Десятинцы

1
Капитализм – это религия. Где банки являются церковью. Банкиры священниками. Богатство раем. Бедность адом. Богатые святыми. Бедные грешниками. Материальные блага благословением. Деньги Богом.
Мигель Д. Льюис.
О верующие! Не поедайте запретную прибыль ростовщичества, многократно удвоенную, и бойтесь Бога., Не берите проценты, не живите на проценты, возможно, вы будете счастливы. (Св. Коран, 3:130);

    В двадцать … году этого века, в тогдашней объединенной Европе вспыхнул Исламский мятеж. Силами полиции задушить его не удалось. Изнеженные полицейские, охраняющие до этого только гей парады, не выдержали безудержного натиска организованных толп бывших мигрантов – фанатиков, абсолютно не страшащихся ни своей смерти, ни чужой. Ввести против мятежа армию не позволила Европейская демократия, пока собирались и думали в Совете Европы, мятежники захватили сам Страсбург и всех заседающих во Дворце Европы сделали заложниками. А уже от их имени раздавали паникерские директивы: «О не сопротивлении», «О поддержании межэтнического мира», «О недопустимости ущемления прав и свобод верующих», «О начале переговорного процесса». Пока на местах разобрались, оказалось, что отделы полиции уже захвачены митингующими и на улицах ваххабитские патрули. Захвачены армейские склады, военные просто разбегались, и вот на территориях бывших военных частей поднимаются зеленые и черные знамена с арабской вязью. Вместо судов общей юрисдикции, руководствующихся гуманным европейским правом – суды шариата. Величественные костелы и лютеранские храмы меняют кресты на полумесяц. И вот, закономерно, на западной части Европы возник Великий Европейский Халифат. С восточной частью получилось хуже: что-то осталось в душах восточных европейцев от своих гордых предков, а может от Советской оккупации –  не давали массово они приюта мигрантам, и первый удар выдержать смогли. А потом вмешалась армия. Основные военные действия развернулись на территории Германии, и после нескольких месяцев кровопролитных боев, пришли к ныне существующему статусу-кво – созданию Объединенной Христианской Европы на территории бывших стран Австрии, Польше, Венгрии, Чехии, Словакии, Румынии. Гримаса истории – Германия была разделена ровно по границе между бывшей Германской Демократической республикой и Федеративной республикой Германии. Финляндия и Норвегия остались в неприсоединившемся статусе. Часть Сербии отошла к Великой Албании. Болгарию и Грецию привычно, безо всякого сопротивления, взяла под свое крыло новая Османская Империя. Все остальные Европейские страны стали частью Великого Европейского Халифата. В котором массово была произведена исламизация населения, к официальным европейским языкам добавился главный – арабский. При этом американцы не вмешивались, в вооруженные столкновения не вступали, и лишь выводили свои воинские контингенты, домой и на новые базы Объединенной Христианской Европы, да транспортниками-Геркулесами эвакуировали ядерное оружие. Попыток нападения на базы американцев практически не было, им предоставлялись коридоры для вывода войск, – видать была между ними и мятежниками какая-то договоренность.
В России полыхнуло через два месяца после разделения Европы. Организованные десятки миллионов мигрантов, заботливо завезенных прежним правительством, окрыленные успехом своих собратьев в Европе, ведомые боевиками эмиссарами, щедро поддерживаемые деньгами монархий Персидского залива, подняли мятеж. Так началась очередная гражданская война в России. В отличии от Европы, армия не осталась в стороне, и вмешалась в конфликт. Пылали города, переходя из рук в руки, сменяли друг друга российские триколоры и ваххабитские знамена, конфликт был повсюду: в каждом доме, в каждом дворе, на каждой улице, в каждом отделе полиции, в каждом воинском подразделении. Все так называемое мировое сообщество стояло и смотрело, чем кончится этот конфликт. И вот российский триколор стал побеждать и массово стали откатываться моджахеды на Юг, в Среднюю Азию и на Кавказ, оставив за собой клин на Волге – так что Нижний Новгород и Киров стали пограничными городами. И тогда, ровно, как и в начале двадцатого века, против обескровленной разрушенной страны началась иностранная интервенция. России объявлен мировой джихад. Дальний Восток захвачен китайцами, японцами и американцами. Старые распри забыты, и рука об руку с ними бьются малазийские и индонезийские моджахеды. Со стороны Средней Азии атакуют афганские талибы и регулярные палестинские части. На сторону исламистов открыто вступила новая Османская империя, и со стороны Кавказа начала терзать обескровленную Россию своим профессиональным спецназом и беспилотниками. Христианские Европейцы в раздел России пока не вступают, зализывают свои раны и ждут, когда, наконец, падет их вечный восточный враг. И мечтают в своих газетках о Карелии, Санкт-Петербурге, Смоленщине и Брянщине. Изможденной стране, нечего противопоставить агрессии, руководство страны полностью деморализовано. Вся политика, и внешняя, и внутренняя, которую проводила правящая элита, на протяжении четырех десятилетий, оказалась провальной. Во внешней – по сдаче национальных интересов европейцам и американцам, встраивание в мировую систему разделения труда, членство в международных институтах… То помощь Америке в Афганистане, то строительство оси Рим-Париж-Берлин-Москва, затем разворот на Восток, заигрывания с ближневосточными монархиями, а в результате оказались в окружении врагов, которые дождались удобного момента и напали разом. Во внутренней – замена своего населения мигрантами с Кавказа, Средней Азии и Ближнего Востока. Все это оказалось фатальной ошибкой, плавильного котла наций по российскому образцу, в отличии от североамериканского, закономерно не получилось. И вот тогда в самый кризисный для страны момент власть в стране взяли банкиры. Абсолютную серьезность своих намерений они показали, нанеся массовый термоядерный удар по… своей территории, не жалея ни рвавшихся к центру России оккупантов, ни своих, оставшихся на захваченных территориях, граждан. Двадцати четырехчасовое предупреждение было. Но никто не поверил – тогда много бестолковых заявлений звучало из Питера. Не верили и после поднятия в воздух всех ста бортов стратегической авиации – проверяют на прочность, и лишь только после запусков двух сотен ракет, мир замер на краю третьей мировой ядерной войны. Члены ядерного клуба, включая, Европейский Халифат, которому достались французские и британские ядерные силы, привели свои в войска в полную боевую готовность и… отступили. Ибо понятно стало всем, что это война на уничтожение. Последствия термоядерных ударов были фатальными для захватчиков, даже хваленая американская система противоракетной обороны - ПРО на территории России дала сбой, не говоря уже о китайских и арабских интервентах. Оставшиеся в живых оккупанты в экстренном порядке покидали зоны радиационного заражения. Так южные и восточные окраины России, оказавшись радиационным периметром – не достались никому. Москву отстоять не удалось и осталась она по типу, когда-то Западного Берлина, червоточиной или оазисом, это как посмотреть, за забором с колючей проволокой внутри России, куда летают самолеты из Бухарского и Великого Европейского Халифатов, Кавказского Эмирата и прочих стран исламского мира. Разрешение на пролет нынешние власти дают – валюта им нужна всегда.
Пять последующих лет были тяжелом периодом для жителей всей планеты. Произошло общемировое понижение температуры почти на пять градусов, что вызвало массовые неурожаи по всей планете. Ионизирующая радиация привела к всплеску онкологических заболеваний. Засухи в отдельных частях планеты сменялись тропическими ливнями и потопами. Случился голод. Присутствовало ощущение конца света и вселенской ненависти. Не было дипломатических отношений между Исламской и Христианской частями Европы. В результате того, что Америка не оказала помощь своим Европейским союзникам, несмотря на наличие американских баз в Объединенной Христианской Европе, не было и прежнего доверия у европейцев к американцам. Китай и Америка уже второе десятилетие намертво сцепились в друг друга за право быть первыми на Земле. Существенно расширив свои территории и, благодаря новым европейским завоеваниям, Исламский мир с оптимизмом смотрел в будущее, но не однолик он, свои интересы и у Новоосманской империи и арабских монархий, и у Европейского и Бухарского Халифатов, и у Великой Албании, и у Пакистана, и у вечно неспокойного Афганистана. Объединяло только одно – ненависть к России, к этой стране – изгою, которую исключили ото всех международных организаций, включая ООН. Все дружно забыли о первопричинах применения ей ядерного оружия. Полгода ушло на понимание мировым сообществом, что все люди и страны находятся в одной лодке и неурожай может возникнуть повсеместно – созревшие посевы зерновых в Юте смыть тропическими ливнями, а почти вызревшие рисовые плантации в Азии высушить пустынным зноем. Представители государств в Организации Объединенных Наций смогли договориться о «Программе спасения человечества», в рамках которой оказывалась экстренная помощи в переброске продовольствия из мест, где урожай удавалось собрать в наиболее пострадавшие страны и территории, кроме того подлежали засеванию все возможные земельные участки, невзирая ни на какие прогнозы синоптиков, ибо в продолжении действия этой программы никакие прогнозы не сбывались. У земли оказались резервы, постепенно ее экологические системы стали приходить в норму.
Тяжелее всего пришлось России. Повсеместная разруха, отделение гигантских территорий, многомиллионные жертвы. Справится с этим помог на первом этапе Цифровой Коммунизм, который был введен после того, как Председателем Центрального Банка было принято решение о захвате всей полноты власти в России, с ликвидацией институтов Президента, правительства, двухпалатной системы парламентов. Ослабленная Россия нуждалась в совершенно новой системе управления, которая могла бы удержать страну от оккупации и дальнейшего распада. Банкиры понимали, что им не удастся сохранить власть над людьми, если они не смогут добиться быстрого и четкого следования их указам на всей территории страны. Власть нужно было централизовать и цифровизовывать, в новой системе все должно было встать на учет и быть подконтрольно власти банкиров. Председатель Центрального Банка ввел новую политику – Цифровой Коммунизм, который должен был поддержать экономику страны в этот сложный период и перенастроить ее. Все население страны было поставлено в четкую зависимость от Банковского государства. Основная цель проведения политики Цифрового Коммунизма – тотальный контроль над населением. Основные преобразования Цифрового Коммунизма, включали в себя: ликвидацию наличных денег, запрет на хранение гражданами валюты, золота, драгоценностей, запрет расчетов между гражданами услугами, вещами, без участия Банков. Для того, чтобы заставить страну работать и поднимать экономику, была введена всеобщая трудовая повинность – все население было обязано отработать восьми часовой рабочий день, безделье каралось законодательно. На первом этапе из граждан, под угрозой голода и расстрелов, создавались трудовые армии. Была введена так называемая продовольственная диктатура, основная суть которой заключалась в том, что процессом раздачи хлеба и необходимых товаров населению занималось банкиры. Были установлены нормы душевого потребления. После достаточно быстрой ликвидации разрухи в крупных городах, часть мелких городишек и деревень доселе стоят разрушенными, продразверстка была заменена продовольственным налогом. Никто не мешал тебе, после подачи соответствующего Заявления в налоговую Банка, разумеется, иметь подсобный участок, растить скотину, высаживать овощи, ловить рыбу, ходить на охоту, но за все это надо было платить с Единой Социальной Карты – ЕСК (еэскашки). Банком устанавливался ежегодный перечень со стоимостью продуктов питания: ценами на молоко, на говядину, свинину, куриное яйцо, овощи, фрукты, на все. Прописывались приплод и урожайность, норма вылова рыбы, добычи зверя… И вот, к примеру, с каждой свиньи, что держит хозяин, снимут с еэскашки за тридцать килограмм по триста электронных рублей (эров) – почти десять тысяч. С каждой домашней яблони – сборы за двадцать килограмм яблок, еще две тысячи эров. Держи, хозяйствуй! Только про Банк только не забывай! Проверяли все налоговики из Банка, случаи скрытия поголовья или количества деревьев и кустов в центральной России частыми не были – себе дороже, все равно снимут с дронов, уличных или садовых камер видеонаблюдения, или соседи донесут, для них это хороший способ повысить свой социальный статус. За самогоноварение – десять лет каторги в трудармиях, на зараженных территориях, за выращивание табака – пять лет, за натуральный обмен продуктами и услугами, мимо ЕСК, первоначально штраф сто тысяч эров, а за повторное нарушение – опять же пятерка.
Но, на окраинах России, безлицензионное натуральное хозяйство с бесконтрольной охотой, выловом рыбы, тайным разведением скотины, незаконным растениеводством, вплоть до уголовно наказуемого выращивания табака, норма. Пойди их проверь! Никаких налоговых мытарей не хватит. Удивительно! Престижно стало жить в Сибири! И вот пытаются людишки бежать с центральной России в своеобразное казачество, но Банк быстро с этим разобрался, разрешение на перепрописку не дает более. Для лиц, нелегально покинувших места своей прописки, самое страшное наказание – блокировка еэскашки, при поимке перемещенцев – физическая ликвидация взрослых, определение детей в детдом с присвоением им шестого разряда. И все равно находились отчаюги, которые бежали из электронного рая вплоть до радиоактивных пустошей, лишь бы на свободу!
2
В Алтайской тайге много заповедных мест, где мало ступает нога человека. Безлюдье. Десятки километров плохой дороги от деревеньки до деревеньки, да и там по несколько дворов. Не каждый районный центр может похвастаться населением в десять тысяч человек. Что уже говорить, о местах, если с дороги сойти? Глушь. Место жительства местных охотников–промысловиков, проводников для шумных и бестолковых заезжих столичных браконьеров и лихих людей, подавшихся в тайгу нелегально мыть золотишко и провозить китайскую контрабанду. Останавливается или проживает такой таежный работник или житель в охотничьих избах, сотнями разбросанных по тайге. И знают про их нахождение только местные старожилы. На многих картах обозначены избы, но далеко не все из них существуют ныне, а большинство вовсе не обозначены. И из космоса не каждую замаскированную увидать. Раньше разрешение на строительство избушек давалось с разрешения владельцев земли, всяких охотхозяйств или лесничеств, а сейчас все должно находиться в ведении районных банковских администраций. Но им не до охотничьих домиков, сил хватает только на прием от местных жителей даров из тайги – грибов, ягод, рыбы, шкурок и мяса зверя. Поэтому хозяева домиков, если таковые есть, опираются только на самих себя. Закон тайги.
Одна из таких охотничьих избушек, тридцати квадратных метров, и еще с верандой в пол избы приютилась на небольшой вытянутой полянке между двумя горками. Одна горка, невысокая, метров ста пятидесяти, укрывает ее о любопытных глаз с равнины. Если её перевалить, то открывается крутой спуск к горной реке. Другая горка, начинаясь березовым, еще до сих пор желтым подлеском, который потом переходит, через неровную сосновую полосу к черневой тайге1 вершину свою теряет в высокогорном тумане.
(1. Черневая тайга – это разреженные пихтовоосиновые леса с примесью кедра и лиственницы. прим. автора).
Когда ясно, то на вершине можно увидеть летом ее голую скалистую, а зимой ледяную шапку. У горы, в метрах сорока от избушки весело журчит ручеек – источник вкусной ледяной воды. Спустившись с горки в долину, он образует небольшую запруду, а потом устремляется вниз, к реке. Изба со стороны двух стен имеет по небольшому окошку. Одно из них пластиковое, а другое с деревянной рамой. Третья стена имеет дверь с выходом на веранду, а четвертая стена глухая. Веранда зашита почти под самый навес некромленой доской – так меньше задувает ветер. Зимой, чтобы вьюга не забивала веранду снегом, приходится забивать съемным брезентовым пологом и вход. При входе на веранду по левую сторону доверху сложены наколотые дрова, а по другую стоит деревянный, грубо струганный стол, возле которого две скамьи, сделанные из досок и чурбаков. Крыша избы и веранды закрыта мхом. Внутри изба, небольшой русской печью, делится на две половины – пятистенок. Одна – жилая комната. В ней по одну сторону железная, панцирная, хозяйская кровать, с застеленным матрасом на ней, по другую топчан для гостей, на стене ходики, которые взводятся железной цепочкой с гирькой. Вторая часть избы – кухня со шкафами для утвари, столом и четырьмя табуретами. При входе на стене крюки для одежды, на которых весят полушубок, ватник, бушлат. На полу самодельная полка для обуви с резиновыми сапогами – болотниками, парой кроссовок и самодельными унтами. Зашедшего встретит огромный, с палевой шерстью, кот – без него при таком обилии мышей в округе никак. Дом имеет подпол с ледником и секретный лаз в двадцать метров, который может позволить хозяину скрытно покинуть дом и выйти в тайгу. Пулевые отметины на стене избы, да еще четыре могилки в тайге, одна из которых предназначена предупредившей об опасности лайке, могли бы рассказать нам, что один раз, пару лет назад, лаз, выкопанный еще отцом и дедом нынешнего хозяина избы, позволил ему уцелеть при налете лихих людей. Избушка имеет чердак, и, если забраться по приставной лестнице с веранды в него, можно обнаружить образцовый порядок и там, что выдает в хозяине дома аккуратиста и педанта. На чердаке распрямиться в полный рост невозможно, из–под ската крыши можно, с коленок, вытащить хорошо высушенную, резиновую лодку с доской под мотор, нехитрую рыбацкую утварь, маленький бензиновый генератор, солнечную панель с аккумулятором, две раскладушки.
Время – начало ноября, легкий морозец. Выпавший было две недели тому назад, снег стаял. А нового пока нет, и если выйти с деревянного настила веранды на полянку перед избушкой, то местами вымороженная зеленая трава хрустит под сапогами. Но по виду тучки, зацепившейся за вершину горы, можно с уверенностью сказать, что снежок сегодня будет.

За столом веранды сидит молодой, около тридцати лет отроду, мужчина, с правильными чертами чисто славянского узкого лица, пронзительными голубыми глазами и русой, в ладонь, бородой. Одет мужчина в толстый вязанный свитер, поверх которого находились широкие лямки стеганных, закрывающих до груди живот и поясницу, теплых камуфляжных штанов – зимней одежды охотника. На ногах резиновые сапоги с теплым чулком. Перед ним на столе запечатанные стеклянные банки, для верности, с крышками, залитыми воском, с сыпучими продуктами, пустые банки и небольшой раскрытый пластиковый ящик из-под инструмента, но вместо столярных или слесарных приспособлений, в ящике находится необычное снаряжение. Сергей, а так зовут хозяина избы, достает из ящика медную ступку, медный же пестик и осторожно ножом, удаляя пленку воска, открывает банку с калийной селитрой. Настраивает извлеченные из ящика аптекарские весы, берет мерную ложку и маленькими гирьками начинает отвешивать необходимые части компонентов для изготовления дымного пороха – дымаря. Изготовление взрывчатых веществ, по нынешнему времени, карается сроком от десяти лет, штрафу в миллион эров и понижением социального статуса до последнего шестого уровня. Но что делать? Во-первых, социальный статус и так последний – шестой. А, во-вторых, патроны очень дороги – двести эров, по такой цене добыча практически любой дичи, кроме особенно ценной пушной или крупной, невыгодна. Легче купить курицу, накаченную антибиотиками и стероидами. Так население, относящееся к шестому-четвертому уровню и поступает. С третьего разрешена покупка в магазинах мяса. Но, какое мясо можно купить в магазинах? Да и дорого оно. И вот, за добрую сотню лет, с момента начала использования на птице и свинофермах антибиотиков и всевозможных ускорителей роста, в середине двадцать первого века бушуют на земле эпидемии безобидных ранее болезней, вызванных, так называемыми резистентными бактериями. Бактериями, которые уже передают по своему наследству ген устойчивости к антибиотикам. Предотвратить распространение этих болезней, относительной гигиеной можно, вылечить же удается только представителей первого уровня, и не здесь в России, а лишь в клиниках Объединенной Христианской Европы. Говорят, что в столице, в Питере, из-за употребления стероидов и генномодифицированных продуктов, пошли видимые невооруженным глазом мутации, причем буквально во всех уровнях, повальное ожирение, «слоновьи» ноги, оволосение у женщин, распространение бесплодия. По деревням, в российской глубинке, пока этого нет.
Возвращаясь к пороху, кроме всего прочего, нет разрешения у Сергея на хороший калибр гладкоствольного, а есть дрянной, легальный, комбинированный штуцер, выданный ему, как охотнику промысловику, с громким названием «Честный охотник». А по сути это старый ИЖ-94, «Север», с двумя вертикальными стволами, верхний шестнадцатого калибра с патронником на семьдесят и нижний нарезной калибра «5,6х39». За семьдесят лет своего выпуска, качество стало гораздо хуже. Сергей до сотни патронов извел, пока привел соосность стволов в порядок относительно прицела. И все покупал в магазине, патроны самому не снарядить к легальному ружью, так что расходы на боеприпасы для пристрелки понес сопоставимые со стоимостью ружья – двадцать тысяч эров. Потому как, с виду «Честный охотник» и ИЖ – 94, ан да не так. Если присмотреться внимательно, к карабину, прислоненному к стенке за Серегиной спиной, то можно заметить при разъединении ружья контакты разъемов. Впаяны намертво в каждый ствол и коробку с пусковым ударным механизмом чипы, которые в автоматическом режиме сообщают в Банк, о месторасположении и количестве проведенных каждым стволом выстрелов. И зарядник к нему полагается, чтобы чипы не обесточить. Пока находишься в тайге, вне зоны действия сети, чипы сигнал не передают, но стоит только выйти к любому населенному пункту с мобильной связью и вся информация блоком, в каком месте и сколько произведено выстрелов, передается. Горе если, количество патронов, купленных тобой в магазине меньше количества выстрелов, подтвердить это может только другой охотник, одолживший тебе патроны. Но далеко не каждый соглашается на длительные бюрократические разбирательства. Поэтому лучше взаймы патроны ни у кого не брать. Впрочем, взаймы вообще брать, при нынешнем банковском устройстве России, чревато. Кредит можно и нужно брать только в Банке, человек без кредита неблагонадежен. Перехватить до заработной платы у соседей, либо родственников нельзя, каждая транзакция облагается налогом, а наличные деньги отменены уж почти двадцать лет назад. Самый добропорядочный сигнал, который подает ружье любого гражданина до третьего уровня включительно, происходит в отсутствии охотничьего сезона, и очевидно выглядит так: «Нахожусь в полицейском участке отделения Банка номер…, состояние вычищенное». Дома разрешено хранить ружья лишь гражданам первого и второго уровней. А в тайге без ружья и летом плохо – и медведь может наведаться, и лихие люди-контрабандисты, да и встречи с китайцами случались. Но кого это из банкирского начальства интересует? Серега был в районном центре в двадцатых числах августа, купил сезонную путевку на двадцать водоплавающих птиц за три тысячи эров и двадцать на боровую за две тысячи. И взял своего «Честного охотника» из полицейского отдела хранения оружия Банка. В сентябре и октябре ездил отмечаться в Банк, писал объяснения о количестве добытой дичи. Попутно взял промысловую путевку на десять соболей. По документам выходило, что число добытых уток и рябчиков позволит Сергею перезимовать, ибо по бумагам, электронный сигнал ружья это подтверждал, добыл он за сезон восемнадцать водоплавающих и пятнадцать голов боровой дичи. На самом деле настрелял Серега под двести птичек, с помощью своего второго, любимого, штучного дробовика двенадцатого калибра. Вот он красавец – двадцать седьмой «ижак», переломленный и любовно вычищенный лежит на столе, вещь, оставшаяся еще от Серегиного деда. За нелегальный ствол десять лет ныне, при банковской власти, лагерей сходу дают. Вертикалка, с ореховым ложем, на последнем резиновый амортизатор, длина ствола максимальная – семьсот пятьдесят миллиметров. Модификация «Е» то есть с эжектором2, но давно эжектор давно отключен – трудно найти гильзы к нелегальному стволу.
(2. Эжектор – выбрасыватель гильз при перезарядке ружья. прим. автора).
От деда же осталось восемь штук латунных, да отец Серегин передавал сыну пятнадцать гильз. И берег их Серега, как зеницу ока! Но две он потерял во время перезарядки, после того как неожиданно встретился с медведем-шатуном, было такое дело, а пять раздуло, когда Серега начал переходить на дымарь. Повезло прошлым летом: в тайге наткнулся он на группу разудалых туристов, изображающих из себя охотников. Это были люди первых-вторых уровней по социальному статусу, банкиры из нынешней столицы – Питера. Сопровождали их проводники – районные охотники. Приехали браконьерничать – убили медведицу с медвежонком и застрелили сохатого. Шкуры и рога взяли в качестве трофея, мясо оставили в тайге. По лосиной ляжке и ребра взяли лишь проводники. Ночью устроили шабаш: развели костровище до неба, коптили мясо, жарили шашлыки и устроили пальбу по бутылкам. Хозяева жизни, что с них взять. Серега близко подходить не стал – могли его учуять собаки проводников. А там, что им в голову взбредет? Могли начать охоту и на него самого… Но с утра вернулся за трофеями – насобирал до сотни гильз двенадцатого калибра, пластиковые пыжи и контейнеры. Брезгливо смотрел на изгаженную тайгу – разбросанные пластиковые пакеты, консервные банки, битое стекло бутылок – мажорам можно все.
С порохом все гораздо хуже – не продают бездымный порох в магазине. И вот приходится голи, вроде Сереги, переходить на дымарь. Отец оставлял с десяток банок бездымного «Сокола», тогда еще легче было его достать, но все хорошее, когда-нибудь заканчивается. Уже хотел Сергей обращаться к контрабандистам, которые через атомные пустоши из Китая могли достать что угодно, да больно дорого у них. Да и откуда взяться дешевизне, коли контрабандистам приходится проходить через места массового применения атомного оружия?
С основным компонентом пороха – селитрой были основные проблемы, выбрасывали ее в районных магазинах редко. Свободно можно было купить ее лишь в областном центре, но провоз ее в общественном транспорте запрещен. Последнюю партию для Сереги сварили односельчане – дед Серега с бабой Светой – бывшие ученые с мировым именем.
Порох Серега делал сразу на год вперед. Долго и усердно разминал в медной ступке селитру, серу и черный, ивовый уголь. Затем отвешивал пропорции на аптекарских весах, перемешивал. Проверку производил в доме – подальше от основного производства, высыпал столовую ложку готового продукта на лист бумаги и поджигал, если бумага в месте горения не темнела, то качества продукта приемлемое. Дымарь делал Серега в количестве двух-трех килограмм, так как расход у него втрое больше, чем у бездымного. Готовый продукт рассыпал по медицинским двухсот миллилитровым банкам, затыкал резиновый пробкой. А для надежности, ибо хранить можно порох сколь угодно лишь бы не попала влага, заливал горлышко воском.
Хранить дома весь порох чревато – власти знали о существовании охотничьей избы, и догадывались о ее принадлежности Сереге. Пытались даже налог за нее с Сереги содрать, но ему удалось отбиться, мол есть избушки по тайге и в этой мне приходилось ночевать, имущество общественное. Районные банковские инспектора, совершая редкие рейды в тайгу, там ведь и пристрелить запросто могут, Серегину избушку навещали. Но застать там Серегу им не удалось, покрутились вокруг и ушли, замок ломать не стали. Дело в том, что пока инспектора надували резиновую лодку, чтобы переправиться через речку, пока боролись со стремниной, речка быстра возле деревни Десятое, Серега уже был предупрежден местными жителями. Существовал через реку хитрый тайный брод. И Серега успел прибрать добычу в подпол, а нелегальное наследственное ружье припрятать в тайге, и сам ушел. На регулярных перекрестных допросах в Банке инспекторами из соответствующих банковских отделов: охотничьим из Росприроднадзора, полицейским из правоохранительного и налоговым из главного финансового, куда ж без него, отвечал твердо: «В избах останавливаюсь разных…, коммуникатор вот он, ношу с собой. Да вот беда: не берет он в Десятом, а уж тем более в тайге. Что в тайге делаю в несезонное время? Да вот избы и проверяю. Зверя смотрю. Тайга большая. Человека в ней встретить – редкость. Может лихих людей немало в лесу, но конкретно этих, разыскиваемых, с фотографий, не видал… Видел лишь своих, районных… Ружье вместе с остатками патронов хранится в правоохранительном отделе банка до наступления сезона». Детектор лжи показывал пятьдесят процентов правды, поди разберись. Инспектора Серегу знали, но это не мешало им помимо автоматических сканеров при входе в банк, дополнительно проверять сканером сетчатку глаза и отпечатки пальцев – служба.
Так что, береженого – Бог бережет, и резона весь порох дома держать нету. Большую часть упакованных бутылок с порохом, Серега передавал на хранение своему односельчанину, заядлому рыбаку, старосте деревни Десятое, ныне, поневоле, браконьеру – Илье Семеновичу. Семеныч, кроме рыбацкого промысла, держал на острове средь реки пасеку – десять ульев, там же им был выкопан и мшанник. Держать ульи дома невыгодно абсолютно, налог шесть тысяч эров с каждого улья, а это три банки меда. Заплати и себе ничего не останется. А так сам Семеныч и все немногочисленные односельчане были с медком. Семеныч и порох прятал в ульях – тепло и сухо. Когда отдавал банки Сергею всегда смеялся:
– Ты мне, Серега, должен шкурку соболя, за вредность. Мало того, что я инспекторов и их дронов боюсь, так еще и лезу в улей управляться и думаю, чтобы не рвануло.
На что Серега всегда соглашался, мол возьми.
С порохом хозяин управился, вернулся в сени за стол, с сожалением посмотрел на мешок с капсюлями – осталось не более двухсот штук, тут волей не волей придется обращаться к контрабандистам. За одними капсюлями не пойдешь, надо будет собрать заказ среди односельчан. Мелкой утвари, что не производят в нынешней России, много нужно… Капсулировал гильзы старой еще дедовской упээской3.
(3. УПС – устройство для сборки и капсюлирования патронов. прим. автора).
Затем мерным стаканчиком стал рассыпать порох по гильзам. Потом пришел черед самодельных паранитовых прокладок и просаленных пыжей из старых валенков. Пули были тоже самодельными, дрянными. Все из-за качества свинца, который Серега с Семенычем добывали, переплавляя старые, грузовые, аккумуляторные пластины. Лучше бы было использовать свинцовую рубашку кабеля, но его не продавали частникам. Пули «диабло», напоминающие те, которыми стреляют по тирам из пневматических ружей, отливали в дедовской же пулелейке. Первое правило выживания в тайге – забота о своем оружие. Поэтому и приходилось бережно очищать его после использования черного пороха и таких вот самодельных пуль. Пули у контрабандистов не закажешь – золотой получится доставка из-за веса. Тридцать пуль килограмм выходит, поди потаскай его. А хромирования в стволе уже не осталось. Сколько еще протянет дедовская переломка? Можно, конечно и ружье заказать у контрабандистов, османские вроде бы хвалят, но больно дорого это. Сто соболей, небось, сейчас цена – эры же на Китайские карточки не переведешь. И очень опасно, контрабандисты могут разменять этот заказ – выслужиться перед пограничной банковской службой. И под это дело договориться о доставке чего-нибудь серьезного, к примеру, импортную технику или электронику беспрепятственно для областных людей первого-второго уровней переправить через границу. Дробовик – это не подшипники к старой стиральной машине.
Патроны снаряжены, все готово, для завтрашней охоты. Остается лишь ждать односельчан – загонщиков. Должны уж были подтянуться. Серега пошел ставить чай.

3
Прибытие гостей Серега из-дома услышал по радостному повизгиванию собаки – Байкала. Вышел из избушки и увидел рыженькую девчушку шести лет – Надьку. Девочка одета в сиреневый пуховик, штопанные теплые колготки, резиновые сапожки и смешную шапочку с помпоном, из-под которой выбивались рыжие пряди. Надька была дочерью Серегиной женщины – Ленки, и его бывшего друга Андрюхи. Бывшего, потому как пять лет уже, с момента его пропажи в тайге, минуло. Андрей, Ленка и Серега – ровесники и односельчане. Вместе учились в районной школе. Всех троих по очереди забирали из интерната на выходные их родители. Детьми, двенадцати лет, застали войну.
До войны в селе Десятое было под пятьдесят дворов. А когда-то, при коммунистах, дед еще Серегин рассказывал, было и все сто пятьдесят. И не Десятое тогда это было вовсе, а называлось село «Десять лет Октября». Школа была восьмилетка, бесплатная, фельдшерско-акушерский пункт, магазин и почта, которая в те времена к Банку еще и не относилась. Колхоз был, все работали, полей засевали десятки тысяч гектар. И гречка десятинская ценилась по всей России. Потом вместо коммунистов пришли демократы, колхоз развалили, на его месте возникло в Десятом дюжина более-менее успешных крестьянских хозяйств. Лишние людишки, оставив в Десятом своих стариков, потянулись в районный центр, и дальше в областной, и в Новосибирск, и даже в Москву. Нечего стало делать в деревне. Школу закрыли, а на ее месте открыли церковь – купол сверху школы водрузили и крест поставили. В этой то самой церкви, невесть как на Алтай пробравшаяся сводная банда албанских башибузуков, вкупе с кавказским и азиатским отребьем, оставшихся жителей живьем и сожгла.
Как и откуда в Десятом появились две семьи из Средней Азии, Серега не помнил. Тогда много домов в деревне продавалось. Дома все в деревни срубленные, стояли копейки. Такие дома молодоженам в подарок ставили обществом за два дня. Бревен, для бывшей колхозной лесопилки, заготовлялось немерено, дом из сосны простоит добрую сотню лет, и отделка ему не нужна. Пришельцы купили два дома рядом, на отшибе. Потом завезли свои многочисленные семейства: хозяек в длинных цветастых платьях и штанах, бессчетных ребятишек. Обзавелись скотиной и зажили в Десятом. С односельчанами здоровались, но вели себя замкнуто. Как началась гражданская война, мужики-азиаты пропали. Нынешний староста, Илья Семеныч тогда в участковых числился, службу нес не за страх, а за совесть. Приехал к азиатам с проверкой, расспрашивал: мол куда подевались хозяева? Но хозяйки отвечали, что у них спрашивать мужчин не принято. Уехали на заработки – долг мужчин обеспечивать семью и детей. А потом исчезли и они, ночью ушли, скотину бросили. Удалось обнаружить отсутствие новых односельчан на третьи сутки, по реву не поенных и не кормленных коров.
Война, поначалу стороной обходила Десятое, а в районном центре беспорядки были. Началось все с поножовщины в кафе. Все, как по всей России, осевшие в районе абреки, держащие лесопилки, местных порезали. Страна уже вся полыхала, и перестали говорить по телевизору, что у преступности нет национальности. Поэтому и на разборку мужики пошли не с пустыми руками, а с охотничьими ружьями. Полиция тоже в стороне не стояла, а возглавила сход. Преступные заводилы успели скрыться. А для всех остальных инородцев дан был приказ – грузить в присланные автобусы и везти в областной центр. Колонну, во избежание эксцессов, сопровождали два армейских бэтэра. На этом война в районе вроде и кончилась. Школу районную закрыли, детей распустили по домам. А в районе начали мобилизацию мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет, на войну.
Деревенские мужики тоже ушли. Тихо стало в Десятом. Медленно начало приходить ощущение беды. Пропадала связь, телевещание. Электричество исчезло с концом, так как в результате диверсии была подорвана электростанция. Новости привозил раз в неделю мотающийся в район глава деревенской администрации. Как-то раз он не вернулся. Потом война захватила все. Подвоз продуктов в магазин прекратился. На бэтэрах стали приезжать военные, их встречали сходом всей деревней: старики, бабы, детишки, да пару мужиков совсем уже для службы негодных. Военные привозили хлеб, сахар, иногда чай, свежие газеты и почту. С почтой стали приходить первые похоронки. Первым не вернувшимся стал сын Семеныча, Дмитрий. Он в Новосибирском командном училище учился. Попасть туда считалось большой удачей – и образование достойное, позволяющее с уверенностью смотреть в будущее и армейские социальные гарантии. Димке удалось попасть в командное, потому как Семеныч, служивший в полиции хлопотал за него. Учился парень здорово, и за район боролся в области – пять лет посещал районную секцию борьбы. Взяли его, три курса проучился. Этих недоучившихся курсантов и бросили на Дальний Восток навстречу интернациональной армаде. Погибли почти все. Миллионной армии на всю Россию оказалось до обидного мало, остальные силовые структуры в тотальной современной войне оказались полным дерьмом. Наиболее боеспособные подразделения Российских гвардейцев переводили в министерство обороны. Да поголовно мобилизовали мужиков, но в армии служили из них менее половины. Какая тогда служба была в довоенной России? Год. Учились на крови, только тот, кто выживал в первом бою – видел ненависть и зверства боевиков, тот, кто нутром стал понимать, что пощады не будет и надо сражаться, тот, кто терял своих товарищей – становился настоящим бойцом. Много было человеческого дерьма, маменькиных сынков и менеджеров из Москвы и других мегаполисов, но жестокость жизни с отрезанными головами и содранной кожей, приводила в большинстве своем к нужному результату – ожесточению. Остальных, не способных защитить ни себя ни других, этих никто не жалел – расходный материал.
Потом на побывку стали приходить односельчане, худые, страшные. Деревенские не беспокоили их первые сутки, пока служивого обнимали родные, пока отпаривали его в бане, пока укладывали спать. А на следующий день в избе прибывшего было не продохнуть от гостей – вся деревня, ближние ли, дальние ли, родственники. Всем надо прикоснуться к служивым, узнать, как там? Не видал ли кого из своих? Мужики курили, о делах военных рассказывали неохотно, на фронтах творился бардак – московские генералы ни уха ни рыла не понимали в войне. Только череда катастроф, позорных поражений, мятежей в войсках с расстрелом этих самых командующих, стали приводить к управлению войсками толковых людей, бывших полковников, майоров и даже капитанов. А кутерьма эта приводила к пролитию моря крови русских мужиков, а их и так мало осталось на всю Россию. Деревенские, вздыхая, расходились, прибывший же на побывку начинал заниматься делами. По хозяйству в деревне дел много: и стайку поправить, и ледник соорудить – вещь в отсутствии электричества просто незаменимая, и скотину зарезать. Неделя быстро приходила и наступало время слез, проводов опять на войну.
Так, приходил в краткосрочный, недельный отпуск и Серегин отец-Валентин. Герой. Деревенским мужикам-таежникам попроще было выжить. Серега гордился им, встречался с Ленкой и Андрюхой, показывал им батину медаль. А проститься с батей не смог. Вышли из избы, там уж вся деревня собралась, и зашелся неудержимым плачем. Сам злой на себя у сбежал в стайку.
Спустя месяц, примерно, зимой дело было, Серега проснулся от лая и завывания собак. Такого псовьего неистовства Серега отродясь не слыхивал, потом начали раздаваться автоматные очереди и собачьи визги. Мать вбежала в Серегину комнату:
– Сбирайся, сын, быстрее – духи в деревне! В избу отцовскую пробираемся.
– А ты? – метался по комнате Сергей, натягивая штаны и разыскивая носки.
– Я с тобой, дурачок, за Лизой только к бабушке забежим.
Сестренка, Лизка, осталась вчера гостить у бабушки, через дом.
Серега ждал мать во дворе, вжимая голову в плечи, от выстрелов, раздававшихся совсем уже неподалеку. Дворовый кобель Кузьма заходился лаем. За воротами сначала раздалась гортанная речь, а потом послышались удары прикладом:
– Открывайте, собаки!
– Мама, быстрей! Ворота ломают!
– Беги, сынок, беги, прошу тебя! Я за тобой.
Щеколду ворот поддели ножом, во двор вступили два моджахеда в широких штанах, кожаных куртках и афганских шапочках-паколях на голове. Миг, и Серега встретился взглядом с нерусскими, зелеными глазами своего односельчанина-азиата. Время остановилось. Лай собаки превратился в гул.
А потом время будто покатилось с горы.
– Стой, урус!
Мать Серегина задержалась, доставая из сейфа карабин мужа и снаряжая его патронами. Духи ее в сенях не видели и два выстрела картечью – жена охотника промахнуться с десяти метров не могла, заставили их навсегда лечь у ворот Серегиного дома.
Дощатые стены сеней не могли стать преградой для автоматной очереди из-за ворот, и материн крик: «Беги!», оборвался.
Серега рванулся со двора в огород, распахнув калитку, крючка с обратной стороны не было, это помогло бы задержать преследователей. Мчась по огороду, ожидал пули в спину, через забор перемахнул, не глядя, и вот он – спасительный лес.
Далеко Серега не убежал. Спрятался на горке, в лесочке. Слышал автоматные очереди, крики односельчан, гортанный выговор и смех пришельцев. Затем набатом – звон церковного колокола. Смолк и он. А потом Серега увидел зарево пожара и вой. Страшный многоголосый вой, заживо сжигаемых Серегиных односельчан. От этого жуткого предсмертного многоголосья стариков, женщин и детей Серега, зажав уши, упал в снег. Его вывернуло наизнанку. Придя в себя, оттерев изгаженные лицо и руки, пацан побежал прочь.
Его нашли на следующий день в нетопленной, отцовской избушке. Серега забился под кровать, с найденным в утвари охотничьим ножом. Нюхом сына охотника маленький Серега почуял людей, окружающих избушку. И не сдрейфил, дожидаясь своей участи, а кинулся с ножом на вошедших. Русская речь в сенях, не довела до убийства. А вошедшим оказался Семеныч.
Мобилизованный, как и все деревенские мужики, Семеныч прибыл на побывку. Известие о случившемся в Десятом застало его в районе, где он ожидал попутного бэтэра в деревню из райцентра. Командир, расквартированной в районе части, узнав о сожжении людей в Десятом, определил его, как знающего тайгу, к взводу разведки. Это Семеныч и настоял проведать охотничью избушку.
Разведвзвод был о тридцати человек. Избу затопили, военные в несколько смен поели. По рации связались со штабом, расквартированном в селе, доложили о находке Сергея. Пытались накормить и Серегу тушенкой, но он с трудом смог проглотить пару ложек. Землякам удалось переговорить накоротке.
– Дядя Илья, ты моих – мамку, бабку, сестренку видел?
Знал ответ Серега, знал! Но, надеялся на чудо.
– Убили твою мамку, и бабушку, Серега. Сестренку пока не нашли. Будем надеяться на лучшее. Ты держись пацан, сейчас время такое, – Семеныч, прижимал голову подростка к своей груди. – Держись, будь мужиком. Только так сейчас можно выжить. Батя же у тебя живой? Вот, живой. А вместе вы.., мы не пропадем. Ты же знаешь, у меня сына убили. Я имею право тебя успокаивать. Ты сам мне, как сын, Серега.
– Она спасла меня! Когда духи во двор вошли, она их из батиного карабина убила, – взахлеб ревел Серега.
– Держись, держись, Серый. Мать твоя, царство ей небесное, сильной бабой была, как и твоя бабка, Ильинична. А что за тебя жизнь свою отдала, так положено. Все мы живем ради наших детей, в этом смысл жизни. А иначе нельзя, и ей было нельзя. Понимаешь, не выстрелила бы твоя мамка и сама смерть бы приняла все равно, но лютую, с поруганием, и ты бы жив не остался. Вот так поплачь, Серега, и помолись. Помолись за мамку твою и остальных наших деревенских... Знаешь, что с ними стало?
– Нет…
– Сожгли их нехристи, живьем сожгли. Так что, вот. Колокол слышал? Это дед Игнат в набат звонил… Из наших мало народу осталось. Да, Ленка твоя спаслась!
– Да? – первую приятную новость услышал Серега.
– Ага, в стог зарылась и сидела там тихо, как мышка. Бой девка. Друг твой Андрюха в районе, у родственников, тоже живой, все порывался с нами пойти, но кто его возьмет? Да, Нафаня с Нафанихой и детками спаслись! Везунчики, приспичило Нафане в Раздолье ехать – поросенка своякам отвезти. Они со свояком сговорились, а Нафаниха, как чувствовала собрала детей и в машину. Чтобы, значит, Нафане пить не давать, а к вечеру должны были вернутся – скотину кормить. Весть их черная в Раздолье застала, а они уж собрались домой выезжать. Там военные были – хлеб с почтой доставляли, перехватили их. А сейчас они уже в Десятом, помогают искать и лечить врачам да попам районным, ну и хоронить, само собой. Там много народа сейчас, ты иди Серега домой, дорогу ты знаешь. Там безопасно. Собираться нам надо, Серега. Отпускай меня – надо духов за наших деревенских и мамку твою наказать.
– Я, дядя Илья, Карима видел, ну местного нашего, он с басмачами был.
– Мы знаем, Серега, эти две семейки задержаны уже давно, как оказалось в области. Не плачь, иди в деревню.
– Не пойду, дядя Илья, здесь буду Вас ждать. Ты помоги мне ход подземный открыть, а то у меня сил не хватило. Я, если духи появятся, через ход уйду.
– Вот ты упертый…
Басмачам уйти не удалось. Выследили их с беспилотников. По лагерю, где на ночь остановились боевики, нанесли удар корректируемыми бомбами. Вертолетами высадили десант. Группы разведчиков, такие же, как Семеныча, ушли загоном навстречу. Живьем удалось взять восьмерых духов.
Страшно стало в Десятом. Две улицы всего в деревне: Речная и Центральная, острым углом сходятся. Вместе схождения своеобразная деревенская площадь, где находились одноэтажные здания магазина, заброшенной почты и бывшей школы, а ныне сожженной церкви.
Ворвавшаяся в деревню банда была остатком большого отряда моджахедов, который здорово потрепали под Новосибирском. Разрозненные подразделения уходили от преследования российских вооруженных сил мелкими осколками. Так легче было скрыться. Бандитов, напавших на деревню, сюда привели, бывшие односельчане – Шахран и Карим. Здесь бандиты должны были отсидеться, а затем направиться на юго-запад в сторону Казахстана. Там, по слухам, бесчинствовали огромные орды Курбаши Эргаш-бека. Карима убила мать Сереги. А Шахран попал в плен. Как открылось на его допросе, именно он с Каримом помогал составлять план операции нападения на село. Духов всего было под шестьдесят. Моджахеды ворвались в село с двух сторон, с конца каждой улицы, чтобы чесом пройти по всей деревне, и позволить спастись меньшему количеству односельчан. Полностью выполнить коварный план захвата села, помешало наличие в каждом дворе охотничьего ружья. Таежная деревня исстари жила охотой, ружье находилось тогда в каждом дворе, а то и не по одному. И дети, женщины, а уж тем более старики не понаслышке знали, как с ним управляться. Подвиг Серегиной матери был не одинок. Большая часть односельчан дала бой пришедшим бандитам. Конечно охотничьим гладкоствольным ружьям и даже нарезным карабинам далеко до армейских автоматов. Но операция спланированная, как безропотный сгон безоружных односельчан, переросла в серьезную операцию по зачистке села. Понеся первые потери, боевики начали использовать подствольные гранатометы и ручные гранаты. Шахран давал показания, что изначально цели жечь деревенских у них не было. Захватить хотели всех, чтобы не было утечки о взятии села. При подходе к Десятому, выдвижные группы духов засекли два бэтэра, отъезжающих из деревни. Это означало, что они вернутся лишь через неделю, и у боевиков было время отлежаться. Но рядовая операция привела к потере семерых бойцов, и духи озверели. Сожжения русских деревень ныне не стали редкостью, поэтому следователи показаниям духов в этом вопросе особо не доверяли. Не планировали сжечь сразу же, скорее всего уничтожили бы уходя. Гораздо больше их интересовала, что знали духи об остальных разбитых отрядах, их численность, вооружение, связь и намерения.

4
Панихиду на девятый день проводили на деревенском кладбище. Холодно. Священников много приехало со всей области. Читают заупокойные молитвы, машут кадилами.
– Помяни, Господи Боже наш, по вере и надежде на жизнь вечную преставившегося раба Твоего отца Михаила…
А затем длинный ряд убиенных, среди которых и Серегина мать, и бабушка, и сестренка. Тело ее смогли распознать, среди сожженных в церкви.
Разрослось деревенское кладбище целыми рядами свежевзрытых могил. Снежка уж две недели нет. И разнятся старые, присыпанные снегом могилы деревенских, усопших от старости, от болезней или погибших по несчастному случаю, и могилы разом убиенных, все сплошь в суглинке.
– И, поскольку ты Благ и Человеколюбив, отпусти им грехи, пренебреги самообманом их, умали, освободи, оставь и прости им все грехи их, сознательно и неосознанно совершенные, избавь их от наказания бесконечного и огненной кары, и даруй им причастность к вечным Твоим благам, которые приготовлены любящим Тебя и радость от них: пусть они и согрешили, но не отступили же от Тебя; и, несомненно, веровали в Отца и Сына и Святого Духа – Бога, прославляемого, нами всеми, как Троицу; и до последнего вздоха своего они придерживались этого, – частят попы заупокойную.
Людно сегодня на деревенском погосте. Сорок два человека разом представилось. Много родственников съехалось и из соседних деревень, и из районного центра, и из областного. На панихиде присутствуют военные. Старший офицерский состав стоит с непокрытыми головами, шапки ушанки и папахи держа в левых руках, крестятся. Отдельно располагаются: взвод почетного караула, который отдаст салютом воинскую честь погибшим после церковной панихиды и оркестр. Военные музыканты трут озябшие руки в перчатках – им скоро играть. Районное банковское начальство, куда ж без них. Съехались корреспонденты местных и российских каналов и газет, как же в стране очередная Хатынь, перед ними задача вдохновлять людей на подвиг. Серегин отец, Валентин – высоченный, военная форма лишь подчеркивает худобу, аскетичного вида мужик, со впалыми небритыми щеками, по которым текут слезы, тоже здесь. Военкомат районный расстарался, нашел Валентина и выслал в часть телеграмму. В части дали отпуск на две недели.
– Поэтому будь милостив, и этой верой в Тебя замени дела его и помести их среди святых Своих: ведь, нет же человека, который проживает жизнь без греха. Это, лишь Ты Один таков – Безгрешен и правда Твоя – абсолютна, Ты – Единый и Единственный Бог – милостивый, щедрый и действительно любящий нас, людей. И мы – славу Тебе воссылаем из сердец наших – как Отцу и Сыну и Святому Духу – и сейчас, как и раньше – и всегда, вовеки. Аминь.
Валентин, в свое время, по смерти отца, оградку для могилы большую ставил, но пришла беда – и занята она теперь вся. Рядом с дедом Степаном лежит супруга его – бабка Евдокия Ильинична, за ней жена Валентина, мамка Сереги – Александра, а уж с краю пятилетняя дочка Лиза. Была семья, двое детей, думали о третьем, а война, как лемехом перевернула жизнь со света божьего под землю. Валентин на войне всякого насмотрелся, много видел людского горя, сирот, казалось уже ничего не может тронуть душу. А пришла беда в свой дом и резануло сердце так, что слова вымолвить не удается, а сил осталось лишь прижимать к себе сына Серегу.
Закончилась панихида, отгремели прощальный салют и траурные марши. Вереница прощающихся потянулось в деревню. Оставшиеся в живых односельчане и приехавшие на проводы родственники пошли пешком, священников, оркестр, взвод почетного караула, напрямую, в район отвезли на автобусах. Офицеры отбывали на армейских уазиках, а районное банковское начальство на иномарках.
После кладбища люди собираются на деревенской площади. Здесь же находится до роты пехотинцев, взвод спецназа, участвующих в ликвидации банды. Десятки патрульных полицейских из района, военная прокуратура, областные полицейские оперативники и фэсэбэшники – людно на площади. Тут же стоит военная техника: с краю вертолет «Ночной охотник», три «восемьдесят вторых» бэтэра, бронеавтомобили «Тигр» и «Рысь», уазики. Сюда же подъезжает районное банковское начальство. Останавливается возле магазина. Старший из них, районный управляющий Банка – плотный мужчина, в дорогом, черном, шерстяном пальто, без шапки. Распоряжается. Полицейские через громкоговоритель объявляют:
– Прошу жителей деревни Десятое, подойти к магазину. Повторяю, только жителей, имеющих прописку деревни Десятое.
Проходит пять минут. Оставшихся в живых десятинцев оказывается немного: пятеро отпущенных по телеграмме с военной службы, двое из них – это Валентин и Семеныч, Нафаня с Нафанихой, три старухи, два деда, из детей лишь Серега да Ленка. Кроме них из ребятишек, находящихся в деревне, выжило еще четверо. Трое – мальцы совсем, пяти-семи лет – они остались круглыми сиротами, и их отправили в район, в интернат. Серегин друг – рыжий Андрей тоже был в районе, а Нафанинские Герка с Наськой в Раздолье, у родственников.
– Все? – вопрошает районный начальник.
– Да, - переглядываются между собой односельчане.
– Ну, значит, вышло так. Примите от меня соболезнования, – плотный пошел по кругу, пожимать всем деревенским руки.
Фотограф районной газеты и оператор областного телевидения начали снимать встречу с народом. Федеральные закончили свои репортажи еще на кладбище.
– Просьбы, пожелания есть? – натягивал перчатку на правую руку, после рукопожатий начальник.
Семеныч переглянулся с односельчанами и вышел вперед:
– Света в деревне нет, я в районе видел, уже появился после диверсии. А у нас трансформатор после налета поврежден.
– Деревню содержать нецелесообразно, предлагаю всем переехать в район, – отрубил районный. На гомон односельчанин, повысил голос. – Сил нет и средств! Технику гонять с пятью булками хлеба прикажете? И до налета вопрос о рентабельности ребром стоял, а уж после…
– Нам некуда ехать, Глава! А о рентабельности ты нам не рассказывай, наши сельчане на пути бандитов стали и жизнью своей краюху хлеба и почту от наших военных заслужили! Ты, понял меня? – Семеныч не тушевался, лез буром.
Но и районный банковский глава не отступил:
– Тихо! Хорошо! Ты же вроде, как там тебя? Илья Семеныч, участковым служил? Сейчас район похлопочет за тебя, мобилизуют из армии. Будешь старостой. Будет возможность свет починим и магазин с почтой, в сопровождении военных вам отправим. Не будет возможности – придется вам самим ехать в Раздолье. Да, у Вас тут фермеры проживали? Остался кто из родственников?
Оставшийся в живых дедок Захар шмыгнул носом:
– Сын мой фермером был, воюет где-то под Саратовом. Не отпустили видать его…
– Распоряжение пришло из Питера. Продразверстка. Все зерно и скотина будет изъята. Погибшим, оно вообще не нужно. На прокорм оставим. Тихо! Война в стране! Людей кормить нечем. Даст Бог победим, заменим на продналог. Все люди держитесь, – и без перехода перешел к другим делам. – Так, где у нас пленные? Ведите, казнить будем.
Прошли времена, когда на безжалостность халифатских казней отвечали лишь возбуждением дел, а при поимке палачей тюремными сроками. Улетели в лету моратории на смертную казнь. Война идет не на жизнь, а на смерть. И на жестокость отвечали теперь также безмерной жестокостью, чтобы у любого фанатика под чалмой бились страх и сомнения по поводу своего нахождения на джихаде. Расплата, она трезвит. Такое вот время наступило в России.
Восьмерых бандитов, которых удалось захватить живьем после нападения на село, держали и допрашивали в магазине. Сейчас их в наручниках вывели на площадь. Басурмане, ведут себя по-разному. Заслуженно нелегко им пришлось: и по тайге от разведчиков бегать, и в подполе магазина сидеть, и процедуру допросов пройти… А допрашивали мастера заплечных дел, задача перед которыми была лишь одна – вырвать в кратчайшие сроки необходимую информацию или признание. Вырвать с корнем, с мясом, не считаясь со здоровьем телесным или душевным допрашиваемого, потому что после допроса путь один – в могилу. Редко кому из счастливчиков везло в живых остаться и быть обмененным. Через чур много заслуг надо было иметь перед Халифатами, Эмиратами и прочими Великими Албаниями для обмена. Как правило, не дорожили они ни жизнями своих поданных, ни презренными в их глазах, жизнями кяфиров. Так что применять при допросе можно было все: от наркотиков и прочих самых тяжелых медицинских препаратов, до средневековых дыб и молотков.
И вот из восьмерых, прошедших ад дознания, – шестеро поникших и два фанатика-гордеца. Вожак банды, как может задирает подбородок, щерит окровавленные зубы, смотрит на народ вокруг, лопочет что-то по-своему – видать грозится. Бывший односельчанин тоже не сломлен – позволяет себе смотреть народу в глаза. Остальные взор не поднимают. Только для Шахрана сюрприз у особистов есть, напоследок. Военные выводят из автобуса и подталкивают к нему часть его семьи – здоровую толстую некрасивую жену и двух глазастых старших детей – дочь и сына. После начала гражданской войны, когда мужики новых односельчан бесследно из Десятого исчезли, их исчезновением заинтересовались власти. Азиаты попытались покинуть Десятое, но были задержаны в области и этапированы в областной центр. Где и содержались до времени в спецлагере для обмена. А тут, после злодейств Шахрана, и семья его пригодилась. Жена и старшие дети, которые по возрасту своему могут отвечать. Увидев семью свою, сломался дух – попытался упасть на колени. Но подняли его, обвинение и приговор стоя полагается слушать.
Вышел прокурор, стал читать обвинительный протокол через громкоговоритель:
– Трех боевиков, албанских поданных, по постановлению заместителя Главного военного прокурора направить в областной центр, на доследование. Четверых боевиков, как иностранных граждан, за участие в агрессии против России, кроме этого участвующих в казнях мирных жителей, приговорить к высшей мере наказания. Бывших российских гражданин, а в настоящий момент поданных Бухарского эмирата, за участие в вооруженном конфликте на территории России, за участие в казнях мирных жителей, за проведение на Российской территории разведывательной и диверсионной деятельности, за пособничество, приговорить к высшей мере наказания. Приговор привести в исполнение незамедлительно.
Прокурор отошел в сторону. Люди частью стали расходиться – имели общее представление, чем все это закончится. А как иначе? Женевская конвенция по обращению с военнопленными, равно как и мирный уголовный кодекс и мораторий на смертную казнь не действуют. Поймали боевиков или инородцев, уже с оружием в руках или без, неважно – приговор один – смерть. Процедура предельно упрощена – Тройки снова в России правят бал. Постановление подписывает командир воинской части, захватившей боевиков или начальник полиции, особист и Глава района, из банковских. Способ смертной казни не прописывался. Если честный бой, то могли просто расстрелять, и все. А если подразделение понесло в боях тяжелые потери, то могли и повесить. Ну а тут, после сожжения людей, все на усмотрение жителей и военных. Отличие от исламистов было лишь одно – детей до шестнадцати лет не убивали, кормили в лагерях, пытались любыми способами поменять на своих людей, томящихся в рабстве.
События начали развиваться стремительно. Троих, приговоренных к этапированию в область, среди которых был и скалящийся главарь, отвели в автозак. Начальник расстрельной команды, невысокий майор кинул клич:
– Охотники есть?
Слово «охотники» в данном случае обозначало не добытчик дичи в тайге, а палач. Еще пару тройку лет назад тяжело было сыскать таких вот «охотников», но война гражданская, религиозная сжигает милосердие в сердцах. Не осталось ни одной семьи в России не потерявших близких ли, дальних ли родственников на этой войне. А тут, после кладбища с сорока двумя могилами, да на площади возле сгоревшей церкви-школы, с ужасным запахом крематория, который казалось навсегда въелся в штукатурку магазина, и в деревянные стены домов, охотников было очень много. Да что мужики, бабы и старухи готовы были пойти стрелять, рвать когтями изуверов. Майор начальник расстрельной команды отобрал восьмерых. Из деревенских неожиданно пошел Семеныч. Рвался Нафаня, но он не прошел – избыток «охотников». Дернувшегося было Валентина не пустил Серега, обхватил за ногу. Охотникам выдали автоматы и по неполному рожку патронов.
– Делать что знаете? Стрелять все умеют? – хмуро спросил майор.
– Не сепети, – оборвал его Семеныч, вставляя рожок и передергивая затвор.
Жену боевика и его отпрысков, плохо понимающих происходящее, команда конвоиров отвела к сожженной школе и оставила возле стенки.
Расстреляли их быстро и беззлобно – восемь охотников, выстроенных в шеренгу, дали залп по команде майора. Шахран выл на одной ноте.
– С этими что будем делать? – спросил у народа начальник расстрельной команды.
– Повесить гадов! Сжечь! Сжечь нехристей! СЖЕЧЬ!
– Лежать!
Пятерых духов под дулами автоматов положили в снег, связали между собой и из двух принесенных канистр обильно облили бензином…
– Пошли отсюда, – повел к своему дому Валентин сына.
И они пошли, пробираясь через толпу в горку к своему дому.
– Не смотри, – велел Валентин.
Но Серега не смог не обернуться на дикие крики, и на мгновение оглянувшись, увидел целиком объятые пламенем мечущиеся фигурки духов.
Народ стал расходиться. Отъезжало банковское начальство. Раскручивал винты «Ночной охотник» со спецназом на борту. Исходили густым солярным газом бэтэры и бронеавтомобили, увозя военных в сторону Новосибирска, где вовсю гремели бои. Под их прикрытием к колонне торопились примкнуть десятки легковых машины родственников из района и окрестных деревень. Из пришлых в Десятом остались лишь судебные приставы, полицейские да мытари-налоговики, описывающие в казну зерно, уцелевшую скотину и прочий ценный скарб, оставшийся после убитых. Работы было много, кроме инвентаризации необходима была погрузка и транспортировка в распределительные центры района и области. Да еще вдалеке была слышна работа экскаватора-«петушка», хоронящего убитых боевиков на старом скотомогильнике, вместе с безжалостно пострелянными при налете на село свиньями. Так было принято…

5
Служивые возвращались в действующие части. Скучно совсем стало в деревне. Банковский глава не обманул: и Илью Семеныча, прибывшего из деревни в район вместе с деревенскими мужиками, сначала оставили в гарнизоне, а потом и вовсе вернули в деревню старостой. Люди из деревни разъехались. Десятое стало их тяготить, сгоревшими щербатинами домов и остовом обожженной церкви-школы, постоянно напоминая о случившемся здесь горе. Из всех деревенских жителей остались лишь Нафаня с Нафанихой с двумя детьми – Геркой и Наськой. Герка был старше Сереги на два года, а Наська настолько же младше. Серегина подруга – Ленка, стала жить у своего дальнего родственника – деда Захара, которому приходилось внучатой племянницей. Староста Илья Семеныч. Вот и все односельчане.
На проводы Валентина собрались всей деревней дома у Нафани, Семеныч еще прозябал в районном гарнизоне. У всех прозвища были в деревне – иначе никак, но обращались друг к другу на посиделках деревенские церемониально вежливо. А уж сегодня то сам Господь велел – совсем мало осталось на свете Десятинцев. А мужики еще и идут на войну, удастся ли всем снова встретится? Бог весть. Ох, лихое времечко! Нафаниха приложила усердие – положение обязывало – осталась она единственной хозяйкой на всю деревню, приготовила целый таз бешбармака и щедро выставила на стол домашние соленья: груздочки, огурцы, помидоры и капусту. В жизни прижимистые они были, но чувствовали в себе подспудно вину с тайной радостью – не пострадали они от душманского налета вовсе, в отличии от всех присутствующих за столом.
Пили Нафанинский самогон. Трижды помянули, не чокаясь, всех безвременно ушедших, поименно вспомнили всех. Потом за мужиков, ушедших на войну, чтоб вернулись. А уж затем перешли к делам деревенским – порешили, что до возвращения отца, Серега будет жить у Нафани. Нафаня, по паспорту Михаил Алексеевич, прозвище свое получил еще в стародавние времена, в честь советского мультяшного героя. Работу начал еще в колхозе скотником, там и познакомился со своей супругой Евдокией Дмитриевной, которую деревенские позже прозвали по мужу Нафанихой. Нафаниха, что называется кровь с молоком, превратилась позже в тумбовидную крепкую бабу, была старше тщедушного, мелкого Нафани на два года. Работала по молодости в колхозе дояркой. А после, как колхоз развалился, жили своим крестьянским хозяйством, держали в свое время до пяти коров, сорок овец, десяток свиней, птицы гусей, уток, кур без счета. За Нафаню она согласилась выйти замуж, потому как и вариантов особых не было. Нафаня с детства был инвалидом – на покосе, мальцом, потерял правую ступню. Нафаня с Нафанихой, кроме каторжного повседневного труда со скотиной и не видали ничего в жизни. Нафаниха, вообще, дальше района и не была нигде, а Нафаня был раз в областном центре, где ему изготавливали протез. Вроде раньше можно было над ними-червями, как считали их городские жители посмеяться или пожалеть, но изменилось сейчас представление о счастье. Да, нет образования, нет предприимчивой хватки, всю жизнь зарабатывали своим горбом, но и голода не узнали! Нафаня-инвалид, но боек, по хозяйству и для промысла железная ступня не помеха, а в армию не взяли! Сколько мужиков унесла война, а Нафаня уцелел. И с налетом бандитов, единственные в селе кто выжил целиком всей семьей – Нафанинцы! Счастливчики!
– Ты, Серега, будешь жить у Михал Алексеевича, – напутствовал сына подвыпивший Валентин. – Михал Алексеевич пообещал нам о тебе позаботиться! Ты, сын, слушай его и супругу его, Евдокию Дмитриевну, как отца с матерью. А уж вас, соседи, я попрошу сына моего держать в строгости, но не обижать!
Нафаниха, жуткая матершинница, которая легко распускала руки и могла тяжело приложить, что быка, что деток своих, что самого Нафаню, горестно вздыхала, промачивала слезинки в глазах уголком повязанного платочка:
– Не волнуйся, Валентин Степаныч, жить будет, как родной! Убережем. Ты лишь живой возвращайся!
Так Серега остался жить у Нафаней.
Через два месяца, уже под самую весну, Семеныча вызвали в район. Вернулся он в деревню, да не один, а целым автобусом привезли эвакуированных из Москвы. Москву и часть Московской области удержать не удалось – слишком много в то время на территории самого благополучного региона России было исламистов. Молодые, сплоченные и организованные, они ко времени мятежа проникли во все силовые структуры, так что все оружейные комнаты и склады в Москве и Подмосковье были под их контролем. Жители гигантского мегаполиса противостоять им не могли, сказалась знаменитая московская раздробленность, когда местные и соседей то по лестничной клетке не знали по имени отчеству. Интернет и сотовая связь были отключены в первый же день и вот все средства московской коммуникации стали потерянными. В массе своей москвичам противопоставить джихадистам было абсолютно нечего. На самых первых кровавых порах, женщины массово призывались исполнять сексуальный долг по институту временного брака – «никах мута», мужики призывались в трудовые армии – копать окопы, строить баррикады, устанавливать минные и людские заграждения. Только беспримерные очаги сопротивления на территории воинских частей, а позже наступление на Москву Кантемировской дивизии позволило организовать коридоры для вывода из Москвы гражданских. После их, где эшелонами, где автотранспортом, а где и пешим ходом, эвакуировали по всей стране. Достались двадцать семей беженцев и Десятому. Домов, брошенных много – живи не хочу. Привезли напуганных и голодных, начали расселять по домам. В основном женщины, старики и дети, но были и мужики шестого десятка. Ох же и бестолковый народ, эти москвичи! Как дети малые. До ночи расселяли их. А первая же ночь пожаром была отмечена. Отопление в домах дровяное. И дрова местными были заготовлены по лету, до беды. И вот косорукие умудрились сжечь дом воевавшего Тихона. Хотя о покойных плохо не говорят. Пожар в деревне всегда был бедой, а уж теперь, когда не то что пожарной части нет, а и нет мужиков способных тушить… Дел на пожаре много: людей спасать, скотину выводить со стаек, насосы надо подключать глубинные в колодцы – поливать соседние дома, чтобы не занялись, воду таскать ведрами… Положение спас Нафаня: завел экскаватор-петушок, и несмотря на страшный жар, смог раскатить по бревнышку горящий дом.
На утро Семеныч с помощью Нафани собрал народный сход, вывел из толпы двух московских мужиков, которые не участвовали в тушении пожара. Нафане с Геркой Семеныч вручил карабины и велел стрелять любого, кто на помощь кинется или сбежать попытается со схода. И умышленно жестоко, до беспамятства, бил провинившихся руками, ногами и плеткой. Страшно кричал, при этом Семеныч:
– Твари, моджахедов на вас нет! Жили всю жизнь за счет всей России, а беда пришла опять корми вас! На пожар не прийти, ироды! Да что ж… вы… за… люди…
Задыхался, пиная лежащих, скрюченных москвичей, стараясь достать по лицу:
– Тихона дом! Тихон за вас, гадов воюет! Что я ему скажу, как он вернется? Духи…Духи не сожгли, а пришли московские гниды и справились! Заберите это говно! Через час! Слышите? Через час встречаемся вон в том доме! При себе иметь тетрадку – будем учиться топить печи и расписываться за технику безопасности.
Учили. Учили всему. Учили топить печь в доме и в бане, ходить к колодцу за водой, готовить еду, мыться. Обовшивели, пришельцы московские, брили их наголо – спасали от паразитов…
Ученье давалось с трудом: еще три человека до конца весны, задвинув печную заслонку угорели, московский Серегин ровесник уловчился упасть в колодец и утонуть. Почти половина, из эвакуированных москвичей, умудрилась сожрать, выданный на две недели в районе паек за три дня, а после прийти к Семенычу за добавкой. Семеныч добавил. Лютовал сил нет: велел идти к речке долбить полыньи, потом учил ловить рыбу и ее чистить. Учил варить уху, солить рыбу. За пару недель удалось организовать московских на самостоятельный рыбный лов. Потом сошел снег, москвичей учили вскапывать огороды, сажать картошку. Семена взяли бесплатно у Нафанихи. Удалось худо-бедно отсеяться, оставленного зерна хватило впритык. Приспосабливали москвичей к крестьянскому труду. Но пришлые науку постигали с трудом, в основном все мечтали о переводе в город, ну хотя бы в район, пусть на паек, но на службу. Не понимали скудным своим разумом, что в деревне, особенно такой отдаленной, всегда можно прокормиться. И рыбы халявной им в районе уже не жрать.
Жизнь в деревне продолжалась своим чередом. Серега перешел жить к Илье Семеновичу. Нафаню и Нафаниху благодарил, поясно кланяясь, как учил его отец, в благодарность за содержание. Перезнакомились с москвичами, но по-настоящему Серега дружил только с Ленкой. Илья Семеныч на следующий год после своего возвращения в деревню, получил необходимые в районном банке документы, организовали сельхозартель. Кредит получили соляркой, нормы продразверстки худо-бедно выполняли. Дел для всех в деревне было невпроворот: мужиков лишь четверо. Деревенские: Семеныч, он бывший участковый и Нафаня, бывший скотник и сами не большие специалисты по зерноводству, а вот подишь ты. Пришлось жителям Десятого, и новым и старым, всему учиться. С района помогали, конечно. Агроном каждый год по три раза приезжал. Давал дельные советы по подготовке почвы к посеву, первый год, вообще, под его руководством производили вспашку и боронили. Затем посев, уборка, транспортировка зерна, его чистка, сушка. Зимой ремонт техники. Можно, конечно, и бригаду ремонтников из района вызвать, но платить придется из остатков зерна, оставленных после продразверстки финансовыми, банковскими инспекторами. Заплатишь и останется только посевной фонд. Который по весне те же самые инспектора и проверять приедут. Не сохранил, по любым причинам или проел за зиму, разговор короткий – виновных к стенке. А виновен староста и любой, на которого банковский хозяйский перст укажет. В Раздолье так старосту и двух баб, эвакуированных расстреляли за недостачу посевных и горючесмазочных материалов. И было то той недостачи… Но банковские, они вообще безжалостные, и приезжают они всегда с полицейской охраной, которая завсегда и расстрельной командой послужить не гнушается. И ряхи у них откормленные, со стариками да бабами безопаснее всяко воевать, чем с моджахедами. И прячутся по домам и так редкие деревенские жители, как появляются в деревне банковские. Старосте деваться некуда – должность обязывает, и Семеныч стойко докладывает банковскому начальству: сколько посеяно, какой расход этого самого гэсээма, и какую ждет урожайность, и состояние техники, и представляет характеристики на односельчан, и выполнение ими плана… А если банковские с полицейскими на ночь останутся, то вообще беда: и запрещенный самогон для них добудь и баб позови, а отказать им похотливым трудно – враз объявят врагом открытого общества – цифрового социализма, а там одна дорога, на перевоспитание в трудовые армии. А уж оттуда мало кто возвращается… Так что и на зиму работа есть – технику ремонтировать, и ребятишки без дела не сидят. Серега с тринадцати лет и за штурвалом комбайна и за рулем грузовика… На плечах девчонок и стариков покос, сушка зерна, пастушьи заботы, огороды, заготовка дров на зиму… Всего и не перечислишь…
На первый год существования артели начали с трехсот гектаров, а уже через три года лет возделывали почти полторы тысячи.

6
От Серегиного отца, Валентина, весточки с фронта приходили редко. А если и приходили солдатские конверты, то скупые – текста там было от силы полстранички. Про себя, мол жив здоров, воюю. Поклоны Илье Семенычу, Михаил Алексеевичу и Евдокии Дмитриевне, деткам их Герке и Наське, деду Захару и Ленке. Здоровы ли все Десятинцы? Как продвигаются дела в артели? Наказ Сереге слушаться старших.
Вот и все. Валентин и при жизни в деревне не был многословен. Сядет, бывало, за стол или на диван и молчит. Иногда улыбается. Жена Александра, покойница, его бирюком прозывала, а он лишь усмехался в ответ – чего перечить на правду? И на ласку детям Валентин всегда был прижимист. Молча поймает Серегу или Лизку, прижмет к себе, погладит по голове, да и оттолкнет шутливым хлопком по мягкому месту. Оживал только за разговорами о тайге. Церковь, бывшую советскую школу, Валентин не жаловал. Ходил, конечно, с женой и детьми, когда приезжал служить районный поп на Рождество и на Пасху. А так домом Бога для него была Тайга. Он, втайне, и разговаривал в своей тайге: и с Богом, и с лесом, и с самим собой. В таежной глуши Валентину стеснятся было некого, и все монологи его, и мольбы о здоровье жены и детей, и просьбы о добыче, были своеобразным скрещением исповеди и молитвы. Серега, маленький охотник, застукал раз отца, незаметно к нему подкравшись, за таким внешне бессвязным бормотанием. И сердцем своим маленьким понял, что нельзя, нельзя в такой момент перебить молитву отца детским вопросом: «Папа ты чего?». И промолчал, дождался, когда отец выйдет из своего состояния и обратит на него внимание. Произошедшее тогда между ними – искру божью, они, наверное, не смогли бы описать словами. И никогда не обсуждали эту тему – единения с миром Тайги, с Богом. К Сереге пришло осознание, что его всесильный и все понимающий в тайге отец – сам частичка этого мира. А отец его понял, что это понимание его связи с миром пришло к его сыну без лишних слов. Так оба уложили в голове, что ценности у них и жизненный путь общие – тайга, лес. И слов лишних не нужно.
Валентин учил, а Серега впитывал в себя, как губка, знания. Как пропитаться в тайге, как не замерзнуть зимой, как добыть разного зверя, как сохранить добычу, как разжечь костер, как уйти от лесного пожара… Бездонная она была эта наука… И оставил обучение Валентин сына, почитай в самом начале – ушел на войну. Воевал Валентин в разведбате, лихо. Еще на похороны десятинцев пришел со второй медалью «За боевые заслуги…». Про подвиги свои не распространялся и родным не писал. После смерти десятинцев Валентин в конец окаменел сердцем. Выживал даже там, где и выжить-то было невозможно. Вроде лесной человек, а и в городских боях в Саратове, этом Сталинграде двадцать первого века, чувствовал себя, как хозяин в тайге. Безмолвно, на часы сливался с каждой тенью остовов стен. Сутками, без воды мог сидеть в разрушенном подвале, как открытую лесную книгу видел хитрые душманские ловушки, хитрым волком, оскалившись, обходил мины-ловушки и растяжки… Все для того, чтобы внезапно тенью появиться перед духами и забросать их гранатами, или буквально залить огнем ручного пулемета душманский вой, или схватив железной рукой за моджахедскую бороду безжалостно перехватить глотку. Даже свои, в родном разведбате, его боялись. Боялись за его подвиги, за его удачливость, молчаливость и железную выносливость. Легендарный генерал - комбриг ГРУ здоровался с Серегой за руку.
Десятинцы о подвигах Валентина и узнали-то, потому что привозивший в деревню почту бэтэр привез раз для Сереги продпаек. Продпаек в деревню, где собирали продразверстку – это было неслыханно. От греха подальше сначала не хотели брать – вдруг какая ошибка? Ошибка банковская, а все равно спросят с деревенских – сдерут три шкуры... А потом, спустя месяц, Семеныч, будучи с оказией в районе, привез оттуда газету «Боевой листок», где были прописаны подвиги Валентина. Газету эту, с Указом Председателя Цетрального Банка России «О присвоении высокого звания героя Открытой России … Валентину, за проявленную боевую доблесть» привез в село. Письмо Валентину писали всей деревней, вместе с эвакуированными в Десятое москвичами. Хвалили. Гордились, что земляк. Корили, за то, что не сообщил о своих подвигах. Валентин ответил односельчанам в прежней манере, сухо. Только что поклоны стал передавать кроме старых Десятинцев еще и новым, московским. О своих подвигах по-прежнему, ни слова.
Серегу распирало от гордости за своего отца. Он, раздавая деревенским детишкам шоколад из усиленного продпайка, готов был соловьем разливаться за батю. Но однажды, совершенно случайно, он подслушал разговор Семеныча, вернувшегося с района, и Нафани. Речь шла о Валентине.
– Герой Открытой России, а отказался вступать в правящую банкирскую партию «Цифровой социализм», – говорил Семеныч, – Этого банкиры, твари, не прощают. Грех говорить, но… Хорошо, что Валентин на фронте, а так бы его в трудовую армию определили. Эх, жизнь!
– Эх, жизня, не знаешь и где хуже, – жадно затягивался, привезенными из района, сигаретами Нафаня.
– Не считает Валентин банкиров законной властью, – понизил голос Семеныч.
– А ты то считаешь?
– Я тоже, как Валентин считаю, что и те демократы, что за стабильность были и нынешние банкиры – одного, дерьмового поля, ягодка, – ровным уверенным голосом произнес деревенский староста, и помолчав, добавил. – Только я тебе Лексеич, сильно много чего наговорил, сглазу на глаз. А что про банкиров нынешних думаешь ты, Михал Лексеич?
– Ты меня, Семеныч не боись и не проверяй. Нас из всей деревни, почитай с воюющими Тихоном и Валентином, да дедом Захаром, пятеро остались. Я мыслю, что для нас деревенских, что банкиры, что полицаи, что духи – все хомут на нашей шее. И не скинуть его некогда видно… Нафаня перешел на матерную скороговорку.
– Молчи, Лексееич.
– Молчу, Семеныч.
После услышанного замкнулся в себе и Серега. И про подвиги отца – молчок. Запали ему слова Нафани в душу, где он ставил банкиров, полицаев и сжегших деревню духов на одну доску.
Валентина привезли через месяц на носилках, привязанного к капоту бэтэра. Летом дело было. Страшно незнакомого, лысого, болезненно худого – куда только подевались его, как веревки, мышцы. Вся кожа шелушащаяся, в красных и белых пятнах, местами с кровяными струпьями. Эмоций на лице никаких нет. На обступивших односельчан и бросившегося на его грудь Серегу, вяло шевельнул рукой. Как обухом по голове, сопровождавший Валентина, военный фельдшер огласил приговор: «Лучевая болезнь, последняя стадия». Заговоренного Валентина, прошедшего без царапины все ужасы гражданской войны и интервенции, пережившего Саратов, выбравшегося из китайского окружения на Дальнем Востоке, облучило при применении ядерного оружия на своей территории банкирами.
Валентина повезли к деду Андрею и бабе Свете. Баба Света – не абы кто – доктор медицинских наук, чьи труды признавали во все мире, была из числа эвакуированных из Москвы. К ней приезжали консультироваться не только районное начальство, но и банкиры из Новосибирска. Да что там, узнав кто они такие – эвакуированные старики из Москвы, питерские чиновники приглашали их в саму столицу. Но старики, прошедшие ужас Халифата в Европе и гражданскую войну в Москве, чурались людей. Фельдшер привез из военно-полевого госпиталя выписной эпикриз. Отца положили на кровать в доме, которой сейчас занимала баба Света с дедом Андреем. Присутствовали только хозяева – дед Андрей, сама баба Света, Нафаня, Илья Семеныч и Серега. Хозяева говорили между собой не по-нашему, черт знает на каких языках. Серега до обучения иностранного в школе еще не дошел. Его начинали давать только в шестом классе, а обучение Серегино закончилось в пятом. Потом приговором перешли на русский. Но понятней не стало:
«…депрессии кроветворения, вызванная поражением ростков костного мозга – тромбоцитарного, гранулоцитарного, эритроцитарного. Тромбоцитопения, миелокариоцитопения, эритроцитопения… Необходима трансплантация костного мозга, но ее в нынешней Открытой России можно провести лишь в Питере. Нужны, как минимум стероиды…».
 Баба Света набросала список лекарств:
– Бэтэр еще не ушел? Беги, Илья Семеныч, езжай с ними в район. Список этот отдашь банковскому главе района. Скажи ему, я велела достать. Откажется если, передашь ему, чтобы жена его ко мне дорогу забыла! Так и передай!
Удивительное дело, но староста Семеныч слушался бабу Свету беспрекословно.
Вернувшись с района, Илья Семеныч привез все, кроме болеутоляющих, которые несмотря на звонок банковского районного начальства не дали без рецепта в аптеке.
Валентин прожил всего полтора месяца. Баба Света проводила с ним дни и ночи напролет, но помочь могла лишь в облегчении страданий: снимала постоянную тошноту, кормила, поначалу с ложечки, а потом ставила капельницы. Запредельную боль снимала хитрым отваром грибков, собранных в лесу.
Серега бывал у бабы Светы ежедневно, но засиживаться она ему не позволяла, да и отец всегда был в полузабытьи. Как-то раз, за полночь, простоволосая баба Света прибежала в дом старосты. Заколотила в окно:
– Собирайтесь срочно, к Валентину!
Собрались быстро, примчались к старикам. Валентин был в сознании, лежал на кровати. Раздетый до подштанников, скелет, обтянутый кожей, неестественно длинный, мосластый. Голый, без единого волоска череп, слегка растянул резиновые обметанные губы и смог выдохнуть, шепотом:
– Здорово, земляки. Здорово, сын.
Серега плакал, держа отца за руку. Илья Семеныч сидел на табурете.
– Там у меня в схороне, под избушкой, секрет есть. Семеныч знает, за полками с заготовкой…– Валентин закашлялся до невозможности вздохнуть.
К нему поспешила баба Света с отваром. Напоить, заходящегося кашлем Валентина, удалось с трудом. Спустя пять минут Валентину удалось продолжить:
– Там ружье и боеприпас отцовский, тебе Серега пригодится… – долго собирался с силами, потом продолжил. – Берегите сына моего, земляки… А, уж ты, Серега… Как встанешь на ноги, долги уж отдай… Деревню не покидайте, вся жизнь… в деревне… нашей будет…
Валентин забылся, в себя больше не приходил, а отошел уж под утро…
Хоронили его всей деревней, чужих, из района, не было. Сообщить не удалось, а бэтэра попутного не было целых десять дней. Как он прибыл, Семеныч передал Главе района письмо с сообщением, что Герой Открытой России Валентин умер вследствие полученного облучения. Была в письме и просьба: «…о выделить помощи несовершеннолетнему сыну Сергею». Ответом десятинцам послужило прекращение доставки продпайка. Продпаек полагался лишь живым, а мертвым героям продпаек без надобности.

7
Война через год после смерти Валентина закончилась. Через два года Банк отменил продразверстку, сельхоз артель Десятинскую прикрыли, как не перспективную. Технику, конечно, и зерно все забрали в районные сельхозартели. Эвакуированые москвичи, после того как разрешение вышло, потянулись из Десятого кто куда: кто в район в артель, а кто в центральную Россию по родственникам. Спохватились после, а поздно, в Десятое Банк уже запретил прописку. И остались в прошлом в их жизнях десятинские вольницы, когда можно было без относительной опаски жить среди своих и есть от пуза – с неучтенным уловом рыбы, небольшим браконьерством и не принимаемыми в налоговый расчет тогда огородиками. Из москвичей остались лишь дед Андрей и баба Света. В район же перебрались и дети Нафанинские: Наська удачно вышла замуж за артельского механизатора Юрку, а Герка, отслужив срочную, смог устроиться во вневедомственную охрану при полицейском управлении Банка. Невесть что, конечно, но уже в четвертую категорию его перевели. Женился. Уже двое детей у него, девки, Машка и Анька. Деревню они с Наськой не забывают, раз в месяц наведываются со всей новой родней в Десятое
С Ленкой получилась вот какая оказия: дед Захар помер, когда Ленке был пятнадцатый год. Ее забрали родственники в район, но прописку ей по мудрому не меняли. В районе, как раз, работу школы возобновили, и пошла Ленка учиться в пятый класс. Там и встретилась с Серегиным другом рыжим Андреем… Выбрала его.
Серега любил Ленку с детства, только ее одну. Все всегда делали вместе, деревенские так их «семейными» и прозвали. Как Ленка перебралась в район, Серега писал ей письма, ежели мог выбирался с Семенычем либо с Нафаней в районный центр… Только Ленка неожиданно стала чуждаться его, а после отписала, что выходит замуж за Андрюху. Серега потерял было себя. Есть не мог, спать не мог толком тоже, сильно похудел. Спасался, как его отец, в тайге, уйдет из отцовской избушки затемно и до самой темноты кружит по лесу. А через полгода он ушел в армию, на срочную. Взяли его в егерские войска в Восточную Сибирь, сразу перед радиоактивной отчужденной зоной Дальнего Востока. Егеря стояли сразу же за пограничниками. Охраняли тайгу от браконьеров, контрабандистов, воевали с просочившимися сквозь пограничные заслоны китайскими диверсионными группами. Отлавливали нелегалов, ушедших от банковской власти в леса. Через два года, после окончания срочной службы, подписал контракт на три года. В армии закончил среднее, восьмилетнее образование. Был на хорошем счету, отличник боевой и политической подготовки, снайпер, инструктор рукопашного боя. Его, как сына героя Открытой России, прочили в офицеры, и написал уж он прошение о поступлении в высшее командное училище, но тут пришло письмо от Ленки. В письме говорилось, что перебралась Ленка со своей дочерью Надькой опять в Десятое, и живет снова в своем доме, после того как муж ее и Серегин друг, Андрюха, сгинул в тайге. Позже выяснилось, что нарвался Андрюха на лихих людей – контрабандистов. И в увольнительные Серега на станцию ходил, и женщины у него были… Но как получил письмо от Ленки, думать больше не о чем больше, кроме как о Ленке не мог. Дослужил, контракт прервать не было никакой возможности, от учебы в командном отказался, и домой в Десятое белым лебедем.
Серега с Ленкой, и ее дочерью Надькой, Илья Семеныч, Нафаня с Нафанихой, дед Андрей с бабой Светой – вот и все нынешние Десятинцы.

8
Надька возилась с собакой. Но увидев, выходящего из избы Серегу бросилась ему на руки:
– А вот и я!
Серега подхватил Надьку на руки, закружил:
– Одна, что ли, стрекоза? Через брод?
– Мне же одной нельзя. С каменюки, на броду, соскользну – замерзну! –прошла проверку Надька. – Нас дед Илья на лодке привез!
– Правильно, молодец. Технику безопасности знаешь, – смеялся Серега, вдыхая из рыжих волос, шапочка слетела, родной Надькин запах. – Мама то знает, что ты с мужиками увязалась?
– Знает, не хотела пускать дед Илья ее уговорил.
Старики меж тем спускались с горки со стороны реки. То, что они отстали от легкоступной Надьки – было неудивительно, Семенычу с Нафаней далеко за шестьдесят, а дед Андрею идет уж восьмой десяток. Семеныч, с огромным красным пористым носом в синих прожилках вен, и Нафаня с полным ртом железных зубов – результатом работы стоматологов Открытой России, щеголяют в крытых полушубках, род побитой, дешевой, серой тканью которых скрывается добротные лосиные шкуры, на головах меховые из шапки. Вся одежда самосшитая в Десятом. Лишь на ногах охотничьи резиновые сапоги с чулком. Тачали в Десятом и зимние унты, но пока для них не сезон. Дед Андрей – высокий, чуть сутулый, мосластый, седой мужчина, обладатель гордого прямого носа и проницательных, выцветших, голубых глаз. Одет дед Андрей был в добротный армейский ватник – куртку со штанами, на ногах юфтевые сапоги – подарок Семеныча, которым не было сносу, на голове бесформенный треух. Полушубок для деда Андрея был еще в работе.
Мужики здоровались за руки. Радостная, от того что ее взяли в Серегину избушку, что она встретилась с папой Сергеем, что может быть пойдет на саму охоту, Надька прыгала вокруг. А как еще изобразить восторг неизбалованному ребенку, которому идет седьмой год?
– Ну проходите, что ли, – тянул односельчан в избу Серега.
– Да погоди, Серега, на веранде посидим, покурим. Новый урожай, – загадочно улыбался Семеныч, хлопая себя по оттопыренному карману.
Односельчане прошли и расположились на веранде. Семеныч, поставив на стол две бутылки самогона, объявил:
– Медовуха. Производство: Семеныч, Нафаня и Ко. Давай, молодой, дуй за тарой.
Серега, ожидавший подобного развития событий, безропотно пошел в избу и вернулся с разномастной посудой, зажатой между пальцами одной руки – тремя чашками, у одной из которых была надпись «с Новым 2025 годом», вторая в оляпистый синий горошек, у третьей, белой, была отбита ручка, и граненым стаканом. В другой руке был охотничий нож с костяной рукояткой из рогов козла и разделочная деревянная доска. Кроме самогона на столе уже лежал добрый шмат сала от Нафани, завернутый в тряпочку, и свежеиспечённый бабой Светой в русской печи калач.
– Вам не много будет, охотнички? – поинтересовался Серега.
– Самый раз, – разливал медовуху по таре Семеныч. – Ну, вздрогнули за охоту! Чую ждет нас удача!
Медовуха, которую подпольно гнали на меду односельчане, потому как сахар был очень дорог, настоянная не на чем-нибудь, а на самом золотом корне, была хороша. Особую прелесть ей придавал тот факт, что за ее изготовление предполагалось десять лет лагерей и конфискация имущества. Банковское государство было заинтересовано в одном из наиболее прибыльных источников дохода – цена водки доходила до пятисот эров, но строго вело учет потребления. Превышающим норму потребления в пятьсот грамм чистого спирта на гражданина в месяц не препятствовали пить дальше, но не позволяли перейти на более высокий уровень.
– Хороша, а, мужики? Пятьдесят три градуса! – Семеныч, дождался одобрения, и снова пополнил кружки.
– Много ль нагнал, Илья Семеныч? – поинтересовался дед Андрей.
– Почти шестьдесят бутылок. Флягу меда извели с Нафаней. На зиму хватит. Лексеич режь сало! За нас, за десятинцев!
Надька, сидя за столом, жевала огромный кусок калача с салом, болтая ногами от удовольствия.
– Подготовился, Серега? – вопросил Семеныч, оглядывая стволы, – План какой?
– Пойдем с утра, затемно, на жировку. Идти придется по кругу – километров семь крюка выйдет обойти лежку. Если с лежки спугнем, зверь уйдет в гору, а нам не подняться с вами…Я там соли-лизуна, клал две недели тому назад. Лось есть. Ты, Семеныч, возьмешь штуцер. Будем стоять и ждать. Если, дай Бог, лось выйдет, я стреляю. Ты стреляешь, Семеныч, только если промахиваюсь я. Дед Андрей и Нафаня в загоне, собаку с собой возьмете, пойдете шуметь только по команде, если зверь на вас пойдет, и у нас с подхода не выгорит. Семеныч рации взял? Так передай сразу Нафане. Михал Алексеевич, пользоваться не разучился? Выключи, а то батарейки разрядишь. Если план с солью не выгорит, то придется тропить с Байкалом, загоны делать. Но надо чтоб выгорел, идти обратно пять километров напрямки, из них два в гору, да даст Бог, с мясом. Тяжко придется. Все ясно? – Серега, когда дело доходило до коллективной охоты распоряжался односельчанами по-военному.
– Все будет хорошо. Зверь ведь есть.
– А я, – прислушивалась к разговору Надька.
– В избе, на хозяйстве останешься. Холодно там и топать далеко. Да и сохатый не какой-нибудь, тебе, заяц. Тише! На следующий год точно возьму, обещаю. Не плачь, у меня для тебя сушеная ягода есть. Сейчас принесу к чаю, – Серега ушел ставить чайник.
– Ну, что ты, внучка, не плачь. Ты же обещала нам, что в избе останешься. Я тебя в район свожу, как декларацию будем подавать. В кино пойдем, не реви, – вступали в процесс воспитания ребенка подвыпившие деды.
Вернулся Серега со старым, дымящимся чайником и двумя пиалками, с медом и сушеными ягодами:
– Холодат. Пойдемте в избу? Надь, ты не замерзла?
–Ишо маленько посидим. Семеныч, доставай! – показал в улыбке железные зубы Нафаня.
– Так налито же? – удивился Семеныч.
– Продукт давай!
– А! – Семеныч бережно достал из внутреннего кармана старый, еще прошлого века, портсигар. Раскрыл – внутри его красовались двадцать коричневых стручков сигар. – Кубинские, производства табачной компании Семеныч, Нафаня и Ко.
– Охотнички, сил то назавтра хватит? – прицокнул языком Серега, но за сигарой потянулся.
Пачка дерьмовых сигарет в Новой России стоила наравне с бутылкой водки, акцизы на табак поднимали банкиры каждый год. А кустарное выращивание табака каралось пятью годами лагерей.
Курили…
– Хорошо. Хочется жить, Илья Семеныч, после такого, – закашливался дед Андрей, попробовший первый раз десятинский самосад десять лет назад.
– А то! – жмурился Нафаня.
– Пойдемте в избу мужики, покурить выйти нам никто не помешает.
Серега спустил с чердака две раскладушки, одну из них застелили матрасом, на другую бросили шкуру и тряпки. Располагались. Выпили еще по одной. Ходили по нужде и курить. Наконец легли. Серега уступил свою кровать деду Андрею. Сам расположился с Надькой и котом Васькой на топчане, деды Илья с Нафаней, соответственно, на раскладушках. Затушили свечу и керосиновую лампу. Молчали.
– Дед Андрей, включи телевизор, а? – с хитрецой произнес Семенович.
– Давайте спать уже, – буркнул дед Андрей.
– Расскажи, дедааа, – за компанию подвязалась хитрющая Надька.
– Да, о чем? Сказки – это к бабе Свете…
– Про буржуйских банкиров, доскажи, и – уже серьезно попросил Семеныч.
– Ну, слушайте…
Комизм ситуации для непосвященного читателя заключался в следующем: в Открытой России население обязано было два часа в день смотреть государственные каналы телевизора. Просмотр телевизора – был один из признаков лояльности, а, соответственно, мерилом для перехода с одного социального уровня на следующий. Просмотр телевизионных программ – дело политической важности, обязанность гражданина Открытой России. Были и другие обязанности, как-то: наличие кредита, ежемесячное доносительство на родственников, коллег по работе, соседей, обязательное ношение масок, ежегодное вакцинирование, прохождение ежегодной профилактической диспансеризации, проводимой удаленно, согласие на чипирование детей, выборы банковских глав от района аж до самого Председателя Центрального банка… Да много чего было из обязательных правил, определяющих материальное благополучие граждан. Если появлялись такие, кто отказывался соблюдать какие-то из правил, то их, провинившихся, наказывали очень жестоко: переводом в нижние ранги, блокировкой еэскашки, лишением свободы с содержание в трудовых лагерях, где заключенным скучать не давали. За всем этим следили: увязанные в одну общую сеть миллионы камер, камеры экранов компьютеров и телевизоров, носимые всегда при себе гражданами коммуникаторы, которые передавали о своем хозяине всю информацию, сканеры, детекторами лжи, автоматическими анализаторы в Банке… На вершине этой пирамиды был сам небожитель – ИскИн – искусственный интеллект Открытой России. ИскИну были отданы и судебные функции. ИскИн – всезнающий, непорочный, непредвзятый, лишенный всех человеческих недостатков, включая сострадание.
Жители Десятого, как и все граждане Открытой России, обязаны были иметь телевизоры, компьютеры и коммуникаторы, но вот беда – не было входящего сигнала, а зачастую и электричества. Так что, молчали закрытые ажурными, плетенными занавесочками электронные ящики в домах десятинцев. Заряженные, по закону – вдруг нагрянет проверка, коммуникаторы оставались без связи. Записывали, конечно, все что при них говорили десятинцы, и стоило только коммуникаторам попасть в зону устойчивого приема сигнала, как отправляли они всю информацию о месте нахождения хозяев, о разговорах, что проводились при них в Банк. Но нечего было службе безопасности банка выудить из этих разговоров, так как дорожащие своей свободой десятинцы вели себя с этой пакостной техникой крайне осторожно. И сейчас покоились они в целлофановом мешке рядом с перевернутой лодкой на берегу реки. Великая вещь – отсутствие покрытия мобильной связью. Да что там взрослые десятинцы! Шестилетняя Надька, знала, что рот перед любым пришлым человеком стоит держать на замке. Село Десятое, мать, Серега и старики были ее доброй детской сказкой, а окружающий мир – вселенским злом, которому нельзя было выдать Великую тайну про ее маленький, закрытый мирок.
И вот Десятое – маленький островок свободы Открытой России, каких еще остались тысячи, где можно оставаться человеком и свободно разговаривать между собой. А еще повезло что в Десятом живут такие люди, как дед Андрей и баба Света. Таких и во всей стране меньше сотни…

9
Дед Андрей – прям, высок, породист. А его супруга, Светлана Ивановна, сухая, очень подвижная старушка, одних с дедом Андреем лет, всегда в длинной юбке, из- под которой зимой видны носки валеночек, а по лету шлепанцев, голова подвязана платочком, из-под которого выбивается седая прядка волос, на носу очки, одна из душек которых сломана и закреплена к оправе при помощи изоленты. Очки на дальнозоркость увеличивают бойкие старушечьи глазки. Бабушкин рот, с прямыми морщинками по кругу, указывает, что хозяйка любит посплетничать и посудачить, но деревня, о четырех дворах, к пересудам не располагает, вместе сельчане собираются лишь на выходные, либо, когда в деревню возвращается из тайги Серега, а так только за день с односельчанами пара фраз: «Здорово, Семенович», «Как дела, Нафаня?» и «Ну, дай Бог». Вся жизнь супругов проходит на огороде – пять соток овощей, включая теплицу из поликарбоната, площадью почти в сотку, да десять соток картофельного поля. За теплицу, дотошно снятую налоговым банковским дроном, дед Андрей ежегодно, находясь в райцентре, платит налог. У стариков денег на карточке нет вообще, пенсию они, относясь к шестому разряду, не получают совсем. Платить за стариков Сереге, к примеру, нельзя, иначе идет двойное налогообложение – Банк не верит в милосердие и бескорыстную заботу, считает, что старики эти деньги заработали и снимает автоматически с перевода за кого-то двадцать пять процентов подоходного налога. Старики крутятся: Дед Андрей помогает ставить сетешки завзятому рыбаку Семеновичу, Светлана Ивановна хлопочет по хозяйству – ставит квашню, печет пироги, в чугунке, на русской печи, варит щи, распаривает кашу. Яйцами они разживаются у Нафани, мясом снабжает Сергей, Семеныч сластит старикам жизнь рыбой и медом.
В районном банке у них находится ячейка, в которой сложены немногочисленные золотые вещички и фамильные драгоценности, оставшиеся с прошлой жизни. Хранить их можно лишь в Банке гражданам низших категорий, носить – упаси Бог! Все золотые вещи граждан подлежат строгому учету и маркировке со стороны Банка. Раз в год Нафаня берет супругов с собой в райцентр – вывозит на стареньком внедорожнике «рено». Дед Андрей и Светлана Ивановна, под ручку, являются в Банк. Прежде всего следуют к своей банковской ячейке. Открывают, достают заветную деревянную шкатулку, доставшуюся супругам по наследству еще от бабушки Светланы Ивановны, которую звали Глафирой Владимировной. Супруги садятся за стол, дотошно проверяют содержимое шкатулки с рукописным списочком драгоценностей, вздыхают – вещичек осталось совсем немного, правда одна из них – колье дорогое, хватит на несколько лет. Крайний раз, в прошлом году, пришла очередь колечка, его изымали, шкатулку несли в сейф, а колечко в ломбардное окошко банка, за которое им на банковскую карту-еэскашку деда, переводились эры. Затем обязательное помещение налогового отдела банка, где супруги на мониторах подавали налоговые декларации – за ними числился дом, огород, теплица, баня. Четверть стоимости кольца, сданного в ломбардный отдел Банк, подоходным налогом, снимает сразу же. Затем посещение полицейского отдела Банка – раздельная беседа с инспектором. Составление доносов дедом Андреем на Илью Семеныча, бабой Светой на Нафаниху. Инспектор недоволен – супруги категорически отказываются указывать на асоциальное поведение односельчан, грозится закрыть это браконьерское гнездо, «… а то мы не знаем, чем вы там занимаетесь! Живете вне исторического течения Открытой России». Но старики глухи к угрозам – видели и не такое. Затем посещение медицинского отдела банка, где у них автомат берет кровь на анализ, конечно в целях о заботе граждан. Потом двадцатиминутное ожидание результатов, и создание индивидуальных вакцин. Потом автоматическая процедура прививок. Все, свобода на год. Нет, меньше. Через десять месяцев обязательная процедура в единый день голосования – выборы самого Председателя Центрального Банка и местного районного начальства. Гражданам до шестидесяти пяти лет вменяется посещение Банка раз в квартал.
С оставшимися эрами супруги следуют по магазинам, покупая муку, дрожжи, нехитрую одежонку. Глядя на супругов, никоим образом нельзя было представить, что перед вами находятся профессора, академики, члены престижнейших мировых ученых сообществ, а дед Андрей даже, в недавнем прошлом, рыцарь.
 Дед Андрей, почти сорок лет назад, стал доктором отечественных физико-математических наук, был ведущим сотрудником института имени Будкина в Сибирском отделении Российской Академии наук. В тридцать лет Андрей – молодой, талантливый, перспективный в академгородке познакомился со своей женой Светой, кандидатом медицинских наук. Казалось крылья распустились за спиной молодой семейной пары – вся жизнь впереди, у обоих любимое занятия, карьера, семья, но тут правители России задумали реорганизовать, или точнее, ликвидировать Академию наук, учрежденную самим Петром Великим!
К двадцатым годам реформаторы и приватизаторы уже захапали в стране самые лакомые куски, оставались свободными либо мелочевка городской или муниципальной собственности, либо государственная собственность, излишне обременительная, владение которой предусматривало значительные инвестиции, вкупе с излишней гражданской ответственностью. В отношении последней – государственной собственности, прошлым руководством страны было принято мудрое решение: не приватизировать ее, а создать государственные корпорации и управлять ими. Размеры вознаграждений или хищений нисколько не меньше, чем дивиденды от собственности, убытки же все ложились на плечи госбюджета. А потом… Потом видно будет – можно и к рукам прибрать. На этом благостном, для руководства страны долларовом фоне бельмом в глазу сиял Императорский бриллиант в богатой огранке – Академия наук. Но, как ее не прибрать к рукам? Академики – люди слишком своенравны и строптивые, с двухсотлетними понятиями о чести и свободах. Были попытки дискредитации, внедрении в академическую среду полуграмотных управленцев из правительства, создание альтернативных псевдонаучных центров, вроде Высшей школы экономики, Роснано или Сколково, очернение видных ученых. Но двадцать два года с момента развала великого и могучего СССР Академия держалась, и только в две тысячи тринадцатом реформаторы лишили Академию ее финансовой составляющей. Шантажом, подкупами, интригами с финансированием научных проектов боролись чинуши со своенравными учеными. Андрей преобразования в Академии не принял, вместе со своей супругой участвовал в символических похоронах Академии, с установкой памятника и возложением цветов перед зданием Госдумы. Демарш ученых властями был отмечен – всем сестрам дали по серьге – финансирование проектов, в которых принимал участие Андрей было заморожено.
Дед Андрей на семейном совете махнул шашкой: «Мы, ученые – дети мира. Мы нужны повсюду, меня и в Штаты зовут, и в Германию». Выбрали Германию, Света тогда уже беременная была, но и ей в Германии предложили работу, она специализировалась на заболеваниях мозга. В тогдашней России отъезду ученых препятствий не чинили, как в крепостное время помещик старался продать умных мужиков, оставляя себе работящих, но глупых, так и Российскому государству умные тоже были не нужны – дураками управлять легче. Да, и, вообще, дел было у чиновников! При реорганизации Академии – создавали Федеральное агентство научных организаций ФАНО.
(4. ФАНО – Федеральное агентство научных организаций. прим. автора).
Объединяли Российскую, сельскохозяйственную и медицинскую Академии в одну, переподчиняли и ликвидировали научно исследовательские институты, тут не до молодых ученых. В Германии же их приняли, как родных. Поначалу удивительно было, потом привыкли: и к служебной, ста пятидесяти метровой, меблированной квартире в Гамбурге, с видом на Эльбу, и к заработным платам во много тысяч евро, и к скорости предоставления, необходимого для изысканий Андрея, научного оборудования, и, к совсем непохожим на российские, немецкие отношения – к работе, к коллегам, к соседям. Попадали в конфузы, слишком непривычно было – и на работе не задержись, и отметить на рабочем месте ничего нельзя, и домой никого не зови, и телевизор дома громко не включи. Света устроилась в медицинский центр. Через два месяца, после рождения Марты, вынуждена была выйти на работу, так как гораздо выгоднее содержать няню, чем сидеть дома с ребенком. Разобрались с получением пособий и льгот по программам «Муттершутца» и «Эльтернцайт». Сперва очень ностальгировали по родине, живо интересовались новостями «оттуда», деньгами помогали родным. Андрея прежде всего интересовало развитие ситуации с Академией наук. Ну, там все по накатанной развивалось – ФАНО доверили управлять всем имуществом научных организаций России. Высшая школа экономики, инициировавшая реформу, финансировалась напрямую из бюджета, а финансирование программ Академии сократилось в разы. Андрей подписал открытое письмо ведущих ученых России Президенту РФ («Письмо-400») – крик души, с основным требованием изменения статуса Российской Академии наук и возвращении научно-исследовательских институтов под руководство Академии. Президент страны полностью поддержал позицию ученых, и через год ФАНО было ликвидировано… Функции ФАНО были переданы созданному Министерству высшего образования и науки. Те же функции, те же люди. Андрей махнул рукой на московское болото, перестал даже дома со Светой обсуждать, как резвятся эффективные менеджеры на непаханой целине Академии. В двадцать четвертом году, когда в трехсотлетний юбилей создания Российской Академии ее, Указом Президента, ликвидировали, торжественно все это отметив, вручив памятные ордена и подарки и акцентировав внимание общественности «… о трехсотлетии… впереди…, продвигая… и отвечая вызовам, но при изменении исторических условий… уже не соответствуя…». Андрей по-скотски напился дома и к теме этой больше очень долго не возвращался.
В науке у супругов все получалось – Андрей получил премию Мотта – международного Института физики, медали имени Хьюза Королевского общества Великобритании. Светлана стала профессором гериатрической кафедры местного университета. Онемечились. Даже дома стали разговаривать по-немецки. Дочь уже родилась в Германии, училась в немецкой гимназии, говорила по-русски плохо. Андрей читал Зюддойче цайтунг и Шпигель, всей семьей болели за футбольный Гамбург, очень много путешествовали по всему миру. Семьей, все вместе, гуляли по городу – пешком, на велосипедах, на мотоцикле, заводная Светка купила себе байк. Альтона – это прежде всего многоводная Эльба с ее берегами, одетыми в гранит и бетон, живой зеленый забор деревьев и кустарника, вплотную стоящие друг к другу, шедевры архитектуры прошлого и отдельно, свысока смотрящие на своих предков, стеклянные небоскребы. Альтона – это бесчисленные парки с лужайками, на которых отдыхают после работы ответственные немцы, туристы со всего мира, а также многочисленные бездельники, молодежь, неформалы всех направлений и просто пьянчуги. Альтона – это муравьиная суета порта, с ее непрерывным движением сухогрузов, кранов и контейнеровозов, это одуряющий запах многочисленных кондитерских. Разговаривая между собой вечерами, супруги были не против состарится здесь на аллее Макса Брауера, посещая знаменитый рыбный Фишмаркт, любуясь фонтаном, где кентавры дерутся за рыбу, под управлением городской ратуши с конным всадником перед ней – объединителем Германских земель Вильгельмом Первым.
– Человек полагает, а господь располагает, – многозначительно произносил Андрей, качаясь на кресле, вырядившийся в длиннополую пижаму, с немецким полосатым, ночным колпаком на голове.
Сначала он купил ее для смеха, а потом носить понравилось – удобно же.
– Нас в Британию зовут работать, обещают сделать рыцарем – бакалавром. Так что Вас, миссис, попрошу обращайтесь ко мне «сэр», – пошучивал Андрей над Светой.
Дочь незаметно стала подростком со всеми атрибутами неформальной молодежной моды – пирсингом, ядовитой раскраской волос и лица, татуировками. Примерившие на себя закатное европейское мышление интеллектуалов супруги не замечали поначалу постепенных изменений, происходивших в европейском обществе и на улицах их городов. Как в бесконечном человеческом потоке всевозможных народностей и цветов кожи, все больше людей в национальных арабских и афганских одеждах. А некрасивые, толстые, но веселые немки все больше разбавляются женщинами в паранджах. Что растут, как грибы, поселения мигрантов контейнерного типа. Сами мигранты не работают, не ассимилируются, живут на пособия, на материнский капитал, а детей у них много. Появляются целые районы, куда христианам, белым и даже полиции вход воспрещен, там живут по законам улицы и Шариата, связь между такими районами и остальным городом только через банкоматы и соцслужбу – еще пособий, еще, еще. Запрещено упоминание Рождества, перестали ставить на площадях рождественскую елку, исчез Санта Клаус, в школах запретили Марка Твена, Уильяма Шекспира, Джека Лондона, упоминание религиозных элементов христианства, в том числе ношение крестов. Пропали поросята, сначала с мультфильмов, потом с телевизоров, затем с картин, памятников и из школьных столовых. В гастрономах появляются халяльные отделы, кафе и рестораны тоже толерантно переходят на халяль, закрываются свинофермы. Менора и полумесяц везде, правят сознанием. Потом менора пропадает, остается один полумесяц. В летоисчислении толерантно запретили фразы до рождества Христова и после рождества Христова, зато обязательно при ссылке на дату указание на мусульманский календарь Хиджры. Преступность в городе растет, но она не имеет национальности, за этим следит федеральное министерство внутренних дел. Преступления совершают граждане или жители Германии, и все. Вал наркотиков. А местным демонстрируют художественные произведения вроде «Добро пожаловать к Хартманам», каждый немец должен иметь друга-беженца. Массовые изнасилования на улицах женщин в немусульманских одеждах, изнасилование своих детей дома со стороны европейцев. Погромы в пабах и публичных домах, теперь эти заведения охраняются полицией. Пустующие костелы и кирки, переполненные мечети. Исламские, нравственные патрули на улицах, следящие, чтобы не было пьяных, и чтобы женщины одевались подобающим образом. И демонстрации, демонстрации, демонстрации. Демонстрации мусульман: о равноправии, о воссоединении семей, о строительстве мечетей. Еще мечетей, еще, еще. Демонстрации одуревших от сионистской пропаганды немцев. Прекратить депортацию мигрантов, сделать Гамбург безопасной гаванью для беженцев! Вместе против расизма! Солидарность вместо разделения! Двадцать тысяч митингующих, сто тысяч демонстрантов, на площади собралось до полумиллиона человек...
Беда грянула оттуда, откуда не ждали. Находясь с женой дома, услышали звонок в домофоне. Андрей поднял трубку:
– Да.
– Это Клаусс, портье.
– Да, Клаусс.
– К Вам, герр Андрей, дочь с гостем, пропускать?
– В чем дело, Клаусс? Это же наша дочь, – повесил трубку Андрей.
В дверь позвонили, Андрей пошел открывать и обомлел, распахнув дверь. По ту сторону двери стоял высокий мужчина, около тридцати лет, в арабском синем глухом под горло кафтане, с воротником стоечкой, в брюках из того же материала и рядом с ним по плечо маленькая женщина, с ног до головы закутанное в нечто бесформенное, только с открытой бойницей для глаз, а глаза… Глаза – дочери!
– Здравствуй, папа. Это мой жених, Хабиб.
– Салам, Уважаемый, – белозубо улыбнулся араб, заходя в квартиру.
За ним просеменила его дочь. Андрей потерял дар речи, потом замычал, по-профессорски бестолково замахнулся правой рукой, даже чтобы не ударить, а просто смахнуть это видение, эти халаты, эту нелепость, но кулак его был перехвачен отработанным стальным захватом. Хабиб дотащил Андрея до дивана, легко посадил его, отпустил его руку. Затем уже не раз виденным на улице жестом проповедников, с оттопыренным указательным пальцем Хабиб нравоучительно произнес:
– Как учил нас пророк Мухаммад «Кто верует во Всевышнего и Судный День, тот пусть оказывает почет своему гостю».
Гость повернулся к сидящей на кресле, ни живой ни мертвой Свете, наклонил голову:
– Госпожа, мое имя Хабиб, я из очень хорошего рода восходящего к самому Али ибн Абу Талибу, мир ему.
Гость сделал два шага назад, чтобы иметь возможность видеть обоих родителей и продолжил речь:
– К сожалению мои родители не находятся сейчас в Германии, и я вынужден лично в соответствии с повелением Аллаха и сунной Его посланника просить руки Вашей дочери. Скажу прямо, в случае Вашего согласия на обряд Никях, Ваша дочь войдет Госпожой в очень богатую и уважаемую семью и ни в чем не будет иметь недостатка.
Возникла минутная пауза, которую прервала Марта, которая потупив глаза произнесла:
– Если мне будет позволено высказать свое мнение, то я люблю Хабиба.
– Не такое будущее, я представлял для тебя, дочь! Подумай, что ты теряешь! Свободу! Свободу выбора! Ты становишься всего лишь наряженной куклой. Подумай, у тебя же такие успехи по химии! – соскочил с дивана, пришедший в себя, Андрей.
– Я думаю, уважаемый Андрей, что Вам следует произнести «Ашхаду алля иляха илляЛлаху, уа ашхаду анна Мухаммада расулюллах» и стать мусульманином, – опять воздев указательный палец к небу, веско произнес Хабиб. – Поймите, это единственный путь к спасению. Только в Исламе человек обретает счастье в обоих мирах. Будучи мусульманином, раб Всевышнего обретает счастье в земном мире, так как он находится под опекой Господа, оберегающего Свои создания и наделяющего их Своей милостью, а также в мире вечном, ибо те, кто уверовал и совершал благие деяния, по воле Творца, попадут в райские сады, о чем говорится в Священном Писании.
– О чем Вы говорите? Мы ведем речь о нашей дочери! Не важно верующий я или не верующий, – пытался возразить Андрей.
– В мире, Андрей, происходят очень большие изменения. Удивительно, что Вы как ученый человек, этого не замечаете. Не следует в современных реалиях называть себя неверующим. Ведь самый большой грех по степени в Исламе – это идолопоклонничество, многобожие-ширк, которое является грехом смертным, великим, и человека, который поклоняется идолам, ждут тяжелые и страшные мучения в Аду, откуда нет спасения. Что касаемо христиан или иудеев, то по Корану им присваивается статус «зимми», то есть, если они живут на мусульманской территории, то находятся «под защитой», потому что платят налог. Налог – это их расплата за нежелание принять истинную веру.
– Вы вообще нормальный человек? Мы находимся на территории светского государства – Германии, и то что Вы уже наговорили тянет на уголовное наказание за дискриминацию…– пытался привести в чувство жениха Андрей.
Хабиб перевел направление указательного пальца с неба на Андрея:
– Вы – потомки крестоносцев, основателей колоний на землях мусульман, тысячелетиями огнем и мечом несли на наши земли смерть, разруху, голод и грехи. Вы будете сейчас отвечать за содеянное. Вся ваша джахилийская культура в своей основе не имеют никакой ценности для мусульманина и должна быть уничтожена. Но, Вы – ученый, и вопреки сложившемуся мнению среди кяфиров, Ислам заинтересован в развитии наук. Еще двести лет от Хиджры, когда ваши правители и читать то не умели, Мухаммад аль-Хорезми, который принадлежал к числу выдающихся и талантливейших учёных развил десятичную систему, написал введение к четырём основным действиям арифметики и исчислению дробей и добавил ещё сборник задач, который он назвал «аль-джабру валь-мукъабаля». Вы, по своему обыкновению, учение украли и переделали в алгебру. Так что мы ждем новообращенных брата и сестру для совершения бракосочетания Никяха.
Молодые ушли.
Андрей пришел в себя и побежал в полицейский участок. Там его вежливо выслушал выделенный ему инспектор:
– Мы, конечно, примем заявление, герр Андрей, о пропаже Вашей дочери. По закону ее поиском займется не только муниципальная, но и федеральная полиция, будет уведомлен Интерпол. Вы не волнуйтесь, мы знаем Хабиба. Он очень уважаемый человек среди немцев арабского происхождения. В любом случае по федеральному законодательству брак Вашей дочери, совершенный до восемнадцати лет, будет признан судом, как «брак с несовершеннолетней» и будет расторгнут в обязательном порядке…
– Если Вы знаете этого Хабиба, так сделайте же что-нибудь! – переходил на крик и вспоминал русский мат Андрей.
– Сделаем, что в наших силах, но должен Вам сказать, что в последнее время таких случаев очень много… У нас свобода вероисповедования в стране и молодые немки очень часто стали принимать ислам…
Выйдя из полицейского участка, Андрей другими глазами глянул на ночной Гамбург. И увидел то, на что раньше старался не обращать внимания: и толпы смеющихся немцев арабского и афганского происхождения или беженцев, и явную торговлю наркотиками с их стороны, и коренных немцев и прочих европейцев по большой дуге обходящих эти восточные и африканские сборища. Если же туземцы обращали внимание на иноверцев, то те быстро переходили на быстрый шаг или бег под издевательские улюлюканья. Именно этой ночью к Андрею пришло понимание, что его немецкое бытие заканчивается, а сама Германия, безвозвратно пропала. За неделю по-немецки педантично в банковскую ячейку положили семейные драгоценности. Часть этих драгоценностей позже удалось переправить в Россию.
А через неделю был захвачен Дворец Европы в Страсбурге. В объединенной Европе произошла Исламская революция. Супруги обрывали телефоны американского посольства, но там были вежливо глухи к обращению европейцев – у них были договоренности с новыми властями Европейского халифата о беспрепятственном выводе с территории Европейского Халифата американских военных баз и ядерного оружия. Авиасообщение было открыто лишь с мусульманскими странами и, почему то, с Россией. Выхода не было – только домой. Звонили в посольство, благо двойное гражданство у них со Светой сохранилось, купили билеты. Вызвали такси. Водитель, молодой араб, белозубо смеялся всю дорогу. Их три раза по дороге в аэропорт останавливали исламские патрули. Два раза с них, зимми, снимали то ли налог «харач», то ли бакшиш в немыслимые пятьсот евро, а третий раз их остановили непримиримые, и, несмотря на все увещевания водителя вытащили из машины и повели расстреливать. Помогло напоминание о новом всесильном, арабском зяте.
– Я знаю Хабиба, он муж моей дочери, большой человек! – кричал Андрей. Он из рода самого Талиба, мир ему! Узнает, что вы убили его тестя и тещу – убьет Вас. Мы, вообще, не немцы, мы русские.
Шли переговоры. Бородатые моджахеды с кем-то связывались. Потом забрали у супругов все наличные деньги и отпустили. На ломанном немецком, главный из них пообещал супругам на прощанье:
– Россия – очень плохая, недружественная к мусульманам страна. Она убивала наших братьев на Кавказе и в Сирии. Мы этого никогда не забудем. Скоро вся Россия будет принадлежать нам. Вам башку будем резать, женщин ваших насиловать, а всех оставшихся русских сгоним на Север, как овец.
На этом распрощались. Заплатить карточкой арабу-водителю не удалось, он отказывался принимать безналичные деньги и обещал вернуть супругов к последнему посту. Света снимала колечки с пальцев, Андрей тоже пожертвовал супружеским кольцом. Араб отпустил. На стоянке перед аэропортом толпы людей – гражданские и вооруженные моджахеды. Слышны автоматные очереди.
Дед Андрей и баба Света, быстрее, быстрее, забежали в здание аэропорта. Терминал оказался ловушкой. Вместо привычного досмотра исламские патрули. Прибывающих в аэропорт делят на разные когорты – людские части. Первая мусульмане – с ними общаются относительно вежливо, старшие среди моджахедов объясняют, что вылет пока разрешен лишь в арабские страны, мусульманские страны Юго-Восточной Азиии, Соединенные Штаты Америки и Россию. Уважаемые братья и сестры по вере, желающие улететь в указанные страны должны под присмотром воинов Аллаха проследовать к определенным стойкам для регистрации.
Вторая часть европейцы – зимми, не имеющие на руках авиабилетов, необоснованно желающие выбраться с территории Европейского Халифата. Они нарушили законы Шариата: Зимми запрещено покидать эту самую территорию. Этих обыскивают, отбирают вещи, золото и наличные деньги, опрашивают работал ли кто в полиции и судебной системе доисламской Европы. Кто признается – тех собирают отдельно, остальных сгоняют на стоянку перед аэропортом. Женщин отдельно, мужчин отдельно, стариков и детей тоже отдельно. Их путь – фильтрационные и концентрационные лагеря. Европейскому Халифату нужны все. Нужна мужская рабская сила, из части детей, согласно налогу крови – девширме, сделают янычар, а женщины настоящим воинам нужны всегда и в качестве второй, третьей, четвертой жены или для совершения временного брака никах-мута.
Третья категория – пытающиеся покинуть территорию Европейского халифата граждане стран, исповедующих буддизм: китайцы, индусы, японцы, непальцы… У этих отбирают все вещи и гонят на площадь, где объявляют, что они виновны в самом страшном грехе – ширк, многобожие по законам шариата карается смертной казнью, и тут же безжалостно расстреливают. Вместе с ними расстреливают и полицейских и судебных из «зимми». Они виновны, ибо только Бог осуждает, человек не может выносить приговор.
Дед Андрей с бабой Светой определены в четвертую категорию – им разрешено покинуть Европейский Халифат. После определения они попадают в коридор позора из молодых, бородатых мужчин. Их, проходящих по коридору, толкали, били, оплевывали. Бабу Свету выдернули за пределы коридора играть в "тахарруш". Пытающемуся спасти супругу, деду Андрею разбили лицо. Избежать коридора позора нельзя. Игра «таххаруш» заключается в раздевании жертвы и ее массовом изнасиловании. Голых женщин им вернули только возле стойки регистрации. Бабе Свете повезло: ее лишь раздели, насиловать не стали ввиду возраста. Остальным вылетающим в Россию девочкам, девушкам и женщинам повезло гораздо меньше… Кричавшую возле стойки мать, потерявшую ребенка, тут же застрелили – так что порядок и тишина были обеспечены.
Так прилетели в Москву.

10
Что делать было непонятно. Спаслись, а ожидание беды нарастало. В стране уже всем правил искусственный интеллект, которым прикрывалось чиновничество. Он ничего не забыл: и участие Андрея в символических похоронах Академии Наук, и его подпись «письма 400» Президенту России. Так что на работу удалось устроиться с большим трудом, деду Андрею – ученому с мировым именем лаборантом в МГУ, а баба Света пошла в участковые врачи. Посчастливилось снять однокомнатную квартиру. У ученых глаза уже были открыты, и они видели: весь ад, что им удалось пережить в Гамбурге последовал за ними в Москву. Вылизанная еще каких-нибудь десять лет назад Москва, поражает своей неухоженностью. Дворники азиаты уже не метут дворы, а сидят на корточках, на замечания смеются в лицо. Бородатые мусульмане избивают москвичей и гостей столицы, в подворотнях отбирают у них деньги, грязно пристают к женщинам на улицах, перегораживают улицы для молитв… Прохожие на все эти проделки гостей и «тожероссиян» отворачивают глаза, стремятся пройти быстрее мимо – лишь бы бесчинства не коснулись их. Да, что там прохожие, не замечают шалостей со стороны уже мусульманского большинства полицейские и росгвардейцы. Поножовщины в школах, драки в спортивных залах, стрельба в кабаках…Гибнут всегда только местные.
Куда бежать? Что делать? Где искать спасения?
Андрей записался в народную дружину. Тогда такие формировались при отделах полиции. В обязанность народных дружин вменялась помощь патрульно-постовой службе: усиление патрульных групп, стояние в постах, оцеплении...
Народные дружины оказались толерантной показухой. А чего еще можно ждать от тогдашнего мэра столицы, сделавшего из Москвы рай для мигрантов? Половина из группы народной дружины, куда распределили Андрея оказались с Кавказа и Средней Азии. Вели себя развязно, как по отношению к дружинникам-славянам, так и самим пэпэсникам. Особенно выделялась, сбившаяся в кулак, группа из четырех кавказцев. Двое из них, толстых и бородатых, были родом из Закавказья, а двое других – настоящий великан и очень мелкий, сухопарый, вертлявый из Северокавказских республик. Эти открыто саботировали работу группы. Постоянно разговаривали по телефону на своих языках, смеялись, приставали к прохожим, особенно доставалось москвичкам, требовали показать им, как дружинникам, паспорт, записывали домашние адреса, пытались получить телефон, зазывали в ресторан… На замечание лейтенанта – начальника наряда, толстые смеялись: «Тебе жалко, что ли, начальник? Смотри какой попка, вах! Такой сладенький девушка! Ты почему такой злой, начальник? Пойдем я тебя шаурма угощу? Вон там мой брат работает. Я весь наряд угощу! Посидим, поговорим, как люди!». Великан был малоразговорчив, лишь презрительно скалился, задирая верхнюю губу. А мелкий же, похожий на воробья, так как быстро менял положение корпуса или головы, а потом замирал, открыто наслаждался ситуацией, доставал полицейских извечным: «Когда нам оружие дадут? Настоящему мужчине без оружия нельзя, ты поговори, лейтенант, чтобы нам дали…». Дед Андрей держался обособленно, понимал весь абсурд ситуации, у него создавалось впечатление, что московские власти, не то что прячут голову в песок, а нарочно ускоренно ведут уже очевидную напряженность к развязке. Чувство у деда Андрея было, как во время надвигающейся грозы – молния не ударить не может.
Прошла неделя. Ряды дружинников редели, в основном, за счет славян. Развязка наступила одним вечером. Наряд полиции, усиленный дружинниками из народа, был вызван в ночной клуб на Измайловском Валу. Подошли. Лейтенант – начальник патруля, двое полицейских – сержант и рядовой, и семеро патрульных – среди них дед Андрей и четверка заводил. Поводом вызова наряда стало появление в клубе, так называемого «исламского патруля». Явление это возникло в Москве и других российских городах еще десять лет назад. В ту пору занимались «исламские патрули» пропагандой правильного исламского образа жизни среди мусульман, которым запрещено употребление алкоголя и табака. Начиналось все безобидно с лекций, а потом исламские патрули набрали силу, и начали поучать всех подряд провинившихся, с их точки зрения, не взирая уже на вероисповедование. От относительно безобидных нравоучительных лекций, исламские патрули перешли к наказаниям. Избиения, удары плетьми перестали быть редкостью. Доставалось всем одиноким женщинам, женщинам с непокрытой головой, курящим, отдыхающим в кафе и ресторанах, художникам…При встрече с исламскими патрулями одиночным полицейским нарядам было рекомендовано: «… вести разъяснительную работу, о том, что Россия – светское государство, что граждане Российской Федерации могут участвовать в охране общественного порядка только в составе народных дружин, во взаимодействии с полицией и иными правоохранительными органами…».Полиция уже не задерживала участников исламских патрулей, а вела с ними вежливую разъяснительную работу, как… с равными. Были даже предложения, пока не принятые, отдельных, горячих голов на местах начать совместную работу по патрулированию российских улиц.
В этот раз все пошло не так. Встретил группу при входе в клуб здоровый охранник, зажимающий окровавленное лицо красным от крови полотенцем:
– Начальник охраны. Клуб захвачен исламским патрулем. Никого не выпускают.
– Сколько их? – спрашивал лейтенант.
– Семеро.
– С оружием? Чем это они вас? Скорую вызвали?
– Кастетом скорее всего. Я видел двоих с пистолетами, но боевые или газовые пугачи сказать не могу, – невнятно, мешало полотенце, отчитывался начальник охраны. –  Скорая должна уж приехать…
– Вызываем группу быстрого реагирования? – обратился к сержанту лейтенант.
Тут заметил дед Андрей, что не так и уверен в себе лейтенант, как казался до этого, желторотик.
– Э, зачем вызывать? Сейчас сами разберемся, там же братья наши. Ну, погорячились чуть. Разврат же кругом, брат, что-то надо делать, чтобы люди Всевышнего вспоминали…– один из бородатых указывал, что делать полицейскому и добавил что-то, на своем, соплеменнику. – Мы на разведку, начальник.
Не обращая больше внимание на патрульных, бородатые дружинники устремились внутрь ночного клуба.
– Ты останешься здесь, с тобой ты, ты и ты, – дал слабину лейтенант, указывая рядовому на место со входом и оставляя с ним деда Андрея, великана и вертлявого.
А сам с сержантом и остальными дружинниками последовал за «разведчиками».
Стояли перед входом в клуб, тянулись минуты ожидания. Как вдруг неожиданно изнутри послышалась автоматная очередь, звон разбитого стекла, а затем хлопки и пистолетных выстрелов.
Рядовой – молодой веснушчатый парень, передернул затвор своей укороченной «ксюхи» - автомата АКС, и в рацию:
– Что там у вас?
В ответ хрипы рации, неразборчиво… Рядовой, сдергивая ремень командует дружинникам:
– За мной…
И кинулся в этот злосчастный клуб. В клубе, после пустующего поста охраны, коридор. В этом коридоре, со спины на полицейского, тыкая ножом под ребра, налетает вертлявый. Рядовой заваливается на спину, увлекая за собой «воробья». Подбегает великан, бьет патрульного ногами, пытается вытянуть у него автомат. Короткая очередь и двухметровый дернувшись оседает к стене коридора. Дед Андрей оказывается в коридоре один, подбирается на негнущихся ногах к рядовому, нагибается, у того жутко прикушен язык. Мертв. Дед Андрей забирает у него АКС, открывает подсумок и оказывается обладателем еще двух снаряженных магазинов, которые рассовывает по карманам куртки. В это время распашные, парадные двери клуба распахиваются и из них начинают выбегать посетители ночного клуба. Деда Андрея сбивают с ног, люди в панике, спотыкаются об него, об мертвых в коридоре, падают, топчут друг друга, паника. Никто не обращает на деда Андрея внимание, он бежит вместе со всеми. На улице уже он прячет автомат в свою сумку на ремне, где хранятся, заботливо уложенные бабой Светой, бутерброды и маленький термос с чаем. Домой дед Андрей добирается на общественном транспорте. Благо недалеко.
В снятой квартире его ждет баба Света. В себя его приводит стаканом водки. Дед, наконец, может рассказать весь ужас пережитого.
– Почему ты не вернулся в полицию? – ужасается супруга.
– Не знаю, я словно был в полузабытьи. Вот автомат прихватил с собой, – дед Андрей обращает внимание бабы Светы на содержимое сумки.
– Ты с ума сошел! Ведь подумают на тебя! Господи, горе какое! Звони, срочно звони в полицию. Сто два с мобильного!
– Да какие там сто два, – начинающий приходить в себя Андрей, разыскал в списке абонентов телефон дежурного.
Последовал долгий сбивчивый рассказ. Дежурный велел находиться деду Андрею дома – за ним сейчас пришлют служебную машину.
Но никто не приехал.
Супруги сидели дома, ждали. Смотрели криминальную хронику и московские новости в ожидании изложения событий, произошедших на Измайловском Валу. Телевизор о произошедшем молчал. Напоминали о себе дежурному, но он перестал отвечать на звонки. Из квартиры - пристанища стариков ночью была слышна автоматная стрельба на улицах. Объяснять супругам значение этого факта не стоило – гамбургский кошмар повторялся для них снова, но только уже в Москве. Под утро на экране телевизора появился известный мусульманский богослов, объявил, что в стране произошла Исламская революция. Обещал всем мир и спокойствие, жить отныне предстояло по законам шариата. Действия всех государственных органов власти прежней, «погрязшей в грехе», России прекращается. Гражданам предписывалось находится дома, оказывать всестороннее содействие новой власти. Мужчинам вменяется носить бороду, женщинам запрещен выход из дома без сопровождения мужчины и без чадры. Запрещается курить сигареты и жевать резинку. Запрещались все спортивные соревнования в стране. Все учебные заведения в стране закрываются, до проведения исламской реформы образования. За нарушения запретов наказание плетьми и смертная казнь. Все под копирку. Баба Света плакала: «На старости лет потеряли все: деньги, имущество, науку, образ жизни и дочь. Куда бежать? Где найти островок спокойствия? Боже, уже ничего больше не просим у Тебя, дай нам только пристанище, чтобы тихо дожить до конца дней вместе с дедом Андреем…».

11
Супругов спасло чудо. Расквартированная в Москве росгвардейская часть, оказалась достаточно боеспособной, а ее командир вполне решительным, чтобы оказать противодействие наглому наезду со стороны боевиков, которые явились к КПП утром и предложили: «…передать часть под их контроль, а самим военным разойтись по домам. Разумеется, кроме тех, кто захочет принять ислам и вести джихад против неверных». Он послал их матом, пригрозил расстрелять лично, если те немедленно не покинут КПП.
Командир части еще ночью, по команде «сбор» смог вызвать большинство офицеров и контрактников части, естественно, в условиях мирного времени, проживающих не на ее территории. В городе уже шли бои за оружейную комнату каждого полицейского участка, тогда были захвачены офисы телевидения и радиовещания, включая Первый канал на Академика Королева, телеканал Россия на Шаболовке и Московское Эхо на Новом Арбате. Повстанцы четко следовали планам, ведомые инструкторами арабскими боевиками и офицерами спецназа Османской империи, и все это на фоне неразберихи, массовой некомпетенции чиновников и генералов, до последнего видевших угрозу в русских националистах и инакомыслящих демократах, против которых и была направлена вся мощь полицейского государства. Два месяца прошло после возникновения Европейского Халифата, а к подобному развитию в стране оказались не готовы. Что это было: предательство, указка из Вашингтона или Пекина? Кто знает, но для России первоначальные жертвы были сопоставимы с сорок первым годом прошлого века. Указания командиру части пришли от самого директора Гвардейской Федеральной Службы. В задачу вменялось «… разблокирование от боевиков Московской городской радиотрансляционной сети, на Семеновском валу… Для возобновления теле и радиовещания и оперативного оповещения граждан…». Выдвинуться с территории части моторизованной колонной удалось только к восьми часам утра, но операция по разблокированию закончилось полным провалом. Поддержку с воздуха, вертолетную группу, вызвать не удалось. На просьбу командира части, со штаба Министерства обороны ответили матом. Да это и понятно – пролет вертолетного звена над Москвой еще вчера подлежал месячному согласованию с ФСБ, мэрией Москвы, МЧС… Ну, да вчера и проехать по Москве маршем запросто можно было, а сегодня… Сегодня все изменилось. Ленинградский проспект и Сущевский Вал прошли хорошо. А затем колонна будто бы попала в Сомали. После Электрозаводского моста, на Большой Семеновской боевики соорудили баррикаду, спецтехникой сгребя в кучу городской транспорт и легковые автомобили. Застряли. По колонне стрелял каждый дом, боевики без спроса занимали квартиры верхних этажей, сгоняя или расстреливая хозяев. А стрелять в ответ по жилым домам гвардейцы поначалу не были готовы психологически. Командир дал команду обойти баррикаду дворами. Колонна по команде ушла в сторону Преображенки, чтобы соединиться на Щелковском. Так война пришла во двор, где снимали квартиру дед Андрей и баба Света. Из окна, на втором этаже, в которое осторожно смотрели старики, было видно, как боевики подбили наш бэтэр, как из него выбиралось остатки отделения. Огонь велся из дома, напротив. Ротный капитан, под прикрытием горящей машины, отводил людей к ближайшему подъезду дома, в котором и проживали старики. Военные отстреливались, солдатик давил кнопки домофона. Но кто откроет, когда стрельба на улице? Жители попрятались, как мыши. Неожиданно, дверь отворилась и военных встретил сам дед Андрей с автоматом в руке:
– Сюда, сынки за мной…
Скрылись в подъезде.
– Ты кто такой? – задыхался капитан.
– Дружинник я.
– Черный ход есть? Хотя откуда он здесь... Надо пробираться на крышу. За мной, – скомандовал капитан немногочисленному личному составу.
– У моих соседей, в трешке, окна на обе стороны, второй этаж, – дед Андрей уже постигал нелегкую военную науку.
Забежали на второй этаж.
– Ждите здесь. Они дома, но могут не открыть, бояться, – оставил военных за дверью дед Андрей, сам нырнул в карман, спрятал автомат за спиной и начал звонить в дверь соседям. – Откройте, это я, ваш сосед! Бабе Свете плохо! Откройте, будьте людьми.
В глазке мелькнула тень. Соседи затравлено смотрели. Наконец дверь открыли на ширину цепочки:
– Ты, дед? Чего барабанишь?
– Я, – лихо всунул автомат в щель дед Андрей, – Мужики сюда! Открывай сосед, а то стрелять буду!
Сосед открыл, бледный, прижался к стенке.
– Не боись, свои. Где балкон? Уходим! – командовал капитан.
– Стой, капитан! Мы с тобой! Света, сюда. Уходим с ними! – твердо заявил Андрей. Баба Света – молодец, уже была в соседской квартире.
– Спасибо тебе, отец. Геройский ты дед! Но не могу я вас взять! Сами еще прорвемся нет, – увещал капитан.
– А и не бери, мы просто за вами пойдем. Нам так и так погибать…– дед Андрей стоял на своем, твердо.
– Пошли ребята, некогда, – махнул рукой капитан.
Но спуститься с балкона по веревке помогли. Бежали вдоль аллеи по направлению к Щелковскому. По дороге их обстреляли. Взмахом руки капитан уложил людей. В ответ стреляли по окнам, откуда по ним велся огонь. Дед Андрей, залегший с супругой неподалеку от гвардейцев, в песочнице, тоже сгоряча дал очередь из ксюхи по разбитым стеклам. Так что, когда бежали дальше, капитан уже оглядывался на них и поджидал запыхавшихся стариков. Когда добрались до ожидавших бойцов, бэтэров на шоссе, дед Андрей лихо полез на броню. На окрик командира машины: «Куда?». Капитан подал руку бабе Свете:
– С нами это, удалые старики-разбойники.
Гвардейцам удалось вырваться из Москвы. Добрались до расположения инженерной части в Монино. Старики там прижились, поначалу главным образом благодаря врачебным умениям бабы Светы – раненных было очень много. А потом старики, на некоторое время, стали талисманом части. Баба Света ассистировала на операциях военным хирургам, в реабилитационном деле была уже и главной, а дед Андрей не чуждался никакой хозяйственной работы. Затем их эвакуировали: сначала в Рязань, потом на Урал в Челябинск, а уж после они и попали в Десятое вместе с московскими переселенцами. Из всех пришлых только дед Андрей и баба Света прижились в селе. Больше того старики именно здесь вновь обрели свое счастье.

12
Дед Андрей нашел благодать в размышлениях, супруга его в ведении хозяйства. Андрей оставил в покое ядерную физику, пришло к нему понимание, что разбирательство в высоких материях мироздания, созданного Богом, не приводит к человеческому счастью. Успокоение Андрей для своей мятежной души нашел в литературе, истории, в собственных размышлениях о судьбах человеческих и мироустройства. Интернета не было в деревне, а скачать что-либо в районе тоже было проблематично. Всемирная паутина превратилась в Рунет, словно бы в издевательство названным «открытым». На деле он представлял из себя лишь рекламные сайты видных компаний Открытой России, Госуслуги и ретрансляцию телевизионной пропаганды. Вся свобода Рунета была безжалостно принесена в жертву единственному, разрешенному, банкирскому мнению. За государственный идеологический надзор отвечал Отдел цензуры политического управления Банка. Невозможно было создать любой сайт или внести изменение в существующий без проверки отдела цензуры. Социальные сети приветствовались, переписка в них была даже обязательной для граждан открытой России, но попробуй только высказать тень неудовольствия и не только в отношении внешней или внутренней политики Банка, а хотя бы в адрес мелкого банковского начальника, как сразу же на незадачливого искателя правды сыпались виртуальные и реальные неприятности: блокирование личной страницы и еэскашки, штраф до десяти тысяч эров в зависимости от тяжести написанного или произнесенного, вызов в полицейский отдел Банка, понижение социального статуса или даже реальный срок. Поэтому аккуратно вели себя пользователи социальных сетей. Свои сомнения относительно начальства необходимо было сообщать в доносах при обязательном ежеквартальном посещении полицейского отдела, а не выносить на суд толпы.
Блоки новостей были представлены информационными агентствами Открытой России и телеканалами, на которых бодро рапортовали о росте дохода Банка России, о рекордных сборах налогов, о выявленных отщепенцах, самые страшные из которых были представлены террористической организацией «Право выбора». Гнезда этих недовольных недобитков вычислялись силами полиции и самим ИскИном, их безжалостно уничтожали при задержании, судили, казнили, пособников отправляли в лагеря. Но выжечь заразу пока просто не могли или не хотели по политическим мотивам.
Блоки международных новостей были представлены репортажами: об успехах банкиров Открытой России на международных саммитах, куда Россию вновь стали допускать, о невыносимой жизни под религиозным дурманом в исламских странах, о повальном тоталитаризме и оболванивании граждан в Великом Китае, о неурожаях в Америке, о забастовках в Объединенной Европе…
Сайт Центрального Банка Открытой содержал Истории и жизнеописание Первого Председателя Банка, изучение ее бессмертного учения «О новом открытом обществе».
По бессмертному учению Председателя Центрального Банка, спасшей Россию в году Великой Смуты: «Прежние капиталистические, псевдокоммунистические и религиозные государства зашли в тупик исторического развития. На их обломках возник новый исторический индивидуум – Человек открытый. Человек открытый является венцом многотысячелетнего развития гомо сапиенс. Человеку, поставленному в условия, когда ему нечего скрывать – нечего и стыдится, потому что он не совершает отрицательных поступков. Человек открытый не имеет морального права скрывать любую информацию перед другими гражданами, перед Отечеством-Банком. Все действия, совершаемые им приводят к целям процветания общества, дальнейшего собственного развития и самосовершенствования. Больше того, лишь превращение человеческого общества в сообщество людей открытых, способных добровольно отказаться от излишних благ, способно сохранить экосистему Земли, саму жизнь на планете. Открытое общество не является демократией в чистом виде, ибо должны быть созданы условия цифрового контроля над людьми, чтобы задавить в слабых членах открытого общества низменные, честолюбивые стремления отделить свою судьбу от судьбы страны, открытого общества, чтобы не позволить тратить силы молодых формирующихся людей на самостоятельное постижение истин, к которым уже пришло Открытое общество, либо что еще хуже, искать истину в чуждых религиозных, философских и других вредных инаконравственных учениях».
Поэтому безжалостно запрещалось все бунтарское, все могущее вызывать сомнение, под нож пускались изучение в школе истории, философии, искусствоведения… Все что могло вызвать волнение души: скульптуры русских царей, государственных деятелей, лидеров Российского революционного движения…Да, что там люди! Вздыбленные кони Клодта с Аничкового моста в Петербурге были демонтированы и собраны в закрытых галереях музеев. А возможно, пополнили частные коллекции закрытых усадьб банкиров Открытой России.
К запрещенной литературе было отнесено большинство философских трактатов, начиная с античности, книги мировых историков, искусствоведов, шедевры мировой литературы, таких как: Сервантес, Гёте, Гюго, Джек Лондон, Хемингуэй, Ремарк… Из наших отечественных под запретом оказались: Лев Толстой, Тургенев, Булгаков, Михаил Шолохов… Всех и не перечислишь. В школе из Пушкина и Есенина учили несколько нейтральных стихотворений. Достоевского изучали не напрямую, а по рассуждениям критиков и рецензентов.
Поэтому дед Андрей не горевал особо по отсутствию доступа в Рунет, а за бесценок скупал в районных библиотеках и архивах печатные издания – их поначалу выдавали по цене дров на растопку. Но потом банковские власти поумнели и на растопку стали отдавать лишь разрешенные книги. Книги же, попадающие под запрет, полагалось сжигать в котельной по акту, в присутствии районных банковских представителей. Дед Андрей пытался выписывать книги из области, но это уже было дорого – здорово ругалась баба Света, ведшая нехитрое стариковское хозяйство. Да и отдел цензуры запрещал выписку наиболее интересных с точки зрения деда Андрея книг. Не раз в полицейском отделе банка деда Андрея, бывшего «на карандаше», спрашивали:
– А почему, Вы выбрали именно эту книгу?
– Книга не находится в запрещенном списке, – возражал было Андрей.
– Еще не находится, но ее прочтение является нежелательным, – с напором обучал бывшего академика, полуграмотный, не прочитавший за свою жизнь и десятка книг правоохранитель-полицай. Да по нашим данным, у Вас на руках находится «Молодая Гвардия» Фадеева и «Как закалялась сталь» Островского. По уточненному реестру отдела цензуры от октября нынешнего года, эти произведения считаются противоречащими взглядам Открытого гражданина и должны быть добровольно сданы гражданами в полицейское управление Банка.
– Я их сжег, – не отводил взгляда от глубоко посаженных полицейских глаз дед Андрей.
– Как сожгли? Где? Как Вы могли без соответствующего Акта?
– Ну это ж мои книги, я же не знал. На коммуникатор вот только сообщение пришло относительно изданий. Но я как чувствовал и сжег их безжалостно.
– Ох, темнишь, дед. Вот нагрянем к тебе с проверкой, как найдем что и полетишь в лагеря голубем. Никто на твой возраст не посмотрит, там и издохнешь.
– Разве Вам можно ругаться на гражданина, Открытого человека, – показывал изумление дед Андрей.
– Да Вы, десятинцы, бельмо на глазу, а не граждане… Вот сколько раз вам предлагали с бабкой в район переехать и жилплощадь предлагали…
– Не проживем мы здесь, гражданин начальник, пенсий ведь нам не положено, а там у нас хозяйство, дроном учтенное, налоги вот заплочены, – юродствовал дед Андрей.
– Иди уже, – махал на это полицай.
По поводу скудости своей библиотеки дед Андрей не унывал – великий ученый он и по движению звезд на небе мог догадаться ясным своим умом о законах и размерах Вселенной, многажды перечитывая имеющееся.
Запрещенные книги приходилось прятать, на случай появления в деревне полицаев и банковских. В новой России инспектора могли произвести обыск в любом месте: по своему усмотрению, или на основании чьего-то доноса, или по разнарядке ИскИна. Открытому гражданину ведь скрывать нечего? Охотились в основном за наличной валютой юанями, которые были в большом ходу, за неучтенными драгоценностями, за самопальным куревом-самосадом, за самогоном или брагой, но под полицейскую раздачу можно было попасть и за книги. Был у деда Андрея схрон-ниша на чердаке, там лежали наиболее ценные для него томики, среди которых «This Side of Paradise» Фицджеральда на английском, «Also sprach Zarathustra. Ein Buch f;r Alle und Keinen» и «Jenseits von Gut und B;se» Ницше на немецком, эти книги чудом удалось раздобыть во время эвакуации в Челябинске, куда в страшной спешке вывозились из Москвы архивы. Их сначала пытались каталогизировать, дед Андрей подвязался помочь за продпаек. Среди кучи ненужного административного хлама московской мэрии, смешных и таких ненужных во время гражданской войны распоряжений, постановлений, протоколов, наткнулся на вывезенные библиотечные архивы. И договорился уже с ответственным товарищем распорядителем «позаимствовать несколько томиков». Товарищ распорядитель, гражданский, но в новой военной портупее, посмотрел, полистал принесенные дедом книжонки, издания не раритетные, двадцатый век, денег точно не стоят, чего-то там не по-русски написано, да и махнул рукой: «Забирай дед». Дед после смены устремился с тремя книжицами в выделенную комнату общежития, рассказать бабе Свете о найденном им сокровище, и согласовать, по-семейному, количество книг которое стоит перетащить домой. Но на следующий день на работу деда Андрея не взяли. Архивы сожгли Фронт стал подходить очень близко. Потом много костров было в новой открытой России.
Дед Андрей по поводу этого в своих «Размышлениях бывшего физика» писал: «Для человеческой истории это было не ново. Вместо того чтобы изучить мудрость прошлого и попытаться найти там ответы на вопросы дня сегодняшнего, властные недоумки пытаются уничтожить наследие предков или других народов. Зачем? Чтобы стереть память, чтобы сделать рабов, внемлющих им, умственно неполноценными, податливыми. Отсутствие других умозаключений и суждений, уничтожение за ненадобностью эталонов мер разума, разбитие зеркала, способного отражать мысль человеческую, находящуюся под другим углом зрения – все это позволяло сделать единственно верными свои скудные мыслишки. Уничтожение книг известно с Древнего Китая, потом их палили в Римской империи. Однако эти акции были точечными. А потом стали запускать пал из сожжённых книг навстречу костру вольнодумства. В пятнадцатом веке инквизитор Саворнарола жег книги во Флоренции, тогда же кардинал-инквизитор Хименес де Сиснерос уничтожил все арабские манускрипты в Гранаде. Епископ Юкатана, инквизитор Диего де Ланда в шестнадцатом веке, в ходе специально организованного аутодафе, сжёг все известные на тот момент литературные памятники цивилизации майя, а также труды по истории, медицине, архитектуре, философии и астрономии. Фашисты сожжению книг придали, свойственный Третьему рейху, размах и величественную постановку. В прошлом веке, десятого мая тридцать третьего года на площади Опернплац в Берлине, а также в двадцати других городах Германии произошло масштабное показательное сожжение книг, организованное в рамках акции «против не германского духа». Эту акцию организовал Немецкий студенческий союз в сотрудничестве с Гитлерюгендом. Книги жгли упоенно студенты, профессора и руководителями нацистской партии. Я всегда думал, что преодолеть этот порог интеллектуального позора невозможно. Но оказалось, что наши общества, двадцать первого века, просто летят в пропасть мракобесия. Более массовые чем в нацистской Германии акции сожжения и уничтожения атрибутов европейской цивилизации: картин, скульптур, книг, храмов, университетов, стадионов, домов мод… да много еще чего прошли в исламских странах. Но «Открытая Россия» превзошла и их, здесь у нас происходит уничтожение цивилизации при полном равнодушии граждан. Жить во времена, когда тебя окружают нравственные калеки, лишенные сострадания – это страшно.
И если в нацистской Германии писатель Оскар Мария Граф, возмущенный тем, что его книги не сожгли, а более того – попали в список рекомендованной нацистами «народной» литературы, обратился к властям с открытым письмом, озаглавленным «Сожгите меня!».
Он писал: «Я не заслужил такого бесчестья! Всей своей жизнью и всеми своими сочинениями я приобрёл право требовать, чтобы мои книги были преданы чистому пламени костра, а не попали в кровавые руки и испорченные мозги коричневой банды убийц».
То где нынешние Оскар Марии? Есть они, но заглушены они еще более чем в нацистской Германии единорёвным религиозным криком или стыдным, законопослушным молчанием граждан Открытой России, как я. Что, наверное, еще страшнее…».
Писано это было дедом Андреем простым карандашиком на бумаге для рисования. Бумага для письма, тетради, равно как и ручки, не продавались в Открытой России. Ее маленьких граждан дистанционно с первого класса учили печатать на компьютере. Вместо привычной для ровесников деда Андрея подписи сейчас использовались воспроизводимые принтером отпечатки пальцев и скан сетчатки глаза. Рукописное письмо – это придание маленькому человеку индивидуальности, формирование духовных и материальных запросов, которые придется в будущем исправлять учителям, банковским работникам и искусственному интеллекту. Это абсолютно чуждо для открытого общества, где дети и взрослые сформированы с совершенно правильными для общества потребностями и при этом абсолютно счастливы! Бумагу для рисования и карандаши еще продавали. Хотя в обществе уже поднимался вопрос о превосходстве графических редакторов над «скальными росписями». Так что бумаге и карандашам тоже недолго осталось. И если за нахождение книг дед Андрей мог отделаться штрафами, то за такие мысли, прописанные его рукой, было ему не жить. Но и не писать, он уж не мог. Читать свои «Размышления бывшего физика», либо декламировать их по своей абсолютной памяти, он мог лишь своим односельчанам. Андрей со времени исламской революции в Германии, своего служения в дружине, поздней эвакуации, научился разбираться в людях. Но все равно прокололся, когда стал рассказывать относительно нейтральные вещи на вечерних посиделках в Десятом, когда здесь еще были эвакуированные из Москвы. Кто-то из москвичей на него капнул в полицейское управление. Московский иудушка сообщил в органы, что: «… Андрей … вносит сумятицу в ряды тружеников тыла, отдающих все силы для непобедимой армии Открытой России. Ходит вокруг да около, козыряет свои рыцарским и академическим званием, открыто не призывает, но и не стоит твердо за Центральный банк».
Приезжал оперуполномоченный особист, приходил в дом к Андрею, все расспрашивал про Гамбургское проживание семьи Андрея. Бередил старые раны про дочь Марту, «не дает ли о себе знать». Интересовался про капитана, с которым дед Андрей совершил выход из Москвы. Заявил, что капитан оказался – гнидой, врагом Центрального Банка. Ржал: «Про тебя тоже большие сомнения у нас, академик. Ничего, если надо, мы тебя расстреляем».
Дед Андрей на своем стоял твердо: «Я человек старый, но в разуме. Все что говорил спрашивайте у людей. Норму по трудодням я выполняю, а смерти я не боюсь».
Вроде пронесло, толи потому что, машина с опером подорвалась на мине возле Раздолья, толи действительно дед Андрей и не сказал ничего. Потом эвакуированные разъехались, и дед Андрей остался с людьми, которым доверял полностью. Сам себе он напоминал космолетчика из будущего, потерпевшего аварию на планете с туземцами. Но при попытке учить уму-разуму земледельцев, охотников и рыбаков он с удивлением обнаружил, что местные аборигены не только обладают искрой разума, но их умы пытливы и владеют знаниями, но несколько в другой области, от межзвездных полетов. Внимающие ему десятинцы, были слушателями благодарными. Им льстило, что старики, Андрей и Света, ученые с мировым именем, встречающиеся прежде с самой английской королевой, были их односельчанами и у них запросто можно было спросить отчего в мире происходит именно так, а не иначе. И на любой ответ получить пространный ответ. Подкупало десятинцев и то, что старики не гнушались никакой деревенской работы, были своими.


13
Поэтому на просьбу Семеныча дорассказать про банкиров дед Андрей откликнулся охотно:
– Ну, слушайте. Приход банкиров к власти, начался не со смуты двадцатых годов. К власти они шли, начиная с возникновения рода человеческого, ведь банкиры произошли от ростовщиков, а возраст тех равен истории. Как только появился обмен – праотец торговли – возникли ростовщики, задолго до появления самих денег! Удачливый охотник ссужал добычей своего незадачливого соседа с малой корыстью в дополнении к возврату долга – камнем–голышем, дубинкой, наконечниками для стрел, женщиной… С этого все и началось. Это было становлением банкиров – первым этапом.
Второй этап возник, как только люди научились что-нибудь выращивать сами. И неважно были ли они скотоводами с гуртами домашних животных или сеяли что-нибудь на земле, они сразу столкнулись с периодическими потерями скота или неурожаями. Причины могли быть различными – мор, засуха, набеги воинственных соседей, но итог всегда один – напасть могла оставить без еды на длительный период. И вот тут богатый или удачливый сосед одалживал нужные блага своим менее везучим сородичам. А возвращали должники уже с прибавкой или выполняли за заем какую-нибудь работу. В Вавилоне ростовщичество засвидетельствовано уже во второй половине третьего тысячелетия до нашей эры. Четыре с половиной тысячи лет назад! В истории Вавилон известен как породивший ростовщичество и меняльное дело. Сами же деньги появились только через полторы тысячи лет там же, в Вавилоне, и появление денег стало третьим этапом прихода банкиров к власти. Ведь деньги были гораздо удобнее для накопления, расчета, хранения. Достоверно неизвестно принадлежала ли власть в Вавилоне банкирам, судя по дошедшим до нас археологическому наследию вполне возможно – ничего не ново в этом мире. Вавилон, как государство, стал юридически регулировать личные кредитные отношения и выражать интересы владельцев денег – ростовщиков. В найденных шумерских табличках прописаны и правовые термины того времени, такие как: долговое обязательство, процентный заем, дар. В документах, найденных при раскопках в Ларсе, выявлено, что работорговцы скупали в рабы уже и собственных граждан. Учащается продажа родителями детей. Удалось даже расшифровать пословицу: «Сильный человек живёт руками своими, а слабый — ценой своих детей». Интересно, что при раскопках в городе Сузы обнаружили базальтовый столб, со всех сторон покрытый клинописью. Эта уникальная находка была открытием древнейшего на земле свода законов. Он был составлен в царствование Хаммурапи, царя Вавилона, в восьмом столетии до нашей эры, деньги тогда уже были. Так вот, в этом своде оговариваются законы займа. Маржа составляла двадцать процентов годовых по денежным займам и тридцать три по займам зерном. То есть точно такой же, как выдает Банк России для шестой категории граждан ныне! И это прогресс! Когда не было социальных уровней, то гражданам подобного сорта еще тридцать-сорок лет назад микрокредиты выдавались под тысячу процентов! В Вавилоне уже существовали атрибуты следующих этапов прихода банкиров к власти. Это «храмовые» банки, где у каждого крестьянина имелся «лицевой счет» – за вносимое в банк зерно выдавался черепок, на котором указывалось количество и дата вложения. Затем его можно было использовать чтобы приобрести другие товары. Серебра не хватало, и глиняные черепки стали прообразом бумажных денег. В дошедших до нас сведениях о древних вавилонских банках отмечена деятельность банкирского дома Эгиби, своеобразного вавилонского Ротшильда. Операции дома Эгиби были весьма обширны – комиссионная торговля, прием денежных вкладов, выдача ссуд под расписку и под залог, услуги поручителей по сделкам, помощь в составлении купчих и представительства клиентов. Так что нет ничего нового в этом мире, и, возможно, власть над гражданами уже у банкиров была. Достоверно известно лишь одно – Вавилона не стало. Но попытки банкиров прийти к власти были продолжены.
В аду «Божественной комедии» Данте девять концентрических кругов, воронкой спускающихся к центру Земли, и в каждом следующем мучения круче. Ростовщики помещены на кайму седьмого круга, где «огонь вонзает жала в лица», ниже только воры, обманщики, насильники и самые ужасные преступники — предатели: Иуда Искариот, Брут. Впрочем, Данте, очевидно, ошибался, потому что за ворами всегда стоят ростовщики-скупщики краденого, услугами убийц пользуются ростовщики-заказчики и за предательствами тоже всегда маячат финансовые интересы банкиров.
Государство, религия и общество безуспешно пытались бороться с ростовщичеством на протяжении очень долгого периода времени. В Средние века христианство считало ростовщичество формой грабежа и, соответственно, грехом. В иудаизме оно тоже считалось грешным делом, но евреям было разрешено ссужать под проценты гоям – христианам и арабам. Ростовщики ссужали деньгами дворян и монархов в Европе, в которых те очень остро нуждались. Кредитуемые были далеко не агнцы и преследовали кредиторов–евреев, как только могли, используя прежде всего религиозную ненависть. Изгнание евреев из Англии, Португалии и Испании в первую очередь являлось своеобразной формой реструктуризации кредитов. Монархи и знать сначала набирали долгов, а когда должники не могли или не хотели расплачиваться, кредиторы–евреи изгонялись под каким-нибудь «благовидным» предлогом. Так продолжалось веками. Росла мощь государств, но кредиторы наращивали свою финансовую мощь. Отступает святая инквизиция и терпимее католическая церковь становится к кредиторам, и уже заявляется, что христианин должен иметь право давать свои деньги в рост. Спор идет только о процентной ставке.
Дед Андрей говорит, голос его глубок, сказывается привычка читать лекции. Он то обводит слушателей глазами, то закрывает их, глядя в свою книгу памяти. Свеча на столе мерцает, тени пляшут на стенах. Надька уже спит на топчане, улыбаясь во сне. Рядом с ней пристроился и урчит животом палевый кот Василий. Уютно. Лица охотников разгорячены алкоголем. И кажется, что охотничья избушка, освещаемая пламенем свечи, превращается в непотопляемый ковчег, уютную крепость, за стенами которой ничего нет.  Нет никакого страшного мира, нет головорезов моджахедов, нет жадных банкиров, нет всемогущего безжалостного ИскИна, нет боли от утраты близких…
– Вдумайтесь, продолжал Андрей, – Насколько нравственнее мы были тысячелетие назад! Ростовщичество – грех. А сейчас нельзя не иметь кредитов. Думаю, что человечество достигло пика своего развития в девятнадцатом веке, потом же развитие шло по инерции. Направление движения и сила были приложены в феодальном обществе и Святой Инквизицией, набрав нравственную силу и сбросив, как тогда считали «оковы догматов», человечество забралось на вершину и быстро покатилось с нее. Силы были растрачены в междоусобных межхристианских бойнях, выплеснуты в прелюбодействе, изведены в пресыщении от накопительстваи от свалившихся из колоний богатств, запутаны в ложных навязанных постулатах новодобродетели. Когда мы сами стали стесняться Христианской веры, христианских подвигов, своей истории, своего цвета кожи, своего пола, традиционных семейных ценностей. Начали просить прощения за подвиги наших предков у других этносов. Так что, нечего винить инородцев и иноверцев, печать греха есть на каждом из наших предков, и виноваты в случившемся только мы сами. Ситуация, произошедшая с нами – обезлюживание земель христианских, исламский мятеж, приход к власти безбожников-банкиров, распоряжение судьбами граждан искусственным интеллектом, который, я уверен, является бестелесным воплощением духа зла-дьявола на земле, решилась бы нашими предками по щелчку пальцев. Дети тогда были не обузой, а абсолютной ценностью, Христианство было сильнейшей верой, и все иноверцы были насильственно окрещены. На мятеж собрали бы ополчение на Руси или Крестовый поход в Европе, а евреев-ростовщиков истинные монархи Европы в лучшем случае бы изгнали, а в худшем держали бы в яме до списания долга, а то и просто сожгли.
– Давай, дед Андрей, выпьем за святую инквизицию, – подначил хитрый Семеныч, наливая самогон по рюмкам.
– Мне, которому бы инквизиторы на сто процентов устроили бы аутодафе? Ты предлагаешь выпить за Святую Инквизицию? – повысил голос дед Андрей.
Колыхнулось пламя свечи. Отшатнулся от страшного голоса пошутивший Семеныч.
– А я за них выпью! Выпью за стражей, что держали нас, Коперников и Брунов в узде. Дал нам, ученым, Господь искру разума, но не должным образом распорядились мы ей. Да, научились лечить людей и выхаживать маленьких больных детей, а потом еще и более слабых детишек, рожденных от больных. Так, за несколько поколений выродили сильные нации. Парадокс! Как найти божественную середину меньшего зла? Ведь хотели же как лучше! Ведь начали делать машины, которые должны были облегчить труд человека. А они, в конце концов, полностью заменили нас на производстве и люди стали лишними. Вопрос: чем занять праздного человека? Ответ: псевдоработой – сферой услуг. Главное, чтобы не плодил себе подобных. Так правильно ли мы освободили человека от тяжелого труда? А изобретение все более смертоносного оружия, конечно же, в благих целях защиты от вероломного соседа? О, если бы у русских князей были танки и пулеметы! Они бы уж не допустили полчищ батыевых на Русь, нет! Они бы этими танками сами уничтожили себя. Все изобретенное оружие привело лишь к многомиллионным бойням мировых войн. Вот так, Семеныч, я – бывший физик, пью за Торквемаду! – протянул руку чокаться односельчанам дед.
Выпили за загадочного Торквемаду.
– Ну ты даешь, Андрюха, первый раз нас испугал, ей-ей, – балагурил Семеныч. – Пойдем курить?
Выбрались в сени. Смотрели в ночную пустоту, звезд не видно. Нет ничего лучше для выпивших мужиков, как покурить. Потом отошли от избушки справить нужду.
– Озяб я, – торопил мужиков вернуться в натопленную избу Нафаня.
Вернулись, расселись за столом.
– Спать бы надо ложиться. Завтра затемно вставать придется, отцы, – осаживал, разошедшихся мужиков, Сергей.
– По последней, Серега, – доливал по полрюмки первача Семеныч. – Ну что там, Андрюха, дальше то было?
– Дальше? Дальше следующая веха истории. В одна тысяча шестьсот девяносто четвертом году возникает первый Центральный банк Англии. Модель этого банка позже будет использоваться многими другими странами для создания своих центральных банков. Банк Англии оказался центром, из которого шло управление мировой финансовой системой. Это стало четвертым, и самым важным, этапом прихода банкиров к власти. Королева Елизавета сделала чеканку золотых и серебряных монет исключительной прерогативой Королевского казначейства. Потребность в ростовщиках резко снизилась, проценты по их кредитам стали минимальными – Королева Елизавета I вступила в прямое противостояние с ростовщиками. Ростовщики стали готовить революцию, сделав своим ставленником Оливера Кромвеля. Кончилось все, как мы знаем, свержением короля Карла I, роспуском парламента, казнью монарха. Конечно, дело не только в монопольной чеканке, но Карл был первым монархом убитый ростовщиками. – Дед Андрей достал из кармана рукописный листочек своих «Размышлений». – А потом, потом убийства первых лиц стали массовыми. Монархии – исторические враг ростовщиков. И им была объявлена настоящая война. В 1908 году застрелен король Португалии Карлуш I. Буквально после него Португалия перешла к «демократической форме» правления. В 1913 году, в городе Салоники, незадолго до того отвоеванном греческими войсками в ходе войны против Османской империи, застрелен король Греции Георг I.
В 1934 году застрелен король Югославии Александр I Карагеоргиевич – борец с хорватскими усташами, на которых и списали убийство, но… Но он был основателем в Югославии военно-монархической православной диктатуры.  Ну, про убийство семьи Романовых говорить особо не буду, достоверно известно, что англичане предлагали Николаю Второму спастись, если Россия перейдет от абсолютной к конституционной монархии. А потом английский король Георг, кузен Николая Второго, отдал всю царскую семью на растерзание большевикам.
Американские банкиры с Уолл-стрита не жалели ни своих президентов, ни чужих избранников народа. Управляемые фанатики из анархистов, эссеров и прочих революционеров, щедро спонсируемые мировым финансовым капиталом, как слепое орудие распространяли власть банкиров по всему миру. В России они расправились с нашим главным реформатором – Петром Столыпиным. А в Латинской Америке и на Ближнем Востоке убийства были, вообще, поставлены на поток. Так в 1920 году был убит президент Мексики Венустиано Карранса де ла Гарса. В 1950 – председатель военной хунты Венесуэлы Карлос Гомес. В 1955 году неизвестный расстрелял на ипподроме президента Панамы Хосе Антонио Ремон Кантера. Интересно, что расследовать это преступление панамские власти пригласили ФБР… В 1957 году застрелен президент Гватемалы Карлос Кастильо Армас. За три года до этого, в результате совместной операции с ЦРУ, он организовал военную хунту. А потом, видимо, стал не нужен. В 1961 году, в ходе операции спецслужб США, застрелен президент Доминиканской Республики генералиссимус Рафаэль Молина. Президент Чили Сальвадор Альенде погиб в 1973 в результате военного переворота. В 1981 году в авиакатастрофе погиб президент Эквадора Хайме Рольдос Агилера. Официально это объявили – ошибкой пилотов. Однако позже появилась информация о конфликте с крупными промышленниками США из-за нефтяных ресурсов Эквадора. В том же году и тоже в авиакатастрофе погиб руководитель Панамы Торрихос Эррера. Перед этим он завоевал популярность в народе тем, заключил договор с о возвращении Панамского канала.
На ближнем Востоке за двадцать с небольшим лет, с 1958 по 1981 годы, были убиты монархи Ирака, Саудовской Аравии, премьер-министр Пакистана, Иордании – дважды, Ирана и Президент Египта.
Да, что там периферия! Банкиры не жалели и своих. Так 22 ноября 1963 года был застрелен президент США Джон Фицджеральд Кеннеди. 46-летний Кеннеди был убит снайпером-одиночкой Ли Харви Освальдом. Материалы дела засекречены были сначала до 2017 года, потом до 2044, ну а сейчас кому это интересно?
Возвращаясь к Англии. В результате гражданских войн на трон посажен Вильгельм Оранский, который стал называться Вильгельмом III – ставленник крупного финансового капитала. Королю был предоставлен кредит, а взамен ростовщики взяли у него разрешение на создание банка, который был монопольным эмитентом бумажных денег, имеющих хождение по всей стране. Этот банк стал единственным кредитором правительства, выдавая ему кредиты в обмен на долговые расписки правительства – облигации. Государственные облигации стали основным резервом банка Англии, заменив золото, и позволив делать деньги из воздуха. Так ростовщики стали банкирами и пришли к власти в целой стране. Впереди их ожидала борьба за установление власти над всем миром...
– Мужики давайте спать! – вмешался в повествование Сергей. – Через четыре часа подниму всех, включая философов, алкоголиков и противников Центрального Банка России!
– За мудрость Председателя Центрального Банка. За выполнение его планов на пути к процветанию Открытой России! – поднял тост Семеныч.
Мужики посмеялись, но выпили. Семеныч произнес, в общем, ежедневные идеологические штампы сыплющиеся на граждан Открытой России с телевизора, экранов компьютера с доступом только в Рунет, с плакатов на улицах, с проповедей православных священников, со школьных линеек, которые открывали очные сборы учащихся. Но выговорено это было настолько гнусавым патриотическим голосом, пародирующим известного телевизионного пропагандиста, что получи полицаи эту запись с коммуникатора, то без разговоров Семенычу бы «припаяли трешник» – засудили на три года лагерей.
Свечу задули, разлеглись по кроватям, топчанам и раскладушкам. Некоторое время ворочались. А потом уснули.

14
Серега поднял всех мужиков раненько. Надьку будить не стали, поэтому мужики собирались и разговаривали в полголоса. Взгрели чайник. Под чай съели по бутерброду с салом. Остатки вчерашнего пиршества хозяйственный Нафаня, завернув в тряпицу, взял с собой, положив в карман. Старенький термос взял дед Андрей, официальный штуцер достался Семенычу, а нелегальное ружье взял Серега.
Курить мужикам Сергей не дал – дело ответственное – промысел. С одного добытого лося десятинцам можно было протянуть полгода. Со шкуры, которую выделывали всем селом, Семеныч тачал деревенским сапоги. Так что побоку азарт, все как у предков: удачная охота – залог выживания. Вышли из избушки. Приметы совпали, и за ночь выпал снег. Немного, но для тропления зверя хватит. Легкий восточный ветерок благословлял деревенских на удачу.
– С Богом, мужики, – серьезно напутствовал всех балагур Семеныч. – После горки идите в след, чтобы на сучка не наступать. Не загоняйтесь особо, но старайтесь и не отставать. Мы вас в любом случае обождем. Глядите в оба, стойте за деревом, ежели зверь на вас выйдет – пужайте пугачами и светом, пытайтесь гнать на нас. Мы пойдем дальше – метров в трехстах встанем от вас. Что скажешь, Серега?
– Михал Алексеевич, дед Андрей, дыхалку берегите. Дойти надо часа за полтора, чтобы встать до рассвета. Не дай бог здоровье подведет – останавливайтесь, справимся без вас. Если отстали, идите по следу саней. Мы сани с Семенычем бросим, где вы будете стоять. Сами чуть дальше пойдем. Все понятно? – напутствовал стариков Серега.
Двинулись. У каждого за спиной рюкзак для добычи. Серега еще тащил за собой, для транспортировки добычи добротные санки, сработанные из старых беговых лыж, легкого каркаса из алюминиевых лыжных палок и ремней.
Идти до жировки – места кормежки лосей – предстояло, шутка ли, километров пять, из них три в гору. «И для молодого городского мужика преодолеть пять километров с подъемом в гору – нагрузка еще та, что уж говорить про стариков седьмого-восьмого десятков? Но крепки, живущие физическим трудом, деревенские старики», – думал дед Андрей и улыбнулся, вспомнив самого себя в Альдштате, в кресле качалке и немецком колпаке: «Нет, тот Андрей ни за что бы не дошел».
Серега шел первым, этот и в полной темноте не затеряется вокруг своей, вдоль и поперек исхоженной таежной горки. У него в руках копеечный светодиодный фонарик, крадущий у тьмы пятиметровую узкую полоску света. За ним впритирку Семеныч, после него дышит высоченный дед Андрей, а замыкает цепочку охотников жилистый Нафаня. Идут в гору. Серега задает темп ходкий – пятнадцать минут подъема – пять минут «на передохнуть». Если бы шел один, то при желании мог и взбежать за двадцать минут на вершину, но охота на лося – дело коллективное. А коллектив старенький, Семеныч, правда, молодцом держится. Хорошо рации иметь в тайге – помогают они и скоординировать действия и не потеряться, правда запрещены они строжайше в новой открытой России. Все переговоры только по коммуникатору, который в тайге не ловит. Но и идиоту не придет в голову его брать на браконьерскую охоту.
На вершину забрались почти через час. Устроили небольшой привал.
– Ну как вы? – ровным шепотом интересовался состоянием односельчан Серега.
– Нормально, – старался унять дыхание дед Андрей, примощаясь рядом с Нафаней на сани.
– Перекур десять минут. Сейчас под гору легче будет, – обнадеживал Серега. – Может, чая кто хочет?
Дед Андрей с Нафаней распили на двоих стаканчик сладкого чая с добавлением шиповника.
Небо начинало светлеть.
– Выходим, – скомандовал Серега.
Старики шли под гору, стараясь попадать в Серегины провалы следов меж санных полозьев. Фонарик Серега уже не включал, старики и так видели силуэт молодого односельчанина.
С горы всегда легче, чем в гору. Так и с годами людскими происходит – бесконечное время детства ускоряется в юности, а потом и вовсе встает на рельсы обыденности – летит. Летит прямо до полустанка старости, где резко замедляет ход, благодаря старческим недугам и болезням, а главное, осознанию – как же быстро прошла жизнь!
Первым, не доходя до подножья горы, вместе с санями, оставили деда Андрея.
– Дед Андрей, сильно не топчись, если что присядь на сани. Смотри в ту сторону, чтобы ветерок тебя слева обдувал и санки сзади были, – шептал Серега указания, маша при этом рукой показывая сектор наблюдения. – Если сохатый на тебя выйдет или правее, пугни его пугачом. Если левее на тридцать метров гоном будет уходить – пропускай! Все понятно? Ну давай, дед.
Как изменилась жизнь! Второй полтинник двадцать первый век в России разменял, а охотники, добывающие дичь, не для пропитания, нет, для выживания, вынуждены были стоять не на номерах с ружьями, а на периметре с кусками гнутых велосипедных спиц, набитых серными спичечными головками в основании клепки. При ударе о дерево пугач имитировал ружейный выстрел и способен был отклонить направление движения зверя в сторону охотников с ружьями. Охотники с ружьями – Семеныч и Серега заряжались. Семенычу было выделено два официальных патрона один с пулей шестнадцатого калибра и нарезной пять и шесть. У Сереги, благодаря вчерашним заботам, с нелегальными патронами двенадцатого калибра все было в достатке, И он, вытащив пару патронов из патронташа под фуфайкой, зарядил свой ИЖ.
Вторым через сто метров оставили Нафаню, с указаниями Семеныча держать ветер «вмордувиндом», что означало сектор наблюдения со встречным ветром.
– Ты, Нафаня, зверя увидишь, пугай его в любом случае, куда бы он не шел. Не пропусти. Давай осторожно здесь, – наставлял Семеныч.
Серега с Семенычем двинулись еще дальше, забирая правее, обходя известную им жировку лосей. Мужики летом не бездельничали и оставили в этом месте, в низинке, пару стожков сена. Да еще Серега натаскал пару месяцев назад сюда слитков соли-лизуна, которую Нафаня, в свою очередь, привез из райцентра. Две недели тому назад, готовясь к охоте, Серега зверя видел, не приближаясь на место жировки. Рекогносцировку производил с горки, той что они только что со стариками одолели, при помощи бинокля. Поэтому охоту на совете, с разбирающимся в охоте Семенычем, было решено производить с подхода. А если уже не получится тогда и тропить зверя при помощи Байкала.
Следующим, с Серегиным официальным штуцером, встал Семеныч. Вместе с ним оставили и Байкала. Серега руками показал ему сектор стрельбы. Знаками подтвердили договоренность спускать Байкала тропить после выстрелов и разошлись. Уже светало.
Оставив Семеныча одного, ушел и Серега, обходя жировку так, чтобы ветер ему дул справа. Встать на номер Серега не успел, когда услышал выстрел с нарезного ствола со стороны Семеныча. Выстрела гладкоствольного шестнадцатого калибра не последовало, значит дистанция выстрела Семеныча была более пятидесяти метров. Серега сбросил рюкзак, и скинув с плеча дедовскую переломку, держа ее в руках, стал ждать. Лосей было трое. Впереди бежали самка и сеголеток, а за ними отставал и горбатился двух-трех годовалый самец. Дистанция была метров восемьдесят, Серега стволом повел добычу, прицелился и выстрелил. Его окутало облако душистого дыма от самодельного дымного пороха. Серега сделал два торопливых шага вправо, чтобы иметь возможность увидеть результат первого выстрела. Как оказалось, он попал. Очевидно попадание было в заднюю часть, потому что лось потерял возможность опираться на задние ноги и безуспешно пытался уйти от людей, вытаскивая свое, ставшее непослушным и тяжелым тело, на передних ногах. Серега, подхватив рюкзак, побежал к нему. Добежав, остановился метров за десять, прицелился и добил зверя выстрелом за ухо, в основание шеи. Подошел, осмотрел добычу: судя по небольшим рогам молодой самец, примерно двухлетка, за двести килограмм, перезал горло, чтобы вышла кровь. Перезарядил ружье на всякий случай, заботливо спрятав стрелянные гильзы в патронташ.
Подошел радостный Семеныч, протянул Сереге самокрутку. Закурили, жадно втягивая в себя душистый дымок. Семеныч пошел осматривать добычу.
– Хороший. Мясо молодое, доброе будет, – подвел итог он. – Я как на номер встал смотрю идут трое: матка, сеголеток и лосяра. Вроде ветер из-под них, а смотрю встали что-то. Далековато метров шестьдесят, ну я и стрелил. Патрон нарезной – говно, не безоболочечный, останавливающей силы никакой – насквозь прошило, но они в твою сторону. Все равно бы он лег, но отбежать мог далёко.
– Да я понял, что он ранетый, стрелял метров за восемьдесят. Потом уж добил. Хорошо, что ты не стал гладким палить, один всяко легче отписать перед банковскими, чем два разных подряд.
– Да я понимаю, – докуривал Семеныч.
Подошел Нафаня, показал в улыбке свои фирменные стальные зубы: – Что взяли? Дай, Семеныч, курить хочу мочи нет. Я-то свои, спозаранку, в избушке оставил.
Снова закурили.
– Ну что мужики, в ножи его? Чем быстрее управимся, тем лучше, – распоряжался Семеныч.
Оперев тушу на рогатую башку и задрав копыта к небу, мужики стали сдирать лосиную шкуру.
Пыхтя, подтащил сани дед Андрей, оправдываясь, сказал:
– Задохнулся и заплутал чуток.
– Ничо, Андрюха. Передохни. Там у меня в рюкзаке портсигар рюмочный, а фляжку у меня с пояса снимешь, а то я руки окровянил, – вводил «в курса» односельчанина Семеныч.
Дед Андрей, извлекши из указанной раритетной кожаной сумочки с замочком – портсигара рюмки, самокрутки там тоже были, а из нафанинского кармана тряпицу с салом, сервировал сани. Он расставил четыре рюмки на дно, положив возле каждой по бутерброду с салом, в термосную крышку налил чая. Звал мужиков:
– Ну, пойдемте что ли.
Мужики подходили, вытирая окровавленные руки о снег.
– За удачу и добычу! – провозгласил тост Семеныч.
Выпили, ибо важны были и то, и другое. Мало было добыть зверя, добычу следовало вывезти из тайги и схоронить. На облаву полицейскую, с Серегиным знанием тайги, нарваться было сложно, а вот под наблюдение банковских беспилотных дронов попасть запросто. Из области в район выписан был большой аппарат, способный забираться в тайгу на двести километров. Десяток маленьких полицейских дронов из района сюда, за горку, дотянуть не могли. Сейчас они полностью были переключены на разведку районных деревень. Банковским ведь все интересно: и сколько у гражданина теплиц, и сколько он в этом году посадил картошки, и какими силами он ее копает (не привлекает ли соседей, расплачиваясь с ними натуральным способом, той же самой картошкой, помимо карты и налоговой!), и сколько у него яблонь (не посадил ли неучтенных новых черенков), и сколько у него кур (не высидела ли несушка неучтенных цыплят, о которых несознательный хозяин не сообщил в Банк), и одевает ли этот самый гражданин маску, покидая свой двор, и носит ли с собой коммуникатор (бдительный робот-беспилотник распознав гражданина мог запросто произвести ему звонок, на предмет ношения этого самого коммуникатор, а не поднимешь трубу за пару минут-двести единиц штрафа)… Да мало ли дел было у глаз и ушей искусственного интеллекта?
Незаконная добыча особо ценного промыслового зверя, коего и добывать то можно было лишь гражданам первой и второй категорий, тянула на подрыв основ, на постановочку к стеночке, либо на десять лет лагерей. В общем, тянула. И без промысла – голодная смерть, и с промыслом шанс – на костлявую с косой! Так что, ты сам выбирай свободный гражданин банковской Открытой России!
Свежевали.
Отделили копыта, споро, без порезов, начиная с ног ободрали шкуру, вытянули ее из-под туши, свернули в рулон и положили в сани – ценный трофей, ее выделанную и контрабандистам можно сплавить, и деревенским обувку стачать. Мясо передвинули на видавшие виды пленочку, которую достали из рюкзака запасливого Семеныча.
Начали потрошить. Дед Андрей с Серегой тянули потроха, а Семеныч с Нафаней ловко подрезали, освобожденный ливер оттащили в сторону. Подошедший Семеныч, собиравшийся отрезать сбой – печенку и сердце, выругался:
– Смотрите…
Внутренние органы лося были опсыпаны пузырями на ножках, размером с большое яйцо…
– Финка, – сказал Серега, – Байкала к требухе не подпускайте. Для него это смерть. Байкал. Байкал! Фьють, фьють… Где он? Ах, он охламон!
Под смех мужиков обнаружили вернувшегося из тайги Байкала, успевшего хозяйственно припрятать два сустава с копытами.
– Иди сюда, хороший! – Серега подвязал собаку к саням.
Личинки паразита «финки» были безопасными для людей, и лоси с косулями были тоже лишь переносчиками заразы. Но они были смертельно опасна для хищников, которые обязательно придут полакомиться требухой, оставшейся после людской охоты.
По-хорошему, по-хозяйски, ливер следовало бы обложить хворостом и сжечь. Но костер в лесу без надсмотра не оставишь. А останешься доглядывать – стремительно возрастает риск попасть под наблюдения дронов, заинтересовавшихся дымком или других охотников. Десятинцы были людьми совестливыми, промышляли в тайге, всецело зависели от нее и принимать невольное участие в банковской подлости им было противно. Так что настроение у мужиков упало.
Начали разделывать тушу. Серега придержал круп, Семеныч тянул переднюю ногу, а Нафаня лихо отхватил ее ножом по самую лопатку. Ногу, в разрез по сухожилию, обвязали бечевкой и потащили к березе обветривать. Дед Андрей набил топором уж десяток гвоздей по ближайшим деревцам. Подвесили на раз-два. Дело спорилось. Деревенские дело знали и безошибочно определяли мощные суставы, разделяя мясо на куски одними ножами. До топора дело дошло лишь частично при разделке позвоночника и ребер.
Мясо к шкуре, в сани. Подвязали. Уже совсем рассвело, девятый час.
Нафаня, дорубливая на куски лосиную башку и обрезая деликатес лосиные губы, предложил:
– Перекурим?
– Не, двинулись на горку мужики, в тайгу. Там нас и с леталки не увидишь. Там и перекурим и выпьем, – торопил всех Семеныч.
Кровавые следы забросали снегом, Серегиной саперной лопаткой, гребли ногами.
– К утру и следа не останется, лисы и рыси все растащат. Двинули, – скомандовал Серега и первым подав пример, впрягся в сани.
Длинная веревка саней с гужевыми петлями позволяла мужикам впрягаться гуськом. Как тысячу лет назад на Руси гуськом запрягали колымажки, и как сотни лет назад тем же самым гуськом бурлаки тянули по берегам рек баржи.
– Вторая тысяча лет Руси идет, а все по-прежнему… Князья ли, бояре, захватчики татары, немцы, ляхи, помещики, коммунисты, банкиры, вместо лошадей запрягают людей то пахать, то тащить, – прокомментировал, впрягаясь в последнюю петлю, дед Андрей.
– Ничо. Свое тащим, не банкирское. Легонько пошли, – улыбнувшись к деду Андрею подналег Нафаня. – Но, пошли с Богом, холера!
Тянуть гуськом было удобно тем, что если у стариков кончались силы, они могли, не упираясь, следовать со скоростью саней. Тянуть тушу в крутую гору длиной в три километра – тяжелый труд. Поэтому слыша, что старики начинали загоняться, Серега командовал перекур. Сани при этом ставили поперек, чтобы не укатились под горку.
– Лосяра молодой, хороший, килограмм на сто двадцать мясом заважит, – философствовал, потягивая самокрутку, Семеныч.
– Прошлый то, которого с гона взяли покрупнее был, – вспоминал в ответ Нафаня.
Мужики рассмеялись. Лось добытый ими же два месяца тому назад, на реву (приманенного рогом, изготовленного Семенычем, имитирующем рев лосихи), оказался действительно крупным. И «заважил» бы точно под четыре сотни килограмм вкруговую. И даже полностью освобожденным от костей удалось взять лишь половину. Снега не было, мужики выносили его в рюкзаках. Сереге нагрузили под полцентнера, деду Андрею и Нафане примерно по двадцать. Семеныч смог взять чуть поболе. Остальное подвялив паяльной лампой подвесили на сосну. Был другой вариант –можно было оставить сторожа. Но кого оставить сторожем возле убитого лося? Официальный ствол только у Сереги, а лось убитый – он в любом случае не официальный. Вернувшись же к вечеру за остатками, обнаружили двух пирующих мишек и еще очередь из лис и пернатой гвардии. Звери выразили неудовольствие появлением людей и свое отдавать не пожелали. Не стреляться же с ними было из-за мяса. Так что мужики ретировались.
– Кто по стопочке будет? – спрашивал Семеныч.
Отказников не было. Самогон, он – калорийный, особенно под остатки бутербродов с салом. А в горку, под нагрузку выветривается из крови односельчан, как высокооктановый бензин из банкирских лимузинов…
– Потягнем мужики?
Потягнули, а потом еще перекур и вторично тянули сани, а потом тянули еще, а после тянули снова, и опять еще...
15
На горку забрались уже к одиннадцати. Под горку к избушке можно было скатится быстро, но надо было разведать: время такое – полицайское. Серега прихватил с собой Байкала, забрал у Семеныча легальный штуцер, оставив ему дедовскую переломку и патронташ, и ушел на разведку. Повелев через полчаса начать осторожно спускаться.
Свою собаку – западносибирскую лайку – Байкала, Серега брал еще щенком в райцентре, у заводчика, за семь тысяч эров. Сам растил, сам воспитывал и натаскивал на зверя. И добился своего – Байкал вырос настоящим охотником. В тайге Байкал, пятилетний кобель, с полуметра в холке, волчьего палевого окраса, с задорно закрученным хвостом, мог все! Он выпугивал птицу под выстрел на реке, приносил подстреленную дичь, находил подранка, загонял соболей на деревья и даже прихватывал медведя за шерсть, давая возможность хозяину подобраться на выстрел. Охота была смыслом его жизни, доставшимся ему от далеких своих предков – волков. Если бы не удалось взять лося с подхода, то он бы сам выследил и держал зверя, добытчик. Но и сторожем Байкал был неплохим, если в избушке или вокруг чужие люди, почует и покажет хозяину – в доме чужаки – опасность. У Байкала в друзьях все Серегины односельчане, на них он не отреагирует, и еду примет, а хозяин один.
Спускались. Байкал угнал в тайгу, пропав из вида, нарезая круги вокруг хозяина и выражая свою радость, тем что он молод, силен и живет на воле в тайге, что охота удалась, что хозяин Сергей, которому он предан всей своей собачьей душой, не подвел… Да мало ли еще радости в жизни?
До избушки осталось меньше километра, когда Серега подозвал собаку свистом в стрелянную гильзу. Присел на колено, легонько сжал собачьи уши, посмотрел в умные карие глаза:
– Байкал, домой! Чужих смотри, пошел!
Умный пес умчался, а Серега, сняв штуцер стал подбираться к избушке. Вот и дом в просвете деревьев показался. Серега замер, вслушиваясь, и услышал детский Надькин смех. Улыбнулся, прижал рукой еловую ветку, густо облепленную снегом и увидал рыжую Надьку с рыбой в руке, собирающуюся потчевать собаку. Видать проснулась с утра, проревелась, что не взяли на охоту и стала ждать, глядючи в окно. Настоящая дочь охотника! Серега уже без опаски направился к дому. Надька, заметив его, ждала. Байкал глотал промерзшую рыбину.
– Здорово, Надюха, – направился обниматься к ней Серега.
Детское, готовое прорваться с ревом: «А меня что не взяли?», Надюха проглотила. И совсем как взрослая, солидно:
– Добыли зверя?
– Ага, килограмм на сто двадцать мяса будет, мужики с горы на санях скатываются. А ты как тут, на хозяйстве? – приобнял Серега девчушку.
– А меня что с собой не взяли, – разом брызнули из глазенок детские слезы.
– Да ты что, Надюшка, не плачь, ты же дочь охотника. Да и спала ты крепко с котом Василием, – целовал ее в соленые щеки Сергей. – Ты орешки нашла? Я тебе на столе оставлял кедровых, лущенных?
– Даа!
– Ну и молодец. Я сейчас за дедами схожу, мы через полчаса будем и в деревню начнем собираться к мамке, на пироги. Лады? Ну, давай закрывайся на засов сама, я скоро…– засобирался Серега снова в тайгу.
Надька ушла сушить слезы детской обиды в дом, Серега бдительно подергал засов и пошел навстречу односельчанам. Те, правду сказать, были уж недалече.
Односельчане навстречу Сереге спускались ухарски, дедам удалось проехать навстречу целых сто метров. Дед Андрей при этом смешно задом наперед оседлал тушу мяса, а Семеныч лихо правил санями, стоя на запятках, за ними с горы семенил Нафаня, которому места не хватило.
– Что, спокойно все? – спросил Семеныч и доспросил, интересуясь единственной деревенской любимицей, – Надька встала?
– Да, все тихо. Надька поревела, конечно же. Поехали, делов много.
Дел и взаправду было еще много. Мясо надо было порубить на кусочки для удобства и дальнейшего хранения. Сложность тут была следующая: мясо хранили в ледниках. Ледник – это забытое уже было в двадцатом веке изобретение предков, когда в погреб затаскивали по зиме лед, и в нем хранили все скоропортящиеся продукты. А веке двадцать первом, после войны, холодильники в Десятом стали уже не актуальны – электричество могли отключить и на неделю, и на две. В деревне большой хороший ледник был у хозяйственного Нафани, держащего скотину, чуть поменьше у Семеныча, еще ледовый схрон был у мужиков на пасеке и один под Серегиной избушкой. Складировать мясо лося в одном месте опасно. Килограмм сорок-пятьдесят легко можно было спрятать у Нафани, замаскировав под зарезанную по осени телку. Да и по-хозяйски – это было правильно: разделить мясо на куски по полкило, часть заморозить, оставшуюся пустить на тушенку, вырезку засолить и закоптить.
Добравшиеся до избушки односельчане занялись делом. Перво-наперво привязали Байкала, а кота Василия, под утробные вопли о вселенской несправедливости по отношению к котам, заперли в деревянном ящике-ловушке. Дверь в избушку поминутно открывалась и кот не преминул бы полакомиться свежим мясцом.
– Зачем это, папа. Мяса жалко? – подивилась происходящему Надька.
– Больной лось оказался, финка у него, – просветил ребенка Серега, – нам то вот не страшно, а собаке и кошке нельзя – помрут. Так что ты не выпускай его, Надюшка.
– Ааа, – прониклась серьезностью ситуации Надюха, – Не надо, чтобы они помирали.
– Конечно не надо! Ведь куда нам без них? Без Васьки – мыши начисто все съедят, а без Байкала с голода помрем. Давай за работу, а то нас мамка дома ждет. Бешбармак сегодня варить будем!
– Бешбармак? А пельмени будут? – облизывалась Надька.
Пельмени были излюбленным Надькиным лакомством. Простое, незамысловатое, самодельное блюдо было недоступно большинству граждан открытой России. С простыми людьми, гражданами пятой и шестой категорий, все было понятно – мясо им не продавали. Были частники, держащие скотину дома, но после банковских поборов, мяса себе они оставляли мизер – концы с концами бы свести, Остальные имели возможность купить лишь готовые пельмени в магазине по триста-четыреста эров за кило. Но что в этих пельменях было внутри? Соя, крахмал, загустители, нитриты, усилители и, в лучшем случае, мясные продукты после обвалки.
Для граждан средней руки, третьего-четвертого уровней, пельмени из мяса, а уж тем более вяленное или копченое мясо – были продуктами, которые они могли позволить себе на праздники, вроде Нового года, Образования Открытой России или семейных юбилеев.
Не ели самолепные пельмени и высшие касты – граждане первых и вторых категорий, у которых готовить дома было не принято. Этим продукты доставляли домой курьеры из кафе и ресторанов, либо они и питались в этих самых заведениях. Но лучше ли был пельмень из какого-либо знаменитого, питерского, столичного ресторана «Ять» или «Катюша», чем слепленный, к примеру, бабой Светой? Большой вопрос! Открытого кулинарного состязания не было, не довелось столичным шеф-поварам попробовать творения бабы Светы и Нафанихи, равно, как и наоборот. Так что пускай столичные жители, могущие себе позволить побывать в этих англитерах, и десятинцы останутся при своем мнении. Одно можно было сказать: ели от пуза десятинцы и мясо, и рыбу, и мед «забесплатно». Догадывалась об этом столичная, банкирская власть и стремилась изничтожить оставшиеся сотни таких Богом забытых деревенек.
Деды, перекурив, выкатили из-за избушки здоровенную колоду и приступили к разделке мяса. Семеныч мясо рубил, Нафаня дорезал мякоть, а дед Андрей держал. Подустав, Семеныч с Нафаней менялись. Мясо заворачивали в промасленную бумагу, которую отрывали от рулона. Рулон этот, хозяйственный Семеныч выменял у однополчанина, работающего на районном элеваторе на дикую жирную утку-крякву. Завернутое мясо складывали в мешки. Кусочки мякоти, предназначенные для вяления и копчения складывали под навесом на столе, на куске той же самой бумаги.
Серега тоже без дела не сидел и занялся шкурой. Шкура – ценный трофей, не медвежья, конечно, на которую у Сереги был заказ от одного бесшабашного, таежного контрабандиста, но тоже по нынешним временам большая ценность. Семеныч из нее кроил борты полушубков и голенища сапог, Нафаня скорняжничал. На подошву односельчане пимокатали овечью шерсть  – красивые получались унты-полуваленки, тепло. В обновках, конечно, в райцентр не поедешь, а на второй-третий год, когда товарный вид в отличие от тепла уже терялся, можно было и в район, в банк только не ходи. Обувь, одежда, одеяла, простыни, буквально все предметы обихода маркировались так, что в метро, в Банке и других местах, где есть стационарные сканеры, проход в самодельной обуви и одежи запрещен. А по улицам и в гости ходи, кому какое дело до твоих стоптанных опорок и мешковатой одежи. Конечно, все можно легализовать, для этого надо обязательно явиться в Банк. Скажем приходишь с самодельными сапожками в налоговый отдел, там посмотрят по товарному классификатору код товара, затем платишь четверть его стоимости, потом отдаешь деньги за чип и за само чипирование, после списания денег с еэскашки, сдаешь сапожки, и уже через неделю можешь забирать и ходить в них смело. Но производить товар мог только зарегистрированный самозанятый, с прописанным кодом деятельности. То есть Семеныч, который числился фермером и Нафаня, который держал частное домашнее подворье, производить обувь не имели права. На производство обуви требовался свой патент, который платить деревенским мужикам при их штучном производстве было делом золотым – невыгодно. Вот и щеголяли деревенские в Десятом в самодельных унтятах, шапках и зипунах, а в райцентр надевали официальные кирзовые сапоги, синие фуфайки и форменные шапки.
Шкуру, предварительно, надо было выделать. Дело это было хитрое. Серега развернул на снегу шкуру, оттирая тряпкой, смоченной из ведра с горячей водой, волосяную сторону от грязи и кровяных пятен. Оставил охлаждаться. А сам занялся полосками мяса для копчения и вяления. Каждый кусок натирал солью, черным и красным перцем, толчеными, таежными травами, собранными бабой Светой. Затем заворачивал кусочки в чистый холстяной отрез. Все отнес в погреб под избой. Через пару дней мясо следовало достать и окончательно просушить. Потом снова завернуть в свежий холст, а уж спустя месяц коптить. Стол под навесом освободился. Мужики тоже с мясом сладили. Получилось четыре рюкзака: два с костями и два с вырезкой. С костями большие, один и вовсе килограмм под сорок, его надлежало тащить Сереге, а с мякотью два рюкзака поменьше. Мужики обирали кости не по-городскому, где обваливали его дочиста, а нарочно оставляли мясца, для того чтобы варить крепкие, скоромные бульоны.
Несмотря на то, что односельчане предпринимали меры осторожности – подкладывали пленку, все равно снег вокруг избушки немного окровянили.
Серега посмотрел на курящих на скамейке под навесом стариков, деды видимо уже подустали:
– Так, мужики, немного осталось. Семеныч, Нафаня помогите мне со шкурой закончить, а ты, дед Андрей кровь и сорочье мясо собери. Лады?
– Лады, – откликнулся за всех Семеныч.
Шкуру расстелили на столе мездрой вверх, и тупиками - не заточенными, округлыми ножами стали ее скоблить. Дед Андрей же печным совком стал собирать кровь со снега и маленькие осколки костей и обрезки – сорочье мясо в ведро, которое следовало унести в тайгу. Надька ему помогала.
– Шкуру куда, в Опалихину баньку потащим? – орудовал ножом Семеныч.
Опалиха – бабка, что жила на отшибе в Десятом до налета моджахедов, имела баньку на самом берегу и мостки. К мосткам этим можно было причалить с реки и там в бане оставить шкуру солиться. Следов при этом по свежевыпавшему снегу до Опалихинского дома не было. Удобное и безопасное место, пока речка не встанет.
– Да ладно, – счищал остатки мяса со шкуры Серега, – Умаялись вы уже, я в погребе ее сохраню, а через пару недель, как заново ее пересолю, сам притащу. Там, поди, Евдокия Дмитриевна баньку уж растопила?
– А то как же! – скалил стальные зубы Нафаня. – С утра велел топить!
– Прям велел! – повеселел Семеныч, поминая разность весовых категорий Нафани и Нафанихи и крутой нрав хозяйки.
– А то, – мездровал мелкий Нафаня.
Чутко слушавший разговор и уставший больше всех дед Андрей еле слышно облегченно вздохнул и пошел нагребать золы из печки – засыпать выбранные выбоины снега.
Шкуру в любом случае нужно было тащить домой для последующей выделки, но это и вес дополнительный и возня. А старики устали. Большая емкость для отмоки, с хорошей закрывающейся крышкой у Сереги была припрятана неподалеку в выкопанной яме, маскировалась она дерном. Но сейчас уже холодно, емкость заботливо вычерпана и прикрыта, а шкуре – прямой путь в деревню, в Опалихинскую баню, где под дощатым полом есть для таких целей отмытый бак, добытый и отмытый еще отцом Семеныча в свое время из разваленного МТМ.
(5. МТМ – Машинно-транспортная мастерская. прим. автора).
В Открытой России все, за исключением стариков шестидесяти пяти лет обязаны были иметь кредит, первоначальная сумма которого была никак не меньше десяти размеров МРОТ.
(6. МРОТ – Минимальный размер оплаты труда. прим. автора).
Этот самый МРОТ одновременно был и максимальным размером оплаты труда для граждан пятого-шестого уровня. Чтобы выплачивать кредит Банку нужно было иметь официальную работу или быть, как большинство жителей Открытой России, самозанятым. Проценты сильно разнились в зависимости от категории граждан, от двадцати-тридцати процентов годовых для шестой категории до отрицательного процента для первой. Официально самозанятой по выделке шкур в Десятом числилась Ленка. Один два десятка выделанных ею шкурок, из добытых Серегой соболей дохода не приносили, но позволяли не быть приписанным к тунеядствующим гражданам. Тунеядствующие – это те граждане Открытой России, которые не могли самостоятельно потянуть выплату кредита. Тунеядствующих использовали на наиболее грязных общественных работах: сортировка мусора на свалках, содержание в порядке улиц, мытье общественных мест, подъездов. Все под присмотром полицаев. Чуть не понравишься им и уже прямая дорога в исправительные трудовые лагеря.
Серега ей сильно помогал, потому что выделка даже маленьких шкурок – тяжелый труд. А уж к выделке лосиной или медвежьей шкур Ленку не допускали вовсе. Суматохи со шкурой было много, кроме того требовалась сила сказочного Никиты Кожемяки. Шкуру надо было чистить, солить, отмокать, вывешивать, заново мездрить, обезжиривать, пикелевать, дубить....
Предварительно со шкурой совладали – просолили, свернули.
– Умаялись? Вы давайте мужики в горку к дому, а я приберусь, ружье почищу и вас догоню. Только мясо и шкуру помогите спустить в погреб.
Выпустили из ящика кота. Василий, по отвесной стенке заскочил на печь и оттуда басом выразил свое недовольство:
– Мау!
Семеныч подтащил мешок с просоленной вырезкой к лазу, Серега вылезший по пояс принял его и скрылся в подполе.
Кот меж тем соскочил с печи и начал взывать к людской совести около входной двери. Тут появился Серега:
– Шкуру давайте!
Семеныч отправился на веранду за просоленной шкурой и Василий умудрился ввинтится в щель между его ног.
– Вот зараза, Андрей, смотри там, чтобы он в рюкзак не залез!
– Смотрю, – откликнулся дед Андрей и уже обращаясь к коту, – Не выгорело в этот раз тебе, усатый-полосатый, с мясцом? Не обессудь не жалко, но и нельзя.
Появился Сергей:
– Ну все, давайте к лодке, я сейчас ружье почищу и за вами. На горке там знак посмотри, Семеныч, не забудь.
При появлении в деревне посторонних, десятинские бабы вывешивали знак, который был хорошо виден с горки, с этой стороны реки. Это было либо цветное белье на Нафанинском заборе, либо на шест в Серегином дворе  поднимали «колдуна» – полосатый чулок ветроуказателя.
– Папа, я с тобой! – жалась к нему Надька.
– Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, – закидывали рюкзаки на плечи деды, – Эх легка ноша на чужом горбу!
Серега же опять взялся за чистку стволов. Надюха смешно подперев щеки руками, смотрела. Начал с дедовского. Разобрал ружье, отстегнув цевье, намочил стволы маслом, прошелся ершами от среднего до мягкого. Металлический ершик Серега не использовал – жалел наследство. Затем пришел черед мягких тряпочек, затем прошел по каналу ствола большим самодельным пыжом. Еще раз вздохнул, глядя через стволы на свет, рассматривая на раковинки по гладким стволам. Протер масляной тряпкой ствол и ударно-спусковой механизм-усм снаружи. Собрал, застегнул ружье в чехол. Отложил в сторону. Взял в руки «честного охотника». Семеныч стрелял с нарезного ствола, который не имел хромирования, поэтому нуждался в уходе. Чтобы не повредить нарезы, использовал втулку. Шомпол у честного охотника свой, с ручкой, которую удобно крутить. Проходил покуда тряпки не стали чистыми. Консервировать ствол не стал – вытер насухо. Ствол гладкий прошел на два раза тряпочкой с маслом. Вот и все. Теперь спрятать незаконный Ижак вкупе с патронташем, и можно догонять односельчан. Серега подтащил свой рюкзак с мясом поставил его на стол – здорово нагрузили деды!
– Надюха, примани кота.
– Кыс-кыс, Вася, Вася, – звала котяру Надька.
Но, подлая скотина, изображая обиженного, не шла. Серега, посмеиваясь выложил на порог рыбу, что достал из ледника. Не помогло. Пришлось изображать уход на легке. Отвязали Байкала, который смотрел на все это действо с собачьей ревностью и некоторой долей иронии. Отдал поводок Надьке. Пошли показательно в гору. Дверь в избушку прикрыли. Васька, подумав, побежал за ними следом. Отойти пришлось метров на сто от избушки. Кот остановился и начал орать: «Мол, как же я оставлю хозяйство?».
– Ах ты ж, скотина! Кыс-кыс, Вася, иди сюда, – Серега подхватил настоящего хозяина на руки и поволок обратно к избе. Посадил за дверь, проверил наличие воды в кошачьей миске. Надька за хозяйством следила – чашка была полна. Переложил за порог рыбу.
– Давай, хозяйствуй, лови мышей! Молока тебе принесу! – пообещал Серега, вынимая сучок из двери и задвигая засов.
Подсел, вдел руки в лямки рюкзака – однако! Взял в руки Честного охотника и пошел к Надюхе.

16
Поднимались в горку.
Байкал дергал легкую Надьку, на поводу в разные стороны, ему было все интересно. Так что удержать его было ребенку нелегко.
– Да отпусти ты уже его, дай помогу, – Серега отстегивал карабин ошейника. Возжу поводка упрятал в кармане.
Байкал умчался.
– Тяжело, пап? – соболезновала, Надька.
– Да нет, привычно – как в армии, на обходе.
– А что ,в армии тоже рюкзаки тяжелые были? – удивлялся ребенок.
– Да еще тяжелее, – улыбался Серега, вспоминая егерскую службу.
– А что там было?
– Ну, много чего, – обстоятельно рассказывал Серега. – Кроме винтовки снайпер должен пистолет при себе иметь.
– Пистолет? А у тебя сейчас пистолет есть?
Надька, совсем как мальчишка, питала страсть к оружию.
– Нет, Надюха, пистолет в армии остался.
– Ааа, жалко. Папа Сережа, а ты китайцев убивал? Скольких ты убил? – кровожадно любопытствовала рыжая.
– Да нискольких, Надя. Там же пустошь радиоактивная, ее китайцы бояться. А после пограничники наши стоят, а уж за ними тайгу прочесывали мы – егеря, – скрытничал о боевых операциях Серега. – В основном, контрабандистов ловили.
– Ааа, – слегка разочаровывалась Надька. – А что еще было?
– Ну нож, без которого в тайге никак, правильно?
Ребенок кивнул с пониманием.
– Потом веревка, много. Мины.
– Мины? Это которые взрываются? А зачем?
– Ну, сначала готовишь позицию и окружаешь ее – проходы, мертвые зоны, тыл – растяжками и минами. Мины, они разные бывают. Бывает сигнальная, которая просто обозначает, что идет или крадется кто-нибудь. Бывает пулевая, это которая не взрывается, а стреляет. Бывает противопехотная. Потом коврик с собой несешь, чтобы лежать на позиции: ждать китайца, или есть на нем, или спать. Аптечка. Сухой паек. Саперная лопатка. Патроны. Фляга с водой. Спиртовые таблетки, на них можно еду разогреть или чай приготовить. Навигатор. Коммуникатор для связи. Только не такой как у нас, а военный… Вот мы и поднялись. Что там, в деревне, чисто? Чисто. Айда, беги к лодке.
Десять минут и Серега спустился к односельчанам, которые курили, ожидая его возле четырехметровой, деревянной лодки.
– Ну, нагрузили вы меня! – свалил рюкзак на нос Серега.
– В старости отдохнешь, когда горб наживешь, – шутили деды.
– Ну грузитесь, поехали уже. В баньку охота…
Лодку подтащили к реке. До кормы столкнули в плескавшуюся воду.
На нос посадили Надьку и Нафаню. Дед Андрей сел посредине. Серега с Семенычем столкнули лодку, первым на нее взобрался Семеныч, а последним заскочил Серега.
– Воды черпнул, черт, – пробираясь к Нафане сообщил он.
– Эх ты, сухопутный. Это тебе не по тайге шастать, – шутил Семеныч, колдуя над допотопным, без кожуха, лодочным мотором «Ветерок».
Этот «Ветерок» был, пожалуй, ровесником самого деда Семеныча. В прошлом году Серега удачно сдал контрабандистам особо ценную вещь – выделанную шкуру медведя трехлетки, ее удалось поменять на позарез нужные для десятинцев запасные части к трактору и комбайну, на котором сельчане сеялись и собирали урожай, старому «Рено» Нафани и, помимо прочего, подходящую поршневую для лодочного «Ветерка». Так что, после капитального ремонта у мотора-ветерана были все шансы пережить своего хозяина.
Семеныч через шланг сосал бензин из топливного бака, отплевывался, наполнял поплавковую камеру карбюратора, поминал Бога мать, колдовал с дроссельной заслонкой, дергал шнур шаманского стартера. Наконец «Ветерок» затарахтел, окутав Семеныча несгоревшим масляным дымом, вышел на обороты.
Семеныч проверил заборник воды, грел мотор, затем уселся и сам себе скомандовав:
– Ну с Богом поехали! – заложил крутую траекторию.
Сама природа помогала выжить десятинцам. Взгорки от Раздолья, вкупе с малочисленностью населения Десятого, не давали построить асфальтовую дорогу – дорого и нерентабельно получалось. А значит, как заснежит, к десятинцам можно было проехать лишь на военном бэтэре, а летом лишь на внедорожнике. Деревенским то от района ничего не надо, а Банку дотянуться до Десятого накладнее выходит, легче плюнуть, авось со временем десятинцы сами по себе передохнут. Через речку, после Десятого, предгорья сменялись самим Алтайским хребтом – иди походи там, поищи таежных добытчиков. Речка, на берегу которой и стояло Десятое тоже была не проста – стремительно спустившись с горы, вроде плавно разливалась, а непосредственно по течению перед Десятым русло ее суживалось. Так, что спокойный поток ее превращался в бурлящий котел, вскипая на выступающих со дна камнях. Поэтому инспекторам банковским на лодках добраться до Десятого нет никакой возможности. Проплыть против течения, да по отмелям – это шалишь, тяжело даже по лету, не говоря уже об осеннем времени после затяжных дождей или весне, когда снег сходит с гор. А доставить лодки выше по течению – туда, где река вырывается на простор с горы – это уже спецоперация. Старики сказывали, что раньше в беззаботное добанкирское время, когда граждане не были еще разбиты на социальные уровни, по речке спускались караваны разноцветных катамаранов с туристами-экстремалами. Приезжали со всей страны. Даже соревнования проводились, чуть ли не международные. К самому истоку реки забирались через Отрожье – с другой стороны хребта, а спуск заканчивался в Раздолье.
Семеныч сидел на румпеле, мотор тарахтел, а все, находящиеся в лодке были счастливы. Все вместе они были счастливы, что вокруг разлита земная красота. Река, вспоминая горные стремнины, еще сердито плещет. Берег слева в отмелях с березовыми колками, в большинстве уже потерявшими листву, а берег правый суров – горы, с сине-зелеными разводами хвойника, а выше их туман. Счастливы, потому как едут домой с добычей и все они живы. Надька была на седьмом небе, потому что сидела на носу лодки и растопырив ручонки представляла себя птицей. Сидящий рядом с ней Нафаня блаженствовал, потому как курил сладкую самокрутку, а дома его, заслуженно, ожидал стол и выпивка. Дед Андрей радовался, что у него еще есть здоровье, что впереди еще годы жизни, что он не подвел близких ему людей и не стал обузой на охоте. Серега наслаждался томлением перед встречей с Ленкой, после почти недельного пребывания в тайге. Семенычу же просто нравилось править лодкой в состоянии легкого, алкогольного шума в голове, после хорошо выполненной работы.
Впереди по курсу остров, края которого в густом ивняке, на котором Семеныч держит свою пасеку. Остров же был и базой для Семеныча и Нафани в их незаконной, с точки зрения Банка, добычи рыбы, выращивания табака и самогоноварения. Река делится островом на два рукава, Семеныч правит в левый, правый уже и быстрее – обычно он идет им. Но сегодня, когда на борту добыча, он выбирает середину левого. Если все же угораздит встретить лодку инспектором будет время скинуть мясо.
– Смотрите там! – командует он.
Остров остается позади, а впереди слышится шум преддесятинских порогов. Семеныч знает секретный фарватер и правит прямо на бурун по курсу, потом лавирует, огибает еще два выступающих камня, правит лодку на водовороте, Надька визжит, Семеныч жмется к берегу, затем круто берет на срединную стремнину, потом опять к берегу… Вот оно Десятое, четвертый дом по ходу реки – Нафанин. Семеныч глушит двигатель, лодка тыкается носом в отмель. Десятинцы выбираются на землю через нос, мужики вытаскивают мешки. Затягивают лодку повыше. Всего метров десять до огородной калитки и вот они дома. Байкала цепляют на поводок.
Охотники проходят через покрытый снегом огород, попадают на хоздвор. Хоздвор встречает их ядренным запахом навоза, пронзительным бараньим блеянием, гомоном водоплавающей птицы, задумчивым пережевыванием жвачки коровами, телкой и бычком, деловитым куриным снованием между ногами, утробным свиным хрюканьем из открытых дверей стайки. Нафаня придирчиво, по-хозяйски осматривает то, как велось без него хозяйство: есть ли сено, налита ли вода, сварена ли каша… Серега, посмеиваясь, держит Байкала за ошейник, а то ведь охотничья собака может и не удержаться. Минуют хоздвор и через калитку попадают на двор жилой. Здесь Нафанин дом и подворье – баня, гараж, дровяник. Нафанинский кобель заходится лаем, обозначая чужих, но самое главное – указывает Байкалу, что двор его!
– Ну, холера! – кричит на него Нафаня. Из дома их уже выбегают встречать женщины.
Сначала обязательный ритуал безопасности – это знают все, даже шестилетняя Надька. У всех прибывших с собой коммуникаторы. А при них говорить ничего нельзя, поэтому самая молодая, быстроногая Ленка, молча собирает враждебные аппараты в коробку и несет их дом, где помещает в экранированный ящик. Только дождавшись избавления от всевидящего и всезаписывающего банкирского глаза можно вести обычную человеческую жизнь.
Возвращается Ленка. Надька к ней:
– Мама! А мы с охоты к тебе!
Та подхватывает ее, обнимает:
– В тайгу ходила?
– Нет, я на хозяйстве была с котом Васькой, дом сторожила и чай поставила.
– Ах, ты, умница! С возвращением, Сережа, – Ленка целует его в губы.
– Здорово, бабы! – гаркает Семеныч. – А мы к вам с хабаром – лосика добыли!
Всеобщий гам.
– Здорово Евдакея! Здравствуй, Светлана Ивановна! Здравствуй Лена, – Нафаня степенен, хозяин. – Баньку стопили?
– Здорово, Лексеич, готово все. – усмехается Нафаниха. – Герка приехал, а вот и он.
Из баньки с ведром – таскал воду – появляется здоровенный округлый Генка. Что он, что Наська пошли в материну породу, высоки и крепки безмерно, как будто и не от тщедушного Нафани зачаты.
– Здорово, мужики Здорово, батя, – по очереди обнимает всех. – Как сходили?
– Да взяли самца, трехлетку, – хлопал сводного брата по спине Серега.
– Чо ж меня не взяли? Я б тоже по тайге походил.
– А это ты у бати с Семенычем спроси. Не серчай, я не знал… Точно скажи, когда приедешь. Мы с тобой на соболя пойдем. У меня лицензия открыта. И патроны нарезные есть, – оправдывался Серега.
– Да налоговая фермеров проверяла в Раздольном, ну и к нам банковский заехал, почту привез, да зерно проверял, остатки. Как уехал, песий сын, мы с батей твоим и решили сразу на охоту выйти, а то опять принесет кого нелегкая, – рассказывал Семеныч.
Это – был аргумент, налоговик из Банка в деревне побывал, уже, небось, во все отделы отписался о проверке. Что на следующий день кого-нибудь из района принесет – шансов меньше. Проверяли остатки зерна налоговики для отчетности – не продал ли кому Семеныч зерно после сбора урожая и поголовье скотины и птицы у Нафани. В этом году намолотили десятинцы общими усилиями чуть больше пятидесяти тонн. Пятнадцать удалось утаить от налогообложения в лесной яме. С оставшихся тридцати пяти, десять налоговики посчитали неприкосновенным семенным фондом, за сохранность которого Семеныч, независимо от того будет он сеяться весной или нет, отвечал головой. Налог в этом году можно было заплатить товарным способом – отвезти семь с половиной тонн зерна на элеватор. Оставшиеся надлежало реализовать и опять заплатить налог, но уже с продажи. Мужики хозяйство вели совместно, но фермерами числились двое: Семеныч и Нафаня. Семеныч сеялся, а Нафаня держал скотину. Просто так, без банковского перевода, отдать зерно Семеныч Нафане не мог – товарный обмен запрещен, под страхом лагерей. Получались после уплаты всех налогов и патентов у мужиков слезы. Но засеянные поля, даже в таком количестве, подтверждали статус действующего населенного пункта. А то Банк может и насильственно выселить или пригласить чужаков, хотя других желающих вести деятельность в такой глуши особо и не было.
– Здравствуйте, мужчины. Здравствуй, Андрюша. Умаялись? – пришла очередь и бабы Светы.
– Все хорошо, Света. Я у тебя еще добытчик, – здоровался с супругой дед Андрей.
– Да, без него никак, Светлана Ивановна. Он нам вечером лекцию читал о пользе физических нагрузок против искусственного интеллекта. А с утра лося рогатиной загонял, еле отбили.
– Ну Вы рассказывайте еще, Илья Семеныч.
– Гера, ты помоги там мясо пристроить. Все поделено: вот рюкзаки с костьми – их в ледник. Вот вырезка, вот на тушенку. А потом в баню к нам приходи. Да захвати с собой бутылочку, рюмки, снедь, – торопился Нафаня.
– Какую тебе еще бутылочку? Тебе лишь бы нажраться! За стол скоро! – подбоченивается Нафаниха.
Евдокия Дмитриевна кричит по привычке, а не по злобе.
– Ну, едрит! – заводится Нафаня. – Квасу то можно выпить в бане, аль нет?
– Батя, иди! Я все принесу! Да, воды в бочку на улице я налил – успокаивает закипающие страсти Герка.
– Байкала выпусти за ворота, – передает брату повод Серега.
Герку мать любит до беспамятства, гордится им и никогда ему не перечит. Десятинские мужики идут в сенки, там скидывают сапоги, снимают всю одежу до трусов, одевают сланцы и идут в баню.

17
Нет ничего лучше в деревне чем русская баня. Баня – это как посещение выставки в большом городе, или визит в театр, или поход в ресторан с друзьями, а скорее все вместе. Баня у Нафани хороша! Относительно большой предбанник со скамьей, столом и двумя табуретами при входе. Слева от входа горит лампочка – есть сегодня электричество в Десятом! Стол, несмотря на крики хозяйки-Нафанихи, накрыт застиранной, но чистой скатеркой. На скамейке стопки чистого бельишка и полотенца-простыни – это женщины принесли для своих мужей. Об Илье Семеныче всегда заботилась баба Света. В дальнем правом углу от входа из кирпичной стены торчит железное рыло печи с топочной и поддувальной дверцами. В дальнем левом углу стопочкой сложены дрова, к ней прислонена кочерга и выгребной совок. Даже в предбаннике натоплено люто. Мужики скидывают трусы и гуськом – особо не развернешься в предбаннике, следуют в парилку, последним на одной ноге за ними чикиляет Нафаня – свою железную ступню он отсоединил и бросил в углу рядом с дровами. Парилка отгорожена от предбанника кирпичной стенкой, большой угловой полок, четырехведерная кадка с холодной водой, горячая вода кипит в баке над печкой, тусклая лампа в стеклянном колпаке, тазик, ковш, два сухих веника – вот и вся обстановка.
– Дед Андрей, располагайся на полке – места много занимашь, – командует Илья Семеныч.
Длинный дед Андрей ложится на спину на полок, вытягивается и блаженно закрывает глаза. Нафаня занимает другую полку, Серега мостится с ним рядом. Семеныч в проходе священнодействует с вениками, заваривая их крутым кипятком в тазике.
Ах, нет ничего лучше на свете, как попасть в протопленную баню, расслабить каждую натруженную временем ли, работой ли мышцу, впитывать в себя жар печи и исходить потом…Лежать до тех пор, пока вдыхаемый жар не заполнит тебя целиком, пока не станут забываться одолевающие было тебя мысли, пока само твое создание – твой дух не покинет твое тело и не улетит на небеса, нет, останется плавать здесь же бане в клубах пара и биться в окошко.
Семеныч вытащил из тазика отмоченный веник, встряхнул его над каменкой – вваренной в печку с железной трубой, набитой речными камнями-голышами.
Ах, поднялся березовый дух!
Ах пошел в ход второй веник!
– Я поддам? – вопросил Семеныч.
Но вопросил утвердительно, и полковшика горячей водицы аккуратно в каменку ах! Всех окатило теплом. Снова лежали, блаженствовали и молчали.
И снова полковшичка, ах!
И венички пошли вход, сначала просто разгоняя жар над разгоряченным телом, потом слегка касаясь…
А потом еще под ковшик с оттяжкой, да по все мастям, да по пяткам, ах!
Серега не дождался работы веников, выскочил в предбанник, сел на лавку, открыл дверь, вдыхал морозный ноябрьский воздух. Остывал. Первый раз он любил просто согреться. Пришел Герка, принес банку с холодным квасом, чашки, бутылку медовухи, сказал что «скоро обернется». Из парилки вылез красный дед Андрей, присел на табурет, счастливый, тяжело дышал. Серега налил ему квасу, подбросил в печку дров, пора! И в парилку.
И полный ковш в зев каменки, ах!
Уши сворачиваются, веник горячо держать в руке, и его приходится перебрасывать из ладони в ладонь – Серега в отличие от Семеныча не признавал банных шапок и рукавиц.
И снова, ах!
И юрко, как будто отросла у него вторая нога выскакивает из бани Нафаня.
Но ему на смену в парилку протискивается здоровенный Герка. Этот дебелый, его сразу и не пропаришь!
Ах, выскочил Семеныч, обливаться на улице водой из бочки.
Ах, за ним следом подышать Серега.
В баню лезет им на смену вечно молодое пополнение в лицах деда Андрея и Нафани.
Парились до пяти-шести заходов. Поддавали квасом для хлебного духа. Предложение Геркино сбегать на речку искупаться одобрено не было, в снегу тоже изваляться не пришлось – снега мало. Как умеряли душу, после третьего разу позволили себе по рюмке, потом еще по одной. И не было как будто сегодня тяжкого тяглового труда, и последующей разделки мяса, и предварительной выделки шкуры, лишь легкость по всему телу. Потом Герка ушел за второй бутылкой, вернулся посмеиваясь. На вопрос: «Ругаются?», отвечал нет, ждут. Вторую только начали, пришла Ленка, покричала издалека, чтобы не увидать случаем мужского сраму:
– Серега! Сельчане! Айда за стол!
– Идем, покурим только, – отозвался за всех Семеныч.
Курили, открыв дверь предбанника.
Мужики собирались, натягивали на распаренные тела чистое белье, рубашки, штаны, Нафаня пристегивал ногу.

18
И вот все уже в доме у Нафани. В самой большой комнате, именуемой «залом», раздвинут стол, на котором стоят обычные деревенские лакомства: бутылки с запотевшим самогоном, квашенная капуста, соленые грузди, огурцы, тарелки с порезанным пирогом, в котором картофельно-мясной начинки в сливочном масле густо – на три пальца, и украшение стола дымящееся блюдо из самокатанных сочней с кусками мяса и кольцами лука. Возле каждого места за столом стоит пиала, из Нафанинского сервиза, с дымящейся шурпой-густым, жирным бульоном. Навар он и из лося хорош, но, чтобы сочни не слипались, а мужики не пьянели, в котел была дополнительно заброшена жирная домашняя утка. Пока мужики парились, женщины не сидели без дела, кроме пирога и бешбармака в печи стоят банки, в которой томится домашняя тушенка. Сельчане рассаживаются, от вида изобилия Илью Семеныча аж пробивает на слезу:
– Спасибо, тебе хозяюшка, Евдокия Дмитриевна, ай пируем сегодня.
– Чего уж там, – слегка краснеет польщенная Нафаниха, – Мы ж все вместе работали… Шурпа стынет – забьет салом горло, пейте давайте.
– Спасибо вам, бабоньки, ну давайте наливаем, наливаем. Что хочу сказать, мало нас, Десятинцев, к сожалению, осталось. Но держимся мы за всех дружно, давайте за нас!
Выпили, запили шурпой. Стали раскладывать по тарелкам с куски мяса с сочнями.
Самогонку, сдобренную горячим, жирным, перченым бульоном разметывало по нутру. Кто не пил самогона под шурпу и бешбармак, тот далек от настоящего застолья. Вареное мясо – это вам не шашлык, где полкило и сыт по горло, тут под хорошую выпивку, да за три дня попойки и лося целиком можно умять!
– Эх, хорошо!
– За охоту!
– Будем жить!
– За Михаила Алексеевича, за настоящего хозяина!
На дворе уже темнеет, как неожиданно тухнет свет.
– Эх, власть банкирская – минус электрификация всей страны! – провозглашает очередной тост Семеныч.
Сельчане достают самодельные восковые свечи, втыкают их в плошки-подсвечники, которые уже и не убирают никогда – свет меньше недели в месяц бывает в Десятом. Под колыхающимся светом свечей становится еще уютнее. Мужики идут дымить, бабы разливают шурпу, греют мясо, бросают в бульон новые сочни.
Разговор сворачивает на хозяйственную тему. По документам Нафаня должен Семенычу деньги за зерно, двадцать тысяч эров. Хочешь не хочешь надо переводить, кроме этого у Десятинцев долг за четвертый квартал в фонды пенсионный, социальные и медицинского страхования. За столом сидят люди шестого социального уровня, никому из них пенсия не положена, за исключением Герки, относящийся к четвертой, но взносы до семидесяти лет они были обязаны платить! Потому как деньги на пенсии были нужны людям более высоких социальных уровней, всяким банковским работникам, полицаям, управленцам и инспекторам всех мастей. Взносы в пенсионный фонд не платили лица, достигшие этого самого пенсионного возраста семидесяти лет мужчины и шестидесяти пяти женщины, к ним, из сидевших за столом относились лишь баба Света и дед Андрей, но от взносов в социальный фонд и медицинского страхования не освобождались и они. Надо сказать, что по меркам Открытой России дед Андрей и баба Света были долгожителями – уже на добрый десяток лет переживших сложившийся средний возраст. Но как им не платить в социальный фонд? Ведь при посещении банка для сдачи деклараций, они же имели социальные беседы для написания доносов в полицейском управлении? Сдавали анализ крови и получали необходимые вакцины в медицинском отделе банка? А если бы они жили в месте где есть интернет, то запросто могли бы записаться на прямую линию приема к терапевту. Все справедливо!
Серега и Ленка могли рассчитаться с задолженностью добытыми и выделанными соболиными шкурками, но их надо будет еще добыть! У них еще и останется, в случае необходимости они могли бы помочь односельчанам, переведя им деньги за фиктивную покупку. Но в этом случае сумма снижалась на четверть – величину подоходного налога, что было невыгодно.
Чтобы расплатится с банком Деду Андрею и бабе Свете нужно было продать что-либо из оставшихся драгоценностей, другого выхода не было.
Нафане, чтобы погасить задолженности нужно было зарезать быка или телку и пару овец. Вокруг этого и крутился за столом спор.
– Быка! – упорствовал подвыпивший Нафаня.
– Да бык у тебя мелкий, ноне. А на следующий год, он все полтонны потянет, – увещевал его Герка.
– Не потянет! Четыреста заважит, не боле! И что я с этим бугаем делать буду, я уже и сейчас к нему подходить боюсь. А телку оставлю, я ее покрою! – раскрывал свои планы на хозяйство Нафаня.
– Да куда тебе третья корова? Сам доить будешь! – вмешивалась на стороне сына Евдокия Дмитриевна. – Я тебе что железная?
– Сам буду. Ты, сын, спроси там сое начальство, может возьмут в этом году говядинки, а?
Говядина в магазинах продавалась дорого – вырезка по пятьсот-шестьсот эров, а мясо на кости по триста. Но в районных магазинах мясо населению пятого-шестого уровней покупать не разрешалось, а если бы и было можно, то они все равно не купили бы, голытьба. Везти самим на рынок, там сколько стоять придется, неделю? Приходилось сдавать банковским перекупщикам, которые везли мясо в областные магазины, и на мясокомбинат, и на складские морозильники, откуда говядинку отправляли и в столичный Питер, и в сам Китай. Отвезти самим в область фактически невозможно – и путь далеконек, и справки нужны ветеринарные, которые просто так не получишь. В том году Герке удалось договориться о покупке телки своим начальникам. Получилось чуть дороже, но скотины много держат по дворам. Потому покупатель диктует условия.
– Сдавать, все одно, надо, – резал Герка.
– Надо, – пьяно соглашался Нафаня.
– И на выборы Председателя Банка ехать надо?
– Надо, – согласились все сидящие за столом.
Для исполнения своего гражданского долга – выбора самого Председателя Банка, граждане пятых шестых уровней должны были явиться в отдел Банка лично, остальным можно было проголосовать через сайт Госуслуг.
– Значит, все одно режьте: телку, овец и загодя приезжайте в район. А там я по любому договорюсь либо с начальством, либо с перекупщиками. Илья Семеныч «фермер» твой на ходу?
– Выёживается, обороты не держит. Если что, то Михаил Лексеич поедет на день загодя с мясом, а потом ему придется ворочаться в день выборов за нами. А обратно доберемся до Раздолья, тут уж он нас перехватит.
До Раздолья раз в день ходил старенький пазик с райцентра. А покидать все вместе с ночевкой Десятое селяне не могли – скотину надо было поить и кормить.
– Добро, договорились. Может я приеду, если дежурства не будет, – подвел итог Герка. – Наливай, Илья Семеныч, своего дорогого, а то я трезветь начал.
– На тебя, бугая, все самогонку зазря извести можно, – посмеивался Семеныч, разливая. – Дед Андрей скажи что-нибудь не по-нашему.
– Das sind die Weisen, die durch Irrtum zur Wahrheit reisen; die bei dem Irrtum verharren, das sind die Narren.
– Здорово, а что это значит?
– Мудрецы те, кто через заблуждения, приходят к истине, а глупцы в заблуждениях остаются на век!
– А еще?
– Ein froher Gast ist niemands Last, что означает веселый гость не в тягость!
– Ай молодец, дед Андрей. Светлана Ивановна, вот муж у тебя! Повезло тебе, повезло всем нам, что наш односельчанин такой человек! Он нам тут на охоте про банкиров рассказывал! За тебя, сэр Андрюха!
Все дружно выпили.
– Ох, не люблю я эти его разговоры про политику! – начала корить мужа баба Света. – Ей Богу, сроду не доводили раньше и не доведут нынче тебя эти, твои сочинения, до добра! Ну, чего ты хочешь добиться этими своими «измышлениями»? Этим банковским воротилам ты не навредишь своими записочками никак, искусственный интеллект не изживешь. Он, слава тебе Господи, и не знает ничего об этих записочках, ну а ежели они ему в память попадут то он, как молох, сжует твои старые кости и не подавится. Людям это тоже не интересно!
– Почему, Светлана Ивановна? Нам очень интересно! – проявил мужскую солидарность Семенович.
– Илья Семеныч, сейчас Вы в нем пожар раздуете, а он упертый, потом уже и не отступится. Он и в похоронах Российской Академии наук участвовал. Помогло это тебе, Андрей? И канцлеру германскому писал «Об ошибочности миграционной политики», хорошо хоть до моджахедов трактат этот не дошел. И людям это не надо. Все, нету тех людей уже, кто услышал бы твой глас, вопиющий… Пустыня! Все люди, что есть на белом свете, здесь за столом находятся. Der Teufel ist ;berall und nimmt jede Form an. Jetzt ist der Teufel k;nstliche Intelligenz7. И ты хочешь соревноваться с самим дьяволом? Ну, устал ты от меня, от огорода, ну возьми выпей. Сядь за стол. Занимайся ты мирозданием, право слово. Физика и математика – пока относительно безопасные науки, за них не сажают! А история и обществоведение сейчас – лезвие бритвы. А если найдут твои листочки эти рукописные, что будет со мной? Да что со мной, что будет со всеми нами? Ты Десятое, по своей величавой глупости, превращаешь в филиал «Права выбора».
(7. Дьявол - повсюду и может принимать любые обличья. прим. автора).
– Mitgegangen, mitgefangen, mitgehangen8 , – парировал дед Андрей
(8. Мы вместе ходили, нас всех вместе поймали, все вместе были повешены. прим. автора).
– Не смешно, дурак старый!
– Баба Света, не ругайтесь, – вступилась за деда Андрея Ленка. – Мы все вместе за ним следить будем.
– А я верю, что еще не все потеряно. Да Ленин ошибался, считая империализм высшей стадией, капитализма. Ему простительно, тогда еще не было компьютерных систем и социальных платформ. И есть еще более высшие формы эксплуатации человека человеком – они же более глубокие этажи ада, мы сейчас находимся на одном из них, может быть даже на самом нижнем, когда цифровой контроль установлен над самим человеческим сознанием, над его мыслями. Но я верю, что таких свободных островов в России, как наше Десятое, как ячейки «Права выбора» тысячи! Не может быть прижизненный ад вечным, вечный – только после смерти, за содеянное. Я не знаю, как мы освободимся! Может быть начнется очередная мировая война, может на нас упадет метеорит и разрушит эти проклятые базы данных, а может ИскИн окончательно съедет с катушек и попытается контролировать и саму верхушку банкиров и даже в их головы придет понимание, что им самим без свободных людей с ним не справится. Я не знаю… Но и молчать не могу, считай, мать, измышления эти – моей стариковской формой протеста. Не серчай, люблю я тебя.
– Liebe und Verstand gehen selten Hand in Hand9, – не отходит бабы Светы сердце.
(9. Любовь и ум редко идут рука об руку. прим. автора).

19
– Ну, так говорить про банкиров дальше? – дед Андрей обводил взглядом присутствующих.
– Да, о чем речь то шла, что такие страсти кипят? – дивился Герка.
– Да потом узнаешь, – зашикали на него мужики.
– Самый главный секрет банкирский Андрюха нам поведал, но он только для отверженных шестого уровня, а тебе действующему полицейскому знать не полагается, потому как противоречит присяге цебэшной, – балагурил Семеныч, но увидя, что Герка начинает обижаться, быстро извинился. – Да ты не серчай, племяш, на дурака старого, не хотел я тебя обидеть. Андрюха рассказывал историю, как банкиры на белом свете появились.
– Кому шурпы горячей подлить, – хозяйничала Нафаниха, которая не понимала этих застольных разговоров.
К ней потянули пиалы:
– Нам плесни, Евдокия Дмитриевна.
– Значит, возник банк Англии. В первый же год он выдал королю кредит на сумму один миллион двести тысяч фунтов стерлингов, имея золота в подвалах банка всего на семьсот двадцать тысяч. Дело пошло! Банкиры и сросшиеся с ними государственные чиновники, пухли от денег. Долги государства перед банком тоже начали расти, никаких налогов на их обслуживание и погашение уже не хватало. И выход был найден – война, захват колоний, мировое владычество.
С самого начала банк Англии был частной лавочкой. Среди акционеров-учредителей были король и королева, которые сделали первый взнос в сумме 10 тыс. фунтов стерлингов. Кто остальные акционеры – тайна. Вроде бы шестьсот человек внесли суммы, которые были более пятисот фунтов, что давало им право голоса на собраниях акционеров. В 1946 году банк был якобы национализирован.
Функции банка Англии, в результате Бреттен-Вудских соглашений, перешли к резервной системе США. Зачем это было нужно? Да, потому что итогом двух мировых войн должны быть соблюдены интересы всех финансовых семей, в том числе и американских новоделов по сравнению с банкирами Англии. Но главное, я так думаю, что банкиры на том этапе своего развития могли существовать только в симбиозе, как человеческие паразиты, например, лобковые вши, опираясь на граждан наиболее сильных и развитых стран. А Америка сменяла Британию. Нет грабили они все человечество всегда, но опора на военную мощь им была просто необходима. Было время и банкиры вынуждены были и содержать золотой миллиард. Семеныч то с Михаилом Алексевичем еще слышали про такой, ну а молодым скажу, что в течении примерно ста лет страны Западной Европы, Соединенных штатов Америки, Японии и монархий Персидского залива, олицетворяющие собой коллективный Запад жили, в общем, совсем не плохо, особенно по современным меркам. Работающие граждане этих стран принадлежали к среднему классу, имели загородные дома, несколько машин на семью, путешествовали по всему миру. Мы и сами, со Светой, был грех, в этот миллиард входили. Но потом, из-за природной банкирской жадности, их ненасытности, ситуация стала меняться.
В США и до возникновения Федеральной Резервной системы действовали структуры, фактически выполнявшие подобные функции. Первым учреждением такого рода был First Bank – Первый Банк, созданный в 1791 году. Ему вменялось решить проблему огромного государственного долга, образовавшегося в результате Войны за Независимость, и создать национальную валюту США, срок на все - про все, ему был отведен – двадцать лет. Первый банк был частично государственным, однако большая часть его активов принадлежала частным лицам и компаниям. По итогу были подозрения, что банк действовал прежде всего в личных интересах акционеров, а не в интересах государства! Вдумайтесь только: банку не продлили лицензию из-за подозрений, курсирующих в обществе! О времена, о нравы были у наших предков. Американцы были очень свободолюбивым народом, а европейский опыт того времени давал много поводов для появления подобных подозрений. Банкиры, как всегда боролись с народом, в том числе и собственным, многие банки самостоятельно печатали долларовые банкноты, за количеством, качеством и курсами которых никто не следил. Необходимо было навести подобие порядка, и в 1816 году функции Центрального банка были переданы Second Bank – Второму банку. Этот шаг был сделан в надежде хоть как-то стабилизировать доллар. Second Bank так же, как и First Bank, был создан на двадцать лет и тоже принадлежал, в основном, частным инвесторам. Тогдашний президент США Эндрю Джексон назвал это учреждение «концентрацией власти в руках небольшой группы людей, не несущих ответственности перед народом». И Второй банк действительно запачкался, выдавая «политические» кредиты и не требуя их погашения. Так было всегда: банкиры очень хорошо считают свои деньги, а деньги государства либо те, что они изготавливают из воздуха, раздаются без счета себе и своим людям. Итог мошенничества банкиров Второго банка США – финансовый кризис, известной в истории, как «Паника 1819 года». После того, как Второй банк прекратил свое существование, в США почти на восемьдесят лет наступила благословенная эра полной банковской свободы – там просто отсутствовала организация, выполнявшая функции Центрального Банка. Но разве могли банковские паразиты оставить без надзора такое поле для своей деятельности, как территорию Соединенных штатов Америки? Где же тогда им было столоваться? И вот, семейство Морганов в 1896 году покупает частный курорт на острове Джекилл, в штате Джорджия. Доступ на остров имели лишь члены закрытого клуба – Асторы, Вандербильты, Морганы, Пулитцеры, Гулды, Варбурги и другие упыри. На этом острове решались судьбы всего мира и, именно с подачи этих «курортников» в 1907 году Конгрессом США создается Национальная Денежная Комиссия, которая должна была выяснить причину нестабильности банковской системы США. И через пять лет эта денежная комиссия приходит к выводу, что центральный банк для США необходим. Но так как у американцев аллергия на само название «Центральный банк» после их грязных «первых» и «вторых» делишек, то курортники с острова Джекил решают назвать Центральный банк США Федеральной резервной системой. Причем ФРС – это снова частная лавочка, но, якобы, находящаяся под контролем Конгресса. ФРС, как организация, с самого момента своего создания была самой могущественной на планете. Лишь совсем недавно на вершину финансовой пирамиды пришел Его Величество Юань. Список преступлений ФРС – чудовищен, они принимали участие в развязывании мировых войн, в организации кровавых цветных революций разного пошиба, в наглядном применении атомного и химического оружия… Жуткий геноцид народов России и других республик бывшего Союза, проигравших холодную войну, тоже, кстати, их лап дело. Но если кто-то считает, что банкиры берегут народы, на мощь которых они опирались, то это – очень великое заблуждение! Утверждаю – банкиры мимикрируют под человеческий облик, но сами к виду гомо сапиенс не относятся! Ибо иначе откуда тогда в их головах зарождаются столь человеконенавистнические идеи? Первая мировая война: воюют шестьдесят процентов жителей земли! Двадцать миллионов убито, а банкиры потирают руки. ФРС, создающая деньги из воздуха, ох как пригодилась! Вопрос: а была ли возможна война, и в таком масштабе, если бы воюющие стороны, как какие-нибудь сто-двести лет тому назад, брали кредит на военные цели золотом, физическое количество которого ограниченно?
Проходит десять лет с момента окончания Первой мировой войны, и уже в 1929 на счету банкиров новое преступление – Великая депрессия в США. Искусственно организованный кризис с обычным надуванием мыльного пузыря на бирже, когда каждый второй американец владел акциями наиболее успешных предприятий Америки. Трюк старый: банкиры наводняют финансовый рынок дешевыми деньгами, кредит под пять процентов, экономический бум, население закредитовано, на биржах предоставляется десятикратное финансовое плечо. А потом «бах» – «черный четверг», и требование погасить долги в двадцать четыре часа. И новые продажи акций. И десятки миллионов разорившихся граждан. Шестнадцать тысяч банков, более пятидесяти процентов от общего числа разорились и прекратили существование. А сотня банков, менее одного процента, контролирует пятьдесят процентов банковских активов страны. Произошло массовое лишение американцев любого вида собственности, в том числе земли. Пять или восемь миллионов американцев погибли от голода, но эти данные были засекречены. Статистические отчеты в это время не подавались, настоящий голодомор. Я уверен, что это была месть со стороны банковской нечисти американцам за те восемьдесят лет существования без Центрального банка. Итак, в стране национальная катастрофа. Спасение возможно, но лекарство в руках Федеральной резервной системы, которая абсолютно безжалостна. Меры ей принимаемые – ужесточение денежно кредитной политики настолько пагубны, что спустя почти сто лет они признаются таковыми и самим ФРС. Кроме падения материальных благ, разрушились и нравственные стандарты. Банкиры и их многочисленные подручные подельники, заранее зная о дате кризиса, вернулись на рынок чтобы скупить все даром. У кредитора забиралось все: имущество, дети, женщины и сама его жизнь. Вся эта вакханалия продолжалась десять лет. Выйти из нее удалось лишь «американским патриотам», в кавычках, во главе с президентом Рузвельтом. Почему в кавычках? Да, потому что патриотов при банкирской власти у руля страны не бывает. Рузвельт – это тот самый деятель, что запретил иметь рядовым американцам на руках золотые слитки и монеты.
Значит, основной этап ограбления прошел, через пять лет, в 1933 Рузвельтом были выписаны лекарства, которые были прямо противоположны прописанным Федеральной резервной системой. В первые месяцы была принята реформа по восстановлению банковской системы. За краткий срок была нормализована работа банков, издан «Чрезвычайный закон о помощи», согласно которому были выделены деньги на ликвидацию голода. Для фермеров был введен мораторий на задолженность. Безработных стали привлекать для выполнения общественных оплачиваемых работ: восстановления дорог, стройки нового жилья, ремонта старых зданий, строительства больниц и парков. Предприятиям вменялось согласовывать с профсоюзами норму рабочего дня и размер минимальной зарплаты, согласно выработанной нормы часов. Был отменен «сухой закон». Теперь прибыли за продажу алкоголя получало государство, а не гангстеры – сподручные банкиров.
А опыт по зарабатыванию денег на Великой депрессии банкиры безжалостно испытывали по всему миру многажды. В том числе и у нас, в России.
Куда же были направлены деньги, заработанные на крови павших в Первую мировую и страданиях американцев? В рост они были отданы, на организацию очередного мирового пожара – Второй мировой войны. Цели их были понятны: уничтожение неподконтрольной в то время территории – СССР, еще одно ограбление Германии – второе после Версальского договора, ограбление всей Европы в целом, смещение банка Англии с финансового Олимпа и превращение доллара вместо фунта в мировую валюту. Займы предоставлялись всем воюющим странам, в том числе и якобы воевавшим с исторической точки зрения на неправой стороне – Германии, Италии, Японии бумажными долларами, а вывозили золото. Почти все у них получилось, ну кроме разрушения Союза. Это были цели уже следующей войны холодной… Сколько погибло людей во Вторую мировую? Семьдесят-восемьдесят миллионов. А сколько заработали банкиры? Сложный вопрос, я в свое время смог найти только косвенные данные. До войны в 1938 году в США хранилось 11 340 тонн золотишка. А после Второй мировой войны американские запасы золота достигли своего максимума — 20 205 тонн. Нетрудно посчитать запасы выросли 8865 тонн. Человеческая жизнь упырями Морганами, Рокфеллерами и прочей нечистью была оценена в три тройские унции. Вот так: чем больше народа подохнет, тем больше они заработают!
Итак, первого июля 1944 года группа международных мошенников, не являющимися гомо сапиенс, но при этом в обличии высшей человеческой касты – джентльменов, собираются в курортном местечке Бреттон-Вудс, штат Нью-Гэмпшир, США, где объявляют, что они – нынешние хозяева мира! Старый король фунт Британии уступает трон доллару США, эмитируемому ФРС. Победителю достается весь мир. Советский Союз вступать в новую систему отказался и ему объявлена холодная война на уничтожение. К остальным ведущим ЦБ победитель милостив и приглашает за свой пиршественный стол. Мировая экономика разрушена, доля США в валовом мировом производстве больше шестидесяти процентов, американский доллар жестко привязывается к золоту (35 долларов за тройскую унцию). Правительства остальных европейских стран могли эмитировать ровно столько собственных денег, сколько их ЦБ имели долларов. Учреждаются мировые институты жандармы: Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация, тогда именуемая просто ГАТТом.
Но нет ничего вечного на земле, и постепенно мировые экономики восстанавливаются, доля США снижается, платежные балансы становятся отрицательными. Правительства других стран недовольны своим зависимым положением – они вынужденно финансируют дефициты Британии и США. Были, были случаи сопротивления, демаршев, против такого мирового порядка. Первым их них была выходка французского президента Де Голля. Де Голль нагрузил буквально корабль долларами и потребовал отдать ему золотом, по тридцать пять за унцию. Скандал был мировой. Сколько хранилось золота в форте Нокс никто не знал достоверно никогда, а тут такой удар – сначала во Францию, а потом и Германию, пришлось вернуть аж три тысячи тонн золота. Привязка резервной валюты к золоту – самая справедливая вещь на свете, но добыча золота невелика по сравнению с ростом объемов международной торговли, то есть аппетитами банкиров. В 1971 году президент США Никсон официально отменил золотое обеспечение доллара. Это было концом Бреттон-Вудской системы. Образовались новые финансовые центры: Западная Европа, Япония, а потом и Великий Китай. Это привело к утрате США своего абсолютного доминирующего положения в финансовом мире. Но доллар держался еще очень долго. За счет чего? За счет победоносных и не очень войн во всем мире. Вьетнам, Югославия, Ирак, Сирия... А, как попировали банкиры на крахе Советского Союза! Пятьсот тонн оружейного плутония вывезли из нашей с вами страны на восемь триллионов долларов! И еще столько же по оценкам тогдашних экономистов, сложилась в виду ежегодного бегства капитала, вывоза того же золота, леса, технологий. Делалось все тогда при полном информационном обеспечении. Россией правили наместники-гауляйторы, работающие под патриотическим прикрытием. Цивилизованные американцы, европейцы, а потом даже китайцы специальные комиссии создавали по обработке научных и технологических достижений бывшего СССР. Шестнадцать триллионов и тридцать миллионов жизней, не вписавшихся в рынок. По тому курсу золота жизнь бывшего советского человека оценена всего лишь в полторы унции. Погуляли тогда банкиры, пожировали на наших бескрайних просторах. И золотому миллиарду перепало дополнительно тридцать лет, почитай, сытого благополучия. Это ничего что в дикой отсталой России туземцы режут друг друга за сто долларов, дохнут от паленой водки, младенцев их, не родившихся выбрасывают на помойку, а женщины их зарабатывают по всему миру проститутками. Это – исторически справедливо. Зато нам сытно и тепло. Но неведомо им недалеким, что Советский Союз при всех своих недостатках был величайшим по справедливости социальным экспериментом. И после победы над ним международному банкирскому синдикату стал не нужен золотой миллиард, на который они опирались. Жадные, не человеческие, расчетные, банкирские головы быстренько посчитали и пришли к выводу об избыточности такого числа золотых дармоедов. Ведь как раз тут новые технологические уклады появились, для которых человек, как созидатель, зряшен. Поразительно, как легко паразиты на теле человечества стали менять своих носителей. Двадцати лет не прошло с момента уничтожения СССР, а президент, единственной на тот момент, сверхдержавы – негр. Скажи об этом в Америке во времена холодной войны и тебя подняли бы на смех. Дальше больше, проходит еще десять лет и в Америке начинает процветать черный расизм, при появлении черного белые обязаны вставать на колени. Вдумайтесь: при появлении людей, живущих на пособие, потомки основателей страны должны вставать на колени! В «Вашингтонском посту», газета такая была, сейчас есть ли нет, не знаю, появляются статьи о вине белой расы и бесполезности белых мужчин! Тех самых, рукастых синих воротничков, которые ковали мощь Америки, воевали по всему миру, бомбили немецкие, корейские, вьетнамские, югославские, арабские города. В симбиозе с которыми банкирам удалось заработать свои баснословные барыши! В Европе то же самое массовый завоз сначала африканской, арабской и турецкой рабочей силы, а потом и беженцев. Никто не мог ответить на вопрос: «Зачем?». Потомки той самой рабочей силы, завезенной в пятидесятые-семидесятые годы двадцатого века не работают! Живут на пособия, не ассимилируются, третируют белых европейцев. И об этом нельзя было говорить! То же самое в России, из которой вечный обнуленный правитель сделал азиатский проходной двор…
Колыхается пламя свечей на лицах десятинцев. Слушают все: и темная Евдокия Дмитриевна, и профессор Светлана Ивановна, и полицейский Герка, и Ленка с Серегой, и староста Семеныч, не забывая разливать по рюмкам.
А у протрезвевшего деда Андрея много еще чего на уме в измышлениях бывшего физика, и он продолжает:
–  Многие считали тогда, а сейчас это официальная точка зрения, что банкиры – это наиболее талантливые, выдающиеся люди. Это глубочайшее заблуждение, и насчет принадлежности к людскому племени, и, уж тем более, насчет талантливости. Этими особями движет лишь безудержная жажда наживы, человеческой крови, как у мифологизированных вампиров. О всеобъемлющем разуме, о прозорливости тут дело не идет! Не согласны? Вот наиболее наглядный пример – Китай. Именно в погоне за наживой, за дешевой рабочей силой банкиры сами выкопали себе финансовую могилу, вырастив новую сверхдержаву. Их банкирская уверенность что за деньги можно все, разбилась о пяти тысячелетнюю китайскую традицию. Азиаты улыбались, кланялись, учились, послушно работали, а потом враз вышли из подчинения. Что им указания какой-то банкирской нечисти, без роду, без племени? Помогли деньгами? Так китайцы честно отработали свое. А дальше пути разошлись, у китайцев есть свои банкиры, но вся их деятельность направлена на будущую китайскую экспансию, на тысячелетнее развитие вперед.
Банкиры также потеряли в Европе и России. Что раньше держало народ в подчинении? Догма: За Веру, Царя и Отечество! Не простые это были слова! Столетия наши предки с этим кличем на устах шли в бой. Вера! Верующий человек всегда сильнее неверующего. Потому что не делает многих вещей, что позволяет себе человек неверующий. Потому что лозунг неверующего «живем один раз» – саморазрушителен. Человек не конечное звено в биологической цепочке, не потребитель, а частица мироздания. Но массовым медиа, обслуживающим интересы паразитов-банкиров за двадцатое столетие, удалось зашорить сознание европейцев и американцев, навязать массовому обывателю собственную абсолютную значимость, его «Я». Тут, конечно, здорово христианское духовенство подкузьмило. Если православный настоятель или патриарх к пастве из лимузина или с борта яхты обращается, дворцы строит и торопится вкусить прелести земной жизни, не помышляя о небесной, то это отваживает прихожанина от церкви. И жизнь православная сужается до обычая красить на пасху яйца. У католиков не многим лучше, ходили слухи, что архиепископы и сам папа – члены масонских лож. И вот, основа мелкобуржуазного или сословного общества, религиозный человек превращается в потребителя. Обязанности перед государством? Только уплата налогов и не более. Воюет за нас пусть наемник, иностранный легион, и ничего что он не коренной национальности. Подъезды моет женщина-мигрант. Дворы пусть метет гастарбайтер. Физическая работа? Это не про меня. Я же уникальный индивидуум – вершина эволюции. Семья, зачем она мне? Жить надо для себя. А банкиры и рады, жрет ведь потребитель в три горла. Но так не бывает, во всяком случае долго. Люди, которые тебя обслуживают, работают за тебя, спят с женщинами твоего народа, живут твоей жизнью, станут в конце концов за тебя и есть!
Царь? Царь – он не просто человек, он – помазанник божий. Монархии банкирам давно поперек горла встали, их и казнили… Ну то я давеча вам рассказывал. Оставляли лишь тех, кто с ними одной крови, вроде британских Винзоров. А на вершину государства стали демократически избирать! Кого избирать? Сначала того, кто слаще понаобещает. А потом, когда полностью освоили манипуляцию умов, тех за кого информационные технологии. Все премьер-министры, канцлеры, президенты и председатели, после мировых войн двадцатого века и разрушения СССР, – подчиненные банкирам людишки.
Отечество! Отечество – это место рождения человека, страна его предков, урочище его исторических и духовных корней. Это – земля, на которой своя вера и язык. И это надо было банкирам растоптать. Вера растоптана. Корни подрыты, тяжело в суете потребления помнить предков, да и кладбища родовые отсутствуют. Человек должен быть мобильным переезжать с места на место в поисках лучшей доли. Где пока еще платят. Вот и не стало деревенек, что были корнями. Всех свозят в мегаполисы. А там, в суете, о стране уже сложнее подумать. Каждому человечку присваивают номера бесовские: индивидуальные налоговые, страховые номера, номера полюсов, телефонов, карт, кодов… Тут впору отчество забыть, не то что помнить, как деда звали! А потом лишают национальности! Бах и ты француз, ничего что предки твои в прошлом веке людоедами были. Вырвали страничку из паспорта – и ты россиянин, понимаешь, и не важно, что твои предки в том же самом прошлом веке русских людей в рабство угоняли лихим набегом. Беспощадно боролись с национализмом коренных народов, с американским, французским, русским, со всяким... Банкиры чувствовали опасность от традиционного, думающего, белого европейца и всеми силами старались его растоптать. А для этого и стали разбавлять народы мигрантами и беженцами. Убивая, по банкирскому обыкновению, сразу множество зайцев. Первое: разбавляли коренные народы, снижали их долю. Второе: силами мигрантов помогали народы держать в страхе, так как сил полиции и налоговой на это не хватало. Третье: получали новых потребителей! И не было у банкиров никакого далекоидущего плана, это я точно утверждаю. Лишь жадность и голод. Здесь и сейчас!
А то, что гибнут страны, ха! Где слаще кормят, там и твоя страна. Людям, как нам со Светой навязали, что мы – люди мира!
Растоптаны Вера, вера в Царя, вера в Отечество. Новое светлое коммунистическое будущее построить тоже не получилось. Погибает сам Русский народ, вымирая миллионами в год!
Но с мигрантами, как и с Китаем, промашка у них получилась превеликая. Денежные мерзавцы, верящие только в силу своего кошелька, не учли фактор веры новоевропейцев. Кто эти банкиры европейского, еврейского или американского происхождения для людей, среди которых ходят потомки самого пророка Мохаммеда? Пыль и грязь. Не сумели расшатать банкиры нравственные устои мусульман и китайцев. Крепче они оказались. И не купились новые доминирующие расы на их грязные деньги. Иначе и быть не могло, потому как исламский банковский бизнес оглядывается на Бога, ведь сам Пророк Мохаммед запретил взимание ростовщического процента. Согласно этому запрету, выдача денег в рост, под процент, является тяжким грехом, равным семидесятикратному прелюбодеянию! У нехристей все справедливей, чем у нас! У них банковский уклад Мушарака, это когда у клиента с банком общее капиталовложение, с разделением рисков и прибылей. Не поверите, но есть еще Кард-уль-хасан – «беспроцентный кредит» или материальная помощь. Комиссии и сборы при этом банк может взимать, но с процентами они несопоставимы!
Исламские банки несут ответственность перед вкладчиком, вплоть до судебной, по законам Шариата, а там все строго. Ростовщичество под запретом, азарт тоже, инвестиции только долгосрочные. Что сказать? Последователи пророка Мохаммеда заслужили свое нынешнее место под солнцем своей Верой в Бога. Равно как и китайцы своей Верой в китайскую цивилизацию, а нам дано по грехам нашим!
В последней бойне человечества виноваты тоже банкиры! Сколько погибло? Сто миллионов? На ком их кровь? Кто проводил такую миграционную политику? Кто пытался перемешать народы лишив их идентичности? Кто, я вас спрашиваю, выращивал бездумного идеального потребителя? Кто развращал христианского человека всеми возможными способами? Кто закрывал глаза на преступления мигрантов? Кто уничтожал белых националистов? Ответ один: упыри-банкиры. Конфликта цивилизаций могло и не случиться или, во всяком случае, он должен был случиться гораздо позже, и уж, тем более, он не должен был быть таким кровавым. Заработали ли на нем кровососы банкиры? Это, уже, несомненно. Но в данный момент они находятся в прострации – слишком много они потеряли кормовой базы! Западную Европу, Балканы, Ближний Восток, Африку, Юго-Восточную Азию во главе с Великим Китаем. Шли к власти тысячу лет и такое фиаско! Китай воспользовался деньгами всяких Инвест-Траст-Капитал-партнеров, а выполнять свои обязательства не спешит. Обязательства выполняются перед сильным партнером, носитель же белый человек уничтожен или сильно ослаблен. А сами банкиры – лишь горстка вшей, по которым плачет ядреный инсектицид. Так что офисы в Гонконге и Макао, строго контролируемая работа над проектами Великого коммунистического Китая – достойная плата за экономическое чудо. Ничем не лучше у них ситуация в мусульманском мире. На американском континенте позиции чуть лучше, там формируется Американское Христианское Содружество (АХС), но США, без доллара, лишь первые среди равных – в затылок дышат Мексика, Бразилия, Чили. Там банкиры еще живут, но позиции церкви там очень сильны. Папу своего нового выбрали, в Буэнос-Айресе сидит. Дай Бог, дойдет дело и до Святой Инквизиции, может и банкиров пожарят. России, традиционно, хуже все. В окружении таких соседей нам не устоять. Вот и начали наши банковские якшаться с американскими, да европейскими братьями, про интервенцию то вместе с моджахедами забыли уже.
Ростовщики грешат против природы, желая, чтобы деньги порождали деньги, как лошадь порождает лошадь и мул - мула. К тому же ростовщики - воры, так как продают время, которое им не принадлежит, а продавать чужое добро вопреки желанию владельца - это кража. Кроме того, поскольку они не продают ничего другого, кроме ожидания денег, то есть времени, они продают дни и ночи. Но день - это время света, а ночь - время отдыха. Значит, они торгуют светом и отдыхом. Поэтому несправедливо, чтобы они получали вечный свет и отдохновение – это неизвестный автор тринадцатого века.
Вы должны быть в состоянии прокормить себя. У вас должен быть дом, в котором вы можете свободно жить. Вы должны быть в состоянии защитить то, что у вас есть. При любой возможности, все банкиры, все служащие банка, как служители сатаны должны быть поражены мечом возмездия… Не знай жалости, не чувствуй сострадания к тем ростовщикам, что повержены мечом твоим, независимо кто перед тобой младая дева или сгорбленный старец, ибо это всего лишь отражения дьявола…Все кабальные записи должны быть уничтожены…10
(10. Из манифеста террористической, запрещенной в  открытой России организации «Право Голоса». прим. Автора)
– Ты все-таки это сказал! Совсем из ума выжил? Тебе то что? Ты – старый! А ты вот о Сергее и Елене подумал? Им жить еще и жить! Георгий, вон, присягу давал! Его на детекторе лжи раз в неделю, небось, проверяют. Молчи лучше, напился, рыцарь печального образа! – закричала баба Света.
Поднялся всеобщий пьяненький гвалт. Перебранивался дед Андрей с бабой Светой. За него пытались вступиться Ленка с Серегой.
– Да тише вы, бабы! – перекричал всех староста Семеныч. – Тоже мне нашли секрет, «Право голоса». Герка, скажи им.
– Да, нас на детекторе проверяют, каждый выход на смену. Но манифест «Права голоса» – секрет Полишинеля. В районе у нас на прошлой неделе кракеры11 опять банковский сервак подвесили на целых шесть часов. Связи с областью не было сутки. Только включи телевизор, комп, коммуникатор, а там транслируют манифест и фильмы расследования про начальников отделений Банка. Чего там только нет, онлайн камеры через экран же снимают. Все показали: и извращения банкирские, мне вам стыдно говорить какие, Содом и Гоморра, одним словом. Жратву заморскую, что банкиры вкушают, крупным планом отобразили. Там такое, что и наши категорийные12 из района отродясь не видывали.
(11. Кракеры (слэнг) – хакеры, компьютерные террористы Открытой России прим. автора)
(12. Категорийные – люди, начиная с третьего социального уровня и выше прим. автора)
– И что, Герка, ты там видал? – хитро прищурился Семеныч.
– Да, я на смене был. Всех нас подняли «в ружье». Телефон оборвали бдительные граждане, мол диверсия. Броневики с громкоговорителями на улицу вывезли: дескать граждане Открытой России, выдергивайте вилку из розетки, коммуникаторы не включайте до особого распоряжения властей. Пока начальник района распорядился рубильники районной сети дернуть. У нас в Банке то первая категория электроснабжения, свет лишь моргнул. А дизель-генератор больницы возьми и не заведись. Как назло, в больничке банковский лежал под аппаратом искусственной вентиляции легких, скопытился. Разбирательства идут, главврача и рэсовцев13 взяли уже. Женщина, рожающая, ребеночка скинула, ну на это всем наплевать.
Значит связь отключили. Но коммуникаторы то все скачали, как банковское обновление. Так что многие посмотрели и послушали. Нас двое суток с дежурства не отпускали. Все по домам, да по вызовам катались. Программисты приехали из области, все настроили. Всем разослали инструкции, какие кнопки жать и на коммуникаторах, и на компьютерах с телевизорами, чтобы злобную диверсию извести. Списали на империалистические и исламистские происки враждебного окружения Открытой России, якобы монтаж настолько профессиональный, что произвести его в гараже террористическим членам «Права голоса» невозможно. Но все равно, удар сильный получился, в Банке граждан проверяют, а они в большинстве своем слышали. И у критического числа, целых пятнадцати процентов, в карте детектора лжи сомнения! И это в районе, а что делается в областном центре? Ужас, наверное. А Вы говорите, Светлана Ивановна, что дед Андрей сказал лишнего, – поведал Герка. – Так что в район поедем голосовать, на коммуникаторы придет обновление. Вы его не скачивайте, и уж тем более не читайте. Нам, десятинцам большой плюс будет. Мол, ничего не знаем, не ведаем, скачать не успели, сразу в Банк, на всенародный праздник– день выборов Банковского Председателя!
(13 от аббревиатуры РЭС – районные электросети прим. автора)
– За нашего сына, настоящего десятинца, хоть и полицейского, Герку! – поднял тост Семеныч.
– Сколь можно говорить? Я из вневедомственной охраны!
– Не серчай!
– Уважаем тебя!
– И любим! – Ленка под всеобщие аплодисменты поцеловала Герку в щеку.
Нафаниха вытирала платком глаза, Михаил Аексеевич спал на столе.
– Пойдемте мужики покурим.
Мужики вышли дымить, вполголоса обсуждая, привезенную Геркой новость.
– Ты когда уезжаешь, Гер? – спрашивал Семеныч.
– Послезавтра. Завтра опохмеляться будем, я пива десять литров привез, разливного.
– Пива мы с твоим отцом три бочонка поставили. Завтра, конечно, рановато еще. Ну, ничего, по случаю твоего приезда у одного донышко выбьем! Наше то всяко лучше?
– А то, свое – завсегда лучше! – без спора соглашался односельчанин Герка.
– Завтра, как протрезвеем у деда Андрея собираемся. Мирить их с бабой Светой будем.
На том и порешили…

20
Сергей с Леной пошли домой одни – заснувшую Надьку оставили у Нафаней. Жили они в доме деда Захара, оставшегося Ленке по наследству. Три двора лишь от Нафанинского подворья отделяют. Пока шли, легкий вроде бы на питие деревенский самогон, Серегу приметно развез. Так что Ленке пришлось ощутимо придерживать Серегу, чтобы тот не упал посреди улицы. По дороге их нашел и стал ластится Байкал. Добрались до дома, дел у хозяйки – куча. В доме темно – свечи надо зажечь, на улице минус, а изба выстужена. Надо протопить, а то к утру и вода в батареях отопления может замерзнуть. И о Сереге позаботиться – у того лишь сил хватило скинуть с себя сапоги, верхнюю одежу и завалиться на кровать, и то Ленке пришлось помогать. И собаку накормить.
– Лен, взгрей чаю покрепче, испить, – попросил Серега.
– Поставила уж. Тебе не плохо? И когда ты только успел так набраться? Ты ведь у меня малопьющий!
– Да хорошо ведь было. И дед Андрей всех завел.
– Завел, завел, – Лена принесла хозяину чашку травяного чая, но он уж захрапел.
Ленка присела рядом, погладила Серегу по щеке и пошла доуправляться.
Встал Серега под утро, сбегал во двор по нужде, выпил вчерашний травяной чай, подумал и окончательно жажду утолил из чайника. Подкинул в еще тлеющую золу печи поленьев, потом лег снова. Сначала все уснуть не мог – смотрел на сопящую Ленку. Жалел будить. Потом выпитая вода заново разбудила в крови остатки похмелья, и сон свалил его.
Проснулся снова, когда в окно уже вовсю светило неяркое ноябрьское солнышко. Ленка уж хлопотала в ночнушке и валенках, пол-то холоденек, у печи. Грела чай и куски вчерашнего пирога, ничего не забывающая Нафаниха, сунула вчера молодым узелок.
– Привет! Завтракать будешь? – улыбалась Ленка.
– Буду, позже, иди ко мне…
Молодые, восполнив пустоту недельной разлуки, истомленные лежали на кровати.
– Надо посмотреть, я вчерась сигарет у Семеныча взял или нет?
– Ты ж не куришь?
– Да, курю пока есть.
– Ой не знаю, Серега, что делать будем. Надьке то на следующий год в школу идти. Как быть то, Сергей?
– Говорили же с тобой Лена. У нас выхода и нет особо. Либо тебе перепрописываться надо с Десятого в район или в Раздолье, или опекунство оформлять и прописывать одну Надюху.
Вопрос был больной. Школа – одна на весь район. Обучение дети проходили на дому в режиме «он-лайн», по компьютеру. Два-три раза в год детей отправляли на сборы в районную школу, где их селили в школьное общежитие. Там дети сдавали экзамены и проходили особое обучение, упор делался обществоведение и историю Открытой России. Детям объяснялось многое… И что Открытая Россия – историческая вершина социального государства, страна равных возможностей, где личный успех определяется не только талантами и целеустремленностью учеников, но и, самое важное, степенью открытости перед обществом. И что гражданам Открытой России нечего скрывать перед Банком, ведь вся сила Открытой России в этой самой открытости общества. И что каждое следующее поколение, выращенное под сенью Открытой России лучше, свободнее и более открытое чем предыдущее. И что родители учащихся – центр их детского мироздания, не совсем беспорочны, может быть и не вовсе открыты. И донос на родителей, называемый «открытым письмом», не является чем-то аморальным. Открытое письмо – есть высшая форма доверия в треугольнике Банк – родители – дети. Родители тоже могут, по заданию Банка, проверять детей: говорить что-нибудь плохое о Банке или банковских работниках, менять вещи или продукты у соседей, держать дома предметы старины или золотые украшения…
Все это надо рассказать учителям, а потом, когда детей научат печатать на компьютере, изложить в Банк в открытом письме. После они вместе с родителями посмеются над этой проверкой, а может быть, открытое письмо и исправит ошибки родителей. Ведь, вот, на досках дети-герои, которые в смутное время противостояния с империалистической агрессией и послевоенного восстановления экономики вывели своих родителей, укрывавших от Банка хлеб, золото, спекулирующих продуктами, на чистую воду. Они в открытых письмах изобличили своих кровных родственников перед Банком, а потом и вовсе отказались от родства с ними. Вот, к примеру, фотографии Пети Хинштейна, его открытое письмо стоило ему жизни! Родственники безжалостно убили его, разменяв детскую жизнь на припрятанные семейные сокровища.
Обучение для детей категорий с шестой по четвертую составляло четыре года. Дети граждан, начиная с третьей категории, учились восемь лет. Если граждане низших категорий хотели светлого будущего для своих детей – восьмилетнего обучения, то они должны были отдать своих детей в интернат и согласится на их чипизацию. Первые чипы, вживлялись в запястья руки, на месте вживления накалывался QR код. Чип позволял легко идентифицировать человека, собирал информацию о его здоровье, докладывал искину об утомленности, подавленности, страхах, то есть позволял занимать ответственные должности в Банке. А последние разработки вживлялись уже затылок, каким-то образом якобы компилировали с самим человеческим мозгом и новообращенные получали уже сверхспособности. Какие, особо не разглашалось, но, по-честному, чипизация в обществе прививалась туго.
Интернета и сотовой связи не было в Десятом. Дед Андрей с бабой Светой легко могли бы выучить Надю не то что восьмилетнему школьному курсу, а дать ей полноценное университетское образование. Но не посещение школы каралось лишением родительских прав и насильственным помещением ребенка в тот же самый интернат. Если же Лене с ребенком выписаться из Десятого, то обратно ее могли и не прописать.
– Что делать, Серега? Нас ведь запросто разлучат, ироды, если не с Надькой, то с тобой. А опекунство – это бабка надвое сказала. Дадут – нет, – ревела Ленка.
– С Геркой сегодня поговорим, у него четвертая категория. Четвертым можно опекать детей пятых-шестых. Герка – брат наш, не откажет.
– Серега!
– Что?
– Я беременна. Месяц уже. Я к бабе Свете ходила. Она проверяла меня, все подтвердила. Ребеночек у нас с тобой будет. Ну, что скажешь, Серега?
– Не плачь, сейчас я вернусь.
Серега, как был в синих еще армейских трусах, влез в сапоги, накинул полушубок, в кармане нашел две смятые самокрутки и выскочил на улицу.
Жадно курил, на сотый раз обдумывая все, что сказала ему Ленка. Решено было давно. Серега прошел в мастерскую под навесом, где хозяйствовал еще дед Захар. И там в выдвижном ящичке с наклеенной рукой рукописной бумажкой «гайки раз.» нашел отцовское обручальное кольцо. Материно сняли с тела моджахеды при налете. А отцовское удалось сохранить.
Вернулся в дом. Скинул валенки, полушубок, прошлепал голыми ступнями в спальню, встал перед плачущей на кровати Ленкой на колени и протянул ей отцовское кольцо:
– Выходи за меня, а? Все решим. Все хорошо будет.
Ленка плакала навзрыд, кивала.
Тут в избу ввалились Герка, Нафаня и Семеныч. Здоровяк Герка в руках держал самодельную бочку-тетеху с пивом литров на двадцать, а у Нафани из кармана фуфайки торчала бутылка с самогоном.
– Молодые, не отвлекаем ни от чего доброго? Айда, собирайтесь к деду Андрею, а то уже обед, а Герка завтра уезжает. Дмитриевна уж там, и Надька там.
– Идем? Семья ведь наша, – тихо вопрошал невесту Серега.
– Конечно, идем, – улыбалась Лена.
– Одеваемся мужики. Курить то у вас есть? – первым появился из спальни Сергей.
– А, то! – успокаивал его Семеныч. Потом увидел, выходящую из спальни Лену. – Здорово, дочка. Ой, а что это у тебя глазки зареванные. Тебя этот бирюк таежный обижал что ль?
– Нет, он мне предложение сделал – на выборах заявление в Банк подадим.
– Вот это новость! Ну, идите же сюда, я вас обниму! Не пропадет значит, Десятое! Еще вот Герка отслужит – вернется! Будем жить, – прижимал к себе Ленку и Серегу Семеныч.
Слегка пьяный со вчера Михаил Алексеич прочувствовался, пустил слезу, громко высморкался в платок и тоже полез обниматься. Потом пришла очередь Герки. Он аккуратно поставил тетеху на пол и обжал обоих молодых разом.
В дом деда Андрея ввалились целой гурьбой. Встречала их баба Света и Надька.
– Мама!
Надьке, как всякому ребенку, нужна ласка. Лена часами с ней могла обниматься, рассказывая сказки. С трудом приучили они к ласкам и Серегу. Поэтому обнимались втроем.
– Как спала, егоза, у Евдокии Дмитриевны?
– Все хорошо. Меня утром чаем поили с медовым печеньем.
– Ты «спасибо» то сказала?
– Сказала она, сказала, – подоспела дородная Нафаниха. Светлана Ивановна, встречай, пусть они уже проходят. А то у Герки бочка неподъемная, надорвется дитё!
– Проходите-проходите, гости дорогие, – суетилась баба Света.
– От дитя твоего медведи в тайге по берлогам скрываются, – шумел Семеныч. – А где хозяин?
– Да вон он, еле живой, политикан. Набрался вчера и накурился. Не стыдно, рыцарь? – учила уму разуму баба Света и впрямь слегка поникшего деда Андрея.
– Сейчас мы тебе, Андрюха, здоровье поправим! Сегодня у нас повод!
– Гера, ставь уже это бочку на пол, ради Христа. Уезжает завтра моя сыночка. Когда теперь приедет? – жалела сына Нафаниха. – А у вас когда повода то не было, оглоеды?
– Тиха! Серега, скажи им, – на правах старшего в деревне распоряжался Семеныч.
Вроде нет людей на всем белом свете ближе и роднее здесь собравшихся, но не любил такого внимания к своей персоне Серега, поэтому затравлено обвел всех взглядом и выдохнул хрипло:
– Я Лене предложение сделал. Она согласилась.
– Повод, Евдокия Дмитриевна? – прервал тишину Семеныч.
И снова поздравления, женские слезы.
– Вы что, теперь будете настоящие муж и жена? – спрашивала Надька.
– Будем!
Опять Ленкины слезы, поздравления, застольные хлопоты.
Бочку вытащили во двор и там уже выбили пробку, чтобы обязательной, вырвавшейся на свободу пенной струей, не замызгать бабы Светины половицы и половики.
Двумя рюмками самогона за молодых удалось оживить деда Андрея. Пили за молодых, за их будущих детишек, за удачливость Сереги, за Ленину домовитость, за будущее Десятого. Порешили так, что заявление в Банк молодые подадут на выборах Председателя. Может быть в День Выборов Председателя не будет медицинской проверки, но тут раз на раз не приходится. Если проверки не будет, то можно избежать штрафа за «внесемейное» заведение ребенка. Свадьбу справлять будут конечно в Десятом, подгадают под приезд Герки и Наськи. Чужих, других гостей, не будет. Ленка хотела венчаться обязательно, Серега к церковным обрядам был равнодушен. Пришли к согласию, что обвенчаются в следующий приезд в район. В этот раз все одно – не успеют. Кольца для молодых, из особого банковского сплава под золото, обещал купить в Банке, в качестве подарка, Семеныч.
Потом прекрасная половина Десятого перешла к своим, женским делам. А их было… Надо было справить Лене туфли, их пообещала купить новобрачной баба Света, которая «возражения о непомерных расходах слушать не желала». Свадебное платье сошьет Нафанинская дочь – Настя. Она умеет, а материал надобно было купить. Купит Евдокия Дмитриевна и Михал Алексеич. Выберем в этот приезд в районе, Ленка непременно хотела голубой…А, еще наряд Сереге – костюм нужен. Обязательно наряд Наденьке. Свадебный торт. Шампанское. Фотографии надо делать. Можно, конечно, на коммуникатор снять, но осторожно, чтобы лишнее в кадр не попало, например, на столе. И свадебный альбом, его непременно надо распечатать…

21
Мужики же, выпив за помолвку молодых, вернулись к недослушанной лекции деда Андрея.
Дед Андрей поначалу пытался отказаться, апеллируя к своей возражающей половине, но разомлевшая баба Света махнула рукой.
– На чем это я вчера закончил? –  хмурил свои брови дед Андрей.
– С ЦБ мы разобрались, – подсказывал, обычно пьянеющий последним, Семеныч, разливая из кувшина по кружкам пенное пиво, а самогон в рюмки.
Дед Андрей с сожалением посмотрел на эмалированную кружку с пивом и мужественно решил, что мешать в его возрасте уже нельзя, опрокинул полрюмки самогона, закусил скользким маленьким опенком и продолжил свою лекцию:
– Значит пятым этапом прихода к власти паразитарной формы жизни – банкиров – стала цифровизация, когда под колпак попали буквально все граждане мира. Сначала, впереди всех шли китайские товарищи, используя восточный менталитет, для которого интересы общества выше интересов личности. Ну а потом, видя китайские успехи, в гонку по тотальному контролю над населением вступили уже и американские банкиры, и европейские, и наши нувориши. Началось все с внедрения «рейтинга социального доверия», который основывался на всеобъемлющей слежке за своим, тогда еще полуторамиллиардным китайским населением. Распространятся особенно не буду – это все осталось. На улице за человеком наблюдают сотни миллионов камер, с системой распознавания лиц – ведь важна каждая деталь – куда идет, как идет, курит ли, толкает случайно или умышленно прохожих, как смотрит на агитки плакатов и на сам Банк. Кто перед искусственным интеллектом? Идет ли с гордо поднятой головой строитель китайского экономического чуда или гражданин Открытой России первого-второго уровня, успешный заемщик или бесперспективно понуро бредет обремененный кредитами сомневающийся? Куда заходит по дороге? Или это столовая с вкусной и здоровой пищей, позволяющей раскрыть потенциал благонадежного человека или он зашел в рюмочную и позволил себе в дневное время? Куда следует наблюдаемый дальше? Ага, в магазин. Что он купит, понятно, будет сохранено в базе его персональных данных. А на что смотрит и, самое главное, как? Если человек низших уровней стоит перед полками для категорийных граждан то, о чем он думает? Ведь человек должен радоваться, потребляя мясокостную муку и соевую лапшу, обработанную безумным количеством усилителей любого вкуса. Так, а дальше что? Домой идет наблюдаемый. А кто у тебя дома, какие гости? С кем ты спишь, что смотришь по телевизору, какие сайты посещаешь на компьютере, с какими эмоциями? Ведь камера, находящаяся за экраном, бесстрастно зафиксировала и распознала лицо, о чем разговариваешь – запишет коммуникатор. Снова употребление алкоголя и сигарет – отметка в электронной базе. В обязательных социальных сетях ты можешь себя представлять хоть кем, но существует непреложная ссылка от Банка где есть полностью описание твоей личности: сколько тебе лет, социальный уровень, место работы, декларация в налоговый отдел Банка, место жительство, половые связи… Личная жизнь человека тоже открыта, бесстыдно обнажена на всеобщее обозрение. Твои постельные пристрастия, верна ли тебе жена, с кем она была до тебя, физиологические родители детей, тайны нет. Отличие твоего профиля от Банковского минимально, уже минимально. Мозг китайского строителя коммунизма или гражданина Открытой России закуклился, он взят под контроль банкирами и искусственным интеллектом.
Одни подопытные граждане, в безумии своем, рвутся к бонусам, предоставляемым категорийным гражданам. Это – предоставление высокооплачиваемой работы, возможность съема приличного жилья, одобряемые, без поручителей, беспроцентные кредиты, возможность передвижения на самолетах и высокоскоростных поездах, возможность посещения столицы...Другие смиряются и бредут понуро, отдавая по первому требованию Банка все, что он попросит.
Что в России, что в Китае, что в США результат абсолютно одинаковый – полное подчинение человека. Разница есть, и очень существенная. В России, США и Европе человек подчинен банкирами, в Китае – государством, в Исламском мире – духовенством. Конечно, кто-то может сказать, что Великий Китай, очищая своих агнцев граждан от козлищ, ведет свою страну к мировому доминированию, к светлой идее коммунистического завтра, к зримому воплощению своей мощи. Ведь, действительно, китайская экспансия вышла за территорию Земли, идет колонизация Луны и Марса. Исламский мир отстает, но тоже следует в этом направлении. В этом отношении, безусловно цели лидеров компартии выше простого хапужничества банкиров. Вопрос лишь в одном: большая ли это разница для полностью взятого под контроль раба?
Кстати о наших попах! Вдумайтесь, тайна исповеди открыта ИскИну! Ведь все записывается на камеры! И вот уже не перед Господом Богом ты исповедуешься, а перед самим дьяволом! Наши священники Русской православной церкви стали служителями сатаны! О, они долго к этому шли! Через сотрудничество с праотцами самой гнусной организации – Службы Банковской безопасности, СББ, этими чэка, энкавэдэ, кагэбэ, фээсбэ. Потом после падения коммунистического режима замазались в беспошлинном завозе импортной водки и сигарет, поддались греху корыстолюбия – строили себе дворцы, по дорогам ездили все на лимузинах, воды рек и морей бесстыже рассекали яхтами стометровыми, а воздух поднимались на роскошных личных самолетиках и вертолетах. Смешно, прямо с золоченых бортов своих яхт, лимузинов и самолетов благословляли паству, освящали целые города. Вечным своим оружием – смертными грехами – купил дьявол русское духовенство на корню. И блудили и блудят они, и чревоугодничают, и завидуют, и гневаются… Не нашлось в очередное смутное время патриарха Гермогена, чтобы разослать грамоты, освобождающие военных, полицаев и росгвардейцев, «разрешая их» от присяги очередному московскому лжеправителю. Никого не нашлось достойного, из властителей дум, способного призывать и собирать полки, пойти к Москве, изгнать из столицы иноверцев, иноплеменников и банкиров. Хотя, попытки были – провозглашали анафему патриарху Русской Православной Церкви за экуменизм и сношения с безбожной властью многие священнослужители от протоиреев до епископов, случались бунты в монастырях, выбрасывалось в информационное пространство грязное белье РПЦ о свечных заводиках, попах-педерастах, о баснословных богатствах Патриарха и митрополитов… Но с бунтарями Русская Православная Церковь не церемонилась: бунтарей отлучали от церкви, сажали в тюрьмы, монастыри брались приступом с помощью спецназа, зачастую даже другой Веры! Монашек лапали. Священные книги топтали. Ни во что уже не верящий русский народ бунтовщиков не поддержал – Россия уже тогда перестала быть православной. И это произошло во многом благодаря служителям Русской Православной Церкви.
Еще, недавно тридцать лет каких-то назад, споры существовали в обществе, для каких целей проводится цифровизация, создаются социальные платформы. В общество дозировано забрасывалась информация с международных экономических форумов, с оговорок больших банкирских начальников, прогнозы аналитиков. Мир запугивали третьей мировой, лжепандемиями…
А ответ оказался предельно прост – тот что мы видим. Население лишено собственности. Сколько собственности принадлежит Банку? Восемьдесят пять процентов России! Цель – сто! Предприятия, недвижимость, сама земля, лес, реки – все принадлежит Банку. В райцентре у нас уже половину жителей живут в домах своих предков по социальному найму. Остальных душат налогами.
Банк отказался от нецелевых социальных расходов. Обучение? Да только чтоб детишки не мычали, а могли доносы писать. Медицины нет. Сами жители не нужны. Да, в любом случае можешь получить от Банка «Универсальный базовый доход». Надо лишь чипироваться и подчинится целиком – отказаться от всего, что у тебя есть. Но где все эти люди, получающие тот самый «базовый доход»? У нас в районе с десяток наберется этих показательных придурков. Где все остальные? Там же, как в бессмертном романе Носова «Незнайка» – на острове дураков! В шахтах гниют, очевидно, безжалостно раскромсаны на органы, в услужении у банкиров, проданы в рабство во всякие Халифаты и Эмираты. А там часть в гаремы, часть в янычары. Ценный товар и те, и те. Слуга, воин, наложница с вживленным рабским ошейником-чипом – ценный товар. Рабство в двадцать первом веке снова процветает!
Участь людей, временно не принявших «универсальный базовый доход» не многим лучше. Они разучились думать! Временно нужны здесь, Банк, как кровавый молох перерабатывает и их! Человек в большинстве своем превратился в скот, попал в горизонт событий. Отсутствие планирования, мыслей о своем будущем – вот очевидное отличие человека от бессловесного животного. Гражданин Открытой России изо дня в день жрет котлеты из мясокостной муки, сдобренные соевой лапшой, уперся в экран и счастлив. Не надо мыслей, не надо волнений и переживаний, незнание-блаженство, ИскИну видней, Банк всезнающ и непогрешим…
Конечно, есть люди приближенные, на которых банкиры опираются, всякие программеры, полицаи, сббэшники, инспектора… Но они в скудости своего разума не понимают, что они не элита, а расходный материал, который запросто можно поменять местами с заключенным из барака. А кто понимает, тот молчит. Вот так горстка вшей-банкиров подчинила себе человечество, превратив его в кормовую базу… Такие примеры в окружающем нас мире есть. Например, рыбы страдают от солитера-гельминта Schistocephalus solidus, который вырастает настолько большим, что распирает тело рыбы, делая его пухлым. Рыба становится вялой, поднимается все ближе к поверхности. Это делает ее легкой добычей для птиц. Птица съедает зараженную рыбу, тем самым распространяя гельмитов в реки и озера с помощью своего помета. Или муха-горбатка. Самки этих мух откладывают яйца в тело живого муравья. Со временем подрастающие личинки пробираются к голове хозяина и съедают его мозг. Муравей при этом превращается в зомби.
– Гельминты, мухи-горбатки, аж во рту противно, надо смыть. Трезветь уж от твоих рассказов начали, – долил Семеныч.
Герка выпил, крякнул:
– Засиделись, Господи. Управляться же пора! – всполошилась Нафаниха.
– Сиди, мама, я управлюсь, – успокоил ее Гера.
– А подоить же надо!
– Что ж я не доил что ль никогда?
Мужики переглянулись и потянулись к выходу.
Кто-либо из десятинцев приходил управляться к Нафаням каждый день. В Десятом, вообще, сложился своеобразный уклад общества, которой можно было назвать артелью или коммуной. Вроде у каждого и своя стезя: у Семеныча – пашня, пчелы и рыбное занятье, у Нафаней – скотина, у деда Андрея и бабы Светы – огород, у Сереги – таежный промысел, а ведут хозяйство по совести, сообща. Семеныч ли, Серега идут за добычей на реку или в тайгу, то с ними идут и Михал Алексеевич с дедом Андреем. Деду Андрею, в свою очередь, землю под картовище пашет Семеныч, а с грядками бабе Свете помогает вся женская часть Десятого. А уж хлеб – всему голова, поэтому крестьянствовать Семенычу помогают все.
При этом нельзя, скажем, прийти к Нафанихе и попросить овечку-ярку, не принято. Деревенские дадут своим сами. Будет резать эту самую овечку или поросенка Михал Алексеевич и поделит на шесть частей – две части детям, Герке с Наськой, остальное все десятинцам. От Семеныча доход больше всех – зерно, не считая рыбы и меду. Но о ком ему, бобылю, заботится? Деду Андрею с бабой Светой особо дать деревенским нечего, но они стариковским прилежанием своим, жизнелюбием, зазубренной стрелой вошли в десятинскую жизнь. А уж если заболеет кто, то баба Света от кровати больного не отойдет! Приезжали к ней до сих пор и с Раздолья, и с района – баба Света принимает всех. Плату при этом не берет – мало ли какого банковского иудушку занесет? А разговаривать Банком пока не запрещено. Но тут Семеныч свой здоровенный красный нос по ветру держит – многих знает он в районе, а для хозяйства много чего нужно: и ГСМ, и запчасти, и ремонтники. Через двух трех человек все в районе знакомы… Так что, обратившийся к бабе Свете, только выслушай: пособи с соляркой, посодействуй с фильтрами, выручай с наладкой! И все по закону, все оплаты через Банк вроде, но дешевле или почти бесплатно.
Раньше, до войны, по-другому было – всяк в деревне был сам за себя. Наживали добро. А потом – пришло понимание, что наживаться – это для банковских. А своим, в деревне, чтобы выжить надо держаться вместе.
Поздно это понимание пришло, когда уже почти всех деревенских растеряли.
Для деревенских людей грязной работы нет, ну разве что в Банке объявиться. Чистить стойла, убирать у свиней, возить тележками навоз – любая деревенская работа очищает душу.
Мужики покурили и принялись за дела. Коровы и овцы под навесом на улице. На ночь надо всех перевезти в стайку. Стайка большая – настоящий Ноев ковчег. Бык, две коровы, телочка, бычок, овцы, свиньи, гуси, утки, куры. Тут же четыре одичавших представителя кошачьего племени, что борются с «хомяками»-крысами. И все отдельно за перегородочками, и каждому дай хлеба. Крупно и мелкорогатым молотого – дробленки, свиньям и птице выгоднее давать кашу – так лучше усваивается, курам можно и чистого зерна насыпать. И воды каждому натаскай-налей, и почисти в стойлах и клетках, и навоз вывези.
Деда Андрея послали собирать яйца и таскать с колодца воды.
Огромный Герка, прихватив из дому подойник, взялся доить. Дело, судя по его ругани, продвигалось.
– У такого не забалуешь, заломает хвоста! – прокомментировал его действия Семеныч.
Им с Серегой досталось «чистить». Михал Алекссевич же взялся «дать сена и соломы». Стайка большая, но и рук целый десяток, спорится дело. Полчаса, и собрано три десятка куриных и утиных яиц, выскоблены доски и куски резины от дерьма разных мастей, навоз вывезен десятью тележками в огород, нанесено двадцать ведер воды, через сетку сенника заброшены по кормушкам и яслям пахучее алтайское сено, выдана дробленка, рассыпана каша, надоено два ведра молока, скотина переведена на ночной постой в стайку. Можно и покурить. Мужики смолили и смотрели, как из тазика, куда Герка щедро плеснул молочной пены, хвостатая часть подворья – кошки и кобель Кузьма, длиннющими розовыми языками лакали молоко.
– Молочное перемирие, – усмехался Семеныч.
– Надо бы молоко просепарировать сегодня, бать, – гудел Герка. –Я бы сливочек взял детишкам. Дед Андрей, Серега сливок возьмете?
– Хорошо бы.
– Сделаем.
– Можа еще по одной? Праздник ведь кончается! Лексиич, у тебя есть где? А-то пойдем обратно до деда Андрея, – спохватился Семеныч.
– Айда за мной, мужики. Я знаю где мать заначку держит, пойдем. Черт, темно уже, – повел мужиков в дом Герка. – Батя, свечи где?
Разместились выпить по одной рюмке за вчерашним столом. Закусить Гера принес деревенского самодельного сыра.
– Еще раз поздравляю вас, Сережа с помолвкой, и спасибо всем вам, десятинцам за охоту и за эти благословенные дни, – поднял рюмку дед Андрей.
– Спасибо, дед Андрей, – благодарил Серега.
– Да хорош уже, Андрюха, «спасибами» и «данке шонами» разбрасываться, тут тебе не Гамбург! – балагурил Семеныч.
– Деда Андрей, ты лучше дорасскажи про давешних банкиров. Мы-то ладно молодые с Серегой, но вы-то как, деды, допустили этих самых паразитов к нашему телу?
– В оправдание, Гера, скажу, что процесс начался давно. Более того он был неизбежен, и он является платой. За что? За возвышение на вершину своего эго. За отказ от обязательств, перед семьей, перед общиной, перед государством, наконец. Неисполнение обязательств, замена их на удовлетворение своих потребностей – это своеобразное лишение иммунитета перед гельминтами. В России все, как и в остальном мире, только, по обычаю, гораздо более жестоко, – дед Андрей устало ронял слова.
Но, постепенно тема его «Записок» снова захватила его, и он постепенно начал воодушевляться:
– Началось все после падения коммунистов. Коммунистическая Россия была костью в горле у банкиров. Именно из-за е существования они вынуждены были нести бремя «золотого миллиарда». Победили нас в холодной закулисной войне, попросту скупив элиту. По полной аналогии со Штатами, ввели независимый институт Центрального банка, прописали в Конституции России особый правовой статус. Умные люди всегда понимали, что создание ЦБ – это контрибуция, введенная свободным миром за проигрыш России в холодной войне. Там много интересного, в тогдашней Конституции и законе о ЦБ было прописано – о имущественной и финансовой самостоятельности в плане распоряжения золотовалютными резервами, и о защите своих интересов в судебном порядке, в том числе в международных судах, и о возможных судах с Россией. Это – главное, друзья мои, ЦБ не являлся органом государственной власти, а реализация его полномочий уже тогда предполагала применение мер государственного принуждения. Вот так! Запомните, это – ключ ко всему! Нынешний цифровой рай заложен еще тогда – негосударственное юридическое лицо использует с помощью государства, институт принуждения!
С рублевой устойчивостью у ЦБ всегда плохо получалось, или хорошо – это как посмотреть. За срок своего существования до появления Открытой России доллар вырос почти в двести тысяч раз! История, конечно, знает примеры гиперинфляции и большего размера. Так между 1919 и 1923 годом немецкая бумажная марка обесценилась настолько, что рабочие получали заработную плату два раза в день, чтобы успеть купить продукты до объявления нового курса. У немцев даже развилось уникальное психическое заболевание, которое получило название «нулевой инсульт» – люди автоматически приписывали нули повсюду, в том числе и к своему возрасту и размеру одежды. Политические итоги гиперинфляции всегда одинаковы – либо потеря независимости, либо приход диктатора, в Германии – это был Гитлер, у нас – Председатель Центробанка. Именно так, и никак иначе.
Потом, погоня за прелестями свободного мира – мнимыми свободами личности, вседозволенностью, наркоманией, порнографией. Затем потеря десятков миллионов человек в результате бегства граждан за границу, разгула преступности, в том числе этнической, отравления паленой водкой, абортов. После такого кровопускания – апатия – вечная сага о моржах и охотнике. Убивают где-то на окраинах, бросают в тюрьмы, где тоже убивают, убивают на соседней улице, воруют везде… Но меня то это не касается. Всех поднимающих голову убирали тем или иным способом. Миллионы опричников – полицаи, росгвардейцы, отделы «К», отделы «Э», ФСБ… Правители России, над которыми потешался весь мир: один напивался так, что не мог выйти из самолета для встречи на высшем уровне. Другой все осуществлял «поднятие с колен», прямо как пророк Моисей. Правда, Моисей водил свой народ по пустыне целых сорок лет, чтобы в землю обетованную вошли только свободные люди, а наш правитель водил народ чуть меньше, превращая страну в пустыню, свободные люди при этом погибли.
Правители России бессовестно выполняли волю Международного валютного фонда – это такая организация была в то глобализационное время, уничтожали свою промышленность, уже тогда отказывались от бесплатного здравоохранения, школьного обучения, во всех вспыхивающих межнациональных конфликтах, вставали на сторону агрессивного меньшинства из национальных республик. Открыли все границы, превратив Россию в проходной двор, завозили сюда десятки миллионов мигрантов из нынешнего Бухарского Эмирата и Кавказского Халифата. Государство слабело и потихоньку свои функции стало передавать различным структурам, которые контролировались банками. Судебные приставы не справляются с потоком дел? Не беда, банкам дали право блокировать карты нарушителей. Карты блокированы, а долг остался? Организовали бандитов, сбили их в коллекторские агентства, и пошли они терроризировать население за просрочку кредитов и микрозаймов, потом за коммунальные долги… Вскоре грянул банковский кризис –  малый и средний бизнес, а главное закредитованные население и не смогли возвращать деньги банкам. И тут надо было принимать срочные меры, и они были приняты. Произошел запрет наличных денег, все держатели отечественных купюр дома были в момент разорены, нужные продвинутые людишки такими лошками не были – наличные держали только в долларах. И, государство отдало часть своих функций банкам. В состояние кризиса страну привели своей безудержной жадностью сами банкиры, теперь то понятно, что умышленно. И их же, их, предполагалось опять спасать, якобы за счет государства, а на самом деле, за счет и так в конец обанкротившихся граждан! Это в финансовом плане, а в политическом – за счет передачи ему функций государства. Сначала отдали фискальные функции налоговой инспекции, затем в ведении банков отдали государственный Пенсионный фонд России. Ну, и по мелочи:  банкам разрешено было выдавать, за соответствующее вознаграждение разумеется, российские и загранпаспорта, водительские удостоверения, разрешения на оружие, охотничьи билеты, медицинские справки и допуски, осуществлять прием налоговых деклараций… Сначала эти функции банками дублировались, а затем полностью перешли в их ведение, под контролем, якобы, со стороны государства, которому гораздо удобнее было иметь дело с десятком банков, чем с десятком миллионов придурковатых граждан. Вот так, Гера и дошли…

22
Герка уехал рано утром. А жизнь в Десятом потекла своим чередом.
Серега через брод ходил в тайгу, проведал охотничью избу, покормил кота. Потом ходил по тайге, успокаивая мысли, после сумбура событий последних дней. Тропил следы – не объявлялись ли люди, не оставил ли на снегу кровавого отпечатка израненных лап, не залёгший в спячку, медведь-шатун… Из чистого интереса распутывал замысловатые петли, оставленные русаком. Выследил кабаний гурт самок и подсвинков, преследуемых роняющим желтую пену секачом. Кабаний гон…
Семеныч возился со своей полуторкой-«фермером». Толи из строя вышел один из датчиков, толи износилась дроссельная заслонка – движок фермера, завывая на все лады набирал дикие обороты, а потом сбрасывал их до нуля. Семеныч умудрился даже на этой дергающейся скотине доехать до Раздолья, где при разрушенной машинно-транспортной мастерской обитался мужичек с диагностическим ноутбуком. Но подлый фермер, едва-едва добравшийся до специалиста соседней деревни, переключился в нормальный режим работы и шелестел, как отлаженные часы-ходики. Чего только не делали мужики – и давали ему остыть, и ездили по Раздолью, все без толку. Спец развел руками и посоветовал приехать, «когда окончательно похолодат, тогда уж точно он себя покажет»… Семеныч развернулся и поехал в Десятое не солоно хлебавши, по дороге скотина, о четырех колесах, показала свой гнусный нрав и окончательно остервенилась. Так что, жутко матерящийся, Семеныч насилу на ней добрался до двора…
Нафаня, по пьянке умудрившись каким-то образом насыпать в носок, одевавшийся на культю ноги, крошек, стер ее в кровь и прыгал на одной ноге.
Евдокия Дмитриевна скучала по Герке и ждала в гости после выборов Наську и сноху с внучатами.
Дед Андрей корпел над «Записками бывшего физика»
Женская часть Десятого собиралась каждый вечер у бабы Светы. Секретничали, бабки вспоминали свою молодость, учили Ленку уму-разуму.
Семеныч с Серегой, пока не встала река, мотнулись до охотничьей избы за лосиной шкурой и замочили ее у Опалихи. После зарезали-таки Нафанинскую телку и двух овечек. Шкуры овечьи и телячьи были официальными, поэтому решено их было сдать заготовителям при Банке.
Так канун дня выборов Председателя ЦентроБанка и наступил. Возникла проблема: в связи с временной потерей семиместного фермера Семеныча, машина одна осталась на все Десятое – старенькое Нафанинское Рено, а односельчан восемь и еще мяса двести килограмм. И так, и эдак мерековали десятинцы, как выехать. Дел в районе много: и заявление в Банк подать, и мясо сдать, и свадебные хлопоты, и голосование по выбору Председателя, обязательное, очное. Порешили так, что в субботу раненько Нафаня повезет женскую часть Десятого: грузную Евдокию Дмитириевну, Ленку, бабу Свету, Надьку, вдобавок загрузят телку. Сдадут мясо, останутся ночевать у Герки, с утра проголосуют и Нафаня вернет супругу, бабу Свету и Надюху в Десятое, Ленка останется в районе. А вторым рейсом вернется уж за мужиками, и ярок дозагрузят. Все вроде сходилось.
Для деревенских женщин выбраться из деревни в район – целое событие, даже для европейски искушенной бабы Светы. Евдокия Дмитриевна находилась вся в ожидании увидеть Герку, Наську и внуков. Ленка взволнована предсвадебной суетой и подачей заявления в Банк. Хорошо бы, конечно, выехать с Серегой, но не получается. Надька же просто радовалась, что она поедет в райцентр, где ей обещано мороженое, кинотеатр и карусель. Пока женская часть Десятого приводит себя в порядок косметикой и расческами на Нафанинском подворье, мужики загрузили в покрывале и простынях части телковской туши, курят посмеиваются.
– Бабы поехали, вдруг кака заминка с мясом? – командует Нафаня, приодетый в старинного покроя пиджак, выпущенный еще задолго до войны.
Расстаются десятинцы всего лишь на день, но прощаются обстоятельно.
– Андрюша, оставайся тут на хозяйстве. Самогонку не пей! Илья Семеныч не устраивайте тут ничего без нас! – наказывает баба Света.
– Без вас никак, без вас скучно, бабоньки, – Семеныч с утра подозрительно весел.
– Света, две недели уже не употребляю, – увещевает супругу дед Андрей.
– Вот и не надо тебе, вон как плохо было…
Серега целует Ленку и Надьку:
– Все, завтра встретимся.
– А в кино мы без тебя пойдем? – подпрыгивает от нетерпения Надька.
– В этот раз без меня, Надь.
– Ну, уж развели тут мокроту. На день всего прощаемся. Вы уж там не подведите Десятое! – шумит Семеныч.
Недоумевают все бабы, а высказывается Ленка:
– В смысле, Илья Семеныч?
– Ну, выберите уж кого надо. Государственное дело!
Мужики хохочут – выборы безальтернативные и проголосовать против нельзя, ИскИн бдит: приложил ли ты палец к зеленой или красной иконке.
– Да ну тебя, балабол! Коров подоить не забудь, Илья Семеныч! С Зорькой поосторожней – титька у нее больная, ушиб! – Нафаниха устраивается на переднем сиденье, – Поехали, Михал Лексеевич!
Рено, обдав десятинцев синим масляным дымком, трогается.

Нафаня вернулся, как договаривались, на следующий день в двенадцатом часу, до района более двух часов ехать. С ним была лишь баба Света. Мужики уже стояли возле его дома, курили:
– Ты куда супругу дел Михал Лексеич? Здравствуйте баба Света.
– Едрит, – выругался Нафаня, вылезая из машины, – Притомился ехать, дайте тягнуть, а?
Подошел к мужикам, степенно поздоровался за руку:
– Евдакея у Герки осталась погостить, Герка привезет вместе с Надюхой в четверг.
Из машины выбралась баба Света, подошла приобняла мужа:
– Здравствуйте, мужчины. Будь здров, Андрюш.
– Сдал телку, Лексеич? – спросил, курящего Нафаню, Семеныч.
– Сдали в заготконтору, слезы.
– Почем?
– По триста, язви его. А телка была добрая! – жадно затягивался дымом Нафаня. – Хотел сигаретов купить, тоже за триста, Евдакея не дала.
– Добрая была телка, а сигареты казенные – говно, – хором выражали Нафане солидарность деревенские мужики.
– Совсем народишко районный измельчал, эров ни у кого нету. Правда овечек договорился Герка полицаям пристроить по триста пятьдесят. Так что для расчета с тобой, Семеныч, должно хватить.
– Разберемся, Лексеевич. Давай, до горки я сяду? – Спросил Семеныч, и дождавшись утвердительного Нафанинского кивка, скомандовал, – Серега грузи ярок, Андрюха, Лексеевич по коооням!

23
Дорога с Десятого до райцентра – почти пятьдесят километров. Мужики про меж себя говаривали, что «была бы сотня – еще лучше бы было». С Десятого до Раздолья – грунтовка по горам, от Раздолья до райцентра – разбитый, но асфальт, и уже равнина. Возле самого Раздолья подъем в горку, после которого начинает ловить связь, именно до этой горки Семеныч и сел за руль. Машиной управлять без внесения в электронный полис было нельзя, автоматический штраф в полторы тысячи эров. Старенькая Рено Нафани встроенной камеры внутри салона не имела, но после последнего техосмотра к сети ее уже подключили, поэтому разговаривать свободно в машине уже было нельзя.
Грунтовка вилась между горок, ныряя в низинки и забираясь на относительно плоские взгорки вершин, мимо которых уже было дорогу никак не проложить.
След туда-обратно был только один – Нафанинского Рено.
– Снежка бы больше навалило – не пробраться нам было бы на выборы, – сообщил всем ясную истину Семеныч.
– Может почистили бы перед голосованием, – с сомнением произнес Нафаня.
– Можа и так, но скорее всего просто оштрафовали бы за неявку.
– Это скорее всего, – пришли к консенсусу мужики.
В прошлом году грунтовку от Раздолья до Десятого за всю зиму чистили грейдером раза три, в добавок зима снежной выдалась и добраться до Десятого можно было только на бэтэре. Что чужим с оказией добираться приходится до Десятого – хорошо, что Герка с Наськой по зиме приезжают редко – плохо.
– Сто пятьдесят уже, – угрюмо сообщил Нафаня.
– Что сто пятьдесят, Михаил Алексеевич? – переспросил дед Андрей.
– Сто пятьдесят от Раздолья до райцентра с пассажира! А вот и горка уже!
Семеныч остановил машину, мужики вышли покурить, запасливый Семеныч взял с собой ровно четыре сигареты – курить самосад все равно нельзя в райцентре. Мужики отошли от автомобиля, закурили и стали материться – банковская мелочная подлость не знала границ. Несколько лет тому назад Глава Центробанка внес Указом изменения в Налоговый кодекс Открытой России, с того момента перевозить бесплатно в частном транспорте можно лишь родственников первой категории – супругов, детей и родителей. А остальные пассажиры, не входящие в эту категорию, должны были переводить собственнику облагаемые налогом строго определенные суммы, которая ныне повысилась до ста пятидесяти эров с человека, за контролируемый ИскИном участок – с горки до райцентра. Банк списал с Ленки триста эров, за нее и за Надьку, и триста с бабы Светы, за проезд туда и обратно, а Нафане же перевел лишь четыреста пятьдесят, оставив сто пятьдесят себе, в качестве подоходного налога. Ну, не верил Банк в бескорыстность граждан Открытой России! Не нравится, что – езжай общественным транспортом!
Мужики покурили, достали из карманов самодельные маски, натягивали резиновые перчатки, вешали на шею бирки. Выход на улицу без этих атрибутов карался строго! Административный штраф в четыре тысячи эров, и это – только за первый случай. Бирки в Открытой России, заменяли паспорта и представляли из себя ламинированный кусок картона, с фотографией, указанием фамилии, имени, отчества, индивидуального налогового номера, номера коммуникатора, QR код… Цвета у бирок были разные, у всех сидящих в Нафанинской машине белые – шестой социальный уровень, потом были голубые, желтые, розовые… Граждане первого уровня, их десятинцы видели лишь по телевизору, щеголяли с черными бирками. В Раздолье уже были камеры, которые могли зафиксировать отсутствие бирок, масок, перчаток. Маски и перчатки ввели в обиход еще в прежней России – с помощью их купировали распространение инфекций. На время войны про маски власти забыли, а как война кончилась, так Банк опять стал через намордники заботится о здоровье граждан. Носить атрибуты покорности – бирки, перчатки и маски в машине – было для десятинцев форменным маразмом, но супротив идентификации не попрешь!
Нафаня сел на место водителя, тронулись, и автомобиль натужно, потому что без разгона, забрался на Раздольевскую горку. Тут же в машине раздался дружный перезвон оживших коммуникаторов. Соскучившаяся по хозяевам техника сообщала последние достижения Банка, предупреждала о введении новых ограничительных мер, ужесточении наказаний, увеличения размеров штрафов, вступлении в действие запретов…Мужики уткнулись в экраны – проверять свои кошельки. Заботу о расчетных счетах граждан Банк брал на себя – автоматически, безакцептно, списывались с них налоги, пени и штрафы. Оставалось только вздыхать, даже выматерится русскому человеку в присутствии электронной персональной техники было нельзя.
– Как правы были прежние англичане, что говаривали: «Нет новостей – добрые вести», – усмехался дед Андрей.
– Да уж!
Грунтовка цепляла Раздолье краем, примыкая к асфальтированному шоссе. Вырулили. Знак ограничения скорости в девяноста километров на дороге с выбоинами, напоминающими лунный пейзаж, смотрелся чистейшей воды издевательством.
– Поддай, Алексеич, долг гражданский надо отдать – мочи нет, – подначивал Нафаню Семеныч.
– Колеса тут можно оставить, ям новых появилось…Ты бы, Семеныч, написал в Банк письмо о ремонте дороги, что ли, – отвечал Нафаня.
– Банк и сам все знает…
– Это верно.
Тридцать разухабистых километров и вот он, райцентр – поселок в тысячу дворов, несколько трехэтажек, шесть тысяч человек. Граждане заняты на работе в каменном карьере, есть еще элеватор, сельхоз БУП13, дорожный БУП. Женщины учат в школе, воспитывают детишек в детском саду, трудятся в публичном доме. Люди более высоких социальных уровней заняты в Банке. В общем, живут.
(7.Банковское унитарное предприятие. прим. автора)
Райцентр украшен флагами-триколорами Открытой России и агитационными плакатами, показывающие преемственность поколений от самого Александра Невского через Суворова, Кутузова к великому реформатору Гайдару, а уж от него к Председателям Банка. Из динамиков льется патриотическая музыка, на дороге экипажи банковских полицейских – все это создавало непередаваемое ощущение главного государственного праздника – Дня Выборов Председателя Банка. Нафаня выруливает к площади, там паркуется.
– Вы голосуйте, мужики, а я сейчас Герке позвоню, поедем овечек и шкуры сдадим. Вы меня туточки ждите, – напутствовал односельчан Нафаня.
– Давай Лексеич, удачи тебе в коммерческих делах, – посмеивались мужики, выходя из машины.
Площадь райцентра – типовая. По одну сторону – здание бывшей районной администрации, к ней примыкает помпезный дом бывшего пенсионного фонда, рядом барак полиции – теперь это все Банк. По другую сторону жилые трехэтажки, слева стадион с заветом Первого Председателя Банка: «Быстрее, Выше, Сильнее», справа тополиная аллея. Перед тополями расположилась ярмарка, которая торгует пряниками, бубликами, газводой, там же цветочные ларьки. По периметру площади столбы освещения, на части из них ПКТ – танковые пулеметы Калашникова, управляемые искином. На площади находится памятник Первому Председателю Центрального Банка – основателю Открытой России. За глаза, да промеж себя, первого Председателя называют «старухой», на людях вслух это конечно произносить нельзя – закон об оскорблении власти никто не отменял. Скульптура чугунная, стандартная – за рабочим столом, в очочках, в строгом деловом костюме, подперев подбородок рукой, сидит она – основатель государства нового типа. Лицо скуластое, рот сжат в упрямую нитку, на высоком челе отображаются думы о Банке, об Открытой России и ее гражданах. Государственные истуканы давно обитались на этом лобном месте площади – до Председателя Банка здесь стоял, страшно и сказать ныне, сам вождь мирового пролетариата. Имя Ульянова-Ленина вымарано из школьных учебников истории, поисковик в рунете дает справку, что «…в результате Октябрьского переворота к власти в России пришла кучка авантюристов-радикалов во главе с Ульяновым. Их социальный эксперимент, с утопическими идеями всеобщего равенства, оказался провальным, принеся неисчислимые беды народам России. Но с исторической точки зрения эволюционный шаг в сторону, окончательно убедил российское общество двигаться в сторону своей высшей формы развития – Открытому обществу…». Все так, но ведь стоял же, почти сто лет, и тоже ручкой показывал светлый путь.
Мужики потянулись к цветочному ларьку, покупать гвоздики, чтобы возложить их к памятнику Первому Председателю – так было принято, традиция. Семеныч взял девять красных гвоздик, за пятьсот эров, их поделили на троих и пошли класть цветы.
Серегу неожиданно с головой накрыло ощущение взгляда в спину. Своей способности чуять чужие взгляды, зверя ли, человека ли, он полностью доверял – это не раз спасало ему жизнь. Поэтому он пошел к памятнику стараясь держаться между Семенычем и высоченным дедом Андреем. Цветов у постамента было много, Сергей, поместив свои на относительно свободное место, наклонился якобы поправить букетик и оглянулся. На площади уже не было многолюдно – большая часть народа уже проголосовала, патрульные экипажи внимания к вновь прибывшим не проявляли. Мужики, возложив цветы отошли на несколько шагов, на несколько мгновений склонили голову перед гением, прозорливостью и решительностью Первого Председателя – часть ритуала. Неожиданно ожил один из пулеметов на вышке, скрипнул, слепо поведя рылом ствола по площади, у мужиков пот потек промеж лопаток – ходили слухи о расстреле граждан на площадях, сбойнувшим или обнаружившим террористов с помощью системы распознавания лиц, искином. Но ПКТ, потеряв интерес к происходящему на площади вновь заснул, повесив ствол по направлению к земле.
– Пойдемте голосовать уже, – сказал Серега движением плеч сбросив напряжение. – И Лены с Надькой что-то не видать.
– Серега, ау! – тут же нашлись помянутые десятинцы, призывно махая возле ярмарочных лотков.
Мужики направились к ним. Неожиданно на ярмарке грянула разудалая скоморошья музыка из рожков и ложек, и на ярмарочный пятак выскочило с десяток ярко раскрашенных клоунов, шутов, скоморохов и зазывал. С толстым слоем грима на лицах, в желтых париках, в крикливых, сшитых из разномастных тканей, одеждах, с накладными носами, в колпаках с бубенчиками, они прыгали, кривлялись, те что помоложе, катали акробатическое колеса. Орали ахинею своими лужеными глотками:
– Десять улыбок с утра натощак
И вам кредит предоставит Банк!
Просим вас обратить внимание
На программу ярмарочного гуляния:
С утра и до вечера — танцы и пляски
Не берегите все свои связки!
Другие раздавали бесплатные лотерейные билеты:
– Дорогие жители, стольного града
Сегодня от Банка вас ждет награда!
Верьте нам, мы скоморошьего происхождения,
Такого не было от вашего дня рождения!
Подходите к нам за билетами не робея –
Ждет вас беспроигрышная лотерея!
Говорят, клоунов, мимов и скоморохов очень любила Первый Председатель Банка, что-то будили они своим кривляньем в ее банкирской душе. Так и повелось с той поры – любое всенародное гулянье – обязательно скоморошье представление.
Надька клоунов боялась. Вот и сейчас, плача навзрыд, пыталась спрятаться за мать от пожилого страшного клоуна с ртом, намалеванным от уха до уха. Клоун безуспешно пытался всучить Надьке петуха – здоровенный леденец на палочке. Деревенские поспешили на помощь – не отбить, конечно, Ленку с ребенком, а лишь оградить – потому как, скоморошичья братия была совсем не простой, а обильно разбавлена сотрудниками СББ. На народных сборищах же всякое может случиться.
Сереге перегородил дорогу яркий шут, схватил за руку:
– Здравствуй, сказочный герой!
Смирно встань передо мной!
Вот билет счастливый твой
Коренастый, ниже Сереги почти наголову, лица, изуродованного краской и поролоновым носом не узнать, но глаза, глаза – знакомые. И совсем негромко, что в гвалте слышно только им:
– Узнал? Тише! Женька – я, Худяков. Жду тебя на триста двадцатом километре. выходи из машины и жди.
И сунув ему в руку красный билетик, мим опять громко заорал на всю площадь:
– Иди к стойке, дармоед,
А то скоро у Банка обед!
Серега на деревянных ногах побрел к розыгрышной стойке, краем глаза анализируя обстановку – Семенычу удалось разминуться с клоунами, а над дедом Андреем потешался рослый скоморох. Подошел к стойке, протянул билетик. За столом уже банковский работник, ведь дело государственной важности, – траты на электорат, строго взглянул на бирку:
– Маску снимите.
Строго сверив Серегин анфас с фотографией на бирке, рукой в перчатке сделал требовательное движение:
– Билет дайте.
Банковский взял в руки билет, пломбированный заклепкой, распечатал его и торжественно объявил:
– В честь государственного праздника – дня выбора Председателя, вам от Банка России ценный приз – электрочайник!
Тут же, найдя нужную коробку на полке, банковский торжественно вручил ее Сереге.
Шутихи при этом плясали вокруг победителя бесплатной лотереи:
– Хочу чаю, хочу чаю
Из большого чайника.
Я не выйду за простого,
Выйду за начальника.
Электрочайник для Десятого, где электричество неделю за месяц, был верхом идиотизма, и издевательством, но отказаться было нельзя. Мысли же Сереги были заняты другим: «Женька Худяков, его самый близкий друг по армии! Как он его нашел? И вид его этот, клоунский… Зачем?».
Женька Худяков родом был из Нижневартовска. Вместе с матерью и сестренкой жили в общежитии. Там и встретили исламский мятеж. Север тогда был наполовину заполонен выходцами из Средней Азии и Кавказа. А тут еще эмиссары активно работали, известно ведь «Нефть и газ – собственность Аллаха». Полиция и Росгвардия тоже были основательно доукомплектованы национальными кадрами. Сотрудники и до мятежа боялись мусульман, а уж как полыхнуло, то все по норам разбежались, оставив разобщенных граждан один на один с хорошо вооруженной, сплоченной мусульманской общиной. Остальным народам, как и водилось во все времена на Руси, объединятся не давали. Стратегический же район качает нефть и газ в пользу лучших людей страны – должно быть все тихо и спокойно. На страже были все, так называемые силовики, мигом состряпывали дела об экстремизме. В любом конфликте с людьми из диаспоры «люди в погонах» становились на сторону мусульман, так удобнее. Так что после мятежа и последовавшего после него освобождения городишко вымер – не то что людей кошек и собак не осталось на улицах. Женька был в числе чудом выживших счастливчиков. В армии он рассказывал, что в общежитии был организован исламский штаб, а он в это время жил между трубами в подвале. Мать расстреляли, сестренку моджахеды забрали с собой – обычная история. Потом пришли наши. Еле живого Женьку, полностью изможденного, нашли чудом, отправили в интернат. Подлечили, откормили, а потом задействовали вместе со всеми на работах – цифровой коммунизм. Женьку отправили опять на Север – разбирать завалы, собирать недоеденные зверьем трупы, участвовать подсобником на работах по восстановлению магистральных трубопроводов, компрессорных станций, котельных. Затем его забрали в армию. Женька попал сначала в знаменитую учебку Борзя на самой границе, а затем в егеря, стрелком.
Серега с ним был одного призыва. В части была дедовщина. Много служивших контрактников-контрабасов, прошедших горнило гражданской войны и интервенции, жили отдельно в общежитии, в казарменные дела обычно не вмешивались – что для них были не нюхавшие пороха пацаны. Дедовщина расцвела махровым цветом – так у славян принято, только победили врага, избавились от инородцев и тут же взялись за междоусобицу. Первые полгода на облавы молодых в тайгу не пускали, на пацанов ложилась вся хозяйственная работа. После боевых выходов молодого солдата посвящали в егеря, и он становился своим. Вроде бы все справедливо, но садисты конечно же были. В роте была команда их подмосковных на полтора года старше Серегиного призыва, ребятки – незаурядные, здорово держались друг за друга. Один из них, сильно похожий на кота Матроскина из советского еще мультфильма и имевший соответствующее армейское прозвище – Кекс, Серегу не взлюбил. Волей-неволей подмосковные вставали за своего земляка. Кроме обязательных работ, падающих на плечи молодых – уборка казармы, наряды по столовой, чистка картошки, разгрузка угля, Кекс все пытался заставить Сергея работать лично на него – заправить кровать, подшить подворотничок, постирать плевую форму-хэбэ, почистить берцы, а то и просто вызвериться – «пробить грудину». Серега сопротивлялся, как мог, но за Кекса заступались земляки, которые мало того, что были старше десятинца, так среди них были двое настоящих атлетов Захар и Красава, выстоять против которых не было никакой возможности. Зашуганные призывники, после учебки, держались порознь. Так продолжалось до тех пор, пока в роте не появился молчаливый Женька, осмотрелся пару дней, вникая в обстановку, а затем зашел в каптерку где подмосковными производилась экзекуция Сергея и заявил:
– Оставьте его!
Их, конечно, тогда здорово побили, но и они дали сдачи «будь здоров». Ночью им хотели устроить показательную казнь, но к ним присоединился третий – Павлиша. Павлиша был эвакуированный из Анадыря, который вроде бы сейчас принадлежит американцам. Женька в интернате занимался вольной борьбой, Павлиша имел какой-то разряд по боксу, а Серега просто был жилист. Их побили и в этот раз, но удовольствия Кекс, отхвативший синяк под глаз, не получил.
На следующий день Павлиша похитил с кухни ножи для чистки картошки, прочитал им отрывок из «Марти Иден», где главный герой бился до перелома руки, взял с однопризывников клятву – «стоять так же до конца», и они пришли в роту уже вооруженные. Встали перед двумя десятками подмосковных, как волчата ощеренные, зубами и ножами. Подмосковные отступили.
Вдобавок, о конфликте узнали контрабасы-фронтовики и навели порядок среди салаг. Фронтовики, ночевавшие в отдельных кубриках, после отбоя пришли в роту, подняли личный состав по команде «сбор», в трусах и майках построили роту.
Один полноватенький контрабас, старше Сереги лет на десять, ходил перед строем выкрикивая:
 – Китайцы, чурки есть? Моджахеды есть? Псы, обрезанные, есть? Нет?
Он подошел к Кексу:
– А ты, вот, похож!
И коротко, слева, ударил по печени:
– Что ж ты, падла, своих пацанов уродуешь? Халифату служишь?
И ногами! Подмосковным тогда досталось всем. Указания были даны четкие – молодые должны работать, но издеваться над ними нельзя! Главная задача старых – тянуть молодых до своего уровня по физической и боевой подготовки.
Так Серега сдружился с Женькой и Павлишей. Потом была служба, настоящие боевые выходы – случались погони за хорошо вооруженными контрабандистами, были столкновения с китайскими диверсионными группами и пограничниками. После интервенции новая государственная граница немаркированная, сам черт не разберет где наша территория, а где уже китайская.
Сергей шел в Банк и все перебирал в голове подробности встречи:
«Отслужили срочную, вместе пошли в контрабасы. Теперь Женька, размалеванный, здесь, светится не хочет. Откуда такая секретность? И самое главное – зачем? Банковская проверка? Так что меня проверять – я весь как на ладони, шестой уровень. С другой стороны, Женька подставить не сможет! Кому тогда, вообще, верить? Конечно же выйду на триста двадцатом».
– Сереж, ты чем занят? – перебила его размышления Ленка.
И уже в полголоса добавила:
– Я говорю с Геркой вчера разговаривала и с его супругой – Лизой, они не против стать опекунами для Надьки. Мне тогда выписываться из Десятого не придется.
– Хорошо.
– Так вот, там в анкете будет пункт об удочерении. Напиши, что отказываешься удочерять Надюшку. Понял?
– Что, Серега мне не будет папой? – все же подслушала разговор взрослых Надя.
– Тшш, будет. Но для остальных это тайна, поняла? – Ленка успокаивала дочь.
Что такое тайна, ребенок из Десятого знал очень хорошо:
– Поняла.

24
Десятинцы подошли к Банку, голосовать.
И прежние, рядовые банки, еще в Российской Федерации и в Европе, стремились создать свой собственный имидж, строгий, деловой, изысканный и футуристический. Идешь по улице, может даже и фасады домов обшарпаны, а перед тобой образец ухоженности – банк, с обязательным логотипом. Зайдешь вовнутрь, через стеклянные же двери и попадаешь в прихожую с банкоматами. А банкоматов целый ряд, тоже фирменные в цвет банка, стоят подмаргивают под камерами. Дальше вход непосредственно в банк, где обязательно вертухай-охранник в деловом костюме, служащая в униформе банка за стойкой улыбается: «Вы по какому вопросу?». А сама, меж тем, всем своим видом показывает мол не тупи, деревенщина, возьми талон нужный на терминале сам! Далее ожидание на низеньких креслах и диванах решения своего вопроса, тоже фирменных – синих, оранжевых, белых. Мелодичный голос сообщает: «Талон Э-47, подойдите к стойке номер…». И талон идет покорно к стойке где за стеклом опять же в униформе именно этого банка служащая – прямо стюардесса. Банк не банк, а лайнер воздушно-космический. И понимает посетитель-талон, что отдать свои деньги банку – это неизбежность. Но то было в прежние времена, когда еще были банки, а теперь Банк! Царь и Бог, кредитная организация, налоговое ведомство, полицейское управление, ЗАГС, поликлиника, храм и, даже, похоронное бюро. Все продумано до мелочей – от хирургической чистоты коридоров и кабинетов, через витражи окон, настраивающих на возвышенный лад, до иконостаса Председателей и высших иерархов Банка. И служители банка – буквально небожители – люди других социальных уровней. Между банковскими и обычными гражданами – пропасть, которую не преодолеть социальными лифтами. Чтобы перескочить в банковские надо умудриться родиться от людей категорийных, либо быть канатоходцем с идеальной незапятнанной биографией и сознанием, пройти над пропастью отрешившись от морали, совести и милосердия, иначе сорвешься вниз к обычным – пятым-шестым.
При входе в Банк граждане подвергались тотальному досмотру. Сумки, если они были, ставились на транспортерную ленту для просвечивания. Железные предметы выкладывались на стол, брючные ремни снимались, а сам гражданин вставал на платформу, лбом необходимо было упереться в стойку с плавающими сенсорами, сканирующими сетчатку глаз, а руки приложить на желтые круги для сверки отпечатков пальцев, самих же граждан в это время светили рентгеновским детектором. Свою дозу облучения в ноль-пять микрозивертов получила и Надька.
– Гражданин… идентифицирован, – сообщал мелодичный голос искина, – пройдите к окну номер…
Надька, зачарованная тем что, строгая тетя ее узнала и обозвала по взрослому Надеждой замолкает.
Зашел в Банк, дальше уже от тебя ничего не зависит – Банк лучше тебя знает, куда тебе нужно. Но сегодня – праздник, поэтому ИскИн первым делом делит десятинцев по стойкам для голосования. Таинство голосования происходит в закрытой кабине, где на терминале пальцем надо нажать зеленую иконку выбора. Красная есть тоже, но нажатие на него верифицированным пальцем – предмет для посещения полицейского или медицинского отдела Банка.
Сегодня ИскИн десятинцев не трогает, дед Андрей с Семенычем торопятся из Банка на волю, а Сергею с Ленкой надлежит подать заявление на регистрацию брака. Они подходят к стойке терминала, выбирают соответствующее окно, получают талон на двоих и уходят из вестибюля банка, направо по коридору в отдел ЗАГСА.
В ЗАГСЕ сегодня безлюдно – лишь один дежурный сотрудник, регистрирующий родившихся, умерших и бракосочетающихся, но таких в день праздника было немного. Несмотря на отсутствие посетителей сотрудница ждет указания ИскИна: «Талон номер подойти к окну ЗАГСА». Сергей с Леной подходят к окну:
– Хотим подать заявление о браке.
– Заполняйте заявление на терминалах.
Жених и невеста садятся за столик, каждый за свой монитор и начинают заполнять формы, каждую страницу подтверждая оттиском пальца. ИскИн знает о гражданах все, но дотошливо продолжает собирать и подтверждать информацию.
– Ты про Надю не забыл? – шепотом напоминает Лена.
Шепчи или кричи во весь голос – ИскИн слышит все.
– Нет.
Дело доходит до детей будущих супругов и Серега, подученный Ленкой, ставит «Нет» в графе «удочерения». В графе «способ» регистрации брака супруги выбирают эконом вариант «заочно». Это означает, что после рассмотрения заявления граждан им будет на коммуникатор отправлено сообщение «о регистрации брака» или в «отказе от регистрации».
Десятинцы подходят к стойке, где сотрудница смотрит информацию, потом жмет кнопки и протягивает Ленке два талона:
– Вам следует пройти в медицинский отдел и социальный отдел с ребенком
– А я? – спрашивает Сергей.
– Вы можете быть свободным, ожидайте решения Банка.
Ленка отчаянно трусит – вызвали в медицинский отдел, значит могут определить, что она беременна. У Лены на карте чуть больше двух тысяч эров. За внебрачную беременность без соизволения Банка – минимальный штраф десять тысяч эров, максимальное наказание, если не известен отец ребенка, предусматривает принуждение к аборту. Деньги занять можно у Семеныча, но сверху ляжет подоходный налог. Вызов же, с Надькой, в социальную службу – это объяснительная на тему: «Почему гражданка выходит замуж за одного, а опекунство дочери берет на себя другой?». А врать Ленка не умеет, а все проверяется детекторами. Десятинцы прощаются.
– Буду ждать вас на улице, – говорит тоже сильно нервничающий Сергей и уходит.
Ленка с Надькой идут в медицинский отдел, где Надьку сажают за стол – играть в компьютерную игрушку, а Ленку, о чудо, минуя медицинский сканер с обязательным забором крови, направляют к терминалу заполнять медицинскую анкету. Лена не знает, что к чуду приложили руку кракеры «Права голоса», обрушив районные, в том числе и медицинские базы, и Банку просто сейчас не до Ленкиных страхов. Через две стены, в серверной Банка кропотливо трудится целая бригада банковских программистов из областного центра. Анкету все же заполнять пришлось, и вопросы-то самые, что ни на есть срамные…ИскИн знает все, но интерес не теряет, ждет новой информации, сличает ее со старой:
– «И во сколько лет Ленка начала половую жизнь, и сколько у нее было партнеров, имена, фамилии отчества, если помнит, то их ИНН, когда последний раз были месячные, их продолжительность…, живет ли половой жизнью с Сергеем, периодичность, испытывает ли удовлетворение…».
Наконец бессовестная машина заканчивает свою пытку, и Ленка со стыдливым румянцем берет за руку Надьку, и они уходят в социальную службу. Там Лену опять сажают за терминал – заполнять опросный лист, касаемо условий проживания, достатка, наличия родственников, будущего обучения ее ребенка… Тут пошли вопросы скользкие, вдобавок пришел штатный психолог Банка – женщина в белом халате далеко за сорок, и забрала Надьку поговорить. А за физиологической реакцией мамы смотрят десятки камер и черт знает сколько еще всяких детекторов.
Ленка мыслями там, с ребенком – не сказала бы Надька, что лишнего, а сама вынуждена заполнять и заполнять формы:
– «Знает ли она, что гражданин Георгий подал в Банк прошение на опекунство ее ребенка?»
– Да.
– «Было ли это решение гражданина Георгия согласовано с гражданкой Еленой.»
– Да, – подтверждение папиллярным узором пальца.
– «Чем вызвано обращение гражданки Елены к гражданину Георгию взять опекунство над ее ребенком варианты ответов:
1. Нуждающимся положением гражданки Елены»
– Нет
«2. Невозможностью финансово содержать ребенка вновь образуемой семьей между гражданами Сергеем и Еленой»
– Нет
«3. Неприязненными отношениями гражданина … Сергея к ребенку Елены от другого мужчины – гражданина … Андрея»
– Нет
«4. Сексуальными домогательствами со стороны гражданина … Сергея к дочери гражданки Елены»
– Нет
«5. Сексуальными связями либо влечением гражданки … Елены и гражданина …Георгия»
– Нет
«6. Указать другую причину данного обращения со стороны гражданина Георгия»
– Хотим вместе с будущим супругом произвести обязательное обучение моей дочери в общеобразовательной школе, а в связи с отсутствием рунета в селе Десятое, где мы проживаем, возможности такой не имеем…
Наконец бесчисленные формы заполнены, а тут и психолог с Надькой вернулся:
– Надя, сядь здесь за терминал, порисуй, нам с твоей мамой поговорить надо.
Надежда безропотно села за маленький столик с терминалом. Ох, не простые это рисунки, баба Света все подробно Ленке рассказывала. Но, как объяснить про подсознание шестилетнему ребенку?
– Пойдемте в кабинет гражданка.
Пришли в кабинет психолога, сели за стол, перед психологом монитор, там социологические и еще черт знает какие портреты Лены и ее дочери. Как маньяк-потрошитель, ИскИн вывернул наизнанку все внутренности десятинцев.
– Я хочу с Вами серьезно поговорить – у Вашей дочери серьезные проблемы. Она скрытничает, очевидно запугана вашим будущим супругом или лично Вами.
– Да что вы такое говорите? Что нам скрывать то в нашей тайге? Мы люди простые, у нас и нет ничего, все открыто, – оправдывается Ленка, вытирая потные ладошки об юбку.
Жест не остается незамеченным со стороны психолога, и она командует:
– Положите руки на стол! Вот именно! Вроде скрывать нечего, а ребенок замкнут, не идет на контакт с Банком. Почему Вы не хотите с будущим мужем переехать в райцентр пока будет происходить обучение Вашей дочери?
– Но у нас же с мужем предпринимательские патенты! Он охотничает, а я выделываю шкурки, дом там у нас остался от деда.
Блестят строгие дужки никелированных очков банковского психолога, голос ее бездушен:
– В районе много жилья, оформите социальный наем. Вашему предполагаемому супругу можно вступить в охотничью районную артель. Что касается Вашей занятости, то вот есть отметка: вам неоднократно со стороны Банка предлагали работу. Это так?
– Да в сферу обслуживания, – краснеет Ленка.
Выявил искусственный интеллект повышенный интерес со стороны мужской части граждан райцентра к Ленке, а это значит, что ждут ее для работы проституткой в публичный дом.
– Вы считаете работу в публичном доме грязной или недостойной Вас? – давит банковская.
– Что, Вы! Я соблюдаю закон Открытого общества, в котором сказано, что грязной работы не бывает, – нащупывает, подученная бабой Светой, почву под ногами Ленка.
– Тогда в чем дело?
– Я все-таки чувствую призвание к выделке шкур…
– Относительно все ясно. Какую судьбу вы видите для вашей дочери?
– Восьмилетнее обучение, карьера по направлению Банка, переход в более высшие категории, в идеальной перспективе, мечтаем с Сергеем, чтобы наша дочь попала на работу в сам Банк, – заучено оттарабанила Елена.
– Громкие слова, которые сильно расходятся с делом. Для их воплощения я бы на Вашем месте подумала отдать ребенка в интернат.
– Нет, я хочу, чтобы мой ребенок был со мной.
Психолог стучит пальцами по клавиатуре, дополняя своими оставшимися человеческими чувствами, мнение ИскИна по отношению к Ленке и ее дочери.
Ленка, не помня себя, забрав по дороге Надьку, направляется к выходу из Банка. Вняв все тому же мелодичному, сопутствующему голосу; «Спасибо за посещение Банка. Не забудьте при выходе на улицу надеть маску и перчатки», Ленка напяливает соответствующий рабский реквизит на себя.

25
Недалеко от входа в банк их ждет Серега, замечает своих и торопится к ним:
– Как все прошло?
– Не знаю, Сережа, мне кажется нам откажут с опекунством.
– Да вроде Герка у нас ме… полицейский, – понижает голос Серега, – Надь, ты как? Пойдемте, вон уже Нафаня с Геркой приехали, а вон и дед Андрей.
– У меня все хорошо, я в компьютере картинки рисовала, а тетя меня все про Десятое расспрашивала.
– Дома всем вместе расскажешь, хорошо? – перебивает ее мать.
Чем дальше от Банка, тем быстрее идут Десятинцы, не произвольно ускоряя шаг. Впрочем, со стороны выглядит, что они увидели своих знакомых. Рядом с Рено Нафани стоит служебный, Геркин УАЗ. Между высоченными дедом Андреем с розовым халатом, подаренным Банком и Геркой в полицейской форме, маленький Нафаня сморкается в клетчатый платок, который он засунул прямо под маску. Герка, тоже в обязательной маске, гудит:
– С праздником, Серега! Тебя, стрекоза, и мамку твою, уже с утра видел. Как все прошло? Подали заявление?
В ответ на Геркин вопрос раздается дружный перезвон Серегиного и Ленкиного коммуникаторов – с них за подачу заявления о регистрации брака в Банк списано по полторы тысячи эров банковской пошлины.
– Принял Банк заявление, – Серега показывает экран коммуникатора односельчанам.
Десятинцы смеются. Герка подводит итог:
– Как Банк зарегистрирует, сразу зовите на свадьбу. Как узнаете о решении-то в Десятом?
Серега переглянулся с Михал Алексеевичем:
– На горку будем ездить.
– Вариант! Вот оттуда и нас на свадьбу позовете! Давайте, я на службу. Идите сюда, Надя, обниму хоть тебя, – Герка сделал максимально возможное – привлек к себе Надюху и погладил ее по голове.
Иное, более глубокое, проявление человеческих чувств сотрудникам Банка при исполнении было запрещено банковским положением.
– Гера, с опекунством, наверное, откажут нам. На работе у тебя неприятностей не будет? – робко сообщила свои опасения Лена.
– Разберемся, сестренка. Пока, батя. Бывайте мужики, – махнул рукой Герка и уехал.
– Михаил Алексеевич, а где Семеныч? – спохватился Серега.
– Закобелился, к Польке поехал. Да все равно он не влезет, завтра вернется раздольнинским автобусом. Но просил заехать, – сообщил Нафаня.
– Зачем? Полину Сергеевну повидать? – удивлялась бесхитростная Ленка.
– Думаю решился он, хочет, чтобы вы Полину Сергеевну на свадьбу пригласили, – подумавши вставил дед Андрей.
– Ан верно, а я то и не угадал сперва, – подивился Нафаня. –Сейчас быстро подъедем, да домой уже надоть.
– Поехали. Сдал, Алексеевич, овечек то?
– Сдал…
Полина Сергеевна, учительница сорока пяти лет, была женщиной ладной и полностью соответствовала поговорке про ягодку. Полина Сергеевна вдовствовала – мужа своего она потеряла на войне, дочь выросла и уехала от нее в областной центр. Как они перехлестнулись с Семенычем, деревенские не знали, но свести их со старостой, а может даже и с последующим переездом Полины Сергеевны в Десятое было их общей мечтой.
Нафаня подъехал к половине дома, принадлежащей учительнице, посигналил. В ответ в доме шевельнулись шторы и вскоре появилась хозяйка в калошах на босу ногу и с накинутой на плечи шалью:
– Заходите, гости дорогие! Здравствуйте, дед Андрей, Михаил Алексеевич, Лена, Сережа, здравствуй свет, Наденька.
– Здравствуйте, Полина Сергеевна, да мы ненадолго. Домой еще дорога длинная, – за всех отвечал старший Нафаня.
– Не отпущу, обижусь. А вы у нас гости редкие. Да и Илья Семеныч час только, как заехал.
Пришлось зайти. За столом их уже ждал раскрасневшийся Семеныч – хозяйка расщедрилась на акцизную бутылку «Банковской». На столе блюда вареников с творогом и румяных пирожков с яблочным вареньем. Быстренько взгрели чайник. Проголодавшаяся Надька уплетала вареники, смешно вымазав рожицу сметаной. Хозяйка достала еще три рюмки – деду Андрею, Сергею и Лене, попыталась разлить «Банковской». Но Ленка закрыла свою рюмку рукой:
– Мне не надо Полина Сергеевна.
Полина Сергеевн понимающе усмехнулась, выпили за встречу.
– Мы, Полина Сергеевна, заявление в Банк подали, – робко произнесла Ленка и глянув на деревенского старосту, уже уверенней продолжила, – Если Банк даст разрешение, хотим Вас, Полина Сергеевна, пригласить на свадьбу в Десятое.
Угадали деревенские немую просьбу своего головы! Довольный сидел Илья Семеныч, хозяйка же раскраснелась вконец:
– А я пойду!
– Ну, за будущее Десятого, – приобнял Полину Сергеевну Семеныч, – за молодых!
Допили акцизные остатки. Надька, расправившись с варениками, шмыгала сладкий чай из блюдца, заедая его пирожком.
– Полина Сергеевна, мы Геру упросили опекунство на Надю оформить. Ей на следующий год семь будет, учиться надо. Но, думаю, откажут нам.
– Эх девонька, что ж вы поторопились-то, со мной не посоветовались, – серчала Полина Сергеевна. – С этого года нет в Банке такой практики опекунства! Только учеба с родителями, либо интернат. И Герка ваш – хорош, полицейский, а законов не знает. Но ты не печалуйся, подали заявление, так подали. Откажут в Банке переедешь ко мне, я тебя пропишу…
Банк корить при включенных коммуникаторах было совсем не след, поэтому вмешался самый опытный Семеныч:
– Не дело ты, Полька, говоришь, Банк отказать в своем праве. Тут дело государственное – ему видней. Откажут – пропишешься Ленка в Раздолье, там до Десятого поближе. Серега будет к тебе сигать.
– А зимой? – шмыгнула носом Ленка.
– Снегоход купит, у него как раз кредит заканчивается – возьмет новый.
На том и порешили, деревенские стали собираться.

26
Десятинцы возвращались домой на нафанинском Рено, Нафаня за рулем, рядом с ним Андрей на пассажирском, Серега с семьей на заднем сиденье. Вспыхнувший было при выезде из райцентра разговор о том, что хорошо бы Илье Семенычу и самому женится Полине и перевезти ее в Десятое, угас. Каждый думал о своем. Михал Алексеевич сетовал, что не успел в суете со сдачей овечек проведать Наську и внуков. Дед Андрей в голове крутил продолжение своих «записок физика». Успокаивалась мыслями Ленка, в конце концов, у Банка нет причин отказать им с Серегой в свадьбе, а с учебой дочери решение Ильи Семеныча о прописке в Раздолье ее устраивало. Отучится Надюшка и будут уж тогда думать, как обратно прописаться в Десятое. Четыре года – срок долгий, там видно будет. Главное новорожденного ребеночка прописать в Десятом, а там глядишь и можно дело подвести будет под банковскую статью в положении «О прописке» про воссоединение семьи. Надька мяла в ручонках пакетик с купленными матерью конфетами и дарами тети Поли. Серега же весь был мыслях от предстоящей встречи:
– Михал Алексеевич, останови возле триста двадцатого трактового столба, я отбегу до леса. Живот прихватило мочи нет! Обождете минут двадцать?
– Сереж, сильно болит? Я могу помочь? – забеспокоилась Ленка.
– Ну, со мной еще пойди, – усмехался Серега. – Я говорю посижу в лесочке, облегчусь и обратно.
– Может тут тормознуть, ежели тебе не в терпёж? – соболезновал Нафаня. – Дед Андрей, бумагу ему в бардачке найди!
– Да я там тропку знаю, да и приехали уже, тормози, Михал Алексеевич, – выбирался Серега из машины, прихватив рулон туалетной бумаги.
Чувствуя себя полным придурком – повелся на шпионскую Женькину игру, с абсолютно невместным рулоном туалетной бумаги, Серега по свежей тропинке следов углубился в лес. Метрах в пятидесяти, уже в обычной гражданской одежде его ждал улыбающийся Женька Худяков.
– Здорово, Серый. Что с бумагой? Прижало?
– Здорово, Джексон!
Обнялись. Женька мастер по вольной борьбе попытался Серегу оторвать от земли. Серега в долгу не остался, выше Женьки почти на голову он раскинул ноги, не давая однополчанину уйти в предполагаемый захват ноги, и взгромоздил на него почти центнер собственного веса. Разнялись.
– По-прежнему здоров, черт, бирюк таежный.
– Да и ты хватки не растерял, вон как танцуешь, на площадях, – не остался в долгу Серега. – И помада вот тут осталась на щеке. Я думал ты в егерях, тебе же тоже в командное вызов приходил?
– Да, его и закончил. Присядем?
– Закончил командное училище пограничной и егерской службы и танцуешь на площадях? – удивился Серега.
– Ну ты же знаешь наше училище относится не к воякам, а к эсбэбэшникам.
– И значит ты, сотрудник СББ?
– Да Серый, капитан, третий ранг.
Примостились на поваленный ствол сосны. Помолчали.
Одно упоминание всесильной службы палачей при банке – СББ, давило на Серегины плечи:
– Ко мне зачем прибыл? Повидаться или я в разработку попал?
– Ну ты, Серый, совсем себе в своей тайге мозги отморозил. Ну чем ты можешь быть интересен эсбэбэ? Тем, что браконьерствуешь? Да это и так ИскИн знает. Делянки небось держите и самогон варите?
– Найди сначала. Я в районе бутылку водки раз в год покупаю официально за триста эров, мне хватает.
– Бутылка, ха! То-то мы с тобой не пили. Серый, ты меня обижаешь, неужели ты думаешь, что я, твой фронтовой друг, а ныне капитан СББ, приехал к тебе за тысячу километров, зарабатывать «палку» за выявление самогонщика? Не сходится?
– Не сходится, Джексон. Тогда к чему этот маскарад? Поехали ко мне в Десятое! Там посидим и все мне расскажешь.
– Да не могу я к тебе поехать в Десятое, очень хочу, но не могу. Нельзя понимаешь, мне афишировать возобновление нашей дружбы.
В ответ на недоумение в Серегиных глазах, Женька продолжил:
– Ты коммуникатор в машине оставил? Извини проверю.
Женька маленькой коробочкой с треугольной антенной пробежал по Серегиным контурам сверху донизу:
– Не обижайся, то что я тебе скажу сейчас тебя лично ни к чему не обязывает, а я башкой рискую.
– Что-то навел ты туману, Женька. Не так я думал с тобой встретится. Лучше бы ты помощи попросил, ей-ей Богу.
– А я что, по-твоему, делаю?
– Ну, тогда давай в лоб, не мнись.
– Ну тогда слушай, брат. Ты комроты нашего, капитана Крэка помнишь?
– Идиотский вопрос, ты знаешь – я ему жизнью обязан. Он тогда меня на сопке не оставил, развернул подразделение на спасение сержанта – снайпера, нарушая все возможные армейские уставы.
– Так нет его больше, Серый.
– Погиб? Китайские ДРГ?
– Наши убили, эсбэбэшники. Вместе с ним уничтожили полроты наших пацанов – егерей. Он с двумя взводами в боевом походе был. Наткнулся на наших сотрудников, те караван вели в Китай. Неофициальная торговля существует, Серый. Нашей Открытой России чипы нужны, без них задыхается ИскИн, а сами мы производить подобные вещи не можем, – Женька криво улыбнулся. – Рассчитываемся золотишком, бирюликами и детьми. Зачем они сукам узкоглазым нужны, не спрашивай, Серый. Толи для опытов – биологический материал им наш нужен, оружие для нас готовят, толи для эликсиров своих, чтобы долголетие вождей коммунистической партии продлить, толи на органы… Я не знаю, оттуда, как сам понимаешь, никто еще не возвращался… Детишки, людей чипированных, тех что подписались на получение универсального базового дохода, – один из основных источников дохода нашего государства. Их постоянно везут и в Европейский Халифат, и в Эмират, и в Китай. Столкнулись они на тропе, эсбэбэшники ксивами пытались отмахнуться, а кто-то из детишек полностью не попал под контроль чипа – начал молить дяденьку о помощи. Сначала завязалась перепалка с угрозами, Крэк не поддался, ты его знаешь, попытался эсбэбэшников арестовать. Завязалась перестрелка. Детей капитан отбил. Но группу вели дронами. Дальше понятно, удар ракетами воздух-земля, зачистка спецназом эсбэбэ. В живых ни оставили никого, Крэк вел полсотни егерей, десять эсбэшников каравана, детский живой товар…Никого не осталось, по фрагментам считали. Оформили все, как китайскую провокацию. Крэка представили к герою Открытой России посмертно. А я – сука, там был. Ручки к ножкам, глядь, складывал и капитана нашего, мертвого видел. Курить хочешь?
Женька достал из кармана пачку акцизных сигарет, протянул Сереге:
– Будешь?
Тот помедлив взял, засмолил от язычка Женькиной зажигалки.
– Хорошо. Я думал ты мне в морду зарядишь.
– Зачем ты мне рассказал об этом? О своем участии? – спросил Серега.
– Я не убивал батю. Нас перебросили на зачистку, когда уже все кончилось. А тебе все это рассказываю, потому что иначе и не пронять тебя. Я – капитан СББ, оперативник с перспективой роста, третий ранг – это официально. Но чем выше я поднимаюсь, чем больше узнаю правды о концлагере под названием «Открытая Россия», тем лучше понимаю, что жить так больше нельзя. Одновременно я – член подпольной террористической организации «Право голоса». И это – для моей совести. И прибыл я к тебе для твоей вербовки, потому что кроме меня, Павлиши и покойного бати, ты бы никого к себе не допустил бы. И видимся мы, Серый, последний раз в любом случае – согласишься ли ты или нет. Вот такая поганая жизнь пошла. Такие люди, как ты, нужны «Праву голоса», для силовых акций. С программерами у нас все нормально, а людей способных держать оружие не хватает. Ты подумай, не спеши. Вот тебе карта производителя ста лучших товаров открытой России, решишься сотрудничать, закажешь комплект термобелья со своего коммуникатора – это будет означать твое согласие.
– Терроризм, Женька?
– Терроризм – это когда Надьку твою с тобой и матерью пытаются разлучить. Что смотришь? У нас на тебя целое досье собрано. Ты не подумай, я не предлагаю тебе быть разовым расходным материалом, ты нам нужен, как соратник!
– С батей ты меня расстроил… Не обижайся, не пойду я, – Серега протянул карту обратно. – Жениться я надумал, дите у нас с Ленкой будет, а Надька уже есть.
– Карту держи у себя, она кредитная – если только активируешь – тебя ни к чему не обязывает. Тебе не удастся отсидеться в своей глуши, Серега. Банк будет ликвидировать заброшенные деревни, вроде твоего Десятого. Делать что будешь?
– Дальше уйдем в тайгу.
– Ты уйти со своими сможешь, только ведь и тайга край имеет. По новостям этого не говорят, но за двадцать лет от радиоактивной пустоши граница на пятьсот километров сдвинулась в нашу сторону. А китайцы тайгу прочесывают пылесосом.
– Что ж ты навязался то на меня, – обхватил свою голову руками Серега. – Ведь нормально же все было.
– Извини, Серега. Знаю, деньги для тебя – мусор. Но я должен сказать, такова инструкция, что все твои услуги организации будут щедро оплачены. Все что ты хочешь, перевод на другой социальный уровень тебя и членов твоей семьи, переезд в областной центр…
– Серега! Ты где? – раздался в тридцати метрах Ленкин взволнованный голос. – У тебя все нормально?
Серега вскочил было, рванулся к Ленке, потом остановился, перевести взгляд на бывшего сослуживца, но того уже рядом не было. И только голый лапник елей, засыпавший следы отхода егеря, указывал о его скрытом направлении.

27
По приезду в Десятое Серега сразу ушел в тайгу. Для него, нелюдима, и так каждое посещение райцентра выливалось в многоголосый шок, сроднии цыганскому многоцветному хороводу. Серега раньше бывал проездом в городах, когда его везли на службу. Был и в столице восточного округа, Новосибирске, и в разрушенном китайцами Красноярске, и в пограничной, Богом забытой Чите. Но отвык, и стал ему уже казаться шумным и его райцентр. Тяжело лесовику находиться среди такого обилия абсолютно равнодушных и незнакомых ему людей. Кроме того, при посещении райцентра на Десятинцев будто бы навалился дополнительный атмосферный столб от близости могущественного Банка. Его всесилие, бездушность, буквально подавляли волю. Серега и сам иной раз ловил себя на мысли, что легче не сопротивляться, как он определял для себя: «…не ползти в горку ледяной тропой, опираясь лишь на оковки сапог, хватаясь за ветки, а катиться с горы, как все районные людишки. Покаяться, рассказать Банку о незаконном ружьишке, о дополнительных лесных и речных промыслах, о делянках табака в тайге, о неучтенной пасеке…». Но он по-волчьи лишь скалил зубы, и не потея, и не позволяя участится пульсу, нагло врал в камеры о десятке добытых им соболей, безбожно занижал количестве урожая Семеныча, охально снижал количество Нафанинского поголовья, напрочь забывал о грядках бабы Светы. Все это действо происходило под бесчисленными сенсорами ИскИна, с неизвестной жижей, залитой в вены под видом прививки, которая вызывала страх и откровенность. Так это шок лишь при плановом посещении райцентра, а тут в добавок и женитьба, и, соответственно, подача заявления в Банк, и Женька со своей дурацкой вербовкой. Надо было успокоить мысли. И, прихватив с собой из Десятого Байкала , по темным свинцовым водам еще не ставшей реки, Серега переправился к себе в охотничью избу. Кормил кота Василия захваченным с собой из десятого гостинцами – молоком и обрезью мяса. К вечеру кошачья душа отошла, и Василий басом показал, что он готов простить хозяину и его жмотство при дележе последней добычи и его трехдневное отсутствие. Потом Серега заварил чаю на травах и до полуночи выходил на веранду курить-думать – и о новом повороте жизни, и о своей избраннице Ленке, и о своем погибшем комроты, и о побратиме Женьке, сумятившим его душу.
С утра пошли с Байкалом на соболя. Это под Раздольем вовсю идет вырубка пихты, лиственницы и кедра для нужд Банка, а осины и березы для местных жителей, и по лесу можно пройти. А тут за речкой, да на горке – пойди разбежись – кроме таежного бурелома, много подлеска. Тут и черемуха, и калина, и колючий шиповник, все это богатство переплетено хмелем. Как обойти тропой злую паутину подлеска Серега знал. Но вспугнутые Байкалом соболя идут низом. Мощный в груди Байкал с трудом преодолевает заросли, на махах перепрыгивает кустарник, валит снежную осыпь на соболиный след. Кобель рычит, пытается обрезать соболиный след по чистым местам. Снега навалило чуть выше щиколотки и Серега упрямо следует за удаляющимся гоном.
Для охоты за соболем в горной тайге Алтая, пересеченной множеством ручьев и речек с большими перепадами высот, лайка должна быть хорошо подготовлена физически, иметь крепкое телосложение и быть рослой. Первые два года своей жизни Байкал совсем не проявлял интереса к соболю. Безуспешно пытались натаскать его Серега с Семенычем при помощи его отца по кличке Артист. Бывало такое, что Артист загонял на дерево или в дупло валежины пушистого зверя, призывая охотников специальным гулким лаем. А находившийся неподалеку Байкал молчал, лишь вылизывался. Семеныч сокрушенно сетовал, что: «…придется покупать нового щенка, этот больно не вдал», как на третий год Байкала словно подменили и он проникся соболиной охотой. Артиста после задрал медведь и Байкал остался из промысловых собак один на всем Десятое. Бывали у Байкала промахи, когда он по молодости, отвлекаясь на копытных, уходил с соболиного следа. Серега даже подумывал завести вторую лайку, натасканную только на соболей, но уже второй год Байкал работал без осечек. Соболь в этом году был и Байкал шел лётом по свежему следу. Через пару часов Серега вышел на бас лая – Байкал загнал зверька на кедр. Серега всматривался в листву исполина с десяток минут, пока пытавшийся слиться со стволом дерева зверек не выдал себя плавным движением. Против нарезного ствола Серегиного «Честного охотника» у зверька не было шансов, и он тяжелым мешочком свалился с дерева. Серега не дал трепать Байкалу зверька, а грозно окрикнув: «Дай», забрал добычу. Потом не забыл похвалить собаку: «Ай молодец», угостил ее куском прикопченного мяса. Серега осмотрел тушку зверя, окрас меха, пулевую рану на голове, приторочил к поясу и снова скомандовал собаке: «Байкал работаем».
Второго зверя, оказавшегося матерым Байкал упустил – тот спрятался в корнях деревьев почти на самой вершине горы. С трудом поднявшийся наверх, подуставший Серега, не смог обнаружить зверя в переплетении корней бурелома. Басовитый лай Байкала сменился на виноватый, а потом и вовсе смолк. Серега присел на корневище, вынул из кармана флягу воды, отпил, затем достал из кармана две полоски мяса. Одну отдал Байкалу, другую взял себе и сообщил псу о принятом решении:
– Домой пойдем, далёко забрались, пока дойдем – стемнеет уже. Ну, не журись, по дороге поближе к дому отпущу тебя.
Надел на собаку поводок:
– К дому, Байкал.
Очередной след Байкал взял, не доходя пары километров от дома – пришлось Сереге отпускать собаку по следу, тропить.  Отклонились от дороги километра на два – Байкал загнал самочку на ель. Пробираясь за ними Сереге пришлось преодолевать горный ручей, при переправе он сорвался, замочил ногу в ледяной воде. Комлект исподнего, портянки, пищевой целлофан были у него с собой. Переоделся в сухое – пленкой огородив себя от влаги ватной штанины и намокшей шкуры унтов. На лай пришел взять зверя, что называется «на зубах». До избы добрались уже затемно, подлечившийся и согретый самогоном Серега в сухой одежде, с сигаретой в зубах скупо излагал своим мохнатым собеседникам, Байкалу и Василию, взгляды на жизнь:
– Двоих взяли. Ну молодец, молодец, Байкал. Завтра опять пойдем. У нас долг перед Банком – десять штук. Это почитай – еще восемь надо. Да для контрабандистов, нехристей, надо бы еще десять-пятнадцать добыть. Я ведь теперь женатый человек. У меня дети: Надька и Валька скоро будет. Я решил ребеночка нашего в честь отца Валентином назвать или Валентиной, чтобы он там порадовался.
Серега сделал неопределенный жест рукой, показывая слушателям непонятное, загадочное «там». Докурил сигарету, допил остывший чай и закончил:
– Спать надо ложиться. Завтра в четыре надо выйти, чтобы после обеда вернуться. Я вам, что железный что ль? По горам, как сегодня, по четырнадцать часов шляться? Вот то-то и оно, пошли спать…

28
За пять дней Сергей почти выполнил оброк перед Банком – принес в Десятое девять ободранных, замороженных, собольих шкурок. По-хорошему надо было промысловать и далее, но соскучился Серега по Ленке с Надькой и односельчанам. Кроме того, по приметам обещался быть мороз и тогда река может встать. Тогда пока она не обрастет льдом путь домой будет заказан на пару недель. А односельчане с нетерпением ожидали решения Банка о разрешении на свадьбу. Так что Сергей для себя решил ледостав пережить в Десятом. Вернулся уж затемно. Вечеряли по-семейному втроем – с будущей женой и приемной дочерью. Жадно хлебал горячие щи с кислой капустой один Серега, закусывал Нафанинским салом с краюхой бабы Светы. Надюха шмыгала чай из шиповника с творожником. Лена почти ничего не ела – ее сильно тошнило, беременность давалась ей нелегко. За неделю Серегиного отсутствия Лена сильно подурнела лицом и похудела – одни глазюки остались. При виде ее на Серегу накатывала жалость:
– Плохо тебе, Лен?
– Мутит меня, Сережа. Интоксикация. Ходила к бабе Свете, та говорит, что у нас резус-фактор разный. Завтра придет, настаивает, чтобы я к ней с Надей переехала. Будет мне капельницы колоть. Деду Илью с Алекссем Михайловичем без тебя в райцентр в аптеку гоняла за каким-то лекарством.
– Да?
– Мужики тебе пиджак свадебный купили. Только ты виду не подавай – сюрприз это. Я, Сережа, пойду лягу?
– Иди, конечно.
– А ты Наде сказки почитай на ночь. Она тебе книжки покажет. И, да, Сережа, баба Света сказала, чтобы ты ко мне месяц не приходил. Ни-ни, а то ребеночка можем потерять.
– Да понял я…
– Мама, почему папа Сережа не должен к нам приходить? Вы что, больше не женитесь? – разбиралась в ситуации Надька.
– Что-ты, Наденька? Ты все неправильно поняла. Мы теперь всегда будем вместе. Папа Сережа сейчас тебе почитает…
Разомлевший от домашнего тепла и щей, лежа на спине, Серега читал Наде сказки, пока книжка не стала выпадать из рук больно ударяя по лицу. Потом заснули.
С утра к Сереге приехали односельчане – Нафаня с Ильей Семенычем. Их встретил заспанный Серега.
– Здорово, Серега!
– Тише!
– Твои спят что-ль?
– Спят.
– Одевайся. Михал Алексееич нас на гору повезет. А потом в баню пойдем – Евдокия Дмитриевна уж топит.
– То дело, – одевался Серега.
– Коммуникатор зарядить не забыл? – напоминал староста.
– Сейчас в сенях он у меня мерзнет. Тридцать процентов осталось.
– Должно хватить.
Сели в прогретый Нафанинский Рено. По дороге молчали. На горке Нафаня стал. Стали мужики ждать, когда оживут банковские средства связи. Те, впрочем, дружным пиликаньем не заставили себя долго ждать. Деревенские смотрели списки сообщений – Нафаня шлепал губами, напялив очки с треснутым стеклом, Семеныч держал свой комм на почти вытянутой руке, а Серега читал прищурив один глаз. Банк вывалил на односельчан Указы о повышении ставок на аренду банковских земель, воды и электричества, ссылку на статью известного политолога «Об усложнении международной обстановки», ворох рекламы. Пробежав глазами свой список сообщений, Илья Семеныч дернул Серегу за рукав, вопросительно тряхнул головой. Серега в ответ качнул отрицательно. Илья Семеныч жестами показал, что надо выйти перекурить.
 Отошли от машины за поворот.
– Суки банковские, – резюмировал Семеныч, жадно затягиваясь сигаретой.
– И не говори, твари, – поддержал Нафаня.
Серега лишь разочарованно промолчал. Дымили самосадом.
– Не вешай нос, Серега. Будет оно – решение. Как ему не быть? А если не будет – так свадьбу справим.
– Да мне на это банковское свадебное разрешение наплевать. А разрешение на дите как? – выдавил из себя Серега.
Выдал то гнетущее, о чем раньше односельчане предпочитали не говорить.
– Банк не выдаст – свинья не съест. Дочь артельного головы одна живет, а разрешенье Банк ей на ребеночка дал. Артельный голова – однополчанин мой, воевали мы вместе. Если что к нему схожу поинтересуюсь, что да как. Он смурной долго ходил – история понятная. Банковским платил чем-то, небось к контрабандистам обращался. Но дорого не дорого, а платить будем за ребенка. Усек, малой? Может обойдемся рыбкой копченой, да мясом со шкурками. Жрать-то в районе всем охота и банковским в том числе…
В бане у Нафани за столом собрались мужиками. Женская половина Десятого собралась у бабы Светы – хлопотать над Ленкой. Несмотря на умиротворенность парком, самогонкой и домашней водкой разговор по началу не клеился.
– Ты, как похоотничал, Серега? – спросил дед Андрей.
– Для Банка почти что взял норму, одна осталась.
– Еще охотничать будешь?
– Можно, только у меня двенадцать пулек для «честного» осталось. С ружья мехового не взять – шкурку попортим. Золотые пульки получаются, Банк дает купить по две штуки под каждую лицензию, что на соболя, что на глухаря. Десяток в лучшем случае добуду сверху – к контрабандистам пойду, – ковырял вилкой нехитрую соленую закуску Серега. – Мне капсюли нужны, Ленка сервиз заказывала, одежонку для новорожденного и Надюхи.
– Серега, мне надо фильтра для комбайна купить. Комбайны нашенские, а фильтра узкоглазые делают, язви его. Сорок тысяч. У контрабандистов дешевле в два раза. Не купим – встанет техника, – решился Семеныч. И не давая Сереге возразить, добавил, – А пеленки, распашонки, сервиз мы тебе все купим.
– Не хватит десятка на фильтра то, Илья Семеныч. Без капсюлей опять же никуда. Голодать будем. А детскую одежду тебе ИскИн не даст купить без налога, у тебя ведь ни детей, ни внуков по бумагам. Извини, Илья Семеныч, – не намеренно задел за живое Серега.
– Цыть! – стукнул кулачком по столу Нафаня. – Я тебе куплю все одежонку. У меня бумаги есть. А ты старосте не перечь! Слухай, что тебе сказано.
– Простите, отцы, – встал Серега из-за стола, поклонился. – Банк это меня из колеи выбил.
– Садись уж не кривляйся, – махнул рукой Илья Семеныч. – Калаша я нашел по лету, под пять сорок пять, с коллиматором и патронов подсумок.
– Целый подсумок?
– Почти, Сережа, восемь целых рожков и один начатый.
– Где ж ты его нарыл, Илья Семеныч? Ведь банковские с металлодетекторами все дома и подворья прорывали и зернохранилище перерывали. И силосную яму смотрели…
– Смотрели, Серега. А мы этим летом нашли с Михал Алексеевичем, в смазке. Случай помог. На пасеке я его схоронил. Ну что, выручишь сельчан? Зверя добудешь? А уж мы тебе поможем, расстараемся.
– Помощнички из вас. Добуду, лед встанет – пойду. Когда ствол можно будет посмотреть?
– Ты, Сережа, стреляй свои остатки, а мы тебе пулеметик то доставим, не волнуйся…
Так и так крутил Серега в голове мысли. Дело с калашом было расстрельное. Но калаш можно было спрятать, мест таких в тайге у Сереге немерено. Брать только надо было с умом. Но глупые все чипированы уже в Открытой России…А, пожалуй, с Калашом можно было и выкрутится…
– А, что ты, дед Андрей, думаешь по поводу терроризма? – весело поднял рюмку Серега.
– Ты, что, Серега, в Банке перенаходился? – поперхнулся выпитым самогоном староста. – Иль калаш наш тебе мозги перекосил? Так я тебе скажу – калаш в Банк не сдать, владеть им – расстрел. Лучше всего его сбросить в реку. Может так и сделаем, но потом.
– Да я не про то, дядя Илья. Я так, в общем, терроризм – это сильно плохо?
– Это смотря с какой стороны, Сережа. Ты ведь про «Право голоса» интересуешься или с исторической точки зрения?
– И так, и так, дед Андрей.
– Ну это с чьей стороны посмотреть. Террор – это средство принуждения сильных слабыми. Вот уже у нас обозначились две стороны – сильные и слабые. Потому как сильные клеймят слабых террористами, а слабые называют себя партизанами, к примеру, или патриотами, или разночинцами, положим. Слабые называют сильных диктатурой, ставленниками самых отвратительных, с их точки зрения сил – мирового закулисья, еврейства, фашизма… А сильные называют себя всегда властью, тут есть варианты – законной, избранной, либо от Бога, – дед Андрей крутил в руках папироску, баба Света ругала его за излишнее курение.
– То есть на чьей стороне правда, сказать нельзя? – допытывал его Сергей.
– Правда у каждого своя, Сереж. Могу сказать, по своим жизненным наблюдениям, что слабые появляются, когда начинают слабеть сильные. Так было при падении всех мировых империй – Древнего Рима, Чингисхана, Великобритании, Царской России, Третьего Рейха, СССР, США…К примеру, сто лет тому назад страшная война была – у нас ее называли Великой Отечественной. Не знаю, говорят про нее сейчас в начальной школе? Вам то я рассказывал про нее. Так вот, была такая республика в Советском Союзе, Белоруссия. Она была в сорок первом году прошлого века оккупирована. А к сорок третьему-сорок четвертому году, когда Беларусь освобождали Советские войска, республика полностью контролировалась партизанами, за исключением наиболее крупных городов и узловых станций. Забавные были случаи, партизаны пропускали на фронт эшелоны с боеприпасами или с солдатами вермахта, только после предоставления эшелона с продовольствием для своих нужд. Потому что Третий Рейх сорок первого и сорок третьего годов – это две большие разницы. – дед Андрей закурил и затянулся дымом.
– Так значит Банк слаб? – задал вопрос, что весел в воздухе, Сергей.
Дед Илья щедро разлил всем самогону.
– Да, – сказал, чокаясь дед Андрей, выпил и продолжил. – Он слаб, мы несмотря на все наши бравурные реляции, безнадежно проигрываем в экономическом развитии мировым лидерам – и Китаю, и Европейскому Халифату, и Христианской Европе, и Эмирату, всем… Все что мы можем предложить – газ, нефть, лес, чипированных людей, человеческие органы… Серега из тайги агитационные листовки китайские приносил, там прописано – китайцы Луну колонизируют. Наши-то об этом не скажут никогда, а я тем листочкам верю… Пока все наших империалистов исламских, европейских и китайских устраивает – мы поставляем ресурсы, платят нам бусами. Несмотря на потерю Дальнего Востока, Юга, Поволжья и Москвы – мы, по-прежнему лакомый кусочек. Была у меня лично надежда, что после гражданской войны, интервенции и цифрового коммунизма, банковские ослабят удавку и займутся, наконец, сохранением собственного народа, но я ошибался. Банковские черви, в лютой жажде своей, будут паразитировать и на трупе… Но настолько ли они слабы сейчас, не знаю… Фашисты что сжигали деревни в Белоруссии – дети по сравнению с ними, эти не задумываясь шмальнут своих граждан и ядерными бомбами, разрешение на рождение детишек дают, вакцинами колют… Не совсем слабы они, мужики, еще.
– Тогда почему они «Право голоса» не задавят? – упорно пытал деда Серега.
– А это, несмотря на всю службу Банка, вместе с его безопасниками, полицаями, телевизорами, коммуникаторами и прививками, наконец, очень тяжело сделать. Казалось бы, несопоставимые величины – Банк и «Право голоса». Проблема, однако, в том, что «Право голоса» – это сетевая структура, не несущая никаких обязательств ни перед населением Открытой России, ни перед своими рядовыми членами. Она нигде и повсюду одновременно. Думаю, что ее поддерживают соседние империалисты. Именно они своими хакерскими атаками прокалывают нашу трухлявую защиту рунета, позволяя программерам Права создавать виртуальных двойников и новых граждан Открытой России, для получения тех или иных материальных благ. А там поди разберись кому и что роботы доставили. Я уверен, что DdoS атакам подвергается и наш хваленый, непогрешимый ИскИн. А уж если он решил перевести человека с уровня на уровень или разрешить поселиться в Питере, то его решения не обсуждаются. Наши банкиры и их безопасники не владеют технологиями борьбы с «сетевым противником». И даже если они проводят успешные операции по ликвидации той или иной ячейки, то на жизнедеятельность Права это не оказывает ровным счетом никакого влияния. Ячейки сети слабо и горизонтально связаны между собой, выйти на руководство Права, после разгрома определенной группы невозможно.
– А силовые операции они проводят? – гнул только ему известную линию Серега.
– По телевизору и коммуникатору об этом не говорят. Казалось бы, откуда нам, таежникам знать об вооруженных акциях экстремистов? Да только по капле воды можно догадаться о наличии океанов и бурях на них… Приходилось бывать на районном кладбище? Прирастает оно каждый год могилками молодых мужиков. Если погиб егерь или погранец, то об этом сразу статья в коммуникаторе. И на памятнике выбито звание героя, что погиб, защищая нашу Родину. Но, на могилках сроду не напишут, что принадлежит оно полицаю или, упаси Господь, безопаснику. А, вы обратите внимание, на типовые памятники над усопшими. Такие в районе могут себе поставить только людишки третьего уровня и выше. И это – метка зверя, которую по тупости своей инициировал искусственный интеллект, либо прописал кто из банковских. Так что где-то гибнут наши охранники…– растолковывал односельчанам дед Андрей.
– Силен ты, Андрюха! Ну, а цель то их, террористов, какая? – дивился наблюдательности и основательности доводов односельчанина староста, не забывая при этом разливать самогонку.
– Цели глобальны. Не забывайте про полицентричность. Десять процентов людей пассионарны, способны на поступок. Часть, конечно, находит себя в структурах Банка, но другая угнетаема… Зачастую они маргинальны, более уязвимы, чем субпассионарное быдло. Их выявляют при опросах в Банке и стараются всеми способами прижать, унизить, сломить волю к сопротивлению. Часть из них стремится к достатку, другая к справедливости, третья к развитию… Все это им дает «Право голоса». Банк сам себе вырыл яму – он уничтожил оппозицию и саму возможность иметь другое, отличное от Банка мнение, и, теперь, полностью утратил рычаги, способные влиять на эту группу. Так появилось Право, которое дает несогласным надежду. Одних привлекает угроза насилия над банкирами и их прислужниками в ответ на ущемление их прав. Другие видят террор, как способ ведения войны – нанесение максимального ущерба Банку слабой стороной при минимальных издержках. Ну и все из них верят, что деятельность Права в конце концов приведет к революционным преобразованиям в обществе – разрушению Банка и созданию нового справедливого мира. Право голоса – это прежде всего программеры, люди, имеющие доступ к техническим сетям, курьеры, способные относительно свободно перемещаться, ну и боевые группы, конечно...

29
Разрешение на свадьбу пришло через пять дней, радостную весть сельчанам привезли Нафаня с Нафанихой, которые ездили в Раздолье навещать родственников. Информация о регистрации брака была размещена на районном сайте, о чем им и сообщил сын Герка. Поэтому у родственников в гостях они засиживаться не стали и на следующий день поспешили с добрыми вестями обратно в Десятое. Река встала, но лед был еще хрупок, так что Серега был в деревне у Лены. Там его и застал взволнованный Михаил Алексеевич:
– Серега, здорова! Ленка, где, дома?
– Здорово, Михаил Алексеевич. Дома, лежит. Что случилось, что ты так мятежничаешь?
– Дурнеется ей до сих пор?
– Да получше стало. Баба Света говорит. что через месяц – два вовсе пройдет.
Нафаня был рад, что именно он принес добрую весть молодым и никто, даже староста Семеныч об ней пока не знает, поэтому он остепенился, достал платок, высморкался и с большим достоинством произнес:
– Пляшите, молодые. Добрую весть я принес вам – Банк дал разрешение на свадьбу.
Выбежала встречать-обнимать его на порог простоволосая, в ночнушке, Ленка и прыгала рядом от радости Надька.
Суетился, одеваясь, Серега.
– Ты куда?
– На гору за подтверждением. Отвезешь, Михал Алексеевич?
– Конешно, только надо будет Евдакею Дмитриевну завезти. Мы ж с Раздолья прямо к Вам…
Свадьбу назначили промеж себя через две недели – подстраивались под возможность приехать на свадьбу гостей из района: нафанинских Герки и Наськи с домочадцами и невесты Семеныча-Полины Сергеевны. Да и дел было много – коптили мясо, резали куриц, варили пиво, ставили квас и квашню.
По традиции свадьбу решено было растянуть на три дня. На большее время не отпускали с работы гостей из района. В пятницу должно было состояться сватовство, просватание, девичник и мальчишник. В субботу – непосредственно свадьба. А в воскресенье даренье и опохмел.
Районные гости, Герка с женой Лизаветой, Наська с мужем Юркой, дети, Полина Сергеевна приехали на двух машинах утром в пятницу. Полину Сергеевну высадили у Семеныча, а сами разместились у отца-Нафани. Евдокия Дмитриевна, впрочем, рассиживаться им особо не дала – время уже поджимало, отправила Наську с Геркой за Ленкой и Надькой. Герка должен был при этом остаться с женихом. А сама со внуками и зятем Юркой напрямую отправилась в дом бабы Светы, где и должно было состояться сватовство. Зять Юрка пытался было бастовать, мол ему «способнее было бы с мужиками», но после грозного тещиного «цыть», сробел.
В доме молодых, бывшем деда Захара, весело. Илья Семеныч, Нафаня, Герка и дед Андрей обряжают Серегу в свадебный «пиджак». Свадебный костюм, белая рубаха – это подарок мужской части Десятого жениху. Покупали в районе, а выписывали аж с самого Новосибирска. Можно было бы и пошить в райцентре, но разве этого сыча-Серегу в райцентр лишний раз затянешь? Вроде и обмеряла его баба Света, а все равно высокий, сухопарый Серега смотрится в нем огородным чучелом.
– Да, не влитой, – констатировал Илья Семеныч.
– Ага, как журавель в рясе, – ржал Нафаня.
Серега, одергивал рукава, краснел, но ерепенится было нельзя – куда на свадьбу без костюма.
Из коробки, принесенной с собой, Илья Семеныч достал остроносые туфли, любовно дыхнул на носки, протер рукавом:
– Хороши, а? Ну ка примерь, Серега.
Туфли оказались впору.
– В общем, хорош, – резюмировал дед Андрей.
– Может по одной? – першило в горле, ввиду дороги с райцентра, у Герки.
Семеныч, назначенный сватом, был строг:
– Успеется. С собой возьмем, конешна. Герка, бери бутылки две на сватовство, ну и стаканчики. Дед Андрей, каравай Светлана Ивановна передала? Не забудь! Теперь рушник мне подвяжите.
Мужики через плечо красной рубахи Семеныча подвязали расшитое синими петухами полотенце.
К бабе Светиному дому поехали свадебным кортежем, впереди наряженный ленточками Нафанинский Рено, где рядом с Нафаней уместился Серега, за ним Герка на уазике вместе с дедом Андреем, а следом Семеныч на отремонтированном фермере. Каждая машина, весело позвякивала колокольчиками, снятыми с коров Нафанинского стада. Мужики вышли из машин, подергали ворота – заперто.
– Тшш, закурим, бояре, – хитро улыбался сватун Семеныч. – Все-то у нас, как не у людей – и сватаемся в пятницу, и я сват-вдовец. Говорил, Герка, тебе следовало сватом быть!
– Да я обычаев не знаю, – отбрехивался Герка, доставая из батиной машины ритуальный мешок, и становясь похожим на огромного деда Мороза.
Покурили.
– Давай стучи, Герка!
– Да тише ты, ворота сломаешь, бугай колхозный!
Ворота открыл Юрка, в расстегнутом полушубке, шапка на голове украшена кисточкой рябины, в руках у него на блюде каравай с солонкой:
– Здорово, мужики. С чем пожаловали, такие нарядные?
– Корову ищем, потерялась, – за все ответил сват.
– Да к нам не заходила вроде, корова-то. В доме надо бы спросить. Да вот беда – след заплатить за ворота. А то будет у нас драка! – тарабанил отрепетированное страж.
– Ишь, поганец! – вне срежиссированного текста пытался было вставить Нафаня.
Но его взмахом руки остановил сват:
– Да мы не против! Герка налей ему стопку!
– Хороша! – выпил Юрка, – Но велено мне Вас на порог без гусака не пускать!
Рядились. По рукам ударили после перекура и второй стопки. Сторговались на копченной бройлерной курице. В окне дома бабы Светы мелькали заинтересованные женские лица. Юрка, выторговав курицу, перешел в мужской стан и в дом входил уже на стороне жениха. Через сени, гуртом, мужики ввалились в избу, сдернули с голов шапки. Стариковская изба – большой пятистенок, первая комната от порога была столовой и кухней, а вторая –горницей. Сват поясно поклонился хозяйке, бабе Свете:
– Здорово, соседка. Корова у нас затерялась, ищем.
Баба Света лучилась улыбкой. Наська с Геркиной женой Елизаветой, прыскали в ладошки. Полина Сергеевна гордилась ролью Семеныча. Ленку с Надькой не было видно, небось отсиживались в горнице. Навстречу свату выдвинулась сватья Нафаниха, нарумяненная, в цветастом платье, с кокошником на голове:
– Не видали мы коровы то, Илья Семеныч. И помочь Вашему горю не можем. Разве только телочка у нас есть, молодая. Да даже не знаю продавать Вам ее, или нет?
– Дык обсудить это дело надо, кума, – выуживая из Геркиного мешка каравай, басил сват. – Жалко корову то, но покажите Вашу телочку, а мы посмотрим. Если понравится, авось сторгуемся.
Хлеб водрузили на лежащий на столе рушник, Юрка ухмыляясь достал из кармана солонку поставил ее на каравай. Мужики скидывали полушубки на вешалку.
– За показ деньги берем, – усмехалась Нафаниха, – Готовы ли покупатели?
– Беда у нас, кума, Банк ноне деньги-то все отнял! Но за показ телочки готовы отдать гуся!
Достали из мешка и нафанинского гуся, пристроив его рядом с хлебом.
– Тощ больно, видать кормили его плохо, – колыхалась, держась за свои необъятные бока Нафаниха.
Гусь был печеный, последней степени жирности – с него наварили ведро бульона, а после обмазав специями запекали в печи, зашив ему в брюхо риса с морковкой и яблоками.
– Звиняй кума, купец нас к тебе пославший, промыслом живет. Это – самый жирный гусь в тайге, не дробью, рисом нашпигован! Полмешка пришлось извести! – изгалялся Семеныч, поднимая под руку на всеобщее обозрения Серегу. – Может смилуешься, кума? Примешь гуся за смотрины телки? А у нас с собой есть и самогоночка, нальем!
– Самогоночку не пьем, мы бабы изнеженные, хозяйственные – у нас наливочка есть.
Дружно ржали. Герка наливал всем мужикам стаканчики с самогоном, бабам с наливкой. Выпили, на закуску щипали гусиные бока.
Наська под шумок ввела, принаряженную в новые юбку-колоколом, блузку с оборками, тупоносыми туфельками, Ленку. К Ленкиной ноге, клещом, прилипла Надька. Похудевшая Ленка, непривычно одетая по городской моде, со сложной прической, на укладку которой, Лизка и Наська потратили три часа, была диво, как хороша.
Гости изумленно замолчали, пялившись на Ленку, как на прекрасную незнакомку.
– Ну? – нарушила всеобщее молчание сватья Нафаниха. – Стоил Ваш гусь показа?
– Хороша, – хлопнул себя по ляжке Семеныч. – Хороша, Серега?
– Да, – хрипло выдавил из себя жених.
– Мы, пожалуй, Вашу красавицу то, сторгуем! А, сватья? – подходил к главному сват. Такую красоту телкой и язык не поворачивался назвать!
– Ежели Ваш купец ей приглянулся, то готовы продать... Место рядышком с ней, посидеть, – соловьем разливалась Нафаниха. – Что Лена, люб ли он тебе?
– Люб, – смотрела в доски пола Ленка.
– Люб, – звонко добавила храбрая Надька.
Надрывались от смеха так, что колыхались занавески.
– Да ты посмотри на него! Вырядили его, конешна, но это только сегодня. А так –оглобля, оглоблей! А ты ж – лебедушка наша! Тебя и любой банковский возьмет!
Ленка молчала.
– Ну ты скажешь, сватья! Банковский. У нас в подворье своего навоза девать некуда, а ты еще собираешься толи с района, толи с области везти!
– Ну, коли люб! Наливай, сват. Что жених даст за право рядом посидеть с нашей горлицей?
– Вы, бабоньки выпивайте, да закусывайте, караваем то нашим, чтоб обратного хода у Вас не было.
– А не побрезгуем, коли люб. Ты, сват, зубы нам не заговаривай. За погляд заплатил. Что у Вас есть за место?
– Герка, доставай! – скомандовал Семеныч.
Герка, посмеиваясь, достал из волшебного мешка окорок, – Пойдет?
– Посидеть пойдет! Молодые садитесь вот, здеся, во главу угла! – распоряжалась сватья.
– Ну, за посад!
Баба Света, меж тем, положила на сковороду пощипанного уж гуся и ухватом засунула в русскую печь.
Резали окорок. Разливали рюмки.
– А что, купец, не желаешь ли ты нашу лапушку, за ручку подержать? – держалась ритуала сватья. – Что он у тебя немой, что ли, а сват?
– Желает! Робеет только, он у нас не какой-нибудь ухарь! А мужчина степенный, добытчик, – зубоскалил в ответ Семеныч.
– Ну так выкуп давайте!
– А дадим! Герка, доставай!
Подвыпивший Герка достал из опустевшего мешка коробку с медовиком.
– Вот сватья, тебе на сладкое. Хорош ли выкуп?
– Хорош, деда Илья! – играла на стороне жениха сластена Надька.
Снова гоготали. Баба Света достала из печи гуся, обрезала ножницами нитки, сшивавшие брюхо. Дымившийся рис накладывали на тарелки. Наливали в стаканчики.
Герка принес истертую вывернутую шубу, бросил ее у стола.
– Вставайте молодые на шубу, на колени – благословлять Вас будем – без тени улыбки сказала построжевшая сватья Нафаниха.
Молодые поднялись из-за стола, разместились на шубу, как велено, лицом к бабе Светиным образам. Надька с серьезным видом встала рядом с Серегой по другую руку.
Семеныч кхекнул.
– Давай староста, начинай.
– Слова мои громкими будут. В лихое время живем мы, дети мои. Русь святая порушена сначала басурманами и иноверцами, потом добита Банком бесячьим, жидовским, – дрогнул голосом Семеныч. – И попа у нас нет, да и не нужны нам такие пастыри! Верно служат они многоголовому банковскому сатане! Молоды Вы, а уже столько на Вашу долю выпало! Чудом смерти избежали. Нет у Вас родителей – сироты Вы. Но нет для нас, стариков, никого роднее Вас! Смотрим мы на Вас и сердце наше радуется, цветком дивным распустилась Ваша семья на вытоптанной земле. Берегите наше родное Десятое! Вся сила, что осталась на Руси – в таких вот деревеньках. Благословляю Вас!
Затем пришла баба Света с букетиком овса, украшенным рябинкой, водила вокруг головы молодых:
– Благославляем Вас, с дедом Андреем! Детишек рожайте побольше и поздоровее! Нафаниха обняв семейную, благословляемую троицу легонько стукнула их головами, напутствовала:
– Живите дружно!
Остальные по старшинству просто поздравляли. Ленка от счастья плакала.
На свадебном поезде катались по деревне. Сначала заехали в бывший дом деда Захара – ныне жилище жениха. Там Герка выбил у пивного бочонка дно и сельчане пробовали душистое пиво.
Потом проведали дом старосты Семеныча. Там Нафаня взял круто – вытащил из подвыпившего и разомлевшего от обязанностей свата, старосты обязательство жениться на Полине Сергеевне. Поздравляли уж и их.
Потом поехали на самое большое Нафанинское подворье, где завтра должна была состояться непосредственно свадьба. Там десятинцы разделились. Женская половина осталась у Нафани доготавливать на свадебный стол, а мужская уехала к жениху на мальчишник.

30
На следующий день Серега по обыкновению деревенского жителя встал раненько, хотя дел особо и не было. Хозяйство они с Леной не держали. Накинул на босы ноги валенки, на плечи полушубок, вышел во двор до нужника. Оправился, свистнул Байкала, потрепать за загривок. За ночь выпало с пол ладони снега сродни невесомому тополиному пуху, который бывает при резкой смене погоды. Еще вчера, во время сватин, тепло было, а за ночь здорово похолодало и крупные снежинки шубою укрыли всю деревню – дороги, огороды, крыши домов. Небо меняло свой свет от сизого, темного на западе, через синее морозное к оранжевой полоске зари над горами с востока. Звезды начали меркнуть. Звездному небу Серегу учил еще батя, а, будучи на егерской службе он знал звезды необходимые для таежной навигации, что называется «на зубок». Так что Серега без труда нашел созвездие Кассиопеи в виде перевернутой буквы «М», северную звезду Бетельгейз, яркую Спику в созвездии Девы, а рядом с ней звезду утреннюю – Венеру. Серега улыбнулся им, как своим хорошим знакомым. 
Потом вышел на улицу поглядеть на деревню. Их с Ленкой дом чуть на горке стоит и с улицы деревня, как на ладони. Все белым бело. Облеплены инеем, дивно распустились сбросившие желтую листву березы и красную – осины. Таежный хвойник на окраине мрачнел под белоснежной простыней. Ставшие толстыми от инея, бодыли травы ждали солнца, чтобы заискрится. Над жилыми домами деревни вертикально вверх песцовыми хвостами поднимался печной дым, окна светятся огоньками свечей – односельчане уже встали. С нафанинского двора горласто заголосил петух. Серега сгреб рукой с перекладины забора снежный утеплитель, растаял в руке, усмехнулся своим мыслям о будущей семейной жизни. Постоял, вернулся в дом – топить печь, греть чайник.
Вышел уже одетый, с миской каши для собаки. И не став дожидаться глотающего кашу Байкала, пошел по тропинке к реке.
Спустился первопроходцем, оставляя следы на заснеженной стежке. Совсем уж рассвело. Река, нагромождением торосов на краю возле деревни и неровным полотном на средине, почти стала. Свежий лед, даже сквозь снежную порошу отдавал синевой. Лишь на самой стремнине, возле острова, оставалась темная промоина черной воды, которая исходила туманом. Серега уселся обшитыми кожей ватными штанами прямо на обледеневший валун, достал из кармана портсигар с сигаретами, зажигалку, закурил и стал смотреть на реку, на взлесок тайги между рекой, на перистые облака. Его всегда поражала мощь и бескорыстность Алтая. Сколько поколений свободных людей вот также, как он, сидели на этом камне и смотрели на созданную Богом красоту… Голода быть не могло в Десятом, опоясанной многоводном рыбной рекой, при столь плодородной земле, при щедрой тайге с ее дарами…
Прял саженными махами на берег Байкал, повизгиванием обратил на себя внимание хозяина.
– Молодец, Байкал. Все правильно понимаешь. Дня два-три и можно будет безопасно нам переправляться на ту сторону. За добычей пойдем, один соболь – долг перед Банком, а еще фильтра Семенычу нужны… Будем с тобой работать...

В нафанинском доме для празднования свадьбы сельчане собрались к полудню. Мужики курили во дворе. У женщин же дел было невпроворот – дострагивали салаты, накрывали на стол, наряжали невесту, друг другу наводили сложные прически, одевались, завивались, красились, хорошели. А еще нужно накормить детей-внуков, следить за мужиками, чтобы не позволили себе с утра, в общем, суета. Молодые женщины Наська и Геркина жена – Лизка за модой относительно следят, сколько это возможно в Открытой России для пятого уровня, Десятинские бабушки подоставали из комодов и сундуков старенькие, но самые лучшие платья. У невесты свадебный наряд – голубое платье, то самое – сшитое в районе Лизкой, и туфельки, которые были демонстрированы уже вчера. Мало того, что женская часть приоделась, она еще использовала отечественный парфюм. И Нафанин дом непривычно благоухает шлейфовыми ароматами жасмина, лаванды, ванили… Маленькие разновозрастные десятинцы, самой старшей сред которых была Надька, бегали по двору, самый мелкий, годовалый Наськин Михаил, названный в честь деда, спал в сенях в коляске. Мужчины все в костюмах, правда у Ильи Семеныча и Нафани брюки заправлены в унты и сапоги, но это не дань местной моде, а просто отсутствие зимних ботинок. У деда Андрея старые крепенькие ботинки есть. Сергей со вчерашнего дня щеголяет в свадебном костюме и туфлях. Мороз продолжает давить, с рассветом даже похолодало и у всех мужиков накинуты зимние куртки и полушубки. Великан Герка костюма не имеет, ему и форму-то на работе выписывают последнего размера с Новосибирских складов, он одет в синюю, синтетическую рубаху, ведомственный серый бушлат расстегнут, из-под него с Геркиной груди валит пар. В руках у Герки старенький баян, он-самоучка, но легко может сыграть и плясовую, и русскую народную для души, и похабную для смеха. Герка тянет меха и орет во всю пасть для затравки:
– За лесом солнце просияло,
Там чёрный ворон прокричал.
Прошли часы мои, минуты,
Когда с девчонкой я гулял!
 Поздравляем!
Дети визжат от восторга, мужики ухмыляются, Серега перетаптывается с ноги на ногу – подошва туфелек тоненькая.
Из сеней высовывается Наськина голова и злым шепотом:
– Тихо ты, оглоед, сына разбудишь! Илья Семеныч, заходите в дом, Вас там зовут.
Староста ушел.
– Пойдем, мужики, хоть в баню, озяб я в конец, – высморкался в снег Нафаня, потом правда, достал из кармана платок и вытер нос.
– Герка, пиво в сенях не замерзнет? – поинтересовался Юрка – большой ценитель именно десятинского напитка.
– Полбочонка еще оставалось. Сейчас проверю, – направился было в сени Герка.
Но навстречу ему, наконец-то, уже вывалилась вся женская часть Десятого и Семеныч. В руках у женщин металлические тарелки – разносы, у Лизки с бутылкой Российского шампанского и с фужерами, у Наськи с бутылкой самогона, рюмками и солеными огурцами-помидорами, у бабы Светы совсем маленький – с колечками для новобрачных.
– Дети, цыц. Тихо. Надюш, подойди к бабе Свете, возьми у нее колечки, мамке с папкой подашь, как я скажу, – наводил порядок Семеныч. – Сватья, вставай рядом со мной на крыльце. Серега и Лена, вы вставайте тут перед нами. Гости сзади. Готовы?
Семеныч взял у Нафанихи шпаргалку открытку и далеко отодвинув ее от глаз, стал читать, меняя по ходу текст и много добавляя и от себя лично:
– Дорогие односельчане! Десятинцы! Нынешние и будущие! Сегодня мы собрались здесь, на официальной церемонии бракосочетания Сергея и Лены.
Гости шумно захлопали и заулюлюкали.
– Тиха! – продолжил Семеныч. – Дорогие молодые. Любовь – это большое счастье, данное самим Богом людям. Любовь – это способ сохранить самих себя в ваших детях, это – ниточка, что связывает ваши судьбы. Сегодня Ваши сердца заключают союз – биться рядом неразрывно на всю последующую жизнь. Брак Ваш одобрен Банком, но не по-людски. И мы, сейчас, все это поправим. Как староста села Десятого, должен спросить вас: является ли ваше желание создать семью свободным и взаимным? Ответь мне, Серега, по доброй ли воле ты берешь в жены нашу дочь, Лену?
– Да.
– Лена, добровольно ли ты идешь в жены за сына нашего, Сергея?
– Да.
По-христиански, в виду Вашего согласия и в соответствии с традициями нашего села, Десятого, объявляю Вас мужем и женой. Тиха! Прошу Вас обменяться кольцами. Надюш, давай мамке и папке кольца. Герка, жги Мендельсона. Теперь целуйтесь. Юрка, открывай шампанское. Настя, мужики заняты, разливай водку по рюмкам. Всем налито? За молодых! За будущих детишек десятинских! Поздравляйте молодых, сельчане!
– Поздравляем!
– Счастья, здоровья, долгих лет новобрачным!
– Горько!
– Как бы нам, Серега, уже до стола добраться?
– Мама, пойдем в дом, я замерзла…

31
Замерзшие десятинцы перебирались в теплый дом. Мужики скидывали обувку в сенях, женщины и дети в прихожей. Верхнюю одежу наложили ворохом. Суетились, рассаживаясь за составным столом. Во главе муж и жена, рядом с Леной Надюха, следом усадили старосту Ильи Семеныча с Полиной Сергеевной, затем Настя с Юрой и дочерью Машей. Со стороны Сереги сначала – Евдокия Дмитриевна и Михаил Алексеевич, потом чета деда Андрея и бабы Светы, Герка с Елизаветой и дети. На столе официальная бутылка Российского шампанского и две бутылки банковской водки. Остальные разномастные бутылки с горячительными напитками местного производства – самогонкой, наливкой, медовухой.
– Расселись? – руководил Семеныч. – Слово для поздравления молодых предоставляется уважаемым жителям нашего села Михал Алексеевичу и Евдокии Дмитриевне.
Супруги, такие разные – дородная Нафаниха и тщедушный Нафаня, с воробьиной шеей, встали из-за стола. Слово взяла Евдокия Дмитриевна, Михаил Алексеевич говорить не умел, стеснялся:
– Дорогие наши дети – Сергей и Елена, в этот праздничный для Вас, и для нас день, позвольте нам с Михал Лексеичем поздравить Вас, пожелать Вам долгой счастливой жизни. Чтобы жили вы душа в душу, как мы с Михал Лексеичем. Мы дарим Лене козий пуховый платок, чтобы не мерзла ты на хозяйстве, а тебе Сереге, пуховые козьи варежки, чтобы не стыли пальцы на охоте.
Подарок был символический, потому что помогали уже Нафаня с Нафанихой, скидываясь и на бензин до райцентра, и на свадебные наряды, и на застолье…
– Горька! – оскалил металличесий частокол зубов Михаил Алексеевич, ловко дернув рюмку самогонки.
– Горько! – хором кричали сельчане.
Серега, стесняясь, целовал Ленку.
– Батя, Семеныч, чужие в деревне! Флаг на шесте висит!
Флаг – это был сигнал на въезде в деревню. Сереге, лет пять уж как тому назад, контрабандисты продали китайский датчик движения на солнечных батареях. У Семеныча была мысль получать «опознавательный знак, чтоб видать было с деревни, если кто посетит его пасеку». Но потом рассудили, что знак этот может и сам привлечь внимание. Датчик движения пристроили на нежилом доме, бывшего пастуха Толяна, первом при въезде в деревню со стороны Раздолья, дорога была одна. Работала китайская техника, при проезде автомобиля, не сразу, а с выдержкой в несколько минут освобождала затвор, и над домом Толяна начинал развиваться официальный стяг по Открытой России. Патриотично и законно. Его было видно со всех концов деревни. Вот и сейчас через окно его заметил глазастый Герка.
– Юрка, на чердак, живо! – скомандовал Семеныч.
Легконогий Юрка, стрелой выскочил в сени, там по приставной лестнице белкой взлетел на чердак, оттуда скатился кубарем, вбежал в дом и с порога:
– Беда! Банковский уазик в деревне, я двоих видел, сколько в машине не знаю, к тебе, Семеныч, ломятся, через пару минут здесь будут!
И закрутилось.
– Бабы, самогонку в печку, бутылки мыть и бить. Наська, коммуникаторы, коммуникаторы всем раздай. Принесла их нелегкая…– предводительствовал Илья Семенович. – Герка, ты куда?
– Пиво у меня, бочонок, стоит в сенях.
– Свиньям его вылей, да зерном бочонок засыпь.
– Знаю я, – убежал Герка.
Настя высыпала на стол ворох коммуникаторов из сейфа. Разбирали свои.
– Так, что на столе незаконного? – быстрее всех соображал Илья Семеныч.
– Соты резанные!
– В печку их! Папироски, папироски в верхней одежке, Юрка жги их тоже! Уж кобель надрывается, пришли. Пойдем Михал Алекссевич открывать. Ты, Серега, сиди. Делай вид, что все нормально. Хорошо у нас все, и не таких встречали, прорвемся. Наливайте всем рюмки банковской. Празднуйте.
Лизка с Наськой добили бутылки в мешке и вернулись за стол.
Дед Илья с Нафаней пошли открывать, в ворота колотили уже так, что было слышно в доме. Возле ворот старики, порывшись в карманах нашли самодельные маски, напялили их на себя. Нафаня открыл дверь, за воротами стоял банковский уазик. Возле ворот семь человек, четверо полицейских и трое в штатском. Один полицейский и гражданские в защитных масках, трое остальных служивых дуболомов в бронекостюмах и защитных шлемах – вылитые жуки, у одного из них на поводке служебный спаниель-ищейка.
Старший группы, похожий на бобра, невысокого роста, в черном двубортном пальто и меховой шапке-пилотке внушительно произнес, – В селе Десятое производится плановая проверка на открытость перед Банком.
И отстранив Нафаню вошел во двор.
Дворовый кобель срывался с цепи.
 – Убрать собаку, этих проверить, – скомандовал старший.
Штатский с ноутом в руках прокомментировал, – Кобель Кузьма, чипирован, приписан к этому двору.
– Пошел, холера! – загнал пса Нафаня в конуру.
Один из бронекостюмов направил похожий на рогатку сканер на Нафаню. Тот по инструкции вытянулся и, глядя в зеленую полоску экрана, оттарабанил насколько позволяла дикция:
– …ков Михал Алексеевич. Житель села Десятое, иэнэн номер, шестой уровень, предприниматель, собственное подворье.
Следом пришел черед Ильи Семеныча:
–   кин Илья Семеныч, иэнэн номер, житель села Десятое, староста, предприниматель, шестой уровень.
Полицай в панцире все снимал на видео, другой хитиновый держал в руке автомат.
– Проверить двор на соответствие количества животных задекларированному, – скомандовал бобер. – Кто в доме?
– Дык, все, – ответил Нафаня.
– Свадьба у нас, господин… Вы не представились, – намекал на некоторое нарушение протокола проверки Илья Семенович.
– Банковский советник третьего ранга Дьяченко.
– Радость у нас в селе, свадьбу отмечаем, Банк разрешение дал. Может слово скажете в честь молодых, господин советник? – наводил мосты хитрый десятинский староста.
– Поздравлениями и регистрациями у нас отдел ЗАГСа занимается, – банковский был сух, как вобла.
Гражданский с ноутом в руках и полицейский, шедшие проверять хоздвор столкнулись с Геркой, выпоившим свиньям полбочонка пива.
– Кто таков?
– Лейтенант вневедоственной охраны Банка …ков Георгий Михайлович, четвертый уровень, номер жетона Банка…
– Пройдите к сканеру.
Герку сканировали.
– Почему без маски? – нашел первое нарушение в Десятом бобер.
Оправдываться тем, что пошел кормить свиней было бесполезно, поэтому Герка молчал.
– О происшествии будет доложено Вашему начальству.
– Есть!
Прошли в дом. Селяне по-прежнему находились за столом, но уже в масках. На всякий случай. Идиотизм ситуации заключался в размытости формулировок санитарно-эпидемиологических мероприятий, выдаваемых Банком. Вроде бы дома родственникам первой категории дома маски можно было не носить, но если в дом приходили гости, то ношение масок было уже обязательным. Как при этом есть или пить в формуляре сказано не было.
– Плановая проверка на открытость перед Банком, в соответствии с постановлением ИскИна номер... В ваших коммуникаторах есть соответствующая отметка. Старший группы – банковский советник третьего ранга Дьяченко. По очереди встаем из-за стола сканироваться.
Десятинцы и гости понуро вставали глядеть в сканер на ползущую зеленую риску. Докладывали о своем социальном статусе – незавидных пятых-шестых уровнях. И надо же было банковским нагрянуть в Десятое именно сегодня, в день свадьбы? Всю процедуру снимал панцирный полицейский на камеру.
– Кто кормит людей? – спрашивал бездушный банковский начальник.
Десятинцы исподволь посматривали на хозяина двора и предпринимателя Нафаню.
– Я, – по обыкновению шмыгнул носом Нафаня.
– По постановлению Банка за номером… кормить беспошлинно можно только родственников первой степени. При кормлении других граждан, лицо, осуществляющее соответствующую услугу обязано проинформировать Банк через коммуникатор о стоимости продуктов и блюд, и о гражданах – потребителях данной услуги с их идентификацией. Стоимость оказываемой услуги будет оценена по КТ БЭД14, – нашел второе нарушение Десятинцев начальник.
(14. КТ БЭД классификатор товаров экономической деятельности. Прим. автора)
– Господин советник третьего ранга, от какого числа это Постановление Банка? Мы не получали такого указания, – осведомился староста Десятого.
– Номер четыреста семьдесят от двенадцатого числа этого месяца. Не знание законов не освобождает граждан, их нарушивших, от наказания.
Спорить и ссылаться на отсутствие связи мало того, что было бесполезно, а то могло и привести к более печальным результатам.
– Капитан Гавченко опросите о составе продуктов на столе, – обратился к мордатому полицейскому в маске бобер.
Гавченко, прозванного в районе просто Гавом, знали все. Был он высокого роста, черноволос, красноморд и жирён. Похож он был на румяное яблочко, краснота которого определена живущим в нем червем. Потомственный полицейский. Отец его, старший Гавченко, служил еще замначальником райотдела впору, когда участковым был Илья Семенович. В отличии от него, на фронт призван не был, а исполнял свой полицейский долг в районе – вычислял недовольных становлением новой банковской власти, проводил продразверстки, распределял баб и ребятишек на необходимые работы вместо мужиков, ушедших на фронт. Похотлив был не в меру, кобелина – все по вдовам бабам, ожидавшим мужей с фронта, бегал. Отказать ему было сложно – несговорчивых он легко определял и во враги Банка и в трудовые армии. Поэтому прятались бабенки на ночь от проверяющих банковских и старшего Гава. Беда еще заключалась в том, что младший Гав был к Ленке крайне неравнодушен еще со школы. Ее выбор первого мужа – Андрея воспринял, как личное оскорбление. После того, как Андрюха пропал в тайге он попытался домогаться Ленки уже не женихом, а сожителем. Получив отказ, именно он подговорил полицейских из отдела указывать Ленку, как предмет сексуальных пристрастий. В полицейском отделе ржали до икоты, когда ИскИн определил Ленку, как кандидата в районный публичный дом. Ленка сбежала от него к Сереге в Десятое. С Сергеем Гав дрался из-за Ленки еще на сборах в районной школе, был им бит, и вот только сейчас он получил возможность отыграться на молодых.
– Тэк, тэк, тэк, – вальяжно осматривал стол – Колбаса домашняя, вес ориентировочно килограмм. Из чего колбаса?
– Из свинины, собственная, сами для себя делали, – ответила Евдокия Дмитриевна.
– Окстись, господин капитан. Какой килограмм? Тут и полкило нету, – спорил с властью староста. – Давайте мы сейчас сбегаем к Светлане Ивановне, у нее весы электронные есть…
– И до лжеученых наших дойдем сегодня. Есть у нас вопросы к этим врагам Банка. Все книжки читают. Окопались здесь в Десятом. Жируете тут, браконьеры, пока страна наша в исламистском и империалистическом кольце врагов. Мясо, вон, килограммами жрете, а наши детишки из-за таких как Вы, мясокостной муки вволю не едят! Молчать!
По сытой, Гавковской, роже, трудно было предположить о его недоедании, либо гавковских детей. Десятинцы молчали, банковские споро составляли протокол. На столе была лишь первая перемена блюд. Вписать туда шурпу из печи и замороженные пельмени, выставленные на листе в сенях, битый в таких делах Герка, не дал категорически:
– Это для нас, родственников первой степени, мать наготовила. И никто этим кормить гостей не собирался. Батя не подписывай это или пиши дополнения в протокол.
Но, все равно, насчитали почти на восемь тысяч. Со штрафными санкциями выходило все шестнадцать – две овечки. Но и тут Герка встрял:
– За столом двенадцать взрослых было. Из них шесть родственники первой степени. Следовательно, на четыре тысячи выходит пришлые могли съесть, а ведь могли и не съесть. Батя вообще говорил мне, что их хочет выпереть. Надо все указывать в протоколе.
– Лейтенант, я помню в присяге давали клятву выполнять свой долг не взирая, кроме всего прочего, на родственные связи? – казенным голосом осадил Герку банковский бобер.
– Я, господин банковский советник третьего ранга, виноват, и сам пропустил это постановление главы ЦБ, и не воспрепятствовал нарушению закона родственниками. Но в Кодексе Открытости граждан ведь говорится не только об абсолютной прозрачности имущества граждан, но и о кристальной честности проверок сотрудниками Банка?
– Ваше поведение будет проанализировано ИскИном. Напоминаю Вам, что сегодня Вы уже совершили административное деяние, выйдя на улицу без маски.
– Так точно!
Вернулись двое проверяющих скотный двор. Обувку демонстративно, как и прочие банковские снимать не стали, так и зашли в ней, изгаженной навозом и пометом прямо в дом. Полицейский, кроме того, был заляпан черно-белыми следами куриных испражнений, видать из-за чрезмерного, служебного рвения.
– Скотина маркирована, не хватает прошлогодней телки за номером…, двух овец-ярок, лишние две курицы, – доложил штатский с ноутом.
– Я телку и двух овечек продал в прошлом месяце, деньги мне пришли через Банк и налог уж уплочен! – взвился, сопротивляясь, Нафаня.
Несмотря на кажущуюся всесильность и всезнание ИскИна, был электронный разум туповат.
– Разберемся! Курицы лишние откуда?
– Да кто их считал! Можа, выпарились? – оправдывался Михаил Алексеевич.
– Может… Всем оставаться на своих местах, не разговаривать! Наряду приступить к досмотру! – раздал указание старший.
Десятинцы остались за столом под наблюдением обляпанного, а остальные сотрудники ретиво взялись рыться по шкафам, брезгливо ворошить постельное белье, переворачивать содержимое коробок и сундуков, считать Нафанинские заготовки в подполе. Все снималось на камеру, понятые в открытой России были не нужны. Между ними крутилась ищейка-спаниель.
Десятинцы сидели раздавленные маховиком Банка. Скотину на дворе и фермерские закрома банковские пересчитывали два раза в год, но обыска в Десятом не было уже несколько лет – последний раз переворачивали дом деда Андрея и бабы Светы из-за доноса на запрещенные книги. За сельчанами наблюдал полицай в курином помете.
– Служивый, так мы выпьем по стопочке банковской? Свадьба ведь у нас! Может и ты с нами? – храбрился сам и поддерживал сколь мог сельчан староста.
Обгаженный до разговора с селянами не снизошел.
Мужики чокнулись, выпили по рюмке официальной банковской, но без куража. И водка была дерьмом, из говенного в буквальном смысле китайского спирта, и наличие истукана рядом, с мордой закрытой непроницаемым бронестеклом, здорово стесняло.
Банковские, как стало понятно, искали самогон, потому что ищейка нашла в сенях мешок с битой и мытой посудой.
Гав ткнул его в нос Нафане, – Это что?
– На счастье молодых разбили, обычай в Десятом такой! – за Нафаню ответил староста.
– Так, всех граждан Десятого, кроме хозяев досмотренного дома и их родственников прошу покинуть дом и выйти во двор. Будет произведен полный досмотр их жилищ.
Десятинцев, за исключением родственников Нафани вытолкали во двор, под присмотром двух бронированных полицейских и Гава. Банковские и полицейский с камерой остались для составления протокола. Нафане следовало ответить и за незаконную кормежку селян и за лишних куриц, Герке за не ношение маски и длинный язык.
Десятинцы стояли, растянувшись полукольцом, с одной стороны Сергей, затем баба Света и дед Андрей, после староста с Полиной, последними Ленка с Надей. Что молодые стояли раздельно получилось в виду того, что того, кто раньше оделся, Гав выталкивал на улицу. Гав дефилировал перед десятинцами, изгаляясь над ними:
– Гадюшник ваш надо раздавить сапогами. Петицию мы всем отделом подписали в Банк, чтобы закрывать населенные пункты без рунета. Дойдут у Банка и до Вас руки. На каждую хитрую десятинскую жопу найдется винт банковский.
Десятинцы молчали. Гав подошел к Сереге, они были почти одного роста, качался в своих берцах, то отклоняясь от него то, буквально упираясь своей банковской маской в самодельную Серегину:
– Ты, охотничек! В артель пойдешь, дармоед. А откажешься, брей затылок для чипа и пиши заявление на социальный гарантированный доход.
– Ты, псевдоученый! Книжку у тебя хоть одну найдем запрещенную, на рудники поедешь. Минералы радиоактивные будешь добывать, – заржал Гав, перешедши к деду Андрею.
Старосту Гав демонстративно обошел своим вниманием, связываться с ним он опасался. Но зато не преминул обидеть Полину:
– Я сделаю все, чтобы Вы не смогли получить право прописки в Десятом.
На сладкое Гав оставил Ленку:
– Замуж значит выходишь. Зря. Переехала бы в район, устроилась на хорошую работу в публичный дом. Там перспективы – и уровень бы тебе повысили, и зарабатывала бы, и, глядишь, мы бы к тебе с пацанами наведывались…
Пацаны-полицейские гулко хрюкали из-под шлемов.
– Не успокоился еще? Мне на лицо Ваше гадостно смотреть даже на проверках в маске, не то, что в постели…, – тихо и спокойно в рожу Гава сказала Ленка.
– Ах ты мразь, надули тебе уж пузо небось, – Гав пятерней сгреб Ленкино лицо и толкнул ее.
Ленка и Надька, которая держалась за нее, плюхнулись в снег. У Сергея, что называется свело скулы от ненависти – три шага, сбить здоровенного Гава с ног, оседлать ему спину и скрутить Гавовскую башку со свинячьей шеи… И дернулся было… Но его опередил стоящий рядом староста Семеныч. Мужик был здоров – без размаха снизу вписал свой кулак в маску. Челюсть Гава хрустнула битым яйцом и здоровенный полицейский кулем завалился рядом с Ленкой.
– Всем стоять, – целую очередь выпустил над головами сельчан полицейский.
На звук выстрела выскочили из дома банковские.
– Что у вас здесь происходит? – оглядывал поле боя начальник.
– Нападение на полицейского при исполнении, – глухо из-под шлема заявил стрелявший и показывая на Семеныча стволом добавил. – Он напал.
– Господин советник, полицейский ударил женщину. А староста наш за нее лишь заступился. Я сняла все на коммуникатор, – храбро вступилась за старосту баба Света.
– Дайте сюда посмотреть, – властно протянул руку банковский начальник.
Ах, отчаянная бабка. Если бы Гав знал, баба Света включила коммуникатор, когда одевала обувь, и тайком из под рукава снимала! Он бы, конечно, так себя не вел. Коммуникатор – палка о двух концах, запись на нем удалить невозможно. Как только появишься в зоне действия сети, он перешлет запись на сервера ИскИна. Сейчас за повелительным движением лапы руки банковского бобра решалась жизнь и Семеныча, и самой бабы Светы – запросто уничтожит он коммуникатор, подчистит следы. И поэтому отрицательно качает головой баба Света и продолжает съемку, держа коммуникатор в своей старушечьей, крепкой лапке.
– Покажи ему, баба Света, – включает свой коммуникатор на съемку Сергей.
– Отдай, Свет, не бойся, – присоединяется к нему дед Андрей.
С крыльца ведет съемку Герка, а из окон дома глядят во двор камеры Нафанинцев.
На уничтожение всех десятинцев банковские, конечно, не решатся.
– Возьмите, – протягивает комм банковскому храбрая старушка.
Гав хрипит, приходит в себя и пытается перевернутся с живота на спину. Его рвет.
Банковский берет коммуникатор. – Вы же врач? Окажите помощь полицейскому.
– У меня лицензии на врачебную практику нет. Да и стара я стала. Не помню уж, что и делать в такой ситуации, – впервые в жизни отказывает в медицинской помощи баба Света.
Банковский включает комм бабы Светы, что он видит на экране не ясно. Но монолог Гава слышен отчетливо.
– Комм Ваш, гражданка, будет приобщен к делу, – начальник тычет аппаратом бабы Светы в одного из панцирных, – Ты живо с этим аппаратом в Раздолье, там есть связь. Полицейское управление в ружье, сюда в Десятое. Граждане села Десятого, вы все задержаны. В деревне будет произведен тотальный досмотр. В соответствии с Конституцией Открытой России любое сокрытие информации является уголовно наказуемым преступлением. В ваших интересах не отягощать свою вину. Прошу оказывать властям всемерное содействие. Все виновные в произошедшем инциденте понесут наказание! Прошу не отягощать свою вину. Заходим обратно в дом. Разговаривать запрещаю.
Семеныча одели в наручники и заперли в бане, охранять его остался хитиновый с автоматом. Остальные все вернулись в Нафанинский дом. Туда же затащили Гава, посадили на диван, дали ему полотенце, оттереть облеванную морду, и тазик, сплевывать кровь. Обходились с ним грубо – дурака ведь заставь Богу молиться, он и лоб себе расшибет! Это в районе людишки превратились в человека послушного, и там провокационное рвение Гаву всегда удавалось. А в деревнях, особенно в столь отдаленных, вести надо было себя тоньше. Ну этому пустоголову разве объяснишь? Да и объяснять ему смысла нет – погоны свои, равно как и категорию, он фактически потерял… Сам Гав говорить не мог, онемели губы, он только мычал, да харкался в тазик. Трем банковским и полицейскому было неуютно в Нафанинском доме. Они вполголоса переговаривались, с нетерпением ждали своих. Те понятно, задерживались, ведь на сбор давался почти час и добираться почти два. Наконец, полицейские битком на бронированном обрешеченном Урале прибыли, с ним два уазика, с банковским начальством и вызвавший их из Раздолья. Десятинцев развели по домам в сопровождении отдельных опергрупп. Все село, жилые и нежилые дома, перевернули наизнанку. После обыска, каждого сельчанина, включая детей, водили в дом Семеныча, где их допрашивали банковские следователи с применением детектора лжи. Дело было громкое – нападение на полицейского, а улов невелик. Ну, не было никакого предварительного сговора для нападения на должностное лицо! Из незаконного, кроме лишних Нафанинских куриц и кормежки, обнаружили в доме у Семеныча завалявшиеся в кармане зипуна десяток самокруток, а у деда Андрея исписанные по-немецки листы бумаги. Их, конечно, изъяли, но пойди переведи! И в районе-то говорящего по-немецки не найдешь, придется отсылать в область. Вопрос стоит ли деньги тратить на пересылку и переводчика? Что может понаписать выживший из ума дед? Обещала перспективы найденная, вымоченная, лосиная шкура в заброшенной Опалихинской бане. Но следов, ведущих от бани к жилым домам Десятого не было, все заметено. Притащили служебного спаниеля, но и он лишь повизгивал, глядя на людей умными карими глазами. На допросах сельчане отвечали твердо, мол знать ничего не знаем, село большое, за всеми домами не усмотришь, а чужие люди в селе, браконьеры, контрабандисты и полицейские появляются. Что, частично, было и правдой! Чем занимаются нам не ведомо – жить охота. Сельчанам дали повестки явиться в Банк на допрос к следователям, иезуитски каждому в свое время, чтобы больше денег на бензин, очевидно, истратили. Все процедуры закончились за полночь, полицаи стягивались к точке сбора – Нафанинскому дому. Десятинцы потянулись за ними. За порог их не пустили. Дед Андрей, баба Света, Серега с Леной (Надьку удалось уложить спать) и заплаканная Полина ожидали решения банковских за воротами. Наконец, хмурые полицейские загнали уазик во двор, в него загрузили старосту. Полицейские набились в свой бронированный Урал, банковские в уазик и уехали.
Вслед за ними выбежала простоволосая Евдокия Дмитриевна и завыла в голос:
– Убили! В кровь забили, Илью Семеныча! У него ноги не ходят! Волоолочиилися.
В голос заревели Ленка с Полиной. В Десятом остался один из Уазиков с полицейским нарядом, призванным охранять покой и порядок граждан, заодно и сторожить имущество бывшего фермера Семеныча. Из него, хлопнув дверью, вылез хмурый полицай с калашом, передернул затвор, и нарочито зло, чтобы пресечь беспорядки проорал, наведя ствол на Нафаниху:
– Тебе что, дура, мало случившегося? А ну пошла, тварь, в дом, пока не оштрафовал, что вышла без маски!
Выбежал Герка, уволок плачущую мать. Остальные селяне разошлись.
Так закончилась свадьба Сергея и Лены в Десятом.

32
На следующее утро в Десятое прибыла колонна машин – грузовики вездеходы, фронтальные и самопогрузчики, уазик со сменой наряда, налоговики и судебные исполнители. С Десятинцами они не разговаривали, а сразу отправились в МТМ, где располагалась техника и зернохранилище бывшего фермера Ильи Семеновича. Все стало понятно – старосту ИскИн уже осудил, имущество его, как это было принято, арестовал. Вывезли колесный трактор, комбайн, грузовик, злополучный «фермер», зерно… Склады мастерскую и зернохранилище опечатали.
Серега поехал в район на допрос к следователю вместе с Геркой и семьей первым. На горке, когда ожил коммуникатор, в разделе районных новостей было и об Илье Семеновиче. В сообщении говорилось, что «бывший староста деревни Десятое …кин Илья Семенович за нападение на полицейского сотрудника Банка, осужден на пять лет рудников с конфискацией имущества».
– Пять лет рудников, – вслух озвучил новость Серега.
В машине все молчали – это был приговор. Шансов пережить каторжную работу на рудниках у Семеныча не было. Убийцам давали меньше.
Это был удар для Десятинцев. Мало того, что Семеныч был самым богатым человеком в деревне, и от его деятельности зависели все. Хлеб – всему голова, и Нафаня со своим скотным двором держался только благодаря Илье Семеновичу, и старики Андрей и Света заедали дары своего огорода караваем с муки Семеновича. А еще была незаконно выловленная рыбка, неправомерно накаченный мед, преступно выращенный сладкий табачок и нагнанная самогонка. Нет крестьянского хозяйства – нет и деревни. И по потребностям деревенских жителей, и по безжалостным банковским балансам. И об этом надо будет говорить на расширенном деревенском сходе, с привлечением Герки и Юрки. Схороненных от Банка запасов зерна хватит на год. А что потом? Кроме этого, у Семеныча большие связи были в районе, он всегда мог переговорить со знакомым банковским начальством. И не в нарушение свода банковских законов, нет, а по узкой лазейке, чудом не закрытой ИскИном, оно входило в положение и нужды отдаленного от мира Десятого. Лично же для Сереги Семеныч был отцом, вторым после Валентина, но столь же любимым. И там, перед домом Нафани, он не только, как подобало отцу заступился за детей своих, Серегу и Ленку. Он спас Серегину жизнь, не свали он полицая, Серега наломал бы дров. И, сейчас, на рудниках, или на донорском операционном столе, или куда там к черту на рога сатанинский Банк может отправить, был бы он, Сергей. Первый отец, Валентин, мстил за мать Серегину и сестренку, мстил и погиб. Второй отец, Илья Семенович, всю жизнь по лисьи хитрил перед Банком, чтобы уберечь своих детей, а пришло время – встал грудью на защиту и тоже погиб. Выть хотелось волком от этих мыслей. Изменить и переделать ничего было нельзя, Серега встал на новую стезю. Что-то изменилось в нем, и он вошел в Банк перерожденным, совсем другим человеком. С внутренним чувством отрешенности, презрения и превосходства, он прошел все предписанные Банком отделы: полицейский, налоговый, медицинский, ЗАГСа… И никогда еще датчики не показывали столь высокого уровня антител, правды и открытости Банку, в его крови, в его словах и объяснительных. В банковском отделе написал на Нафаню донос, что он действительно незаконно кормил односельчан, надеясь на благосклонность, очевидно, бывшего старосты. Перед следователем не унижался и не напирал, как просила его Ленка, на то что ее ударили первой. Это было, как понял Серега, бесполезно. Так и написал в протоколе «Полностью одобряю решение Банка о наказании бывшего старосты …кина Ильи Семеновича. Ничто не может быть оправданием нападения на сотрудника Банка».
Серега вышел из Банка, пошел к автомату, купил дрянных, официальных сигарет. Снял маску, когда куришь в отведенных местах сигареты за триста эров – это было можно, глубоко затянулся. Все еще раз обдумал, по его мнению, получалось, что Банк доволен его новой позицией. Затем он достал коммуникатор из кармана, карту от бывшего сослуживца Женьки, и вбил заказ на комплект термобелья…