть с ещё большим усилием. Тогда он выпаливал очередь, как из пулемёта: про кабанчик и бронзовую вывеску на фасаде; особо остановился на охранниках (кого и от кого охранять?); про «царские  палаты»…
-Вы на нашей нужде жируете! Ковры да кожаные диваны! Посмотрите, как одет простой люд!- старик ногой толкнул дверь, желая показать невзрачную толпу пенсионеров. Шпонированое полотно, лёгкое на подъём, неожиданно стукнуло пожилую дамочку, которая,  услышав через перегородку нарастающий голос старика, бежала из соседнего кабинета на выручку молодой. Тут старик как раз вспомнил то главное из наказов старухи: « Путин по телевизору обещал прибавить пенсию северянам». Вот оно что. Настойчивость старика  опиралась не на пустоту, не на воздух. «Просто эти дамочки не слушают новостей»- подумал дед Егор, а вошедшая дама, потирая ушибленный  лоб, наперекор ему думала: «Нам  это нужно? чтобы потом приходили вот такие старики и старухи и качали свои права? Пенсионерам, этим нищим - попрошайкам только дай волю: заплюют и втопчут в грязь. Посмотри, какие они все здоровые,  крепкие,- кувалдой не сшибёшь. Попробуй зайти впереди них  в трамвай, в автобус или в электричку,- жила тонка сдвинуть их с места. Как Красноярские Столбы!»
Противоборствующие полюса накалялись с неимоверной быстротой. С одной стороны этому способствовал «НАПОЛЕОН», с другой - честь мундира не давала возможности пойти на попятную. Чиркни спичкой! и взрыв обеспечен. Старик стоял на своём:
-Путин давно ещё  сказал по телевизору, что северянам прибавят пенсии.
-Да вы больше слушайте этого Путина! Путин сказал, Путин сказал,- со злобой стала передразнивать старика дамочка, придя в себя от столкновения с дверью.- Он много чего говорит, а где их, деньги, взять? Болтать-то легко,- пожилая дамочка не то что сказала, а «плесканула» из пузырька серной кислотой в лицо старику. Он терпеть не мог, когда об уважаемом им человеке отзывались наплевательски. «Оно и впрямь, как же можно вот так огульно. Ведь Путин…ведь Путин…Он последняя надежда и опора России. Других- то, кто бы мог постоять за неё и близко  не видно. Это ж вот как у теннисистов: знаменитых много, а в кубке Дэвиса за всех отдувается Марат Сафин. Где же здесь справедливость?!». Тут, конечно,  старик не выдержал  и «пошёл в разнос».
-Да вам и цари были нехороши!- ринулся в наступление дед.
-Кому это вам и какие цари?!- возмутилась пожилая дамочка, недоумённо пожимая плечами и, обернувшись к молодке, сделала кислую мину на лице.
-Вам,- это чиновникам и бюрократам всех времён, начиная с Ивана Грозного,- довольно громко стал изъясняться старик.- Каких царей? А тех, которых взрывали и в которых стреляли. Вам и Ленин стал нехорош, а Сталина вообще с гав..ом смешали. И всё это ваших рук дело бюрократы, да чиновники! Сначала рядились в дворян, бояр да вельмож, потом большевиками да коммунистами  заделались, теперь демократами стали, к Путину грязные свои  ручонки тянете. Что? прищемил  он вам хвосты- то, оттого и не хорош стал.  Не троньте его!- закричал дед,- Не позволю! На нём вся Расея держится!
-Да он сумасшедший!- тихо шепнула  молодка.
-Он пьяный!- строго резюмировала пожилая дамочка и мигнула молодке левым глазом. Та под столом стала шарить ногой кнопку вызова охранников. (Кстати, приём, очень часто применяемый в подобных учреждениях и в подобных случаях).
Ильи Муромцы не заставили себя ждать: тут как тут. Взяли под локти старика, вынесли  из кабинета, грозясь вызвать милицию. Быть бы деду «декабристом» битых пятнадцать суток, но тут подоспел всё тот же Путин, (простите) похожий на Путина.  Он уговорил Добрых Молодцев не звонить в милицию, и взял Егора под свою ответственность. Старик больше не артачился: образ Путина на него действовал магически,- даже если бы его сейчас повели на  расстрел, он бы и  не пикнул.
-Вася,- сказал похожий на Путина напарнику,- ты бей штробу, я отца отправлю домой.
Василий как мог приободрял деда:
-Ты правильно говорил, старик! Так им и надо. Помню ещё мальчишкой ходил с бабушкой оформлять её пенсию. На весь район два работника райсобеса сидели в фанерной комнатушке под лестницей - и никаких очередей.
- Здесь пятьдесят  слишком кабинетов, и в каждом минимум по  три крали сидят,- поддакнул похожий на Путина.
 Ребята аккуратно положили документы Егора в целлофановый пакет. Похожий на Путина закрутил покрепче пробку на начатой бутылке «НАПОЛЕОНА», сунул в дедов пакет, взял Егора под руку повёл к выходу. Пока они шли по коридору, толпа, потупив взор, молчала, словно выносили покойника.

 

Чудеса природы
(Бывший учитель ботаники , а ныне агроном совхоза Мяунджа   Резо  Тутберидзе,- человек высокого полёта. У себя в теплице на ТеплоТец уже второй десяток лет выращивает виноград детишкам детского сада. А недавно в кабинете директора совхоза взвешивали на  весах помидор сорта Космонавт Волков. Потянул чуть ли не килограмм)

 
Сегодня я расскажу  о чудесах природы. Некоторые из них можно обрисовать словами, как бы домыслить. Иные чудеса не поддаются анализу. Человек бессилен, иногда не может объяснить то или иное явление.
Если бы мне рассказал кто-то об этом, я бы ни за что не поверил рассказчику, как бы он не клялся и не божился. Но я сам лично был живым свидетелем этого чуда.
На Колыме я работал много лет преподавателем школы. Отпуск (без малого три месяца) нам полагался каждый год. Но не каждый год мы ездили  на «материк»,- слишком  затраты большие. Всё лето баклуши бить? Нет. Каждый находил себе побочную работу на всё лето. Я работал много лет на стройке. А в этот раз устроился на склады торговой базы. В первый день заведующая показала мне, в какой склад идти и напутствовала:
-Там Анатолий. Он покажет тебе, что делать. Анатолий глухой, ему надо кричать громко, громко.
Нашёл Анатолия, познакомились. Он неплохо говорил.  Правда, с придыханием, характерным для глухонемых, и вместо буквы «с» говорил «т».
Не зря говорят,  у кого что болит, тот о том и говорит. И вот Анатолий частенько жаловался на свою судьбу, про свой недостаток и как-то поведал мне вот что.
Он родился в западной Украине под Хмельницком. Тогда не было ни каких слуховых аппаратов, но родители очень хотели, чтобы мальчик научился хотя бы говорить. Куда они его только не возили. К врачам, знахаркам, и всё впустую.
Когда он стал уже парнем, ему кто-то посоветовал поехать на Колыму, где он обязательно начнёт говорить. И вот он приехал. Уже двадцать лет работает на складах торговой базы.
-Не поверишь,- рассказывал Толя мне,- когда я произнёс  первую  букву, я полдня плясал от радости. А получилось это случайно.
-С верхнего яруса вот такой вот полки упал тяжеленный ящик и прямо мне на палец.- Анатолий показал мне раздробленный указательный палец правой руки.- Я зажал его  левой рукой в кулачок, сунул руки  меж колен, стал пританцовывать и от боли  орать благим матом: «А-а-а-а-а-а-а-а!». Тут ко мне бежит напарник. Я-то думал, он ко мне с сочувствием. А он смеётся и кричит мне на ухо: «Запомни звук! Запомни звук!» На какое-то время я остолбенел и замолчал. А напарник теребит меня за плечо и просит повторить звук. Боль в руке маленько спала, и я начал выкрикивать: «А. А. А.»  А потом на радостях остаток рабочего дня я приплясывал, выкрикивая  буквы «а», «о», «у». С той поры я начал помаленьку учиться говорить.
-И что? Колыма тебе действительно помогла?- спросил я его и добавил, - Если да, то каким образом? В другом  месте не могло этого случиться?
Во всём воля Божья,-  сказал Анатолий.













Простота хуже воровства
Лучше с умным потерять, чем с дураком найти.

(Хорунжий Плетнёв рассказал про случай в электричке)            



Киевский вокзал. Электропоезд «Калуга-1» вот-вот тронется. В вагонах народу, как в бочке огурцов. Духота-а! На перроне уже собираются другие люди на следующий поезд.
Из окна вагона хорошо видна такая картина: мужчина средних лет ставит сумки, вытирает платком потное лицо и шею. Рядом мальчик (очевидно сын) лет семи, восьми держит на поводке немецкую овчарку. Собака играется: так и норовит цапнуть мальчика за щиколотку. Тот изворачивается, бегает вокруг отца и сумок. Овчарка за ним напрямую. Валяет сумки, топчет их. Отец, грозя собаке кулаком, говорит:
-Фу, Тайга, фу!
Та даже ухом не ведёт. Вот-вот цапнет мальчика.
-Я кому сказал!- злится мужчина, переходя на крик,- прекрати!
Бесполезно.
Вагон плавно трогается. Картина с собакой становится темой  для разговора сидящих в купе.
-Глупа, как пробка,- говорит о собаке седовласый гражданин в очках с позолоченной оправой. У него интеллигентный вид, в руках томик Чехова. Приготовился, было, читать, да непослушная овчарка отвлекла его.- Хозяина совершенно не слушает. Будто не ей говорят.
-Так воспитана,- оживился гражданин напротив. В отличие от интеллигента своей наружностью он прост, как валенок. Глуповатое  лицо, какое бывает обычно у таких людей, расплылось в извиняющейся улыбке. Он ни в чём не виноват, но от природы всегда виновато улыбается. Из-под старого кожаного картуза торчат реденькие, как солома льняные волосёнки. Добавьте сюда ещё толстую стёганую фуфайку(в такую-то жару!) и персонах из русской  народной сказки готов. Не хватает только печки и гармошки.- Собаки, как и люди. Им нужно душевное обхождение. Он же орёт на неё не знамо как. Даже человеку  противно слушать…
Интеллигент уже не рад, что завёл этот ненужный разговор. Но беседа пошла, как этот поезд и её не остановить. Не будешь же обрывать собеседника на полуслове.
Простак продолжает:
-На своём веку я держал несколько собак, но глупых ни одной не припомню. И всё потому, что постоянно с ними разговаривал, как с людьми.- Простак шмыгает носом.- Собака существо живое, с понятием. Язык не понимает, так интонацию нутром чувствует…
Интеллигент ёрзает на  сидении. Ему не интересен этот разговор. Он понимает, что собеседника  «прорвало». Как кусочек дрожжей, брошенный в тесто, начинает бурлить, делая своё дело, так и начатый интеллигентом разговор «завёл» простака. Остановить его может только какое-нибудь чрезвычайное происшествие.
«Глупее положения трудно придумать- вздыхает над своей участью интеллигент. Уйти в другое место нет возможности, так-как народу, полон вагон.- Сказать, что, мол, на следующее остановке выхожу, не получится, потому, как «Калуга-1» первую остановку делает через час под Апрелевкой. Ситуация, как в самолёте: тошно, а выйти нельзя. Ничего другого не оставалось, как только поддакивать собеседнику, кивая головой,  рассматривать его. Вид у простака был чудаковатый. Таких, как правило, продавщицы безбожно надувают при сдаче. А если он начинает возмущаться, брезгливо кидают недостающие деньги со словами:
-Тоже мне нашёлся! Уж и ошибиться нельзя.
Для гаишников такой субъект- сущий клад. Штрафуй на всю катушку! Он только виновато улыбается, ибо не знает, нарушил правило движения или нет. Да ещё благодарен, что мало взял гаишник. Так рассуждал интеллигент.
Примерно такого же мнения придерживался и сосед интеллигента, рыжий малый в потрёпанных штанах. На нём изношенные ботинки, рваные носы которых, скреплены красной медной проволокой. Он, прислонившись к окну головой, притворяется, что спит, а сам иногда нет-нет, да и зыркнет на простака.
Рыжий малый был праздношатающимся элементом, без всякого рода занятий. Планов на будущее не имел и жил, как говорится, чем бог пошлёт. В данную минуту он почувствовал щедрость божью, ибо понял, что с Простака можно поиметь дивиденды. Не ахти какие, но курочка по зёрнышку клюёт и сыта бывает.
-У моего соседа,- продолжал Простак- собака просто умница, каких свет не видал. По звуку мотора угадывает его машину. За день мимо его дома сотни машин снуют,- ей хоть бы что. Но вот хозяин на машине сворачивает с киевской трассы и пока хозяин едет по аллее до дома, она места не находит.
Интеллигент сидит весь на иголках. Рыжий молчит, выжидает удобного случая. Простак продолжает:
-Короче, собака человеку уступает в двух, так сказать, моментах: не умеет говорить и есть ложкой с тарелки.
-А вот и неверно,- сразу оживает Рыжий.- Отстаёте от жизни, милейший. В Турции одна собака говорит семнадцать слов.- Сообщение Рыжего застаёт Простака врасплох. Его словно ударили о глухую стену. Отпрянув, он замирает в растерянности, невнятно бормочет:
-Это же дрессура …это же неосознанно…
Интеллигент радостно вздыхает, вперившись в книгу, уже никого не слушает.
-Я согласен, дрессура, но в этом ничего нет дурного. Рыжий отслоняется от окна, сдвигает  шапку набекрень и продолжает,- мы вот своего Ерошку научили есть ложкой с тарелки.
-Не может этого быть!- удивляется Простак. От неожиданности он выпячивает глаза, словно перед ним только что воскрес и заговорил египетский фараон. Рыжий, увидев эффект своей речи, мыслит просторно, широко.- Но, любезнейший, какой резон мне вас обманывать. Не более как две недели тому назад мою Марусю и Ерошку в очередной раз показывали по телевизору, в программе «Дог-шоу»,- уточнил Рыжий, придав своим словам весомость.- Не видели??! Э-э-э. Жаль, жаль. Честно признаться, я был противником этой передачи .Почему??! У нас народ какой?!? Каждому хочется живьём увидеть Ерошку. Вот Вы тоже не против посмотреть на чудо?- «закинул удочку» Рыжий,  наверняка чувствуя хорошую поклёвку.
-Не откажусь,- согласился .Простак, заглатывая поглубже наживку Рыжего, а тот продолжал гнуть свою линию:
-Чёрт-те откуда съезжаются люди. В подъезде очередь с утра, как при социализме за селёдкой.- Рыжему нравится, что Простак раскрыв «поддувало», слушает его внимательно. Радуется. Ему и самому нравится его побаска про Ерошку. Рыжий с  трудом сдерживает смех, потому закрывает лицо руками, трёт его, трёт уши и лоб,- после смены так в сон тянет. Всю ночь не спал.- Рыжий вот-вот прыснет смехом, тогда хана всему этому спектаклю. Глаза его от натуги красные, будто и вправду не выспался.- Так. На чём мы остановились? Очередь… Очередь целый день. Соседи как назло, завистливые. Так и шушукаются, так и шушукаются. Мол, грязь в подъезде разводишь, неудобства создаёшь. Самих-то зависть берёт, душа чешется, что мы с Марусей прибыльное дело открыли. Сам знаешь, сейчас за так и чирей не вскочит. А тут одна представительница фирмы принесла Ерошке талоны. Теперь весь год будем получать ему еду бесплатно. Этот …как его…Феди…Феди…
-Педигрил,- подсказывает Простак.
-Да,  да. Грипал самый этот,- подхватывает Рыжий и продолжает,- соседи запах колбасы забыли. Прослышав про этот грипал, они осатанели: какой-то собаке грипал, а они сухой хлеб едят без соли. Короче, скандалеуз невозможный. Сохрани и помилуй. А тут ещё кожевенная фабрика взялась бесплатно изготовить из ремешков приспособление, чтобы пристёгивать ложку к лапе. Мы верёвочкой… того… привязываем. Теперь будет по- культурному. Можно сказать , цивильно… хе-хе,- Рыжий держит паузу, как актёр в театре. Простак, задумавшись, нерешительно спрашивает:
-Сколько возьмёте с простого смертного?
-Знаешь, милок, я в эти дела не лезу. Маруся сама там заправляет. Она у меня баба в-вввв… А тебе-то зачем?
-Хотелось тоже взглянуть на Ерошку.
-Так ты со мной пройдёшь, как свой, бесплатно,- перебил его Рыжий,- без всякой очереди.
Интеллигент, не отрываясь от книги, густо ухмыльнулся. Простак рад до смерти: посмотреть чудо, да ещё на халяву. На станции они входят из вагона, узкой тропой идут через лес к посёлку. Уходящая электричка громко на стыках выстукивает колёсной парой: «тут-тут», а на следующем стыке «дурака ведут». «Тут-тут дурака ведут» Стук постепенно смолкает. Рыжий говорит Простаку:
-Зайдём в магазин, хлеба надо купить…- тут он вдруг
Столбенеет, неимоверно таращит глаза, резко бьёт себя ладонями по голове, да так сильно, что у Простака звенит в ушах.- Ё-моё! Ё-моё! Вот дурак! Вот дурак!-Рыжий присаживается на корточки, обхватывает голову двумя руками, в душе сознавая, что малость переборщил, ибо затрещина была не хилой.
-Что случилось?- с недоумением останавливается Простак.
-Да идите вы все…- Рыжий резко встаёт, намереваясь пустить семиэтажным матом, бьёт себя обеими руками по бёдрам, быстро идёт вперёд.  Сделав пять, шесть шагов, останавливается, поворачивается к Простаку,- Этот Ерошка у меня уже в печёнках сидит. С ним одни только убытки,- Рыжий зло сплёвывает. Теперь это уже другой человек. Злой, неприступный, как с цепи сорвался. Простак, сцепив руки перед детородным членом, будто голый в бане с шайкой около крана с водой, виновато ждёт своей очереди, беззащитный, с глуповатой улыбкой на лице, никак не поймёт в чём дело.
-Сумку забыл в вагоне,- врёт Рыжий напропалую.- Сумка над головой висела,- фантазия у него бьёт ключом. Простак вспоминает, над головой Рыжего действительно висела цветастая сумка.
-Ну, и чё?- робко спрашивает Простак.
-Чё, чё!- передразнивает Рыжий,- хрен через плечо, не горячо?- ему нравится импровизация. Всё идёт гладко, без сучка и задоринки.- Кошелёк в сумке и документы. Деньги- то не жалко. Я их в день не знамо сколько заработаю, а документы… понимаешь…  деловые бумаги посеял… с работы выгонят.- Рыжий наблюдает за Постаком, стараясь не «перегнуть палку».
Простак совсем скисает, услышав, что Рыжого турнут с работы. Простак целиком винит в этом себя, жалея в душе Рыжего, чернит себя последними словами, мол, если бы  не он со своим неуёмным желанием посмотреть Ерошку, всё сложилось бы иначе. Рыжему того и надо..
По пути заходят в магазин. Рыжий  уже говорит тоном не требующим возражения:
-Дай мне денег, я дома тебе отдам.
Простак суетливо достаёт и протягивает ему тысячную купюру. Рыжий подает продавщице деньги, просит хлеба и банку тушёнки.
-И всё?- спрашивает продавец, подняв вверх поданные деньги.
-Эх, была, не была! Умирать так с музыкой. Давай пару бутылок так и быть.- Рыжий оглядывается на Простака и подмаргивает ему. Засовывает одну бутылку за пояс, вторую, распечатав, опрокидывает в рот, слышится противное в горле «клок, клок».
      Они долго петляют по закаулкам. Домишки все маленькие, деревянные, убогие. Простак вспоминает из рассказа Рыжего, что был подъезд и очередь в подъезде, смотрит поверх покосившихся крыш и не находит ни одного, хотя бы двухэтажного дома.
Рыжий продолжает торопливо  прикладываться к бутылке, боясь что её отнимут. Наконец, Он останавливается около заброшенной халупы. Одна половина её совсем пустая, без рам и дверей. У второй окна заслонены фанерой, куском жести и ещё чем-то.  Перед тем, как открыть перекошенную дверь, Рыжий допивает содержимое бутылки. Он кидает её в пышный куст крапивы, прущей, как на дрожжах из-под стены хатёнки.
Через дверной проём  Простак видит ямообразное помещение, абсолютно пустое и без пола. В дальнем углу одиноко перекосилась железная койка с панцирной  сеткой. Рыжий, вкатившись во внутрь, сразу завалился на койку, крепко держась одной рукой за оставшуюся бутылку, а второй прижимая к груди хлеб с тушёнкой.
-Заходи, друган!- бормочет он, мгновенно засыпая,- р-р-располагайся..
Простак какое-то время стоит у двери. Под звуки начинающегося храпа он понимает, что его попросту объегорили. Он разворачивается и уходит от халупы не солоно хлебавши. 
















ПОПУТЧИК.
(История рассказанная есаулом Кривоносом)


Жизнь наша – вечная командировка. А в дороге главное – хороший задушевный попутчик. Мне часто везёт на таких людей. Ехал как – то в фирменном поезде «Тихий Дон». На одной из станций в купе постучали. На мой отклик дверь шмыгнула в нишу, и через порог шагнул мужчина выше среднего роста с дипломатом в руках.
-Сергей Петрович, - представился он здороваясь. Познакомились. Ему лет под пятьдесят. Одет с иголочки: тёмно- синий костюм с пуговицами в разбег; шикарный цветастый галстук, туфли фирменные. Нет. На нового русского он не походил. Скорее наоборот, выглядел подчёркнуто интеллигентно. Открытое умное лицо с сияющей улыбкой. Глаза голубые – голубые, как июньское небо Италии. Весь светился радостью, и мне подумалось: «Счастливее человека не сыскать!»
-Преуспевающий бизнесмен? – поинтересовался я.
-Ну, что вы, - отмахнулся Сергей Петрович, открывая дипломат и усаживаясь поудобнее. – Бизнесмены в поездах не маются. В самолётах, да  иномарках.
-Это точно, - согласился я, - однако вы  так светитесь и сияете, словно провернули дело на миллион зелёных.
-Вы угадали, - согласился мой попутчик. – Да… такое дело, что любой бизнесмен пальчики оближет. – Сергей Петрович поставил на столик ближе к окну, чтобы от тряски не свалилась, бутылку дорогого коньку, две шоколадки и маленькие рюмочки величиной с напёрсток каждая.
Честно признаться, пьянку в любом виде терпеть не могу. Нет, почему же, на охоте или рыбалке – дело другое. Устанешь за день, намёрзнешься и вечером у костра под уху или под суп из заячьих потрохов «маханёшь» одну, вторую, а можно и третью стопку не разведённого спирта, залезешь в меховой спальник и чувствуешь себя как у Христа за пазухой. Но простите, читатель, мой попутчик уже наливает в рюмки. Я же не терплю…
-Я тоже не терплю пьянку и пьяных, - опередил меня Сергей Петрович, по встревоженному лицу прочитав мои мысли. – Пойдут разговоры о высоких материях, потом лобызания – это не по мне, - мой собеседник опять радостно вздохнул, - просто у меня сегодня большой праздник. Может самый большой в моей жизни.
-Что за праздник? - недоверчиво спросил я.
-Удивительная  история произошла у меня,  -мой попутчик  левой рукой протянул мне рюмку, правой взял вторую для себя. – Хотите, расскажу? Если  да – пьём, если нет – коньяк обратно в бутылку, сами на боковую и баюшки.
Мой собеседник попал в десятку. Меня мёдом не корми,  а расскажи какую – ни будь историю. Я молча опрокинул рюмку, попутчик  сделал тоже самое.
-Мчусь домой на крыльях! Столько эмоций! – благодарным взглядом окинул меня Сергей Петрович. –Хочется высказаться, то бишь пар спустить. Как же мне повезло с вами, голубчик вы мой. Вы даже не представляете. Нет. Всё-таки есть Господь на белом свете.
Я скинул тапочки на пол, убрал ноги под себя, облокотился руками о столик, приготовился слушать. За окном непроглядная темень. Бывают в средней полосе под Воронежем такие тёмные ночи, хоть глаз коли – ничего не видно. Поезд летит, будто в пропасть. Только колёса стучат на стыках, давая понять, что мы ещё не оторвались от  земли.
Сергей Петрович повесил пиджак на плечики, стал рассказывать.
Живу я в Подмосковье. Родился в деревне под Воронежем. Тут не далеко. С детства любил музыку. К десяти годам играл на рояльной гармошке. Взрослые девчата, бывало, сграбастают меня в охапку: одна гармонь несёт, другая – табуретку, третья – меня под мышкой.  На выгоне перед домом посадят: «Играй матаню -  рассыпуху», и вплоть до петухов их не остановишь. После войны мужиков – то не было, а энергия била через край. Вот и я, не зная сам того, выколачивал из них  всякую « дурь».
Маленько повзрослев, любил ночами, когда жизнь в деревне замирала,  бродить по полям с гармошкой. Уйдёшь по меже к курганам, а там ни единой души. Трепетно и волнительно в такие моменты. Ты как бы один на один с природой задушевную беседу ведёшь. Ночь тебе эхом отзывается, далеко разнося гармошки звук. Песня «Одинокая гармонь» – это про меня. Рано поутру, выгоняя коров на выпас, соседки говорили маме: «Опять твой всю ночь соловьём заливался». Уже тогда появилась задумка стать настоящим музыкантом. Знал, не так–то просто деревенскому парню без всякой подготовки. Однако мечта звала, и я откликнулся. Снялся с места после семилетки, и неведомой судьбой занесло меня в Липецкий хор.
-В Липецкий хор?  Которым руководил Мистюков? – я аж подскочил от радости. Сам – то я родился в Липецке и какое -то время жил там.
-А вы что из Липецка? – удивился мой попутчик, - точно,  мне вас сам Бог послал.  Из хора кого – ни будь помните? – спросил он, наливая коньяку.
-Дай Бог память, - начал я вспоминать. –Погодина...
-Погонина Нина, -поправил меня Сергей Петрович.
-Да, да. Погонина,  Фёдоров, Саша Мокроусов.
-А Ульянову Галю не помните? – с замиранием в голосе спросил он, пристально глядя в мои глаза, как учитель на экзамене, желая предугадать утвердительный ответ.
-Нет, - покачал я головой, - не помню.
-Она была не приметной, - с сожалением вздохнул он, - но очень симпатичной и даже красивой, как мне кажется. Правда, я тогда на девочек не заглядывался. Увлёкся баяном, каждую свободную минуту тискал его до одурения: по двадцать часов в сутки. В хоре я пел и заодно учился на баяне, готовился поступать в музыкальное училище. Однажды были мы на гастролях в Добринке. Тогда ещё Ия Саввина снялась в своей первой картине. Земляки радостно отмечали премьеру фильма. Устроили настоящий праздник. Выступали и мы прямо на площадке перед Домом культуры. В перерыве между отделениями я, как обычно, сидел за баяном. Подошла Галя, положила в растянутые меха баяна шоколадную конфету.
-Играй, играй, да не заигрывайся! – засмеялась она. В глазах её искрился мелкий бисер. Светлые волнистые волосы спадали на грудь. Она перебирала их трепетными руками, затем, смутившись, резко повернулась и ушла, как фея мелькнув передо мной. Мелькнула и на всю жизнь запала мне в душу. Слов нет выразить, - Сергей Петрович замолчал, прищурив глаза, пытаясь скрыть волнение.  Он долго вглядывался через стекло в непроглядную темень, врачуя временем душу. Успокоившись, продолжил рассказ:
- Я-то  её не замечал, а она, как потом рассказывала, влюбилась в меня с первого дня, как я появился в хоре. Во дундук был! Ничего не видел, кроме баяна. Свихнулся на черно-белых кнопках. Свихнулся, видать, крепко. Сам Бог послал такую красавицу. Четыре года дружили водой не разлить. Но на первом месте у меня был баян. Занимаюсь, она –рядом книжку какую- ни будь читает. Закроет, бывало, книгу: «Серёж, а Серёж. Пойдём в кино сходим». Ей, как всем хотелось жить нормальной жизнью. А я –то уже вольтанутый был своим баяном. Каждую минуту, иногда сутками «высиживал» свою мечту: всё хотел стать знаменитым баянистом, как Паницкий, Шалаев. Хотя бы пару часов уделял ей, зачарованный дятел. Нет, всё «долбил» свои пассажи.
-Без этого тоже нельзя, - вставил я, выждав паузу в речи попутчика.
-Надо реально смотреть на вещи, - живо возразил мой собеседник. –Мечтай о журавле в небе, но и синицу не упускай. Как мы беспечны в молодости! – Сергей Петрович замолчал на минуту, посмотрел в темень за окном, тяжело вздохнул. –Мне и в голову не приходила мысль, что мы когда –то расстанемся. Друзья говорили про нас: «Святая Троица: баян, Галя и Сергей». Думал, так всегда будет. Вот окончу училище, отслужу армию и поженимся с Галей.
-Мысли – то правильные, - перебил я Сергея Петровича, уж слишком корившего своё прошлое.
-Это если смотреть по верху, а копни глубже – другой коленкор будет. Нас, как вы заметили, трое: баян Галя и я. Планы – то я строю как: училище, армия и только потом  о Гале речь. А она тут, рядом  со мной. Для чего же её сбрасывать со счетов? Мы же трое! Тро-ое, - он подчеркнул последнее слово, продолжая себя корить. –Молодой был и глупый, самонадеянный и самовлюблённый. Вернись сейчас то время, да я бы Галю на руках носил. Что там говорить. Сосунок есть сосунок. Откуда мне было знать, что у девчонок другая закваска, нежели у нас, ребят. Девушка, она ведь как земля-матушка: томится до поры до времени, согреваясь постепенно изнутри. Пришла пора, солнце пригрело, погнало ручьи, значит пора бросать семя. Может ведь истомиться, перегореть и уйти к другому.
-И что? Галя ушла к другому? – удивился я.
-Именно так, - вздохнул собеседник. – Иначе и не могло быть. На последнем курсе музучилища задумал поступать в консерваторию. У Гали, очевидно, были другие планы. Стала ревновать меня к баяну, сомневаться: люблю ли её. Начались размолвки, частые ссоры, долгие разлуки. А тут её подружки стали надо мной подтрунивать, мол,  проиграл на своём баяне девчонку. Близко к сердцу не принимал, думал шутки, девичьи капризы, спектакли. Однажды получил открытку. Красивая такая, золотым теснением обведены большие буквы: «СВАДЬБА». Я на фамилии не обратил внимание. Какие – то Андрей и Галя приглашают меня на свадьбу. Думал, что в качестве баяниста пригласили. Знакомых много. А потом Галины подруги мне глаза – то и раскрыли. Я не поверил. Думал, розыгрыш. Из любопытства  в указанное время пришёл к Гале домой. Смотрю, действительно, свадьба, ждут молодых из загса. Я забился в уголок, чтобы не заметили. Смотрю, моя Галя в фате заходит. Красивая!.. и немного заплаканная. Глазами прямо в меня упёрлась, забилась в истерике, разрыдалась. Её отец, Фёдор Иванович, догадался в чём дело, вежливо попросил меня уйти, иначе бы свадьбе не бывать. Ночь на пролёт заснуть не мог. Как будто в моей жизни что –то оборвалось. Впервые глянул на себя со стороны: ни Шалаева, ни Паницкого из меня не получится, хоть тресни. Не всем это дано. Так оно и вышло: выше средней руки преподавателя музшколы я не поднялся. С трудом пережил выходные, а в понедельник прямо с утра пошёл в военкомат. Я в то время, как старшекурсник освобождался от армии. Говорю военкому: «Заберите меня». Забрили в тот же день. Так потерял я Галю, потерял навсегда, хотя в душе постоянно её образ храню, как икону. Часто вижу её во сне, и всё – то она мне как бы  говорит: «Ты играй, играй да не заигрывайся!» Поэтому, наверное, настоящую попутчицу в жизни не встретил. Да и как встретишь, когда перед глазами Галя. Помню, первая жена купила себе красную кофту. Спрашивает меня, мол, как выгляжу (она была шатенкой). Умом понимаю, что эти цвета гармонируют друг с другом и говорю: «Отлично! Ты прямо красавица!» Сам же думаю иначе: «Галя купила бы другое, голубое, под цвет моих глаз» Она всегда так делала: то голубенькой ленточкой волосы перетянет, то косынку голубенькую кинет себе на плечи. И себе, и мне подбирала вещи в единый тон.
-А вторая жена? – спросил я.
-И со второй ничего не получилось, - махнул рукой Сергей Петрович. Бездонные голубые  глаза его тонули в печали. –Двадцать лет прожили, двух сынов вырастили и оказались чужими. Ни я ей не попутчик, ни она мне не попутчица. Теперь вот живу бобылём, - грустно подытожил  мой собеседник и замолчал.
-А праздник – то, праздник… обещали рассказать, - спохватился я, боясь, что на этом и закончится его рассказ. Тут за окном огоньками мелькнула какая  - то станция, потом наш состав словно накрыли тёмным колпаком.
-Праздник… расскажу обязательно, - Сергей Петрович вдруг сменился в лице, засветился, как прежде. Поднял рюмку, весело подмигнул мне:
-Дай Бог не последнюю, а если последнюю, то не дай Бог. –Он опрокинул рюмку, отломил кусочек шоколада и продолжил свою историю:
-У меня свой дом, большой участок земли. Как -то зашёл старший сын вот с такой же бутылкой коньяка, обмыть получку. Сыновья живут с матерью и отчимом. Оба сильно переживают наш разлад, но уже большие и понимают, что отрезанный ломоть хлеба обратно не приставишь. Выпили, значит, разговорились. Он достал из портфеля два каких –то чистых бланка, протянул мне: «Отец…»Не, сыновья зовут меня Батей. «Батя, - говорит он, - не надоело жить бобылём?… женщин полно Я вот, смотри что тебе принёс. В Москве есть электронная  «сваха». Заполни бланки и пошли почтой»…Я ухмыльнулся. Но, чтобы не обидеть сына, сунул бланки в письменный стол. «Электронная сваха»… Чепуха всё это. Про бланки я совсем забыл. Как – то искал конверт, наткнулся на них. Стал читать. Вопросы, смотрю, интересные. В одном бланке всю свою подноготную указываешь, в другом – всё про спутницу, какую бы ты хотел. От нечего делать заполнил. Про себя же я всё знаю. Ничего не утаил. Другой лист тоже легко дался. Всё с Гали списал, она же перед глазами. Отослал по указанному адресу и забыл. Прошло с полгода, а может и больше. Приходит письмо. Эта « сваха» сообщает мне, мол, ваши параметры (обратите внимание на это слово. Даже смешно. Будто я квартиру себе подбираю) подходят клиентке за №236743. Словом, выходит так. Что мы подходим друг другу. Даже учли место её жительства. Я в бланке указал, чтобы землячка была, воронежская. Я думал, что « сваха» только по Москве, а они, оказывается, связаны со многими городами. Присылают мне воронежский адрес и фамилию Постникова. Приписка в письме такая, мол, высылаем вам адрес, если хотите, то напишите, но по опыту знаем, лучше поехать и лично познакомиться. – Сергей Петрович умолк на минуту. За окном вагона всё та же темень , да стук колёс: так –так, так –так. Вздохнув, мой собеседник продолжил:
-Нарезал у себя на участке огромный букет роз. О-оо! Какие у меня розы, если бы вы видели. «Нарита», «Софи Лорен». Букет получился шикарный. В мокрую тряпицу и целлофан завернул их. Ехать – то в Воронеж не близко. Думаю, заодно побываю в деревне на могилке родственников. А то всё как - то не с руки. В Воронеже на улице Кольцова нашёл нужный дом, поднимаюсь на третий этаж, а сам  букет готовлю. Такой замечательный получился! Подошёл к двери, а сам думаю: «Хотя б глазком предварительно взглянуть на неё. Вдруг не понравится, конфуз –то какой выйдет. Мать моя родная! Я притворяться не умею и обманывать тоже. У меня на лице, как в зеркале, всё про всё написано. Стоит малость внутри сбиться какой –то шестерёнке, моментально делаюсь кислым, как прошлогодняя капуста».С такими вот мыслями нажимаю кнопку звонка. Через дверь еле слышно женский голос из дальней комнаты. «Света, посмотри, кто так?» Затем шаги, кто – то подошёл к двери, посмотрел в глазок. Молодой женский голос кричит в ответ:
-Какой – то мужчина с букетом роз! –Это, значит, она меня увидела в глазок –то. Слышится шарканье комнатных тапочек вдали. Потом шаги приблизились. Открылась дверь. Я стою на лестничной площадке весь на свету. А женщины в полутёмном коридоре. Мне их плохо видно. Женщине, что постарше, вдруг сделалось плохо. Она закрыла лицо руками и начала заваливаться на спину. Та, что помоложе, подхватила её подмышки. Потащила к софе. Побежала на кухню, смочив холодной водой полотенце, стала прикладывать на лоб. Я стою, как неприкаянный. В такой переплёт попасть. Робко спрашиваю, понимая, как это нелепо и не ко времени:
-Здесь живёт Постникова?
-Здесь, Серёженька, здесь! – слышу родной и близкий мне голос. Тридцать лет прошло, но голос её ничуть не изменился.
-Это была Галя? –удивился я неожиданному повороту событий.
-Да. Это была она.
-Как она оказалась в Воронеже?
-Зять её из Воронежа. На шинном заводе работает. Обменяли квартиру и живут всей семьёй.
-Дальше – то, дальше, что было? –торопил я собеседника, желая побыстрее узнать развязку. Сергей Петрович не спешил. Его понять можно. Волнение захлёстывало душу собеседника. Он часто опускал глаза вниз, прикрывая их дрожавшей рукой, сделал резкий вздох.
-Галя приподнялась слегка на софе, прислонилась спиной к ковру, что висел на стене. Молодая отпрянула от неё, вопросительно глядя в мою сторону. Вылитая Галя, только повыше ростом. «Вот видишь, - спокойно сказала Галя, -  твоя невеста совсем некудышной стала. Это от радости. От радости быстро проходит. Это от горя всю жизнь очухаться не можешь».
Я вошёл,  наконец,  в комнату. Она уже оправилась от шока. Бодро и весело поднялась и , как когда –то в молодости, крепко –крепко обняла меня за шею. «Я тридцать лет тебя ждала, мой милый!» – шептала она, прижав заплаканное лицо к моей щеке. Я чувствовал, как вздрагивали её ресницы, как тёплые слёзы падали на мою щёку, сползая вниз, такие горючие и такие родные.
Последние слова Сергей Петрович не говорил, а шептал. Ком застрял у него в горле. Он часто моргал глазами, смотрел в окно, где уже давным-давно рассвело, ясно очерчивались поля и перелески, один за другим  мелькали телеграфные столбы. И жизнь наша человеческая вот также то плетётся в непонятной мгле, то вдруг вывернет тебя на широкий и светлый простор, та так озарит ясной далью, что дух перехватывает, слова не выговоришь. Эх, до чего же хорошо, когда рядом такой задушевный попутчик.
В купе воцарилась тишина. В душе я искренне радовался за Сергея Петровича. Да и он через некоторое время повеселел, разлил в рюмки оставшийся коньяк. Мы молча выпили. Говорить в эту минуту не хотелось, язык не поворачивался, да и поезд уже плавно тормозил на конечной станции. Мы душевно распрощались. Я остался ждать носильщиков, а попутчик мой направился к выходу. На перроне его встретил молодой человек, лицом – вылитый отец, только выше ростом и шире в плечах. Он обнял Сергея Петровича, и, как голубки, удаляясь, они о чём-то ворковали, улыбались. Радостно было смотреть им в след. До чего ж распрекрасные люди!









 ГАЛЯ И АНАТОЛИЙ.
Эту удивительную историю поведала нам жена Плетнёва. Она только что вернулась из Магадана, где была  на курсах повышения квалификации    Жила она вместе с молоденькой учительницей. Её звали Светой. Она  получила от матери письмо. Ужасное!!!
 Плетнёва много  рассказывала Светлане про нашу компанию, и уговорила её дать ей то письмо, чтобы  прочитать его на одном из наших вечеров.
Вот это письмо:
«Доченька дорогая, Светочка ты моя милая! Пальцы  не держат ручку, руки не слушаются, не знаю, сумею ли я тебе описать то горе, которое постигло нас. Ты уж прости, если буду прыгать с кочки на кочку. Я так убита горем, что голова совершенно не соображает, ни о чём не хочется думать. Был бы у меня вот сейчас гроб,  легла бы в него, и пусть меня несут вперёд ногами,- до того жизнь стала не мила. Ой, Светочка, Светочка! Дочурка моя милая! Собери свои силы в кулачок, ты умеешь это делать, ты умница.
Ты же знаешь, милая, папа наш перешёл в старатели. Эта перестройка так перекосила нашу жизнь, что пересказать невозможно. Прииски стало лихорадить, многие из них закрылись. Папа и меня взял с собой в старательскую артель, к Климанову. Ты слышала о нём по телевизору. Мужик – не промах. Нашей артели Климанов отрядил участок и драгу на ручье Приветливом. Если пешком туда добираться, то суток трое, не меньше по бездорожью. Нас забрасывали  вертолётом. Продукты доставляли, и намытое золото забирали также вертолётом. Мужики-старатели работали, не покладая рук, в три смены без выходных и проходных. Драга не останавливалась ни на минуту. Добыча шла хорошо. По предварительным подсчётам Анатолия ( ты же знаешь, папа наш  в этом деле дока), каждый из старателей к концу года должен был получить не меньше тридцати тысяч. Это большие деньги: мы с Толей предполагали купить «на материке»  домишко  в какой ни будь деревне.
Милая дочка!.. На чём я остановилась? Да, добыча шла прекрасно. Только не одним старателям это дело душу грело. Решили на их золоте погреть руки и бандиты. Всё было продумано до мелочей. Выбрали время, когда вертолёты, якобы из-за непогоды, долго не летали к нам. По предварительной версии следствия, в бандитском разбое замешаны работники аэропорта. Метеорологи давали липовые сведения вертолётчикам, а те, естественно, вылеты отменяли.   
 Бандиты только того и ждали, чтобы вертолёты неделю, другую не летали к старателям. По их расчётам, золота у старателей накопилось предостаточно. А на самом-то деле в то время золота не  было. У нас возьми и сломайся генератор.  Нужны были какие- то детали, которые надо было точить на токарном станке. Старатели пытались связаться по рации, но, как говорится, где тонко, там и рвётся: непогода мешала радиосвязи, и аккумулятор на рации были капитально посажены. Всё, как говорится, одно к одному, милая доченька. Что оставалось делать старателям? Только надеяться на случай, когда прилетят вертолётчики. Стали ждать. Вот и дождались…
Милая моя Светочка! Не могу писать. Слёзы льют ручьём, строки не вижу. Сейчас немного успокоюсь, продолжу. У нас и продукты подошли к концу. А так как драга не работала, и делать было нечего, Толя раненько утром взял своё ружьё, пошёл в дальний распадок за куропатками, а может, если повезёт, подстрелить глухарей. Только он ушёл, через полчаса явились бандиты. Всем оставшимся сонным мужикам глотки перерезали,  как баранам. Ужас! Вот зверьё так зверьё. Сейф раскурочили, а там пусто: всего четырнадцать граммов числилось по бортовому журналу. За четырнадцать граммов столько душ на тот свет…Бандиты видят такое дело, давай тикать назад,  в сторону прииска  «Далёкий», откуда пришли, чтобы, пока непогода, концы- то скрыть. Я спала в своём вагончике- кухне (там у нас с Толей стоит кровать), ничегошеньки не слышала. Тут Анатолий вернулся с добычей. Вошёл к ребятам и остолбенел. Представляешь, какую картину он увидел? Обалдеть! Он ко мне в вагончик. Я только- только поставила чайник и собиралась идти будить ребят пить чай: еды- то другой не было. Тут вбегает Анатолий белый как лист бумаги. Рассказал увиденную картину, я в истерике потеряла сознание. Еле холодной водой отлил меня Толя. Собрал в вагончике все патроны для своего трёхствольника, кинул их в рюкзак, куропаток, что подстрелил- тоже в рюкзак, убитых глухарей оставил мне:
-Я думаю, тебе дня на четыре хватит. Вертолёт вряд ли раньше появится. Я же пойду догонять преступников. Уйдут ведь, и потом ищи их свищи, как ветра в поле.
-Что ты! – запротестовала я,- разве я останусь одна с мертвецами…
-Надо, Галя, понимаешь!?- Толя был непреклонен.- С собой тебя взять не могу,- ты к вечеру окоченеешь. Мороз больше пятидесяти. А потом разве я догоню бандитов, мне ж тебя придётся тащить. А так я налегке не дам им далеко уйти. Прибудут вертолётчики,- расскажешь им, покажешь мои следы, смотришь, они и мне пособят, у них автоматы всегда с собой. – Анатолий перевёл дух.- Мертвецы они и есть мертвецы. Уже закоченели. Бояться их нечего. Я тебе сейчас в вагончик дров и угля натаскаю, ты подтапливай печурку и жди вертолёт. Как услышишь гул - выходи. И, главное, ничего не бойся. Бандиты не вернутся. Им тут делать нечего.- Толя натаскал  дров с углём, несколько глыб льда приволок к дверям вагончика.
-Родненький ,-заголосила я.- Ведь ты идёшь на верную смерть. Их много, а ты один. Да и  Мороз - то какой жгучий. Замерзнешь.
-Ну, ты раньше смерти меня не хорони,- обиделся Толя.- Я ещё повоюю с ними и с морозом,- и ушёл по следам преступников в сторону прииска «Далёкий». Вот видишь, милая Светочка, какой у нас папа храбрый, какой мужественный. Не стал отсиживаться в тёплом вагончике, поджидая вертолётчиков: пошёл на верную смерть. Знаешь, дорогая дочурка, и  мне его смелость как-то передалась. Я все-таки пересилила свою трусость. Как только Анатолий скрылся за кустарником, вошла в вагончик старателей.
-Ребятушки вы мои, дорогие. - вырвалось из моей груди. - Да какой же изверг додумался это сделать? У какого антихриста поднялась рука на сонных и беззащитных. – стала я причитать - Какие вы были хорошие, работящие. Не какие- то там бомжи или бичи, да пьяницы. Вон их сколько ходит в посёлке и ни одна зараза их, не берёт. Вам бы жить, да жить. – я достала из шкафа простыни, накрыла каждого чистой простынёй, как положено в таких случаях.
Выходя из вагончика, увидела себя в зеркале, что было прикреплено к дверному полотну. Увидела и ужаснулась. Из зеркала на меня глядела восьмидесятилетняя старуха, вся сморщенная и почерневшая, с пепельными  волосами. Я отшатнулась от двери, взяла со стула полотенце, прикрыла им зеркало. Можешь себе представить, милая доченька, как в одночасье тридцатипятилетняя женщина превратилась в древнюю старуху.  Мне самой показалось, что я сразу вдруг сгорбилась, руки стали трястись, походка изменилась: ноги ступали движком. Казалось бы, хватит уж страстей на хрупкую женщину. Ан,  нет! Судьба готовила мне другое испытание.
Весь день в ожидании вертолётчиков проплакала, сидя у окна своего вагончика-кухни. Даже чаю не пила,- разве полезет что в рот после увиденной картины. Уже темнело, я всё вспоминала ребят, разговаривая с каждым. Больше причитала о их заслугах, как они работали не покладая рук, о их детях, о жёнах. Что теперь с ними будет в такую трудную годину. Я совершенно забыла о страхе, о том, что одна-одинёшенька, и на десятки километров нет ни единой живой души.  По привычке, как только в вагончике стемнело, зажгла  «летучую мышь». Стала чистить колосники в печке. Я это делала каждый день. Прежде, чем лечь спать, засыпала ведёрко каменного угля, ждала, когда он разгорится, прикрывала поддувало, чтоб не так дружно горел, чтоб хватило до утра. Сделав всё это, вспомнила про глухарей, оставленных Анатолием, поставила на печку большую кастрюлю с водой, решила ощипать и выпотрошить птицу. Думая о погибших ребятах, не заметила, как пролетело время, и вода в кастрюле закипела. Подержав в кипятке по очереди глухарей, ощипала их, на столе разложила газету, высыпала перо птицы на неё, разворошив, расстелила тонким слоем, чтобы быстрее сохло.( Я собираю  птичье перо и пух в плотный мешочек, а для чего? и сама не знаю. От нечего делать наверное). Часть потрохов, обычно, я выбрасывала на снег прямо за сараем. За ночь, живший где-то рядом  горностай, бывало, даже следов крови не оставит, снег вылижит чуть ли не до грунта. Были случаи, когда горностай по какой-то причине не приходил, тогда чуть свет, ни заря заявлялось вороньё и ещё чище горностая обстряпывали дело. Правда, горностай справлялся с делом тихо, мирно, его не слыхать и не видать. Вороньё же - беспардонное семейство:  такого шума наделают, словно пожар,- дерутся не на жизнь, а на смерть.
Я машинально приоткрыла дверь, выкинула потроха, стала укладывать тушки глухарей в эмалированное ведро, которое с крышкой, чтобы выставить мясо птицы на мороз. Под окном что –то зашуршало снегом, причём довольно громко. Снег как будто под ногами: «Хруст-хруст». Я, бедная, оторопела: не человек ли идёт?  Откуда, казалось бы, ему взяться? Может, Анатолий вернулся? Приоткрыла дверь и обомлела: две росомахи, вырывая друг у друга глухариные кишки, подняли возню, рычали друг на друга, а на женщину в приоткрытой двери не обратили ни малейшего внимания, вроде бы рядом с ними никого  нет. Я поторопилась закрыть дверь на крючок, как всегда делала, ложась спать. Глянула в окно:  две тёмные тени продолжая шастать около вагончика, очевидно, слизывали кровь со снега. С замиранием в сердце стала прислушиваться к шумам за дверью. Вспомнила из рассказов  ребят, что такое росомаха. Сущий дьявол! Преград для неё никаких нет. Она ничего и никого не боится, даже медведь с ней не связывается. Кстати, медведя можно отпугнуть ударами в пустую  кастрюлю, или громким-громким криком. Эту же заразу ничем не запугаешь. Словно глухая упорно прёт к цели. Намеченную жертву ни за что не упустит, будь это заяц или олень: зайца тут же разорвёт и съест, а оленю запрыгнет на холку, вопьётся когтями в шкуру и будет грызть бедняжку, пока тот не упадёт замертво. Я вся съёжилась, представив у себя на спине такую гадюку. Тем временем росомахи подошли к порогу вагончика. Слышно было, как они слизывали со ступенек следы капелек крови, затем стали   принюхиваться к дверной щели. Изверги чувствовали запах потрошёной дичи. Теперь они не отстанут, пока не получат тушки глухарей. А как же они их получат? Дверь я ни за что не открою, а в оконную форточку, хоть бы я и хотела выбросить мясо, так решётка на окне такая частая, в неё и конфету не выбросишь.
Одна зверюка продолжала сопеть в щелку двери, слегка пробуя деревянную обшивку когтями. Другая по углу вагончика забралась на крышу, стала искать слабое место, чтобы легче было раскурочить покрытие. Каждый шорох на крыше и у двери приводил меня в ужас. Я лихорадочно пыталась сообразить, что можно и нужно в такой ситуации сделать. Ружьё и патроны есть у ребят в вагончике. Уходя из него, мне и невдомёк прихватить с собой и ружьё, и патроны. С ружьём было бы не так страшно находиться в этой ловушке. А теперь бери меня голыми руками. Защититься совершенно нечем. Разве только кочергой, согнутой из арматуры. А что, мысль!  Я приоткрыла поддувало и сунула через колосники  в раскалённый уголь кочергу, пусть накалится до бела. Если какая тварь сунет нос, я ей ошпарю всё рыло. Раскалённая кочерга меня приободрила.
Между тем щель в двери стала заметно шире. Дьявол с той стороны продолжал упорно рвать когтями деревяшки, периодически прикладываясь к щели носом, и с сильным храпом втягивать в себя воздух.
Бестия та, что наверху, вначале долго ходила вокруг металлической печной трубы. Снега в этом месте мало, легче добраться до первых слоёв покрытия. Но горячая труба не сулила дьяволице хорошей жизни. Та стала ходить по краю крыши. В углу над кладовой остановилась. Её привлёк участок крыши  когда-то повреждённый горностаем и залатанный куском железа кем-то из старателей. Она долго разгребала снег и стала скрести когтями по листу железа. Если бы ты знала, Светочка, как неприятно слушать этот скрежет. Словно эта тварь залезла в меня и изнутри царапает мне душу.
Ну, какая же я глупая, не догадалась взять ружьё с патронами. Теперь вот трясусь как осиновый лист от каждого шороха. Как не трястись? Вот уже в щель у двери отчётливо вижу чёрные когти, гладкие,  блестят. Такие вспорют мою кожу, как туалетную бумагу. Я схватила кочергу, пока разворачивалась к двери, эта бестия когти убрала, а приложила нос к щели, стараясь зубами грызть края досок. С какой злобой  и радостью я ткнула раскалённой  кочергой в эту ненавистную  мне рожу. Сразу завоняло горелым мясом и палёной щетиной. Дышать нечем! Скотина отпрянула от двери, слышу, закрутилась на месте, начала орать. Милая моя Светочка! Черти так в трубе не воют! Истошный рёв со скрежетом зубов… Мне казалось, Светочка, вот сейчас она в злобе как рванёт двери с петель и растерзает  меня в клочья. Нет, вдруг всё стихло и та тварь, что наверху была, тоже ретировалась. Светик мой милый! Страшно, когда дьяволы на тебя наседают, но вдвойне страшней, когда они вдруг внезапно затихают. Что они замышляют? Откуда ждать беды? Одному Богу  известно. Тут чокнуться можно от думок. И не рада, что мать меня на свет родила.
Время, между тем, двигалось к рассвету. «Может,- думаю,- угомонятся эти черти. И действительно, ни утром, ни в обед они не явились. Может, отсыпались, а может, ушли совсем. Я выбрала время, скоренько сбегала в тот вагончик, забрала ружьё с патронами. Хоть и одноствольное ружьё, но я впервые почувствовала себя свободно, словно кто-то с моей шеи петлю снял. Как убитая спала остаток дня. Под вечер слышу опять какую- то возню и хруст снега. Выглянула в окно. Эти бестии опять пришли, но теперь на крыше того вагончика в дальнем углу снег разгребают. Вижу только черные спины. «Ну,- думаю,- решили добраться до мертвецов». Этого ещё не хватало. Но теперь- то я смелей стала, чем была вчера: как ни говори,- с ружьём . Целый патронташ патронов с картечью. Открыла дверь, держу ружьё наизготовке. Отсюда мне этих дьяволов не видно, но хорошо слышу, как они пытаются когтями рвать кровлю. Замёрзший рубероид легко лопается и рассыпается на мелкие кусочки. Под рубероидом, я так понимаю, доски и утеплитель: это не такая уж большая преграда для слаженного дуэта сбесившихся стерв. Прикладываю ружьё, сильно упираю ложем в плечо, как учил Толя и стреляю поверх крыши вагончика. Ой, Светочка, как плечо болит от этой стрельбы, если бы ты знала. Словно  кто-то обухом топора саданул. Прислушиваюсь. Дьяволицы, по-моему, убежали. По крайней мере, не слышно, чтобы рубероид  трещал и крошился.
Милая дочка, каждую минуту вспоминала папу. Как он там на морозе? Я настолько осмелела, что, мне казалось, могла бы ему помочь, если бы он меня взял с собою. Жалею, что послушалась его и не пошла во след. Теперь-то что ж кулаками махать,- поздно. Ищи ветра в поле, да и как бросишь трупы. Не прошло и десяти минут, эти бестии вернулись и продолжили начатое дело. Второй выстрел напугал их ненадолго: через пару минут они продолжили рвать крышу. Если так будет продолжаться и дальше, то от моих патронов ничего не останется. На свою настырность, наверное, и рассчитывали неугомонные стервы. Зайти сбоку вагончика и сделать прицельный выстрел побоялась: вдруг промажу, пока буду перезаряжать ружьё, а они накинутся на меня и съедят. Их же двое. Вот заразы какие. Навязались на мою душу. Пришла думка в голову схитрить: зайти тихонько в тот вагончик и, если там,  в потолке уже появилась дыра, то шарахнуть картечью  изнутри через эту дыру. Как я додумалась до этого, понятия не имею. Но как раз это и помогло мне избавиться от неугомонных  извергов. Через фанерную обшивку потолка, когда  заразы уже близки были к цели, с расстояния одного метра я выпустила картечь. Одна стерва, что попалась под выстрел, захрипела, в судорогах задёргалась и стихла. Вторая ретировалась. Надолго ли, не знаю. Но до конца ночи она не появлялась. Я глаз не сомкнула, всё прислушивалась. Увлечённая  борьбой с этими стервами, я не заметила, когда погода начала налаживаться.  Под утро уже так было светло на улице, как это бывает только  на Колыме: хоть вышивай. Я так обрадовалась: может сегодня вертолёт появится. И, действительно, часам к десяти я услышала знакомый  гул. Выскочила к площадке, стала махать своим красным платком, а сама заливаюсь слезами. Ребята поняли, у нас  что- то случилось. Приземлились, но не стали глушить мотор, подняли меня на борт. Я рассказала вкратце, что произошло. Попросила их лететь быстрее, разыскать и спасти Анатолия.
Дорогая Света! Милая моя дочурка! Папочке нашему досталось больше, чем мне. Ты родилась на Колыме, знаешь какой это суровый край. Здесь хилому- сразу гроб, выживают только сильные душой и телом люди. Нужно быть в постоянном движении. Не зря на Колыме бытует пословица: движение – жизнь, всё остальное Вечная Мерзлота. Но человек не машина, он рано или поздно устанет. Нужен отдых, хотя бы на час: перевести дух, собраться с силами. Толенька наш целые сутки шёл по следу бандитов. А, представляешь, каково идти на охотничьих лыжах по свежему, только что выпавшему снегу. Снег, как песок в пустыне Сахара, не мнётся, а пересыпается с места на место. Я как- то давно, милая моя девочка, с папой хотела пойти на охоту, два шага сделала на лыжах и отказалась от этой затеи. Ужас  как тяжело.
Так вот папочка наш по припорошенному следу стал преследовать бандитов. Конечно, он был сильно взволнован, можно сказать взбешён увиденной картиной в вагончике. Это утроило его силу. Шёл, не останавливаясь. Только в одном месте, где бандиты делали привал, разводили костёр и пили чай, Анатолию пришлось остановиться, чтобы по угасшему костру определить время, когда бандиты отдыхали, когда снова стали на лыжи. Кострище ещё не успело покрыться снегом, некоторые головешки были ещё теплыми. Прошло два, три часа. Анатолию надо было идти так, чтобы случаем не выказать себя: их больше числом и тягаться с ними пришлось бы не на равных, тем более, не было известно с каким оружием они приходили. Одному ему, хоть и с трёхствольником, трудновато будет. Здесь нужно неожиданно появиться, застать их  врасплох, чтобы они трепыхнуться не сумели, заставить сложить оружие. Осторожность, с какой передвигался Толя, тормозила его движение, замедляла ход. Уже стемнело, когда прибитая тропа стала по склону подниматься вверх на сопку. К середине ночи Толя добрался до этой  вершины, где перед ним открылась большая равнина, заросшая строевым лесом. Огромные деревья чернели единой массой, пугая своей неизвестностью. Толя выждал несколько минут: не наткнуться бы в темноте на бандитов. Осторожно дотянув до леса, Анатолий скрылся в темноте. Долго пришлось петлять по тропе. Уже под утро он вышел к краю леса, где начиналась заросшая мелким и редким леском делянка, старая, ещё со времён лагерных разработок. Толя не новичок в этом деле: если есть делянка, значит, где-то должна быть избушка, в которой коротали время лесорубы. А вот и она! Анатолий сразу её увидел, в уголке делянки за густым сосняком. Да и следы туда вели. Из трубы легонько вился сизо-белый дымок. «Ага, - подумал Толя.-Дымок не чёрный. Значит печка затоплена давно и успела хорошо прогреться.  А, стало быть, дружки дрыхнут без заботушки. Вот сейчас их нужно  накрыть, чтобы не успели вякнуть». Осторожно сошёл с тропы, стал тихонько обходить избушку, чтобы оказаться с тыла. Избушка была обычная: стены из толстых брёвен и такие крепкие, какие могут делать только заключённые,- на века; крыша накатом, и брёвна в ней ещё толще, чтобы не скоро сгнили; дверь не широкая, но крепкая из доски шестидесятки; есть маленькое окошечко, но лишь для того, чтобы мало мальски проникал какой- никакой свет, и тепло не так выдувало, и, кроме того, чтобы медведь или росомаха не могли залезть во внутрь.
Анатолий, подойдя к избушке, снял лыжи, чтобы уменьшить шуршание снега,  не выдать себя. Движком переставляя ноги, подошёл вплотную к избушке и выглянул из-за угла на дверь. Первое, что бросилось в глаза, это железные скобы, куда вставляется запор. Анатолий тихонько подкрался к дверям, бесшумно  вставил в скобы свой охотничий нож, и таким образом, чтобы, как не раскачивали дверь, нож оставался бы на месте и  не мог бы выпасть. Только тут Толя вздохнул спокойно за целые сутки, которые был в пути. Для страховки (теперь он ходил спокойно, не скрывая своих движений), чтобы дверь невозможно было открыть, он подпёр её толстым коротким бревном, что тут же лежали  стопкой, приготовленные когда-то лесорубами  для дров. Теперь бандиты были в ловушке, из которой можно было выйти только при помощи бензопилы или взрывчатки, чего, как предполагал Толя, у них не могло быть. Он снял с плеч ружьё и рюкзак, стал выбирать место для костра. Нужно было так расположиться, чтобы и дверь, и окно находились в его поле зрения, и в то же время не быть на виду у бандитов. Лучше всего расположиться за толстым деревом на случай, если вдруг со стороны избушки будут стрелять.  Кроме всего прочего, кострище должно быть легко замечено вертолётчиками. Теперь у него надежда была только на них. Самому ему нужно было только пережить холод. Всё время, пока он шёл по следам бандитов, в лесу по сторонам слышалось отчётливо, как лопалась кора на деревьях. Это походило на приглушённые ружейные выстрелы: «пок». Лучший  признак, что мороз был очень сильный, свыше пятидесяти градусов.  Было бы потеплее, может быть, Толя и не обморозился. Сейчас он в больнице. Уже две операции перенёс: ему ампутировали пальцы рук и ног. Была угроза гангрены, но сейчас вроде бы пронесло, слава Богу.
Дорогая Светочка, сейчас пойду на перевязку. Учусь папе руки и ноги перевязывать. Вот видишь, доченька, всё в жизни нужно уметь делать.
 Извини, если я тебя напугала своим письмом.
 Целую ,мама.










НАЙДА   И   СЕСТРА.
(История сотского Мишина)

Охотой как таковой у нас никто не занимался. Какая уж тут охота, если кругом поля и не единого кустика. Зверю часом и спрятаться- то негде. Это сейчас лесополосы, посаженные сразу после войны, перегородили все степные дали. А тогда шаром катись хоть сто километров и зацепиться не за что. Наверное, поэтому наш край Воронежский, южнее к Ростову, на диких животных был не особенно богат. Так мелочёвка: зайцы, может лисица где водилась. Иногда из Усманского заповедника забегали волки, правда, случалось это редко, но зато крепко. Однажды стая волков вырезала стадо овец, что для сельчан стало настоящим бедствием- жили-то не богато, каждая голова на счету. Погоревали, погоревали мои землячки, хотели было сообща купит ружья для отстрастки, но дальше разговора дело не пошло. Ружьё у нас всегда считалось привилегией зажиточных людей, стоило немалых денег.
-Выкинуть деньжищи, чтобы какая-то железяка на гвозде целыми днями мозолила глаза, не образа же, - так рассуждала  бабушка Апрося, когда категориче-ски отказалась дать денег сыну, моему дяде Коле.
Большой любитель животных, охотник в душе, он не успокоился. За два мешка проса, взятых тайком от матери, приобрёл двух щенков русской борзой. Бабушка долго косилась на них, душой чуяла - “тут что-то не так”, но докопаться до истины не могла, уж больно не хотела верить, что кто-то вот так запросто подарит собачат. Ругать дядю не ругала, но всякий раз, подливая в щенячью миску щец или каши-сливухи, попрекала: ” Не багатеи, сами бы завтра это доели.”
-Как назвал своих ребятишек-то? - спросила на второй день бабушка, боясь, что и в этом вопросе сын по молодости “чепуху сморозит”.
-Эта вот, что порыжей, Найда, - ответил дядя Коля, - а сестре её никак кличку не придумаю.
-Так и назови Сестрой, чего мудрить-то, - посоветовала бабушка, рогачом ставя в русскую печку чугунок с сахарной свеклой.
Дядя Коля в свои шестнадцать уже третий год работал конюхом в колхозе. Пятьдесят лошадей на четверых пацанов, таких же желторотиков, как и дядя- обуза не маленькая. Но главной и боевой задачей, по определению председателя колхоза, фронтовика Семёна однорукого, был племенной жеребец Летун. Рабочие лошади “пахали” от зари до зари. Красавец же Летун весь день не знал, куда деть свою кипучую энергию: бил копытами по стенам конюшни, разбивал колоду, грыз доски и слеги свое-го стойла. Чтобы жеребец ”не перегорал”, был всегда в нужной “форме”, дядя утром и вечером объезжал его. Кипенный, белый Летун на фоне тёмных полей, как приведение метался из края в край по горизонту. А зимой на белом снегу жеребца и вовсе не было видно. Наездник сам по себе носился по воздуху над полями, раздымая одежонку. Вскоре фантастическую картину дополнили две рыжие русские борзые.
Шедшая как-то в лавку бабка Фёкла, увидев “нечистую силу, за которой гнались две собаки”, упала на колени, чтобы возложить крёстные знамения, и расколола о пустую бутыль все яйца, что предназначались к оплате за “газ”( керосин ). Пришлось дяде возмещать старушкин убыток пойманным зайцем.
 Найда и Сестра оказались исправными добытчиками. Почти каждый день дядя Коля приходил домой “ с мясом”. Это в войну-то!
В сорок пятом он ушёл в армию. Собаки сразу осиротели. Пропитание себе стали добывать сами. Бродили по полянам, в логах. В норах ловили сусликов и мышей и делали это удивительно ловко. Попадались в полях и зайцы. Пойманного  косого собаки несли домой. Не было случая, чтобы они разодрали зайца, даже окровавленного никогда не приносили. Бабушка Апрося целовала их в острые мордочки, награждала щами и любимой кашей с тыквой.
Трофеи собачек особенно были кстати в сорок седьмом году. Сельчане пухли с голоду, нередко умирали. Мы же остались живы благодаря Найде и Сестре.  Бабушка Апрося меняла заячье мясо на картошку или пшено, чтобы и собачек побаловать сливной кашей…
Однажды зимой Найда с Сестрой возвращались из Безгинова лога. В зубах Найда несла большого русака. Бежали уже по Гудовке (один из порядков-улиц села) Начали спускаться к мосточку, рядом с которым жил Ефим Левакин.  Пренеприятный тип.  Всю войну ходил с костылём, волочил прямую ногу. Работал в Хаве сторожем в НКВД ( что он там сторожил, ни кому неизвестно было ). Как только закончилась война, нога Левакина стала сгибаться, и до самой смертушки он костыля в руки больше не брал.
Ефим Левакин шёл как раз с вёдрами за водой к проруби.  Повстречал собак, отнял у Найды зайца и положил его в ведро, чтобы никто не видел. Понёс домой. Собаки за ним. Подняли вой. Русская борзая и лаять-то по- настоящему не умеет, не то чтобы постоять за себя. Ефим стал палками отгонять их от дома. Они не уходят. Сели напротив сеней и сидят воют.
Всю эту картину видела соседка Левакина Уляха Косориха, которая доводилась двоюродной сестрой бабушке Апросе. Она задворками, задворками, чтобы Ефим не видел, прибежала к нам и рассказала обо всём. В таких случаях с бабушкой Апросей лучше не связываться. Баба-огонь! На вилы полезет, но своего не упустит. Выслушав Ульяну, бабушка мухой к Ефиму Левакину. Тот только-только освежевал зайца. В одной руке у него тушка, в другой -вывернутая шкура косого. Бабушка вырвала из рук Ефима и шкуру, и зайца и давай скользкой тушкой  ему по морде наяривать.
-Я табе, акаянный, и другую ногу выпрямлю, - грозилась бабушка Апрося, выходя от Левакина. Собачки понимали, что ругань хозяйки к ним не относится, и радостно смотрели на тушку зайчонка, которым бабушка продолжала, ругаясь, потрясать в воздухе, и всё пытались дотянуться до него и понюхать.



















 У ЧЁРТА   НА   КУЛИЧКАХ
(Хорунжий Дробот был в ударе0

С самого начала у нас всё пошло наперекосяк: перевернулась резиновая лодка и мы вымокли  до нитки. Хорошо, что ружья и рюкзаки уцелели. Малость обсушиться бы да и двинуть домой, но куда там! Конец сентября на Колыме похож на Сталинградскую битву: и здесь палят, и там лупят. А если родился охотником, разве стерпишь, вернёшься домой? Как бы не так! Отжали маленько одежду и двинулись дальше.
Серые тучи сыплют на землю дождь вперемешку со снегом, словно прохудившиеся рогожные мешки; холодно, аж кожа дубеет. Ручейки в распадках вздулись, напряглись. Берелёх - речушка неказистая, летом воробей колена не замочит -вдруг раздался вширь, обратился этаким необъезженным, строптивым жеребцом. Мутная вода мечется, не зная куда податься: то на каменистый берег волной налетит задиристо, запенится, закружится от удара и вспять отскочит, столкнётся на середине с другой грудь в грудь, поднимется пенистым гребнем, похожим на гриву шального скакуна. Лодка того и гляди налетит либо на острые подводные камни, либо на топляки, еле торчащие из воды. За всем этим нужен глаз да глаз, что мне явно не по плечу. Поэтому на вёслах Борис - мой приятель. Борис, как он утверждает, уйгур. Глаза у него узкие, с хитринкой, куртка нараспашку, а шапка набекрень. Похож он сейчас на удалого башкира из ватаги Стеньки Разина. Он сидит на корме, смотрит вперёд и правит лодкой. Я - на носу, задом наперёд, пригнувшись, чтобы не закрывать ему вид. Положение у меня неприятное: не вижу куда нас черти несут. К тому же впечатление такое, что это не мы куда-то скачем, а всё, что нас окружает - сопки, терриконы из гальки и каменьев, намытые драгами, лес на берегу - сорвалось с места и несётся от нас сломя голову. Разлапистые сосны, удирая вдаль, сокрушённо качают макушками: “Куда вас несёт безумцы! Ополоумели что ли? Впереди - верная гибель! Бегите, как мы, назад.”
-Куда, куда? -смеясь отвечает им Борис, - к черту на кулички, -одновременно то одним веслом, то другим, а то и двумя сразу усмиряет нашего взбесившегося скакуна. Маленькие глазки Бориса искрятся бисером, и весь он там впереди. Лицо раскраснелось, весь жаром пышет - впору одежду скидывать. Снег тает у него на щеках, лбу, шее, подбородке и поднимается кверху лёгким паром. А лодка то в низину шарахнется, то вдруг вверх на гребень подскочит, аж дух захватывает.
Оказавшись временно “безработным”, я совершенно задубел от холода. Мокрая одежда ледяными колючками липнет к телу, струйки дождевой влаги сползают за воротник, тысячи мелких иголок атакуют одеревеневшие ноги. А шевельнуться нельзя -лодку и без того швыряет по сторонам, как щепку по ветру. Мне бы один глазик на затылок! До чего же хочется посмотреть вперёд, узнать, что там, и хотя бы за секунду предугадать место, где мы свернём себе шею. Бог знает, может удалось бы увернуться от удара. Чтобы отвлечься, кричу Борису:
-Уток не видать? - и сам себе дивлюсь: ещё живой, если голос подаю.
-Потерпи немного, - успокаивает меня приятель, прекрасно понимая, что я помаленьку превращаюсь в сосульку. – Дальше -хорошие озера. Уже скоро. У меня тоже ноги задубели, надо бы размяться. Проскочим маленько и остановимся.
Терплю, куда денешься. Нахожу себе занятие: оказывается, по лицу Бориса очень легко можно узнать, что там впереди. Вот он расслабился и легко касается веслами воды- всё спокойно. Вот напрягся, суетливо тенет голову вверх- значит, не всё гладко. Вот забеспокоился, заёрзал, стал заглядывать сбоку, как бы из-за меня- значит, обходим топляк. Вёсла заработали  активно, вздымая серебро брызг, - впереди опасность.
В очередной раз напрягся Борис, желваки заходили по скулам, привстал немного, кричит:
-Пригнись и не поднимайся!
Всё, впереди какой-то сюрприз. Эх, судьба - судьбинушка! Подскажи,  что там. Отвратительно, когда ждёшь чего-то нехорошего, а от тебя ровным счётом ничего не зависит. Словно проигрался чёрту в карты, и сам своей душе уже не хозяин. Борис мрачнеет, тускнеет блеск бисера в его глазах. Такое случается с ним редко, только если что-то уж очень серьёзное.
-Вот и  “подарок” судьбы  -кричит Борис, - нас несёт прямо на затопленную сосновую рощу.  Может, думаю, это сполз в воду участок берега с куском лесного массива, подмытый долгой водой. Несколько десятков деревьев, согнутых водным напором в три погибели и почти спрятавшиеся в воде, перегородили русло. Остановись вода на мгновение, и топляки выпрямятся, ощетинятся иглами сломанных веток, словно гигантский дикобраз. Борис искусно маневрирует, как слаломист среди флажков на горном спуске. Со вздутых вен на его шее поднимается парок, учащённо пульсирует еле заметная жилка. Топляки бегут мимо, рядом с бортами. Их обледенелые  концы хлопают по воде, словно утопленники своими костлявыми руками пытаются сцапать нас, но промахиваются. Будь у них пальцы, продырявили бы лодку! Но вот снова блеснули глаза приятеля, опали вены. Сосны на берегу присмирели, одобряюще покачивают макушками: не сдрейфили, мол, ребята, не стушевались. Даже холодные и  надменные сопки вроде бы стали поприветливей. Но...Дело неладно: берега стоят, мы стоим, а вода с сумасшедшей скоростью огибает и гложет нашу лодку. Какая-то невидимая рука всё же схватила и держит лодку почти на весу. Вот тебе  на!
-Топляк зацепился за днище, - успокаивает меня Борис. Глазки его продолжают искриться, значит, всё в порядке. Он сидит, сложив руки, отдыхает, расслабился.
На берег напротив нас выскакивает лисица. Её гордость - пушистый хвост- превратился в замызганную скалку. Ещё пару дней назад она именно здесь переходила Берелёх вброд, а сейчас мечется у воды, не узнавая знакомого места. Может, на том берегу её ждут дети. (Кстати, и у нас с Борисом по двое детей, не мешало и нам бы поискать “броду”). Помоталась, помоталась рыжая по берегу и скрылась в кустах.
Борис засучивает рукав и голой рукой лезет в воду нащупать топляк. Безуспешно: рука коротковата. Его спокойствию позавидуешь. Извлекает из воды мгновенно покрасневшую руку, обтирает её об штанину, застёгивает рукав. Подавшись вперёд, неторопливо разъединяет телескопический узел весла и длинным концом его, нащупав топляк, давит вниз.
Наш жеребец, снова, как чумной, рванулся с места и в карьер. Борис торопится соединить весло: жеребцом надо управлять. Облегчённо вздыхаю: пронесло! Однако, как оказалось, радоваться было рано. Пока всё это - только врата адовы, а вот чертовы кулички впереди, совсем рядом. Пока Борис возился с веслом, нас отнесло к левому берегу, где река делает крутой поворот, проходя через котлован, оставшийся после драги. О глубине его можно судить по высоченным терриконам, окружавших котлован с трёх сторон. Река здесь со всего маху ударяется в скалистый выступ. Одна часть её после удара уходит вправо, другая, большая, заворачивает в котлован, образуя водоворот диаметром метров пятнадцать с уходящей вниз метровой воронкой. Лодка наша, как по маслу сползла к воронке, которая со свистом втягивала в себя всё, что неслось по воде. Борис рванул вёслами, но поздно: нас уже разворачивало по кругу. И вдруг мы оба видим, как лопаточка правого весла, очевидно не успевшая защелкнуться на фиксаторе телескопического замка, собранного Борисом второпях, соскакивает в воду и идёт ко дну. Не как- ни будь, а “солдатиком” нырь и нету. Я мог бы её схватить, - время было, -но я так окоченел, что даже  не шевельнулся и только обречённым взглядом проводил её, пока она не исчезла в глубине. Вот тут-то сердце у меня и оборвалось: ведь из этого бучила мы и с вёслами-то вряд ли выберемся, а уж без вёсел, как без рук... Борис поднял ладони вверх над собой, словно сдаваясь невидимому противнику, потом закрыл руками глаза. Видно было, он устал безнадёжно.
Чудище меж тем, монотонно шипело, кружило, засасывало нас к себе в утробу, стараясь поставить лодку “на попа”: видимо, так ему удобнее проглотить нас. Впрочем, мне уже было наплевать: лёжа меня будут заглатывать или стоя. Сопротивляться не было сил. Хотелось забыться, отрешиться от всего. В конце концов, на фоне Вечной Мерзлоты кто мы есть? - так, букашки, вроде бабочек-однодневок, - мелькнули и нету. И вот тут-то, как это бывает иногда в жизни, случилось чудо: за нас вступилась лодка, решила не поддаваться чудищу. Она скрипела резиной, морщилась, но упрямо не становилась “на попа”. Лёжа же она была чудищу не по зубам: слишком большая.
Борис опустил руки, глянул на меня, улыбнулся. Правда, в глазах его не было  и искорки бисера и сама улыбка казалась вымученной. Он огляделся по сторонам и вдруг, быстро задрав рукав, сунул ладонь в воду. Тут же вынул её наружу, крепко зажав пальцами... утонувшую лопаточку весла! Это было что –то невероятное. Второе чудо подряд разве бывает? Выходит, бывает. Внутри у меня затеплился лучик надежды и стало даже немножко теплее, покрайней мере на душе. Борис улыбнулся во весь рот, а глаза его снова заискрились.
-Как это получилось? - крикнул я усаживаясь поудобнее. -Мистика!
-Ни какой мистики! Лопатка-то из пластмассы, пористая внутри. Она только притонула металлическим наконечником, и её кружило, как и лодку, только медленнее.
 Я пожал плечами. Что ж, версия правдоподобная, но чему-то другому хотелось верить, необъяснимому.
Борис тщательно прикрепил лопатку, подёргал её -не соскочит ли опять - и налёг на вёсла так, что они затрещали. Опасная воронка отдалилась от нас метра на три, но дальнейшие усилия ничего не дали.
-Давай вдвоём, -предложил я. Мы упёрлись ногами друг в друга и вместе налегли на вёсла. Но они только трещали а лодка не дошла до заветной черты метра два...
-Да...- многозначительно протянул приятель, поднимая вёсла.  -Не догнали, зато погрелись, -прокомментировал неудачную попытку Борис.
Снова и снова возобновляли мы наши попытки и, хотя не достигли никаких результатов, хорошенько согрелись и приобрели кое-какой опыт. Так, оказалось, что если днище освободить от груза, лодка легче скользит по воде. Положили ружья на борта, на них - рюкзаки. Опробовали идею, но всё равно от той точки, где поверхность воды от горизонтального направления переходила к наклонному, нас отделяло не меньше метра. Чтобы вытащить репку, не хватало мышки...
К этому времени руки мы стёрли в кровь. Надежда на спасение снова стала постепенно улетучиваться. На очередное чудо вряд ли стоило надеяться. В голову лезли дурные мысли типа: найдут ли наши кости через тысячелетия? Ведь мамонтёнка нашли золотодобытчики прииска “Большевик”.
-Иде-е-я нахожусь, - скаламбурил Борис, подняв вверх палец. Он всегда так говорил, если его вдруг посещала какая-то неимоверная идея. - Ну-ка быстренько достань “мешочек  Плюшкина”!
Надо сказать, что у меня в рюкзаке всегда лежит брезентовая сумочка с разнообразной рыболовной мелочёвкой -  грузилами, крючками, кусками лески. Там же я носил “бороду” - приспособление доставать на озёрах убитую дичь, если охотишься без лодки: спининговая катушка с миллиметровой леской, на конце которой прикреплены поводки с большими крючками. Бросишь, бывало, “бороду” на убитую утку, поводки рассыплются веером и какой-нибудь крючок зацепит утку. Вот эту мою сумочку Борис называл мешочком Плюшкина.
Вытащив из сумки “бороду”, а также тройник со свинцовым шариком величиной с голубиное яйцо ( браконьерская снасть, найденная мною на льду Колымы ), Борис сцепил тройник с поводками и, размахнувшись, забросил “бороду” на берег. Я налёг на вёсла. Борис, хитренько улыбаясь, мотал катушку. Леска натянулась, как струна, и только тренькала от ударов волн. Вёсла скрипели, лодка  медленно пошла по спирали к краю. Чудище неохотно отпускало нас на свободу. Один только миг - и мы вне водоворота.  Уф-ф-ффф! Слава Богу! Проскочили. Теперь-то я знаю, где находятся чёртовы кулички.







 Т О Н К И Й   П О Д Х О Д 
(Полковник Сотников помешан на хоккее)


Вот уже двадцать пять лет повторяется одна и та же история: приезжаем рыбачить и охотиться на Индигирку ( до нее семь часов езды на машине), приходит местный егерь-якут (их несколько братьев здесь живут). Вежливо так это поздоровается с нами, с дежурной улыбкой на лице  начинает выдворять нас. Довод у него один, но весьма весомый: сроки охоты Магаданской области и Якутии не совпадают, во-вторых, угодья эти принадлежат зверохозяйству. Здесь в клетках разводят песцов, норок, чернобурок. Наша беспорядочная стрельба, мол, пагубно влияет на зверьков. Уйму причин найдёт, чтобы запретить нам рыбачить и охотиться. По - дружески советует перебраться на свою территорию. Мы к нему в ноги, мол, отец родной, пощади. Шутка ли - пилили сюда целые сутки(прибрехнуть надо обязательно) за непонюшку табаку. И тут как раз время пустить тонкую дипломатию: угостить человека сначала чаем, для отвода глаз какую-нибудь байку завернуть, чтоб не то что живой, мертвец бы зашевелился; тем временем незаметно разлить по кружкам спирту. Надо вам сказать, якуты до водки не падкие, к тому же в зверохозяйстве уже много лет сухой закон. Но из вежливости, со всеми вместе...Как тут устоишь! Где одна стопка, там другая, а после третьей егерь - друг до гробовой доски. Он “входит в наше положение” Показывает лучшие места охоты, рыбалки. Благодать! На зорьках бьём уток, весь день рыбачим. Чуть-чуть дипломатии и мы по -королевски проводим выходные.
Однажды чуть дело не сорвалось. Только мы разложили пожитки, видим по дороге от зверо -  хозяйства, трюхает приземистая мохнатая лошадёнка. На глаза спущена косматая грива, закрывая обзор, и, чтобы хоть как-то видеть дорогу, ей приходится кособочить корпусом, заносить в сторону задние ноги, смотреть как бы из-за угла. На лошадёнке, свесив ноги на один бок, сидел егерь. За плечами длинная одностволка, обут в белые валенки с галошами, хотя зимой ещё и не пахнет. Довершала картину шапка якута. “Уши” её не опущены но и не завязаны и болтаются сами по себе в такт лошадиного бега. А впечатление создавалось такое, будто на голове у него сокол машет крыльями, держа равновесие.
Якут шустро соскочил с лошадёнки, придерживая левой рукой ружьё, как Будённый шашку. Лошадка, как вкопанная, замерла к нам вполоборота, своим видом как бы давая понять, что хозяину некогда разводить антимонию. И, действительно, егерь достал огрызок карандаша и замызганный лист бумаги, стал записывать первым делом номера наших машин и тут же сухо, начальственным тоном, не терпящим возражения, предложил убираться.
-Поезжай своя территория... там ваша охота будет...
Мы его к столу. От чая наотрез отказался. Лисой перед ним юлили, умасливали - бесполезно. Пригрозил в случае чего позвонить “куда нада”. А уж вечерело. Солнце садилось, начинало темнеть. На ночь триста верст отматывать за рулём не сахар.
-Разреши нам хотя бы поужинать, пока светло,  и, коль здесь остановились, заодно и переночевать в спальниках у костра, -слёзно просим его. Плакала наша охота и рыбалка! Хочешь не хочешь, а утром разворачивай оглобли и до дому несолоно хлебавши... Заночевать он нам разрешил, но утром без напоминаний мы должны отчалить.
Мы носы повесили, не знаем, что теперь делать.
-Не горюй, братва! - встрепенулся Мих. Мих. из вторчермета. Сегодня же хоккей, наши с канадцами играют, - он достал из багажника “Москвича” переносной японский телевизор, установил его на капоте машины перед костром, вернулся в нашу компанию, - трите к носу, - засмеялся он, - всё пройдёт.
Радости у нас не прибавилось. Хоккей хоккеем, а охота есть охота. Даже еда в рот не лезла. До полуночи гоняли чаи, думали - гадали, как выкрутиться из этой ситуации. Вскоре начался хоккей. Настроение и без того было некудышним, а тут ещё ажиотаж на экране, свист неимоверный. Казалось, весь мир ополчился против наших ребят. Семи минут не прошло, а канадцы уже вели в счёте два ноль. Ну думаем, не зря канадский журналист обещал съесть собственную статью с русским борщом, если профи не выиграют первую встречу с разницей в десять шайб. Мы совсем приуныли, хана нашим, хотя каждый в душе сопротивлялся этой мысли. Наши и проиграть - не может быть! Вдруг Зимин забивает шайбу. Нам показалось, что шайба случайно влетела в канадские ворота, да и наши хоккеисты особого восторга от забитой шайбы не проявили. Но когда Михайлов с Петровым разыграли “стенку” и от клюшки Петрова шайба, как бильярдный шар затрепыхалась в сетке ворот, все наши семь лужёных глоток так заорали, что слышно было, наверное, и в Магадане, и в Якутске, и в Хабаровске. Радость была на всю страну. Мы воспрянули духом. Черт с ними, с выходными и с охотой. Наши лицом в грязь не ударили!
-Нужно обмыть это дело, - предложил Мих. Мих., налил в кружки спирту, - за равновесие в счёте!
Слышим, по дороге от зверохозяйства лошадёнка трюхает, видно, страж порядка спешит узнать, что за шум, а драки нету. Прыг с лошадёнки и остолбенел, прильнул взором к телевизору.
-У меня, - говорит он- батарейка в транзисторе мал-мал  садилась. Лежу,  загоревал. Знаю, сегодня игра.
Оказывается, наш егерь, а его звали Прокопием, заядлый болельщик. Пристрастился к хоккею, когда служил в армии в Липецке. А тут наши уже повели в счёте. Сам Бог велел “пропустить” за успех наших. Не устоял Прокопий, пил с нами вместе. После каждой забитой нашими ребятами шайбы орал, что было мочи. Мы забыли, что впереди два выходных дня, весь спиртовой запас “уговорили” за ночь. До утра балакали, кто кому “вмазал”, кто как забил.
Рассвет чуть тронулся, Прокопий засуетился, стал извиняться за первоначальную строгость. Дал нам “добро” на охоту и рыбалку. Перед нашим отъездом привёз целый мешок вяленной рыбы...
В этом году в двадцать шестой раз поедем на Индигирку. Если егерь –Прокопий -то наш умер -вдруг заартачится, расскажем ему про хоккей, про его замечательного предшественника. Против такого тонкого подхода ни один страж порядка не устоит.








 МИЛКИНЫ СТРАДАНИЯ
(Не помню, кто рассказал эту историю)


Жил я тогда под Лебедянью. Деревянные домишки рядком сбегали к реке. Через огород пройдёшь, и вот он - красавец Дон.
Рядом со мной жила Нюрка Сливчиха. Разбитная такая бабёнка. Как ни глянешь, всё улыбается. Радостная, весёлая, а тут вдруг, смотрю, приуныла, сама на себя не похожа.
-Никак прихворнула? - спрашиваю её.
-Да какая меня лихоманка возьмёт! Зараза к заразе не пристаёт, -засмеялась Настюха, но по глазам вижу, хорохорится для куражу, а виду не подает. Правда, секрет вскоре открыла. Поправляя выбившиеся из под платка волосы, сказала, -корова у меня, Милка, штой-та задурила. Может кто сглазил?! Притронуться к вымени не даёт, бьёт ногами. Головой крутит, сопит. Прямо не знаю, что делать... Какой день уже маюсь с ей.
-Не заболела ли? -спросил я, -Степаныча пригласи.
-Приходил сегодня, смотрел, - горестно вздохнула Настюха, -ничегошеньки не обнаружил.
Степаныч- наш ветврач, специалист отменный, человек известный во всём районе. Если он не определил, что с коровой, то и обращаться - то не к кому.
-Не знаю, что теперь и делать, хоть плачь, - она подумала немного и продолжила, -бабы посоветовали сбегать в Шукавку к Фёкле Могутной, знахарке. Может сглаз какой у Милки-то... Глядишь, поможет.
Я не знал Фёклу, но много слышал про неё. Говорили, чудеса творит: у кого сглаз снимет, кому лишай заговорит или другую какую заразу изведёт. Но вот ведь беда- и знаменитая знахарка Нюрке не помогла.
Не будь разговора со Сливчихой, я бы и не обращал внимания на Милку. Корова и корова. Мало ли таких на селе. А тут стал присматриваться к ней при всяком удобном случае.
Вечерние зорьки я завсегда проводил на реке. За удочкой как-то думается иначе, и воспоминания всякие отчетливее проплывают перед глазами. А когда затрепыхается на леске серебристый карп или окунишка вёрткий, сразу душа будоражится, будто кто в тебя свежую кровь вливает.
Случилось это под вечер. Солнце уже садилось, потому как лягушки начали перекликаться друг с дружкой: ”Кум, спишь?” - “Сплю”. - “Кум, спишь?” - “Сплю”. Стадо коров, поднимая облако пыли, возвращалось с выпаса. Пастухи, не понукая скотину, плелись за стадом с завязанными кнутами. Каждая корова, поравнявшись со своим домом, чуть ли не рысью бежала к стойлу, где её ждало аппетитное пойло.
Милка, Нюркина коровёнка, домой не свернула, а побежала к реке, зашла в неё, стала жадно пить воду, отмахиваясь хвостом от назойливых мух и оводов.
-Вот ведь какая чистюля, - промолвил один из пастухов. Они всегда подсаживались ко мне перекурить. - Хозяйке вымя мыть не надо -в реке скотина сама ополоснулась.
Пастухи кинули кнуты на землю, закурили и разлеглись на траве. Уморились бедняжки! За день сколько километров протопали. Ноги гудом гудят, а тут в низине на берегу трава прохладу держит. Им потому не до разговоров, расслабились, глаза закрыли...
Я у самой воды сижу на ведре, за поплавками слежу. Сквозь листву прибрежных кустов вижу Милку. Стоит довольная, сопит. Рада -радёшенька понежиться в холодке. Да и оводов над водой меньше, чем в поле. Смотрел я на неё, смотрел и вдруг слышу - кто- то зачавкал: ”Чвак, чвак”. Корова уже напилась, блаженствует молча, а чавканье идёт от воды. Уток рядом не видать. Обычно, они чавкают, “фильтруя” ряску. Не дай бог поплывут мимо моих поплывков, -все удочки перепутают. У меня такое уже не раз бывало. Но что за чёрт? Ни каких уток нет, а чавканье продолжается. Глянул на пастухов - дремлют мужики, прикрыв глаза. Опять глядь на воду и обомлел: от коровы волны кругами расходятся. Сама животина не шевелится, а волны из- под живота, от самого вымени расходятся кругами. Присмотрелся и вижу: копошится у неё кто-то под выменем, а кто не пойму. Да и зародившаяся заря, рдея на волнах, слепила глаза. Я тихонько сдвинулся с места чуть в сторонку, чтоб получше было видно. Корова по- прежнему, касаясь брюхом воды и закрыв глаза, пребывала в состоянии блаженства.
А волны от неё всё идут и идут. Смотрю, а под Милкиным выменем какая- то большая галоша тычется в соски, чавкает и волну нагоняет. Гляжу и глазам своим не верю. Чудеса да и только! Ещё бы узнать, кто там шевелится. Вижу у самого носа галоши по бокам от неё два длинных уса. Ба-а-а! Это же сом! Да здоровенный какой! Голова чуть ли не в ведро. Вот почему Милка на седьмом небе от блаженства!
Тихонько растормошил я пастухов, шёпотом объяснил им, какая катавасия с коровой творится. Те дрёму с глаз никак прогнать не могут. Тут и Нюрка показалась на меже с обрывком верёвки в руках -за коровой пришла.
-Милка! - крикнула она, не видя нас за пригорком. - Хватит ублажаться, доиться пора.
-А она уже отдоилась, - засмеялись пастухи, рассказали женщине про сома. Смотрим, а волны вокруг коровы исчезли. Сом, услышав голоса, быстренько ушёл на глубину, исчез бесследно, как будто его и не было.
Соседка  оторопела. Вот это дела! Новость явно озадачила её. Вопрос с болезнью коровы сам собою  прояснился. А что дальше?
-Придётся ловить корову на мосту, -вслух подумала хозяйка, - и в воду близко не пускать.
-Поможет ли? -  усомнился подпасок Васёк. - Она же привыкла поди к сому.
-Да ладно! - перебил его пастух Егор, - можно попробовать отвадить. Попытка - не пытка.
Каждый вечер теперь Нюрка встречала стадо за мостом и вела Милку на верёвке к стойлу. Но и это не помогало делу: корова по - прежнему капризничала, молока давала мало. Всякий раз норовила вырваться, убежать к реке. Видно, руки женщины были грубее, чем губы сома в прохладной воде. Женщину это, наверное, задело за живое. Озлобилась моя соседка на корову.
-Беги, чёрт с тобой, - в сердцах выпалила Нюрка, когда Милка в очередной раз вырывалась из рук. Отпустила корову, а в душе крест на ней поставила. - До осени подержу, а там молоденькую тёлочку прикуплю.
До этого дело не дошло. Выручил случай. На выходные из Липецка к нам ездили рыбаки на машинах. Один из них  того “молочного” сома выловил. Говорят на жареного цыплёнка. Ни сома, ни рыбака я сам не видел, врать не буду. Но вот концерты, которые устраивала Милка в реке, посмотреть пришлось. Зайдёт по брюхо в воду, замрёт в ожидании. А сома- то нету.  Ждать -пождать...начинает беспокоиться. Оглядывается по сторонам. Задним копытом легонько “цакк” по воде. Это у них как бы пароль был, позывные что ли. Опять стоит ждёт. Вот ведь вроде бы скотина, а понятие, как человек, имеет. С неделю, может больше ждала.  Настюху близко к вымени не подпускала. Потом, видать, смирилась. Много потом молока, говорят,  давала.



















 Н   Е   М   О   Й
(Хорунжий Еськов поведал эту драму)


Мы со Стрелком шли на Дальнее озеро вдоль Аяна. Километра три будет. На плёсе за каменным уступом нас увидел мужчина, торопливо скрылся в кустах. Мне не раз доводилось видеть его, но он всегда избегал встречи. Я поинтересовался у Стрелка:
- Кто это?
-Петрович, - кратко ответил тот. Зная мой аппетит в любопытстве, а одного слова крайне мало для объяснения, Стрелок пообещал, - придём на озеро, расскажу всё о нём. Тут двумя словами не отделаешься.
Начиналась болотина, тянувшаяся километра два. Дорога опасная не до разговоров. Стрелок хорошо знал тропинку. Без него я бы и шагу не ступил. Уж больно страшное место, другой такой трясины на Колыме не сыскать. Даже в компании со знатоком этих мест ходить здесь неприятно. Одной ногой ступаешь, вторую неведомая сила выталкивает обратно. Ходишь вроде бы по огромному животу. ”Брюхо” под тобой проминается, того и гляди рюхнешь! Хорошо бы выпрыгнуть на твёрдую землю! Здесь куда прыгнешь. Несколько километров бучило. В добавок ко всему, внизу “в животе” что-то булькает, хрюкает, а по бокам тропинки то тут, то там кто- то бурки пускает, такие мелкие пузырьки: ”бурк, бурк”. Кажется, только- только утонул человек, и последний дух из него исходит.
-Того и гляди “шкура” под ногой лопнет, - говорю я, боязливо озираясь по сторонам, - засосёт в эту бучилу и не выскочишь.
Старайся мягонько ступать, как кот, - посоветовал Стрелок. - Лось вон махина какая, а не проваливается. Рысью идет ровнёхонько, плавно, будто на крыльях летит, еле касаясь копытом, аж вода шуршит. Пойди он намётом - тут же провалится. Известное дело - резкие толчки. -Сам Стрелок шёл, как на лыжах, движком. Попробовал и я - лучше стало и спокойнее на душе. Шмыг- шмыг, шмыг- шмыг. Незаметно до  шмыгали до твёрди. А вот и Дальнее!
-Почему Дальнее? - спросил я попутчика, - а где Ближнее?
- Ближнее было, теперь там котлован, - сказал Стрелок, - видишь терриконы, -Стрелок обернулся и показал пальцем на темневшие вдали каменные отвалы. Высоченные тёмные насыпи как заплатка на ковре, выделялись среди увядающей осенней природы. Пожелтевшие лиственницы, берёзки хоть и жалко взирали на белый свет, но всё же были живыми.
- На Ближнем сейчас драга работает, - продолжил Стрелок. - Скоро переберётся и на Дальнее.
Охота на вечерней зорьке не очень- то удалась. Всего по селезню шилохвости. По Колымским меркам это всё равно, что ничего. В избушку возвращаться не было смысла, ибо перед утренней зорькой надо быть здесь. К тому же за лето сенокосчики наметали такие стога в лесочке, можно  уложить спать целую роту. Термос с чаем у нас был с собой. Попили и в сено, на боковую! Хорошо в сене! Морозец в сентябре уже будь здоров ! А в сене, как у Христа за пазухой. Так легко дышится, потому как воздух свежий-свежий. Небо вызвездило и Колыма утонула в привычной тишине. Только изредка с драги доносились глухие удары молота.
- Днём золото моют, а ночью ремонтируются. В две смены работают, - буркнул себе под нос Стрелок, укладываясь в сене поудобней. Светящийся циферблат моих часов показывал только семь вечера. До утренней зорьки времени - хоть кукуй. Я  намекнул Стрелку о немом.
- Ах, да-а! - спохватился мой собеседник. - Егор Петровичем зовут его. Да... дела... Был нормальным человеком. Заведовал магазином в Мяундже. Охотник и рыбак заядлый. Была семья у него. Жена красивая такая, голову высоко держала. Гордая была... А как не гордится...Сама тоже в торговле. Складами заведовала. Люди с достатком. Не нам чета. У кого дефицит, а у них - ложкой не провернёшь. Жили дай Бог всякому так пожить. Сынишка у них был. Души в нём не чаяли. Всё для него.  И музыке учили, в спортивные секции ходил. Дома у него чего только не было: настольный хоккей, бильярд, разные конструкторы. Телевизионные приставки у него первого появились. Видики, плееры. Отец уедет в командировку в Москву, оттуда целый чемодан ему везёт: головоломки всевозможные, шарады, шахматные задачи. Уж очень хотелось, чтобы сын умным вырос. А тут вскоре начала болеть жена. Какая- то болячка к ней прилипла. Вскоре умерла. Умерла, значит, жена, они вдвоём стали жить. Год проходит - он вдовый, второй проходит, а он не женится. Какие девахи подставлялись! Закачаешься. Ему сорока не было. Жить да жить, как крепкий квас, - только-только настоялся. Нет. Ни на одну не позарился. Не потому, что однолюб ( при жене- то живой он похаживал по бабёнкам, да ещё как!). Не хотелось ему раздваиваться: всю душу без остатка решил вложить в сына. Да и добро нажитое ( у него на “материке” особняк трёхэтажный, иномарка, яхта в “Джугбе”) в чужие руки, видать, не хотел отдавать. Оно ж как... Я вот гол как сокол, так мне и не жалко отдать, потому что отдавать нечего. А с нажитым тяжело расставаться. Вот и он не женился, - хотел, чтобы всё досталось сыну.
В Кадыкчане у Егора Петровича моторная лодка стояла. Их, моторок- то не шибко много на Колыме. В основном у начальства. Собирается он как-то на охоту. Собирается, значит, а сынишка того... мол, папа возьми с собой. ( Мальчик только закончил десять классов. В следующем году собирался поступать в МГУ, и поступил бы. Парень смышлёный. Окромя того, у отца мошна не мерена. Никаких денег не пожалел бы ). Запросился значит сын: “Возьми, да возьми”. Как не взять? Вроде бы привык потакать сыну во всём. А сердце у отца так заныло, аж плохо стало. Душой чувствовал неприятность. Начал отговаривать сына, тот ни в какую. Парень был избалованный, ни в чём отказа не получал. Да и как отец откажет, -одна единственная кровинушка на всём свете. Случись разлад в их отношениях, дальше - больше. Отрезанного ломтя обратно не приставишь... Он этого страшно боялся. Короче, уступил отец. Стали собираться на охоту. Для парня всё было куплено заранее: японские болотные сапоги комбинезоном, такие, знаешь, со штанами, можно в них сидеть прямо в воде и ни капли не промокнешь; куртка- ветровка прорезиновая с капюшоном прилагалась к комбинезону; ружьецо иностранное “Зауэр три кольца”; пропитание в рюкзаке, -всё как положено. Собрались и на моторке поплыли. Вода в том году была не сильно полная, река берега оголила и шумела не столь строптиво, как в прежние годы. А на душе у Петовича кошки скребут. Нутром чувствовал, что добром это не кончится. Мысленно просчитал все варианты, если вдруг что... Мотор у лодки сильный. Надёжность гарантирована. Лодка юркая, чтобы от топляков уходить. По расчётам отца ничего не должно быть неожиданного. Однако судьба рассчитала намного дальше, о чём человек не мог даже догадываться: река обмелела, отсюда и беда подвернулась. Вот напротив того  утёса лодка ни с того ни с сего вдруг остановилась, мотор натужно заорал, захлёбываясь. Будто чёрт невидимой рукой снизу ухватил лодку и она сначала задом, а потом и вся ушла под воду. ( Потом- то выяснилось: трос металлический был засыпан на дне реки. Один конец торчал, он и намотался на винт). С драги мужики видели, - лодка  только что была и нету. Отец схватил сына, чтобы пособить. Как же, родная кровинушка! Сын плавал плохо, да и одет был не для своих силёнок. (Прорезиновый комбинезон хорош, когда ты на воде,  когда в воде- это гро-об!) А течение в реке всегда сумасшедшее. Мальчишку и потащило. Отец держит сына, толкает его перед собой к берегу, а вода из рук выхватывает парня. Отца несёт на мель, а сына на самую стремнину, где бесится вода и пенится, и ревмя ревёт. Как раз место зауженное - меж двух уступов, где мы повстречали Петровича. Мужики  сказывали, жутко смотреть было на ту картину. Они- то ничем помочь не могли, - слишком далеко от драги это было. А всё произошло в считанные секунды. Отец уже опирался об дно ногами и держал сына за капюшон. И надо же такому случиться! Дальнейшее произошло будто по чьёму- то злому умыслу. Когда отец почти что вытащил сына, лодку отпустило и с силой поволокло по дну. Неожиданно налетевшая волна опрокинула парня навзничь, рванула как бешенная и вырвала его. Отец поскользнулся, упал, а тут и лодку как швырнёт к берегу, юзом она вынесла Петровича на гальку. Мужики прибежали на помощь, а парня и след простыл. Багров нет ни каких. Слегами потыкали  в воду тем и кончилось всё. (Труп парня так и не нашли. Обычно дня через три четыре прибивает к берегу. Парнишка, что называется, канул). Подошли к Петровичу, а он, видно, уже умом тронулся. Трясущими руками что- то показывает перед собою, а говорить не говорит: язык отнялся. Криво, как блаженный улыбается, что- то мычит, показывает на воду и головой трясёт.
- По- моему он таким и остался?  - осведомился я
- Да. В больницах лечили, - не помогло. Мужики с драги приютили его у себя. Кормят, одевают. А он почти каждый день и зимой, и летом на Аяне. То бродит по берегу, всё что- то высматривает под кустами, а то задумавшись стоит у тех каменных выступов. Волна налетит на камень, ударившись, рассыплется брызгами, -он вздрогнет, суетливо осмотрит  пучину и опять замрёт, как статуя.
Стрелок замолк, а кругом такая тишина, словно всё в округе слушало его рассказ. Над нами ясное- ясное небо. Только у горизонта собрались тучи, ни сегодня, так завтра обещая непогоду.




ФРАНТИК.
(Задушевная история о  моём четвероногом друге рассказана мной)
Он никогда не опаздывал ко сну. Поднимался вместе со мной на второй этаж, садился  перед кроватью и ждал, когда я улягусь в постель. В этот раз я уже разделся, а он всё не шёл.
Ежедневно перед сном Франтик исполнял свою штатную процедуру: гонял по щелям соседских котов желающих, так или иначе, оставить след, а проще говоря,-  нагадить  на нашем участке. Коты и кошки знали  упорный  характер Франтика, поэтому, услышав звонкий голос, ретировались под забор от греха подальше. Пусть, мол, «гроза» утихнет, отойдёт ко сну, а мы уж потом столько наворотим, что мало не покажется.  В этот вечер в сад заскочил, скорее всего,  какой-то кот- незнакомец, которого Франтик  загнал  на макушку яблони, достать его ни как не может и требует  моей помощи,- слышу тревожно молящие нотки в его голосе. Со второго этажа бегу помочь другу, иначе какие же мы тогда друзья, так одно название.
На крыльце у меня для такого случая специально припасен дрын: нарочно, с поддельной злобой замахнусь им на супостата,- тот с яблони на забор, с забора в проулок,-  и  поминай, как звали. А у Франтика от радости сердце разрывается на кусочки: как ни как победа, пусть с помощью друга, но победа.
Иду в сад. В саду Франтика нет. Он за домом, заслышав мои поспешные шаги, стал просто захлёбываться от злобы. В сумерках вижу чёрную фигуру Франтика с белой пеной на губах. Тут и коню понятно,-  дело очень серьёзное. На пёсике шерсть дыбом, обрубок хвоста плотно прижат к гузке, к тому месту, которое в момент испуга подводит трусоватых животных, да и людей тоже. Про таких говорят: «С испугу в штаны наложил». Франтик не зря прижал свой обрубок хвоста, ибо картина была фантастической. 
Два дня назад знакомый прапорщик для моих хозяйственных нужд привёз небольшой кусок маскировочной сетки. Я её бросил на отмостку за домом, где как раз и происходила сценка, которую  описываю. Сетка лежала горкой, как приличная охапка сена. Так вот эта самая охапка вдруг ни с того ни с сего неожиданно резко дёргалась и  на сантиметр, другой грозно двигалась   по гладкой цементной площадке от дома в сторону Франтика. При каждом неожиданном таком рывке охапки Франтик с места без разбега взмывал вверх. (Иван Ухов, великолепный мастер по прыжкам в высоту, в данном случае отдыхает). При этом заметьте, Франтик приземлялся на сантиметр, другой дальше, нежели стоял до того.
Мне, человеку, давно потерявшему веру в чудеса и приведения, картина происходившего действа  была несколько смешна и забавна. Понятно, охапка сама по себе не могла так вздрагивать, можно сказать, подпрыгивать. Кто-то там её двигал. Но кто, вот вопрос. Для любого субъекта, сидевшего под сеткой, собака- враг номер один. Он, скорее всего, замер бы на месте до поры до времени, выждав, когда Франтик отвлечётся,  дал бы дёру. Этот же хам игнорировал все собачьи протесты прекратить безобразие,- упорно двигал сетку к намеченной цели, наводя меня на мысль, что хозяйские нужды присущи не только человеку.     Франтюшка продолжал упорствовать на своём, как ему казалось, не давая супостату продвигаться дальше. Моё появление мало прибавило ему храбрости, разве что лаять он стал настойчивее. Мне на миг представился Марсик,- тот   в один момент разнёс бы и охапку, и того, кто под ней сидел. Франтюшка явно трусил, постоянно держа определённую дистанцию. Как я заметил, прыгал он не ради тренировки, как это делает Ухов. На лету он успевал, вытянув шею, склонить голову то на ту сторону охапки, то на эту с мыслью: «А может быть, с боку врага увижу?».
Охапка продолжала настойчиво двигаться по гладкому бетону. Уже между ней и стеной дома образовался узкий коридорчик. Воспользовавшись этим, Франтюшка  стал «нарезать» круги вокруг охапки, надеясь сзади её увидеть супостата. Причём, узкий коридорчик он пролетал пулей, не успев даже повернуть головы. Вот что трусость делает! А как же! Вдруг «тот», что в охапке, прижучит в узком коридорчике и дух вон! Простора то нет. Тут даже  быстрые ноги не спасут!
  Когда Франтик пулей пролетел коридорчик, мне вспомнились слова из известного фильма, сказанные незабвенным Юрием Никулиным: «Я не трус, но я боюсь». Откровенно хохочу над этой комедией, но пора уже и занавес опускать,- собачка вот-вот охрипнет.  Тянусь  рукой к охапке, Франтюшка вдруг хвать (не больно, он часто так делал) зубами за мои пальцы  и потянул мою руку в сторону, мол, ты что опупел,- отхватит  по самый локоть. Я послушался совета друга, и тут меня оторопь взяла:  стою-то в трусах и в комнатных тапочках. А если там большая крыса, или хорёк какой-нибудь! В суматохе цапнет,-  хлопот не оберёшься. ( Вот как трусость одного нагоняет панику на другого!) Боковым взглядом замечаю в своей левой руке палку и радостно испускаю дух: « Фу-у-ух! Теперь-то нас трое! Это вам не хухры-мухры. Могём и тигру лапки пощекотать». Тянусь дрыном к охапке и на всякий случай голые ноги ставлю подальше от неё. Франтик прячется сзади меня и в ожидании чуда (чем чёрт не шутит!) перестаёт лаять. Стоит вам заметить, что это его коронная тактика: умолкать, когда ему грозит опасность. Увидев, допустим, на улице бродячего пса  Кабысдоха, он, бывало, юркнет под забор, в самой дальней картофельной грядке зароется в ботву и молчит, как убитый. Чтобы хоть как-то скрасить  конфуз друга,  я зову его, якобы к обеду. Он выскакивает из укрытия, отряхивается от пыли и мусора и геройски лает на всю улицу. Вот и теперь он затаился за моими ногами, глядя на палочку-выручалочку, которой я поднимаю охапку.  И чтобы вы думали!? Под маскировочной сеткой оказался ёжик! Наш общий с Франтиком друг, который жил у нас на участке под сараем. Пёсик тут же сник, и надо бы вам видеть, в какой конфуз он погрузился,- его словно помоями облили,-  весь обмяк и скукожился.  Боясь взглянуть мне в глаза, он стоял как оплёванный, даже лапки стал переставлять как-то брезгливо, тщательно выбирая «посуше» и без того сухие места.  Так и не взглянув на меня (срамота- то какая!- поднять такую бучу и из-за чего?), он нехотя поплёлся к крыльцу. Ночь нас ждала тревожная, точнее сказать, неспокойная. Франтику опять будут сниться кошмары, и он будет скулить и, возможно, лаять. Жаль друга, но я нем, как рыба, плетусь за ним на второй этаж. Иногда лучше помолчать, чем утешить.
Утром мы вернулись на место вчерашних событий. Франтик напрочь забыл про свой конфуз, был, как всегда, весел и игрив. Я обратил внимание на маскировочную сетку. Она лежала довольно далеко от отмостки. Видно, что ёж, после нашего ухода, продолжил начатое им дело. Наверное, всю ночь пыхтел, бедняжка, и всё напрасно,- сетка крепко зацепилась за куст розы,- и ни с места! Я догадался, для чего сетка нужна была ёжику!?- утеплить своё жилище. Мы тут же с Франтиком съездили на поле, привезли соломы и положили рядом, где жил ёж. Пусть ему тоже будет тепло.
 Вот такая история приключилась с моим любимым Франтиком.
Сейчас самое время познакомить вас с ним, но прежде скажу вам банальную вещь. Каждый, кто держит собачку, считает её из ряда вон выходящей. И правильно! Ведь она своя. А  своё плохим не бывает. Вот иногда смотришь на чужого ребёнка и видишь: у него и прикус неправильный, и уши топориком, голова вообще яйцом вкрутую и перевернута носиком вверх. У вашего чада подобного ничего нет. Родитель же того ребёнка, у которого голова яйцом вкрутую, видит в вашем чаде не меньше недостатков. Так что к своему быстро привыкаешь, свыкаешься и ничего не замечаешь. Уж на что Франтик был безобразным щенком, ну просто уродец! Но мы свыклись с этим и намного быстрее, нежели придумывали ему кличку (иначе звали бы мы его совсем по- другому). Больше недели мы всей семьёй ломали головы, как назвать щеночка, которого жене «втёрли» в виде подарка, а у той язык не повернулся отказаться. Трудно такому существу подобрать кличку. Судите сами: величиной он был чуть больше моего кулака, да и то полкулака занимали одни уши, хвост длинный и тонкий как у крысы, рачьи глазки на выкате, того и гляди выскочат из своих орбит. Единственное, что утешало в нём,- это цвет. Был чёрным,  как смоль. Ни единого другого пятнышка.
«Какая великолепная сапожная щётка!- шутил наш сосед.- При случае, если настоящая, вдруг затеряется, можно пользоваться им. Временно, конечно, пока щётка не отыщется».
Каждый из нас на свой манер подбирал  кличку, с пеной у рта «обосновывал» свой вариант и потом убеждался, что она идёт пёсику, как корове седло. Пока мы спорили, «субъект» нашего спора целыми днями дрыхнул в корзине у камина. А когда подходила наша очередь спать, «устраивал концерты» все ночи напролёт: видите ли, скучал по сёстрам и братьям. Приходилось с вечера включать транзистор и прятать в камине. Щенок всю ночь ходил по залу в поисках говорящей невидимки.
Он очень любил конфеты, особенно ириски «золотой ключик». Щенок не знал, что их нужно сосать, начинал интенсивно жевать. Это комедия! Ириски тут же прилипали к зубам, да так крепко, что  нельзя было раздвинуть челюсть. Что он только не делал:  лапками пытался залезть в пасть, и головой мотал, и визжал. Одним словом, учинял себе, бедняжка, просто издевательство, но от этого лакомства никогда не отказывался.
Младший сынишка предложил впредь  давать ириску в  обёртке,- зубы не так будут липнуть. Старший возразил:
- Зачем? Во-первых, фантики неизвестно из какой бумаги сделаны, затем незнамо какой краской покрашены, и вдобавок, надписи на обёртке из синюшных масел.   
Мы, чтобы сберечь желудок собачки от гастритов и колитов,  дружно отклонили такое дело,  но слово «фантик» нас заинтересовало. Оно подходило для искомой нами кличке, но тут опять вмешался рассудительный старший сын.
-Он ещё щенок. А вдруг из него вырастит большая псина. Помните, у Корчажкиных  был Бублик. Кличка подходила, пока он был маленьким щеночком. А потом вымахал всем на посмешище чуть ли не в телка.
Всё тот же старший сын предложил назвать его пока Франтиком:
-Когда вырастит, увидим,- Франтик он или Франт.
 Франтом он так и не стал, оставаясь Франтиком навсегда. Наш кот Атос был в два раза больше его. Когда они играли друг с другом, Атос давил пёсика массой, а Франтику возразить было абсолютно нечем.
Теперь представьте себе, что это существо, которого запросто пришибить соплёй, был неимоверно отчаянным. На широком и длинном(150см + 50 см) подоконнике второго этажа ему негде было «разгуляться», когда Франтик видел, проходившую по улице собаку или кошку. Он захлёбывался от злобы, метался от откоса к откосу, шерсть на холке и на лбу торчали дыбом, с губ слетала пена. Ну точь в точь, как в сказке про зайца и лису: «Как выскочу, как выпрыгну,- пойдут клочки по закоулочкам!» Столько страху, столько страху! Аж поджилки трясутся.
Таким отчаянным он бывал и на улице, правда, в моём присутствии, а особенно, когда я в руках держал дрын. Заприметив палку в моих руках, чужая кошка или собака мгновенно исчезала в ближайшем переулке, а Франтику казалось, что это он нагнал на них страху и на радостях подпрыгивал выше  моего пояса.
Возможно, Франтик не был бы трусливым, если бы не один случай. Как-то к нам зашла соседка с сынишкой-сорванцом. Пять лет от роду, но такой оторвила,- не приведи Господь. Судите сами: я в это время бетонировал дорожку от калитки к дому, пригладил раствор, как куриное яйцо. Зная проказника, я специально подозвал его и просил не ходить по дорожке. (А надо было с дрыном стоять и караулить). Стоило мне отвлечься, беседуя  с его матерью, как услышал сзади какие- то странные звуки. Оборачиваюсь: пацан топчет крышу моего «жигулёнка»,- то ли он отряхивал раствор со своих кожаных сандалет, то ли пробовал,- крепка ли крыша у моей машины. Вы бы видели, как он плакал, доказывая нам, что на бетонной дорожке это вовсе не его следы, а другого какого-то проказника. Вот такой вот сорванец. А дальше уже его проказы коснулись Франтика. Тот рьяно стал пресекать попытки сорванца взять его в руки и чуть не укусил дебошира. Жена цыкнула на безвинного пёсика, и тот обиженно стушевался в зал на диван.
Я заново   железнил бетонную дорожку и вдруг услышал через форточку вопли Франтика. Бегу в дом. Жена с гостьей пьют чай на кухне. Сорванец тихо прокрался в зал, где на диване лежал Франтик. Включил пылесос, оставленный женой на время чаепития, снял щётку со шланга, зияющее отверстие которого приставил к заду пёсика. Мощный пылесос стал захлёбываться, засасывая в резиновый шланг Франтика. Хорошо, что у того были лапки. Задние он согнул в коленях, не давая себя проглотить, а когтями передних  судорожно вцепился в плотную ткань дивана.
Увидев эту картину, я потерял контроль над собой. Не отдавая себе отчёта в действиях, крутанул сорванцу ухо на два оборота, словно ключ в замочной скважине. С той поры пылесос нагонял на Франтика панический страх.
 Кстати, собаки очень подвержены этим самым паническим страхам. Я знал  одну собачку, которая, заслышав от кого-то ни было два слова: «Пойдёмте купаться», сломя голову убегала на край деревни и до вечера оттуда не возвращалась. Очевидно, её не раз бросали в реку или пруд, чего она страшно не любила. А в Крыму, где мне пришлось на время отдыха снимать комнатку, пёсик  Ерошка страсть как не любил, когда ему показывали «козу» из двух пальцев, напоминающую движение ножниц. Этого бедолагу, наверное, часто стригли тупыми ножницами. Ерошка готов был разорвать в клочья того, кто показывал ему «козу».
Так с той поры пылесос нагонял на Франтика панический страх. Стоило нам кому-то нагнуться к пылесосу или прикоснуться к нему, Франтик медленно на цыпочках, словно крался  к жертве, тихо уходил в самую дальнюю точку дома. На втором этаже  прятался в детской комнате, на кровати и обязательно под подушкой; внизу убежищем ему служил топчан на веранде, за которым он  чувствовал себя, как за каменной стеной.
Надобно рассказать вам, как Франтик относился к еде. Ни один ребёнок в мире, будь он капризным-прекапризным,  не годился бы ему в подмётки. Я не помню случая, чтобы он что-то съедал с аппетитом, кроме, конечно, ирисок «золотой ключик», если при этом можно назвать аппетитом те мученья с прилипанием зубов. Режем, к примеру, ломтик варёной колбасы или котлету кладём на блюдце, что в углу на кухне. Зовём его к завтраку (не позови, он вообще не придёт ни сегодня, ни завтра, ни через неделю). Ковыляет из зала нехотя, лениво, неуклюже  переставляя лапы, словно в штаны навалил. Подойдёт к блюдцу, долго-долго смотрит на кушанье, потом обернётся на нас, сидящих за столом и с аппетитом уплетающих завтрак, как бы вопрошая: «И это всё мне!??». Ни за что сам не притронется к еде. Отщипнёшь кусочек колбасы или котлеты, сунешь ему под самый нос, тогда соизволит пожевать, да и то с таким видом, словно ему дали горькую-прегорькую пилюлю. Кстати, о них, о таблетках. Франтик однажды заболел чумкой. (Это страшная болезнь для животных). Спасти его от гибели могли только таблетки, прописанные ветеринаром. Впихнуть их в пёсика не было ни какой возможности,- он тут же их выплёвывал. Пошли на хитрость: толкли таблетки меленько-меленько, разбавляли молоком и обязательно тёплым: в холодном молоке крошки таблеток плавали сверху, и Франтик легко от них избавлялся. Обладай Франтик анализом (а это присуще только человеку), последствий от чумки можно было избежать, и вылечиться до конца. Но этого не произошло. Страшная болезнь в память о себе  оставила в собачке тик: задняя левая лапка дёргалась ежесекундно в такт биения сердца, и с этим ни чего нельзя было поделать: всю оставшуюся жизнь пёсик бегал на трёх лапках с поджатой задней. Правда, когда надо было удирать от злой собаки или свирепого кота, Франтик «включал все четыре скорости».
Для Франтика и Атоса  я  выглядел лохом: меня можно было когда угодно разбудить, дабы справить лёгкую нужду на улице, в любой момент позвать на  помощь. Статус жены и детей, не дозволял ни Атосу,  ни Франтику делать подобное,  разве что в моё отсутствие,   когда  я уезжал на рыбалку.
Атос  просыпался среди ночи, а чаще всего под утро. Сядет супротив меня на полу и долго-долго смотрит, не шевельнусь ли я.  Если долго не шевелюсь, дабы не разозлить меня, полушёпотом « мя»-кнет и сидит, ждёт  пока проснусь. На выручку Атосу в таких случаях  приходил Франтик: он был при мне как бы адъютантом, а стало быть, ему дозволялось меня «тревожить» в любое время суток. Услышав проснувшегося кота, Франтик мигом оказывался на полу и, как всегда, начинал лизать Атосу нос, за что тут же получал  в лобешник лапой. Без всякой обиды на кота за оплеуху Франтик настойчиво тявкал пару раз,  чтобы я проснулся и выпустил Атоса наружу.
Есть мнение, что домашние животные неуловимыми, едва заметными чертами внешне напоминают своих хозяев. Я с этим согласен полностью. Мало того, собаки перенимают у  хозяев некоторые привычки. Например, в плане сна мы с Франтиком со временем стали два сапога пара. Натерпелся ( а за одно и научился) он со мною бедолага: я сплю неспокойно, ворочаюсь с бока на бок постоянно, часто вскрикиваю во сне при виде кошмаров и злобных животных. И это происходит постоянно. Однажды, представляете, во сне тигр за мной гнался. Огромный полосатый, как сейчас помню, с рваными ушами. Я от него пытаюсь огребаться во все лопатки, а ноги свинцом налиты - не слушаются,- с места не сдвинешь. Как я умудрялся бегать,- ума не приложу. Я за куст,- он за мной, я через ручей,- он за мной и вот–вот схватит за шкирку. Я на сосну, он за мной. Сосна,   высоченная метров сорок  будет Я уже на самой макушке, и тигр вот он. Ну, что ты будешь делать!? Мне бы каких - ни будь плюгавых  два крыла. «Господи»- прошу Бога, но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Я мигом просыпаюсь, ибо  выхода нет.  Другой бы расстроился, быть может, заплакал бы от этого страшного сна, а я хохочу, как безумный: надо же! оставил в дураках самого тигра.
 Франтик не понимал  в чём дело, слыша среди ночи, как я скулю, верещу, ( смотря по ситуации) кричу благим матом, а потом ко всему прочему хохочу. Он прыгал на пол с кровати и давай во всю глотку голосить, всех домочадцев на ноги поднимал, за что тут же от них получал строгий выговор, от которого, сконфузившись, готов сквозь землю провалиться,- он так не любил, когда его ругали! Лучше побей, только не ругай. Интеллигент!!!
Сам он спал, подобно мне, беспокойно. Описать это точно, боюсь, не получится, но попробую.
Как только я улягусь в постель, успокоюсь, он прыг ко мне на кровать, скользнёт под пододеяльник (под одеялом ему было жарко спать), стихнет, и только задняя лапка выдавала его присутствие. Спал он очень чутко. Как уже знает читатель, я веретеном верчусь на кровати, того гляди придавлю пёсика. Каким- то невообразимым чувством он предугадывал начало моего вращения, и, на мгновение опережая меня, спрыгивал с кровати. Терпеливо выжидал, когда я успокоюсь, и снова юрк под пододеяльник. Как и мне, Франтику снились сны, мягко скажем, не совсем приятные. В такие минуты он чуть слышно скулил, суетливо перебирал лапками, дыхание его учащалось         (понятно, от кого-то удирал). Наконец, когда скулёж  переходил в откровенный визг, он мухой  летел  с кровати на пол и начинал громко лаять на окно. Потом спохватится, ведь это же  сон («какую оплошность допустил!») весь сожмётся в комочек, опустит свои длинные уши, и крадучись, скользнёт под пододеяльник и затихнет, будто его там нет.
Франтик по натуре был не злым, а добрым. Как истинный интеллигент, он боялся причинить другим боль. Если доставлял кому дискомфорт, тут же тушевался и боялся даже взгляд поднять,- до того ему было не по себе.
Не раз замечая это, я приходил к выводу, что не только человеку даны переживания и эмоции. Настроение Франтик создавал себе сам. По выражению моего лица соображал: веселиться ему или плакать. И заходивших в дом людей мерил той же меркой,-  в добром ли они расположении духа. Он их не то, что бы боялся, а остерегался, дабы его не украли. Выглядывал из-за  шкафа или дивана, осматривал  незнакомца снизу вверх, как бы соображая,  способен ли этот человек на такую подлость, как украсть его и унести из дома. (Этого бы он никогда не перенёс). На подозрительного человека (если я был рядом) налетал вихрем, громко и долго, долго лаял, пока не скажешь ему замолчать. Приказы он исполнял мгновенно,- два раза не надо повторять. Однако, однажды мне не удалось заставить его молчать. Я таким злым его ещё никогда не видел, причём злым на меня, на своего друга.
Было это так. Мы копали с Франтиком картошку. (Понятно: я копал, а Франтик наблюдал за мной). В какой- то момент увидел, как под штакетник забора подлезает Мушка (это я  для себя её так нарёк), собачонка из дома в дальнем проулке, в котором каждое лето отдыхала семья москвичей. Она породистая, в отличие от моего друга: на лапках и на животе шерсть коричневая, на спинке и на боках черная, как у Франтика. Соответственно и ушки у неё двух цветов. Одним словом, красавица, спортсменка и так далее. Я любовался гостьей, потому что видел её первый раз, а мой приятель на неё ноль внимания. Мушка шустро подошла к нему и вместо обряда обнюхивания стала топтаться рядом, а вернее сказать стала танцевать. Франтик, наконец, повернул в её сторону голову, но с таким недовольным видом, мол, ты чо не видишь, что мы делом заняты. Я бросил копать картошку, стал наблюдать за ними. Мушка подошла ближе к женишку, слегка оперлась на его бок и положила свою милую мордашку Франтику на холку. (Смелая бабёнка!) Это был особый какой-то знак внимания у собак, то бишь, тонкий намёк на толстые обстоятельства, потому как Франтика словно подменили: он тоже затанцевал и не забыл про обряд обнюхивания. Пёсик так быстро переметнулся во власть Мушки, что меня уже для него не существовало. Поди ж ты,  что любовь-зараза вытворяет! Так, танцуя друг перед другом, они подошли к тому месту, откуда появилась Мушка и скрылись за забором. Мне осудить бы надо Франтика за его легкомысленный поступок, ну, а сам-то  каков: завидев красотку, забываешь обо всём на свете.
Я вздохнул и продолжил копать картошку. Ведра ещё не накопал, слышу издалека жалобно молящий голос друга. И так этот голос, вернее, окрас его резанул мою душу, что пришлось  вспомнить далёкое-далёкое детство. Стоило кому- то обидеть меня на улице, я тут же на всю деревню голосил: «Ба-буш-ка!!!». Открывались ворота, высокая,  в два обхвата женщина (моя бабушка) становилась в позу «руки в боки» и всем сразу понятно, сейчас кто- то схлопочет. Те, кто специально обижал меня, сразу линяли, кто же невзначай или случайно,- просили прощения: «Бубушка Апрося, я случайно…»,- и вмиг проблема исчезала, болячки рассасывались, и всё было оккей. Вот только у Франтика болячки не рассасывались, он голосил так, словно по нём машина проехала. Если  так, то лежать бы ему у дороги, но пёсик как на стометровке с включенной «четвертой скоростью» мчался к дому. Я, примерно, догадывался, что стряслось (всё-таки стреляный воробей), но не ожидал, что Франтик так настойчиво позовёт меня на помощь. Я стоял в растерянности, не зная,  что делать, а он вцепился зубами в  мою штанину и с такой злобой стал тащить меня. Я попытался запретить тянуть за брючину,  куда там! Как обычно пена на губах, значит, что-то хватило его за живое, просто так он пеной  бросаться не стал бы.
Беру дрын, эту «бабушку Апросю», иду крейсерской скоростью за Франтиком. Он ещё больше торопит меня, боится, вдруг  не успеем. Не понимаю, что случилось, пожар что ли? А пёсик спешит, суетится и направо гавкнет, и налево. Понятно, он что- то рассказывал, но что?
 «Бестолковый  всё-таки,- подумал я про себя,- иди куда тебя позвали,  там видно будет».
Идти пришлось довольно долго, за последние дома деревни в лес на поляну. Пока шли, Франтик не умолкал ни на минуту, голос его был тревожным, но без той злости, с которой  тянул меня за штанину.
На поляне нас ждала такая картина: Мушка лежала животом на траве, вытянув все четыре лапки в струнку. Метрах в пяти от неё сидел бесхозный кобель Кабысдох. Недалеко от него теснились, иногда покусывая друг друга,  стайка кобельков, живущих по принципу «а вдруг что-то обломится и нам перепадёт».
Заприметив  в моих руках «бабушку Апросю», Кабысдох и стая кобельков ломанулась в разные стороны, а будь я без строгого оружия, хулиганы даже б ухом не повели. Мушка поднялась с земли, отряхнула с себя прилипшие травинки и радостно пошла на встречу Франтику. Они долго обнюхивали друг друга, как - будто не виделись сто лет и спрятались за густым кустом орешника, оставив меня наедине с дрыном. Ждал я друга довольно долго, более получаса. Вернулся он уставшим, часто приседал на траву, приводил себя в порядок и снова еле-еле плёлся сзади меня, не выронив ни звука.
Этот случай я уже успел порядком позабыть, когда к нам однажды позвонили в дверь. На пороге стояла молодая и симпатичная женщина, держа в руках корзиночку, на дне которой сладко спал щеночек, ну вылитый Франтик.
-Это вам алиментщик,- просто сказала она и протянула мне корзину. Я не знал как благодарить и не успел этого сделать, как она развернулась и скрылась за дверью.
  Ах, но как же кстати этот подарок судьбы! Мы только на днях договорились с родственниками в выходные поехать в город, купить там щеночка и подарить его семье Филимоновых. Дело в том, что жена Филимонова не так давно заболела рассеянным склерозом. Сам Филимонов с сыном с утра до вечера  на работе, а она бедняжка весь день в коляске. Поговорить не с кем. Как же ко двору пришёлся им щеночек. Они нарадоваться не могли, наперебой хвалили его, говорили, какой он ласковый, умный, понимал всё с полуслова. Только говорить не умел.
Прошло какое-то время. Мне позвонил  старший сын. Он служил в войсках ВДВ, просил срочно приехать по какому-то важному делу. В день отъезда я ходил по участку наводил порядок и увидел Атоса, лежавшего на соломе, которую мы привезли с Франтиком когда-то для ежа. Проходя мимо, я окликнул Атоса. Кот лениво посмотрел на меня и поник головою на солому. Я не придал этой картине  ни какого значения.
Трое суток меня не было. Вернувшись домой, я не услышал радостных возгласов Франтика, который всегда после разлуки так радовался моему приезду. Обойдя весь дом,  не нашёл его в комнатах. Пошёл на участок, за дом. И там его не было. Проходя мимо кучи соломы, увидел Атоса. Он лежал всё в той же позе, будто прошедших дней и не было. Я окликнул его. Атос не отозвался.  Прикоснулся к нему рукой,- он был закоченелым. И тут так защемило моё сердце, слёзы градом хлынули из глаз. Долго не мог придти в себя. Не стесняясь своих слёз, выкопал за сараем глубокую яму, похоронил Атоса. А что же с Франтиком? Куда он подевался? Спросить было не у кого. Младший сын на время учёбы в институте переехал жить в город к дедушке. Естественно, он знать не мог. С женой мы давно не контачили, да  она и не сказала бы мне всю правду. Почти месяц я ходил, как в воду опущенный. Горе так придавило, что белый свет стал не мил. Даже  похоронив своих родителей, я не был тогда убит так горем, как в этот раз.
   Потом, три недели спустя, соседка рассказала мне всю правду о Франтике. Жена каждое утро выпускала его гулять на улицу. Весь день на пролёт Франтик бегал из дома в дом, из подъезда в подъезд. Всё что-то искал. Скорее всего меня.
    Во дворе одного дома сидела на цепи чёрная лайка с лихо закрученным хвостом. Большо-о-о-й специалист по белкам, а Франтик был чуть больше белки, как раз на раз укусить хватило.
    Не гневайся на меня, мой добрый читатель за то, что в конце рассказа я так густо замесил  скорбные краски. Что поделаешь. Жизнь есть жизнь. Никуда от этого не денешься. Все мы только гости на этом милом белом свете и рано или поздно уйдём навсегда  в безвозвратную мрачную вечность. И только память добрых друзей на краткий миг продлит следы нашего пребывания на этой прекрасной земле.