Сад, 1987. Давнее происшествие, ч. 5

 
По скалистой тропе спустилась вниз, к морю.
Тень  веток шевелилась на выступах. Лишь земляничник выглядел застыло-недвижным. Дерево-дикарь, гордое, независимое, оно либо гибнет, либо живет так, как ему нравится, - высоко на скалах, поближе к солнцу. В нём всё сопротивляется, не поддается чужой воле. Равнодушное к влаге,  не признает иной почвы – лишь камень. Мускулистые, напряженно-скрученные стволы, - сизовато-багровые,  часто желтые, иногда нежно-розовые, в тонких лоскутах обвислой коры,  несут раскидистую вечнозеленую крону. В ней долго держатся   ягоды, похожие на землянику, правда безвкусные, как трава. Сейчас в кроне цветы, белые, на вид ландыши, но без запаха. Они уже начали осыпаться, ронять свой прах в заросли буйного ладанника. Его  сиреневые  кустики ютились на каждом освещенном пятачке. На миг, как отголосок поспешного отпевания,   память одолжила заемным: «Ваши пальцы пахнут ладаном …», обратила к строкам Будковского, записанным  после смерти отца:
«Во дворе, у клумбы, можно перевести дух.  Дождь стекает с моего зонта, одна из капель падает в белую чашечку, обращенную к хмурому югу: мгновенное сияние, потом всё гаснет от нового  удара капли. Почти прозрачные лепестки уже разъедены траурной влагой. К вечеру они совсем потемнеют,  истончатся,  затем смешаются с землей. Белые, анемичные, щемящие... Я вспоминаю наш сад, где всегда что-то цвело: первыми пробивались крокусы, держа на  плечиках остатки снега,  а последними – хризантемы; согнувшись под ветром, они смотрелись в зеркальце льда. Больше у меня никого нет. Холодно. Зимно. Бардзо зимно».

Такие признания настроения не поднимают. Вспоминаешь свое, из череды неудач, и что-то вампироподобное в человеческом облике тотчас обретает меня как добычу. Позванивая длинными очковыми цепями, которые болтаются, как подвески грузинской княжны, оно сразу предупреждает: «Придется подождать. Минутку-другую, возможно, больше. Неотложное задание». Цепями  смотрит в газету, еще секунда, и оно стряхнет на тебя прах сигареты. Статья о мышиной возне производит  бурные потрясения, фаланги свободной конечности отбивают барабанную дробь, учиняя самим звуком маленькую гражданскую казнь надо мной.  Без суда и следствия, без слов: «Государственный преступник». От нечего делать придумываю ему биографию и произвожу в экс-вольнодумца, сохранившего привычку почитывать на службе. Потом заполняю на него историю болезни и подыскиваю лечебную травку для внутреннего потребления. Отправляя  на курорт,  даю для компании ходячую бесполую идентичность. Но отказывается. Почему? Не привыкло изменять жене. В таком случае – оторвать башку: пусть умрет нравственным, числя себя мужчиной. Сейчас поднимет удивленные органы зрения, изречет: «Вы еще здесь? Я же сказало: явитесь через месяц.Только без эмоций. В противном случае ваш вопрос рассмотрению не подлежит».
 
     Наверно, специалист по замораживанию и должен обрывать на полуслове, чтобы поддерживать вечную мерзлоту внутри себя, пронести её сквозь века и передать прекрасному будущему. Преемники уже наготове, такие же демократически вероломные, желчекаменные и бесполые. А предшественник из темного прошлого давным-давно уверяет в почтении на архивной страничке, лежащей у меня под рукой.

     Опекуны, ксендзы, мачехи, разные барильо, высокопреосвященства, министры и прочие высшие инстанции, маленькие и большие вершители судеб с очками и цепями шли за мной по пятам. Я слышала, как летели камешки из-под ног. Тучей вились москиты и слепни. Голоса жужжали над ухом.  Господин министр обращал внимание на недостаточность ризницы в Никитской церкви и поручал заказать полное облачение для священнослужителей. Архиерей возмущался тем, что отхожие места помещены под алтарем, и директор сада предлагал выдвинуть их в пристройку. «Мускат белый, мускат розовый, Совиньон из подвалов экспериментального винзавода, заизюмленные тона с шоколадным оттенком»,- диктовал чиновник особых поручений и бетонных корпусов. А там компанию уже развлекал приголубленный шут профессор: «Бокал следует брать за ножку, а женщину ниже талии». И только действительный статский советник Щербаков пытался восстановить с межевым инженером  границы сада, докладывая Главному Иерарху: «Никитский сад теряет земли, а главное - физиономию изолированного учреждения».

     К причалу подошел катер, и на весь берег загремела музыка. Голоса сразу стихли. Вскоре катер повернул в сторону Гурзуфа; сошедшие экскурсанты потянулись долгой цепочкой к пепельной оливковой роще. Голубоватая, таяла вдалеке Ялта.

Продолжение следует