Малигнозия

«Aмброзия — в древнегреческой мифологии «пища богов» (нектар, «напиток богов»). Согласно легендам, амброзия дарует богам вечную юность и бессмертие»
«Большая Советская энциклопедия»

***

Паулина поспешила схватить стакан с подноса на барной стойке и нырнула в толпу. В своем пиджаке из тончайшей кожи, на высоченных лабутенах и «рэйбанах», скрывающих пол-лица она быстро слилась с пританцовывающей под ретровейв группкой хипстеров. Теперь нужно было «закрепиться». Лучше всех для этой цели подходил коренастый пацан в клетчатой рубашке с торчащей из-под шапки розовой челкой.

— Слушай, а классно оформлена хата — восьмидесятые в полный рост! — Паулина кивнула на поблескивающие бархатом синие портьеры и крупную черно-белую клетку кафеля.

— Вообще-то, — гнусаво возразил пацан, на поверку оказавшийся мужиковатого вида лесбой с полупрозрачной щетиной на подбородке, — это типичное ар-нуво. На это указывают плавные линии в мебели и вычурное оформление.

Действительно, к низким диванам с неестественно высокими спинками было боязно подходить — до того тонкой казалась работа краснодеревщика. Лишь сейчас Паулина как следует оглядела барную стойку — по низу та была украшена яркими витражами, изображавшими мотыльков. Посреди огромного зала взвивалась к потолку винтовая лестница, напоминающая изысканно выполненную головоломку. Обилие деталей поражало воображение, и впрямь — ни одной прямой линии.

— Еще одним аргументом в пользу определения стиля как модерн являются эти люстры из цветного стекла. Если бы Аластор угорал по восьмидесятым, здесь висели бы дискоболлы…

— Точняк, их-то здесь и не хватает! — выдавила смешок Паулина, пытаясь слезть со скучной темы. — Слушай, а я тебя нигде раньше не видела?

— Ну, теоретически… — замялась лесбиянка.

— Точняк, видел. Ты же Филис? — произнесла Паулина подслушанное пятью минутами ранее имя. Девушка утвердительно кивнула. — А я Эйприл! Да ты по-любому обо мне слышала, меня тут все знают…

— Да, точняк, слышала… — неуверенно согласилась та. Дурочка старалась изо всех сил делать вид, что здесь она «своя в доску», хотя свою кличку Паулина придумала пять минут назад, взглянув на календарь.

— Ну вот, теперь будем знакомы лично! — она с энтузиазмом, по-мужски тряханула руку лесбиянке — той это явно польстило. — Ладно, пойду, поищу еще знакомых.

Паулина отсалютовала лесбе стаканом с каким-то бурым коктейлем, который так и не успела попробовать, и бросила напоследок:
— Если что надо — обращайся к Эйприл, Эйприл все знают!

Нырнув обратно в толпу, она раствориась в ней; лавировала меж ритмично двигающихся локтей и плеч. Знакомых лиц она в ней не искала. Более того — знала, что их, скорее всего, не обнаружится.

Паулина была «прилипалой». Так она мысленно называла свою «профессию». Чтобы быть вором-домушником, мошенником или щипачом ей недоставало ни смелости, ни ловкости. Вдобавок, вся эта блатная романтика откровенно претила Паулине — любительнице гламурных вечеринок и светских раутов. Здесь она чувствовал себя в своей тарелке — втиралась в доверие к гостям и хозяевам, завлекала стройными бедрами и милым личиком, с легкостью направляла разговор в нужное русло, чтобы пафосные ублюдки концентрировались больше на себе, чем на ней. Паулина играючи добывала приглашения на закрытые тусовки, узнавала пароли от тайных квартирников и прибивалась к полупьяным компаниям, проникая в VIP-залы. Там эта «золотая молодежь» упивалась до свинячьего визга элитным алкоголем, накуривалась синтетики до полной потери чувствительности, неистово трахалась, закинувшись «волшебными» таблетками и потерянно триповала, перебирая в воздухе руками. Счастливые, беззаботные, потерянные в бурлящем океане гормонов и сладких ядов, они были щедры на любовь, дружбу, подачки… И не слишком внимательно следили за своими вещами, а наутро, держась за голову, если о чем-то и догадывались, то поиски девушки с выдуманной кличкой — вроде «Мэрилин» или «Фрайдэй» — никогда ни к чему не приводили.
Каждый раз она ощущала себя тайным агентом: когда в любую секунду тебя могут разоблачить, изгнать, а то даже и побить, и задание будет провалено. Подобно шпиону, она изучала все входы и выходы, делала мысленные заметки относительно встреченных людей, старалась не попадаться никому на глаза дважды, и чаще всего называла за вечеринку две или три клички; то снимала, то вновь надевала очки, меняла парики, а однажды даже переоделась дважды за вечер. Один раз — в мужское.

Наметанный глаз Паулины быстро подмечал, от кого стоит держаться подальше, а кого — с особенно дорогими часами или цепочкой — лучше как следует подпоить и не выпускать из виду, пока алкоголь не сделает свое дело. Клофелин Паулина никогда не использовала — счастливые и беззаботные, они зачастую сами делились секретами и содержимым кошельков. Единственны запретом были телефоны. Хоть она и не раз облизывалась на инкрустированные драгоценными камнями «Вертушки» и Айфоны в золотом корпусе, знала — найдут, как пить дать. Заявятся прямо в утлую однушку на самой окраине Ржевки-Пороховых, будут валять ногами, возможно что-нибудь сломают, как в прошлый раз. Нет уж, никаких больше телефонов.

***

Аластор сидел за столом в кабинете, слушая, как внизу беснуется толпа дармоедов. Бесполезные пустышки! Все, чего они ждут от жизни — сплошные развлечения, и сюда, в его дом пришли за тем же. Вся их суть, весь их смысл — сгореть и сгнить как можно скорее, освобождая место для себе же подобных бесконечных потоков полой человеческой скорлупы. Они готовы опустошать себя сами. Аластор же лишь способствовал этому и собирал сливки. Он посмотрел на лунный календарь. Завтра должны явиться Гости, и нужно подготовить угощение.

Вздохнув, маг тяжело поднялся с вычурного тяжелого кресла, вгляделся в черненое зеркало. Отражения не было. Тени — ничего больше. Будущее оставалось туманным и непредсказуемым, как и должно.

Прихватив со стола большой пухлый конверт, он направился к лестнице громко стуча по полу тростью. Сжимая рукоять в виде головы черного пуделя, Аластор с силой вколачивал ее конец в ступени так, чтобы все слышали — хозяин идет.

***

Паулина с любопытством блуждала по огромной квартире, пытаясь хотя бы приблизительно прикинуть размеры этих хором. По всему выходило, что хозяин выкупил позднюю сталинку целиком, а после — переломал к чертовой матери все несущие стены и несколько этажей, каким-то неведомым образом создав из этого место для самых престижных и закрытых тусовок в городе.

Приглашение она силилась добыть всеми правдами и неправдами. В итоге просто повезло — якобы кто-то из прихлебателей одной скандально известной журналистки решил сбыть свое через аукцион в Даркнете. Паулина без сожалений перевела в криптовалюту всю имеющуюся у нее наличность и получила-таки заветный кусок пластика. Взяв его наконец в руки, была даже несколько разочарована — приглашение оказалось обычной игральной картой. Крестовый туз, на котором кто-то вывел фломастером большую черную спираль. Она тогда горько усмехнулась — то, за что она отдала свою добычу почти за два месяца, можно было воссоздать за пять минут по цене маркера и колоды карт за тридцать рублей.

Именно поэтому сегодня, попав, наконец, в дом Аластора, Паулина особенно внимательно вглядывалась в лица гостей и обстановку, выискивая цели для своей утренней жатвы. Выглядела ситуация уныло — размалеванных фиф в золоте и коктейльных платьях не наблюдалось, зато жались по углам какие-то неформалки с выбритыми висками и ботанки в растянутых джинсах. Вместо оранжевых от автозагара «стремяг к успеху» здесь усасывались пивом наркоманского вида панки и нарочито оригинально одетые хипстеры. Ловить было явно нечего. Вдобавок, выйдя из танцевального зала, Паулина потерялась в бесконечном лабиринте синих портьер. Прихлебывая из стакана весьма недурной, надо заметить, «лонг-айленд» она тоскливо бродила по бархатистым коридорам и разглядывала репродукции Магриба на стенах. Кожа под париком из натуральных волос страшно зудела, и девушка, пользуясь безлюдностью «лабиринта» то и дело почесывалась.

Буквально на каждом шагу ей встречались изящного вида бронзовые вазы с закрепленными сверху стрелками, надпись на которых гласила практичное, но совершенно неуместное «Блюй в меня!». То и дело на пути попадались высокие стойки с маленькими, с обувную коробку размером, клетками с запертыми в них кроликами. Красноглазые пушистые зверушки самозабвенно и яростно трахались, не замечая ничего вокруг. Таких клеток Паулина насчитала по меньшей мере с десяток.

Вдруг над головой раздался какой-то стук, потом еще и еще. Звук расходился по всему зданию, точно раскаты грома. Музыка притихла, и в этой прерывистой тишине из-за портьер зашелестело благоговейное:

— Аластор… Аластор идет…

Увидеть хозяина вечеринки собственной персоной было делом первой необходимости. Наплевав на условность в виде синих бархатных портьер, Паулина устремилась на голос. Она преодолевала эти «стены» одну за другой, подныривая под тяжелую ткань. Оказывается, портьеры скрывали под собой удивительнейшие вещи. Паулина оказалась в лишенной входа «комнате» посреди которой царственно вздымалось гинекологическое кресло. Рядом на тумбочке находились разнообразные расширители, фаллоимитаторы и большая банка смазки. В углу стояла одна из вездесущих ваз с почти кэролловским призывом.

Где-то совсем близко раздались неистовые аплодисменты и свист, и Паулина заметалась, потеряв направление. Громыхнуло властное:

— Достаточно! — голос, рокочущий из гигантских колонок, закрепленных под потолком, казался усталым. — Я рад вас всех видеть в своем доме. Этой ночью здесь надорвется ткань реальности, нарушится граница нормы, а мы все обнажим свои истинные лики, чтобы предаться трансцендентальному танцу, в ритме которого движется Вселенная. Сегодня мы своим разумом дотянемся до самых звезд и обратно, а все, что вы переживете здесь, навсегда изменит вас, но никогда не покинет стен сей обители. Здесь вы можете позволить себе все. Попробовать то, о чем никогда даже не задумывались…

Одновременно с этими словами хозяина послышался какой-то металлический скрип, и вдалеке одна из портьер взлетела высоко под потолок.

— … любые удовольствия и ощущения, какие вы себе не представляли даже в самых безумных фантазиях.

И вновь скрип. Очередная портьера скаталась в рулон и зависла под потолком. Толпа исторгла дружное оханье.

— Да-да, аттракцион для самых смелых. Впрочем, вот развлечение попроще…

Скрип раздался совсем близко. Ткань прямо перед лицом Паулины с шуршанием уползла вверх, и та обнаружила себя под бесчисленными взглядами собравшихся в шеренгу гостей. На одном из пролетов винтовой лестницы стоял сам хозяин — лысый грузный дядька лет сорока, из тех, что спорят с цифрой в паспорте, прибиваясь к компаниям помоложе и пытаясь сойти за своего. Впрочем, не Паулине его осуждать. Круглое, гладкое, с легкими восточными чертами лицо расплылось в надменной улыбке.

— Смотрите-ка, этой молодой особе уже не терпится…

Публика разразилась подобострастным хохотом. Паулина почувствовала себя крайне неуютно — словно ее вытолкали на сцену перед залом, не дав прочесть сценарий пьесы. Она в ответ неловко улыбнулась и развела руками, пытаясь сгладить ситуацию, пискнула:

— Я искала туалет…

Гости вновь одарили ее единодушным смешком и вновь обратили взоры на Аластора. Тот, однако, продолжал сверлить ее своими маленькими и холодными, точно шляпки гвоздей, зенками. Похоже, придется снова переодеться… Без добычи Паулина уходить не собиралась — на это приглашение ушли почти все ее сбережения.

— Что же, я вижу, многие из вас уже томятся ожиданием, — продолжил хозяин. — А потому, я перестаю разглагольствовать и приглашаю вас веселиться! Объявляю одиннадцатый Телемский Вечер открытым! Творите свою волю, и таков будет закон!

Произнося эти слова, Аластор выбросил вперед руку с открытым конвертом. Тот разорвался от резкого движения, и по воздуху вниз, кружась, устремилось какое-то конфетти. Толпа тут же ринулась к подножию лестницы, воздела руки к потолку и принялась ловить эти разноцветные бумажки.

«Неужели деньги?» — изумилась Паулина. Нет, слишком мелкие.

— Веселитесь, дети мои, ибо жизнь коротка и полна слез! — подытожил Аластор, и музыка вновь наполнила помещение.

Паулина застыла, не зная, что ей делать дальше. Гости разбредались по ставшему гораздо больше и шире помещению, сжимая в руках заветные бумажки размером с ноготь. Оттолкнув девушку, дылда в кожаном пальто на голое тело уселась в гинекологическое кресло, развела в стороны целлюлитные бедра. Какой-то парень тут же защелкал взятым с тумбочки расширителем.

— Марочку за мамочку? — пробасила та, положив пойманную бумажку на язык. Ее спутник кивнул и проделал то же самое. Паулина даже фыркнула от досады — и это вся тайна разнузданных Телемских Вечеров? Кислота и секс-игрушки? Разочарование какое-то…

— Девушка, позвольте вас угостить? — элегантный блондин с волосами до плеч в покрытой заклепками косухе подошел со спины обдал ухо спиртным баритоном. В пальцах он сжимал заветные марки — на каждой был изображен затейливый символ из двух треугольников. — Я тебя еще на входе приметил. Горячая…

Кавалер шумно втянул ноздрями воздух. Паулина привыкла к более церемонному обращению, но… какого черта? В конце концов, если бы ей все это не нравилось, она сидела бы дома и облапошивала похотливых дурачков через веб-камеру. Вырвав обе марки из пальцев блондина, она закинула их на язык. Тот смешно оттопырил нижнюю губу, произнося обиженное: «Ты че?»

Притянув его голову, Паулина впилась губами в блондина, они соприкоснулись языками. Чуть погодя, вытолкнула обе марки обратно в рот их владельцу, но было уже поздно — девушка почувствовала, как реальность ползет по швам, а мозг принялся строить совершенно новые случайные нейронные связи.

***

Сам Аластор Высвобождение, конечно же, не принимал. Во-первых, слишком дорого ему обошелся последний из подобных трипов. А во-вторых, ему, чтобы проникнуть сквозь ткань реальности не нужны были вещества.

 При виде хозяина все уважительно кивали, расступались, подобострастно здоровались, представлялись. Аластор не пытался запомнить все эти выдуманные и нарочито пафосные имена — Носферату, Сильвер, Агония. От его пронзительного взгляда было не укрыться скучным Машам, не закончившим филфак; жалким Алешам, которые пришли в надежде хотя бы на вялый перепихончик; смешным Сережам, которые и вовсе не знали, чем удостоились приглашения и пришли «чисто поугорать».

— О да, вы все угорите! — одними губами шептал Аластор, шагая через толпу, а та расступалась точно льдины под напором ледокола. Славный король шел через ряды своих подданных.

***

Первая ясная мысль всплыла в сознании Паулины, когда пульсирующая плоть у нее во рту изверглась солоноватой густой жижей. Совершая глотки одновременно с пульсацией, Паулина четко осознавала, что в бедро ей упирается ее же чудовищной силы эрекция. Даже скотч не помог. Член четко выделялся под обтягивающими черными леггинсами.

— Теперь давай я тебе сделаю приятно! — сладострастно прохрипел блондин, когда рот Паулины с чмоканьем выпустил начисто вылизанную головку.

— Неадо! — отказалась она в один слог, прикрывая эрекцию сумочкой. — Я хчу умысся.

— Я провожу.

На ответ у Паулины не осталось ни сил, ни желания. Она просто отпихнула опустошенного ухажера к стенке и, шатаясь на каблуках, неловко отправилась куда-то прочь. По языку перекатывался этот ни с чем не сравнимый вкус плоти и греха. Мимо нее через коридор портьер пронесся «паровозик» голых мужиков в масках с птичьими носами. Где-то за тканью раздавался свист плети и удары, сопровождаемые сладострастными стонами. Что-то налипло на глаз. Проведя пальцами по лицу, Паулина обнаружила у себя на ладони нечто похожее на волосатую гусеницу. Запоздало дошло: «Отклеились ресницы». Стояк все никак не желал опадать; торчал вперед точно киль корабля или стрелка компаса, указывающая путь.

— Пош-шел в жопу! — взвизгнула Паулина, стукнула сумочкой по мерзкому отростку, а спустя секунду сама же скрючилась от боли. Перевалилась через спинку не пойми откуда взявшегося дивана, споткнулась, скатилась на клетчатый кафель, оказавшись по ту сторону портьеры. Над ней нависало нечто розовое, китообразное, покрытое омерзительными шелушащимися наростами, напоминающими морских уточек. Голая толстуха с короткой стрижкой висела в воздухе, закрепленная на тросах, уходящих под потолок. Крючья пронзали спину в нескольких местах, и в натянувшихся отверстиях можно было даже видеть желтую прослойку жира. Паулину затошнило.

— Ли-жи! Ли-жи! Ли-жи! — скандировало с дюжину наблюдателей. Какие-то гоблины с ирокезами — почти одинаковые — ткнули лысого голого заморыша лицом в покрытую густой шерстью складку между ног толстухи. Та трубно застонала.

Содержимое желудка Паулины вновь взбрыкнуло, и ноги сами понесли ее дальше. Кругом творился какой-то болезненный, странный разврат.

 Угловатый мужик, одетый в одно лишь боа из перьев залез на барную стойку и сосредоточенно насаживался на бутылку «Кристалл». Группка изящных «готических лолит» по-кошачьи лакали из огромного блюда на полу, от которого явственно несло дерьмом. У Паулины вдруг сломался каблук, и она полетела на пол. Уперлась руками, едва не опрокинув блюдо. «Лолиты» разъяренно зашипели испачканными ртами. Вскочив, девушка побежала прочь в поисках какого-нибудь укромного места, где можно прийти в себя, привести лицо и одежду в порядок. Кто-то дернул ее за волосы, и парик слетел с головы. Оглянувшись, она увидела, как шикарное фиолетовое каре утекает прочь по залу вместе с «голым паровозиком». На гинекологическом кресле творилось странное — железисто воняло кровью, во влагалище дылды ковырялись щипцами сразу несколько человек, то и дело резко выдергивая какие-то кровавые куски. Паулина смогла разглядеть в зажиме маленькую, будто игрушечную, ручку. Девушка хотела всмотреться, но в затылок ей прилетело что-то тяжелое и острое.

— Сорян! — раздалось сзади. Повернувшись, она увидела подвешенного за ноги полного мужичка с иссиня-черными яйцами. Напротив стояли трое панков и по очереди из рогатки стреляли по нему зелеными шипастыми каштанами. Раздался очередной приглушенный кляпом вскрик — кто-то попал в цель.

Нужно было валить отсюда, найти местечко потише, пока Паулина сама не стала предметом чьих-нибудь жестоких развлечений.

Нырнув под очередную портьеру, она сначала услышала какое-то булькающее приглушенное «не надо», и только потом увидела источник звука.

Хозяин вечеринки прижимал к себе уже знакомую Паулине Филис, держал ее грубо за короткие волосы, направляя голову куда-то вниз к медному тазу, а второй рукой шерудил у нее в выбритом паху. Возвратно-поступательные движения делали слова девушки прерывистыми.

— Не… На...до… По… жа… луй… ста…

— Давай же, сучка, давай! — бормотал Аластор, выпростал руку из трусиков лесбиянки и бесцеремонно пропихнул два пальца той в глотку. Филис тут же изогнулась в спазме, в таз полилась какая-то студенистая, полупрозрачная, со сгустками гадость.

— О, да-а-а! — выдохнул Аластор, пропихивая испачканную рвотой кисть глубже в пищевод несчастной. — Еще! В тебе точно есть еще!

Это зрелище стало последней каплей касторового масла для Паулины. Первый спазм заставил ее судорожно прикрыть ладонью рот и надуть щеки. Глаза почти машинально выцепили очередную медную вазу. Стрелочка дружелюбно предлагала: «Блюй в меня». Паулина воспользовалась приглашением, и второй спазм выбил из стенок вазы мелодичный звон, а из желудка девушки — все лишнее. Организм, избавившись от накопившегося дерьма, с чувством выполненного долга отключил сознание Паулины. Та сползла с края вазы лицом куда-то за портьеру, подползла к стенке, улеглась прямо на холодный кафель и спустя секунду громко, по-мужски захрапела.

***

Пробуждение для Паулины оказалось куда болезненнее всего, что вытворяли с гостями Телемского Вечера. Пищевод саднил, будто по нему прошлись туалетным ершиком, в уголках рта кислыми козявками налипла рвота, нестерпимо белый свет люстр резал глаза. Окон здесь не было, но тело сигнализировало — ломотой в костях, затекшими конечностями, песком в уголках глаз — наступило утро. Впрочем, гигантские напольные часы в одном из углов зала показывали полдень.

Обнаружила себя Паулина глубоко под портьерой в узкой нише в стене — наверное, раньше здесь стояла батарея. Сумочка оказалась рядом — и как не потеряла по пути? А вот с ноги сиротливо свисал единственный оставшийся лабутен. Парик нашелся под бурыми от спекшейся крови крючьями, но трогать его девушка побрезговала — тот плавал в какой-то мутной жиже. Найти «Рэйбаны» она уже не надеялась. Вместе с сознанием проснулся и мочевой пузырь, надавил возмущенно на внутренние органы, требуя к себе внимания. Стоило подняться с липкого кафеля, как желание помочиться стало всеобъемлющим и нестерпимым. Паулина с двенадцати лет не писала стоя, но сегодня готова была нарушить это правило — найти бы хоть одну чертову вазу. Те, как назло, будто испарились. Пробежав несколько поворотов бархатного лабиринта, она отчаялась и закричала сиплым надсадным басом:

— Да где здесь туалет?

Никто не ответил. Эхо заметалось под металлическими нефами. Взгляд девушки упал на лестницу.

«Придется побыть плохой кошечкой и нагадить в хозяйский лоток!»

— Извините! Извините! Есть тут кто? — «пинговала» она, но не слишком громко, чтобы оставить хозяину шанс не заметить ее присутствия. Ступени чертовой лестницы все не заканчивались, Паулину вело в стороны, и она наваливалась торсом на перила, рискуя в любую секунду полететь на шахматную плитку. Отсюда, сверху было видно все закоулки портьерного лабиринта. Похоже, Паулина осталась последним гостем Телемского Вечера.

— Эй! — позвала она еще раз в темноту лестничного проема. Никого. Осторожно, стараясь не производить лишнего шума, девушка поднялась в завешанный портретами коридор. Бархат изображал странных, неприятных на вид людей — на Паулину пучил глаза безумец с треугольной подушкой на голове; подпирала жабий подбородок тяжеловесная баба; злобно щурился лысый мужик с козлиной бородкой, а на плече его сложил кольца питон. Воняло здесь зверски — какой-то болезненной кислятиной, точно кто-то варил в кастрюле человеческую рвоту. Приходилось зажимать нос сгибом локтя. Странная квартирка. А еще Паулина еле сдерживалась, чтобы не описаться прямо на густой махровый ковер, гасивший звуки ее шагов. Вдруг маяком надежды блеснул дверной проем в конце коридора. Именно таким белым ровным светом освещались операционные, фотостудии, но главное — санузлы…

И, конечно же, складские помещения. Девушка запоздало удивилась толстой массивной двери, похожей на сейфовую. Паулина еле удержалась, чтобы не застонать от разочарования. Со всех сторон ее окружали «магазинные» холодильники со стеклянными дверцами. Лишь спустя секунду, когда она бегло пробежалась взглядом по содержимому, пришло осознание — да ведь это — настоящий Клондайк!

Чего тут только не было! Бочонки с вином, коньяки — явно не меньше пятисот евро за бутылку, шампанское «Кристалл» и красные крабовые клешни — каждая с миниатюрную ладонь Паулины. Она едва не застонала от досады — почему нельзя унести все сразу? Подобно крысе, что забежала в амбар, ей было позволено взять лишь то, что уместится в желудке. Или точнее — в розовой сумочке от Furla, украденной еще год назад, но ничуть не истрепавшейся. Девушка лишний раз порадовалась современным тенденциям в моде — в тренде как раз были сумки размером едва ли не с хозяйственную. Не раздумывая долго, Паулина вытряхнула на пол заношенные кроссовки, скучный джемпер и «адидасовские» треники. Кроссовки тут же надела — на одном лабутене далеко не уйдешь, а свои «конспиративные» шмотки затолкала ногой за ряд винных бочек.

Паулина лихорадочно изучала содержимое холодильников, пытаясь вспомнить соотношение цен на дорогостоящие деликатесы. Интернет ей был не помощник — на «дело» девушка всегда брала с собой лишь дешевую кнопочную звонилку.

Само собой, в первую очередь в сумку отправились несколько банок черной икры. Следом туда с тихим «звяк» приземлилась бутылка коньяка — из тех, что повычурнее. Глаза с жадностью оглядывали полки. Может быть, есть здесь что-то еще, что-то подороже; нечто, что позволит ей собрать, наконец, необходимую сумму…

«Malignozia» — гласила изящная гравировка на боку высокого металлического термоса объемом где-то в литр. Под крышкой в парах морозного конденсата блестело что-то похожее на мелкие стекляшки.

«Неужели бриллианты?» — задохнувшись от нахлынувшей алчности, подумала Паулина.

Вдруг откуда-то из глубин квартиры раздался шум — точно засвистел чайник. Паулина вздрогнула — похоже, хозяин где-то поблизости. И в любой момент может захотеть разбавить свое чаепитие клешней краба или ложечкой черной икры. А что? У богатых свои причуды. Повинуясь неведомому порыву, девушка зашвырнула термос в сумку и рванула прочь по мягкому ковру. Боковым зрением она уловила какую-то тень, и это заставило лишь прибавить шагу.

Едва не скатившись по лестнице, Паулина нырнула под единственные в помещении красные портьеры — те выделяли место «перехода», когда шикарный зал Аласторского лофта превращался в грязную ленинградскую парадную — с расколотыми ступенями, потрескавшейся штукатуркой, одинокой лампочкой под потолком и вездесущим запахом кошачьей мочи. Строгие секьюрити — крепкие парни с тяжелым взглядом — больше не дежурили, что логично — зачем стеречь дверь, если вечеринка окончена?Паулина, тяжело врезавшись в металл, изо всех сил вжала палец в кнопку домофона.

Дневной свет ударил в глаза всплеском хлорированной воды, желудок кувыркнулся, изо рта Паулины вырвалась раскатистая, совсем не женская отрыжка. Рванув прочь из двора, девушка пробежала несколько домов, пока, наконец, не свернула в первую попавшуюся арку. Подойдя вплотную к стене, она стянула леггинсы; выматерившись, сдернула наполовину отлипший кусок скотча с головки члена и блаженно выдохнула, когда мощная струя врезалась в серую от потеков стену. Сам собой из легких Паулины вырвался счастливый беззаботный смех, отразился от покатого потолка арки. Какая-то бабка, проходя мимо, сплюнула в сторону девушки, но та засмеялась лишь громче. Вечеринка определенно удалась!

***

Перегонный куб издал свист. Теперь надо снизить температуру и кипятить до готовности. В длинной ретортной трубке начало завязываться первое зернышко драгоценной малигнозии.

— Что ж, еще эта порция и готово, — удовлетворенно кивнул Аластор и направился вниз по лестнице.

Нужно было подготовиться к приходу по-настоящему важных Гостей — вынести кресла, расставить благовония, подобрать музыку. Кроликов Аластор казнил сам — вставлял в специальные выемки клетки широкое тонкое лезвие. То, подобно гильотине, перерубало шеи сразу обоим зверькам. Обколотые возбудителем и занятые исключительно друг другом, они продолжали еще какое-то время отчаянно совокупляться, даже лишенные голов.

Гости всегда крайне привередливы и могут вовсе отказаться от разговора, если им не понравится, допустим, его одежда или набор благовоний. Как-то раз он перепутал местами кресла — Карапуз предпочитал сидеть на высоком барном стуле, а Миледи — на бесформенном розовом пуфике — так те не появлялись несколько месяцев. Лишь успевала опустеть чаша с «дарами», да гасли огни свечей. Самое обидное — в любой момент их вкусы могли с той же легкостью измениться, и о том, что же в этот раз им не по нраву, Аластор был вынужден лишь догадываться по их недовольным лицам. Хотя тут он был несправедлив — Карапуз всегда улыбался, отчего, впрочем, не становилось легче.

Так, массивное дубовое «кресло-Собакевич», как его называл сам Аластор, поставляется в центр. Железный Король никогда не говорил, но предпочитал сидеть в центре. Справа от него ставится пуфик — для Миледи. Барный стул с краю — для Карапуза. Моль предпочитала стоять, нависая своей замотанной в ткань мордой над лысиной Аластора. Его же место было напротив — на коленях.

Будильник на телефоне сработал как раз, когда Аластор настраивал механическое пианино — в последние три лунных цикла Гости невзлюбили электронную музыку. Пришлось обежать три антикварные лавки лично, прежде чем нашелся по-настоящему рабочий экземпляр. А заодно — уволить ассистентку, которая притащила фальшивящий новодел. Вообще, большую часть работы по подготовке к приему Гостей приходилось делать самостоятельно. Горничные только убирали Бальный Зал, а охранники перед тем, как покинуть пост переносили дурно пахнущие вазы — от туалетов внизу Аластор избавился намеренно — в лабораторию на верхнем этаже. Там они, морщась, переливали их содержимое в бак гигантского перегонного куба, собранного на заказ по инструкции Гостей, после чего получали расчет и до следующей пятницы весь без исключения персонал покидал дом Аластора. Иногда, конечно, по недосмотру мог остаться кто-то из посторонних, но в таком случае пусть пеняет на себя. Гости не любят чужих.

Отключив будильник, Аластор поднялся к себе на этаж, забежал в лабораторию и торопливо выкрутил все вентили, установив указатели на ноль. На другом конце помещения, где заканчивалась длинная стеклянная трубка, пожелтевшая от налета, в крохотной десертной розеточке поблескивали похожие на застывшие слезы зернышки Малигнозии. Взяв розеточку в руки, Аластор осторожно приподнял ее, посмотрел на просвет — зернышки задрожали, будто желе. Пожилой мужчина одновременно облегченно и благоговейно выдохнул — в маленькой емкости в его руке прямо сейчас находилось по меньшей мере десять грамм одного из самых редких и самых ценных материалов на Земле. Плутоний, Цезий, платина, нефть, белужья икра и даже антиматерия — все это было дешевкой по сравнению с кристаллизованным человеческим пороком. Страдания, похоть, гнев, злоба, зависть, алчность сосредотачивались в маленьком прозрачном шарике. Через слезы, кровь, мочу и рвоту грехом, болью и скрежетом зубовным мизерными дозами выходила человеческая душа. Пища Гостей.

Довольный плодами трудов своих, Аластор с розеточкой отправился на склад. Первым, что бросилось ему в глаза стала широко распахнутая дверь. «Неужели забыл закрыть?» Осторожно заглядывая внутрь, он выставил перед собой свободную руку.

— Именем Аргуса, велю тебе показаться! — громыхнул он в пустоту кладовки. Еле заметная вспышка прокатилась по холодильникам. Никого. Ладно. «Береженого Тот бережет» — усмехнулся Аластор и шагнул внутрь.

Первым делом его взгляд упал, конечно же, туда, где должен был находиться термос. Глаза Аластора расширились, руки задрожали, но он сдержал себя — поставил осторожно розеточку на бочонок вина, отошел в сторонку и лишь после этого позволил себе завыть, топоча как обезумевший бык и круша в труху все, что попадалось под руку — летели на пол бутылки с коллекционным виски, разлетались на осколки стеклянные дверцы холодильников, валились на бок и раскалывались бочки с вином — все, кроме той, на которой лежала драгоценная розеточка с малигнозией.

— Сука! Кто? Кто? Падла! Урою! Урою, мразь! — ревел Аластор, размазывая по лицу кровь израненными стеклом руками, неведомо для кого устраивая этот театр. А острый взгляд, уже отрешившись от истерики, заприметил кучку чьей-то одежды в углу в углу. Успокоившись, вдохнув пару раз, Аластор торжественно поднял перед собой заношенные треники, встряхнул их, повернул несколько раз, приник носом, втянул воздух и удовлетворенно кивнул:

— Ну ничего, пидор, я тебя из-под земли достану!

И, выкатив из горла смешок, точно фокусник шарик из рукава, он разразился громогласным, самодовольным хохотом с навязчивыми нотками истерики. На душе у Аластора скребли кошки, и смеяться совсем не хотелось, но Гости могли смотреть, а им лучше не знать, как он облажался.

***

Добравшись до дома, Паулина обычно заваливалась в кровать прямо в одежде — отсыпаться после вечеринок. Но в этот раз нужно было как минимум сбросить все в стирку и сходить в душ самой — девушке до сих пор казалось, что вся она покрыта человеческими выделениями, своими и чужими. Хотелось скрести себя губкой до кровоподтеков, пока вместе с эпителием не отправятся в дыру слива заодно и воспоминания о прошлой ночи. К тому же Паулина была слишком возбуждена, чтобы уснуть.

Перед тем как залезть в ванную, девушка взглянула в зеркало, вздохнула со странной смесью горечи и отвращения. Сейчас, без лифчика с пуш-апом, без парика, макияжа, изящного топа от Версаче, без обтягивающих леггинсов, без скотча, удерживающего в узде мерзкий отросток, перед ней стоял Паша Логвинов — тощий паренек с излишне нежным личиком и оттопыренными ушами, рожденный в чужом теле.

Женскую одежду Паша начал примерять еще в раннем детстве. Как-то раз попался на глаза отцу, и тот избил мальчонку так, что бедняга еще неделю писал кровью. Обычный заводской люмпен, отец ревел, брызгая слюной: «Не будет пидоров в моем доме!» Но «пидоры» никуда не делись, и у матери продолжали заканчиваться косметика и духи, а ее вещи то и дело обнаруживались под Пашиной кроватью. Однажды, пока мать была на смене в госпитале, отец вернулся раньше времени пьяный в стельку. Оказалось, что в тот день его погнали с работы за какое-то мелкое воровство. С горя он закупился на остававшиеся деньги в ларьке при заводе и всю дорогу до дома горько опустошал чекушку за чекушкой в трясущемся трамвае. В дверь ввалился не родитель, но пьяное животное. Перед собой он увидел двенадцатилетнего Пашу — в мамином лифчике, в обтягивающих колготках, с красной помадой на губах и густо подведенными ресницами. Образ довершал дешевый, по-клоунски рыжий парик, купленный в магазине приколов. Отец со звериным рыком двинулся на сына, стремительно теряя остатки человечности…

То, что отец сделал в тот день, он проделывал еще много и много раз. Мать то ли и правда ничего не замечала, то ли делала вид. Такое сломало бы кого угодно, но только не Пашу. С каждым толчком ввинчивающейся сзади боли, он лишь укреплялся в своем намерении однажды надеть женскую одежду и больше уже никогда ее не снимать.

Отец спился окончательно, отморозил ноги и превратился в инвалида, страдающего от приступов «белочки». Мать перевоплотилась в серую бесплотную тень без мыслей и желаний, будто бы кем-то приставленная ухаживать за опустившимся алкоголиком. В один прекрасный день Паулина оставила свое имя и свое прошлое за изрезанным дерматином двери и устремилась в прекрасное будущее. Переехала в Санкт-Петербург, нашла друзей, знакомых, первую любовь… Но все это было не то. Пидоры, геи, трансы всех мастей окружали ее, но хуже — причисляли к сонму себе подобных, в то время как Паулина в первую очередь была женщиной…

И единственное, что стояло нерушимой преградой между Паулиной и ее женственностью сейчас болталось у нее между ног — маленькое и сморщенное из-за гормональной терапии. То, из-за чего люди смотрели на Паулину как на фрика, урода, мутанта; мужчины отворачивались, запуская ей руку в трусы, а интересовались девушкой лишь омерзительные перверты, что наслаждались ее телесным несовершенством, этой жестокой насмешкой судьбы — женская душа в мужском теле. Мужчиной Паша был неказистым — слишком бледный, слишком тощий, слишком угловатый, слишком лопоухий. Но девушка из него получалась шикарная — стройная, с плоским животиком и чувственными губами. Аристократично выдавались ключицы и тазовые кости, изысканно смотрелась на фото гладкая мраморная кожа. А торчащие уши прекрасно скрывал грамотно подобранный парик.

Сумма, что требовалась на операцию была вовсе не такой астрономической, как можно было предположить, но для одинокой девушки, почти сироты, с окраины Санкт-Петербурга цена казалась почти неподъемной. Каждый раз она обещала себе, что это последняя вечеринка, последняя кража, последний отсос нелюбимому человеку… Но наступал новый день, тусклое ленинградское солнце развеивало иллюзии, прижимистые скупщики, подозрительно косясь, выплачивали в лучшем случае треть от стоимости украденного, и Паулина, пряча член между бедрами вновь сидела с бутылкой вина перед монитором и сквозь горькие слезы рассматривала фотографии женских влагалищ, мечтая однажды обзавестись собственным.

«Ладно, хватит жалости к себе!» — тряхнула она головой, вылезла из ванной, обернулась пушистым полотенцем и открыла сумку — оценить вчерашний улов.

Пять банок белужьей икры по сто грамм каждая — это сто тридцать с лишним тысяч рублей по рыночной стоимости. Разумеется, барыги с «Авито» дадут меньше, но и это уже что-то. Коньяк Паулина думала открыть и попробовать, но додумалась сначала нагуглить цену. У нее едва не отпала челюсть — тот стоил едва ли не дороже, чем все пять банок икры. Наконец настала очередь того самого термоса. Открутив крышку, Паулина сморщилась — из емкости пахло чем-то вроде жженого стекла. Движимая надеждой, девушка подцепила одну прозрачную крупинку, разочарованно сдавила пальцами — не алмаз. Крупинка лопнула, превратилась в каплю маслянистой жидкости.

— Малигнозия, значит. — задумчиво произнесла Паулина, после чего, повинуясь неведомому порыву, лизнула палец.

***

«Гости будут в ярости» — эта мысль, не прекращаясь, вот уже битый час крутилась в голове Аластора. Тщательно прощупав все установленные собственноручные ловушки, он недоуменно чесал лысую голову. Черт с ними, с приглашениями — в конце концов, и на корабль же как-то попадают крысы. Но как они смогли пройти лестницу? Да и кто бы смог обойти без ущерба для себя хитроумную полосу препятствий, что начиналась с самого порога? Печать Джау-Дэй на последней ступеньке была непреодолимой границей для крутобедрых последовательниц Черной Козлицы; бегемотиха Блаватская должна была вывалиться из портрета громоздкой тушей и придушить любого из адептов теософии — при установке ловушек Аластор любил поиронизировать; а уж от Псов Христовых не должен был оставить даже праха испепеляющий взгляд пучеглазого безумца Кроули, чей холст с оборотной стороны украшал троекратно повторенный сигил Рогатой Жабы. Лавей же был безобидным подарком своего тщеславного прототипа. Козломордый старик ничего не смыслил в оккультизме, однако знал толк в веселье — идея с марками принадлежала ему.

Лучшие идеи всегда просты в своей гениальности: что могло быть очевиднее, чем извратить христианский ритуал причащения плотью Христовой, добавить кислоты и пришлепнуть сверху печатью Высвобождения, полученной от гостей? Главное — не перебарщивать, стричь по верхам, снимать лишь самые сливки… Схема казалась идеальной — не нужно собирать никаких громоздких Извлекателей, нанимать массовку для ритуала, строить пыточные подземелья и вылавливать жертв в темных переулках. Овцы сами шли на стрижку, а после уходили довольные, счастливые, готовые вернуться вновь, чтобы в очередной раз вместе со слезами, семенем и блевотиной оставить малюсенький кусочек своей души — любимое лакомство Гостей. Но теперь, когда запасы, которые Аластор собирал почти месяц, пропали, у выбранной тактики проявился единственный, но зато крупный, всеобъемлющий теперь недостаток — он не сможет быстро добыть еще. И самое худшее во всем этом — устанавливая магические ловушки с ироническим подтекстом, он не предположил глупейшей и одновременно высочайшей вероятности: что в хранилище мог забрести совершенно случайный человек, не сковавший себя узами верности ни с одним из иномирных божеств, а, значит, для ловушек просто-напросто невидимый.

Поэтому теперь глаза Аластора слезились от вонючего черного дыма, что исходил от плавящихся треников, но широкие мясистые ноздри с силой втягивали ядовитый чад, стараясь не упустить ни капли. Перед внутренним взором мелькали картинки: бесконечные тусовки, беспорядочные связи, пассивный атеизм, тощая фигурка, короткая стрижка, торчащие уши, несчастная судьба. Увидев, наконец, лицо похитителя, Аластор задержал дыхание, запоминая каждую черту — медово-карие глаза, высокие скулы, чувственные губы, тонкий нос, бледная кожа. Кисейная барышня, а не пацан. Выдохнув, Аластор стряхнул наконец тлеющие треники с алтаря прямо в мусорку. По сердцу разлилось неуверенное пока, слабое облегчение — малигнозию, скорее всего по незнанию, украл действительно самый обычный пацан. А значит — был шанс ее вернуть. Взглянув на часы, маг нахмурился — близился вечер, и предстояло совершить дело куда более трудное и опасное — попросить Гостей подождать.

***

Паулина не могла остановиться. Шарики были отвратительно-склизкие, неровные, разные по размеру и воняли то блевотиной, то гарью. На языке зернышки неизвестного вещества разливались то приторно-сахарной сладостью, то солоноватостью мужского семени, то горечью ушной серы, но остановиться было невозможно. Было что-то в этом странном, то ли жидком, то ли твердом веществе, что заставляло вновь и вновь запускать ложку в термос, наполнять себя этими странными шариками, которые так забавно лопались на зубах и будто бы испарялись во рту, минуя пищевод.

***

Когда погибли длинные закатные тени, механическое пианино разразилось трескучей атональной мелодией — почему-то Гости предпочитали слушать музыку «наоборот» — в обратной записи. Вокруг кресел антрацитово поблескивало в свете черных свечей кольцо кроличьей крови — Гостей привлекала похоть, боль и смерть, которые сполна вобрали в себя эти маленькие создания. Заняв свое место на полу, Аластор осторожно поставил розеточку с малигнозией — крохи, максимум ложка — на стеклянную поверхность журнального столика. Закрыл глаза, устремив взор внутрь себя — Гости не появлялись, пока смотришь. Но Аластор знал — уже бежали тени по стенам зала, лишенного окон, сгущалась тьма над пуфиком и барным стулом. Трон же пока оставался пустым — Железный Король всегда являлся последним. От тяжелого смрада благовоний слегка подташнивало — путем экспериментов было выяснено, что лучше всего для приема Гостей подходит смесь тибетских трав и — неожиданно — гуталина.

Послышался тяжелый вздох подушечки, подложенной для Карапуза, скрипнули ножки кресла, придвигаемого к столу, заметалось по залу приглушенное хихиканье, но пока Гости не заговорят — глаза открывать было нельзя. И вот…

— У бурных чувств неистовый конец! — возвестил о своем присутствии Карапуз. Слова он произносил пискляво и на вдохе, точно кто-то записал его речь задом наперед, а потом прокрутил в обратном порядке. В голосе улыбчивого мальчонки лет пяти с нездорово крупной, непропорциональной головой, одетого в ядовито-малиновый смокинг, можно было услышать треск и шорох угольной пластинки.

Подняв глаза, Аластор увидел перед собой Гостей. Железный Король, как всегда, восседал безмолвным истуканом — ржавая, неподвижная статуя, похожая на оплавленный свечной огарок в короне. Железо застыло крупными каплями и плывунами, свисало рыжими сосульками, точно Оловянного Солдатика все же с опозданием, но достали из очага. По лицу его ползали крупные, каждая — с грецкий орех размером, черные мухи. Глаза Короля прятались под обручем железной острозубой короны, приваренной к лицу на уровне переносицы. Наверное, оно и к лучшему.

— Это сегодня или уже завтра? — спросила Миледи в пространство. Она всегда путалась во времени. Безупречное женское тело венчала уродливая, с гигантской спиралью по центру, голова. Спираль закручивала нос и губы краями в себя, у самого подбородка болтался на ниточке нервов уже явно незрячий глаз. Эта спираль проваливалась куда-то внутрь головы, гораздо глубже черепа, за пределы ведомых пространств; она притягивала взгляд, засасывала в себя, и Аластор избегал смотреть на Миледи. Чувствовал, что может сгинуть там навечно.

— Это вчера, — дружелюбно сообщила Моль. Двухметровая каланча нависала над сборищем подобно уличному фонарю. Закутанное в желтые полупрозрачные тряпки, оно было лишено возраста и пола. На кафель с нее постоянно сыпалась белесая пыльца. Лицо, тонкие руки, даже голос — все это было скрыто под плотным слоем драного тюля. Или ничего этого под ним и не было, и Моль целиком состояла из него. Ни внешний облик, ни слова, ни мысли Гостей не подчинялись логике нашего мира. Эти создания обитали вне времени и пространства, за пределами материального, там, где порядок пасовал, отдаваясь на поругание ревущему Хаосу.

— Приветствую вас, о создания Глубин, — бухнулся лбом в пол Аластор и тут же поднялся, как гигантская неваляшка, — Моя душа, воля и разум в ваших руках.

— Любовь моя, жена моя, — нежно прокомментировал Карапуз, явно намекая, что Аластор — их «сучка». Его стеклянные глаза казались кусками бесконечно холодного космического льда из-за пределов известной нам Вселенной.

— Примите в дар и угощение слезы, сперму и страх смертных сих! — в надежде на лучшее Аластор пододвинул розеточку к Гостям. Две крупные мухи тут же приземлились на края посуды. Малигнозии стало заметно меньше. Миледи наклонилась, аккуратная голая грудь качнулась, мелькнул гладко выбритый лобок — из одежды она предпочитала исключительно чулки с пояском — зачерпнула длинным красным ногтем прозрачные шарики, отправила палец в бездну на лице. Выхватил короткими пальчиками несколько штук Карапуз, с трудом удерживая равновесие — голова то и дело перевешивала в одну из сторон. Остатки проглотила Моль, закинув малигнозию куда-то под вуаль вместе с розеточкой.

— Ну же, смелее, мальчики! — требовательно промурлыкала Миледи. Ничего удивительного. Конечно, им недостаточно. Даже после месячной дозы Гости еще некоторое время жадно глядели в термос, будто в ожидании — не появится ли там еще? Неудивительно, что теперь они недовольны.

— Ад пуст, все бесы здесь! — присоединился к недовольству Карапуз. Понять речь Гостей было совсем не просто. Они разговаривали на человеческом языке и человеческими же словами, но наделяли их каким-то своим, им одним известным смыслом. Языком Короля было молчание, Карапуз то и дело цитировал Шекспира, а Миледи, казалось, общалась с кем-то другим. Самыми понятными были слова Моли, но та никогда не торопилась высказаться первой — возможно, было не положено по иерархии.

— Имей больше, чем показываешь! — пискнул малыш, покачнувшись на слишком высоком для него барном стуле. Достал из нагрудного кармана платок и возмущенно высморкался. Миледи задумчиво жевала прядь нежно-салатовую волос спиралью на лице. Гости явно гневались.

— Обещаю, до конца лунного цикла я достану еще! — горячо затараторил Аластор. — Это просто перебои с поставками. Дайте мне немного времени, и малигнозия будет у вас. А в следующем месяце — двойная доза! А? Что скажете?

Временные категории для Гостей оставались вещами непостижимыми — как существа, обитающие вне времени, они не придавали таким мелочам большого значения. Сроки и даты для них были пустым звуком.

— Где здесь туалет? — вдруг завертела головой Миледи. Аластор вжал голову в плечи. Последний раз, когда она задала этот вопрос, он впал в кому на неделю, а потом месяц потратил на то, чтобы заново научиться разговаривать. Зажмурившись, он ждал новой кары, но…

— Дурак думает, что он мудр, — с жалостью в голосе возразил Карапуз. От удивления Аластор едва не потерял равновесие и слегка завалился набок. Неужели мелюзга за него вступилась?

— Так это вечер или уже утро? — раздраженно спросила Миледи, стукнула кулачком по плюшу пуфика. На месте удара остался опаленный след.

— Слушай многих, говори с несколькими! — философски заметил Карапуз, вывернул руку в каком-то хитроумном жесте.

— До утра тебе времени, Склифосовский! — каркнула вдруг Моль, из-под вуали на секунду выскользнул серый нос или хоботок, похожий на полу-эрегированный, еще мягкий, член. В такт ее словам скрипела нарочито неправильная мелодия из механического пианино. — Здоровье дороже золота, сам знаешь!

— Да! Да, разумеется! Спасибо! Спасибо, о милосердные! — принялся кланяться Аластор, сам не веря в свое счастье — Гости дали отсрочку, сжалились, значит, у него есть шанс.

— А все-таки, где здесь туалет? — вопросила Миледи, и Аластор тут же почувствовал, как в щиколотке что-то лопнуло, прострелило болью до самых почек. Кажется, совсем без наказания она обойтись не смогла. Что же, это все еще лучше, чем в прошлый раз.

— На счетчик становишься, дрисня! — подытожила Моль, добавила: — Бывай — уебывай!

Ее долговязая, желтая как воск, фигура уже растворялась в пространстве, превращаясь в длинную тень от портьеры на стене.

— Слова любви немеют при разлуке! — попрощался Карапуз, спрыгнул с барного стула и пропал в черном квадрате плитки.

— Если что — обращайся! — почти осмысленно попрощалась Миледи, всем телом проваливаясь в дыру на месте лица. Железный Король ушел молча. Просто перестал быть.

Лишь когда тени Гостей окончательно растворились, а механическое пианино замолчало, Аластор облегченно выдохнул и свалился на пол, держась за стопу. Кожа стекла с щиколотки пузырчатыми соплями, обнажая кость. Легчайшее прикосновение к надкостнице заставило глаза полезть на лоб от боли. Маг попытался, подобно филиппинскому хилеру согнать немного мышца на болезненно-обнаженную ткань, но та вновь сползала выше. «Не пытайся спорить с их волей» — вспомнился совет, полученный в подвалах Кэмден-тауна. Да уж, сколь весомы дары гостей, столь же болезненны их наказания. Лежа на холодном кафельном полу, Аластор скрипел зубами, вызывая в памяти образ тонкокостного лица с пухлыми губами и глазами цвета липового меда. Нужно было отыскать мальчишку как можно скорее, пока не стало слишком поздно.

***

Уже пустой термос стоял перед Паулиной, а та то и дело жадно заглядывала внутрь — нет ли еще. Разумеется, тот не пополнялся. Желудок крутило так, будто девушка по меньшей мере двое суток не ела. Запоздало полезли в голову панические мысли — а что если это яд? А что если сейчас она упадет на пол в корчах, и даже некому будет вызвать скорую, пока Паулина переживает свою последнюю пенную вечеринку? Или того хуже — язва с прободением? Раскроется дыра в желудке, соляная кислота вперемешку с полупереваренной пищей устремится в брюшную полость? Разлитой перитонит, сепсис, смерть. Болезненная, долгая и мучительная. А если успеют откачать и промыть — носить ей до конца жизни катетер, торчащий из свища на пузе. Нет, уж лучше смерть.

Подавив панику, девушка отправилась к холодильнику. Возможно, это всего лишь какой-нибудь препарат, пробуждающий аппетит? Какая-нибудь дрянь для богатых ублюдков, чтобы те могли поглощать фуагра и черную икру, не ограничиваясь возможностями организма. Вспомнились римские патриции, щекотавшие гортань чем-то наподобие пипидастра и выблевывавшие все съеденное, чтобы вновь предаваться гастрономическим излишествам.

Открыв холодильник, Паулина застыла на добрые пять минут. Нестерпимый, аномальный голод, от которого желудок издавал мощные рулады, а живот скручивало жуткими спазмами боролся с алчностью — кроме икры в холодильнике не было решительно ничего: Паулина почти не ела дома. С одной стороны, глупо будет спустить тысяч тридцать-сорок в унитаз; с другой, девушка чувствовала, что в любую минуту может свалиться в голодный обморок — настолько ей хотелось есть. Раздосадованная, она оглянулась на вечереющий район за окном, взвизгнула от накатившего ужаса, шагнула назад и провалилась в холодильник. На голову посыпались полки и банки с икрой. Бутылка дорогущего коньяка стремительно соприкоснулась с кафельным полом и разлетелась на изящные осколки, между которыми разлилась лужа драгоценной жидкости. А уродливое создание, напугавшее Паулину, плоское, похожее на снятую с человека кожу, отлипло от оконного стекла и унеслось по воздуху прочь, точно случайно принесенный полиэтиленовый пакет.

— Не-е-ет… — одними губами выдохнула Паулина, осознавая, наконец, чего именно налопалась из термоса. Разумеется, это галлюциноген. Наверняка какая-нибудь псилоцибиновая дрянь, а скорее всего чистейшая синтетика. И в желудке теперь бурчит лишь потому, что от этой дряни «пробивает на хавчик».

— Дура-дура-дура! — сквозь зубы ругала она себя, вылезая из холодильника. Наступать приходилось осторожно — кругом валялись осколки драгоценной бутылки. Хорошо хоть банки с икрой целы. Наверняка, эту «малигнозию» можно было продать дозами по грамму и за каждый заломить немалую цену. Вместо этого она сожрала все сама, и теперь оставалось лишь два вопроса — когда ее отпустит и отпустит ли вообще?


— Нужно в душ! — сказала она сама себе, старательно симулируя нормальность происходящего и игнорируя ревущие позывы собственного желудка. Включила воду попрохладней — чтобы поскорее прийти в себя. Второй раз за день залезла в ванную, направила холодные струи в лицо, опустила глаза. Стояк. Опять. Который раз за сутки. Из-за интенсивной гормональной терапии эрекция у Паулины была крайне редко — не чаще двух-трех раз в месяц, девушка давно уже воспринимала эту свою часть тела как атавизм из какой-то предыдущей стадии эволюции, будто недоразвитый хвост или третий сосок, и не могла дождаться его удаления. Каждый раз, когда этот орган напоминал о себе, ее коробило и бесило, хотелось взять ножницы и отчекрыжить к чертовой матери этот проклятый отросток.

— Проклятая штуковина! — взвизгнула Паулина, схватила член обеими руками и сдавила так, что головка приобрела болезненно-фиолетовый цвет. Взбухли вены, как у штангиста, что брал новый вес. Одна из них лопнула, на руку брызнула густая иссиня-бордовая кровь. Струя из душа тут же смыла пятно, розовая водица устремилась к сливу. Взвизгнув, Паулина отдернула руки, вместе с ними от члена отделились плотные куски кожи, повисли на ладонях липкой кожурой. Боли не было. Более того — член никак не ощущался, будто бы уже не принадлежал ей. Преодолевая омерзение, Паулина осторожно прикоснулась к головке, слегка сдавила ее. Наружу брызнул творожнистый гной, головка сплющилась в руках раздавленным помидором и отвалилась. Шлепнулась на эмаль, поползла нехотя к сливу и застряла там в окружении темных волос.

Член расслаивался, распадался на куски. Все это напоминало ускоренную запись того, как разлагается трухлявый пень — разваливается в стороны, демонстрируя прогнившее нутро, отпадает кора, откалываются пористые куски древесины. Слив забился, и теперь Паулина по щиколотку стояла в грязно-бордовой водице, где плавали ошметки ее плоти. С легким всплеском ушла под воду мошонка, похожая на сдувшийся шарик, следом с бульканьем одно за другим упали в воду яички. Девушка с ужасом смотрела вниз, на идеально гладкий лобок, под которым, наконец-то, как в самых смелых ее мечтах, не было совсем ничего. Лишь розоватая от крови плоть выдавалась снизу. Дрожащей рукой она провела вниз, по животу, миновала еле заметную складку, рука нырнула ниже…

— Не может быть… — прошептала она.

Палец утонул в мягкой плоти, погрузился на всю длину. Там, где раньше болтался бесполезный мешочек кожи с тестикулами, была… дыра. Она четко чувствовала ее границы, ощущала ее, как часть тела, которая всегда была и теперь всегда будет с ней…

— Херня!

Не вытираясь, она вылезла из ванной. Кафель тут же покрылся кровавыми разводами. Паулина схватила с полки над раковиной зеркало, направила между ног, повернула к себе. На этот раз слов не нашлось. Там, где раньше болтались уродливые, бесполезные, чуждые ей гениталии, теперь было аккуратное отверстия в складках плоти. Паулина оттягивала их в стороны, вертело зеркальце так и этак, не в силах поверить: у нее между ног красовалось нечто крайне похожее на самое настоящее женское влагалище. Чувствительное и нежное, оно охотно отзывалось на каждое ее прикосновение, а тонкая щелочка посередине, отраженная в зеркале, манила своей глубиной.

— Это… не может быть правдой! — Паулина изо всех сил старалась подавить свой восторг и ликование, затолкать его голыми пятками на задворки сознания. Это наверняка лишь галлюцинация. Ее страстное желание воплотилось в визуальный образ и тактильные ощущения — только и всего. А когда она проспится — член снова будет на месте. Запоздало пришло в голову золотое правило торчков — не смотреть в зеркала во время прихода. Будто самой себе назло, девушка подняла голову, взглянула на себя в отражении над раковиной. Ничего. Легкая бледность, растрепанные волосы, красные глаза от хлорки в воде. На секунду за спиной мелькнула какая-то тень, качнулись клеенчатые занавески.

— ****ь!

Выматерившись, Паулина пулей вылетела из ванной. Своим глазам, своим ощущениям, своему разуму она теперь доверять не могла. Оставалось единственное решение — нужно проверить. Палец уже тыкал в номера в телефонной книге.

«Так, Володя не откажет, но живет далековато. Сима сначала будет часа два рассказывать про свои картины, а потом уговаривать обойтись минетом. Магомет… пожалуй, если все правда — он не поймет.»
Ни один вариант не подходил.

— К черту! — ругнулась Паулина, натягивая парик на мокрые еще волосы. — Будем импровизировать!

Наскоро накрасившись — без зеркала — и одевшись в самый вульгарный наряд, найденный в шкафу — короткая юбка-шотландка, чулочки с пояском и топ с неприлично низким декольте — Паулина выскочила из подъезда. Желудок все продолжал недовольно бурчать, переваривая сам себя.

***

Аластора еще некоторое время потряхивало после общения с Гостями. Каждое столкновение с созданиями, обитающими на изнанке реальности выбивало из колеи — хоть десятое, хоть сто десятое. На этот раз встреча прошла из рук вон плохо. Попытки договориться с визитерами извне ни к чему не привели — оно и понятно. Гостям непонятна концепция компромисса; подвижность и изменчивость человеческого мира для тех, кто обитает вне времени выглядит как бессмысленный каприз или даже попытка обмана. Договор гласил: каждый лунный цикл Гости приходили в дом Аластора и по крупицам передавали ему знания о тайных законах Вселенной. Опутанная невидимыми нитями взаимосвязей, она будто бы сама ждала нарушения собственных законов. Правильно начерченный символ был способен обрушить здание, верно сказанные слова — подчинить человека своей воле. Даже определенная мысль, лишь промелькнув в мозгу, изменяла мир согласно воле мага. Аластор же в свою очередь был обязан выдавать гостям определенную дозу малигнозии, и ни граммом меньше. Как он это добудет — его проблема. Отсрочек не будет. И если он не хочет разозлить сущностей, чья природа находится далеко за гранью человеческого понимания, а власть над магом абсолютна — воришку надо найти. Кощунственная мысль, что тот мог сам употребить в пищу малигнозию, Аластору в голову даже не приходила: пищей демонов могут питаться только демоны. И если ты ее отведал, значит...

Хрустальные шары, карты Таро, кристаллы и медитации — удел шарлатанов и неофитов. Гости алчно следили за каждой крупицей информации, которую передавали Аластору, но каждая из них была бесценна. Чего только стоит знак Отчуждения, нанесенный на кислотные марки. Глупые детишки готовы сами платить деньги, чтобы потом выблевывать мельчайшие частицы души, оскверненные страданием и низменными порывами.

Когда Аластор вышел из парадной, перед глазами его маячило что-то вроде черного пятна, какое бывает, когда долго смотришь на солнце — результат нехитрого ритуала, который маг прозвал «Азимут». В очертаниях этого пятна можно было углядеть фигуру тощего паренька, виденного Аластором в дыме сожженной одежды.

Теперь трость с головой пуделя из модного аксессуара превратилась в тягостную необходимость. Несмотря на жирный слой «Бепантена» и три мотка бинта, каждый шаг все еще заставлял скрипеть зубами, с шипением выпуская воздух — кость Аластора терлась прямо о край туфли. Водитель с поклоном приоткрыл дверь широкомордого «Линкольна», поинтересовался учтиво:

— Куда едем сегодня?

— Я покажу, — высокомерно ответил маг, карабкаясь на заднее сиденье. Пятно явственно указывало куда-то восток Санкт-Петербурга.

***

Первым делом, Паулина забежала в «Дикси». Нужно срочно что-то купить, пока желудок окончательно не свел ее с ума своими руладами. Девушке даже казалось, что покупатели вокруг оборачиваются на нее, заслышав настойчивое бурчание из ее утробы.

Схватив первую попавшуюся упаковку пирожков неизвестно, с чем, Паулина встала в конец очереди и теперь боролась с желанием начать есть прямо здесь. Кассирша как назло работала с медлительностью раздавленной улитки, то и дело перешучиваясь с пузатым охранником.

— А побыстрее можно? — забывшись, басовито рявкнула Паулина. Жутко чесалась рука, но девушке никак не удавалось залезть пальцами под узкий рукав куртки.

Наконец в очереди перед ней осталось всего двое. Те были явно вместе — согбенная старушка в белом истрепанном берете и какой-то тощий шкет в капюшоне едва ли выше ее. Наверняка, бабушка с внуком.

Старушка положила на ленту батон нарезного, пачку гречки и сахара. Чуть погодя, стыдливо подсунула под крупу чекушку водки.

— После одиннадцати не продаем! — с ленцой протянула кассирша и прибрала чекушку. — Сто двадцать семь писят.

Старушка с тяжелым вздохом кивнула, высыпала из кошелки мелочь в дрожащую сморщенную ручку и принялась пересчитывать. И тут произошло то, от чего Паулина едва не задохнулась, чувствуя, как в груди набухает ком ярости.

Шкет издал мерзкий тоненький смешок и ударил старушку коленом под ладонь. Ручка пожилой женщины дрогнула, мелочь просыпалась, одна из монеток укатилась куда-то под полку с презервативами.

Паулина хотела было возмутиться, но вовремя захлопнула рот — не в ее положении и правилах устраивать магазинные скандалы. Учитывая количество принятых галлюциногенов, хорошо, если она хоть пирожки сумеет купить. Да и вдобавок, «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

А говнюк, в свою очередь, дождавшись, когда старушка вновь отсчитает на ладошке нужную сумму, снова пнул ее под ладонь. Теперь просыпалась вся мелочь — прямо на ленту кассирше, несколько забилась в щели.

— Ну что же вы… — раздосадованно протянула дебелая тетка за кассой, и принялась на пару со старушкой собирать монеты. Раздался очередной смешок, и шкет покачнулся на одной ноге, явно собираясь отвесить пожилой женщине смачного пенделя.

— Да ты охерел, гад? — не выдержала Паулина, чувствуя как желудок скручивает все внутренности в тугой узел вокруг себя, явно намереваясь за неимением лучшего, сожрать их. — Она, может, ветеран!

Бросив пирожки на ленту, девушка дернулась к шкету в капюшоне и толкнула в грудь. Тот едва покачнулся, задрав голову, но этого хватило. Вскрикнув, Паулина дернулась назад, едва не сбив полку с «Киндер-сюрпризами» и прочим кондитерским мусором. Лицо под капюшоном заканчивалось выше переносицы, а над ним была… пустота. И не просто пустота капюшона, а вакуум совершенно иного, неземного толка. Не тот, что возникает в стакане, прислоненном к губам, и не тот, что бывает при горловом минете. Тот, что существует в центре гигантских космических пустот — войдов, которые расталкивают вокруг себя все сущее, преображая бытие в ничто. А под этой нездешней пустотой кривилась гаденькая ухмылка.

— Девушка, вам плохо? — раздалось из-за спины, но Паулина не услышала, загипнотизированная идеальной, непроницаемой чернотой мрака под капюшоном.

Тем временем ухмылка сменилась могильно-серьезным тире поджатых губ, точно шкета заставляли сделать что-то, что ему не нравится, но тот вынужден подчиниться. Руки его так и остались в карманах, а сам он переломился пополам, отвешивая глубокий, в пояс, поклон. Поднимаясь, тип растворялся в воздухе, подобно дыму и, выпрямившись целиком, исчез окончательно, растаял без следа.

— Девушка, у вас все в порядке? — настойчиво спрашивала кассирша, а Паулина уже бежала прочь из оформленного в нарочито-радостные апельсиновые цвета магазина.

***

— Куда ж его мечет? — бормотал Аластор, следя за пятном, которое из уголка глаза шмыгнуло куда-то в затылок. — Разворачивайся! — гаркнул он, постучав по стеклу, отделяющему салон от кабины водителя.

— Алишер Валентинович, может, вы адрес назовете? — взмолился шофер.

— Может и назову… — буркнул себе под нос Аластор, — Когда сам узнаю

***

Паулина неслась прочь от населенного нечистью магазина, как ей казалось «куда глаза глядят». Ноги вынесли ее к метро. Стоило девушке замедлиться, как желудок вновь напомнил о себе, а из ближайшей палатки, как назло, совершенно очумительно пахнуло шавермой. От ароматов специй, лука и жареного мяса внутренности скрутило такой судорогой, что Паулина оперлась на парапет перехода, чтобы не упасть. На счастье, в кармане куртки нашлась пятисотка.

— Падхады, красауица! — радушно подозвал чернявый торговец шавермой, старательно имитируя сильный кавказский акцент. — Вай, с чэм тэбэ щаурма?

— Со всем! — алчно выпалила Паулина, протягивая купюру.

Пока готовился стритфуд, девушка изо всех сил пыталась отвлечься от бурчащего желудка, рассматривая прохожих. Вот какой-то малыш цепляется за мамин рукав, тараторя на ходу «Спасибо-спасибо-спасибо!». Интересно за что? Вот прошагала группа среднеазитских рабочих, что-то громко обсуждая на своем резком харкающем языке. Рыдала в трубку у самого парапета девушка — длинноногая и фигуристая, но при этом какая-то бледная и не эффектная. На вид — ровесница. Паулина прислушалась к разговору.

— Нет, это ты меня послушай, говнюк! — визжала она на всю улицу. — Это мой ребенок! Не твой, а мой! И я буду решать, что с ним делать!

Совсем впритык к ней стоял высокий молодой человек. Зарывшись лицом в блондинистые волосы девушки, он как будто нежно целовал ее в висок. Видать, успокаивал.

— А когда ты в меня без резинки кончил, на что ты рассчитывал? Что само рассосется? — в истерике девушка перешла на совсем откровенные темы. Ее голос звенел от слез. Людное место у станции метро «Ладожская» ее, кажется, совсем не смущало. — ***ло ты, Миша, понял? В жопу себе засунь эти деньги на аборт! Я рожу, а потом на алименты подам, усек?

Молодой человек, что прижимался к блондинке, мерно кивал на каждое ее слово, точно довольный учеником учитель.

«Высокие отношения!» — всплыла в голове Паулины известная цитата.

— Я… Я не хочу аборт, Миш. И с тобой расставаться не хочу. Я просто хочу как раньше…

Рот девушки «поплыл», вместе с ней поплыла и речь, слова превратились в неразборчивые всхлипывания, а ее спутник, что прижимался сбоку, принялся кивать лишь активнее. Сердце Паулины уколола жалость.

«Какие все-таки мужики — мудаки» — подумала она. На секунду оранжевый света фонаря упал под растрепавшиеся волосы блондинки, и Паулина внутренне похолодела. Вскрик на этот раз стукнулся изнутри о плотно сжатые зубы и заметался по черепной коробке, точно шарик для пинболла.

Спутник блондинки, оказывается, вовсе не кивал. Он лакал. Длинный тонкий язык подхватывал слезинку за слезинкой, стоило им появиться на щеках. Такой язык никак не мог принадлежать человеку, и догадка Паулины лишний раз подтвердилась, когда черный блестящий глаз повернулся в ее сторону. Уродец тут же оторвался от жертвы, сделал шаг в сторону и присел в реверансе, расставив руки на совершенно не приличествующую человеку длину.

— Ачыбод яовт — ачыбод яом. Иделим, ёом еинетчоп! — проблеял он подобострастно.

— Эу, красауице, шаурьма туой готов! — позвал кавказец, на секунду оторвав Паулину от жуткого зрелища. Стоило отвести взгляд, как спутник блондинки бесследно пропал, только скрипнул фонарь над головой, точно на него запрыгнул кто-то слишком тяжелый для голубя. Блондинка же всхлипывала уже менее надрывно, явно успокаиваясь.

— Я тоже люблю тебя, Миш…

***

— К Ладожской давай, прям к переходу! — одержимый азартом охоты ревел Аластор, стуча навершием трости по перегородке. — Сейчас нагоним!

Темный силуэт на грани видимости все увеличивался, становился отчетливее, резче, уже можно было разглядеть тощие конечности; вялые, почти вжавшиеся в таз гениталии и смешные оттопыренные уши. Уже близко, близко…

— Сука! — Аластор со всей дури саданул ногой в крокодильей туфле по перегородке. — Сука, сука, сука!

Силуэт все еще был очень близко, но теперь торопко, вприпрыжку, полз куда-то вниз, под землю.

— Тормози! — зарычал Аластор. Машина дернулась, через зашторенные окна послышался недовольный рев клаксона. Спустившись в метро, фигурка шмыгнула куда-то влево и принялась стремительно удаляться прочь. — Ну и куда ты, собака такая, намылился с моей малигнозией?

***

Паулина тряслась в метро и остервенело вгрызалась в шаверму, стараясь лишний раз не смотреть по сторонам. То и дело ей на глаза попадались разного рода уродцы: широкоротые детишки, ходившие, будто крабы, боком; одетые в деловые костюмы прямоходящие шматы плесени; даже в углублении между рельсами ползал, отклячив тощую задницу, бледный слепой дед. Все эти странные создания, стоило Паулине появиться поблизости, тут же бросали свои занятия — кто-то лакал из лужи блевотины в переходе, кто-то толкал людей на эскалаторах — и принимались подобострастно кланяться. Разумеется, никто, кроме Паулины их не замечал.

Девушка не знала, чему обязана таким почтением к своей персоне, но предпочла не забивать голову размышлениями о природе этих галлюцинаций, а продолжала упорно поглощать перемешанное с салатом и соусом мясо в тесте. Шаверма совсем не насыщала. Казалось, все, что она глотает, проваливается в какую-то бездонную яму, минуя желудок. Вдобавок, страшно чесалась левая рука. Не выдержав, девушка швырнула еду прямо на сиденье — благо, в это позднее время она была в вагоне почти одна — стянула куртку, чтобы посмотреть, что же там ее беспокоит. Взглянула на сгиб локтя и обомлела: прямо по центру на белоснежной нежной коже открылся черный спиралевидный свищ. Крупный, размером с мизинец, он зиял там внутри непроглядной тьмой — ни блеска плоти, ни гноя, лишь пустота. Завороженная этой тьмой, девушка ткнула в свищ указательным пальцем. Боли не было. Не отдавая себе отчета в том, что творит, она засунула туда палец целиком, по самую костяшку. Повернула, вынула, сравнила длину пальца с толщиной локтя. По всему выходило, что палец туда поместиться не мог никак. Так куда же вела эта дыра? И куда вела та, между ног?

«Сенная» — объявил громкоговоритель. Паулина накинула куртку обратно на плечи и поспешила покинуть вагон. Договориться ни с кем у нее не вышло, да оно и к лучшему. Если ей и правда так повезло, и необходимость в операции отпала сама собой, лучше сначала протестировать результат на случайном человеке, чем шокировать знакомых.

Nebar на Думской встретил девушку привычными басами. Секьюрити на входе скучающе «просканировал» ее коровьим взглядом, потом проводил взглядом, заценивая задницу.

Стоило Паулине угнездиться на высоком барном стуле, как к ней тут же подтанцевал кругломордый «папик» лет сорока. На всякий случай, девушка его отшила — кто знает, что этим «духовно-скрепным» с советским воспитанием может не понравиться в ее теле. По опыту Паулины именно такие мужички обожали и «золотой дождь» и «боллбастинг» и, разумеется, молоденьких мальчиков. Но здесь, на людях, посреди клуба могли и морду набить за «подлог». Нужен был кто-то помоложе.

А вокруг Паулины все скапливалась толпа. Лощеные метросексуалы, клинические тусовщики в черных очках, солидные дяденьки побросали своих спутниц, а теперь неловко дрыгались вокруг нее; пытались перекричать музыку, предлагая угостить выпивкой. Среди толпы ухажеров даже каким-то неведомым образом затесался карикатурно-манерный гей, одетый «под морячка».

— Не желаете уехать отсюда? — грудной баритон тяжело обрушился на Паулину, заглушая даже сотрясающие танцпол басы. — Леди вроде вас заслуживает куда более изысканного общества.

Перед Паулиной стоял высокий седеющий брюнет с грацией леопарда и ухмылкой каннибала. Из тех, кто знает толк в развлечениях.

— Окажите честь! — белозубо улыбнулась Паулина.

***

Когда Аластор наконец дохромал до дверей клуба, силуэт уже вновь укатил куда-то вдаль.

— Сука! — выругался он сквозь зубы. — Эй, ты, одаренный, иди сюда!

— Ты это мне? — набычился секьюрити, двинулся навстречу странному мужику с тростью.

— Я что, ****ь, заикаюсь? — рыкнул Аластор, схватил охранника за подбородок, и тот застыл, точно парализованный. — Ну-ка наклонись…

Верхняя челюсть пуделя с навершия трости зацепилась за нижнее веко охранника, с силой оттянула его. Аластор взял крупного, гораздо выше себя, парня за наголо выбритый затылок, наклонил поближе. Облизав большой палец, закрыл ему второй глаз, после зажмурил свой и приблизил лицо, точно для поцелуя.

— Ну, давай, говно, где же ты, где, а? — в мельтешении бесконечных посетителей, что отразились в зрачке охранника, никого похожего на лопоухого пацана из видения не было. — Тьфу ты, еб твою мать! Что ж ты, сука, задумал?

Оттолкнув охранника, Аластор зашагал к машине. Секьюрити же так и остался стоять, задрав голову, и глядел в ночное петербургское небо единственным открытым глазом.

Хлопнула дверь, Аластор тяжело угнездился на кожаных сиденьях, хотел было крикнуть водителю «Гони!», но слова застряли в горле. Мочевой пузырь позорно сжался, требуя опорожнения, дыхание сперло в груди. Впервые в жизни Аластор наблюдал Гостей за пределами жертвенного круга. Железный Король упирался зубцами короны в обивку крыши, Карапуз сидел рядом и с любопытством вертел крупной головой, оглядывая салон. Миледи расположилась напротив — сидела, скрестив ноги и поправляла сползший чулок. На этот раз ее лицо-спираль как будто бы начало выпрямляться, становилось более выпуклым, глаза почти «доехали» до надлежащего им места. В щелях спирали мерцали разноцветные огни. Моль же, будто загнутый палец, переломившись несколько раз в позвоночнике, обвилась вокруг сиденья, подобно змее.

— В долг не бери и взаймы не давай; легко и ссуду потерять и друга! — наставительно сообщил Карапуз.

— Это сегодня или уже завтра? — нетерпеливо поинтересовалась Миледи.

— Я найду его до рассвета, обещаю вам! Не волнуйтесь, вы голодными не уйдете! — вымолвил Аластор дрожащими губами.

— Ты заключаешь сделки сам с собой, себя лишая прибылей богатых, — пожал плечами Карапуз, даже не повернувшись в сторону Аластора.

— М-м-м… Обожаю этот вкус! — мурлыкнула Миледи.

— Ты ведь знаешь, мы получим свою малигнозию. Так или иначе, — проскрипела Моль. Длинный губчатый хоботок высунулся из-под вуали, ощупал лицо Аластора, ткнулся в глаз. — Так или иначе. Таков уговор.

— Я все достану, обещаю!

— Да где здесь туалет? — Миледи сверкнула спиралью, глаза Аластора будто обдало средством для очистки труб. А когда слезы перестали застилать взор, Гости уже покинули машину. Еле-еле через болезненную пелену маг отыскал крошечный сгорбленный силуэт в уголке глаза. Попытавшись прикрыть глаза, дать им отдохнуть, маг с ужасом осознал — веки не опускались. Более того — их и вовсе не было. И веки, и ресницы вросли куда-то внутрь черепа, и теперь два выпученных, навыкате, глазных яблока были открыты всем ветрам, пыли и слепящим вспышкам фонарей на дороге.

— Поехали! — сипло крикнул он в перегородку.

***

Всю дорогу Паулина не выпускала член Майка изо рта. Так он представился, пригласив ее сесть в свой шикарный «Кайен». Несмотря на горячие и умелые ласки девушки, машину он вел отменно, ни разу не дернулся руль в его руках, ни один мускул на лице не дрогнул. Такие развлечения ему явно не в новинку. Лишь тяжелое, со всхрапыванием дыхание могло выдать его возбуждение.

А Паулина тем временем старалась вовсю — игралась языком с уздечкой, заглатывала немаленький агрегат Майка на всю длину, так, что слюни стекали пузырящимся потоком на обивку сиденья; слегка прикусывала у основания, почти полностью выпускала его изо рта, а потом поглощала вновь. Возбуждение накатывало с такой силой, что она сама подгоняла себя рукой, нажимая на затылок. Вот палец скользнул под парик и… провалился. Эта дырка была гораздо больше предыдущей. Сердце Паулины пронзил ужас — прямо сейчас она могла засунуть палец… Нет, два пальца! — в собственный череп. И погружались они… ни во что. Куда ни ткни — повсюду была лишь вязкая, густая пустота никак не похожая на мозги. «А где же мой мозг?» — мелькнула мысль. «И есть ли он вообще? Я трахаюсь — следовательно существую!» — поставил точку вывод. Интересно, а если она засунет пальцы достаточно глубоко, сможет ли она потрогать Майка за член? В приступе озорства и возбуждения Паулина посмотрела на Майка — видит ли? Тот сосредоточенно следил за дорогой. И девушка решилась на эксперимент. Перевернувшись, она легла спиной на сиденье, а затылком, приподняв парик, насадилась на стоящий член Майка. Дырка в голове с чмоканьем приняла его мужское естество; с сосущим свистом закупорилась неожиданно впору подошедшей затычкой.

— Ох, что же ты… — впервые за все время поездки застонал Майк, а Паулина улыбалась, глядя на его ходящий ходуном кадык. Теперь она могла удовлетворить любого мужчину. Любое количество мужчин.

Вскоре под затылком наметилась пульсация, Майк часто-часто задышал и сжал руль. Поднимая голову, Паулина почувствовала, что на парике сзади налипло немного спермы.

— Как ты это… — немой вопрос застыл у Майка в глотке.

— М-м-м… Обожаю этот вкус. А тебе лучше не знать. Где это мы? — Паулина оглядела мрачный двор-колодец и неоновую вывеску над дверью бывшей дворницкой. Та гласила: «Con Amore».

— Свингер-клуб. Ты же… не против?

— Ты просто читаешь мои мысли! — улыбнулась Паулина.

***

«Линкольн» Аластора дважды едва не стал причиной аварии. Водитель гнал на всех парах, а маг нервно крутил в руках трость и все пытался проморгаться после ослепляющего взгляда Миледи. Силуэт все увеличивался и увеличивался в размерах. Вот он выпрямляется, встает, куда-то проходит. С кем-то разговаривает.

— Сейчас мы тебя, говнючонок, прищучим.

До рассвета оставалось всего ничего.

***

Паулине ничего даже не пришлось объяснять. Глупые, ведомые инстинктом самцы сами поднимались из-за своих столиков, выходили из VIP-комнат, бросая своих обрюзгших, белых как сало, партнерш. С чмоканьем геи разлепляли свои поцелуи; расцеплялись, будто облитые из ведра собачьи свадьбы, пока Паулина шла к центру зала. Все взоры были обращены на нее, а Майк вел Паулину за руку, подобно Коровьеву, что вел Маргариту на шабаш. Застежка за застежкой, бретелька за бретелькой одежда Паулины ложилась на пол, открывая все новые и новые червоточины на ее теле — в животе, под коленями, между грудей. Девушка моргнула, и глаз провалился куда-то внутрь, открывая новую дыру. Невозмутимая, она легла на стол, раздвинула ноги, демонстрируя всем свою гордость — бездонное, бесконечное влагалище.

— Ну же, смелее мальчики! — подбодрила Паулина, и мужчины двинулись к ней. Два члена ткнулись в подмышку, погрузились по самый корень; кто-то лобызал ее пятку, ввинчиваясь под коленку. Огромный кавказец сложил ей волосатые яйца на лоб; извернулся, кое-как присунул туда, где находился глаз. А между ног вздымался вновь могучий, жилистый, увитый бугорками вен член Майка. Паулина сладострастно застонала, когда тот принялся медленно и нежно входить в ее, почти настоящее, женское отверстие, а мужчина шептал в экстазе:

— Богиня! Королева! Миледи...

***

Аластор влетел в свингер-клуб сбив по пути какую-то тумбу и кадушку с декоративной туей. Та задела кулек бинтов на ноге, и маг с проклятиями осыпался на пол. Пыль и какое-то конфетти тут же налипли на глазные яблоки; инстинктивные попытка сморгнуть не увенчались успехом. Когда какой-то халдей протянул к нему свои холеные культяпки, видимо, помогая встать, Аластор рыкнул и бедняга тут же опростался прямо в брюки собственными внутренностями. Ничего, будет знать!

Войдя в зал, он все еще мог видеть силуэт на сетчатке. А вот тот, кого он так долго искал, теперь пропадал, растворялся, а толпа голых мужиков продолжала тыкаться в пустое пространство, извергая семя на единственное, что осталось на столе — лицо воришки. Вскоре растворилось и оно.

— Ты опоздал! — скрипнула Моль.

— Какой волшебной музыкой звучат нам голоса любимых на рассвете! — даже сквозь лаунжевый «порнушный» джаз прорывался «пластиночный» писк Карапуза. Железный Король обнаружился в темном углу на одном из диванчиков, будто всегда там и сидел.

— Это вечер или уже утро? — привычно уточнила Миледи. Выглядела она теперь, правда, несколько иначе. Спираль окончательно покинула ее лицо. Теперь на Аластора с глумливой усмешкой смотрел…

— Ты… — выдохнул тот в изумлении. Капли семени на пушистых накладных ресницах и ярко накрашенных губах слегка мешали узнаванию, но не было никаких сомнений — перед ним тот самый воришка. — Ты сожрал… сожрала мою малигнозию! Я вам ничего не должен! Ты уже все получила вчера.

— Вчера — это не сегодня, — впервые на редкость осмысленно ответила красотка в чулках, облизываясь.

— Уже рассвет, Миледи! — прогундосила Моль. — Уговор дороже денег.

— Я же почти успел… — простонал маг, понимая, что Гости обвели его вокруг пальца. И все ради двойной дозы. И еще — ради появления Миледи среди Гостей. Многие из них рождались спустя столетия с момента своего первого появления. Как Гости в этом мире, они могли уважать время как элемент местного этикета, но не были обязаны подчиняться ему. Неужели все было уже предрешено?

— Так где здесь туалет? — Миледи расчертила миниатюрным пальчиком воздух перед собой на два треугольника, хитроумно вписанных друг в друга. Тут же Аластор почувствовал, как нечто внутри него перевернулось, встало поперек пищевода и направилось наружу. Карапуз подбежал, запрокинул гидроцефальную голову и еле удержал равновесие. Открыв рот, он ждал. А из Аластора полилось.

— Блюй в меня! — пискнул малыш, перед тем как струя чистейшей малигнозии устремилась в его рот.

— И мне, и мне! — наклонилась Моль, засунула хоботок в рот Карапуза, чтобы получить свою долю.

— Ну же, смелее, мальчики! — улыбнулась Миледи, зачерпывая пальчиком за щекой мага. Плоть на глазах превратилась в холодцеподобную массу. На глаза ему сели две огромные мухи и черными лапками выковыряли два прозрачных зернышка. Душа Аластора, переваренная им самим в пригодную для Гостей пищу, стремительно покидала его вместе со всею болью и страданиями, пережитыми им за его долгую и необыкновенную жизнь. Гости были довольны и сыты. Они всегда получали свое. Сегодня, завтра или вчера.